Глава 2. Бу-ра-ти-но!

— Выспался? — спросил Ингвар. — Ну и здоров ты пинаться! Ты что, во сне в футбол играл?

Мальчик, проснувшись, дёрнулся, вскочил испуганно, выпучив синие глаза.

— Память заспал? Напоминаю, я Ингвар, ты вчера жрал мою кашу, пил мой чай и слушал мой трёп. Ты себе не представляешь, как мне этого не хватало… Ну что, вспомнил меня?

Мальчик неуверенно кивнул.

— Да ладно, не такой я страшный, как выгляжу. И не настолько сумасшедший, как кажусь. Просто неудачный день. Пять лет подряд. Дождь кончился, можешь пойти умыться из лужи, из вас двоих грязнее станет она. Давай-давай, я пока кашу сварю. Со вкусом… сейчас… коринадии. Без понятия, что это.

Мальчик с усилием приоткрыл скрипучую железную дверь и вышел на улицу. Оттуда повеяло утренним холодом и сыростью. Ингвар с хрустом разломал очередную доску, сложил обломки в кучку и зачиркал старой бензиновой зажигалкой. Когда паренёк вернулся, над маленьким костерком уже висел кан.

— Не могу сказать, что ты намного чище, пацан. С таким макияжем хоть сейчас в разведку: ляжешь в мусорку и сольёшься с местностью. Впрочем, с гигиеной сейчас у всех проблемы, я тоже, надо полагать, не кокошанель.

На помывку тратить воду

Будут только дураки.

Что б другое так стояло,

Как стоят мои носки…

— На, вот, жри первым, так и быть. У тебя организм растущий, у меня — что выросло, то выросло. Бабуля бы мной не гордилась, но старая карга померла раньше, чем я закончил школу. Потому я её не закончил. Хочется сказать: «Не будь как я, учись прилежно», — но ты всё равно вырастешь как лопух в овраге, сам по себе или никак. Доел? Давай сюда, моя очередь. Дорога впереди длинная. Как говорил какой-то древний китаец — это у нас народ такой, узкоглазый и себе на уме, — «Путь в тысячу шагов начинается с первого, поэтому делать его лучше не на пустой желудок». Говорят, эти самые китайцы выдумали бумагу, порох, ракеты, литературу, медицину и горшок для сранья, но все тысячи лет свой истории непрерывно огребали от соседей, которые знали только, как навалять ближнему. Польза образования, как по мне, сильно преувеличена, пацан. Ты можешь всю жизнь учиться каллиграфии, сидя в шёлковом халате среди цветов, а потом набегает какой-нибудь долбодятел в вонючей дерюге и сносит тебе башку. Бумагой, которую ты раскрашивал, он даже не подотрётся, потому что отродясь жопу не вытирал. Это недостойно настоящего воина. Ну-ка, заценим эту вашу «коринадию»… А знаешь, даже и недурно! Как будто тёртую морковку заправили соусом от кильки в томате. Надо быть открытым новым кулинарным впечатлениям. Кроме того, больше всё равно жрать нечего. Эти концентраты лёгкие и долго хранятся, у меня в рюкзаке их на месяц… Ну, то есть было на месяц. Пока я их один жрал. Чайку? Впрочем, что я спрашиваю? Конечно, чайку! Этот вкус надо чем-то запить, честное слово. Подставляй кружку. Пей-пей, горячее полезно. Так говорила бабуля, а она знала толк в напитках. Я думал, что терпеть её не могу, но когда старушка померла — рыдал три дня. Потому что бабка, конечно, ругалась как боцман, дралась клюкой как гоплит, готовила так, что школьная столовка казалась мне рестораном «Мишлен», курила как паровоз, никогда не была вполне трезвой, а любимым развлечением считала шпынять меня за лень и тупость. Но всё равно, без неё я остался совсем один. А это хреново, пацан, быть одному. Допил? Давай сюда кружку, уберу в рюкзак. Пора собираться. Дождя нет, дорога подсохла, потопаю дальше. А у тебя какие планы на дальнейшую жизнь? Да, ты же ничего не расскажешь… Знаешь, отчего-то мне кажется, что никаких планов у тебя нет. Извини, но ты не похож на человека, имеющего продуманную жизненную стратегию. А похож на потерянного ребёнка, которому некуда идти и нечего жрать, у которого никого не осталось и который вряд ли выживет в этих краях. Я, сказать честно, тоже не Мистер Очарование. Хорошим человеком и раньше бы себя не назвал, и пять лет в тюряге не добавили мне обаяния, но по нынешним временам тот, кто не пытается тебя убить просто потому, что увидел, уже большая редкость. Не знаю, с чего ты такой особенный, но мне осточертело разговаривать самому с собой. У меня есть цель, она далеко, и там, может быть, давно уже нет того, что я ищу. Но, как по мне, лучше дойти и обломаться, чем сидеть и выть от тоски. В общем, предлагаю тебе идти со мной, пацан. Обещаю не обижать и кормить кашей, пока она не кончится. А потом ещё чего-нибудь раздобудем. Ну, что скажешь? Ах, да… Ну хоть кивни тогда, что ли. Если согласен. А если нет, то не кивай, ладно.

Мальчик, пристально смотревший ему в лицо, уверенно и чётко кивнул. Подождал секунду и на всякий случай кивнул ещё раз.

—Вот и ладушки, — сказал Ингвар с заметным облегчением. — Я, ей-богу, рад, что ты со мной. И тебя жалко, и мне веселее. Всё-таки я за пять лет здорово одичал. Знаешь, в кино видел, как оставшийся один среди постапа человек нашёл в развалинах верхнюю половину магазинного манекена, посадил в тележку и возил за собой. Разговаривал с ним. И я тебе скажу, пацан, не такой уж он был сумасшедший. Вот если бы он нижнюю половину таскал, тогда я бы первый сказал: «Чёртов извращенец!» Учти, на уши я тебе сяду плотно. Мне за пять лет наговориться надо. Придётся потерпеть. Отвечать ты не можешь, что, конечно, жаль, но кивай иногда, мне и этого хватит.

Мальчик кивнул.

— Вот, видишь, совсем не сложно. Каша того стоит, хотя бы и со вкусом этого, как его… Неважно. Один чёрт он уже кончился, а остальные вряд ли лучше.

У банана сладкий вкус,

Словно дыня иль арбуз.

А по форме он похож…

Не скажу, ядрёна вошь!

— Нашёл ящик концентратов в развалинах и напихал, сколько в рюкзак влезло. Не знаю, кто это жрал до того, как всё навернулось, но даже в тюряге кормили лучше, ей-богу. Там вообще не так уж и плохо было. Ну, для тюряги. Это не первая моя тюряга, есть с чем сравнить. Однажды я ухитрился залететь на нары в одном африканском бантустане — вот это был экспириенс! Тебе название ничего не скажет, но, поверь, это была самая дальняя чёрная задница нашего мира, в котором хватает дальних чёрных задниц. В той тюряге единственная белая задница была моей. И чтобы её сохранить, мне пришлось надрать немало чёрных. Спал одним глазом и с заточенной ложкой в кулаке. Потом меня вытащили с нар другие чёрные задницы, которым я был нужен для одного бизнес-проекта, но впечатлений набрался по самое некуда. Так вот, в сравнении с той тюрягой, ваша — чистый курорт. Готов? Ну всё, пошли тогда. Эх, обувь у тебя ни к чёрту. Ладно, авось что-нибудь подвернётся, а пока… Портянки мотать умеешь? Впрочем, откуда… Давай ногу. Смотри — ставишь её вот так, этот угол сюда, а потом сюда. Конец заправляешь — и готово. Доступно? Ну ничего, потренируешься потом. Своими опорками ты ноги сотрёшь к чертям через километр, а тащить тебя мне не улыбается. Потопай — держится? Не распускается? Вот и славно.

Мальчик снова кивнул, и они пошли. По бывшей улице бывшего города, сейчас представляющей собой узкую ложбину среди куч строительного мусора, оставшихся от домов.

— Нехило тут шарахнуло, — сказал Ингвар, — я давно иду, и вот что странно — местами так, а местами — как будто и не было ничего. А бывает чересполосица — один дом в труху, а рядом вроде такой же — а даже стёкла целы. Правда, их лучше обходить стороной, потому что там могут быть выжившие, и какой у них агрорадиус — не угадаешь. Я, пока эту фишку просёк, пару раз чуть без башки не остался. Хорошо, что дерутся у вас как девчонки-первоклассницы. Решительно, но бестолково. И оружия никакого нет. Ну, то есть как нет… Таки немножко есть, конечно. Иначе что бы я тут делал? Но относительно численности населения — той, что было до всего этого, — те стволы, что мы сюда контрабасили, даже не капля в море, а молекула в океане. До сих пор не понимаю, кто и зачем их покупал, но мне и плевать, в общем. Деньги есть деньги, так что как у вас тут чего устроено, я особо не вникал, на том и погорел. Не успел оглянуться, а уже на нарах. Я сначала не сильно напрягся, что там мне могут дать за такую ерунду? У нас такое и на административку с трудом тянет, вкатили бы штраф и отпустили. А тут хренак — десяточка! Я такой, офигевши: «Вы чего, волки позорные, совсем края потеряли?» И мне сразу ещё пятёрочку сверху, за неуважение к суду. Хотя, как по мне, какой же это суд, если нет адвоката, и даже слова не дали? Обвинение заслушали, покивали, и хопа — уже штамп на бумагу ставят. Они пять минут потратили, а мне пятнашку сидеть? Ну, я, натурально, в расстроенных чувствах был. А у кого бы нервы не сдали, ты скажи, у кого? Молчишь? Вот то-то! Вот и перестарался чуток. Но их же откачали потом! И тут же меня на пересуд — и пожизненное, без права апелляции. В одиночку, раз я такой нервный. И хрен кому объяснишь, что я вообще-то из другого мира, и знать не знал, что они тут нежные все, как феечки на цветочках. У меня всё просто, нахамил — в рыло!

Я, дружок, за хамство в баре

мигом выдаю по харе.

Лёг под стойкой, зубы врозь…

К свадьбе заживёт авось!

— А у вас, оказывается, в рыло нельзя. Ну, так-то у нас тоже не приветствуется, если честно, право на насилие делегировано государству. Но, по факту, если кого не на тот орган пошлёшь, будь готов, что тебе и без полиции объяснят, в чём ты не прав. И общество смотрит на такие шалости с пониманием, если, конечно, края видеть. Нарвался — получил, дело житейское. Соразмеряй амбиции с кулаком собеседника. Так что, когда тот мужик на меня забыдлил, я долго не раздумывал. А мне за это пятнаху! Где это видано?

Ингвар, не останавливаясь, подтянул лямку рюкзака, посмотрел на шагающего рядом мальчика и, вздохнув, добавил:

— Блин, размоталось же! Что ты молчишь? Собьёшь же ноги… Ах, ну да. Всё забываю. Давай сюда копыта свои. Вот так, видишь? Остановился, подмотал, пошёл дальше. Минута. Я тебя подожду, не бойся. Но вообще, конечно, надо что-то с твоей обувью делать, так не годится. Нам ещё идти и идти, пацан. Куда? Ну, для начала хотя бы до реки давай дойдём. Плотик какой-никакой сколотим и поплывём как баре, чего ноги-то зря топтать? Ты спрашиваешь, куда поплывём? Ну, то есть ты, конечно, не спрашиваешь, но ведь спросил бы, если б мог? Я бы точно первым делом поинтересовался: «Куда тебя опять несёт, Ингвар, бедовая твоя голова?» Во, прямо бабкиным голосом прозвучало! Часто вспоминать стал старушенцию, наверное, возрастное. Я и сам уже не молод, знаешь ли. Но я живучий, в бабулю, так что не дождётесь. В общем, пацан, буду считать, что ты спросил. И вот что я тебе отвечу — я знаю место, через которое можно покинуть сей бренный мир. И не в смысле «повеситься от тоски», а свалить живым и здоровым. Для тебя это, наверное, будет сюрпризом, но миров больше, чем один. Сильно больше, пацан, не сосчитать сколько. Всё вместе это называется «Мультиверсум», или, как говорят умники, «Великий Фрактал». Есть места, где между мирами как бы такие щёлочки, в которые умелый человек пролезть может. Сам пролезет и груз протащит, чем мы вовсю и пользовались. Я, пацан, как раз этим и занимался, межмировой контрабандой. Потому что иногда вещь в одном мире говна не стоит, а в другом — на вес золота и дороже. Вот к вам, например, мы оружие завозили. Потому что в моём родном мире этого добра хоть жопой жуй, нас-то хлебом не корми — дай кого-нибудь грохнуть. А у вас наоборот — войны не бывает, и даже по рылу выхватить форсмажор. Оружия у вас не делают, а значит, эксклюзив и редкость, больших денег стоит. Не знаю, нафига оно им нужно было, если твои соплеменники и муху прихлопнуть не могут, но покупали хорошо. Может, на ковёр вешали, а может, наоборот под кроватью прятали. Достанут, посмотрят: «Божечки, а ведь из этой штуки можно человека убить!» — и сразу адреналина полные трусы. Погладят приклад, порадуются свой отчаянной храбрости и обратно спрячут. До следующего раза. Но это не важно, важно другое — я знаю место, через которое можно уйти. Называется «кросс-локус», я через него сюда и пришёл. Думал, что на пару дней, расторговаться — а вышло, что на пять лет. Честно тебе скажу, я не уверен, что проход уцелел — вон как всё размолотило. Да и открывать я его не умею, у нас на то специальный человек был. Но если кросс-локус на месте, то кто-нибудь через него однажды непременно пройдёт — и тут-то мы с тобой отсюда и свалим. «Слабые шансы», сказал бы ты, если бы мог говорить. Так я и не спорю — слабые. Почти никакие. Но это, пацан, с чем сравнивать. Если сидеть на жопе и плакать, то вообще никаких шансов нет. «Не знаешь, что делать — сгоняй бабуле за куревом!» — вот жизненный девиз моей бабушки, который она вспоминала каждый раз, видя меня мающимся, с её точки зрения, от безделья. И возражать, что сигареты детям не продают, было бесполезно. «Ты пацан или в углу насрано?» — вот и всё, что она отвечала в таких случаях. Приходилось идти и доказывать, что нет, не в углу и не насрано. Я всех продавщиц в табачных в лицо знал. Одной всё похрен, она и младенцу продаст, но она не всегда на месте. Другая знает мою бабку и меня жалеет, но её лабаз закрывается в пять, а бабуля всё скуривает к вечеру. Третья обожает шоколад, но экономит каждую копейку, поэтому если попросить пачку «Шипки» и «Алёнку», а шоколадку «забыть» на прилавке, то она паспорт не спросит. А если не прёт, и в отделе какая-нибудь принципиальная грымза, то надо ловить мужика в подпитии. Тут как повезёт — кто-то, выпив, становится жалостлив и может даже за свой счёт купить. Кому-то не хватает на догон и ему надо пообещать сдачу. А от некоторых и выхватить можно — в воспитательных целях подзатыльник или со зла тяжёлый пендель. И эта практика дала мне, пацан, куда больше знаний о людях, чем школа. Ну, и сдачу можно было не возвращать, если все удачно прошло, на этот счёт бабуля была не жадная. А как подрос и сам курить начал, мне эта наука ещё как пригодилась. Бабушка меня за курение гоняла, но сама была настолько прокуренная, что никак ей было от меня не учуять. Я в пятом классе начал и курил лет до сорока. А потом занесло в одно место, где табак отродясь не рос, поневоле пришлось бросить. Начинать потом заново уже как-то глупо было, всё ж не самая полезная привычка-то, имей в виду. Впрочем, у вас же тут не курят, о чём это я. Выходит, я треплюсь, треплюсь, а ты не понимаешь, о чём речь? Ладно, пацан, перейду сразу к морали — сидя на жопе ровно, ничего не высидишь, а дорога открывает неожиданные шансы. Вот, например, тебя встретил. Жаль, что ты не говорящий, но зато слушаешь хорошо. Идёшь, правда медленно, но в такой обуви это и не удивительно. Ничего, если есть ноги, то где-то их ждут и ботинки. Уверен, ты с ними однажды встретишься, и вы сольётесь в экстазе обутости. А пока побредём не торопясь. Я, признаться, рассчитывал сегодня дойти до реки, но, с другой стороны, ничего страшного, если это произойдёт завтра. Устал? Да ладно, вижу, что устал. И голодный небось. В твоём возрасте надо хорошо питаться, а то не вырастешь. Во всяком случае так считала моя бабка. Правда, её «хорошо питаться» относилось исключительно к количеству, а не ко вкусу пищи, но это была не её вина. Бабуля всю жизнь провела на море, то на сейнерах, то на торговцах, то на китобоях, а может, и в пиратах подвизалась. Она не говорила, но я бы не удивился. В кого-то же образовалась у меня такая наследственность? Готовить и ухаживать за детьми её жизнь не научила. Не знаю, как она однажды ухитрилась родить дочь, мою настоящую бабушку, которая не «пра-». Может, на сходнях в порту опросталась и сразу обратно вернулась. Я даже не знаю про неё ничего. Я и про мать-то почти ничего не знаю и не помню её совсем. Бабуля не особо любила говорить о семье. «Заткнись и сгоняй бабушке за куревом» — вот и всех разговоров.

Не курите, дети,

втихаря табак,

От него бывают

геморрой и рак.

— От рака бабуля и померла в конце концов. Последним, что она сделала в своей жизни, были восемь литров самогона. Выгнала, разлила по банкам, легла — и всё. Им её и помянули соседи, которые помогали мне с похоронами. Похоже, у неё тоже, кроме меня, больше никого не было. После смерти я нашёл в её вещах боевые ордена. Оказалось, что она ветеран войны, хотя никогда не надевала их даже на День Победы. Служила в военном флоте, а кем, как, где — не знаю. Бабуля не хранила документов. Кстати, пацан, тебе не кажется, что за нами кто-то идёт? Ты только не озирайся. Вот, молодец, топай себе как топал. Может, мне и показалось, но я вроде как бы чувствую чужой взгляд. Никакой мистики, просто большой опыт. Или это просто мародёр какой-нибудь по руинам шарится. Хотя что тут искать? В сопли всё растёрло. Всё и всех. Уж прости за неделикатность, ты наверняка потерял кого-нибудь, это мне все чужие. Ты не думай, я не совсем бесчувственный. Просто когда умирает один человек — это трагедия, а когда все — это статистика. Невозможно оплакать миллиарды. Знаешь, что? Давай-ка начнём искать ночлег. Оно, вроде, ещё и рано, но, судя по состоянию местности, найти что-нибудь с крышей, которая не упадёт нам на голову, может оказаться не так-то просто. Так что идём потихоньку и смотрим по сторонам. Такая хорошая будочка, как вчера, вряд ли попадётся, но сойдёт любое закрытое помещение. Не нравится мне этот взгляд в спину. Хорошо, если паранойя, а ну как нет? Не удивлюсь, если уже и каннибалы какие-нибудь объявились. На самом деле люди быстро дичают, если это не сказка про Робинзона. Его прототип, моряк Селкирк, пробыл на острове всего несколько лет и одичал при этом так, что обезьяны в зоопарке ему бы руки не подали. Не хотелось бы проснуться от того, что кто-то впился зубами в мою худую жопу…

— О, вот это, кстати, выглядит перспективно. Скорее всего, рабочая бытовка или что-то в этом духе, просто железная. Вон, видишь, окно было? Его выдавило, когда сверху упал кусок стены, но это ничего, мы его заткнём чем-нибудь. А в остальном почти целый, просто смят немного. А ну-ка, потяни дверь вот тут, я фомочку вставлю… Э, пацан, да ты совсем слабосилок. Откармливать тебя ещё и откармливать. Ладно, отойди, я сам. Ну-ка… О, да тут хоромы просто, даже топчанчик есть! Ты погляди — с бельём и одеялом! «Это же просто праздник какой-то!» — как говаривал один бородатый театровладелец. Ну да, ты же и сказку про Буратино не слыхал! Это, считай, детство прошло зря. Знаешь, притащи-ка какой-нибудь растопки, а я пока простыней окно затяну. Во-первых, чтобы не дуло, во-вторых, чтобы никто из темноты не пялился. Не люблю, когда пялятся, у меня от этого шерсть на загривке дыбом встаёт.

Ингвар стряхнул с кровати пыль и мусор, вытащил белую, слегка влажную и пахнущую плесенью простыню и ловко приспособил её к перекошенному оконному проёму, намотав на старую швабру, вставленную враспор.

— Что с топливом? Ну, не, пацан, это несерьёзно. На этом и стакан воды не вскипятить. Давай-ка вместе. Вон, видишь, ломаный заборчик? Его нам как раз до утра хватит. Я сейчас ломиком его буду разбирать, а ты по досочке таскай, только с гвоздями аккуратно. Ты ж не Буратино какое, тебе гвоздик в тушке не нужен. Буратино — он деревянный так-то. Вот ты не знаешь, а у нас каждый пацан если не книжку читал, то кино видел. Я уже детали плохо помню, а суть в том, что один старый пень жил себе и жил в своё удовольствие и под старость лет спохватился. Ни хрена не накопил, не женился, детей не завёл. А зачем? Одному и проще, и веселее. С кем хочешь, с тем и пляшешь, и вообще никому ничего не должен. Но это, я тебе скажу, прикольно, пока в расцвете сил. И подружку найти не проблема, и денежку сшибить, да и вообще прожить — одному много ли надо? А когда возраст подпирает, то вдруг осеняет — ёбушки-воробушки! Да я же одинокий никому не нужный старый пень! Всем на меня насрать, и скоро я сдохну в одиночестве всеми забытый! Внезапно, да? Ну вот и этого перца, значит, припёрло на старости лет. Жениться уже поздно, всей недвижимости — выгородка в подвале, движимости — крыса, сверчок и шарманка. Шарманка — это такая коробка с музыкой, навроде радио, только на ручной тяге и репертуар никакой. Он, значит, по музыкальному профилю выступал, дедок этот. Работник искусства, самобытный исполнитель коробочного шкряб-шкрябания. Непризнанный музыкальный новатор — с такими престарелыми раздолбаями это сплошь и рядом. Пока молодой — на харизме как-то прокатывает, а потом аудитория ищет кого-нибудь посвежее лицом. В общем, поскольку обычным путём потомка настругать он уже не мог, то решил выпилить его лобзиком. С корыстной целью — чтобы тот его на старости лет содержал. Думал, если полено как следует с детства обстругать, то оно ему всю жизнь благодарно будет. Но хрен там плавал, разумеется…

— Так, ты давай, аккуратнее, смотри за что хватаешься! Гвозди ржавые самая зараза, а противостолбнячной сыворотки нет. По одной носи, спешить нам некуда. Не ломай, я сам потом, просто складывай у входа. Я там ведро старое видел, сделаем из него нечто типа печки. Ах, да — Буратино! В общем, старикан его пилил-пилил, а у того глядь — пубертат. Нос растёт, ноги-руки палками, без слез не взглянешь. И на приключения тянет, вестимо. В этом возрасте чего надо? Мальвину какую-нибудь отбуратинить или в шоу-бизнес податься — тем более, что и наследственность по этой части самая дурная. А вот азбуку учить — это не, это ищи дурака, папаша. Сам такой был, помню. В общем, букварь загнал налево и на сцену бегом. Типа там без него деревянных на всю башку мало. Но тут ему, надо сказать, тупо свезло — с дураками такое случается. Нарвался на бородатого, но доверчивого импресарио, развёл его на бабки и сбежал. Бабло у него, конечно, сразу отжали мошенники на доверии, потому что такого лошка только ленивый не обует… Да, воды мало, пацан, факт. Потому предлагаю порцию каши разделить на двоих, тогда останется чаю попить. Со вкусом… гризантии? Им что, из Икеи нейминг контрабандой завезли? Да, высокая кухня, ничего не скажешь: если бы кто-нибудь додумался пожарить еловую кору на прокисших сливках, вышло бы похоже, я думаю. Ну ладно, ладно, остальное твоё, не надо так жалобно провожать глазами ложку. Считай, тебе две трети досталось. Всё, теперь чайку — и спать. Ах, да, про Буратино же я не досказал. В жизни он бы сторчался, пуская себе короедов по вене, и кончил свои дни трухлявым поленом в камине Карабаса-Барабаса, но в сказке всё кончилось хорошо. Удачно отжал у кого-то типа «ничейный» театр и стал воротилой шоу-бизнеса. Даже папашу своего непутёвого как-то пристроил. Билеты там продавать или сортиры мыть — этого я уже не помню, но в целом всё это можно как-то натянуть на подобие хэппи-энда. Всё, вались, а то у тебя уже глаза закрываются. На кровать, да. На сегодня это твоя роскошь. Я и на полу посплю на спальничке, я привычный. Всё, отбой, а то даже я себе язык отболтал.

Загрузка...