Пацан

Глава 1. Агрорадиус

— Святые херасимы, я не знал, что тут кто-то есть! Да стой ты, блин!

Мужчина сделал шаг назад, поднял руки и повернул их ладонями вперёд, пытаясь показать, что не опасен.

— Пацан, не мечись! Тут один выход! Сейчас я отойду, слышишь? Держи себя в руках, умоляю! Извини, если кинешься, я тебе вломлю. Ничего личного, но жизнь дорога мне как память о совершённых ошибках. Уже отхожу, видишь?

Мужчина сделал несколько шагов, продолжая держать руки поднятыми, и крикнул уже из коридора:

— Я на улицу! Путь свободен! Беги куда хочешь, нахрен ты мне не впёрся!

Посмотрите, люди,

вот говно на блюде!

Хочешь — ешь, хошь так сиди,

хочешь — мимо проходи…

Ветер несёт пыль и пепел. Город пахнет гарью, канализацией и слегка, уже почти нечувствительно, тухлятиной. Первые дни от смрада аж волосы в носу сворачивались, а теперь ничего, терпеть можно. «Или просто принюхался», — думает мужчина.

— Эй, ты будешь выходить, пацан? — крикнул он в сторону двери. – Видишь, я не напал! Ты слышишь меня вообще? Скажи чего-нибудь!

В подъезде полуразрушенной пятиэтажки сумрачно и никакого движения. Подождав ещё минуту, мужчина сказал с досадой:

— Как знаешь. Я просто под крышей переночевать хотел. Извини, что напугал. Не кинулся — и ладушки, хороший мальчик. Сиди там, коли охота. Поищу другой угол на ночь.

Он поправил лямку рюкзака на плече, вздохнул и пошёл по улице, тщательно вглядываясь в остатки домов.

— Панельки, панельки… Сэндвичи с мясом… Чем вас кирпич не устраивал?

Большая часть зданий сложились в плотный слоёный бутерброд из строительного мусора и бетонных перекрытий. Искать там комнату с целым потолком бесполезно. Мужчина с неудовольствием смотрит на вечернее небо — собираются многообещающие тучи. Ему не хочется встретить непогоду под открытым небом.

В конце концов везёт — кирпичный кубик технического помещения благополучно пережил все катаклизмы. Даже дверь цела вместе с замком на ней. Железная, с табличкой «Не входить! Высокое напряжение!».

— Высокое, ага… Ну, как говорится, «к новым высотам»!

Мужчина снял рюкзак, вытащил из-за боковой обвязки ломик, вставил в проушину замка и ловким, выдающим большую практику движением сковырнул его на землю.

— Вот так-то оно получше будет… — сказал он, осматривая пыльное помещение с железной чушкой трансформатора. Внутри темно и пыльно, но хотя бы не воняет тухлым мясом, как в руинах.

Ближайшая куча строительного мусора поделилась обломками досок и мебели, и вскоре внутри трансформаторной будки загорелся небольшой костерок, над которым повис закопчённый плоский котелок-кан. Мужчина налил туда воды из пластиковой бутыли, с сожалением оценив скромный остаток. Дождавшись, пока закипит, снял с огня, всыпал сухой концентрат.

— «Каша питательная со вкусом мегреты». Что ещё за «мегрета» такая? — спросил он в пространство. — Выдумают же… Эй, пацан, что такое «мегрета»? Ты должен знать, ты же местный. Я тебя не вижу, но слышу. Ты сопишь и топчешься, как перед занятым сортиром. Как ты выжил-то вообще?

Темнота за дверью будки ничего не ответила.

— Раз ты до сих пор не кинулся, значит, агрорадиус небольшой, — продолжил рассуждать мужчина. — Метрах в десяти стоишь, не дальше. Жрать хочешь?

Тишина, сопение, негромкий хруст мусора под ногами.

— Давай так, я выставлю кашу за дверь и отойду в дальний угол. А ты подойдёшь и возьмёшь. Будешь не ближе, чем сейчас. Только канчик потом верни. Концентратов полный рюкзак, а канчик один. И воды мало, но это ничего, завтра должен уже до реки дойти. Если карте верить. Карта говно, но река там наверняка не просто так нарисована. Слышишь? Я выхожу. Отойди, если буду слишком близко. Нам же не нужны эксцессы? Просто держи дистанцию, ладно?

Мужчина прихватил рукавом горячую ручку кана и медленно, не делая резких движений, вышел за дверь.

— О, да ты ближе, чем я думал! Вот, смотри — это каша. Со вкусом хрен пойми чего на «эм», уже забыл. Но пахнет съедобно, чуешь?

Темнота засопела, подтверждающе шмыгая носом.

— Вот, это тебе. Но с возвратом посуды, хорошо? Такой удобный канчик не враз найдёшь.

Мужчина показал в темноту кан, демонстративно помахал в воздухе ложкой, воткнул её в кашу и поставил посудину на землю.

— Вот, лопай, худо́ба. А то одни глаза остались, такой дрищ.

Тем, кто кушает прекрасно,

в жизни всё легко и ясно.

Тот, кто мало каши ест,

не осилит жизни квест…

Паренёк, осторожно вышедший к свету костерка, одет в драный рыжий свитер не по размеру и порванные во многих местах джинсы. На правой ноге — драный ботинок, на левой — разболтанный резиновый тапок. Волосы встрёпаны и приобрели устойчивый цвет грязи, за которым не разобрать исходный. На худом, перепачканном кирпичной пылью, с ввалившимися щеками лице светятся яркие синие глаза.

— Да, жизнь тебя не гладила, — кивает мужчина, отходя в дальний угол. — Но по нынешним временам живой — уже везунчик. Хватай кашу, не бойся.

Мальчик поднял с земли металлическую посудину, огляделся и нерешительно двинулся было назад, в темноту, но там зашуршали по ломаному асфальту первые капли дождя. Ребёнок пугливо втянул голову в плечи и сделал шаг вовнутрь, к костерку.

— Садись-садись, — сказал ему мужчина. — Поешь спокойно, я пока тут постою. У тебя какой агрорадиус? Не заклинит внезапно башню? А то навидался я вашего брата…

Паренёк пожал плечами и присел на корточки у входа. Быстро заработал ложкой, шипя и обжигаясь.

— Да не спеши ты, не отберёт никто. Как говорила моя бабушка, превреднейшая, но мудрая старушенция: «Кто жрёт не жуя, не наест ни…» Не поправится, в общем.

Мальчик торопливо доел кашу и ещё некоторое время скрёб ложкой по кану, выбирая остатки. Потом с сожалением отставил опустевшую посуду и тоскливо посмотрел на дверь. Снаружи шумит сильный дождь, и тот, кто туда выйдет, будет ночевать в мокрой одежде как минимум. Если найдёт сухое место для ночёвки, конечно.

— Пожрал? Молодец. Слушай, в такую погоду и собаку на улицу не выгонишь, но, блин, я не могу ночевать стоя в углу. Да и жрать, признаться, охота. Давай попробуем проверить твой агрорадиус? Может, как-то разойдёмся краями? Я к костру, а ты в угол? Потом поменяемся, если хочешь. Я сейчас начну подходить по шажочку, а ты следи. Если начнёт агрить, то не терпи, сразу скажи. Чтобы внезапно с резьбы не сорвало. Можно так? Я так-то хрен его знаю, как у вас это работает, триггерно или по градиенту. Все же такие внезапные — хрясь, и в атаку. Не поболтаешь. Ну что, готов? Я иду.

Он отлепился спиной от стены и сделал шаг вперёд. Мальчик сидит и внимательно на него смотрит. Ещё шаг. Ещё.

— Да, — сказал мужчина внезапно. — «Агрорадиус» — это «радиус агрессии». Я так назвал дистанцию, на которую к вам можно приближаться. До того, как у вас глазки заблестят, зубки оскалятся, и вы кинетесь мочить ближнего своего с таким энтузиазмом, как будто он вашего любимого хомячка изнасиловал. Дистанция у всех разная, но так близко, как ты, меня ещё никто не подпускал. Впрочем, ты и сам невелик. Сколько тебе? Десять? Двенадцать? Худой такой, что не поймёшь. Итак, сосредоточились! Один маленький шаг для человека…

Мужчина шагнул вперёд под пристальным взглядом сидящего мальчика. Ещё раз. Потом ещё.

— Обалдеть, — сказал он, садясь рядом. — Ты до сих пор не пускаешь пену изо рта и не пытаешься перегрызть мне глотку. Откуда ты такой взялся? Неужели… да нет, не бывает таких совпадений. А вот из любого правила исключения бывают. Давай сюда кан, сварю себе каши.

Мальчик протянул ему металлическую посудину, их руки соприкоснулись. Мужчина неожиданно взял его за руку, мальчик испуганно отдёрнулся и вскочил, отпрыгивая к двери.

— Прости! Напугал? Не подумай дурного, я пять лет не касался живого человека. Робинзон против меня так, турист-уикендщик, а ты даже не знаешь, кто такой Робинзон. Просто растерялся. Да садись, садись! Обалдеть можно. Ты нормальный! Как? Почему? Меня, кстати, Ингвар зовут. Будем знакомы!

Он протянул мальчику руку, тот, поколебавшись, осторожно пожал широкую, крепкую, как доска ладонь своей маленькой грязной ладошкой.

— А тебя как зовут, пацан?

Мальчик вздохнул, показал на рот и развёл руками.

— Чёрт, да ты немой, что ли?

Подтверждающий кивок.

— Ну вот, — рассмеялся Ингвар, — вот так у меня всегда! Моё фирменное везение, которое я называю «не-дай-бог-удача». Найти единственного в мире нормального — и он, блин, немой! Понимаешь, пацан, я ещё и пять лет ни с кем не разговаривал. При том, что ужас как люблю потрындеть. Что ты так жалобно смотришь? Это моя каша! Ты свою уже съел! Ладно, чёрт с тобой, оставлю половину. Хотя ты и не можешь мне сказать, что такое «мегрета». Похоже на селёдку с абрикосовым вареньем. Доводилось мне жрать вещи и похуже. На, доедай, бедолага…

— Эка тебя угораздило-то. Это у тебя, пацан, «травматическая афазия». У меня с одним приятелем так было. После того, как его расстреляли. Ну, как «расстреляли» — поставили к стенке, глаза завязали и пальнули из калашей над головой. Пошутили, типа. Такое чувство юмора в тех краях, своеобразное. Ах, да – «калаши»… Это единственное в мире оружие, которое стреляет, даже будучи ржавым как из жопы. Ох, блин… совсем забыл. Оружие! Знаешь, это такая штука, которую люди делают, чтобы убивать друг друга. Ну, то есть прибить ближнего можно практически чем угодно, но специальный инструмент ухватистей. Хрен его знает, как тут у вас умудрялись без него обходиться. Я вот чего скажу тебе, пацан — я многое повидал на своём веку, но здесь всё было конкретно странно устроено. Охренеть как странно. Даже до того, как навернулось. Доел? Давай сюда посуду. Чайку заварим.

Мальчик протянул ему кан. Ингвар, экономя воду, протёр его внутри умеренно чистой тряпочкой, наполнил остатком из бутыли, повесил над костерком.

— В общем, моего приятеля тогда замкнуло. Штаны намочил, сознание потерял, очнулся — немой, как бревно. У тех, кто его «расстреливал», конкретный облом случился — они-то у него хотели про денежки узнать. Он у них типа за бухгалтера числился, потому что сами они считали «раз-два-много». Это не мешало им называться «Армией освобождения» и получать оружие от добрых дядей из-за речки, хотя освобождали они в основном имущество от его владельцев. Оружие продавали другой армии, другого освобождения, даже не распаковывая, чтобы не заржавело. Там, в джунглях, это моментально вообще, если не ухаживать. А ухаживать им лень. Им вообще всё лень было, кроме как убивать, грабить, пить и курить шмаль. Я не буду тебе объяснять, что такое «шмаль», ладно? Тут её один чёрт нет. В общем, чтобы прикинуть курс калаша к рэнду им нужен был кто-то знающий, где какая кнопка на калькуляторе. Вот мой приятель этим и занимался, отнюдь себя при этом не обижая. Но в какой-то момент зарвался настолько, что его альтернативно окрашенные наниматели даже на пальцах сумели прикинуть, как сильно их поимели. Но денежки-то уже были на офшорных счетах. И вот они и решили его пугануть, для сговорчивости, но перестарались. Рад бы рассказать, а не может. Афазия. Он бы на бумажке написал, да неграмотные они. Кончилось бы дело совсем плохо, да он удрал — не без моей, кстати, помощи. Не совсем бескорыстной, врать не буду, пришлось поделиться со старым товарищем Ингваром, но он всё равно не в накладе остался. А когда у тебя денег дофига, то и немым прожить можно. Но вот что я тебе скажу, пацан, — я бы, если б онемел, лопнул бы нафиг. Голова бы взорвалась от слов. Серьёзно. Так что, блин, извини, у меня накопилось. Я пять лет со стенкой разговаривал. Реально, я не шучу — нарисовал на стене лицо и с ним базарил. Чтобы не рехнуться. Ну, или потому что рехнулся, как посмотреть. О, вот и вода закипела. Какой чай ваше пацанчество предпочитает в это время суток? Шучу, у меня всего один и есть. Называется «какой-то без сахара». В его сложном букете доминируют густые тона прелых листьев лопуха с тонкими нотками плесневелого веника, но пить можно. Когда больше ничего нет. Вот тебе кружка, а я из канчика похлебаю. Кружка у меня одна, потому что нахрена мне две-то? Не надеялся, что с кем-то доведётся почаёвничать. Не очень-то у вас тут обстановка к чайным церемониям располагает.

Мальчик осторожно, натянув на ладони рукава свитера, принял из его рук горячую кружку и подозрительно её понюхал.

— Пей-пей, не бойся, — ободрил его Ингвар. — Как говорила старая карга, моя бабуся: «Кто горячего не пьёт, с дурости своей помрёт». Сама она, впрочем, пила в основном самогонку, отчего прожила девяносто девять годиков, совсем чуть-чуть не дотянув до юбилея. Но чаем она тоже не брезговала, и тебе не стоит. Вон сырость какая!

За железной дверью трансформаторной будки вовсю поливает дождь, оттуда тянет холодом. Мальчик, вздыхая, прихлёбывает горячий чай, грея руки о кружку.

— Буду звать тебя «пацан», ничего? В этом нет ничего обидного, меня всё детство так звали. О том, что у меня есть ещё какое-то имя, я узнал, когда бабуся оттащила меня в школу. Я пытался дорого продать свою свободу, но она была чертовски сильной старушенцией и носила кожанку с длинными рукавами, которые хрен прокусишь. Пришлось учиться. Не могу сказать, что мне это сильно пригодилось в жизни, но совсем зря годы не прошли. Например, я научился жулить в карты, курить и подделывать бабкину подпись в дневнике. Когда бабуля об этом узнала, я уже отрастил достаточно длинные ноги, чтобы от неё удрать, поэтому получил только палкой по спине. Кидалась она метко — ещё бы, десять лет гарпунщиком на китобое. Вот так она выглядела, глянь…

Ингвар показал мальчику страницу потрёпанного блокнота.

— Рисую от скуки, да. Тут почти похоже вышло. Она бы и дальше таскалась по морям, но мама померла, когда мне было три, и бабуле пришлось сойти на берег, хотя я, с её точки зрения, не стоил и самой маленькой бочки с ворванью. Разве что вонял, с её слов, почти так же. Вообще-то она мне была не бабушкой, а прабабушкой, бабкой моей матери, но какая, в принципе, разница? Других родственников не было. Допил? Давай сюда кружку. Выставим под дождь. Сначала отмоем, потом наберём воды, вскипятим, остудим и зальём в бутылку. Пусть будет запас, а то, может, та река только на карте и осталась. Притащишься, а там сухое русло и рыбьи скелеты. Я такое уже видел — дно треснуло, и вода ушла. Чёрт её знает, куда. Куда-то. Будет обидно, потому что у меня на эту реку большие планы. Посуду помой, если не сложно. В конце концов, я готовил. Справедливо же?

Мальчик, внимательно смотревший ему в лицо, кивает, берёт тряпку и идёт под дождь.

— Да не лезь, промокнешь! Ещё простудиться не хватало. Хватай и тащи сюда. Вот так, тряпкой, и нормально. Стерильности всё одно не добиться. А теперь верни кан обратно, пусть вода наберётся. Вот, молодец. И от дождя польза бывает.

— Забалтываю тебя, да?

Ингвар пристроил кан над огнём и твердо посмотрел в глаза мальчику. Тот отрицательно покачал головой.

— Знаешь, я, наверное, за время своей робинзонады слегка тронулся башкой. А кто бы не тронулся, просидев в одиночке пять лет? У Робинзона был хотя бы остров, попугай и Пятница. Нет, не день недели. То есть как бы день, но… Чёрт, ты же не знаешь этой истории, откуда тебе. Я-то её в детстве читал. У бабуси были не только недостатки, но и книги. Она их таскала собой в море, поэтому страницы пахли солью, плесенью и ворванью — это китовый жир, адски вонючий. Кто хоть раз понюхал — не забудет. Я их все прочитал, потому что телевизора у нас не было, а других развлечений тогда ещё не изобрели. Робинзон — это мужик такой, из книжки. Робинзон Крузо его звали, Крузо — фамилия. Тот ещё засранец, между прочим, но, надо признать, упёртый. Свалил от родителей в море, и даже пираты его не остановили. Да он и сам… Я, знаешь, без особых предрассудков к пиратам, сам не без греха. Но этот мутный дятел мало того, что пристроился плантатором, то есть, читай, рабовладельцем, так ещё и занялся контрабандой рабов. Решил поднять баблеца на живом товаре. В книжке на этом как-то не фокусировались, но, когда его корабль воткнулся в остров, то плыл Роби как раз за «чёрным деревом». Впрочем, тогда это считалось мелкой шалостью, и если бы его поймали, то наказали бы не за работорговлю, а за неуплату пошлин. В общем, прикинь, деревянное корыто с тряпками на палках, на котором одни люди фигачат через океан, чтобы наловить там других людей для третьих людей. Нормальный такой бизнес-план, да? А тогда ничего, прокатывало. По пути половина дохла, потому что корыто маленькое, а люди жадные. Тогда и команда-то жила слоями в кубрике размером с бабкин сундук, отсыпаясь посменно в гамаках по схеме «один спит, двое на палубе». А уж рабов в трюм вообще прессовали, как шпроты в банку. Я когда в детстве всё это читал, не особо задумывался, но вообще, надо полагать, насморк в то время был для матроса даром божьим. Представь, что твоя постель — тряпка, привязанная двумя концами к стене, в которой по очереди спят ещё два потных мужика, которые мылись в лучшем случае в порту, при посещении борделя, если, конечно, не пренебрегли этой частью процедуры ради экономии средств на выпивку. Пресная вода на борту не для мытья, её везут в бочках и молятся, чтобы она не протухла, а забортной, солёной, не очень-то помоешься, если нечем смыть соль. Сверху мухи, внизу — крысы, посередине — клопы. Вонючая солонина, плесневелый хлеб, тухлая вода. Благодать! А тут ещё и рабы, которые неделями гадят под себя, потому что больше некуда, а часть из них ещё и сдохла, успев завоняться на жаре. Здешнее амбре из развалин за духи сойдёт на фоне того, как пахли тогдашние корабли. В общем, в моряки тогда шли люди небрезгливые. Ну, или те, кому деться некуда. Тем более, что эти лохани бесперечь тонули. Вот и Робинзону в очередной раз не попёрло: корабль попал в шторм и его выкинуло на мель. Что характерно — все утопли, а он один выжил. В этом я ощущаю с ним некоторые родство, в смысле сомнительного бонуса «не-дай-бог-удачи». Знаешь, что это такое?

Мальчик помотал головой.

— Если ты везунчик, то твой корабль придёт в порт, и ты никогда не узнаешь, мимо каких рифов его пронесло. Если ты неудачник, то ты потонешь с ним. Но если ты обладатель «не-дай-бог-удачи» — корабль тонет, ты выживаешь. Один. Без нихрена. Чёрт пойми где. На необитаемом, мать его, острове без всяких шансов оттуда свалить. Я узнаю в этом свою чёртову биографию, в итоге которой я почему-то жив, но сижу в руинах у костра с единственным, вероятно, на весь мир немым пацаном. Впрочем, вернёмся к Робинзону. Он таки вылез на берег не совсем с голой жопой, а с почти целым, хотя и непригодным к дальнейшему плаванию кораблём. Как на нём все ухитрились потонуть, если это корыто просто торчало на мели, я, признаться, не помню, давно читал. То ли пытались свалить на шлюпках, то ли просто мешали автору создать надлежащий накал драмы. В общем, Робинзон быстренько перетаскал оттуда барахло на берег. А на кораблях в то время возили с собой вообще всё, что в принципе может пригодиться, потому что в море магазинов нет. Так что кораблекрушенец оказался обеспеченнее своего среднестатистического современника — оружие, инструменты, одежда, обувь, материалы. Живи и радуйся. Глянь, вот, в блокноте — как-то так это выглядело… Одна байда — на острове нашлись козы и попугай, но поболтать было совершенно не с кем. Тут мы вступаем в область авторского домысла, потому что в книге чёртов Робинзон проторчал там кучу лет и не поехал кукухой, как положено, а наоборот, духовно просветлился. А потом, чтобы не скучал, «не-дай-бог-удача» послала ему на остров людей. Обычная удача привела бы какой-нибудь корабль, который доставил бы его домой. Обычная неудача оставила бы его сдохнуть в одиночестве. Но не такова наша «не-дай-бог-удача»! Она прислала ему компашку каннибалов, завернувших к берегу на шашлычок из соплеменника. Его Робинзон спас, остальных убил — простые времена, простые нравы. Спасённого он и назвал Пятницей, потому что встретил именно в этот день недели. Креативный нейминг – не его сильная сторона. Это не говоря уже том, что я даже сейчас понятия не имею, какой день недели, а Робинзон просидел кучу лет среди коз и попугаев. В общем, Пятницу он тут же сделал слугой, но почему тот на это согласился, будучи моложе, сильнее и лучше адаптирован к дикой жизни на лоне природы, автор опять не поясняет. Как по мне, настоящий дикарь дал бы Робинзону по башке, отнял всю жратву, убил коз, сожрал попугая, а когда всё это закончилось — слопал бы самого Крузо. Он же, в конце концов, из племени людоедов! Но оставим это на совести автора, как и то, что на острове Робинзон провёл почти тридцать лет и после этого, чудом выбравшись, снова отправился на поиски приключений, а не провёл остаток дней в дурдоме, крича то козой, то попугаем. Впрочем, на то она и беллетристика… Эй, ты что, заснул что ли? Ну, блин, не сидя же! Давай, давай, ложись. Спальник у меня один, но его можно расстелить на двоих и укрыться одеялом. Надеюсь, ты спишь достаточно крепко, чтобы не слышать мой храп. Все, укрывайся и спи. Я воду остужу и перелью в бутылку, потом лягу. Горячую нельзя, бутылка скукожится и станет страшной и бессмысленной, как моя жизнь. Спокойной ночи тебе, пацан.