Парадоксы Младшего Патриарха

Часть третья Вассал моего вассала

— Я должен уехать.

Странно. Не в обычае Тхиа просить чего-то или требовать. А уж вот так просто взять да ошарашить... м-да. Только тебе начинает казаться, что ты кого-то знаешь, как он тут же вытворит нечто такое, что тебе остается только ахать да мекать.

— В чем дело? — только и смог спросить я. — Куда?

— Меня только что известили, — слегка задыхаясь, словно после быстрого бега, ответил Тхиа. — Мой отец при смерти.

Его слова упали на меня подобно боевому цепу.

Себялюбивая все-таки скотина — человек... даже и в лучших своих проявлениях... даже и в братстве, и в дружбе... во всяком случае, человек, именуемый Дайр Кинтар.

Ведь Тхиа, как-никак, не из сырости народился. Было у него какое-то прошлое до того, как он объявился в нашей школе. Аж целых пятнадцать лет этого самого прошлого. Вот только я о нем почти что ничего и не знал. И Тхиа о нем не расспрашивал. И не потому, чтобы я обидеть его боялся или уязвить. И не из деликатности или дружеского уважения к его секретам. Нет, я ничего не знал — оттого, что не хотел знать. Оттого, что это знание отдаляло его от нас... нет, хуже того — отнимало, уводило в другую какую-то жизнь... другую, чужую... мне и дела не было до того, что из этой другой жизни он и пришел в нашу. Слишком уж я ненавидел когда-то придуманного мною Майона Тхиа, чтобы признать его право на прошлое, породившее мою дикую выдумку. Тхиа, мой названный брат, не принадлежал этому чужому прошлому. Он принадлежал нам, только нам. Одержимый справедливостью мальчишка, избитый мною до полусмерти — и за меня же вступившийся перед взбешенным мастером. Мой помощник во время Посвящения. Ученик Королевской школы. Боец из бойцов, насмешливо парящий над строгой изысканностью канона. Мой брат, мой друг, мой ученик. Этого Тхиа я действительно знал, как и подобает учителю, брату и другу — знал до последнего помышления, до последней жилочки, до последней натруженной связки в его теле... но я не знал и знать не хотел отпрыска великокняжеского дома. Я не знал сына умирающего господина Майона Хелойя — и тем более не знал, что за человеком он был и каким отцом... и что за отношения, кроме родства, связывали его с моим названным братом. Я не знал наследника, а вскорости и владельца родового замка... а замок — это, как известно, огромная такая махина, и в ней много этажей... Одним словом, я знал Тхиа — но не Майона. К Майону я Тхиа, пожалуй, даже ревновал немного втайне от себя... а ревность дружбы, братства и учительства еще похлеще обычной будет, в этом Дайр прав, как никто другой.

Я не желал знать Майона Тхиа.

А теперь мое нежелание мстит мне с непреложностью всякого естества. Потому что оба Тхиа — и этот, нынешний, и тот, минувший — слились воедино. И теперь я ни в чем не могу быть уверен. Вот эту самую улыбку я когда-то почел нестерпимо высокомерной и оскорбительной. Потом я имел время узнать и убедиться, что именно этой горделивой усмешкой Тхиа приветствует горе и опасность. А что она означает теперь?

— Присядь, — чуть растерянно велел я, и Тхиа повиновался. — Ты намерен отправляться прямо сейчас?

Улыбка Тхиа сделалась еще приметнее, еще определенней.

— На ночь глядя? — ответил он вопросом на вопрос. — Нет. Надо бы, но... нет. Лучше отоспаться перед дорогой. Утром поеду.

Надо бы, но — нет? А, проваль — похоже, я не ошибаюсь.

— Ты уверен, что тебе стоит пускаться в дорогу одному? — спросил я напрямик, не сводя с Тхиа глаз.

— Нет, — молвил он.

Я посмотрел на него с молчаливым укором. Во всяком разе надеюсь, что на моем лице отобразился именно молчаливый укор. Это мастер Дайр был умельцем в таких делах — а мое лицо меня подводит то и дело. Хочешь выказать одно... а выходит другое — да настолько другое, что лучше бы и не брался рожи корчить.

— Нет, — повторил Тхиа. — Но... а кого я мог попросить у тебя в сопровождение? Рамиллу и Нену здесь нужны. Дайр и Лерир в столице. Лонс, конечно, парень хороший, но толку от него... вот я и решил никого у тебя не просить.

— И правильно решил, — отрезал я. — Сопровождения у меня просить — ишь, вздумал! Не будет тебе никаких сопровождающих. Я еду с тобой.

Тхиа дернул уголком губ — а потом коротко расхохотался.

— Ох, Кинтар... нет, я ничего... а только натуру не переделаешь! Я еду с тобой... это ж надо же! Правильно тебя Шенно в семью приняли. Да в тебе властности на десять великокняжеских домов хватит — и еще дороги между ними замостить останется. «Я еду с тобой»... о-ох.

— Будешь умничать — не пущу на фамильную клумбу, — буркнул я.

Тхиа только головой тряхнул в ответ.

— Ладно, — заявил я, подымаясь. — Завтра и выезжаем. Только не с самого утра. Мне ведь не только выспаться, мне еще и вещи в дорогу собрать надо.

Тхиа наклонил голову каким-то особенным движением — застенчивым и вместе чуть виноватым... что-о-оо?

— Я твои вещи уже уложил, — признался он.

Тхиа — ах ты, маленький поганец! Уж и не пойму, знаю ли я Тхиа или нет — но Тхиа точно знает меня как облупленного.

Во всяком разе тот Тхиа, которого я знаю, нипочем бы не удержался от искушения обвести меня вокруг пальца.

Признаться, от этой его паскудной выходки у меня здорово полегчало на душе.

По-моему, на это он и рассчитывал.

Поутру мы выехали без малейшего промедления. Пожитки дорожные собраны, лошади подседланы — чего же медлить? Тейну только сказался, что уезжаю — и в путь. На всякие нудные разъяснения и указания, что делать, чего не делать да что в каком случае предпринять, я и мгновения тратить не стал. Незачем мне входить во всевозможные мелочи, унижая Рамиллу недолжной опекой и обессмысливая его звание мастера. Да и не нужны Тейну мои советы. Сам управится. Еще бы не управился! В конце концов, если мастером у меня в Школе поставлен такой раздолбай, что без патриаршего приказу да приглядки шагу ступить не может, чтобы беды не натворить — лопух я, а не Патриарх. Нет, уж кто-кто, а Тейн справится.

Верхом я не езживал давно... а все же лучше в седле покачиваться, чем по каменистым дорогам ноги бить. Хотя и устану я к вечеру больше, чем хотелось бы. Надо, когда вернусь, выписать в школу мастера по верховой езде и конному бою. Дайр все больше по части пешего сражения. Один наездник у нас в школе — и тот Майон Тхиа. Чему мог, нас он обучил... но этого никак уж не довольно. Ну и что же, что прежде бойцы нашей школы верхом не сражались? Все когда-нибудь бывает впервые.

До ожидаемой усталости было еще далеко... нет, что ни говори, а дорога выдалась приятная. А могла быть и еще приятнее — если бы Тхиа шутил и дурачился хоть самую малость поменьше. Вот как начал вчера, так и по сю пору остановиться не может, словно бы и не прерывался, чтоб выспаться. Конечно, вчерашняя его выходка напрочь развеяла мое дурное настроение... далось ему мое настроение, в самом деле! О себе я уж и не говорю: у парня отец при смерти — а он меня же прибаутками развлекает... а, проваль — да ты, Дайр Кинтар, хоть бы усовестился, что ли...

Но когда я решился наконец заговорить об этом с Тхиа, он только головой покачал.

— Нет, — усмехнулся он. — Не в тебе одном дело. Рожа у тебя, конечно, кислая, аж трава кругом вянет, так что мне тебя развеселить — прямой резон, сам понимаешь. Но дурачиться я не перестану, даже если ты и повеселеешь. Очень уж у меня на душе тяжко.

Нет, ну что я за дурак!

— Понимаю, — неуклюже откликнулся я. — Отец при смерти... тебя вот вызвал...

— Вызвал — да, — раздумчиво произнес Тхиа. — Но только не отец. Странно, что меня и вовсе известили.

Он вздохнул — глубоко, словно просыпаясь, я даже почти ожидал, что вот сейчас он начнет потягиваться или потирать глаза — дернул плечом и забросил поводья на седельную луку. Они и не были ему нужны: с лошадью он отлично управлялся одними коленями. А вот избавить от поводьев руки ему, несомненно, следовало. Чтобы не на чем было стиснуть пальцы до судорожной белизны.

— Не скажу, чтобы я об отце не тревожился, — сухо сказал Тхиа, — но... как бы тебе объяснить... отец мой был как раз таким человеком, каким ты прежде полагал меня. Пожалуй, еще и норовом потяжелее. Так что особой любви между нами не было.

Он замолчал ненадолго и подставил лицо ветру. Словно бы воспоминание о заносчивом и неласковом отце заставили ожить того ребенка, которым Тхиа давно уже не был, и потянуться щекой под мимолетную ласку призрачной ладони ветерка.

— Уважения между нами тоже не было, — продолжил Тхиа. — Ну, отцы и вовсе редко уважают сыновей... а мне его уважать... зелье мое, которым я тебе спину пользовал, помнишь? Вот и рассуди, о каком тут уважении речь. Слишком мы с ним разные были. Ладили плохо... а все же уживались. Пожалуй, нас связывало понятие должного... хоть и понимали мы его по-разному. Я делал то, что считал должным для сына, он — то, что считал должным для отца. Вот это нас и вправду объединяло. И крепко. Мы с ним не любили и не уважали друг друга — но понимали, как никто иной. С полуслова.

— Так в школу он тебе отослал, чтобы... — нерешительно начал я и замолк: слово «избавиться» никак не подобало, а другие слова на ум не шли.

— Чтобы прогнать с глаз долой? — подхватил Тхиа. — Нет, что ты! Избавиться от сына только оттого, что не любишь его... нет. Это недолжное поведение. Недостойное. Отец всегда поступал достойно, — на последнем слове Тхиа сделал едва заметный упор. — Нет, за школу я благодарить должен Шенно.

— Лиаха? — изумился я.

— Нет, адмирала... тогда он, конечно, адмиралом еще не был. Ну, и Кеану, конечно.

На сей раз улыбка Тхиа была непритворно радостной.

— Это ведь Лиах прямой, как нож. А братцы его, что старший, что младший, интриганы, каких поискать.

Тхиа улыбнулся еще шире.

— С Лиахом я в ту пору мало был знаком. Все больше издали восхищался. Сам понимаешь, было чем — особенно для мальчишки. А вот Кеану — дело другое. Мы тогда почасту бывали в столице, а Шенно так и вовсе сидели там безвылазно. И с Кеану я в ту пору сдружился крепко. Я виду не подавал, а он-то все равно заметил, что тяжко мне дома. Ну, и брата старшего уговорил помочь. Как же моему отцу да его не послушать! Большой вельможа в больших чинах, и честности отменной, — на слове «честность» Тхиа слегка фыркнул. — Так ведь честь хитрости не помеха. Он с отцом моим заговорил и на меня разговор навел нарочно. А дальше ему только слушать оставалось, каков я из себя есть. Вот он и послушал, и посетовал, что молодежь, дескать, нынче, много о себе понимает. И ценить не умеет. А вот близ его, Шенно, владений, Королевская школа размещается, так вот там уж... одним словом, там мне и таким, как я, самое место. И вести себя научат, и спесь мигом пособьют...

— Как будто она у тебя была, — ввернул я.

— Была-была, не сомневайся, — возразил Тхиа. — Хотя почему — была? И сейчас есть.

На такой наглый поклеп я не нашелся, что и сказать.

— Одним словом, туда мне только и дорога. Я слушаю, аж рот открыл, и понять не могу, к чему все клонится — а тут Шенно ко мне полуобернулся и этак вот подмигнул незаметно... да я в пляс был готов пуститься! Назавтра же меня в школу и снарядили. Не со зла, ты не думай. Отец полагал, что так для меня будет лучше.

— И ведь не ошибся, — полувопросительно заметил я.

— Ну еще бы, — кивнул Тхиа. — Тем более что и тут я под надзором одного из Шенно.

— На клумбу не пущу, — напомнил я.

Тхиа фыркнул.

— Ты потому меня и взял с собой? — спросил я, помолчав.

Тхиа возмущенно мотнул головой.

— Думаешь, я боюсь, что меня из школы силком возьмут? Нет. Для вступления в права наследства мне лично присутствовать не обязательно. Да и для управления им — тоже. А напутствовать меня перед смертью... нет, для этого отец бы меня вызывать не стал. Человек он тяжелый и притом совершенно не лицемерный. Пойми же, нас связывало только должное. Он справлялся обо мне, я — о нем. Поздравления я ему посылал ко дню рождения и всякое такое. Большее было бы ложью, а ложь он бы мигом учуял — и оскорбился. Нет, будь уверен, мы с ним в таких делах преотлично друг друга понимали. А вот этого вызова я не понимаю. Настолько, что не уверен, отец ли меня вызвал.

Тхиа прерывисто вздохнул и вновь взял в руки поводья.

— А еще я не уверен, что застану его в живых. Видишь ли, я последнее письмо от него дней десять тому назад получил — и в письме прямо сказано, что он здоров... а лгать, чтобы успокоить меня, он бы не стал.

Я прикусил губу. Теперь я понимал, от кого Тхиа унаследовал свою чудовищную прямоту — да, пожалуй, и язвительность.

— Не с чего ему так скоропостижно помирать, — ровным голосом заключил Тхиа. — Вот я и боюсь, что дело неладно. Скверный у этого дела запашок... и я не хотел бы отправляться разузнавать что да как в одиночку. Могу ведь и не справиться. Знал бы ты, как я рад, что ты согласился поехать со мной. Конечно, если ты раздумаешь...

— Дурак! — свирепо отрезал я. — Ничего я не раздумаю. А будешь мне еще такие глупости говорить — точно на клумбу не пущу.

Долгое время мы ехали молча. Навряд ли Тхиа собирался вдаваться со мной в откровенности — но, когда он выговорился, на душе у него явно полегчало... да настолько, что он даже шуточками сыпать перестал. Просто ехал рядом со мной, думал о чем-то — а может, и ни о чем. Скорей всего, ни о чем — потому что и мои мысли успокоились. Рядом с человеком, погруженным в тягостное раздумье, поневоле ощущаешь себя несвободно — а мне рядом с Тхиа было легко. Легкий человек Майон Тхиа, несмотря ни на что. Даже привычно угрюмый Нену рядом с ним если и не по облакам ходит, так по крайности будто теряет незримые кандалы.

Вот эту самую легкость я и помянул на привале. И не то, чтобы намеренно... просто смолчать не сумел.

Нет, но кто меня, дурака, за язык тянул?!

Ночь была теплой, но костер мы разожгли. Я принялся возиться со стряпней — готовить я все ж таки умею лучше Тхиа — а он, стреножив коней, умчался поискать побольше хвороста про запас. И притащил преогромную охапку. Силой Тхиа не обижен... ну еще бы — после стольких-то лет занятий в Королевской Школе... но набравшись сил, он не отяжелел ни в едином движении. Да, ни один боец не утратил бы упругости шага под тяжестью вязанки, пусть даже эта тяжесть и превышает собственный его вес... но Тхиа шел походкой не столько даже упругой, сколько легкой, как пляска.

— Странно получается, — пробормотал я, когда Тхиа свалил свою ношу возле костра. — При такой-то тяжелой жизни... откуда в тебе столько легкости?

— Как раз от нее, — ухмыльнулся Тхиа, усаживаясь поудобнее. — И вовсе не странно. Ты ведь тренировался с утяжелением. Поначалу — невподъем. Потом привыкаешь. Вроде и забываешь даже... а потом как снимешь свинцовые накладки — ну до того легко! Рука сама в удар так и летит — разве нет?

Да, Тхиа. Тысячу раз — да. Точнехонько перед тем, как твоя улыбка разлетелась под моим кулаком в кровавые брызги, я и снял накладки. Даже на место их положить не успел... наземь бросил, и все.

— Это верно, что сама, — вздохнул я. — Нипочем не забуду. Только-только ты на волю вырвался — и тут же на меня налетел. Повезло тебе, нечего сказать.

— Брось, — возразил Тхиа. — Если хочешь знать, мне действительно повезло. Ты меня просто спас.

Я что, ослышался? Или спятил? Тхиа никогда не лжет... а сейчас он не просто правдив, он искренен... но ведь не мог же он сказать то, что я услышал!

— Балда ты все-таки, — изрек Тхиа, вдоволь наглядевшись на мою одурелую рожу. — Ты себя тогда убийцей честил... хотя и недоубил меня, позволь тебе напомнить. А ведь я мог о себе тогда это сказать с большим правом. Вовремя Шенно меня к вам наладили. Иногда мне кажется, что еще немного, и я стал бы убивать людей только для того, чтобы мне хоть кто-то перед смертью в морду плюнул.

— Почему? — едва смог вымолвить я.

— А потому, что чувство должного — это... должное чувство, я согласен, и без него никак нельзя... но у меня-то и других хватало — а в ответ я получал все то же чувство должного, и только. В ответ на любовь, на злость, на обиду, на сострадание. На все. Даже и от слуг, которых я спасал от наказаний, лечил и все прочее... ненавидеть им меня было не за что, пожалеть они меня не догадывались, а любить — боялись. Хороший, дескать, мальчик Тхиа... покуда не вырастет. Так что я, кроме Кеану, живых людей, почитай что, и не видел. Меня никто не любил и не презирал. Никто не хотел хлопнуть меня по спине... или хотя бы вырвать мне кишки. Мне никто не был рад и мною никто не тяготился. Это как быть мертвым заживо... и даже убить тебя никто не хочет.

Он неожиданно засмеялся.

— А потом я попал к вам. И нарвался на роскошную, настоящую, полноценную ненависть. Такую живую... от всего сердца. Кинтар, балда... ты сперва и вправду убить меня хотел... ты и не представляешь, как я был счастлив. Меня хотят убить — значит я и в самом деле живой! А когда... — Тхиа на мгновение примолк. — Когда ты расплачивался за то, что сделал меня живым... а сам еще потом у меня прощения просил... у меня мужества недостало сказать тебе правду. Я не умел тогда. Не знал, как. Я и сейчас не очень знаю, как сказать ее — всю.

Некоторое время Тхиа молча смотрел в костер. Я тоже молчал, не в силах произнести ни слова.

— А правда, — вновь нарушил молчание Тхиа, — еще и в том, что досталось мне, в общем-то, за дело. Я ведь не только восхищался тобой. Я тебя еще и ненавидел. Вовсе тебе тогда не показалось.

— Я думал, ты меня презираешь, — тихо промолвил я.

— Нет, — возразил Тхиа. — За что? Нет. Я почти преклонялся перед тобой.

— Перед помоями со свалки? — невольно усмехнулся я.

— Именно, — кивнул Тхиа. — Слуга в нашем доме считался вещью — а ты даже и вещью не был. Грязь, которую вышвырнул на помойку... да, тебе посчастливилось повстречать мастера Дайра — но остальное-то ты сделал с собой сам. Был ты меньше, чем никто, а сделался недосягаемо умелым бойцом, каким я и стать не надеялся... сам, своим трудом. И за это я восхищался тобой исступленно... а ты не снисходил до меня. Ты меня даже не презирал... это было почти как домой вернуться. Я был тогда не совсем в своем уме... а если бы ты не дал мне по морде, совсем бы рехнулся.

На этот раз улыбка Тхиа была откровенно виноватой.

— Ты ведь считал меня богатым, родовитым счастливчиком с кучей привилегий?

— Лучше не напоминай, — попросил я. — Страшно и подумать, какой я был дурак.

— Не ты один, — помотал головой Тхиа. — Я ведь почитал счастливчиком тебя. Не делай такие глаза. Ты рос на свалке. Тебе давали плюхи и милостыню. Ты замерзал и голодал — Кинтар, я не понимал, что значит замерзать и голодать, но я понимал, что значит быть живым. Я ведь живым не был, а ты — был, это же такое счастье... и с высоты этого счастья ты, великий боец, избегал меня, как покойника. Ох, как мне хотелось сделать тебе больно... просто чтоб ты понял, что я жив. Уязвить, задеть, оскорбить... и ведь удалось же, да как!

— Вот как — совершенно не помню, — признался я. — Слишком уж крепко я тогда провинился перед тобой, чтобы помнить, чем ты меня задел.

— Зато я помню, — отрезал Тхиа. — На всю жизнь. Но не скажу.

Все верно. Нанесенную тебе обиду забыть можно — особенно если нанес ее друг, ослепленный страданием — но обиду, которую нанес ты сам, невозможно забыть.

— Забудь, — попросил я. — Пожалуйста.

Тхиа повел плечом.

— Забудь, — повторил я. — Мало ли каких глупостей можно наговорить... если тебя это утешит, я едва не обидел тебя похлеще прежнего. Теперь только понимаю, что чуть было не наделал.

— Чуть не считается, — почти обычным тоном возразил Тхиа.

— Такое — считается. Когда мне велели выбрать помощников при Посвящении, я тебе едва не отказал.

— Еще чего! — Тхиа аж привскочил.

Так-то оно лучше будет. Довольно с тебя на сегодня. Слишком много боли ты себе причинил нынешними беседами, чтобы я позволил тебе ранить себя и дальше. По части подначек я, конечно, не тебе чета, но кое-что и я умею. Сколько раз ты меня подлавливал — неужто я тебя не смогу подловить? Да ты уже поймался.

— Ну да, — усмехнулся я. — Это ведь было опасно. Я, по правде говоря, здорово за тебя испугался.

— Ну и зря, — беспечно ответил Тхиа. — Бояться надо было меня, а не за меня.

— Вот и я так думаю, — подтвердил я настолько сокрушенно, что Тхиа не мог не улыбнуться.

Я снял с огня свое варево; Тхиа подбросил в полуугасший костер немного хворосту и потянулся за едой. Отменная стряпня вышла, ничего не скажешь. Я и вообще кухарить умею лучше, чем разговоры разговаривать. Кто меня сегодня за язык тянул, ну скажите — кто?

Тхиа отхлебнул немного, одобрительно кивнул — а потом ухмыльнулся, да не просто так, а со значением. Будто потешаясь моим мыслям — а что я сейчас ничего вслух не говорил, для него не помеха.

Вечер оказался куда приятнее, нежели утро — и тем более день. Тхиа во время ужина, да и после него, дерзил и балагурил без передышки — но его дерзости обрели прежнюю летящую легкость. Все его утренние шуточки отдавали на вкус отчетливым призвуком отравы — сладковатым, тошнотворным и одновременно призывным: выпей меня, испробуй, изведай, растворись во мне, растворись, утони, исчезни, не будь... ушла манящая погибельность, ушла, как и не было ее. Будто вскрыли воспаленную язву, выпустили порченую кровь, дурную, черную — а с ней ушел и лихорадочный жар, и ломящая боль. Передо мной сидел прежний Тхиа. Наконец-то прежний. Настолько прежний, что я четырежды пригрозил не пустить его на клумбу и один раз дал подзатыльник.

Да, вечер выдался неплохой. А вот утро... утро я бы в охотку сменял на зубную боль, да еще бы и в выигрыше остался. Покуда мы с Тхиа наскоро умывались у ручейка, ничто вроде не предвещало дальнейшего. И когда мы перекусили остатками вчерашнего ужина, тоже все было нормально. А вот когда Тхиа достал из седельных сумок нашу аккуратно сложенную церемониальную одежду... вот тут-то утро и начало себя оказывать во всей красе.

И не одежда тому виной. Никто и слова о ней дурного не скажет. Это во времена прошлого царствования этикет предписывал носить высоченные воротники, о которых говаривали, что изобрел их придворный палач — причем с такой убежденностью, что у слушателя возникало сомнение, а шутка ли это. У тех же, кто хоть раз затягивал на своем горле помянутый воротник, сомнений не возникало и вовсе: какие шутки, господа — правда и только правда! Адмирал мне такой воротник показывал. Не знай я, что это воротник, точно бы подумал, что орудие пытки для особо высокорожденных преступников — а иначе зачем удавку драгоценностями украшать? Теперь таких уже не носят, хвала Богам. Нет, одеяние удобное, похаять нечем. И никто не посмеет сказать, что Тхиа не к лицу цвета дома Майонов — синее с золотом. Или что цвет морской волны с серебром — знак дома Шенно — не к лицу мне. Тем более что одеяние мое подарено Лиахом и Кеану — а уж они позаботились, чтобы платье сидело на мне ловко, точно вторая кожа. Ничто в моем обличье не способно служить к посрамлению дома Шенно, ни даже к моему собственному. Нет, переодевался я даже с удовольствием.

А вот чуть погодя, когда мы, умытые и переодетые, вновь уселись верхом и направили коней по тропинке, ведущей прочь из леса, я от всей души пожелал, чтобы век у меня причины не было облачаться во все это роскошное тряпье. И чтобы у Тхиа не было причины тем более. Наряд его сиял синевой и золотом, как полуденный небосвод — а лицо его было мрачнее тучи. Сторонний человек нипочем бы не догадался, но... а, проваль — что я, первый год знаю Тхиа, что ли?

Нет, повод для мрачности у него, конечно, был. Это я мигом уразумел. Едва только мы выехали из лесу и нашим взглядам открылся замок... тут же и уразумел. Действительно, громадина. И этажей в ней много. Притом же выстроено толково. Стены высокие и все такое прочее... так и кажется, что их целой армией оборонять придется. А на самом деле народу для обороны замка нужно всего да ничего. Это осаждать его нужно целой армией — и то не сказано, что захватить удастся. Если в замке хотя бы две дюжины толковых воинов найдется, они его удержат, не особо напрягаясь. А если бестолковых... тогда трех дюжин хватит. Очень старая постройка. Чудовищно старая. Теперь так даже крепости не возводят — нужды нет. На века строили. В те еще времена, когда самый сильный маг разве что хижину дровосека мог обрушить. С тех пор магия ушла вперед. Выяснилось, что даже заурядный маг может разнести в каменный прах любую крепость — причем тем основательней, чем она больше. Хижина дровосека для своего разрушения требует почти той же затраты сил, что и в незапамятной древности — а вот такой замок можно снести до основания простым мановением руки и даже не вспотеть. Вот и перестали возводить каменные громады, способные противостоять вражеским ордам: что в них толку, если враг догадался прихватить в набег парочку-другую магов? Я уж думал, подобных замков и вовсе не осталось на земле — ан нет, вот он, стоит. Памятник собственному величию, миновавшему невозвратно. Гробница устаревшей стратегии, почившей столетия тому назад.

Что верно, то верно. Гробница — это самое то слово. Я слегка скосил взгляд на Майона... ну так и есть. Мы еще и не въехали в огромную тень замка — но тень эта уже плескалась в глазах Тхиа. Куда только сгинули годы, прожитые им в школе! Эй, Тхиа, братишка — да что это с тобой? Эта штука ничего не может тебе сделать, слышишь? Она ведь мертвая... напрочь мертвая. Она еще до твоего рождения была мертвой! Это дохлая куча дохлых камней. Она умерла почти пятьсот лет тому назад. Это просто-напросто гробница...

Гробница. Усыпальница. Склеп. Могила.

И мальчик Тхиа возвращается в могилу, где он был рожден и первые пятнадцать лет своей жизни был похоронен заживо.

Если бы я мог, если бы я был волшебником, я бы снес эту мерзость с лица земли, не обинуясь ничем. У Тхиа даже скулы заострились, как у покойника, и кожа на них натянулась и побледнела.

Ну ладно же!

— Эй, Тхиа, — окликнул я его самым беспечным тоном, на который только был способен, — если вдруг опять почувствуешь себя не совсем живым, только скажи. Я тебе такого тумака отвешу — любого покойника враз подымет.

Тхиа обернулся ко мне, полуоткрыв рот и округлив глаза, посмотрел на меня в упор — и расхохотался. Ветер плеснул прядь его волос ему в лицо, и смех прервался коротким кашлем.

— Ох, Кинтар... — вымолвил Тхиа, отдышавшись. — А почему, как ты полагаешь, я тебя с собой и взял? Твой тумак точно любого покойника подымет. Такой тяжелой руки, как у тебя, я сроду не видывал.

Тень ушла из его взгляда. Теперь глаза его блестели прежним ехидством. Так и надо. Держись, Тхиа. Армии этот замок, бесспорно, не взять — а вдвоем мы его с тобой точно одолеем.

— Ты с самого начала на что-то такое и рассчитывал? — поддел его я.

— Нет, — тряхнул головой Тхиа. — Как ни странно, нет. Мне это только что пришло в голову.

Уж не знаю, обещание ли тумака или что другое помогло, но только могильным холодом от Тхиа больше не тянуло. Он был великолепно, дерзко, вызывающе живым. Может, именно таким он и бродил по всем комнатам всех этажей своего родового гнезда? А что... очень даже может быть. Потому что если не держать себя натянутым до предела, как тетива боевого лука, если не посверкивать наконечником стрелы, готовой в любое мгновение сорваться в смертоносный полет, тогда... тогда в этом жутком доме и вправду недолго сорваться. Еще бы отцу не захотеть отправить этакого сынка от греха подальше. И неважно, куда — главное, чтобы прочь из дому. А если он там еще и присмиреет — чего же лучше. Я бы, например, на месте высокородного господина Майона Хелойя точно отправил. Вот только я не на его месте, а на своем, и это хорошо. Иначе бы точно отослал парня. Кому же охота постоянно все равно что под прицелом жить? А, проваль... это ведь я думал когда-то, что Тхиа — создание хоть и языкатое, но безобидное? Да я никого опаснее во всю свою жизнь не видал. Разве что Лиаха — тогда, в овраге, с ножами... и то еще как сказать. Очень опасный. Очень живой, хвала всем Богам. И очень веселый. Особенным таким, невеселым весельем. Но это как раз ничего, с этим мы справимся... вот сам он и справится... собственно, уже почти справился. Вот как только слуги выстроились у ворот, щурясь от немедленной готовности поклониться, тут же и справился. Подобрался — но и помягчел одновременно.

Мне, признаться, интересно было, как выглядят слуги в доме Майонов. Только ли по праздникам они в одежде родовых цветов щеголяют, или и по будним дням тоже? От такого человека, как Майон Хелойя, всего можно ждать... я даже и не знаю, честно говоря, чего. А теперь уж точно не узнаю.

Потому что слуги все, как на подбор, были с ног до головы одеты в зеленое.

Полный траур.

Он, как могильная трава — на всех одного цвета.

— Когда отец умер? — отрывисто спросил Тхиа, соскакивая с коня.

— Высокородный господин Майон Хелойя изволил опочить позавчера на рассвете, — покорно ответил слуга, принимая поводья.

— Изволил? — Тхиа слегка заломил бровь. — Ну-ну. Что-то мне не кажется, что это было изволением. Не в его характере изволять такие глупости.

Почудилось мне — или слуга и в самом деле слегка вздрогнул?

— Кто послал гонца? — продолжил расспросы Тхиа.

— Его светлость господин Майон Кадеи соблаговолил распорядиться известить, — тем же тоном сообщил слуга.

А, проваль — ничего мне не почудилось!

— Дядюшка, вот как, — задумчиво протянул Тхиа.

— Сейчас господину Кадеи будет доложено о прибытии... — завел было слуга.

Тхиа вскинул голову так стремительно, что я даже не успел различить его движения.

— Хозяева гостям не докладывают, — отрезал он. — Кинтар, идем.

Я едва поспевал за ним. Он шагал так быстро, что золото на его плаще так и плясало у меня перед глазами.

— Кто такой этот Кадеи? — поинтересовался я на ходу.

— Двоюродный брат отца, — не сбавляя шага, бросил Тхиа. — Тоже Майон, конечно, только... ладно, сам увидишь. Мы ведь уже почти пришли.

— Откуда ты знаешь, где его искать? — удивился я. — Прямо так, не спросясь...

— Оттуда, что я его знаю, — с беспечностью лучника, уже пославшего стрелу в цель навскидку, пояснил Тхиа. — В кабинете отца, где ж ему еще быть.

Дядюшку Кадеи Тхиа знал неплохо. Он действительно обретался именно за той дверью, которую Тхиа распахнул, не утруждая себя попыткой постучаться. Возможно, дядюшке уже успели доложить о нашем появлении — а может, он просто привстал на звук решительных шагов? Но при виде Тхиа он вновь опустился на сидение.

— С приездом, Тхиа, — произнес господин Кадеи.

Я искал в нем знакомых черт — и не находил. Разве что узкая, легкая кость — похоже, фамильная черта всех Майонов — но и только. На этой узкой кости наросло слишком много... нет, не жира... но и ни в коем разе не мускулов... мяса. Просто мяса. Лишней плоти, не дающей проглянуть сходству, даже если оно и было.

— В любой другой день я сказал бы, что рад тебя видеть, мой мальчик, — вздохнул господин Кадеи. — Увы. Ты так вырос, возмужал... я бы тебя, пожалуй, и не признал при случайной встрече.

Вранье! Тхиа невозможно не узнать, как бы он ни переменился. Лицо у него из тех, что отпечатываются в памяти навсегда и вспоминаются мгновенно. Обычное благовоспитанное вранье, которое и полагается произносить любящим родственникам в момент столь скорбной встречи.

— Отец был бы рад, — вновь с должной благовоспитанностью вздохнул господин Кадеи. Он что же, ожидал, что Тхиа подхватит подсказанную тему и начнет расспрашивать об усопшем? Если да, то дядюшка здорово просчитался. Тхиа молчал. Если кто-то заранее придумал и разучил, что и как тебе сказать, лучшего и не измыслишь. Рано или поздно кончится заготовка. Или выдержка. Не знаю, крепкая ли у дядюшки выдержка, но с Тхиа ему в любом случае не состязаться.

— Да что же это я? — сам себе изумился господин Кадеи. — Вы ведь устали с дороги... простите великодушно!

И он широким, мягко округлым жестом пригласил и нас присесть.

— Благодарю, в седле насиделся, — ответил Тхиа, небрежно опираясь о подоконник. — Нам бы лучше ноги размять.

— Вашему спутнику, я полагаю, тоже, — гостеприимно улыбнулся дядюшка, покуда его взгляд цепко ощупывал серебряную оторочку моего плаща — не сплошную, как у Тхиа, а прерывистую. Мне сплошной не полагается.

— Не знал, чтобы у дома Шенно была младшая ветвь, — чуть склонил голову господин Кадеи.

— Теперь есть, — со всей приязнью улыбнулся я в ответ.

Вранье, вранье. Все ты знаешь. Быть не может, чтобы до тебя не добрались слухи о том, кто спасал короля и какой он был страшный и непобедимый. Даже до меня добрались. Ох, вот будь я и взаправду такой страшный и могучий, я бы из тебя сейчас душу вместе с зубами вытряхнул. А я не страшный... или все-таки?

Растерялся, растерялся дядюшка. Глупое какое вранье... с перепугу, не иначе. Или он хочет показать, что не боится меня... Не боится, ибо не знает, кто я такой?

А, проваль — в овраге с обломком ножа в руке легче мне было, честное слово.

Страшно мне не понравился этот дядюшка. Сидит, ноги не сомкнув и не скрестив, чуть к нам подался, руки раскрыты... а, проваль — не просто раскрыты, а еще и ладонями вверх. Поза открытая и доверительная. Ничего замкнутого, перекрещенного. Глаза широкие, распахнутые. И движения, так и зовущие довериться. Кого же он мне напоминает? Вспомнил! Вот честное слово, вспомнил! Точно. Барышника того на рынке. Он еще мне торговал двадцатилетнего одра, да притом же мерина, за двухлетнего жеребчика. Вот точно такие же движения. Лошадь я, конечно, покупать не собирался. Просто мастер Дайр меня для того на рынок и взял, чтобы мне этого пройдоху показать во всей красе. Как он тогда говорил? «Ты на своей свалке мошенников маловато повидал — все больше хулиганья, верно? Вот и приглядись. И запомни: если поза слишком открытая, глаза распахнуты, руки идут ладонями вверх, да еще и голос чуть ниже, чем следует — значит, тебе продают мерина. Слишком уж тебя вызывают на доверие. Запомнил?»

Да, мастер Дайр. Запомнил. Вот только не знал, что высокородные господа продают мерина точно тем же способом.

Еще и сколько лет этому мерину? Судя по тому, как тщательно дядюшка продумал каждый свой жест и каждое слово до последних мелочей, мерин еще позапрошлое царствование помнит. Нет, но как продумано, как выверено все течение беседы! И не только беседы: одежда дядюшкина тоже наилучшим образом подобает случаю. Недаром он так вцепился взглядом в прерывистую оторочку моего плаща — знак младшей ветви рода. Ему тоже следовало бы надеть накидку с такой оторочкой... вот только безмолвно признавать родовое старшинство Тхиа — юнца Тхиа — ему ой как не хочется. Заранее соглашаться на подчинение законному наследнику, выразить это подчинение... после такого условий не диктуют. Господин Кадеи вообще не облекся в цвета дома Майонов. На нем была зеленая траурная накидка поверх невнятно-серых одеяний. Все верно, полный траур он надеть права не имеет, зеленое на синем смотрится скверно... хитер дядюшка, ничего не скажешь. Ничем не пренебрег, все предусмотрел. Кроме меня. Моего появления он предугадать не мог, вот и подрастерялся.

Впрочем, поведения Тхиа он тоже не мог предугадать. Даже для меня оно оказалось неожиданным — что уж о дядюшке говорить! До чего безукоризненная выдержка! Дядюшка его так и честит через слово «мальчиком»... «мальчик мой» — брр! А Тхиа хоть бы смигнул в ответ. Напрасно господин Кадеи так положился на свою заготовку, ох напрасно. Сейчас Тхиа ему живо покажет, на какой грядке боевой лук растет.

— Во всяком случае, присутствие Шенно, хотя бы и из младшей ветви, даже и в столь скорбный час, весьма лестно для нашего дома, — не без натуги высказался дядюшка.

Эк его! Право, даже интересно — а что он еще брякнет, если мы вздумаем снова промолчать?

— Я не ожидал, что этот час окажется настолько скорбным, — на сей раз Тхиа подхватил ускользающую нить беседы по собственной воле — ибо собирался воткать ее не в чужое полотно, а в свое. — Мне ведь только и сообщили, что отец при смерти... хотя он, если я правильно понял, уже был мертв?

Под спокойным взглядом Тхиа господин Кадеи едва не заерзал, но в последний момент спохватился и сделал вид, что поправляет и без того идеальные складки своих одежд.

— Ну... следовало прежде удостовериться, что твой отец действительно мертв, — господин Кадеи воспрял духом. — Смерть его, знаешь ли, выглядела... очень странно.

Снова заранее отрепетированная речь! Пари держать готов, что он выверял ее не раз и не два, и даже легкая запинка перед словом «очень» опробована им и так, и эдак. Не дольше, чем нужно, и не короче, с точностью до малейшей доли мгновения... прав был Тхиа: дурной у этого дела запашок. Похоже, смерть господина Майона Хелойя была куда более странной, чем ее тщится представить нам достопочтенный Кадеи.

— Медлить с вызовом наследника было нельзя, — продолжал дядюшка, — но и сообщать о столь загадочных обстоятельствах следовало с осторожностью. Сам посуди, мальчик мой — а что мне еще оставалось делать? Пока один из магов-экспертов его величества не скажет своего слова...

— И он сказал? — Тхиа вклинился в туго сомкнутые ряды пустопорожних слов, как и подобает настоящему бойцу — незаметно и без усилий.

— О да, — кивнул дядюшка, сводя кончики пальцев вместе. — О да. Свидетельство о смерти он подписал. Любопытное заключение... очень любопытное. Оно у меня... да, впрочем, ты и сам можешь расспросить господина мага. Он, правда, уже собрался отбыть, но я ведь могу и попросить его задержаться.

— Незачем, — возразил Тхиа, и дядюшка было вновь приободрился — но ненадолго. — Мешать почтенному человеку, находящемуся на королевской службе, вернуться к исполнению своего долга, просто немыслимо. Я просто не верю своим ушам, дядюшка. Такого могут пожелать скоробогатенькие барчуки — но не отпрыски великокняжеского дома.

Тхиа, мерзавец ты маленький — когда ты прохаживался на мой счет, я полагал твой язык ядовитым? Обижался на тебя? Знать бы мне тогда, на что ты способен...

— Конечно, выслушать эксперта необходимо — но для этого совершенно нет нужды его удерживать. Если он собрался в дорогу, мы с господином Шенно его просто-напросто проводим немного, — невозмутимо заявил Тхиа, будто не замечая враз побагровевшего лица дядюшки. — Полагаю, наш дом обязан оказать этот скромный знак уважения человеку, очистившему прискорбную смерть моего отца от грязи досужих сплетен и домыслов... если я правильно понял ваши слова, дядюшка.

Понял-то Тхиа правильно — вот только вывод сделал совершенно для господина Кадеи нежеланный.

— Но вы ведь только что с дороги, — сделал было дядюшка попытку возразить.

— Вот и отлично, — заявил Тхиа. — Не придется переодеваться в дорожное платье.

— Но... вы ведь наверняка устали... — слабо запротестовал господин Кадеи.

— В наши годы? — победительно улыбнулся Тхиа, и дядюшку вновь перекосило. Похоже, Тхиа его не очень-то жаловал. Впрочем, человек, именующий кого бы то ни было «мальчик мой», по моему разумению, сам напрашивается.

Магов я за свою жизнь видел не так уж и много — и если что у них и было общего друг с другом, так разве только полное несходство между собой. Так что я даже и не знаю, каким я ожидал увидеть королевского мага Наллена. Но что не таким — уж это точно. С виду он человечек не очень приметный и даже забавный. Лысенький, лобастенький, усы узкие и длинные — ну ни дать ни взять, сомик губастый. Мне этот «сомик» сразу по душе пришелся. Взгляд у «сомика» оказался умный и сильный. Неожиданно сильный. Та еще рыба — любую сеть издали углядит.

Несмотря на изрядные свои годы и не менее изрядное пузико, путешествовал Наллен не в паланкине и не в повозке, а в седле — ай да рыба-сом! Нет, положительно, королевский маг нравился мне чем дальше, тем больше. Еще и потому, что не пытался даже обозвать Тхиа или меня «светлостью» или там «высокородием». Называть он нас с первой же минуты стал мальчиками, и слово это в его устах звучало как-то на удивление необидно. Этот ведь даже королю может заявить: «Послушай, мальчик...» И никакой обиды или оскорбления величества.

Первый раз Наллен назвал Тхиа мальчиком, едва только мы выехали за ворота. Наллен оглянулся на замок, вздохнул чуть приметно, перевел взгляд на Тхиа и снова вздохнул.

— Бедный мальчик, — сочувственно произнес он. — И это все твое...

Тхиа тоже оглянулся назад — и злая радость предвкушения развела его губы в ухмылку от уха до уха.

— Да, действительно, — пробормотал он. — Я об этом как-то и не подумал...

Наллен улыбнулся печально — и ничего не примолвил в ответ.

Мы молчали, не сговариваясь, покуда не выехали из тени замка. Ехали мы не так уж и долго: за время, проведенное нами в кабинете, солнце переместилось на небе, и тень сделалась значительно короче. Мне нравилось думать, что это из-за нас. Что это мы каким-то образом обезглавили ее — пусть и ненадолго, пусть у нее и вырастет вскоре новая башка, но все-таки... Очень уж мерзкая тень. Даже и не черная... то есть, конечно, черная... но сквозь черноту ее сквозила мутная желтизна, грязная и растрескавшаяся... нет уж, сперва на свет выберемся, а тогда и разговоры разговаривать можно.

Едва только тень осталась позади, Тхиа тут же обернулся к Наллену.

— Так чем вам не понравилась смерть моего отца? — спросил он напрямик, будто и не сомневаясь, что магу эта смерть не понравилась — а как же может быть иначе?

Наллен широко улыбнулся — и тут я понял, кого он мне все-таки напоминает при всей несхожести. Мастера Дайра! Тот, бывало, улыбался точно так же, когда кому-то из нас случалось до важной и нужной мысли своим умом дойти без подсказки.

— Я хотел посоветовать вам быть поосторожней, мальчики, — произнес Наллен своим хрипловатым баском. — А теперь вижу, что не нужно. Вы и без моих советов сами преотлично все понимаете.

— Значит, смерть отца вам точно не понравилась, — заключил Тхиа. — Вот только чем?

— Тем, что она естественная, — без колебаний ответил маг.

Тхиа вопросительно изогнул бровь.

— Сами посудите, мальчики, — пояснил Наллен. — Гостей полон дом, но господин Хелойя не вышел даже к обеду... человек он был весьма нравный, я полагаю?.. Одним словом, об отравлении не может идти и речи. Хотя я, конечно, проверил на всякий случай. Нет, никакой отравы, ни даже еды. Покойный не обедал и не ужинал.

— Знакомое дело, — кивнул Тхиа. — Отец, если в гневе, так и кусочка в рот не возьмет.

— Именно что в гневе, — подтвердил Наллен. — Правда, под вечер он вроде пришел в себя, потому что потребовал принести ему вина. Или не сам он потребовал, а кто из родственников решил, что этак хозяин себя голодом уморит. Слуге — что, его дело маленькое. Приказано, так он и принес. А хозяин опять озлился, что его посмели потревожить, когда он гневаться изволит. Хвать кувшин с вином — то ли в стену его кинуть хотел, то ли слугу по голове ахнуть... тут с ним удар и приключился. От гнева. Самая для такого человека естественная смерть. Естественней некуда. Годы, может, не совсем подходящие. Ну, и сложение... это для толстяков навроде меня удар — дело житейское. А чтобы с таким сложением, как у вашего отца, от удара помереть — это какой же гнев должен быть! В одного человека столько гнева просто не уместится. Но при его норове... все-таки возможно. Вы ведь понимаете, мальчики?

— Пожалуй, да, — задумчиво протянул Тхиа. — Помер от гнева, при живом свидетеле. Чтобы выдать заключение о причине смерти, довольно и лекаря. Мага вызывать нужды нет.

— Тем более, что в замке свой, домашний маг имеется, — одобрительно подхватил Наллен. — Если нужно покойного на предмет колдовства обследовать — чем он не хорош? Зачем нужен дознатчик со стороны? Да не какой-нибудь, а королевский судебный маг?

— Разве только затем, чтоб уж никаких сомнений не было, — уверенно заключил Тхиа. — Других причин я не вижу.

— Остается один-единственный вопрос, — добавил я. — А зачем это нужно, чтобы никаких сомнений? Что, они могли возникнуть?

— Правильно, мальчики, правильно, — кивнул Наллен. — И вот еще мелочь какая...

Он на мгновение примолк и смущенно повертел свой длинный ус.

— Понимаете, мальчики, — чуточку принужденно начал он, — я хоть на сердцееда непохож...

— Похожи-похожи, — засмеялся я.

Еще как похож. Лысина, брюшко, проседь в усах — это все ерунда, внешнее. От Наллена исходила сила — не магии, но личности. Сила настоящая — мягкая, мощная, доброжелательная. Обаяние этой силы подкупало. Нет, Наллен не ловелас, совсем не ловелас — ему и незачем. Такой у любого юного красавчика любую очаровательницу из-под носа уведет, не напрягаясь. Он добр, как всякий истинно сильный человек, в нем нет ни малейшей ущербинки, он просто переполнен веселой жаждой жизни... и кто, скажите, станет обращать внимание на какую-то дурацкую наружность? Нет, довольно такому сомику усом моргнуть — и все рыбки поплывут за ним следом, хоть бы и золотые.

— Ну, похож там или нет, — пробасил Наллен, — а только ни разу не было, чтобы я куда приехал, а мне ни одна служанка глазки не строила. Такое уж мое везение. Я, бывало, если не просто в гостях, а по работе своей, так на окна-двери заклятья накладывал, чтоб не пропускали. Нельзя ведь, пока дело не расследовано. А тут — ни-ни. И не то, чтобы совсем... издали-то глядят вовсю. А вот ближе подойти, улыбнуться невзначай, мордочку состроить умильную — нет. Будто не велено.

— Может, и не велено, — уверенно предположил Тхиа. — Чтобы потом нельзя было сказать, будто вам таким образом... ну, взятку предлагали.

— Правильно, — усмехнулся Наллен. — Вот только для естественной смерти все слишком уж напоказ. Слишком добропорядочно. И зачем меня все-таки вызвали?

— А следов магии точно не было? — спросил Тхиа, хотя на утвердительный ответ явно не надеялся: если бы только Наллен обнаружил, что господин Хелойя погублен колдовством, молчать бы он не стал. Нас морочить долгим вступлением — тем более.

— Были, как не быть, — фыркнул Наллен. — Господин Майон Хелойя мага своего в кабинете принимал чуть ли не ежеденно. И следов магии там столько, что всех их выгребать — месяца не хватит. Вот чего там точно не было, так это смертных заклятий. Никаких убивающих заклинаний. Ни одного. Умер ваш отец в кабинете, это точно. След внезапной смерти есть. И след гнева есть. Много гнева. И страха немало. И это все. Конечно, если бы я обследовал тело прямо там, в кабинете, я мог бы сказать точнее. А я его обследовал уже перенесенным в спальню.

— Обмытым? — резко спросил Тхиа.

— Нет, — ответил маг. — Но это и не важно. Убивающие заклятия не смываются. Их след и вообще невозможно уничтожить. Я же говорил вам, мальчики: вполне естественная смерть. Ни отравы, ни убивающих заклятий. Просто удар. Вот только естественность этой смерти должен зачем-то подтвердить королевский судебный маг, — он вздохнул, посмотрел на нас долгим взглядом, а затем тихо попросил. — Остерегайтесь, мальчики. Очень остерегайтесь.

— Обязательно, — заверил его Тхиа за нас обоих.

Распрощавшись с Налленом, оба мы пустили коней в обратный путь вялой трусцой. Незачем нам было торопиться. Мы и не торопились. Нужно успеть переговорить с глазу на глаз: под сводами замка у нас такой возможности не будет. Даже в самом забытом углу этой каменной гробницы я бы не осмелился высказать свои заветные мысли хотя бы и шепотом. Нет, мы не спешили вернуться. Странно, что мы и разговор начать не спешили. Обдумывали услышанное? Нерешительно отмалчивались? Или просто пытались надышаться напоследок вольным воздухом?

— Что скажешь? — наконец нарушил молчание Тхиа, придержав коня.

Я пожал плечами.

— Не больше, чем ты. Темная история, нехорошая... и только. Скорей всего, отец твой не своей смертью помер: слишком уж нас стараются убедить, что все, мол, без обману.

Тхиа кивнул.

— А еще?

— Ну, раз именно дядюшка Кадеи нам и пытается эту байку скормить, значит, сам он ее и стряпал. Выходит, уж он-то знает точно, что все это неправда.

— А что — правда? — поинтересовался Тхиа.

— Ну... — замялся я. — Правда... я думаю так: если не кого-нибудь, а королевского мага вызвали, чтоб доказать, что магия тут не при чем... скорей всего, магия как раз очень даже при чем.

— Это если Наллен не накормил нас пирожком с враками, — небрежно добавил Тхиа.

Я чуть с седла не свалился, честное слово! Сколько уже лет прошло с тех пор, когда мальчишка Тхиа нахватался у старшего ученика Кинтара подобных словечек! Давно уже я так не говорю, не позволяю себе... разве что мысленно — так ведь мысленно не считается. А Тхиа, манерам да этикету обученный — говорит. И хоть ты что с ним делай — бесполезно. Уличные словечки у него с языка так и сыплются — да не сами по себе, а всегда в сопровождении какой-нибудь особо пакостной мысли. Вот как сейчас. Ну на кой, скажите, Наллену потчевать нас враньем?

— Зачем? — ошеломленно переспросил я. — Зачем королевскому магу нам врать, скажи на милость?

— Я тебе могу, с места не сходя, изобрести с десяток этих самых «зачем», — хладнокровно отпарировал Тхиа. — Я вижу, он тебе по душе пришелся. Мне тоже. Но это еще не основание ему верить. Всерьез я на него, пожалуй, не думаю — но и не считаться с этой возможностью мы не вправе.

Я подумал немного и медленно кивнул. Тхиа прав. Мне бы и в голову не пришло... но Тхиа прав. А я — дурак. Хотя если бы я тоже родился и вырос в каменной ловушке, мне бы и не такое в голову пришло.

— Согласен, — признал я. — Слишком опасно в таком деле довериться безоглядно.

— Ну, а если пока считать, что Наллен нас не обманул, — подхватил Тхиа, — тогда ты прав. Дядюшка знает, как именно отец умер — а может, не только знает, но и сам руку приложил.

— Не руку, а голову, — поправил я. — Соображение свое. Руку, если на то пошло, прикладывал маг. Хотел бы я знать, свой или сторонний?

— Если убийство давно замыслено — тогда мог и сторонний, — раздумчиво произнес Тхиа. — Купленное заклятие просто наложили на предмет, жест или слово и привезли с собой. Хотя слишком велик риск, что свой домашний маг учует... разве что ему было заплачено. А если надобность внезапно возникла, тогда точно наш маг постарался. Но в любом разе он в этой истории по уши замазан.

— Тхиа, — взмолился я, — не нравится мне все это.

— Можно подумать, мне нравится, — хмыкнул он.

Мы лгали себе и друг другу, сами не сознавая того. Нам именно что нравилось. Нет, не подлое убийство, конечно. И не возможность последовать за покойным господином Хелойя. Другое, совсем другое, знакомое любому бойцу. То, за что кости, переломанные в поединке, кажутся совсем ничтожной платой...

Начало поединка, самое-самое начало, еще раньше, чем самое-самое... когда стоишь рука к руке со своим врагом, запястье к запястью... когда рука его близка тебе, словно твоя собственная... какое там — она и есть твоя собственная, и мускулы его перекатываются под твоей кожей... это сам ты стоишь перед собой... это потом, потом, после уже его рука будет принадлежать ему, а сейчас это твоя рука... и разве возможно упустить, не угадать начало атаки? Это же все равно, что не предугадать движение собственной руки. Раньше, не тогда, когда ветерок скользнет между вашими запястьями, разлучив их мгновенным дуновением... не тогда... и даже не тогда, когда мышцы врага напрягутся еле заметно под твоей — твоей! — кожей... нет, не тогда, раньше... прежде, и без тени сомнения... как без тени сомнения знаешь мановение собственных пальцев прежде даже, чем их напрячь... когда ты — это он... и не только он — все мироздание стоит перед тобой рука к руке, пульсируя под кожей твоего запястья, и ты знаешь, знаешь, знаешь...

И Тхиа, и я — оба мы бойцы. И неважно, что мы не стоим в боевой стойке. И что враг невидим. И что прежде поединка врага еще надо отыскать. И что удар нанесен будет исподтишка, в спину, незнаемо откуда. Все это было неважно. Отец Тхиа был убит, и сами мы не в безопасности — но запястья наши ощущали незримое касание, но вся сила всего мира улыбалась нам в лицо, но мы сами были этой силой — потому что она противостояла нам.

Это веселое спокойствие, это спокойное веселье, когда знаешь, не зная... когда будь твой противник как угодно хитроумен, а ошибиться невозможно... о да, мы лгали. Нам нравилось.

— Слушай, — сказал я, — а по случаю траура сыну покойного нельзя объявить... ну, скажем, пост?

— Можно, — отозвался Тхиа. — а что?

— Вот и объявляй, — велел я. — С этого мгновения у тебя пост.

— Это еще почему? — не понял Тхиа.

— А потому, — с самым невинным видом ответствовал я, — что у меня теперь расстройство желудка. Мне поститься не с чего — покойный мне даже и не кровный родич — так что остается только животом маяться. Конечно, ты тоже можешь желудком заболеть... но если две такие орясины здоровенные вдруг оба ни с того ни с сего животом скорбеть вздумали — слишком уж вызывающее поведение. А так — все приличия соблюдены. Совсем как у господина Кадеи. Все на виду, а придраться не к чему.

При упоминании имени дядюшки Тхиа скорчил непередаваемую гримасу.

— Мудришь, — подумав, сказал он. — Я бы и сам отравы опасался, сложись все иначе. Но ты только погляди, как перед нами распинаются. Дядюшка такой ширины язык разостлал, что хоть завернись да спи. Столько усилий, чтобы нас убедить — и все для того, чтобы подсыпать нам отравы в кубок? Нет, Кинтар. Расчет на то идет, что мы уедем целые и невредимые — и уверенные, что все прилично и благонадежно. Нет, травить нас никто не будет.

— Но и не считаться с этой возможностью мы не вправе, — голосом Тхиа произнес я — тот аж дернулся, бедолага.

— Будь по-твоему, — вздохнул он. — За столом сидеть, на еду глазеть... и чтоб во рту ничего, кроме собственного языка.

— У нас же были тренировки на голод, — утешил я его. — Просто вообрази себе, что это — одна из них.

— Что? — ужаснулся Тхиа. — Опять по четверо суток без еды и питья? Да нет, похоронный ритуал восемь дней тянется... столько мы без воды не протянем.

— Столько и не надо, — разуверил его я. — Если только ночью незаметно можно выбраться на волю, пропитаться сумеем.

— Можно, — враз повеселел Тхиа. — Замок ведь на случай осады строился. В нем тайных ходов больше, чем обычных — и никто их не знает так, как я. Но все-таки ты мудришь. Не будут нас травить.

— Может, и не будут, — упорствовал я. — А если не травить, а усыплять, к примеру? Чтоб мы невзначай не увидели чего...

— Сонные чары, — возразил Тхиа, — не обязательно с едой мешать. Их можно на любой предмет пристроить. Хоть бы и на кровать.

— Верно, — обрадовался я. — Ты прав. В кроватях мы спать не будем.

Тхиа взглянул на меня искоса и коротко фыркнул. И лошадь его тоже обернулась и тоже фыркнула. Точь-в-точь как он.

— А дышать ты мне дозволяешь? — осведомился он.

— Я бы и рад не дозволить, — в тон ему откликнулся я, — так если не дозволить, ты ведь, чего доброго, помрешь.

Тхиа снова фыркнул.

— Слушай. — Я хоть и не всерьез, а все же начинал сердиться. — Хватит дурачиться. Нас ведь тут взаправду убить могут. И остерегаться нам надо всего. Конечно, если бы мы знали, кто, как и зачем убил твоего отца...

И ведь не заметил я, что разгадку мы в разговоре помянули, самое малое, дважды. Ну, не всю, конечно. Кто и зачем... этого мы знать не могли, но вот как...

— Зачем? — повторил Тхиа. — Или — почему?

— А что, есть разница? — не понял я.

— И еще какая! — горячо откликнулся Тхиа. — Это ведь совсем не одно и то же. Зачем наследник убивает богатого завещателя? Ради денег, ясное дело. Чтобы потом быть богачом. А вот, к примеру, мститель убивает тирана-завоевателя, истребившего всю его семью — и его если не изрубят в кусочки на месте, то казнят наверняка, и он это знает. Для не будет никакого «потом». И семья этого бедолаги от смерти мерзавца не воскреснет. Для них тоже не будет никакого «потом». Так зачем он это сделал? А низачем. Но вот почему — ясно и без вопросов.

— Понял, — кивнул я. — Зачем обращено в будущее, а почему замыкает прошлое.

Тхиа воззрился на меня с неподдельным изумлением.

— Именно так, — веско сообщил он, — и написано в древнем трактате «Меч мудрости судейской, препоны рассекающий». Слово в слово.

— Сколько же ты знаешь всякого разного, — с легкой ехидцей отозвался я. Может, даже чуточку ехиднее, чем хотелось бы — но для брата, которым втайне гордишься до слез, в самый раз.

— Да, — отозвался Тхиа, — и все сплошь не то, что нужно. Я ведь даже не знаю, на который из двух вопросов нам предстоит искать ответ — «зачем» или «почему»?

На самом деле оба вопроса были важны для нас одинаково, но тогда мы этого не знали.

Мы то останавливались, то пускали коней неспешным мерным шагом — и когда тень замка, совсем уже короткая и даже пузатая, вновь накрыла нас, главное было сказано. Однако и помолчать хоть минутку нам не привелось. Вездесущий дядюшка поджидал нас прямо в дверях, опершись о косяк — нам через распахнутые ворота он был виден издали.

— И не надейся, — пробормотал Тхиа, устремив сияющий взор на господина Кадеи. — Даже и не надейся.

Он соскочил наземь, едва миновав ворота, небрежно бросил поводья первому попавшемуся слуге и зашагал пешком. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру — только самую малость помедленнее. Из нас двоих сейчас именно Тхиа был главным, а мне следовало исполнять, что велено... или догадываться, чего не велено. Раз Тхиа не сказал: «Держись рядом со мной», — значит, я и не должен. Значит, мне следует немного приотстать.

Судя по тому, что Тхиа не замедлил шага — даже и не попытался — угадал я верно.

— Нет-нет, — непринужденно молвил Тхиа, когда я приблизился, — зачем же? Слова королевского мага с меня довольно. Неужели я больше поверю его печати, нежели ему самому? Раз уж господин Наллен собственноустно сказал, что все в порядке, смею ли я придираться?

«Собственноустно», это же ж надо же! Я бы такого словечка под страхом смертной казни не выдумал. Впрочем, и Тхиа до подобных изысков не охотник... если только он не затевает очередного представления. Я таких фокусов навидался уже. «Княжонок поганый» — вот как это представление называется. Но «собственноустно»... такого я от него все же не слыхал. Похоже, Тхиа собирается порезвиться вволю.

— Вот и славно, мальчик мой, — не без облегчения вымолвил дядюшка, убирая в футляр здоровенный свиток с уймой всяческих печатей — надо полагать, то самое заключение о смерти господина Хелойя. — Тогда мне только остается пригласить вас к столу...

Пригласить нас, вот как? Интересно, по какому праву? Лихо дядюшка распоряжается в чужом доме, ничего не скажешь. Я не я буду, если Тхиа попустит его вольничать безнаказанно. А что он заметил дядюшкину наглость, никаких сомнений быть не может. Если даже я заметил...

Но нет, Тхиа не торопился.

— К столу?.. — повторил на вослед за дядюшкой, не то раздумывая, не то предвкушая — не знаючи Тхиа, нипочем не разберешь.

— Конечно, — лицо господина Кадеи так и просияло. — Солнце вон как уже высоко стоит, а вы оба все впроголодь. Конечно, обед еще не вполне готов, но если поторопить повара...

А, проваль — если я не очень ошибаюсь, мерин дядюшки Кадеи еще при сотворении мира присутствовал!

— Стыдитесь, дядюшка, — чопорно произнес Тхиа. — От вас ли слышу? Теперь, когда все формальности с королевским магом улажены, я обязан беспромедлительно отдать последний долг покойному отцу. Набивать утробу, не преклонившись ниц перед телом... это вопиюще недолжное поведение. Да, именно вопиюще.

О, Боги пресветлые — «вопиюще», да еще «беспромедлительно»! Поистине, церемониал — страшное оружие в умелых руках. А руки у Тхиа не только умелые, но и опытные. Отменную выучку прошел Тхиа у своего отца — и не дядюшке Кадеи с этаким мастером состязаться.

А он ведь пытался. Он даже рот было открыл, даже воздуха набрал — вот только Тхиа все равно опередил его, с беспощадной точностью избрав надлежащий момент.

— Пренебрегать долгом, — с осуждением вздохнул Тхиа, — есть исконная привилегия всякого безродного отребья. А глава великокняжеского дома не может позволить себе ничего недолжного... и даже молодость не может послужить оправданием.

Я едва не подавился внутренним хохотом — ибо Тхиа переменил положение тела с такой чарующей естественностью, что заподозрить его в предумышленности не смог бы никто. Но при словах «глава великокняжеского дома» рука его взметнулась в сторону, словно бы в поисках опоры, и тоже ухватилась за дверной косяк. Нет, не ухватилась — легла. Спокойно так, уверенно, по-хозяйски. «Это мой дом» — вот что безмолвно гласила его рука, небрежно опирающаяся о косяк.

Лицо дядюшки сперва сделалось слегка зеленоватым, а потом враз полиловело — словно некий странный баклажан созрел во мгновение ока.

— И я не ожидал, — с легкой родственной укоризной протянул Тхиа, — что в собственном доме услышу предложение совершить нечто столь непотребное. И от кого? Конечно, дядюшка, я всячески ценю вашу заботу, но согласитесь, что вы хватили через край.

«В собственном доме». Правильно. Так его. И это уже не господин Хелойя, это уже моя выучка. Сперва дай противнику как следует провалиться в собственный удар, а уж потом наноси ответный.

— Пойдем, Кинтар, — Тхиа наконец обернулся ко мне, будто бы только теперь заметив мое присутствие. — Ты как никто другой имеешь право засвидетельствовать свое уважение покойному вместе со мной.

Вот как? Ну, Тхиа... ну, спасибо! Удружил.

На моей памяти то был всего лишь второй родовой храм, который мне довелось увидеть. Первым был, само собой, храм семейства Шенно... а, проваль — моего семейства. И когда я только привыкну? Не иначе, пролежав в гробу лет сто — раньше попросту не успею. Я и к патриаршеству своему не привык еще должным образом... да нет, какое там — я и с ученичеством своим свыкнуться не успел толком, а вот извольте — мой родовой храм. И впридачу он мне нравится. Хорошо мне там. Не то, что в семейном храме Тхиа. Хотя все эти храмы на один образец, а вот поди ж ты! Нет, я понимаю, я очень даже понимаю... траур — дело печальное, а храм Шенно встретил меня радостью. В тот день меня привели на поклонение моим новым предкам (новые предки — голова кругом идет, если вдуматься!), и храм был празднично разубран... а свеч-то, свеч сколько! Их веселые огоньки так и плясали, когда адмирал подвел меня к алтарям для преклонения. А здесь — полумрак, тишина... и все же — только ли в этом дело? Откуда при полной вроде бы схожести столь странное несходство? Может, оттого, что сам я теперь один из Шенно, и не их это, а мой храм — а здесь, в храме Майонов, я пришлый чужак? Или оттого, что новообретенные предки ничего против меня не имели, а вот господин Майон Хелойя навряд ли одобрил бы мою особу?

Сам ведь по себе храм ничем от других, ему подобных, не отличается. Фамильный герб располагается, где и всегда — над дверью. Золотое рассветное солнце на синем поле. Красивый герб. Нахальный только. Даже для такого родовитого семейства — малость чересчур. Такой герб разве что принцам крови подобает. Или Майоны когда-то обладали еще большим влиянием? Хотя... куда уж больше! И девиз, девиз-то каков: «Соль земли», это ж надо же. Странно еще, что не «Солнце державы». При этаком гербе я бы не удивился. Нет, положительно сочинитель девиза внезапно заскромничал.

Алтарь Божества-покровителя рода тоже на обычном месте. Солнце, само собой. И алтарь предков там, где ему и быть положено. И три Иглы с лазурно-золотым навершием позади него.

Я невольно усмехнулся, вспомнив свою былую наивность. Стоило мне увидеть вблизи, как Тхиа, а потом Лиах вытаскивают Иглы Вызова из пустоты за плечом, я было решил, что там они и обретаются. Как бы не так! Нет их за плечом — потому что их и вообще нигде нет. Есть только те Иглы, что во храме — и всякий раз, протягивая руку в пустоту, мы берем их... отражение, что ли. Вполне вещественное отражение, вынужден признать — но всего лишь отражение. Потому-то и нельзя передать Иглы из рук в руки чужаку — только члену семьи. Недаром Лиах так обалдел, когда я Иглы не просто в руки взял, но и замок дверной ими расковырял. Было бы чему дивиться. Можно подумать, не сам он тому поспособствовал.

А вот сразу справа возле Игл очень занятная вещица расположена. Хотя если по размерам судить, скорей уж вещища. Такого громадного двуручного меча я во всю свою жизнь не видывал. Силен был, однако, основатель рода Майонов — а меч, пристроенный ближе всего к алтарю, только ему и может принадлежать. Чем дальше от алтаря предков, тем ближе к нынешнему поколению... и тем меньше оружия, к слову сказать. Волшебных жезлов — ни одного... не баловались Майоны магией, ни прежние, ни теперешние. Зато целых два потайных фонаря... ого, среди предков Тхиа и разведчики были! Для княжеского дома большая редкость. Впрочем, в те давнишние времена и не такое случалось, а у продолжателей славных традиций душа лежала не к боевой разведке, а к дипломатии: вроде то же самое, риска не в пример меньше, зато куда почетнее. Отпрыскам древнего рода более подобает. Вот золоченое перо дипломата... и еще одно... и еще... а последней в ряду располагается маленькая печать — значит, последний из Майонов утруждал себя всего-навсего придворной службой, хоть бы и по ведомству церемоний. Пожалуй, там он был на своем месте. Человек, настолько обремененный чувством должного... или он это чувство как раз на службе и приобрел?

Печать господина Хелойя возлежала на столь хрупкой подставочке, что на нее не то, что дышать — смотреть было страшно: вдруг да подломится под тяжестью взгляда? Я не ожидал, что следующий постамент уже будет сооружен, но кто-то — по всей очевидимости, дядюшка — оказался прытким на диво. У меня дух захватило, когда я глянул на прихотливо затейливое изящество новой, пустующей покуда подставки. И вот сюда, значит, Тхиа должен возложить свою жертву Божеству-покровителю? Да это убожество разве что пуговицу выдержит, и то не всякую! А возложения пуговиц ожидать не следует, благо Тхиа можно назвать кем угодно, но только не портным. Родовая Игла — совсем не то, что портняжная.

Похоже, господин Кадеи на сей счет придерживался иного мнения. Едва успели брови Тхиа изумленно взметнуться вверх, как дядюшка мигом очутился подле него, держа наготове золоченый поднос. Посреди подноса красовался крохотный кинжальчик, более всего похожий как раз на упомянутое орудие швейного ремесла с приделанной к нему рукояточкой изумительно тонкой работы.

— Вот, мой мальчик, — возгласил господин Кадеи, сияя законной, с его точки зрения, гордостью. — Соблаговоли... э-ээ... собственноручно, значит, возложить...

Я затаил дыхание. Того и гляди, Тхиа брякнет нечто вроде: «Как только стану сусликом или мышонком, возложу эту зубочистку обязательно». Однако Тхиа на мелочи не разменивался. Он не только не удостоил игрушечный кинжальчик ядовитого замечания, а просто как бы не заметил его.

— Всенепременно, дядюшка, — благостным тоном отозвался Тхиа. — Без возложения я ведь не могу ни алтарю, ни предкам, ни покойному отцу поклониться. Всенепременно мне, как главе рода, следует возложить.

Дядюшка воссиял еще пуще и протянул поднос — но Тхиа рядом с ним уже не было.

— Полагаю, годится, — уверенно произнес Тхиа, снимая с пояса свой тяжелый боевой цеп.

Годится, а как же. Лучшим образом род занятий нового наследника ни один предмет не выразит. Очень даже годится. Если не считать того, что подобных простонародных орудий стены великокняжеского храма вовек на себе не носили. Интересно, куда Тхиа собирается определить свою жертву? Не на подставку же. Впрочем, цеп и вовсе некуда ни вешать, ни класть. Это вблизи алтаря крюки вбиты надежные, да все они заняты. А поближе к нам не крюки в стену вделаны, а гвоздики золоченые. Тоненькие, изящные. В самый раз для развешивания зубочисток.

Тхиа явно пришла в голову та же мысль. Он огляделся в поисках подходящего крюка или подставки, потом махнул рукой — дескать, была не была — широким шагом подошел к алтарю предков и повесил цеп на рукоять меча. Того самого, громадного.

Любо-дорого посмотреть. Полагаю, дальний предок не в обиде будет, а, наоборот, возрадуется. Первое настоящее оружие за... страшно и подумать, за сколько поколений. Похоже, неведомый мне первопредок Майонов наконец-то обрел в потомке родственную душу.

— Вот теперь можно и к обрядам приступить, — невозмутимо сообщил Тхиа. — Извольте занять свое место возле господина Шенно, дядюшка.

Дядюшка изволил — а что ему оставалось делать? Его черед наступит не скоро. Первым совершает поклонение кровный родич, затем — почтенный гость... в смысле — я... и только потом — все остальные. На негнущихся ногах дядюшка подошел и встал позади меня, уперев треклятый поднос мне в ребра — не то от растерянности, не то из мелочной мстительности. Я осторожно посунулся в сторону. Поднос последовал за мной, как приклеенный. И носит же земля этаких пакостников! Не устраивать же мне, в самом деле, скандал в чужом храме.

Я мило улыбнулся оторопевшему дядюшке. Ладно, перетерпим. А за поднос я после поквитаюсь.

Глядя на Тхиа, возжигающего благовонные курения перед алтарем Бога-покровителя, я и вовсе забыл о подносе. Уже знакомая жуть, холодом продернувшая мою спину промеж лопаток при входе в храм, вновь снизошла на меня. Вроде и храм не такой уж большой да широкий... отчего же Тхиа выглядит таким потерянным, словно не во храме стоит, а посреди бескрайней степи, и вся огромность простора обрушилась на его плечи, желая сломать и раздавить? Отчего кажется, что он один, совсем один, и прежде, и теперь, и навек — один? Ладно, я здесь чужак, но Тхиа ведь свой... свой — и все равно чужой. Ни лепнина поверх карниза, ни гвоздочки золоченые, ни подставочки затейливые никогда не признают его своим. Разве только двуручный меч, принявший на свою рукоять боевой цеп... нет, Майон Тхиа, незачем тебе одиночеством терзаться. Это не ты со своим родом несхож, а предки твои — кроме того, первого. Ты плоть от плоти Майонов — ты, а не они!

Я во все глаза глядел на потертые ножны, и мне чудилось, что морщинки на их старой коже слегка разгладились от удовольствия. Тхиа уже не казался мне одиноким. Скорей усталым и напряженным. Что ж, если учесть, что поклонение алтарям закончено, и теперь Тхиа предстоит склониться перед телом отца...

Мне внезапно захотелось выйти на воздух. Куда угодно, лишь бы выйти из храма.

Тхиа поднялся с колен, подошел к похоронной нише и отдернул траурную зеленую занавесь. Там на длинном возвышении покоился в открытом гробу новопреставленный господин Майон Хелойя.

Тхиа опустился перед гробом на колени и медленно склонился, коснувшись лбом пола. Выпрямился. Еще и еще раз — трижды, как велит обычай. Выпрямился. Отдал еще два поясных поклона. Лицо его во время обряда было совершенно окаменевшим. Раньше я мог бы предположить, что он сдерживает горе... или недостойную радость... или угрызения совести по поводу этой самой радости... раньше — но не теперь. Теперь я понимал — и куда ясней, чем имел право. Тхиа не сдерживал своих чувств — он открыто проявлял их. Или, вернее, то единственное чувство, которое он сейчас испытывал. Как и во время нашего дорожного разговора, он не горевал и не радовался, не осуждал отца и не оправдывал. Он воздавал ему должное. В точности как и тогда. Тхиа был прав: общим у них с отцом было именно чувство должного.

Хотя и не только оно. В ту пору, когда я ненавидел Тхиа, я с безумной враждебной остротой подмечал, насколько он хорош собой. А потом забыл. Братом ведь любуются не оттого, что он красив, а оттого, что он — брат. Тхиа был моим учеником, моим названным братом — и как всякий старший брат, я им гордился. Властность моя проклятая — я гордился им, как самим собой, и удачами его, как своими, и его счастливой внешностью, как своей собственной... с братьями это бывает... я так гордился его красотой, что перестал ее замечать.

А сейчас поневоле снова заметил.

Внешностью Тхиа удался не в давно покойную мать, каков бы ни был ее облик, а в отца. Господин Майон Хелойя был до содрогания похож на сына. Совершенно тот же разлет бровей, от которого у девушек просто дыхание перехватывало — я сам тому свидетель. В точности такой же прямой нос, поражающий почти нечеловеческим совершенством очертаний. Та же узкая кость, легкая, неправдоподобно выразительная в каждой своей линии. Тот же изгиб точно такого же рта... вот только улыбка у господина Хелойя была совсем другой. Морщинки, возникающие от улыбки, располагались иначе. Внезапно перед моим мысленным взором эти морщинки чуть углубились, прочертились сильнее, заставляя уголки воображаемого рта последовать за ними, принимая свою привычную улыбку... и когда мне с полной и омерзительной отчетливостью представилась эта улыбка, меня затрясло. Да, Тхиа пошел в отца — вот только лицо его никогда не будет таким. Ни в сорок, ни в пятьдесят лет, ни у живого, ни у мертвого... никогда.

Легкая кость — так я подумал? О нет! Хелойя никогда не был легким. Никогда и ни в чем. Даже и собеседником он никогда не был легким, при всем своем несомненном уме, а всего лишь блестящим. Блестящим, как двуручный меч — и таким же тяжелым.

Теперь только я понял, чем были первые пятнадцать лет жизни Тхиа. Куда там моей помойке! На помойке обитает всего лишь отребье. Сволочи тоже нередко попадаются. Нет, Тхиа родился и жил не на помойке, а в замке. В этой штуковине, где много этажей, и на каждом этаже множество комнат. К тому же есть вещи, до которых не опустится ни одна уважающая себя сволочь... и не уважающая себя — тоже. На такое способны только так называемые порядочные люди.

Небо свидетель, если бы господин Майон Хелойя был всего-навсего мерзавцем... если бы он ненавидел сына... старался бы сжить его со свету, сломить его волю... да просто причинить боль — клянусь, мне было бы легче. Но нет, он всего лишь делал, что считал должным.

Я глядел на застывшее лицо Тхиа и понимал, что я очень многим обязан покойному Майону Хелойя и за многое благодарен. А еще — что будь этот покойничек жив, и я бы ему собственноручно шею свернул.

А еще... еще я знал, что сейчас, во время обряда прощания я не сделаю ничего: и без моих выходок у Тхиа довольно горя. А вот ночью, когда все уснут, я войду в усыпальницу, достану из воздуха над левым плечом свои великокняжеские Иглы и воткну их в воротник погребальной одежды Майона Хелойя. Все три. Без права на пощаду. Чтобы он ушел в могилу, унося их с собой.

Чтобы, когда придет мой час проститься с жизнью, он ждал меня.

Негоже ведь нападать без предупреждения, правда? Тем более на человека, который всю жизнь делал то, что считал своим долгом.

Он меня поймет — я ведь тоже сделаю то, что считаю своим долгом.

Потому что есть грехи, за которые Боги судить не вправе... как и я не сужу господина Хелойя... а я ведь даже не Бог, я всего лишь учитель и брат его сына. И то, что он со своим сыном сделал... это так по-человечески... всего лишь по-человечески... и воздаяния он за это заслуживает всего лишь человеческого, и никак не более.

Не будучи кровным родственником, я имел право только на один земной поклон и один поясной. Я совершил их и отступил на шаг, как и предписано обрядом.

Спите спокойно, господин Майон Хелойя. Вы не уносите с собой неоплаченный долг. Я принимаю на себя оплату.

Едва мы покинули стены храма, Тхиа преобразился мгновенно, да вдобавок так разительно, что даже меня невольно оторопь брала — а ведь я этого шкодника не первый день знаю. Но в ипостаси юного сквалыги я созерцал его впервые. Никогда бы не подумал, что сквалыжничать можно так бурно. А с какой скоростью он сыпал придирками — и не хочешь, а залюбуешься! Как он только выговаривать их поспевал (насчет изобретать я и вовсе руками развожу)? Все-то ему надо было знать, во все влезть, все разругать и переиначить, потом передумать внезапно и отменить распоряжение — лишь затем, чтобы через пару минут передумать снова. Понятно, что он вознамерился сбить любящего дядюшку с панталыку... но не крутенько ли наследник кашу заваривает? Неужто столько сил требуется, чтобы заморочить голову господину Кадеи? И... неужто надобность в том под горло подошла?

Вероятно, Тхиа полагал именно так. Или, верный своим привычкам, он просто-напросто ничего не делает вполсилы? Хоть бы малость роздыху дал... да нет, куда там! Дядюшка было вякнул робко про поминальную трапезу, но тут же и осекся: Тхиа, не останавливаясь, метнул на него убийственный взгляд сквозь презрительный прищур — и дядюшка мигом умолк. До объяснений Тхиа все же снизойти соизволил. Дескать, в великокняжеских домах за поминальный обед садятся под вечер, и никак иначе. А до тех пор в его обязанности, как наследника, входит... впрочем, дальше я уже не слушал. Какая разница? Врет ведь он все. Предлог выискивает весь дом вверх дном перевернуть, и только.

Он и перевернул. Не всякий ураган сумел бы в одночасье произвести столько бедствий. Тхиа и носился по замку, как ураган; плащ бился за его спиной, как синие крылья, волосы летели по ветру. Эхо его шагов еще звучало в дальнем коридоре, голос раздавался рядом, а сам он непостижимым образом уже заворачивал за угол. Я и то поспевал за ним с трудом, а о дядюшке обожаемом что и говорить! Незадачливый господин Кадеи бегом бежал вослед — и все едино не мог нагнать деловитого наследника. Хлопали двери, вздымались занавески, испуганно попискивали потайные ящики, выдернутые мало не с корнем и вновь вброшенные на прежнее место властной хозяйской дланью — а синий с золотом шторм устраивал безобразия недрогнувшей рукой быстрее, чем обитатели гостевых комнат успевали ойкнуть. Лица их слились для меня в некое подобие квашни, из которой наружу перло насмерть перепуганное тесто. Ни одного из гостей я не успел запомнить, ни даже различить. Ладно, не беда: нам ведь вроде поминальный обед предстоит — вот за столом и познакомимся... ежели, конечно, Тхиа не заставит нас гоняться друг за другом вдоль и поперек по замку, перебрасываясь закусками на бегу. Откровенно говоря, после пробежки, учиненной им дядюшке Кадеи, мне это представлялось не просто возможным, а вполне естественным.

Уже через час из головы моей вытрясло все мысли, кроме единственной: на полосе препятствий я этого поганца беспардонно щадил. Вот когда... нет — вот если доберемся до школы подобру-поздорову, я его живо отучу разгильдяйничать на тренировках! Он ведь может втрое против того, что я ему обычно отмерял!

Еще через самое малое время к первой мысли присоединилась другая. О том, как надо вести военные действия, если гнусный враг вздумает покуситься на наши земли. Боги — и почему никто до меня не додумался? А ведь так все просто. Похищаем вражеского военачальника, гримируем Тхиа под него и напускаем на армию захватчиков. Пусть готовит их к военным действиям. А через двое-трое суток отряжаем похоронную команду: хоть и враги, а тоже люди, нельзя же без погребения оставлять. И никаких армий нам не нужно, одного Тхиа во вражьем стане с лихвой довольно... нет, ну почему никто не догадался, как победы одерживать надо?

Мало было Тхиа в доме всех до нервной икоты довести, так он еще и на кладбище семейное нас погнал. И что ему не терпелось? Могилу, видите ли, отрыть требуется еще до поминального обеда... спрашивается, зачем, если похороны только завтра поутру, как обычай велит? Или так уж господину Майону Хелойя во храме не лежится, что он готов ввечеру в могилу прыгнуть, обрядом пренебречь? Да нет, такой покойник, как он, будет смирно лежать до последнего, лишь бы положили его, как положено... а, проваль — да что это за чушь мне в голову лезет?!

Притом же могилу дядюшка уже спроворил. Сам ее нам с Тхиа и показал. Когда отрыть успели? А вот как его светлость изволили соблаговолить самолично сопроводить господина королевского мага Наллена, об ту самую пору и отрыли, извольте убедиться. Это ведь всяко раньше поминального обеда получается, верно?

— Верно, — коротко кивнул Тхиа.

Только я один и заметил, как брови его на долю мгновения чуть сдвинулись. Знай я его чуть похуже, и того бы не приметил, хоть и стояли мы с ним лицом к лицу. А дядюшка точно ничего не углядел. Да и недосуг ему было за мордой наследника наблюдать: он утирал пот с собственной, еле переводя дыхание и мелко-мелко тряся побуревшими щеками. Как бы его удар не хватил, подумал я, украдкой утирая лоб. Даже и меня Тхиа заставил упариться — а ему ничего не сделалось. Двужильный он, что ли? Нет, не втрое ему отмерить полосу препятствий, а вчетверо!

Посетив кладбище, Тхиа малость поутих, а потом внезапно велел подавать поминальный обед — и чтобы, упаси Боги, никто не перепутал, кому за каким столом сидеть, дабы ни старшинство, ни степень высокорожденности никоим образом не нарушить и гостей разного ранга за одним столом отнюдь не соединять. Папенька покойный такого нарушения приличий нипочем бы не одобрил. Дядюшка тут же воспрял духом и заверил, что гости не первый уже день как собрались и знают, кому с кем за которым столом сиживать должно. Если учесть, что Тхиа в школе с сыновьями батраков и кабатчиков из одного котла за милую душу наворачивал... Боги всемилостивые, да что он такого затеял?

Повыспросить маленького паршивца я не мог — дядюшка таскался за нами, как приклеенный. Приходилось терпеть и ждать, когда же начнется, а потом закончится пресловутый обед, и мы наконец-то сумеем улизнуть из-под присмотра? Явно ведь недаром Тхиа весь дом переполошил. Какая-то невнятная мне тайна благодаря переполоху вылезла из-под спуда. Чем-то Тхиа здорово встревожен, хоть вида и не показывает... знать бы еще, чем?

Поскорей бы обед миновал. Интересно, их высокородия на поминках подолгу кушать изволят? Или быстро управляются: поел, да и хватит?

Обеда я этого во всю свою жизнь не забуду. И не потому даже, что я за этим столом ни крошечки не съел, ни капельки не выпил. Мы ведь с Тхиа как решили, так и сделали. Юный наследник в знак своей скорби пост держит, а его неожиданно вельможный спутник, тот и вовсе животом захворал — непонятно, как еще и жив, бедолага. Роль больного далась мне без труда. Все ж таки целый день мы с Тхиа мотались, как соленые зайцы, без передышки, проголодались изрядно, и от запаха многочисленных яств у меня в голове мутилось. Наверное, я был достаточно бледен, чтобы не вызывать подозрений. Все правильно: раз уж ты желудком страдаешь, так и выглядеть изволь соответственно. Тхиа в тот вечер тоже особым румянцем не отличался. Какое там! У него даже щеки слегка запали, он заметно осунулся. По общему мнению — от непомерной скорби. Я-то видел, какой страшный... нет, не внутренний жар, как говорят обыкновенно, а внутренний холод пожирает его. Душа Тхиа звенела, как льдинка, отзываясь на малейшее прикосновение. А уж прикосновений, дуновений и сотрясений в тот странный вечер было более чем предостаточно, и я не мог отделаться от наваждения: все мне чудилось, что поверх стука мисок, звяканья кубков и возгласов пирующих плывет неумолчно тревожный ледяной звон.

Оно конечно, с голоду за накрытым столом еще и не такое причудиться может. Все-таки вдыхать ароматный пар, облизывать тайком запекшиеся губы и прикусывать кончик языка, чтобы не так жажда мучила... да, это удовольствие своеобразное и не всякому доступное. При случае попробуйте, а с меня и одного раза довольно.

И все-таки... хоть я и пытался уверить себя, что ничего такого-этакого нет, а если что и есть, так оно мне с голодухи показалось... пытался — и не мог.

Слишком уж живы были в моей памяти наставления всех троих Шенно. Какой-никакой, а я теперь князь их Дома. И как себя князьям и прочим вельможам вести по какому случаю полагается, знать должен. И знаю. Назубок выучил. Знаю.

Совсем не так им себя вести полагается.

Или я все-таки ошибаюсь?

Нет, я не идиот. Как предписано и как на самом деле бывает — далеко не одно и то же. Это я понимаю. Но даже если причесть разницу между предписанным и обыденным — странным он был, этот обед.

Очень и очень странным.

Сиживал я однажды на креслице, которому недоумок мастер приделал не три, а четыре ножки, да притом все чуть-чуть разной длинны (спьяну, что ли?). Так вот, еще и обед начаться не успел, а мне мигом вспомнилось то злополучное сиденье. Совершенно так же я себя почувствовал: сиди замерев, словно по струночке, и даже моргнуть опасайся. Ибо стоит совершить одно-единственное неловкое движение, и все тут же накренится, перескособочится, полетит вверх тормашками невесть куда, со звоном, с грохотом... нет, и в самом ведь деле похоже.

Сперва нам с Тхиа отрекомендовали всех присутствующих. Уже на одиннадцатом госте я безнадежно сбился, пытаясь упомнить, кто здесь светлость, кто высокородие, а кто всего-навсего задрипанный сударь. Тхиа, тот и бровью не повел, безошибочно титулуя всех, как подобает. С одного раза он их запомнил, что ли? Не иначе, это у вельмож врожденная такая способность. Мне так нипочем не смочь. Я сходу завяз во всех этих боковых, младших и прочих ветвях, а Тхиа умудряется как-то вникнуть.

— Никогда из меня вельможи не получится, — шепнул я Тхиа почти не разжимая губ. — Как ты их всех не путаешь? Хотя тебе наверняка легче.

— Почему? — поинтересовался Тхиа; губы его и вообще не двигались, насколько я мог судить. Ай да Майон!

— Ты ведь их наверняка раньше видел, — прежним манером объявил я.

Тхиа не позволил усмешке коснуться даже уголков рта, но я ее все равно чувствовал, эту усмешку.

— Именно что нет, — ответил он так же незаметно. — Почти никто из них при жизни отца в доме не бывал. Разве что в мое отсутствие, да и то сомнительно. Не того полета птицы. Отец, знаешь ли, в знакомствах переборчив был, и чинами, и родом, и прочим таким очень даже считался... интересно, да?

Интересно — это еще не то слово! Что же за люди так искренне соболезнуют юному наследнику и с таким энтузиазмом оплакивают совсем им, в сущности, незнакомого покойника? Что незнакомого, ясно и без слов Тхиа. Возможно, те, кто знал отошедшего в мир иной Майона Хелойя лично, тоже могли бы его оплакать — но в совершенно других выражениях! Чтобы почтить память Майона Хелойя теми речами, которые я услышал за столом, нужно совершенно себе не представлять, что он был за человек.

И лица, лица! Вот точно такое выражение наблюдал я на физиономии Фарни Лонса, когда этот обжора втихаря лопал купленные в городе, несмотря на мой запрет, сласти. Ведь знает, что нельзя ему, что разнесет его поперек себя шире, да и Патриарх, то есть я, не велел, а все ж таки жрет. И если очень ему повезет углядеть, как я приближаюсь, припрятать сласти и утереть губы, то... да, именно с таким выражением лица он меня и встречает. Ну, не совсем, конечно, с таким. Господа вельможи умеют лицом своим управлять получше простяги Лонса. Однако сходственность несомненна.

Да и губы не так чтобы хорошо утерты. Я сперва понять не мог — не всякий день с высокородиями за одним столом сидеть приходится — но понемногу сообразил. Одеты гости кто как — одни побогаче, другие победнее, но разница между ними невелика. Правильно они одеты. Как и полагается младшим, побочным, провинциальным и им подобным. Мой наряд богаче, хоть я и со вчерашнего дня вельможа, да и ветви младшей... или боковой? По сю пору путаю иногда... нет, младшей все-таки. На плаще моем дорожном шитье пышнее и кайма шире. Нет, одеты гости дорогие как раз правильно. А вот украшения на них совсем уж несообразные. Чтобы на такое тряпье (не с точки зрения Дайра Кинтара, конечно, а по мнению князя Дома Шенно)... чтобы на такое тряпье да этакие камни наворачивать — немыслимо! Да за малейший камешек из этих подвесок-колечек-побрякушек всю компанию гостей можно не только в драгоценную парчу и шелка укутать, а еще и похоронить во всем этом убранстве в мраморных гробах!

Может, я и неправ. Неоткуда мне в драгоценностях уметь разбираться. На свалку самоцветы обычно не выбрасывают, а я где и рос! Может, камни и вовсе ненастоящие. Но тогда... тогда дело и вовсе непонятно оборачивается. Чтобы взаправдашний аристократ, пусть даже младший, побочный, провинциальный и вообще какой угодно на себя стекляшек понацепил? И куда — на поминальную трапезу? У кого — у Майонов в доме? Вот уж где граненым стеклом форс пускать самое место!

И все-таки камни, наверное, поддельные. Слишком уж они большие для настоящих.

Странные гости. Очень странные.

А манеры у них и того загадочней.

Один за одним — будто сговорились они меж собой, честное слово! — гости вставали и заводили одну и ту же короткую, но занудную речь. Высказывали соболезнования. Оплакивали бесценную утрату в лице покойного — тоже мне, сокровище выискали! Заверяли в своем безмерном сострадании. И все это — вот провалиться мне на месте — если и не слово в слово, то почти.

Рехнуться можно. Что ж это господа почтенные гости — одну речь на всех впопыхах придумали, а теперь излагают, кто как запомнил? А от себя никто ничего прибавить так-таки и не в силах? Хотя... а если нельзя прибавлять? Вдруг так и полагается? Ритуал у них, у вельмож, такой. Церемония. И нарушать не моги. Я ведь об этих церемониях вельможных не до конца все знаю. Может, у них так и надо. Гиблое дело: сидеть и выслушивать из конца в конец одно и то же. Сколько гостей понаехало, столько раз и выслушивать. Правда, когда меня в клан Шенно принимали, каждый гость меня своими словами приветствовал, а не по зазубренному шпарил. Да, но меня и не поминали. Я ведь не умирал, а рождался, если на то пошло. Почем я знаю, как у вельмож на поминках речи произносить принято?

А не знаешь, Дайр Кинтар, так и не вмешивайся. Сиди и слушай. Ничего, бывали в твоей жизни передряги и пострашнее.

Хотя гостей много. И произнести потребную по ритуалу тягомотину успели далеко не все. Едва ли половина.

А, проваль — пить хочу!

Когда же это кончится?

Я уже не слушал. Не мог слушать. Да и зачем, собственно, если ни одна из речей ничем существенным от других не отличается? Ну ни на волос разнообразия.

А ведь я ошибся.

Следующая речь отличалась от остальных.

И сильно.

Это спервоначалу изощрялись в занудстве люди все больше солидные, положительные. Оно и правильно: старших надо уважать. Кому и предоставить право первыми заморочить голову юному наследнику, как не им? А вот следующим речь держал долговязый недокормыш, только-только успевший избыть юношеские прыщи. Первым из молодых произнести речь после старших! Такой почет оказался юнцу явно не по плечу. Он запнулся несколько раз, постоянно начиная с самого начала, да вдобавок беспрерывно крутил на пальце огромный перстень. Люди, когда волнуются, часто не могут успокоить руки. Да будь он неладен со своим кольцом! Я от этой побрякушки треклятой глаз не мог отвести. Бывает же — кто-то один кашлянул, и все остальные следом, пусть и не особо хотелось. Или кто-то начнет пальцами по столу мотивчик выстукивать, и ты вдруг ловишь себя на том, что и твои пальцы подергиваются в такт. Заразная это штука — чужие безотчетные движения. Липучая. Если поймаешься, нипочем не отцепишь. Вот и я на перстень поймался. Смотрю и смотрю, будто мне больше смотреть не на что. Вертит его костлявый обалдуй туда-сюда — не то от волнения, не то мешает ему кольцо с мыслями собраться. Мне бы наверняка помешало. Велико ведь оно парню, сразу видать. А он все едино перстень нацепил — нет, чтобы сперва по руке подогнать. Или фамильные ценности переделывать нельзя?

И тут кольцо наконец-то слетело с пальца своего незадачливого обладателя.

Ничего удивительного. Если что такими трясучими руками вертеть, обязательно упадет. Перстень соскочил с пальца и плюхнулся прямехонько в блюдо.

И началось...

Вообще-то я хоть и не вельможа, но выуживать колечко из соуса посреди поминальной речи даже и я бы не стал. А вот этот обалдуй — стал. Он поперхнулся фразой и ринулся искать перстень в блюде. Несколько раз он черпанул соус ложкой, а потом — я не мог поверить своим глазам — отшвырнул ложку и запустил руки в блюдо. Ложка влетела куму-то в лоб, но неудавшийся речедержатель и внимания не обратил на разъяренный вопль жертвы. Он шарил по блюду, как сумасшедший, а потом... потом взял это самое блюдо и вывернул!

Четверо гостей, равных ему по рангу, а потому имевших несчастье оказаться с ним за одним столом, ринулись во все стороны, спасаясь от потоков соуса. Столик накренился. Облепленный приправами до полной неузнаваемости перстень показался-таки на мгновение, покатился, заскользил по столику вниз. Владелец ястребом кинулся на кольцо, запнулся ногой о столик и с грохотом рухнул, увлекая злополучный стол за собой.

Воцарилась нехорошая тишина. И только Тхиа рядом со мной издал долгий еле слышный изумленный выдох. Еще бы не изумленный! Интересно, в вельможных домах такие представления часто устраивают или как? Я ничего подобного даже в дешевых трактирах не видывал, честное слово. И кто это всего несколько минут назад решил, что никаких занимательных сюрпризов ожидать не стоит? Ошибся ты, Кинтар. Оказывается, поминки в великокняжеском доме — штука очень и очень занятная.

Гости меж тем мало-помалу оправлялись от неожиданности. Кто как мог, конечно. Одни бранились сквозь зубы — ну, это вполне понятно. Другие придирчиво осматривали свои ничуть не пострадавшие одеяния. Кое-кто горячо и сбивчиво приносил Тхиа всяческие извинения, хотя набезобразили вроде и не они.

Виновником переполоха всецело завладел дядюшка Кадеи.

— Такое горе! — веско восклицал он, покуда слуги сноровисто подымали и обтирали совершенно уже обалдевшего кольцевладельца. — Такое горе! Но ведь и в руках себя держать надобно! Уж коль скоро голова от скорби закружилась... ну, бывает, надо о стол опереться... но разве можно совсем уж не глядеть, обо что опираетесь, друг мой!

Обеспамятевший друг даже кивнуть дядюшке не смог... хотя, по-моему, все же попытался.

— Вам следовало предупредить, — вещал Кадеи, наматывая на руку салфетку, — что вы не в силах совладать со своим горем. Разве кто посмел бы принудить вас говорить, когда у вас такое горе?

— Воистину, дядюшка, — с безупречной доброжелательностью произнес Тхиа. — Я едва сдерживаю слезы, созерцая столь тяжкую и искреннюю скорбь. Какая там речь! По-моему, даже на присутствии так тяжко удрученного человека настаивать, и то неловко.

Ах ты, маленький мерзавец! Нет, но каково самообладание, а? Раскрой я рот — и вмиг бы зашелся хохотом. Потому и молчу. А Тхиа все нипочем. Даже голос не дрогнул. Ни смешка, ни даже натуги. Благородная грусть, и ничего более.

— Конечно, — подхватил дядюшка. — Безусловно! Не следовало мне настаивать... ох, не следовало. Если высокое собрание меня извинит, я хотел бы сопроводить его двоюродную светлость, дабы он мог предаться своей скорби вдали от наших нескромных глаз.

Какую-какую, простите, светлость?!

Впрочем, какой бы светлость ни была, а управился с ней дядюшка отменно. Рукой, обернутой в салфетку, он ухватил юнца под локоток и потащил его к двери, не переставая вполголоса журить.

Дверь захлопнулась. Спустя мгновение до моего слуха донесся еще один хлопок, негромкий, навроде эха. Ай да дядюшка! Это какую же оплеуху отвесить надо, чтоб ее через тяжеленную дверищу слышно было?

Вернулся дядюшка очень скоро, а слуги навели порядок и того скорее. Что за способами покойный господин Майон Хелойя сумел так неправдоподобно, нечеловечески вышколить своих слуг? М-да... неудивительно, что Тхиа отсюда сбежал при первой возможности.

Все еще бледный, но улыбающийся дядюшка воздвигся за своим столом с поднятым кубком.

Все верно. Самая пора попытаться как-то замять случившееся. Сгладить неловкость, одним словом. Однако досадное происшествие произвело на господина Кадеи слишком уж глубокое впечатление.

— Выпьем за здоровье покойника! — возвестил он, обеими руками сжимая свой кубок.

Гости ахнули, словно по команде.

За здоровье, значит, покойного. Сильно сказано. Крепко. Я бы так не смог. А за будущий счастливый брак усопшего он, часом, выпить не собирается?

Обведя взглядом перекошенные рожи гостей, дядюшка явно сообразил, что стряслось нечто не совсем то. Но вот что именно, уразуметь не сумел. А между тем поминки должны были продолжаться своим чередом, как ни в чем ни бывало. Безобразие следовало прекратить любой ценой. Однако дядюшку откровенно заклинило. Несколько раз он открывал рот — и вновь закрывал его, не в силах произнести ничего остроумного и подобающего случаю. Лицо его побагровело от натуги.

— Выпьем за здоровье покойного! — с нажимом повторил он.

Гости, уставясь в пространство печально покорным взором, похватали свои кубки и принялись быстро заглатывать их содержимое. Винопитие если и не избавляло гостей от срама, то хотя бы позволяло спрятать глаза, и предались ему почтенные господа с таким пылом, что глядя на них, положительно делалось нехорошо.

— Я сказал «выпьем», а не «напьемся», — тихо скомандовал Кадеи. Так тихо, что я его почти и не расслышал. Скорей уж по губам прочитал.

Ах, вот даже как?

Кстати, ведь и верно: до сих пор гости едва пригубливали свое питье. Странноватые поминки, если вдуматься.

Дядюшка с облегчением перевел дух и подошел к нам.

— Тхиа, мальчик мой, — с отеческой укоризной принялся он увещевать хозяина дома, — ты так мало кушаешь...

— Я вообще не кушаю, дядюшка, — безмятежно напомнил Тхиа. — У меня пост.

Нечего и говорить, что пиршественную залу я покинул, невзирая на голод, в наилучшем расположении духа, довольный и благодушный. Тхиа был, скорее, напряжен — но не каменной судорогой статуи, поддерживающей дворцовый карниз, а веселым напряжением туго скрученной пружины, предвкушающей миг освобождения. Что бы ни тревожило его до сей поры — но тревоге его суждена была недолгая жизнь: миг решающих действий явно близился.

Я в простоте душевной полагал, что стоит нам остаться наедине, как Тхиа тут же и посвятит меня в свой тайный замысел. Не тут-то было. Когда слуга пожелал молодому господину и его высокородному гостю спокойных сновидений и отбыл восвояси, Тхиа и словечка не проронил. Он распахнул дверь моей спальни — медленно, с нарочитым скрипом — но входить не стал и меня не пустил. Потом он, сделав мне знак сбросить обувь, захлопнул дверь и зашагал по коридору. Пришлось последовать за ним босиком. По каменному полу. Ну почему спальни расположены на нижнем этаже? Не иначе, чтобы при случае в окошко сигать сподручней было. Зато на верхних этажах полы не каменные, а деревянные... насколько я успел заметить.

Ладно, босиком так босиком. Выбора у нас нет. Уж коли Тхиа взялся дверью скрипеть, а потом с топотом ломиться в собственную спальню, заставив меня пробираться тихомолком... ясно же, что замок прослушивается сверху донизу. Так что в ближайшее время на разъяснения мне лучше не рассчитывать.

Хотелось бы знать — а где, в таком разе, Тхиа рассчитывает переговорить со мной с глазу на глаз? Или мне так и предстоит действовать вслепую, постоянно угадывая невысказанные мысли Тхиа и постоянно сомневаясь в верности своей догадки?

Добравшись до спальни, Тхиа шумно плюхнулся на постель и громогласно зевнул. Я молча показал ему кулак: зевота — штука заразительная. А стоит зевнуть, так и еще разок захочется... а там и не заметишь, как тебя сон сморил. А засыпать нельзя... хотя так охота!

В ответ на мой жест Тхиа ухмыльнулся и снова зевнул, до того смачно, что у меня скулы заныли. Затем он уставился на меня — дескать, не сплю, и нечего на меня злобиться — вздохнул глубоко и сонно, выждал самую малость и тихонько всхрапнул. Не знаю, долго ли я терпел его мнимый сон — сам едва не начал носом клевать, покуда Тхиа подражал дыханию засыпающего, а затем и спящего человека. Дыханием он своим владел лучше всех в школе, не исключая и меня: когда бы не его ехидные ухмылки, я готов был поклясться, что он крепко спит, пусть и с открытыми глазами. Вдохи его делались все легче, реже и тише — а потом он встал и без единого звука вытащил из-под одеяла наши дорожные сумки. А я и не приметил, когда это он успел их припрятать во время наших метаний по замку. Интересно, сколько еще неожиданностей он держит про запас? У меня голова шла кругом. Конечно, распоряжаться Майоном Тхиа — тоже занятие не для слабодушных. Но самому оказаться под его командованием... Боги, пусть это будет последний раз!

Тхиа меж тем сноровисто скинул свой синий с золотом наряд — а ведь верно, мы же так и не облачились в траур! — и принялся переодеваться во все темное. Я последовал его примеру: и без слов понятно, что беседа наша состоится не в спальне... вероятно, и вообще не в замке. А для ночной прогулки по окрестностям и наряд нужен соответствующий. Навроде того, в котором мы с Лиахом по лесу слонялись.

Мне ночное облачение было привычнее, и когда Тхиа только завершал переодевание, я уже был готов. Надо признать, оделся он правильно. Все завязано надежно и затянуто в меру. Ни единой светлой ниточки, сплошь темное. Только тесьму для подвязки волос он тайком от меня — можно подумать, я не замечу! — выбрал зеленую, траурную. Я мысленно усмехнулся: я ведь сделал точно такой же выбор. И ни один из нас при этом не лицемерил. Тхиа отца хоть и не любил — во всяком разе, в обычном смысле слова — но... нет, он и не помыслил бы поступить иначе. А что до меня... теперь, когда я задумал вызвать покойного господина Хелойя на посмертный поединок, он мне всяко не чужой человек. Никогда я не видел его живым, словом не перемолвился — и все же связь нашу чувствовал крепко. Нечто, полностью внятное моей душе — и совершенно невыразимое посредством речи. То, что стоит носимого украдкой траура.

А, да что там долго говорить. Оба мы хороши. Что Тхиа, что я.

Завершив переодевание, Тхиа подошел к стене и уверенно коснулся ее пальцами. Часть стены бесшумно поползла в сторону.

Тхиа повернул ко мне свою нахальную физиономию.

— Обувку не забудь, — беззвучно вымолвили его смеющиеся губы.

Ну, погоди ж ты у меня!

Он слегка пригнулся и вошел в открывшийся лаз. Я подхватил обувь и последовал за ним.

Когда проход закрылся, тьма потайного подземелья мгновенно сменилась легким полумраком. Эх, умели же когда-то строить подобные ходы! И зачаровывать тоже. Заклятье подземельного света давным-давно утрачено за ненадобностью. Говорят, в те стародавние времена тайные ходы умели не только освещать, но и волшебством оберегать от прослушивания.

— Здесь можно говорить? — еле слышным шепотом осведомился я, поспешно обуваясь.

— Пока никто не заподозрил, что мы здесь — сколько угодно, — тем же манером ответил Тхиа. — Хоть бы и в голос орать. Но я не знаю, удалось ли нам обмануть подслухов, так что рисковать не стану. Погоди немного, я тебя выведу в одно подходящее местечко, там и поговорим. Там нас даже маг подслушать не сможет.

Мог бы и сам догадаться, Патриарх тупоголовый. Для разговора в подземелье Тхиа не стал бы облачаться в темное. А значит, нам предстоит не только прогулка по тайным ходам, но и вылазка наружу.

Оно и хорошо. Надеюсь, снаружи ко мне вернется способность думать... или хотя бы подмечать самые простые вещи. Скверно на меня действует эта каменная громадина. Всякое соображение отшибает напрочь.

Снаружи мне и впрямь полегчало. Нет, недаром я грешил на замок, а не на собственную голову. С нее словно тяжелый давящий обруч сняли. Судя по тому, как блаженно вдохнул и выдохнул Тхиа, он испытывал то же самое. Уж не знаю, как он собирается распорядиться своим наследством, но я бы на его месте разнес эту жуткую хоромину в щебенку.

— Пойдем, — тихонько позвал Тхиа. — Тут уже недалеко. Вон за теми кустами тропиночка начинается.

Тропиночка так тропиночка. Хоть бы и полное бездорожье. Лишь бы подальше от замка.

Тхиа явно разделял мое мнение: он вновь летел, как на крыльях. Я за ним едва поспевал: мне, в отличие от него, приходилось и под ноги смотреть, и по сторонам.

— Убавь шагу, — попросил я. — Тебе здесь каждая тропинка знакома, но мне-то нет. Могу и оступиться второпях... упасть... одним словом, нашуметь.

— Не нашумишь, — уверенно возразил Тхиа, но шагу все же убавил. Самую малость.

— Куда мы так торопимся? — поинтересовался я. — Из замка мы выбрались — так не все ли равно?

Тхиа мотнул головой.

— Вот уж нет. Доверься мне, я знаю, куда иду. Здесь неподалеку четыре яблони растут — я бы их и с закрытыми глазами нашел. Очень старые. Одичали немного за столько-то лет...

— Одичали? — переспросил я. Интересное дело: вроде мы не в саду, а в лесу, и яблони в нем растут лесные, дикие. В каком же смысле они одичали? На людей бросаются или лают с перепугу?

— Ну да, — ответил Тхиа. — Они ведь не лесные — садовые. То ли кто их нарочно в лесу посадил, то ли просто огрызок уронил... не знаю. Давно это было. Я их всегда любил. Прятался на них часто... сам понимаешь.

Я кивнул. Еще бы не понять.

— А чтобы совсем наверняка, я их зачаровал. Ну, не сам, конечно. Заезжему магу заплатил из своих карманных денег. Домашнему волшебнику и заикаться о такой просьбе нельзя было: тут же все отцу бы выболтал.

— Ого, — невольно восхитился я. — Сколько же у тебя денег-то было?

— Все, что я скопил тайком за четыре года, — отрезал Тхиа. — Зато дело верное. Никто меня на дереве не мог ни углядеть, ни услышать. Даже с помощью магии. Никто не дознался, куда я иногда деваюсь. Их и не видит-то никто, кроме меня.

М-да. То ли Тхиа на сладкие булочки больше денег выдавали, чем я во всю свою жизнь в руках держал, то ли маг попался чувствительный, раз его удалось настолько разжалобить. Подобные услуги стоят недешево.

— Яблони замечательные, — беззаботно продолжал Тхиа. — Тебе понравятся.

Он болтал о яблонях, о том, как лазил на них в детстве, обо всяких пустяках — будто заставлял слова выстраиваться шеренгами беспечных фраз, чтобы заградить дорогу совсем другим словам. Опасным, пахнущим кровью. Что-то он уже знал такое, чего не знал я. Что-то он понял... и ему явно не терпелось рассказать мне обо все, мучительно не терпелось. Почти так же, как мне — услышать. Так не терпелось, что молчать было невмочь. Поневоле приходилось вздор нести: стоит хоть на мгновение умолкнуть, и те, другие слова вырвутся на свободу раньше времени, протолкнутся сквозь сведенное напряжением горло, раздвинут губы и выпрыгнут в дрожащий от любопытства воздух.

Внезапно Тхиа взял меня за руку и провел два-три шага.

— Пришли, — сообщил он. — Полезай.

Я невольно смигнул. Яблоня, залитая лунным светом, объявилась передо мной так неожиданно, словно пряталась где-то, а потом передумала, поднялась в полный рост и вывернулась из-за кустов мне навстречу.

— Полезай, — повторил Тхиа, и я на заставил просить себя еще раз.

Ветви у яблони были толстенные, раскидистые, могучие — я таких отродясь не видывал. Пожалуй, на этом дереве и без магии половина наших учеников укрылась бы запросто.

— Вот теперь и поговорить можно толком, — сказал Тхиа, устраиваясь на соседней ветке. — Что скажешь?

— По-моему, это ты собирался мне что-то сказать, — растерялся я.

— Да, — согласился Тхиа. — Но сперва я хочу послушать тебя. Видишь ли, я многое уже знаю наверняка, а ты только догадываешься. Если я начну говорить первым, ты свои догадки позабудешь. А я хочу их знать. Выслушать.

Он сорвал недозрелое яблоко, темное в лунном свете, прохладное даже на взгляд, и приложил его к щеке.

— Я хочу быть уверен, что ничего не упустил, — тихо произнес он. — И ничего не выдумал.

— Изволь, — я шелохнулся, и другое яблоко мягко стукнуло меня по макушке. — С чего начать?

— С обеда, пожалуй, — подумав, произнес Тхиа.

— Это да, обед странный, — согласился я. — И гости странные. А еще того страннее, что ты их не знаешь почти никого, кроме как по именам. И одеты они странно... не слишком сообразно случаю. А уж кольца-застежки и прочие висюльки... я было подумал, что камни поддельные.

— Камни как раз настоящие, — промолвил Тхиа, почти не разжимая губ.

— Тебе видней, — уступил я. — Хотя мне такие раньше на глаза не попадались.

— Конечно, — хмыкнул Тхиа. — Откуда? Это ведь старые камни.

— Так ведь все фамильные драгоценности старые, — удивился я.

— Не все, — ухмыльнулся Тхиа. — Бывает, что новые кольца заказывают. Или старые камни в новую оправу ставят, а то огранить заново отдают. Не каждый день, конечно...

— Вот-вот, — фыркнул я. — Фамильному перстню Лиаха, к примеру, лет двести.

— Двести тридцать восемь, — небрежно уточнил Тхиа. — Но не две тысячи, правда?

Я вытаращил глаза.

— Уж поверь ты мне, — усмехнулся Тхиа. — Я в этом немного разбираюсь. Не так, как Кеану, конечно...

— А при чем здесь Кеану? — мало-помалу я и вообще переставал хоть что-то понимать.

— А при том. Это я у него познаний в истории родовых драгоценностей нахватался. В последний мой приезд в столицу — ну, когда мы с ним сдружились — он о чем и говорил! Оправа, огранка, размеры, сам выбор камня... Одним словом, то, что ты сегодня видел... это не старинные украшения, а древние. Таких в прадедовской шкатулке не найдешь. — Он задумчиво покатал яблоко по щеке. — Да если бы эти обалдуи знать могли, что я в подобных вещах разбираюсь, я бы за наши с тобой жизни обрезка ногтя не дал. Я и сейчас не вполне уверен. К слову сказать — спасибо за твою дурацкую предосторожность.

— Которую? — поинтересовался я.

— Насчет поста. Я ведь согласился, лишь бы с тобой не спорить. Ты иногда бываешь так невыносимо упрям...

— Кто — я?! — возмутился я.

— Ну, не я же, — отмахнулся Тхиа.

Нет, но какова наглость! И не захочешь, а залюбуешься.

— А выходит, ты был прав, — невозмутимо продолжил этот нахал. — Как только я эти камни увидел...

— Да что в них такого страшного? — не выдержал я. — Ну, камни. Ну, древние. Небось всей оравой какой-нибудь клад отрыли, вот и увешались на радостях побрякушками.

— Какой-нибудь, говоришь? — Глаза Тхиа недобро блеснули. — Да нет. Очень даже ясно, какой.

Он замолчал. Пальцы его так крепко сжимали яблоко, словно в эту минуту для Тхиа во всем свете ничего дороже не было.

— Ты что-нибудь слышал о проклятом сокровище? — внезапно спросил он.

Я, признаться, оторопел слегка.

— То же, что и все, — недоуменно ответил я. — Предание о разбитом венце, проклятом сокровище и принцессе Рианхи.

— Действительно, — хмыкнул Тхиа, — то же, что и все. Но ты все-таки расскажи, в каком виде тебе попалась эта легенда. Охота мне знать, сколько в ней на сей раз умолчания, а сколько — прямого вранья.

А, проваль — я никогда не слышал, чтобы Тхиа разговаривал таким тоном! Так доводилось говорить мне... но редко, очень редко. Только в минуты крайнего отчаяния. Когда бесстрастие в твоем голосе становится повелительным, как лед, способный сковать любой водоворот до самого дна.

— Что ж, если надо... — мне вдруг сделалось зябко, и я повел плечами, унимая дрожь. — Ну... что жил-был некий король, жуткий злодей да еще и черный маг впридачу. Вроде бы к тому же и Верховный Жрец Оршана.

— Не «вроде бы», — вставил Тхиа. — Все верно. Продолжай.

— Много земель он захватил, а с нашим королевством у него промашка вышла. Сперва-то он короля нашего убил и венец королевский с него сорвал — а вот на голову себе водрузить не успел. Раскололся венец в его руках. Ну, раз не коронован, так и не король, а враг и захватчик. А сестра убитого короля, принцесса Рианхи, и еще двое безупречных героев тем временем набрали новое войско, созвали дельных магов и расчихвостили подлого злодея за милую душу.

Веки Тхиа полусмежились, и я умолк.

— Дальше, — велел он, не открывая глаз. — Или это все?

— Не все, — я понемногу начинал закипать, но решил не подавать виду. — Когда гнусный гад был убит, а войско его разгромлено, к казне его победители и пальцем не притронулись. Хотя вся страна в руинах после войны и все такое прочее... слишком уж много крови было на этих сокровищах. Крови, слез, горя... даже у последнего нищего рука не поднялась. Золото, камни цены несметной... говорят, все это богатство в сундучке заколдованном лежало — из тех, куда хоть бы и полмира засунуть можно. И будто бы выбросили этот сундук в море, и никто не знает, где.

— «Будто бы». — Кончиками губ усмехнулся Тхиа. — Ты замечательно умеешь подбирать нужные слова. Просто дарование какое-то. Ты их исподволь чуешь. Ладно, о сундуке ты все сказал, что знал — а о принцессе?

Я невольно улыбнулся. Когда я впервые услышал эту легенду, то подумал, что никогда не женюсь, потому что Рианхи давным-давно умерла — а если ее нет, то в кого еще влюбляться? Сколько же лет мне тогда было? Семь... или все-таки восемь? Я был без памяти влюблен в прекрасную принцессу. Ведь она сама бок о бок со своими военачальниками сражалась со злобным захватчиком. Разве теперь такие принцессы бывают? Эх, да что там говорить...

— Принцесса, — произнес я, все еще улыбаясь своим детским воспоминаниям, — осталась без престола. Несправедливо как-то. Я понимаю, закон есть закон, а по закону женщина может короноваться только венцом своих предков, и никак иначе. Но ведь она была героиня, разве нет? Ну и что же, что корона сломана! Если бы только Рианхи захотела, никто бы слова поперек не сказал. Ее же просто обожали. Но принцесса против закона не пошла. Одному из военачальников отдала трон, а другому — руку и сердце.

— И жили они долго и счастливо, — со вздохом заключил Тхиа. — Так я и думал. Должен тебе сказать, что умолчание в твоей истории только одно. Зато вранья — целые горы. Непроходимые.

Ведь не восемь лет мне, и давно уже... а в горле отчего-то стало тесно. Я сглотнул.

— Ты хочешь сказать, что принцесса... — не своим каким-то, спертым голосом произнес я.

Фразы я не докончил, но в этом не было нужды: Тхиа понял меня, по-моему, даже раньше, чем я открыл рот.

— Нет, что ты, — печально улыбнулся он. — Рианхи достойна любой легенды — и любая легенда недостойна даже коснуться ее. Поверь мне. Видишь ли, имени второго полководца — того, кто стал мужем принцессы — ни баллады, ни легенды не упоминают. А звали его Майон.

Он сказал это обыденно, не рисуясь. Так обыденно, что я поверил ему безоговорочно.

— Во-вторых, венец не был сломан. Не смотри на меня такими глазами. Корона осталась цела. Но Рианхи отказалась ее надеть. Сказала, что не может венчаться на царство короной, побывавшей в таких руках. Что корона теперь проклята. И если она возьмет эту корону, то принесет вред своей земле. И что раз ей нечем короноваться на престол, то пусть династия на ней и закончится. А слух о том, что венец сломан, сама и распустила. Чтобы никто ее отречению не дивился.

Я молчал. Мне хотелось умереть — и родиться две тысячи лет назад. Чтобы с мечом в руке защищать до последней капли крови принцессу Рианхи... или Майона. Того, самого первого Майона, основателя рода. Умереть, чтобы они уцелели в бою, а потом жили долго и счастливо. Чтобы сбылась легенда, которая сбылась и без меня... но чтобы наверняка сбылась.

Я бы посмеялся над собой, если бы мог.

— Но... а где же тогда корона? — неуклюже спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

— Там же, где и сокровище, — ответил Тхиа. — В бездонном сундучке.

— В море?

— Пираты его там и посейчас который век ищут, — поморщился Тхиа. — И поделом им. Нет, конечно. На родовом кладбище Майонов.

Мне почудилось, что воздух куда-то исчез — ну, если не насовсем, то на два вдоха уж наверняка.

— По короне отслужили все погребальные службы, как над человеком по обряду полагается, — пояснил Тхиа, — и похоронили. В том самом сундучке. Это первая могила на нашем кладбище. И сегодня ее вскрыли. Да ты и сам видел.

Я вспомнил свежевырытую могилу — и землю, пахнущую раскаленным камнем.

— Ты не ошибся? — на всякий случай спросил я.

— Хотел бы я ошибиться, — вздохнул Тхиа. — Нет, все верно. Похороны только послезавтра, а могилу вырыли уже сегодня — зачем? Вырыли, покуда мы провожали Наллена. И ведь не утерпели, падальщики — обвешались добычей по самые уши. Дескать, ты знатный да богатый — а мы тоже не на помойке выросли.

— Подумаешь, — хмыкнул я. — Я вот как раз на помойке вырос. Эка невидаль. С нами, князьями, случается.

Тхиа виновато взглянул на меня и зарделся. Щеки его вспыхнули так жарко, что я устыдился своего ехидства.

— Вот потому ты — князь из Дома Шенно, а они — мусор и помои! — воскликнул он.

— Значит, ради этого и был убит твой отец, — вслух подумал я. — Ради денег и венца.

— О венце знали только прямые наследники, — возразил Тхиа. — А вот деньги... кое-что в семейных архивах о сундучке было. И если прочесть да сообразить, где искать...

— Дядюшка, — уверенно заключил я. — Кроме господина Кадеи, к твоим семейным архивам ни у кого из этих подонков доступа не было. Нет, но как же надо от жадности ополоуметь, чтобы такое проклятие откопать?

— Жадность? — неприятно усмехнулся Тхиа. — Ну нет. Сам подумай: вот ты, к примеру, жадный...

— Ага, — с удовольствием подтвердил я. — Очень.

Тхиа оставил мою выходку без внимания.

— Или, скажем, у тебя долги. И вдруг ты узнал, где лежит сокровище. А потом не тайком его выкопал, а созвал ораву мерзавцев, каждый из которых спит и видит, как бы себе кусок пожирнее урвать. Похоже на правду?

— Не очень, — признал я. — Но если не для себя... зачем ему столько денег, да еще проклятых?

— Большая политика больших денег стоит, — бесстрастно изрек Тхиа. — А заговоры обходятся и того дороже.

— Боюсь, ты прав, — вздохнул я. — Судя по тому, что за публику собрал твой дядюшка да как он темнил, дело мы имеем с заговором. Большие деньги... просто несусветные деньги... и корона прежней династии... венец принцессы Рианхи... жены родоначальника Майонов... но ведь дядюшка не мог знать о короне?

— Не мог, — согласился Тхиа. — Это, надо понимать, случайное везение... если, конечно, такое можно назвать везением. Но теперь он знает. И мне, по правде говоря, очень интересно — осмелится он напялить на себя проклятый венец или нет? А если да... чем это для него кончится.

Он задумчиво подбросил яблоко в воздух, поймал и откусил сразу половину.

— Не лопай незрелых яблок на пустой желудок, — нравоучительным тоном заметил я. — Живот разболится.

— Вот еще! — возмутился Тхиа. — А что же мне тогда лопать?

— Держи, — я извлек завернутую в тряпицу лепешку, отломил половину и протянул Тхиа. — Не то чтобы что-то, но все же лучше, чем ничего, верно? Червячка заморить хватит.

— Кинта-ар! — восторженным полушепотом взвыл Тхиа, отправляя в рот мало не треть своей доли. — Откуда?

— Основа основ воинского искусства — вовремя позаботиться о пропитании, — изрек я. — Совсем уж на пустой желудок много не навоюешь.

— А все-таки — откуда? — Нет, у Тхиа положительно талант невозмутимо упорствовать.

— На кухне спер мимоходом, — сознался я. — Можно было и у стражников позаимствоваться, но охранники — народ серьезный, могли и недосчитаться... и даже призадуматься. Я решил, что стырить на кухне, когда мы через нее пробегали, безопаснее. Там точно никто не хватится.

Тхиа едва лепешкой не поперхнулся.

— Кинт! — с деланной укоризной воззвал он. — Как не стыдно! Разве представители великокняжеского Дома тырят лепешки по кухням?

— Еще как, — заверил я его. — По-великокняжески.

— А если бы заметили? — спросил он уже с настоящей, а не поддельной укоризной.

— Обижаешь! — фыркнул я. — Чтобы кто-нибудь заметил, когда я решил стариной тряхнуть? Я что, не на помойке воспитывался? Нет уж, если Шенно Дайр Кинтар вздумал лепешки тырить, комар носа не подточит. Это ты так не умеешь, а я...

Мне пришлось заткнуться. И поймать Тхиа за шиворот, иначе он бы с ветки слетел от хохота.

— С-спа... сибо, — простонал его светлость Майон Тхиа, зажимая рот обеими руками. Еще счастье, что он успел умять лепешку, иначе точно бы подавился.

— Всегда пожалуйста, — хмыкнул я. — Ладно. Закусили, поговорили, посмеялись — что теперь делать будем? Может, подремать пора, а?

Никаких других мыслей мне в голову не приходило. Да и чем еще заняться глухой ночью, когда все, что могли, мы вроде уже обсудили? О том, чтобы унести ноги куда подальше и отправиться за подмогой, я и не помышлял. Если и впрямь речь идет о политике, да к тому же большой — а судя по всему, так оно и есть — то мы просто права не имеем насторожить заговорщиков своим внезапным бегством. К нашему возвращению они успеют все следы замести. Нет, надо сперва поймать их с поличным, а вот тогда... тогда...

— Успеется, — возразил Тхиа, азартно ухмыльнувшись. — Я тут прикинул... мысль одна у меня появилась. Как накрыть всю шайку с поличным.

Когда у Тхиа «появляется одна мысль», любой мало-мальски смышленый человек с воплями ужаса бежит сломя голову за тридевять земель, и кому, как не мне, это знать.

Что поделаешь, смышленостью я никогда не отличался.

— Какая мысль? — заинтересовался я.

— Сокровище отрыли только сегодня, — напомнил Тхиа. — Покуда мы с тобой Наллена провожали. Земля в могиле совсем еще свежая.

Я кивнул.

— Достали сокровище, а тут их жадность обуяла. Не смогли утерпеть, тут же побрякушками и обвесились по самые ноздри. Ну и что?

— Сундучок-то бездонный, — пояснил Тхиа. — Ты хоть представляешь, сколько там на самом деле всякого добра?

Я охнул.

— Ну, и где это все? — торжествующе заключил он.

— В замке? — неуверенно предположил я.

— Ни-ни, — скривился Тхиа. — Я ведь замок из конца в конец обрыскал, и не по порядку из комнаты в комнату, а как взволнованный полудурок. «Ах, извините, я забыл на столике в Пурпурной спальне свои боевые перчатки...» «Нет, я не уверен, что в Кабинете Палимпсестов мы уже были... я говорю, не уверен!» «Халцедоновый табурет следует перенести в Траурный зал... нет, только под моим личным присмотром». Я же метался, как крыса с подожженным хвостом. И чтобы кто-то сумел протащить за моей спиной сундучок в одну из тех комнат, что я уже успел посетить? Да ни за что.

Я ухмыльнулся, припомнив порядком утомившие меня метания Тхиа по замку, которые лишь теперь обрели для меня смысл. Действительно, не просто ничто не могло укрыться от его придирчиво пристального взора, но и протащить предмет величиной хотя бы с наперсток в одну из комнат, где мы уже побывали, покуда наследник осматривает остальные? Немыслимо.

— Тогда, может, в лес утащили? — поинтересовался я, чувствуя, что второе мое предположение ничуть не лучше первого.

— Ну да, — безмятежно произнес Тхиа. — А заодно и стражу к нему приставили, чтоб никто мимохожий не... э-ээ... не стырил. Оставить где-то на стороне без пригляду такие сумасшедшие деньги... ты это как себе мыслишь?

Никак. Тхиа прав.

— А тогда где? — спросил я напрямик. — Не морочь мне голову, скажи сразу.

— Я думал, ты догадаешься. — Кончик рта Тхиа зазмеился в улыбке. — На кладбище, где ж еще?

— Ты думаешь...

— А что тут думать, если все ясно? — махнул рукой Тхиа. — Сундучок надо было не только отрыть, но спрятать до нашего возвращения — а кто может знать, скоро ли мы с Налленом беседовать закончим? Может, у них времени всего и ничего. Далеко сундук не утащишь, некогда. Притом он, наверное, тяжелый, хоть и заколдованный. Одно остается — запихать его в любой подходящий склеп. Самое милое дело. На что угодно спорить готов, сундучок и сейчас там. А в ближайшее время может и покинуть склеп. Ищи его тогда...

— Лихо нас, однако, дядюшка твой сделал, — вздохнул я. — Он не мог не предполагать, что с Налленом мы захотим поговорить с глазу на глаз. Вот и спровадил нас. А сам тем временем...

— Ну и что? — спокойно произнес Тхиа. — А сейчас мы его сделаем.

— Ты предлагаешь идти на кладбище? — уточнил я. — Прямо сейчас?

Тхиа кивнул.

А, проваль — все-таки не понимаю, чего в нас тогда было больше: азарта или обыкновенной глупости?

И как бы повернулись события, не вздумай я согласиться на эту дичайшую авантюру?

— Так ведь если сокровища там, — вслух подумал я, — наверняка поблизости охрана торчит.

Тхиа помотал головой.

— Только не возле самого склепа, — уверенно возразил он. — Слишком опасно. Внимание привлекает. Нет, если охрана и есть, так только возле оградки. Но мы ведь через ограду не пойдем. К храму тоже есть потайной ход. Под землей войдем, из храма выйдем — и прямо к могилам.

Что прямо к могилам — это верно. Редко когда мы были на столь же прямом пути к могилам, как в ту ночь. Еще бы немного невезения, и прямо там бы нас и закопали.

Потому что возле кладбища охраны не было, а вот на замковой стене — была. Потому что состояла эта охрана не из провинциальных недотеп, а из воинов. Из лучших воинов, каких только можно купить за деньги. И один из них увидел... нет, не нас с Тхиа, скользящих ко входу в подземелья. Всего лишь тень, плеснувшуюся на мгновение среди других теней. Тень, которой не положено быть там, где она оказалась.

Обычный сторож поднял бы крик — и мы успели бы благополучно ускользнуть прежде, чем он закрыл свой рот. Обычный охранник ринулся бы нам наперерез — и остался бы лежать на траве.

Тот, кто углядел промельк посторонней тени, знаками подозвал сотоварищей, знаками же велел им молчать и глядеть в оба, а сам недолго погодя спустился со стены и принялся ждать.

Ждать он умел.

До храма мы добрались очень быстро. Мне это было на руку. Пускай и не так я представлял себе миг посмертного вызова господину Хелойя... но ведь и не сказано, что я сумею и впредь улучить хоть мгновение и остаться с ним наедине. Раз уж нам предстоит хитромудрого дядюшку отлавливать да заговоры пресекать... нет, все верно, сейчас самое время. А Тхиа ничего не заметит, я ручаюсь.

Он и не заметил.

— Погоди немного, — приглушенно молвил он, едва мы выбрались из секретной двери под гулкие своды храма. — Я только потайной фонарь возьму.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Это на кладбище от луны светло, да и то не везде, — объяснил Тхиа, на ощупь обшаривая стенки. — А вот в склепах темно. Ничего мы так не углядим. А предков впотьмах обыскивать... нет уж, я предпочитаю просто взять и посмотреть. Ничего, сейчас найдется фонарик. Предки — народ запасливый. Сам ведь видел, тут у нас по стенкам чего только не понавешено.

— По-моему, фонарь в левом углу висел, — припомнил я.

— Верно, — согласился Тхиа. — Как же это я не... а, вот он. Ты прав. Теперь только проверю, есть ли в нем свечка, и можно идти.

Едва затеплив свечу, Тхиа тут же прикрыл шторки фонаря. Но мне хватило этой мгновенной вспышки. Я заслонил глаза ладонью и сделал несколько неуверенных шагов, притворясь, будто внезапный свет ослепил меня.

Вот только с глазами моими все было в порядке: в ту сторону, откуда доносилась возня Тхиа с фонарем, я не глядел. А скудного лучика из-под шторки мне вполне достало, чтобы высмотреть, где лежит, строго сложив мертвые губы, господин Хелойя. Всего в четырех шагах — вот их я и сделал. А потом — взмах руки, холодок трех Игл мгновенно возникает и так же быстро покидает пальцы. Я воткнул Иглы в изнанку воротника. Там их никто не увидит. Как не увидел и Тхиа моего движения. Он-то не догадался отвернуться от фонаря или хотя бы прикрыть глаза, и его огонек свечи ослепил по-всамделишному. И зажмуриться ему пришлось взаправду.

— Никогда не смотри на огонь, который зажигаешь в темноте, — проворчал я. — Вот ведь опытный уже боец, почти мастер, а на такой ерунде попадаешься.

— Учту, — пообещал Тхиа, осторожно открывая дверь, ведущую из храма на кладбище.

— Фонарь загаси, — не отставал я от него. — Проверил, и ладно. В склепе зажжешь. Хоть он и потайной, а мало ли что...

Тхиа задул свечу. Его силуэт четко рисовался в дверном проеме. Почти черный, окруженный серебряным ореолом лунного света. Тхиа жестом позвал меня следовать за собой, и я повиновался, молчаливо дивясь, что ничего этакого необычного в себе не чувствую. А ведь должен, наверное. Не каждый ведь день бросаю мертвецам вызов на загробную битву. Трепет надо ощущать... или еще что-нибудь. А я ну ничегошеньки не ощущаю. Только спокойную уверенность. Как будто сделал самую естественную вещь на свете.

— Как думаешь, — еле слышным шелестящим шепотом спросил я у Тхиа, когда догнал его, — почему ход ведет только в храм, а не прямо на кладбище?

— Ты это как себе представляешь? — ухмыльнулся Тхиа. — Сам подумай: идет себе человек по кладбищу, и вдруг перед ним земля разверзается или склеп, а оттуда лезет не иначе, как покойничек.

— Ну и что? — возразил я. — Это же отличная маскировка. Если случайный свидетель и не помрет с перепугу, то связываться с ожившим мертвецом уж точно поостережется.

Тхиа прыснул и тут же зажал рот ладонью.

— Еще раз насмешишь — по уху дам, — отдышавшись, предупредил он. — Нам ведь надо тихонько...

— Извини, — покаянно кивнул я. — И точно, хватит шутки шутить. Нам сейчас выбирать надо, с какого склепа начнем.

— С ближайшего к могиле, — без колебаний решил Тхиа. — Сундук наверняка тяжелый. Вряд ли его утащили далеко. Скорей всего, в самый ближний склеп сунули, чтоб не надрываться, вот и вся недолга.

До склепа мы добрались бесшумно. Мягкая земля, поросшая шелковистой травой, съедала отзвук шагов. Склеп был огромный — и на черта покойнику такой, пусть даже и вельможному? В беге тренироваться, что ли? Так мертвецу оно вроде как бы и ни к чему...

— Подержи. — Тхиа сунул мне фонарь, чтобы освободить обе руки, и принялся отмыкать хитрые запоры на склепе.

— Наверняка здесь, — шепнул он. — Слишком уж легко открывается. Значит, кто-то совсем недавно...

Дверь склепа подалась — и в то же мгновение я ухватил Тхиа за плечо и дернул назад.

— Спятил? — шепотом возмутился Тхиа.

Я без единого слова стиснул его плечо сильнее, призывая к молчанию. Осторожно поставил фонарь наземь, не отрывая взгляда от двери.

— Почудилось? — предположил Тхиа одними губами.

Но мне не почудилось. На краткий миг в полосе лунного света за приоткрывшейся дверью склепа почти над самым порогом выблеснула пара глаз. Вспыхнула — и погасла. Кто бы ни был там, за дверью, но закрыть глаза и отшагнуть во тьму он догадался. Менее опытный человек на моем месте, возможно, и вовсе ничего бы не увидел.

Я еще сильнее стиснул плечо Тхиа.

Тишина.

А, нет — вот оно!

— Можешь открыть глаза, — велел я темноте за дверью. — Я все равно слышу твое дыхание.

Это хорошо, что мастер Дайр учил нас действовать и в темноте, и с завязанными глазами, и вообще всяко. Еле уловимое тепло чужого затаившегося тела, дыхание врага... нет, решительно хорошо, что я умею различать такие подсказки.

Иначе лежать бы мне у входа в склеп с пробитой головой.

Обитатель склепа ринулся на меня с занесенными руками в тщетной попытке обрушить удар сверху. Его руки были не просто сомкнуты, а скованы, и сумей он грохнуть меня по черепу железом ручных кандалов, да еще с размаху — и прощай, моя голова.

Я даже бить незнакомца не стал, а просто поймал его сведенные вместе кулаки. Тхиа разве что на пару вдохов от меня отстал: его кисти крепкой хваткой сомкнулись на руках неизвестного чуть повыше кандалов. Наши фамильные кольца — мое и его — сверкнули в лунном свете, рассыпав крохотные полупризрачные радуги.

— Соль Земли и Морская Мощь державы? — изумленно выдохнул незнакомец, как-то внезапно обмякая. — Зачем вы здесь?

— Покойничков бродячих отлавливаем, — буркнул я. — Это же непорядок, если мертвецы по кладбищу шляются.

Непонятно, как, но я вдруг ощутил, что неизвестный, кем бы он ни был, не опасен. И поэтому я почти злился — не то на него, не то на самого себя.

— Так я покуда не мертвец, — возразил закованный, силясь улыбнуться — да не просто так, а с вызовом.

— Да? — хмыкнул я. — А кто?

Незнакомец помолчал.

— Лаан, — нехотя произнес он, глядя на меня чуть исподлобья.

Вот интересно, а что бы изменилось, догадайся я в тот миг, что «Лаан» — такое же уменьшительное от «Ларран», как «Кинт» — от «Кинтар»?

Может быть, ничего?

Тхиа тем временем уже подхватил фонарь, заново вздул огонь и удалился в склеп.

— Кинт, — донеслось оттуда, — ты только посмотри!

Ну, если меня кто, а тем более Тхиа так называет, значит, он и вовсе голову от изумления потерял. Значит, и впрямь стоит поглядеть.

Я покрепче ухватил Лаана и повлек его за собой в склеп. Пес его знает, кто он такой, этот Лаан, и зачем он сидел в склепе, а потом набросился на меня — так что отпускать его я не намерен.

По крайности, покуда не выясню.

Лаана била дрожь, но в склеп он вошел, не сопротивляясь. То ли все силы он вложил в свой безумный рывок, и на сопротивление их уже не осталось, то ли ждал удобного мгновения, чтобы повторить попытку.

— Кинтар! — воззвал Тхиа неожиданно сиплым полушепотом, поводя фонарем из стороны в сторону, чтобы получше высветить внутренность склепа.

— Вижу, — коротко откликнулся я.

Тхиа оказался прав, как никогда. В склепе и впрямь было на что посмотреть.

Пресловутый бездонный сундучок, и верно, стоял посреди склепа — маленький, как девичья шкатулка для украшений, но невыразимо, невообразимо тяжелый даже на взгляд. Никто не принял бы его за обычную шкатулку. Казалось, окружающий воздух изгибается от его тяжести.

А еще в склепе было явно наспех вбитое в стену толстое железное кольцо. От кольца тянулась вниз цепь с ножными кандалами. Кандалы были вскрыты — не столько умелым, сколько отчаянным усилием.

Луч фонаря скользнул на миг по чертам Тхиа. Увидев выражение его лица, я согласно кивнул — не столько ему, сколько сам себе в ответ: в голову нам явно пришла одна и та же мысль. Ненужных свидетелей не содержат на толстой цепи. Ненужных свидетелей просто-напросто убивают — вот хоть как Майона Хелойя, например. На цепи содержат нужных пленников. Конечно, на цепь Лаана усадил никто иной, как дядюшка Кадеи, а это несколько меняет дело. Пес его знает, эту загадочную личность. С него ведь станется сохранить свидетеля и уничтожить собственными руками самую выигрышную свою фигуру. Уж если человеку на ум взбрело откопать проклятое сокровище, решительно невозможно предсказать, что он еще надумает и зачем. Я, во всяком разе, гадать не возьмусь. Я таких людей не понимаю.

И наверное, никогда не пойму.

— Перепрятать сумеем? — без околичностей спросил Тхиа, вздернутым подбородком указав на сундучок.

Я покачал головой, не заботясь, видит ли меня Тхиа в полумраке.

— Даже поднять не сумеем, — возразил я. — Ни вдвоем, ни втроем. Я и то дивлюсь, как эти господа и сюда-то сундучок переволокли, жилы не надорвав.

— Не забывай, у них и маг имеется, — напомнил Тхиа. — Домашний маг Майонов... бывший домашний маг Майонов. Паскуда.

— Да, нам бы мага сюда, — вздохнул я. — То-то бы дядюшка твой поплясал. Ничего, мы для его плясок хоть музыку сыграем.

— Какую? — поинтересовался Тхиа.

О Лаане мы будто забыли напрочь. Не до него нам было. Он зато прислушивался к нашим речам с невероятной жадностью к каждому звуку.

— Запустить талисман переноса, — пояснил я. — И на площадь, как в прошлый раз. Школа в полном составе, и господа заговорщики с нами заодно.

Тхиа коротко фыркнул.

— Дурацкие идеи — моя привилегия, — заявил он. — Патриарху глупости молоть неприлично.

— Думаешь, не управимся? — поразился я.

— Управимся, — нетерпеливо вздернул голову Тхиа. — Вот только с кем? В прошлый раз у тебя выхода не было. И мы управились с двумя магами и с кучей заговорщиков. С теми, что и без нас стянулись в столицу. А те, что сидели по домам в провинции и выжидали... вот они самые и есть. Будь я уверен, что здесь собралось все гадючье гнездо, первый бы сказал «переноси». А где у нас ручательство, что никого больше не осталось? Не приехал кто вместе с остальными... заболел, скажем. Упустим, а через годик снова начинай сначала? И народец будет уже другой. Похитрей, поосторожней, лучше умеющий затаиться. А мы и знать ничего не будем. Притом же сундучок ты с ними перенести не сможешь, а оставлять эту пакость без присмотра... одним словом, как ни крути, а разбираться нам придется здесь и сейчас. И самим. Гонца взять неоткуда, а через талисман помощь не вызовешь.

— Разве если самим выбраться наружу и гонца поискать на стороне, — раздумчиво произнес я. — До школы недалеко ведь. Если вскачь, да во весь опор... продержимся покуда?

— Придется, — отрезал Тхиа. — Гонца сыщем, и сразу назад. Нам сейчас важнее всего быть здесь.

— Почему? — тихо спросил я. Ничего ведь особенного Тхиа не сказал — а меж тем на меня невесть откуда потянуло плеснелой погребной сыростью. И склеп тут не при чем: гробницы свои род Майонов содержит в полной исправе. И сухо тут, и воздух не затхлый... отчего же по плечам моим так и ползет мертвый холодок?

— Корона, — сказал, как припечатал, Тхиа. — Нельзя допускать, чтобы она попала не в те руки. А если ее уже взяли... я даже представить себе боюсь, что может вселиться в того, кто ее наденет. С этаким чудищем нам не управиться.

— Подымай выше, — вздохнул я. — С надевшим корону целым войском не управиться. Разве что войском магов. Одним словом, пошли гонца искать, а с остальным после разберемся. Сундучок пока придется оставить. Лаан, а ты что стоишь, будто тебя не касается?

— А кто тебе сказал, что я с вами пойду? — не без ехидства полюбопытствовал Лаан.

Нет, положительно этот парень начинал мне нравиться. Как яростно он набросился на меня, оказавшегося между ним и свободой! Да еще зная, что я не один... не всякий бы сумел, на цепи посидев. Это враки, что любой узник все сделает, лишь бы вырваться на волю. Долгая несвобода надламывает что-то в душе. Что-то очень важное. И уж решительность во всяком разе отшибает напрочь. А тем более — чувство собственного достоинства. Если ты в своей жизни и смерти не волен, унижаться привыкаешь очень быстро. А вышибить привычку к унижению трудно, иной раз годы на это уходят, а толку чуть: можно силком вновь распрямить согнутое, но оно по-прежнему будет клониться долу от малейшего ветерка... да что там — от предчувствия ветерка! Лаану на цепи сидеть привычно, с первого взгляда видать — а вот унизиться, подольститься, подчиниться он может не более, чем вырастить на лбу третью ногу. Хороший парень, кем бы он ни был. И союзник из него выйдет хороший.

Как только он научится нам доверять.

— А куда ты денешься? — фыркнул я. — Отпустить тебя мы не отпустим, сам ведь понимаешь. Слишком опасно. Не в обиду тебе будь сказано, а мы тебе доверяем не больше, чем ты нам... ну, может, чуть больше. Да и толку — тебя отпускать. Два шага пройдешь, на третьем поймают. А оставить тебя здесь на растерзание господину Кадеи и прочим... это не только опасно, но еще и подло. Так что пойдешь ты с нами. В разъяснения пускаться недосуг. После поговорим. А пока тебе придется довериться нам без гарантий. Нет — волоком потащим, уж не взыщи.

— Ну почему же — без гарантий, — возразил Лаан. — Если любой из вас примет у меня вассальную клятву, я и сам, своей волей с вами пойду. И тащить не придется. Времени это займет всего ничего.

— А если мы мерзкие-премерзкие, — прищурился Тхиа, — и станем тебя как своего вассала заставлять делать всякие гнусности?

— Меня принудишь, пожалуй, — ухмыльнулся Лаан. — Захватить меня можно, а вот принудить — навряд. Нет, клятва для меня сейчас — наилучшая гарантия ваших намерений. Возможно, единственная.

— Право на Священный вопрос? — высказал догадку Тхиа.

— Вообще-то я о Священном вопросе даже и не подумал, — отозвался Лаан. — Дело в другом... но за подсказку спасибо.

Тхиа скривился.

— Почему бы и нет, — произнесли мы с ним одновременно — и так же до смешного одновременно замолчали.

Недоумевая, я взглянул на Тхиа.

— Тогда чего ты ждешь? — нетерпеливо спросил я, ибо Тхиа даже не повернул головы в сторону будущего вассала. — Давай!

— Нет, это ты давай, — с неподражаемым ехидством заявил Тхиа. — У меня у самого своих и наследственных вассалов полным-полно. А ты все же князь Дома Шенно — и ни единого вассала, хоть самого завалящего. Пора тебе этим добром обзаводиться. Лаан по твоей части. И поторапливайся, время поджимает.

Ах ты, маленький мерзавец! Он еще и забавляется! Нет, вот управимся только с делом, я ж тебе покажу шуточки.

Лаан слушал наш беспримерный диалог, от удивления приподняв брови домиком: знать, что за оголтелый случай связал нас вместе, он не мог, а на нормальные отношения между двумя владетельными князьями, пусть даже и дружеские, то, что он видел, не походило ну никак.

— Согласен, — вздохнул я.

Лаан внезапно засмеялся.

Да сговорились они с Тхиа меня морочить, что ли?

— Что тут смешного? — сдержанно поинтересовался я.

— После сам поймешь, — уверенно посулил Лаан.

— После так после, — вздохнул я.

И впрямь, некогда расспросы заводить. Надо покончить побыстрей с вассальной присягой и драпать отсюда.

— Я готов, — объявил Лаан, становясь на колени.

— А я — нет, — возразил я. — Я ведь не знаю, кого в вассалы беру. Тебя хоть звать-то как полностью?

Не подымаясь с колен, Лаан взглянул на меня в внезапным интересом.

— Лаан, — ответил он после недолгого, почти незаметного колебания. — Для клятвы этого довольно. А полное имя скажу после. Придется тебе довериться мне без гарантий, — с улыбкой прибавил он, и я сдался.

Все было, словно во сне, когда о разумной логичности нет и речи. Каждое слово, каждый поступок во сне имеет смысл не в связи с остальными, а сам по себе. Каждое, даже невероятное и вовсе деяние несет свое оправдание в себе самом. Можно летать в поднебесье потому, что у тебя чешется ухо. Можно таять, как свеча — или воздвигнуться горным перевалом. Можно съесть королевский трон. Можно принимать вассальную клятву в могильном склепе у недоверчивого незнакомца.

Во сне все можно.

— Я, Шенно Дайр Кинтар, принимаю человека, именующего себя Лааном, под власть и защиту своих рук, — промолвил я, и мои ладони опустились на плечи Лаана почти что своей волей, без участия моего рассудка. — Клянусь повелевать им, как предписывает обычай, и оберегать его, как велит закон. Клянусь ответить на Священный вопрос своего вассала правду целиком и полностью.

Все. Теперь, как только Лаан произнесет ответные слова, я буду связан по рукам и ногам. Нельзя отказать в ответе на Священный вопрос, нельзя и солгать: тут же, на месте, рухнешь замертво. А вопросы, они ведь разные бывают. Когда Тхиа нарек Нену своим вассалом, ему тоже пришлось ответить... и упаси Боги любого, кому предстоит ответить правду и только правду без изъятия и умолчания на вопрос, заданный Сахаи Нену.

А на какой вопрос предстоит ответить мне, я и гадать не хочу.

Все равно скоро узнаю.

— Я, именующий себя Лааном, — с готовностью подхватил тот, — отдаюсь под власть и защиту рук Шенно Дайра Кинтара. Клянусь чтить его, как предписывает обычай, и повиноваться, как велит закон.

Наступило молчание.

— Все уже, все, — ухмыльнулся Тхиа. — Спрашивать сейчас будешь или потом?

— Потом, — ответил Лаан, подымаясь. — Это уже не так важно. И спрошу после, и отвечу вам после...

— И кандалы твои раскурочим тоже после, — в тон продолжил я. — А теперь — пошли отсюда. И так уже лишнего проваландались. Идем. Теперь ты вроде должен идти, если я велю — или нет?

— А как же, — согласился Лаан, усмехаясь с явным облегчением.

Что-то он решил для себя при помощи вассальной клятвы. Что-то очень важное.

Но что именно, я в тот миг еще не знал.

Никогда не угадаешь, от каких странностей, подчас даже мелочей может зависеть твоя жизнь. Стражник, обычный сонный полупьяный стражник с городской стены, для которого длинная стрела-лопаточка привычней, чем лопата для землекопа, подстрелил бы меня наверняка, сумей он меня заметить — но в шорохе предрассветных теней он не заметил бы ничего. А тот воин, что поджидал нас на гребне замковой стены, углядел живую мишень безошибочно — но вот привычки, чтобы поразить ее насмерть, привычки-то ему и не хватило. Привычки — и еще времени. Окажись на моем месте Лаан, и наемник успел бы послать вторую стрелу вдогон первой, исправляя невольный промах.

А Лаан замешкался. Не мог недавний кандальник толком угнаться за двумя пусть и усталыми, а все же бойцами, по незнакомому подземелью. Как ни спешил он выбраться на волю, а тело за духом не поспевало. Мы с Тхиа старались приноровиться к его порывистой походке, то отчаянно торопливой, то вынужденно медленной — а все же опередили его шагов на десять. Тхиа остался у выхода, чтобы дождаться Лаана, а после закрыть за ним потайную дверь. А мне, ясное дело, не терпелось. Не стоялось мне спокойно, и все тут. Едва добравшись до двери, я тут же сунулся наружу.

Я только через пару биений сердца уразумел, что это была стрела — когда ухватил ее. А в то мгновение мне прямо так и почудилось, что тихий тяжелый свист обрушился на меня, взрезав спину наискось от плеча к пояснице, и начал падать, уже обессиленный. Рука моя сама сомкнулась вокруг древка, и тело само рванулось назад, сбивая с ног подоспевшего Лаана. И только потом, когда я отшвырнул Тхиа и накрепко закрыл дверь, пришло запоздалое осознание. Лишь когда мимолетный холод сменился цепкой болью, я понял, что держу в руке.

— Засада? — коротко спросил Тхиа, куда быстрей меня сообразив, что к чему.

— Со стены стреляли, — ответил я. — Сверху.

— Рану покажи, — потребовал Тхиа, и я безропотно повернулся к нему спиной.

— Длинная, но неглубокая, — заключил Тхиа, задрав рубашку. — Сейчас сладим.

— Туго не бинтуй, — попросил я.

— А я и не стану бинтовать. Смажу просто своим зельем, чтобы кровь остановить, и все. Повязка тебе помешает.

Лаан глядел на нас во все глаза. Ну да — по его разумению, меня следовало туго-натуго перевязать, а после уложить в постель. Будь я его вассалом, а не он моим, так бы тому и быть. Ручаюсь, он бы и ложе соорудить исхитрился.

Хорошо, что я не его вассал.

— Чем тебя так? — спросил он, стараясь не глядеть на манипуляции Тхиа.

Я показал стрелу. Широкое полукружие наконечника, острого, как отточенная бритва, блеснуло в полумраке. Тхиа коротко взглянул на него и хмыкнул.

— Знаешь, что говаривал батюшкин эконом об этих стрелах? — вопросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Очень практичная вещь. Очень. Чем тебя убили, тем тебе и могилу копать будут.

Шутник, однако, эконом Майонов. Впрочем, ему иначе и нельзя. Всю жизнь иметь дело с чужими деньгами, не обладая чувством юмора — этак и сбеситься недолго. Шутник.

И пусть его. Беда в том, что мнение свое о стрелах-лопатках, среди воинов именуемых «рассекающими», господин эконом мог иметь в одном и только одном случае.

— Из ваших припасов стрела? — поинтересовался я, чтобы проверить догадку.

— Из наших, — кивнул Тхиа. — Для выстрела сверху куда как подходящая штука. Знаешь, если бы этот стрелок в тебя попал...

— Довольно и того, что он нас обнаружил, — возразил я. — По крайности, меня.

— Нас, — уверенно возразил Тхиа. — Слишком уж он быстро выстрелил. Значит, был готов. Ждал. Не тебя заметили, а нас, и не теперь, а раньше. И караулили у всех выходов — вдруг мы снова покажемся.

— Тогда нас приметили по обратной дороге в замок, — предположил я. — Иначе раньше бы и стреляли.

— Послушай, — оживился Тхиа. — Тогда еще не все потеряно! Никто не видел, как мы выходили наружу в первый раз... а мало ли кто может пролезть в замок извне. Это не нас поджидали! Не Майона Тхиа и Шенно Дайра Кинтара! Ждали лазутчиков, которым рано или поздно придется из замка выйти!

— А тогда нам самое время бегом бежать в спальные покои! — подхватил я. — Если повезет, успеем.

— Правда твоя, — бросил Тхиа уже на ходу. — Лаана в твоей спальне спрячем, там постель помассивнее.

Лаан не сказал ничего. Только молча зубы стиснул да прибавил шагу. Сильный он человек — не выругался, не вздохнул даже. Я бы так не смог. Когда ему совсем было удалось вырваться, сбросить цепи, обрести союзников, когда казалось, что всего-то и осталось сделать шаг-другой, судьба с немыслимой жестокостью посмеялась нам ним. Желанная воля обманчивым промельком возникла из ниоткуда — и скрылась в никуда. В нелепую мешанину чужих обрывочных надежд и ненужных ему замыслов.

— Тебя куда понесло? — окликнул меня Тхиа: оказывается, я, призадумавшись, опередил Тхиа и пропустил поворот.

Я остановился и виновато оглянулся на него.

— Ладно, — махнул рукой Тхиа. — Можно и этим путем пройти. Только впредь смотри, куда идешь.

Послушный взмаху его руки, я свернул направо — и едва удержал вопль. Во-первых, мне почудилось, что передо мной нет стены, а во-вторых, я едва в нее не врезался.

Прямо передо мной взору открывалась спальня, освещенная тремя большими свечами. Обитателя спальни я узнал не сразу: массивная спина и широкая задница могли принадлежать кому угодно. Добро бы еще обладатель этих телес был полностью одет, при всех накидках, нашивках, оторочках и прочих регалиях — а длинная, до пят, ночная рубашка что у светлости, что у высокородия на один покрой.

— Ч-то это? — одними губами прошелестел я, опасаясь шелохнуться.

— Не бойся, — вполголоса ответил Тхиа. — Стена прозрачна только отсюда. С той стороны ничего не видно и не слышно.

Как бы не так! Нет, умом я ему, конечно, верил. Поверить по настоящему оказалось сложнее.

Облаченный в ночнушку обитатель спальни подошел к большому зеркалу, и полированный металл покорно отобразил мясистый лик дядюшки Кадеи.

— И не спится ему, — сквозь зубы мурлыкнул Тхиа.

— Бессонницей мается, страдалец, — спертым от ненависти голосом произнес Лаан.

Однако непохоже было, чтобы объект столь пылких наших чувств хоть сколько-нибудь страдал от собственного бодрствования. Во всем его облике виделась не тягостная маета, а некое виноватое возбуждение. Мне доводилось видеть его не единожды, и приметы его я давно привык распознавать мгновенно. Именно такое страстное бесстрастие напускают на себя мальчишки, застигнутые мастером за нарушением запрета... но дядюшка-то перед кем фигуряет в полном одиночестве? Притом же он не мальчишка, чтобы тайком напиваться до рвоты или приударять за самой распутной из местных девиц — да и представить я себе не могу дядюшку Кадеи, ухлестывающим за служаночками. Не тот человек. Приказать он может, что да, то да, а вот ухаживать...

Но глядя на отраженное в зеркале лицо, я не мог обмануться. Дядюшка собирался сделать то, что сам полагал запретным. И неважно, что рядом нет того, кто воплощает собой запрет. Не пред кем-то посторонним красовался господин Кадеи, а перед самим собой. Некоей незримой черты он покуда переступить не успел — но он любовался собой, примерял странные, а по его мнению, величественные позы, поворачиваясь то одним, то другим боком, вздергивая массивную голову и шевеля бровями явно в подражание Тхиа. Цель этих ужимок была яснее ясного: он взбадривал, взвинчивал себя, он убеждал господина Кадеи и никого иного. Убеждал в том, что этот самый толстомясый господин, которого он знает, как облупленного, имеет полное право совершить запретное. Что запреты обязывают других. Других, не его, не великого и дерзновенного Кадеи. Запреты существуют для черни, для быдла всякого, для трусливого ничтожества — но не для таких, как единственный и несравненный... тьфу, ну и паскудное зрелище! Интересно, какой запрет жаждет преступить этот мелкотравчатый пакостник? Что он делать собрался? Кошек мучить? В пироги гостям дохлых мух засовывать? Нагишом бегать? Когда взрослый солидный человек, пожилой интриган ведет себя, как распущенный подросток, рисуясь и важничая перед тем, как сотворить несомненную гадость... глаза б мои не глядели!

Но я не мог отвернуться. Потому что увидел, какой запрет собрался преступить господин Кадеи.

Взвинтив себя до нужной кондиции, он решительно сдернул платок с предмета, лежавшего перед зеркалом — и я обомлел. Я никогда прежде не видел короны принцессы Рианхи, но сомневаться не приходилось.

Тхиа издал жуткий горловой звук и задохнулся.

Оцепенев от ужаса, мы глядели, как дядюшка вертит в руках древнюю корону, любуясь переливами света на золоте и самоцветах. Короной и впрямь можно было залюбоваться. Она была не только прекрасна, но и необычна. Венчавшие массивный обруч зубцы были короткими и широкими, и напоминали собой не лепестки или стрелки, а приземистые башенки старинных крепостей. Крепостной вал, охраняющий границы... права, тысячу тысяч раз права была Рианхи! Даже если бы не пало проклятие на этот венец, даже если бы не вобрал он в себя наичернейшее зло... даже и тогда надевать его нельзя — потому что крепости эти не устояли.

Дядюшка на сей счет был явно другого мнения, и корону он вытащил не затем, чтобы просто полюбоваться. Он собирался ее надеть. Он вздрючил себя до состояния трусливой решимости — и сробел в последний момент... что и немудрено. Однако надолго ли хватит этой робости? Он хочет, он мучительно хочет надеть ее. Своей ли волей он захотел или древнее зло призывает его, чтобы подчинить, поглотить и воплотиться в его теле... а, проваль — да какая разница!

— Отсюда можно войти? — спросил я, с трудом вызволяя губы и рассудок из-под власти оцепенения.

— Отсюда — нет, — отозвался Тхиа. — Разве если чуть дальше...

— Тогда — действуй, — велел я.

Тхиа кивнул. Нужды не было объяснять ему, что да зачем. Мыслили мы согласно. Все трое. Теперь уже неважно, останется ли жив хоть один из нас, когда Тхиа откроет дверь, ведущую в спальню. Важно, бесконечно важно совсем другое. Корона не должна быть надета. И тем более ее не должен водрузить на голову дядюшка Кадеи. Любой, призывающий зло, страшен — но мне жутко и помыслить, что станется, если проклятый венец напялит пошлая мелочная мразь... хотя, впрочем — а кто еще может захотеть его напялить?

Однако нам не пришлось рисковать жизнью. Тхиа и двинуться не успел, как открылась совсем другая дверь в спальню — не потайная, обычная. Дядюшка вороватым движением сунул корону под платок... ф-фу-ух!

В спальню влетел тот самый юнец, что разыскивал давеча колечко в блюде. Двоюродная, если я верно запомнил, светлость. Судя по перекошенной роже и напряженной шее бедолаги, орал он вовсю, но слышать мы его не могли. Зато движения трясущихся губ читались явственно.

— Их нет... — выплясывали губы. — Их обоих... в спальнях нету... нету их обоих... а на стене... видели...

Так. Спешить нам, похоже, больше некуда.

Дядюшка сделал было движение к короне, вовремя спохватился — и правильно, и незачем всяким там светлостям знать, что под платочком лежит! — возмущенно хлопнул себя по бедрам и выбежал, как стоял, в одной ночнушке, путаясь в ее длинном подоле.

— Вот теперь пойдет потеха, — заметил я, ни к кому особенно не обращаясь.

— Еще не теперь, — возразил Тхиа. — Погоди немного, я быстро.

Он отошел на несколько шагов, повозился немного с хитро укрытыми запорами, открыл дверцу, вошел в спальню, увернул корону в платок покрепче и мгновением спустя присоединился к нам, держа узелок с короной чуть на отлете, словно опасаясь с ней соприкоснуться.

— Прятать станем или с собой возьмем? — спросил я.

— Нельзя прятать, — покачал головой Тхиа. — Где спрячем, там и найдут. Любой маг найдет, даже самый захудалый. От нее так волшебством несет — и не захочешь, а учуешь. Только с собой брать.

— А по ней нас учуют, — заметил Лаан.

— Золотые слова, — скривился Тхиа. — Значит, спешить надо. Через внешние выходы нам не выбраться. Там нас уже ждут и подстрелят мигом. Один только путь и остался — через кладбище или двор выйти наверх, а там уже пробиваться с боем. Этого от нас не ждут. Может, за счет внезапности и пробьемся... или хоть один из нас пробьется.

— Глупо, но неизбежно, — со вздохом подытожил я.

Еще как глупо — а что поделать, если никакого иного способа попросту нет? Оставалось торопиться — и отчаянно надеяться на то, что мы успеем раньше, чем нас настигнут.

Но дядюшка тоже времени даром не терял, а маг его — бывший домашний маг Майонов — и подавно. Не успели мы и полдороги одолеть, как на пути у нас воздвиглась стена зеленого тумана. Я сбился с шага, оглянулся... бесполезно! Сзади наползала еще одна, точно такая же. Я застонал. Зеленая смерть! Жуткая отрава древних магов, чей секрет давно утрачен... погибельный яд, окрашенный по тем, забытым уже, законам в цвет полного траура... смертоносный туман, который довольно один лишь раз вдохнуть — а выдохнуть человек уже не успевает... Боги, каких еще мерзостей умудрились раскопать заговорщики... впрочем, с нас и этой довольно!

Лаан в отчаянии вскинул руки, словно желая оттолкнуть наползающую гибель... и стена зеленого тумана послушно остановилась, недоуменно колыхаясь и пошатываясь.

Неоткуда мне было знать в то мгновение, что Лаан был магом, хоть и плохо обученным. Не знал я и того, что вассальная клятва, связав его обязательством, высвободила из плена его магию. Он и сам этого не знал. Но, по правде говоря, до того ли нам было? Для объяснений настанет другое время... если, конечно, настанет. А покуда не разговоры разговаривать надо, а удирать что есть сил.

— Скорей! — воскликнул Лаан. — Долго я не удержу... и полностью — тоже!

Полностью и не надо. И того уже достаточно, что зеленой пакостью можно дышать. С трудом — но дышать. И что с того, если она толченым наждаком осыпается в легкие, обдирает в кровь горло и не дает открыть глаза иначе, как на долю мгновения? Главное, что не насмерть... а дорогу мы и вслепую найдем... должны найти... потому что выхода у нас иного нет.

— Куда ближе всего? — просипел я, и приступ рвотного кашля едва не вывернул меня наизнанку.

— Во двор, — выдавил Тхиа и махнул рукой. — Туда.

— Веди, — выхаркнул я, и Тхиа повел нас сквозь зеленый туман — не столько даже наощупь, сколько на память.

Первые два-три десятка шагов мне дались почти нормально. А об остальных мне до сих пор стыдно и страшно вспоминать.

А, проваль — я старался, как мог. Тхиа и Лаан сами едва-то идти могут. Где уж им еще и меня волочить! Добро бы я просто навалился на них, как куль с ветошью... но где вы видели, чтобы ветошь кашляла? Чтобы рвалась прочь из рук, сотрясаемая раздирающей легкие судорогой? Нельзя... нельзя себя попускать... соберись, Дайр Кинтар... соберись... нельзя волочить ноги — их надо переставлять: сначала одну, потом другую, потом еще раз... нельзя виснуть... да шевели же костылями, Кинт, демоны тебя заешь!..

— Еще! — надсадно сипел возле моего левого уха Тхиа. — Еще! Вот так... еще шагни!

Проклятое дыхание не выравнивалось. С тех пор, как я полежал на алтаре, оно меня иной раз подводит. Лаан и Тхиа вдохнули не меньше моего... может, и побольше... но они идут. И меня тащат. А Тхиа — тот еще и говорить ухитряется. А у меня во рту от собственной крови уже солоно. Еще немного — и я выплюну легкие на серо-коричневую пыль. Тогда Тхиа и Лаану хоть немного полегче станет. Я буду мертвый. Совсем мертвый, и они смогут меня бросить. Пока я жив, я и предложить им не посмею, худшего оскорбления мне во всю мою жизнь не выдумать... но если я останусь без легких, я буду мертвый, и тогда никому не будет совестно меня бросить...

— Еще! — гневно шептал Тхиа. — Тут недалеко уже... не смей, Кинт! Не смей подыхать, слышишь?

Ага. Размечтался. Бросят они меня, как же. Если бы! Мертвого поволокут. И не легче им будет, а тяжелее. Потому что мертвые не могут переставлять ноги... сначала одну, потом другую... сначала одну, потом другую...

Полуослепший от ядовитого дыма Тхиа не сразу нашарил отпирающую панель в стене — а когда нашел, замолотил по ней кулаком так яростно, что я подумал — до странности спокойно и отрешенно: «Тут нам и смерть». Если устройство от такой долбежки сломается, с нами покончено. Найти другой выход для Тхиа — плевое дело... но мы до него просто-напросто не дойдем. И так уже отравы надышались... а вновь вернуться в ее текучее облако... впрочем, возвращаться вовсе не обязательно. Она и сама нас найдет. Достаточно лишь повременить немного...

Потайная дверь отворилась, и мы вывалились наружу, обессиленные, но живые... пока еще живые — но сейчас нам дела не было до этого «пока». Что уж там с нами стрясется снаружи — там, куда нас так упорно гнали... да какая разница! Свежий воздух лился в мою гортань жуткой обжигающей сладостью... проваль — это было больно! Больно, больно... куда больнее, чем там, в подземельях, от ядовитого дыма... проклятая отрава вполовину такой боли не причиняла... такой убийственной боли... я заставлял себя дышать точно так же, как заставлял только что идти... вдох... и выдох... чем быстрей я избавлюсь от яда, тем скорей боль отступит... вдох — а-а, ч-черт... и вы-ыдох... если не дышать, не так больно, но если я не буду дышать... вдох... я помру, и Тхиа мне этого никогда не простит... и выдох...

Я попытался приподняться с земли, на которую упал невесть когда... вдох... и снова упал, и потерся щекой о колючую острую осоку... выдох...

— Кинт! — оклик Тхиа не был испуганным — всего лишь предостерегающим... но Тхиа — это вам не Сахаи Нену, и он никогда не назовет меня «Кинт» без причины... и то должна быть страшная причина.

Подобное отрезвляет и заставляет собраться куда верней, чем исцарапанная осокой морда. Чем все отданные самому себе приказы. О да, верней — и гораздо, гораздо быстрей. Это кто тут по земле ползал мгновением тому назад? Я взвился на ноги, как встрепанный. И дыхание восстановилось, и глаза видят. Болят, конечно так распрозверски, словно я их горчицей вымазал, но — видят.

Лучше бы не видели.

Противников было много. Больше, чем мне по силам. Больше, чем мы в тот день одолели вместе с Лиахом — а ведь он был не просто вооружен, но и силен, и на его стороне было преимущество внезапности. Даже для меня то, что он сделал, было неожиданно — что уж говорить о убийцах, ни один из которых не был воином... а эти — были. В каждом их шаге сказывалась многолетняя выучка... мне даже почудилось в их походке что-то до жути знакомое, но глаза видели нечетко... слишком нечетко, чтобы я мог понять, с чем мне довелось столкнуться.

Они текли, стелились, как давешняя отрава в подземелье — а нас было только трое... измученных, ослабевших, полуотравленных... трое. Но кому-то мы, по всему видать, показались грозной силой. Тому, кто выпустил на нас эту ораву. Нет, не ораву и даже не банду. Настоящие наемники. Профессионалы. Ишь, какая нам честь! Раздуться впору от спеси. Да вот не выходит...

Мы выбрались наружу... туда, где нас ждали... сдается, через любую другую дверь мы бы не выбрались вовсе. Никто не собирался рисковать. Смерть от яда в подземелье — или смерть от множества клинков, ожидающих нас у единственного лаза. Ну до чего же мы опасные — прямо смех разбирает!

Я и засмеялся. И даже не закашлялся.

Лаан справа от меня еле слышно ахнул от изумления. Ну, что поделать. Не боец, и не был им никогда. И теперь уже не будет.

А вот Тхиа — тот меня понял. Он повторил мой короткий смешок — только более оскорбительно — и выпрямился. Я и не оглядываясь, спиной чуял, что выпрямился. Правильно. Сейчас мы будем дорого продавать наши жизни, а делать это надо красиво и умело. Так же красиво и умело, как и все остальное. Смотри и учись. Человек всегда должен быть готов к новому знанию. Даже если жизни ему осталось вдоха эдак на три. Впрочем, ты и сам наверняка умеешь стоять до последнего... разве нет? Я тоже. Значит, будем не уметь вместе. Вдвоем у нас наверняка получится.

Я выхватил из-за пазухи мою наголовную повязку, привычным движением ударил ее об колено, чтобы развернуть, и с заученной быстротой надел. Это в отравленной крысоловке помирать можно всяко — а в бою жизнь за жизнь торговать я собираюсь при всех регалиях. Кстати, не так уж они и бесполезны. Повязкой при случае задушить можно. А из моего фамильного перстня получится недурной кастет.

Странное промедление шатнуло смыкающийся строй. Что, парни — не доводилось вам полудохлых Патриархов приканчивать? Нет? Тогда вам предстоит нечто весьма поучительное. Вы готовы к новому знанию?

— Таар-лайх! — каркнул я.

И лишь мгновением спустя запоздало понял, что за слово пропихнулось через мое изорванное кашлем горло.

Я не хочу умирать от руки безымянной толпы. Я хочу, я имею право знать, кто пришел по мою душу. Все верно. Но почему, почему я не крикнул просто: «А ну-ка, назовись, кто тут есть!»? Почему с моих губ слетело повелительное «таар-лайх» — словно плевок кровью в лицо? Почему я крикнул то, чего они даже понять не смогут? Совсем рехнулся, Кинт. Отравы надышался, вот и сдурел. Повязку патриаршую слишком туго стянул, вот последние мозги и выдавил.

— Дани Фарран, господин Патриарх!

Что это? Почему мне мерещится? Почему парень, стрелявший в меня со стены, валится передо мной на колени?

— Десс Кахари, господин Патриарх!

Так, и этот... Кахари... тоже. Что здесь происходит?

— Анинару Лагата, господин Патриарх!

О Боги всеправедные... походка! Походка их... вот почему она показалась мне такой знакомой!

— Ронх Виану, господин Патриарх!

Ни я, ни остальные патриархи так и не нашли следов четвертой ветви Королевской школы. Так, словно ее воспитанники и вовсе сгинули. На что надеяться не приходилось. Поисков мы не оставляли. И вот я нашел, где не искал.

И то, что я нашел, пугало меня навзрыд.

Только что я был готов умереть в бою, и страшно мне не было. Теперь ни мне, и никому из нас троих смерть не грозила — но я едва не обеспамятел от жути.

Так вот какой судьбы боялся для своих воспитанников мастер Дайр! Вот откуда, из какой пропасти... пусть даже с ее края! — он швырнул школу на мои плечи едва не предсмертным усилием! Вот почему ему плевать было, не раздавит ли меня нежданная ноша — и правильно! Хоть бы она меня и раздавила... все лучше, чем то, что я вижу перед собой! Не банда, нет. Гораздо хуже. Я и представить себе не мог, чтобы настолько хуже... неужели это могло случиться с нами?

— Валари Нейк, господин Патриарх!

Как там мне Хайет рассказывал? Они убили своего мастера и сбежали. Превратились в банду. Так?

Нет, не так. Не превратились. Хотя надо отдать им должное, очень старались. Настоящие бойцы. Таких напополам разруби — и каждая половинка будет сражаться самостоятельно. Они и сражались. Они даже убили своего мастера... почему я не был Патриархом уже тогда? Почему я не знал? Я убил бы его сам. Обязательно убил бы. Может, тогда я еще успел бы спасти этих людей.

Потому что они больше не люди.

Они — вещи.

— Кинт... ужас какой! — выдохнул Тхиа.

Он понимал.

Меня колотило. Уже не от страха — от гнева. Никто, никто не вправе делать с людьми такое! Их проклятый мастер, гори он в преисподней — во всех преисподних всех Богов! — сделал из них вещи. И, что самое омерзительное, теперь это мои вещи.

— Лину Байтеви, господин Патриарх!

Они так старались... так старались остаться людьми. Поодиночке им бы, может, и удалось... но они уже не умели жить поодиночке. Они и вообще не умели жить. Только сражаться и повиноваться. Они стали наемниками... кем еще могли стать люди, не имеющие больше своей воли? Приходится отдавать свое мастерство впромен на чужую. На ту, которая скажет: «Убей!» Великолепные орудия — в любой руке... и сейчас рукоять тычется в мою ладонь... и я вынужден сомкнуть пальцы.

Мерзость какая! Все эти годы даже не в душах их — в телах томилась тлетворная сладость... манящая отрава... зов, который не пересилить. Пытка, слаще которой нет. Повиновение тому, кто кажется им больше, чем просто человек... потому что он предварительно сделал их меньше. Это гад укоротил их. Он обрубил им ноги, и теперь они не могут стоять, они валятся передо мной на колени. Все как один.

— Бико Данн, господин Патриарх!

Рана в спину ныла по всей длине. Явственно до жути я ощущал взгляд мастера Дайра. До того явственно, что меня так и тянуло обернуться. Похоже. А, проваль — слишком похоже. Снова пораненная спина — и то спасибо, что стрелой. Что Патриархов не дерут... не то бы впору и спятить от сходства. Потому что снова, как и в тот страшный день, на меня ложится власть... тысячекратно более нежеланная. Снова тихий ветерок шевелит мои волосы. Снова я стою посреди двора, закаменев лицом. Снова у моих ног звучат имена. Но тогда я должен был сразиться, переломить, совладать — чтобы спасти. А теперь...

Теперь нужды нет ни сражаться, ни переламывать, ни подчинять. Они уже сломаны и подчинены. Знакомый окрик, привычная власть — и они идут на зов, как околдованные. Мастера своего они хотя бы убили... а на Патриарха навалиться кишка тонка. Боги, я же еле на ногах стою, я им не противник, тем более если скопом... а они — на колени! Бывшие мятежные рабы на коленях ползут под карающую длань... нет, хуже — одушевленные вещи возвращаются по своим ящикам! За что, за что этот ужас... они же примут все, что я с ними сотворю! Захочу наказать — повинуются, пожелаю простить — повинуются, на обочине брошу — покорятся, повелю сдохнуть — сдохнут... Боги, я и правда очень властная скотина, я и верно не прочь покомандовать людьми, даже навязать им свое хотение... но я не могу, я не хочу, мне жутко, мне противно, пусть это будет сон, предсмертный морок, что угодно — я не хочу владеть живыми вещами!

А кто меня спрашивать станет...

Нет, я не должен превозмогать, покорять, переламывать. А вот спасти я должен и теперь.

Еще бы я знал, как.

— Не-ет! Убейте их! Убейте!

Никогда бы не подумал, что дядюшка Кадеи способен на подобный фальцет. С перепугу, что ли? Поздно спохватился, голубчик. Теперь эти несчастные слышат только мои приказы. И ритуала даже под угрозой смерти не прервут. Разве что я велю им тебя прикончить прямо сейчас. Но я не велю. Твое счастье, что я не в силах переступить через сострадание. Не к тебе — к ним.

Нельзя им сейчас отдавать такого приказа.

А что можно?

— Госси Паррай, господин Патриарх!

Боги, неужели так-таки ни один из них...

— Кэраи Аррент, господин Патриарх!

Сердце мое так и бухнуло. Толчок его был резким, как пощечина, нанесенная изнутри.

Ах ты чудо мое наглое! До чего же я тебе рад — ты просто не поверишь.

Вот он, неподрубленный! Колени так и трясутся, лицо залито слезами — но он стоит. Он стоит, и голос его звенит ломким вызовом! Он стоит боком ко мне, вздернув подбородок и выдвинув плечо. И смотрит он мне в глаза — в глаза, черт возьми, а не в подбородок! Добро пожаловать, Кэраи Аррент! Тебя все же не удалось сломать окончательно... и ведь нельзя сказать, что не пытались.

Даже и после смерти мастера пытались.

Я же вижу.

Кэраи Аррент — единственный! — в повязке младшего ученика. Еще бы. И его единственного взяли на дело голым до пояса — чтоб все видели, во что обходится младшим ученикам непокорство. Да мне такая спина и в страшных снах не снилась... и никому из нас. Очень расчетливо били. Никак уж не в припадке гнева. Очень хладнокровно. И все равно просчитались.

Вот такой вот младший ученик. Многажды битый. Ежечасно унижаемый. Единственный уцелевший.

Спасибо, Аррент. Спасибо тебе за глоток нечаянной надежды. Уж если ты уцелел и не рехнулся за столько лет среди обезумевших вещей, то и я уцелею и не рехнусь.

Если хоть один избежал заразы — может, и остальные еще излечимы?

Может, я еще смогу им напомнить, что такое быть людьми? Научить их... Научить, проваль! С самого начала. С первого вдоха. Как учат новичков. Младших учеников. Сам я, быть может, и не управлюсь... но с таким старшим учеником, как Кэраи Аррент — почему бы нет?

С первого дня. С первого вдоха. С первого движения.

С самого начала.

Прямо сейчас.

Для первого вдоха любое мгновение годится. А то, которое прямо сейчас, всегда самое лучшее.

Аррента пошатывало, но он стоял. Я усмехнулся ему — и он усмехнулся мне в ответ. Лучшего подарка у меня, пожалуй что, и не было. Разве что кинжал Лиаха, летящий в горло жреца... хотя эта усмешка того кинжала стоит.

— Патриарх Дайр Кинтар! — спокойно произнес я (куда только подевалась хрипота в сорванном горле!) и добавил тем же будничным тоном. — На пальцы — начали!

Они повиновались так слаженно, как никогда не могли мои ученики. Ничего, парни, я еще научу вас дерзить и не слушаться. Чтоб такому остолопистому Патриарху да не дерзить — такого просто не бывает. И если Аррент, тот самый Аррент, что сейчас отжимается с удвоенным усердием, не нальет мне клею в ножны, я ничего не понимаю в людях. А я старше, и в людях я понимаю. Опыт какой-никакой есть. Но пополнить его не мешает. Так что мне очень интересно посмотреть, какая будет у Кэраи физиономия после этой проделки, когда он поймет, что я ему тем временем подсыпал чесоточного порошку в куртку. А, проваль — никогда не был силен в настолько дурацких шутках. А ведь придется. Человек должен быть открыт новому знанию.

Надо будет с Тхиа посоветоваться. Это по его части.

Только теперь Лаан позволил себе перевести дыхание так, чтобы я его услышал.

— Кинт, — произнес Тхиа очень странным голосом, — смотри...

Я посмотрел туда, куда указывала его взметнувшаяся рука.

Я-то думал, это у меня от гнева и ужаса так в ушах бухает. Ну у меня и самомнение!

Решетка ворот была опущена, но сами ворота распахнуты. И в их проем я видел, как летит к родовому замку Майонов конный отряд. Впереди всех, стиснув коленями бока лошади, мчался Наллен. А я и не подозревал, что королевский маг-эксперт — такой отчаянный наездник.

— Тхиа, — попросил я вполголоса, — распорядись, чтобы решетку подняли. А то ведь могут не догадаться.

Но решетку подняли и без приказа. Слуги дома Майонов ринулись к решетке, как к последней надежде на спасение... и я могу их понять. Я знаю, о чем они думали и что чувствовали, крутя подъемный ворот. Что чувствовал бы я и сам на их месте.

Зато я не знаю и не узнаю никогда, чего хотел бывший маг семейства Майон, взбежав на гребень стены и воздев руки для какого-то смертоубойного заклятья. Я никогда не узнаю, что за чародейство он собирался пустить в ход — потому что он не успел. Сразу шестеро всадников натянули луки на полном скаку. Одни Боги ведают, чья именно стрела поразила цель — и, надеюсь, воздадут благодарность неизвестному мне лучнику.

А когда маг со стрелой в горле перевалился через край стены и кулем рухнул вниз, дальнейшее не вызывало никаких сомнений.

Обычно сражение кажется долгим, если наблюдать за ним со стороны — особенно когда жизнь твоя зависит от его исхода. Но на сей раз все закончилось очень быстро. Даже неправдоподобно быстро. Может, потому, что и сражения толком никакого не было? Заговорщики сдавались, почти не сопротивляясь... пожалуй, им и в голову не пришло защищаться. Сопротивление имеет своим смыслом сохранить жизнь или честь... но осмысленные действия можно совершать только в осмысленном же мире. А их привычный, понятный, постижимый разумом мир рухнул бесповоротно. Мир же, в котором наемники падают на колени перед беззащитной жертвой, слуги подымают решетку безо всякого приказа, магов убивают обыкновенные лучники, а во двор на взмыленных конях влетает нежданно-негаданно вооруженный отряд... люди, которым было обещано совсем-совсем другое, сдавались тихо и безропотно.

Когда все окончилось, Тхиа молча подошел к Наллену и протянул ему узелок с короной. Бывалому магу не требовалось разворачивать платок, чтобы понять, что в нем укрыто. Брови Наллена изумленно поползли вверх.

— Ну, мальчики, — только и смог выговорить он, принимая платок с короной, — ну, вы и...

Продолжить он не сумел: слов не хватило. Какой-то длинный сухопарый маг подскочил к нему с большим ларцом, крытым темным шелком с вышитыми оберегами.

— Покуда и этого довольно, — произнес Наллен, упрятав корону в ларец. — С остальным после разберемся. Постойте. — Тут взор его упал на Лаана. — А этот молодой человек откуда здесь взялся?

Наллен окинул Лаана пристальным тяжелым взглядом, от которого человек виновный или попросту слабодушный тут же захотел бы скукожиться и спрятаться куда-нибудь. Лаан хотя и не скукожился, но слегка побледнел, закусил губу и выставил подбородок.

Я устало вздохнул и шагнул вперед, плечом оттесняя его в сторону. Никуда я шагать не хотел. Хотел я спать, есть и, пожалуй, умыться. Но не могу же я позволить запугивать своего вассала, не выяснив даже, в чем дело. Я ведь не только повелевать им поклялся, но и оберегать его. Вот же ведь проваль и распроваль! Не успел вассалом обзавестись, а уже от него и хлопоты, да притом в самое неподходящее время. А все Тхиа и его дурацкие шуточки. Увассалил бы Лаана сам, ему бы теперь и отдуваться. А я ведь даже не знаю, как именно следует вступаться за вассала. Вот прямо сейчас и узнаю. Кто это говорил, что человек должен быть открыт новому знанию — неужели я? Быть того не может.

— Что вы хотите от моего вассала? — сдержанно и сурово (надеюсь, во всяком случае, что именно так) поинтересовался я у мага и зевнул.

Наллен, которого я и прежде мысленно прозвал сомиком, так выпучил глаза от изумления, что приобрел вид уже окончательно рыбий.

— Вашего... о-охх... — простонал он. — Мальчик мой, вы великолепны. Вашего... нет, это просто неслыханно! Прелесть какая... нет, ну какая прелесть! И вполне во вкусе Шенно, вполне. Адмирал будет просто в восторге.

Он почесал переносицу и сдержанно, деликатно фыркнул.

— Успокойтесь, дружочек, — с явным трудом подавляя смешок, заверил он. — От... э-ээ... вашего вассала мне ничего не нужно. Разве что вы дозволите ему рассказать мне все, что он знает о заговоре... ведь вы дозволите, а? Сей молодой человек наверняка кое-что знает...

— Знаю, — подтвердил Лаан, коротко блеснув белозубой ухмылкой. — И даже больше, чем кое-что.

— Дозволяю, — буркнул я и отвернулся.

Пусть рассказывает хоть до послезавтра. Главное, что мне при этом присутствовать вовсе не обязательно. Не то чтобы мне любопытно не было — любопытно, и еще как. Но сейчас мне не до заговорщиков — тем более, что их уже переловили. Есть у меня заботы и понасущнее. Так что всем и всяческим тайнам придется обождать. В том числе и тайне Лаановых настроений. Ну ведь только что белый был, как исподнее — и вот, пожалуйста: не успела краска в лицо вернуться, а он разухмылялся... с какой, спрашивается, радости? И Наллен чем удивлен? Вассалов он, можно подумать, не видывал. Но обо всех этих странностях я успею расспросить попозже, странности от меня никуда не уйдут. А теперь мне пора и за дело взяться.

Все мы взялись за дело. Наллен утянул куда-то Лаана, прямо на ходу осыпая его торопливыми вопросами. А я... мне как Патриарху было кем и чем заняться. Я только и успел, что стянуть с кухни позабытый в суматохе пирожок и перекусить наскоро: ведь кроме половинки лепешки, у меня со вчерашнего утра ни кусочка во рту не было. Бегать натощак за злодеями по лесам и оврагам я готов, а вот учеников наставлять натощак — это свыше человеческих сил.

Тхиа тем временем производил розыски в семейных документах: хоть он давно и не был дома, а соображал в них все же получше Наллена или, тем более, меня. Раздобыв в тайниках дядюшкиной спальни пачку писем, он отправился в отцовский кабинет, чтобы там их разобрать и сверить с другими документами того же времени — да так и заснул прямо за столом, рассыпав волосы по свиткам пергамента. Во всяком разе, когда я, усталый до полного изумления, заявился в кабинет, он спал, уронив голову на стол.

Заслышав мои шаги, Тхиа вскочил, как встрепанный, и окинул кабинет таким диким взглядом, что я невольно испугался.

— Что с тобой? — вырвалось у меня.

— Сон... — медленно произнес Тхиа, словно бы не вполне веря собственным словам. — Это сон был... только сон... приснилось...

Он прерывисто вздохнул, нашарил рукой край стола и вновь сел, держась за стол, чтобы не упасть.

— Эй! — Я схватил первый попавшийся свиток и принялся обмахивать Тхиа. — Очнись!

— Я... нет, ничего, — трясущимися губами произнес Тхиа. — Приснилось, понимаешь? Просто приснилось.

— Вижу, — проворчал я, присаживаясь на край стола. — После такого дня не диво, что кошмары снятся.

— А это не кошмар был, — возразил Тхиа. — Это... другое. Понимаешь, мне снилось, что я сплю...

— Уже страшно, — съязвил я, пытаясь ехидством подбодрить Тхиа. Но тот был по-прежнему серьезен.

— Сплю, — упрямо повторил он. — В своей спальне. А потом просыпаюсь. Не на самом деле, во сне просыпаюсь. И вижу, что дверь открыта. Я хочу встать и закрыть ее... а ее нету, и стенки нету... в смысле она есть, но ее нету, и ни одной стенки нету. И все-все видно — как Лаан с Налленом беседуют, как ты во дворе бедолаг этих гоняешь... а по коридору идет отец, и заходит в мою комнату... через дверь, которой больше нет... и улыбается...

Я вздрогнул. М-да, узреть во сне господина Майона Хелойя в виде улыбающегося покойника... от такого и самое мужественное сердце захолодеет.

— Ты не понял, — помотал головой Тхиа, верно истолковав мое движение. — Он по-другому улыбался. Так, как все люди.

Представить себе подобную улыбку на лице господина Хелойя я не мог. Ну не мог, и все тут. Воображение отказывало. А вот представить себе причину сна — мог, и даже очень. Бедняга Тхиа! Хоть во сне, хоть бы и посмертно, увидеть на лице отца ту улыбку, что так и не увидел ни разу при жизни.

— Только сперва он не мне улыбался, — продолжил Тхиа, — а тебе.

Что-о?!

— Смотрит на тебя через стену и улыбается. И говорит: «Хороший мальчик».

К тому, что меня в этом доме все, кому не лень, называют мальчиком, я уже привык, но от приснившегося мертвеца, по правде говоря, не ожидал. Мальчик... да еще хороший!

— А потом он мне тоже улыбнулся и говорит: «Передай ему, что в поединке он победил».

Неужели... не может быть! Нет! Ведь я еще не умер... или мне это только кажется? Ни один покойник не может так зверски хотеть жрать. Или все-таки может? В конце концов, что я знаю о покойниках?

— А потом усмехнулся, ну вот прямо почти как ты, и сказал, что для победы в поединке умирать вовсе не обязательно. Я спросил, про какой это он поединок говорит, а он ответил, что ты сам все расскажешь, потому что родня промеж собой в таких делах не скрытничает. Недолжное это поведение.

Недолжное... нет, что ни говори, а приснился Тхиа именно господин Хелойя, а не кто-то другой с его обличьем. Только вот о какой родне он речь завел?

Впрочем, ожидать от сонного видения разумной логики — верх дурости. И так уже сон на диво связный при всей своей нелепости.

Нелепость. И никак иначе. Что бы там ни думало по этому поводу мое тело, облившееся холодным потом.

— А потом он руку мне на плечо опустил... теплая рука, живая, как есть живая... и по голове погладил. — Тхиа нервно сглотнул. — А потом опять посмотрел на тебя через стенку, вложил мне в руку камешек какой-то на цепочке и говорит: «Отдай Кинтару непременно. Я бы сам отдал, но он сейчас не спит. Он этой вещью распорядиться сумеет правильно. Пообещай, что как он придет, ты сразу и отдашь. Я тогда буду за тебя спокоен». Я обещал... а он опять улыбнулся, помолчал немного, волосы мои потрепал и вышел, и дверь закрыл... и тут дверь открывается сразу же, и ты входишь.

— И что я делаю? — спросил я.

— Сюда входишь, — объяснил Тхиа. — В кабинет. Не во сне, а на самом деле.

Нелепость, морок! Но как же полностью сталкивается с действительностью сонное наваждение... немудрено испугаться.

Я утер пот со лба, не таясь. Рубашка моя при этом движении слегка распахнулась. Тхиа внезапно вскрикнул и уставился на меня.

— Что это у тебя? — странным, замороженным каким-то голосом спросил он.

— Где? — удивился я.

Вместо ответа Тхиа дрожащими пальцами ухватил мою руку и поднес к моей шее. Не успел я удивиться его странному поведению, как мысли о нем вылетели из моей головы — ибо я именно что удивился, всерьез и по настоящему.

Рука моя нащупала на шее цепочку с тяжелой висюлиной. Цепочку, которой там никогда не было и быть не могло.

— Сразу, как только ты войдешь... — отсутствующим голосом произнес Тхиа. — Значит, не сон...

— Послушай, — нерешительно произнес я. — Давай мы покуда штуку эту трогать не будем, ладно? Страшно все-таки. Сначала Наллену покажем, хорошо?

Тхиа кивнул молча. Молчал и я. Говорить мне не хотелось. Спать — тоже.

— Ты мне вот на что ответь, — не подымая головы и не глядя на меня, осведомился Тхиа. — О каком поединке он говорил?

А, проваль — сказать, что я покраснел... это еще ничего не сказать. Вызвать на смертный... вернее, на посмертный бой несчастного покойника, чтоб ему во гробе мирно не лежалось — это я сумел. А вот как признаться сыну вызванного, что втыкал в погребальные одежды Иглы Вызова?

Не знаю, как мне удалось рассказать Тхиа, почему я решился на вызов и когда его осуществил. Тем более не знаю, как мне удалось не запинаться на каждом слове.

— Одного не понимаю, — вздохнул я, когда рассказ мой окончился. — Как это я победил, не сражаясь, и при чем тут родня?

— Не сражаясь? — поднял бровь Тхиа. — Ну-ну. Столько лет и без продыху... хотел бы я знать, в таком случае, что ты назвал бы сражением? Наверняка что-то совсем уж несусветное. А родня тут очень даже при чем.

Он замолчал, и я даже не стал его переспрашивать; только посмотрел на него устало и растерянно.

— Сделай одолжение, — ехидно попросил Тхиа. — Достань две Иглы. Нет, не спрашивай, зачем, просто достань, не глядя.

Я пожал плечами, протянул руку и вынул из пустоты две Иглы.

— А теперь разожми руку и посмотри, — скомандовал Тхиа.

Я послушно разжал руку — и обомлел. Навершие одной Иглы было мне привычно: цвет морской волны и серебро. Но вот вторая... вторая вспыхнула перед моим изумленным взором синевой и золотом.

— Видишь ли, — с язвительной обстоятельностью пояснил Тхиа, — ты ведь все три Иглы использовал. Смертный вызов. А если в таком бою противники друг друга все же не убили, они становятся братьями. Братьями по той крови, которая смешалась в сражении. Обычай такой. Ну а раз вы с отцом друг друга не убили... сам понимаешь.

— Ну да, — тупо кивнул я. — Он не от моей руки умер, а я покуда и вовсе живой... но ты уверен, что поединок был?

— Уверен, — очень серьезно произнес Тхиа. — Был. Ты ведь и сам знаешь, только еще не понял. И отец так сказал. А еще... я не говорил тебе, потому что не понял тогда, во сне... он сказал, что ты освободил его посмертие.

Я осторожно положил на стол синюю с золотом Иглу. Помедлил немного и положил рядом с ней вторую.

Не знаю, что можно ответить на такое.

По счастью, отвечать мне не пришлось. В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Тхиа.

Я ожидал увидеть кого-нибудь из слуг, но в кабинет вошел один из помощников Наллена.

— Господин маг зовет вас отужинать с ним, — сообщил вошедший.

Мы с Тхиа переглянулись. Отужинать?! Это же сколько времени... да. Действительно, отужинать. Хорошо хоть, не позавтракать.

Королевский маг встретил нас возле стола, нагусто заставленного разнообразной снедью. Лаана зато нигде видно не было — ни за столом, ни возле, ни, судя по всему, под ним.

— Вассала вашего я отпустил отсыпаться, — сообщил Наллен, правильно истолковав мой взгляд; полные рыбьи губищи «сомика» на сей раз не вздрогнули в улыбке на этих словах, хотя нечто подозрительное в краешках его рта мне все же почудилось. — Пусть отдыхает. Слишком уж много ему пришлось пережить... а потом, соответственно, и рассказать. Сразу же возникла надобность побеседовать с другими... э-э... участниками событий.

— В том числе и с нами? — на правах старшего уточнил я.

— С вами — обязательно, — подтвердил Наллен. — Только подкрепиться я предлагаю до беседы, а не после.

— Это хорошо, — почти промурлыкал Тхиа, принимаясь за еду. — Второй вечер подряд вести разговоры на пустой желудок за полным столом я бы, пожалуй, затруднился.

После вчерашнего вечера вид накрытого стола, и верно, к разговорам не располагал. Я был уверен, что с воплем прыгну в первое же блюдо с головой и не вынырну, пока всего не слопаю. Однако верх взяли не желания, а привычки. Те самые, которые воспитывал в нас мастер Дайр. Отловив Фарни Лонса за истреблением очередной порции невесть где раздобытых сластей, Дайр заявлял неизменно: «Мальчики, если вы еще не поняли, чем воин отличается от солдата, запомните раз и навсегда. Солдат должен уметь, даже если он сыт под завязку, съесть все, что ему дадут и попросить добавки — кто знает, когда ему доведется в следующий раз поесть? Может, только послезавтра. А воин должен воспитывать в себе воздержность — кто знает, когда ему в следующий раз придется голодать? Может, уже послезавтра». После подобных сентенций к обеду мы едва притрагивались. Воины, все до единого. Вот и я сейчас — нет бы опустошить миску на один глоток! — сижу и аккуратно прикусываю край лепешки. Солдатом мне не быть никогда, ясней ясного. Тут уж мастер Дайр, как и во всем прочем, постарался на совесть.

О Тхиа и говорить нечего. С таким воспитанием давиться и чавкать от жадности просто невозможно. Схватить жареную баранью ногу и обглодать ее за один присест, не переводя духу — это же вопиюще недолжное поведение. Да. Именно вопиюще.

Как, впрочем, и пренебрегать делами. Едва утолив наскоро первый голод, Тхиа предъявил Наллену свою находку. То были не свитки, среди которых я его нашел, а стопка бумаг, подшитая книжечкой и переплетенная. Наллен заглянул в нее, пролистал пару страниц, присвистнул, вытянув губы толстенной трубочкой, разогнул книжку посередине и замер, впившись взглядом в искомое.

— Ну да, ну да, — бормотал он. — Этого и следовало ожидать... да, это подтверждает... это, безусловно, подтверждает... но до чего же все странно сошлось! Никогда не сталкивался с подобным убийством. Удивительная случайность.

— Так все же убийство или случайность? — поднял бровь Тхиа.

— Это как посмотреть, — развел руками Наллен. — Что здесь случайно, а что преднамеренно... да и намерений таких иначе как по самой дикой случайности не встретишь. Начать с того, что господин Кадеи при всех своих способностях интригана неимоверно глуп. Просто невероятное что-то. Нельзя иметь так мало мыслей. Батюшка ваш покойный не в пример его умнее... вот только ум у него очень уж особого свойства.

Наллен умолк и на мгновение потупился. Нелегко в глаза говорить сыну покойного неприятную правду о его отце... особенно если это действительно правда.

— Продолжайте, — чуть глуховато молвил Тхиа. — Я ведь об этом свойстве тоже небезызвестен.

— Да... — вздохнул Наллен. — Понимаю. Рука у господина Хелойя была тяжелая, ну и сам он человек нелегкий... да. Очень своеобразная личность. Необычайно властная. Беда в том, что, как и все властные по натуре создания, он совершенно не знал ни жизни, ни людей, даже самых близких. Хозяевам жизни некогда узнавать, что это за штука такая — они слишком заняты: они ею распоряжаются. Им некогда узнавать людей — они людьми повелевают. Приказывают, командуют, обтесывают, переделывают и все такое прочее...

А вот это тебе не худо бы запомнить, Дайр Кинтар! Командовать, обтесывать и переделывать — твоя повседневная работа, не так ли? Вот и запомни, что бывает, когда распоряжаются, не удосужившись узнать...

— И любой, кто прикинется послушным, обведет неглупого, в сущности, а то и умного хозяина жизни вокруг пальца. Властные натуры — народ ограниченный. Вот и получилось, что господин Кадеи — несусветный ведь дурак — провел вашего отца с легкостью. Господину Хелойя можно было скармливать любую чушь — лишь бы выглядела она должно и сообразно.

Тхиа кивнул.

— А чуши требовалось много, — продолжал Наллен. — Господин Кадеи нуждался в деньгах, в старинных манускриптах... да много в чем. Очень уж ему хотелось не только участвовать в заговоре, но и возглавлять его. Ума дядюшке на это все же недоставало...

— Как сказать, — зло фыркнул Тхиа. — Если припомнить остальных его соучастников, то дядюшка у них за мудреца сойдет!

— За пройдоху, — поправил Наллен, — а на одном пройдошестве во главе заговора все же ненадолго удержишься. И тут на свое счастье господин Кадеи откопал в семейных летописях сведения о сокровищах Черного короля. О короне в летописях не было ни словечка, но у дядюшки и без того голова пошла кругом.

— Представляю себе, — скривился Тхиа.

— Навряд ли, — возразил Наллен. — Представить себе ход мыслей кромешного дурака — задача, для умного человека непосильная. Во всяком разе, сокровища следовало извлечь. Покуда дядюшка ломал голову, изыскивая подходящий предлог, чтобы порыться на семейном кладбище, все прочие гиганты ума начали съезжаться в замок — ведь им тоже была обещана доля! А если господин Кадеи выкопает клад в одиночку, то весь себе и заграбастает. Кинет подельщикам жалкие крохи — и довольно с них. Одним словом, гости собрались в замке не на поминки, а задолго до похорон, даже до смерти господина Хелойя.

— Такая орава? — изумился я.

— Именно, — кивнул Наллен. — И не в том беда, что орава, а в том, что незваная. А главное, ни один из этих людей к числу обычных гостей этого дома не относился. С высоты положения Майона Хелойя, что полный дом золотарей и кожевенников назвать, что этих — разницы, почитай, никакой. Это даже для разумения господина Хелойя показалось странным. Поначалу дядюшка еще ухитрялся отговариваться... ну, а после не сумел. Есть все же предел благоглупостей, дальше которого даже и умный человек взбунтуется и потребует объяснений.

— И отец их потребовал, — дернул ртом Тхиа.

— Потребовал, — кивнул Наллен. — И не получил. Толковых, я имею в виду. К тому же дядюшка кое о чем во время разговора по своей врожденной дурости и трусости сболтнул, а кое о чем господин Хелойя и сам догадался. Он ведь и в самом деле был умен. Решающих доказательств у него не было, иначе мешкать бы он не стал, а расправился со всеми незваными гостями, да и с родственничком загребущим, без труда.

— Понимаю, — с горечью произнес Тхиа. — Рассаживать по темницам на основании одних только подозрений — это недолжное поведение.

— Увы, — вздохнул Наллен. — Однако он все же потребовал, чтобы дядюшка выметался прочь, а заодно и неуделков своих прихватил. Крутой разговор состоялся. Очень. Заговорщики были перепуганы насмерть: господин Хелойя пребывал в таком неистовом гневе, что мог их не только вышвырнуть, но и перебить.

— Пожалуй, — заметил Тхиа. — Схватить — нет, а просто поубивать под горячую руку... пожалуй.

— Дело было вечером, и господин Хелойя, как всегда, записывал события дня в свой дневник, — Наллен указал на книжечку. — Дядюшка перепугался вконец: а что, если глава рода Майонов заодно письмо королю напишет обо всяких там подозрительных странностях? Кстати, по этой последней записи судя, он и собирался. Выхода не было, оставалось только убить хозяина дома... заодно и повод порыться на кладбище появится — да тут и думать долго не о чем!

Тхиа передернуло от отвращения. Меня, признаться, тоже. Такой смеси трусости и жадности мне еще не доводилось встречать.

— Ваш домашний маг наложил заклятье на кувшин с вином, — продолжил Наллен. — Заклятие гнева. А потом отловил слугу, дал ему кувшин — на подносе, разумеется, не прикасаясь — и заявил, что господин велел отнести ему вина. Слуга, естественно, побежал опрометью — а кто из слуг этого дома поступил бы иначе?

Мы с Тхиа вздохнули в унисон. Действительно, никто.

— Ваш маг неплохо изучил своего хозяина, — вздохнул Наллен. — Расчет безошибочный. Что может сделать господин Хелойя, будучи в ярости, если он велел себя не беспокоить, а к нему нахально вламывается слуга с подносом?

— Только одно, — грустно, но твердо произнес Тхиа. — Схватить кувшин и ахнуть им слугу по голове.

— Так он и поступил, — подтвердил Наллен. — Он и сам находился в последнем ярусе гнева, дальше уже просто некуда, человеческому телу большего просто не выдержать. А тут еще и заклятие неистового гнева на кувшине. Господина Хелойя просто удар хватил, едва он прикоснулся к кувшину. И никаких погибельных чар. Естественная смерть — и, что немаловажно, при свидетеле. Ни обычному эксперту, ни магу, искать нечего. Ни следа черной магии... вообще ничего. А гневом и яростью в этом доме все пропитано до основания.

А вот об этом можно было и не говорить. Кому, как не Тхиа, знать этот дом... да он и знает.

— Вас, господин Майон, вызвали домой, чтоб никаких подозрений не возникло, да и меня затем же. Дело я им затянул: при мне могилу не вскроешь. Да и вас ожидали в одиночку — а вы со спутником приехали, да еще с таким. Двоих охмурять не очень сподручно. Первоначально предполагалось вас усыпить и уж тогда вскрывать могилу — ну, а тут случай подвернулся: я наконец-то уехал, а вы меня сопровождаете. Чем полагаться на сонные зелья или там чары и ждать до ночи, так уж лучше выкопать клад прямо сейчас, а отговориться тем, что могилу выкопали для покойного. — Наллен усмехнулся. — Невтерпеж им стало до трясенья в руках. Чтобы поскорей до клада добраться... вроде как до наследства, что ли...

Что верно, то верно. Очень господам заговорщикам не терпелось. Это ж последнего ума надо лишиться, чтобы так сразу свою полученную при дележке долю драгоценностей на себя понацепить. Или так они друг дружке не доверяли, что оставить без пригляду побоялись — вдруг да своруют подельнички? Нет, прав Наллен, прав: догадываться, что может взбрести в голову дуракам — последнее дело. Главное, не угадаешь ведь нипочем, а только зря мозги намозолишь.

— К слову сказать, о наследстве, — вспомнил Тхиа. — Кинтар, покажи-ка господину магу свою долю — пусть скажет, что это такое.

Я послушно потянул из-под рубашки золотую цепочку с висюлиной.

— Стой! — не своим голосом взвыл Наллен, и рука моя замерла на полпути.

— Откуда... откуда это у вас? — шепотом спросил Наллен.

— Я же говорю, — напомнил Тхиа. — Это его доля наследства Майонов. Передано из рук в руки, не сомневайтесь.

— Не двигайтесь, мальчики, — предупредил Наллен, хотя нужды в том не было; осторожно, бочком, подобрался ко мне, медленно протянул руку к висюлине, пробормотал заклятие, сомкнул пальцы вокруг нее и вновь разжал — с видимым облегчением.

— Мальчики, мальчики, — с укоризной произнес Наллен, вытирая холодный пот. — Разве так можно? Если получаешь подобное наследство, да еще из рук в руки, не худо бы спросить сперва, как с ним следует обращаться.

— А что это такое? — вновь поинтересовался Тхиа.

Наллен воззрился на него с неподдельным изумлением.

— Мы успели получить эту штуку, и только, — сообщил Тхиа. — А вот узнать — нет.

— Это, — медленно и веско произнес Наллен, — Ключ-камень замка Майонов. То, на чем замок стоит. Чем можно, если крайний случай придет, разрушить его до основания. И вы...

Договорить он не успел. Распахнулась дверь, и нашему взору явил себя перепуганный слуга.

— Господин! — взмолился он при виде Тхиа. — В Лиловом кабинете потолок обвалился!

— Чего и следовало ожидать, — заметил вполголоса Наллен, покосившись на Ключ-камень у меня на цепочке.

— Пожалуй, мне следует все же пойти взглянуть, — вздохнул Тхиа, подымаясь из-за стола.

Когда он вышел, Наллен не погрузился в молчание — отнюдь нет! Он закидал меня вопросами... но я не мог рассказать ему всего. Вот вернется Тхиа, сам пускай и решает — о чем следует рассказать, а что может и должно остаться втайне. И уж о вызове поведать я мог Тхиа, но никак не Наллену. Во всяком случае, сейчас.

— Постойте, — поднял руку я, — прошу вас. Об этом мы поговорим, когда вернется Тхиа, обещаю... но и мне вас тоже есть о чем спросить... да что там — я попросту обязан! Каким боком ко всей этой грязной заварушке относится мой вассал?

Губы Наллена раздвинула широчайшая улыбка.

— О-о, мальчик мой, — протянул он, явно наслаждаясь предвкушением. — Ваш вассал, знаете ли — это очень особый случай.

И вправду — особый.

История Лаана была самая для смутного времени обыкновенная — а время санхийской резни иначе как смутным и не назовешь. Особенной ее делали два обстоятельства.

Во-первых, Лаан был магом, хотя и почти необученным — об этом, впрочем, я уже догадался, покуда мы втроем таскались по подземельям.

А во-вторых, полное его имя было Ларран, и имя это во всем королевстве имел право носить один-разъединственный человек. Тот, чьего старшего брата я в горячке боя и бессонницы едва опознал по профилю на золотом монетном кружочке.

Услышав от Наллена эту сногсшибательную новость, я совсем уже было собрался мысленно изругать себя за то, что снова не узнал отпрыска королевского рода сразу в лицо, но вовремя опомнился. Не узнал — ну так и что? Не очень Лаан на своего старшего брата и походит, кстати говоря. Нет, что-то общее есть в разрезе глаз, в линии скулы... так мало ли кто на кого похож? Надо совсем из ума выйти, чтобы искать в первом встречном кандальнике черты столь неожиданного сходства.

А вот Наллен Лаана сразу узнал, с первого взгляда, хотя и видел его в последний раз, когда тот был совсем еще ребенком. Зато именно Наллен малолетнего принца и обучал основам магии — а лица учеников не забываются. Проживи я хоть сто, хоть тысячу лет — и то в мимохожем старикашке с трясучим подбородком узнаю, не смогу просто не узнать, загорелого мальчишку, которого учил когда-то держать в руках боевой цеп.

Вот и Наллен мгновенно понял, кто перед ним — а поняв, ужаснулся. Похищенный когда-то в раннем детстве принц ныне мог представлять собой наижутчайшую угрозу. Если бы не кладбищенская придумка Лаана...

Теперь я лучше прежнего осознавал, что Лаан действительно не боец и никогда им не будет. Попросту не сможет. Никогда и ни по каким причинам он не сможет сражаться — потому что все потребные для этого силы он уже истратил на другое. На то, чтобы стоять насмерть.

А стоять насмерть ему довелось куда дольше, чем это вообразимо.

Похитили Лаана санхийцы. Удивительное дело, до чего всех мятежников волнует видимость законности. Сбросить с престола одного короля-подростка, чтобы посадить туда другого, и вовсе ребенка, но тоже как бы законного... нет, я этой логики никогда не пойму. Если следовать ей, полная несуразица выходит. Вроде того, что если на краденые деньги законно купить, скажем, штаны, то и самой кражи как бы и вовсе не было: за штаны ведь честно заплачено, господин судья!

Очевидно, так санхийцы и полагали. Им нужен был законный потомок правящей династии — но воспитанный притом в своем, нужном духе. И похищенного Лаана принялись воспитывать...

Какое чутье на правду нужно иметь, какой острый разум, чтобы распознавать даже самомалейшую ложь — и какую стойкость, чтобы не поддаваться ей... нет, Лаан и в самом деле существо особенное. Почти всю свою сознательную жизнь прожить в окружении постоянного вранья, во власти врагов, которые навряд ли посовестятся тебя уничтожить, если это будет в их интересах — и не сломаться, не исподличаться, не утратить себя ни в чем!

Притом же магия Лаана не могла помочь ему и в мельчайшей малости: ее-то как раз сковали в первую очередь, куда раньше, чем тело. Чего только Лаан не перепробовал, чтобы освободить ее! Хотел бы я знать, что за наитие подсказало ему единственные спасительные слова?

Санхийцев, само собой, разгромили — но юный Ларран найден не был. К тому времени, когда королевские войска уничтожали последний оплот санхийцев, Лаан уже находился в руках пиратов, которые его у мятежников попросту похитили. От пиратов он попал к их ставленнику Фаннаху, но пробыл в его столь памятном мне замке недолго: сообщники по заговору решили, что смогут использовать кроткого, безвольного, во всем покорного принца с большим толком. Никогда еще никто так не заблуждался в отношении другого человека. Даже не случись нас с Лиахом и Кеану в замке мага, даже увенчайся заговор успехом, прожить этому успеху оставалось бы сущие дни, а то и часы. Если бы заговорщики взгромоздили Лаана на трон, их поджидало такое беспредельное разочарование, что и помыслить страшно.

Однако Лаана — которого давно уже считали не без вести пропавшим, а погибшим — не нашли и после разгрома заговора Фаннаха и прочих. Когда я рубился в королевских покоях, Лаана ни в столице, ни в доме кого-либо из главарей не было. Для пущей сохранности его переправили в провинцию. В самую глухую дыру, какая только сыскалась. И вот там всякие мелкие сошки, о которых схваченные заговорщики на допросах не обмолвились и словом потому только, что не помнили о них — невозможно же упомнить всякую блоху, да еще по имени! — вот там эти уцелевшие неуделки и получили в свое распоряжение многострадального Лаана.

Может, они и не стали бы играть в заговоры снова. Один уже раз полюбовались, чем подобные игры кончаются, да вдобавок живы-целы... чего ж еще? Но как быть с таким страшным, сокрушительным орудием судьбы, как краденый принц? Неужто не попользоваться? Умники всякие поплатились головами... и правильно, и нечего было умничать, а вот мы умничать не будем, мы по-своему, по тихому... они нас презирали — и погибли, а мы — мы выживем и восторжествуем.

Львы были мертвы, и крысы собирались доказать покойным львам свою крысиную правоту. И почему ничтожества так рвутся что-то доказывать, пусть хоть бы и мертвецам?

А тут еще дядюшка Кадеи — и надежда на большие деньги. Не просто большие — невообразимые.

Местоположение клада стало известным — и заговорщики съехались к нему поближе, намереваясь ударить немедленно. И Лаана с собой приволокли... нет, я не удивляюсь, я не буду удивляться... потому что бесполезно... я не буду удивляться ничему. Хотя нет — одно меня все-таки удивляет. То, что Лаан не убил меня, когда пытался кандалами раскроить мне череп. Пережив подобное, промахнуться по первому встречному очень трудно. Наверное, я просто везучий.

Или это Лаану повезло. Наитие, осенившее его на кладбище, оказалось спасительным для всех. Стоило ему принести вассальную клятву, как его магия обрела свободу, хвала всем Богам — а иначе мы задохнулись бы в подземелье. Он спас нас всех.

А заодно и себя — потому что приносивший вассальную клятву хоть раз уже не имеет прав на престол. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже если вся правящая династия перемрет в одночасье. Наллен мог ждать от давно оплаканного и вновь возникшего своего воспитанника чего угодно и подозревать что угодно. В том числе и соучастие в заговоре. Он и подозревал. Несколько мгновений. Пока не услышал поистине волшебные слова: «Чего вы хотите от моего вассала?»

— Понимаю, — ошеломленно выдохнул я. — Это его и спасло. Раз он принес вассальную клятву, то лезть на трон всяко не собирается. Но разве это так смешно?

Наллен покачал головой.

— Нет, — со смаком протянул он. — Смешно другое. Мальчик мой, вы хоть знаете, что такое урожденный вассалитет?

— Да, — кивнул я, мучительно припоминая, что мне довелось услышать от Лиаха, пичкавшего меня геральдической премудростью, покуда я не двинул его связкой пергаментов по голове. — Есть клятвенный вассалитет... это когда присягу дают, как Лаан... Ларран мне присягал. А есть право быть потомственным вассалом, урожденным, из поколения в поколение... такие своему господину клятву не приносят, они и так его вассалы — правильно?

— Правильно, — подтвердил Наллен с самым благостным выражением лица, сцепив руки на животе. — А вы не забыли, что право на фамильную клумбу Шенно первым подтвердил младший брат тогдашнего короля — и с тех пор все Шенно являются потомственными вассалами принцев крови? Нехорошо, дружочек. Семейную историю надо знать.

А, проваль... Лаан был прав, и Наллен тоже. Это и в самом деле смешно. Вот перестанет у меня голова идти кругом, и я тоже посмеюсь.

— Простите, — покаянно произнес я, подымаясь из-за стола, — мне надо все это обдумать...

— Выспаться вам надо, мальчик мой, — улыбнулся Наллен. — Я и то гадаю, надолго ли вас еще хватит — а вы все сидите, как ни в чем не бывало. Идите уж, отдыхайте.

Выбравшись на воздух, я первым делом наскочил на Тхиа и Лаана — непростительно выспавшегося и бодрого Лаана. Да и Тхиа, успевший прикорнуть за столом, был возмутительно, с моей точки зрения, бодр. Ладно, товарищ по несчастью, я ж тебе сейчас устрою... тем более что именно тебе я и обязан этой геральдической закавыкой. Возьми ты Лаана в вассалы сам, и не пришлось бы мне выслушивать такую сногсшибательную новость, когда у меня и без нее голова пухнет. Ну, погоди ж ты мне...

— Тхиа, — окликнул я его. — Ответь мне на один вопрос. Вассал моего вассала — это кто?

— Это не мой вассал, — заученно ответил Тхиа.

— Неправильно, — мстительно сообщил я.

Лаан, знавший отгадку, скромненько помалкивал.

— Это... мой вассал? — удивился Тхиа.

— Неправильно! — злорадно заявил я.

— А тогда кто? — спросил окончательно сбитый с толку Тхиа.

— Вассал моего вассала — это я! — гордо и торжественно произнес я. А потом сел прямо наземь и разразился дурацким хохотом.

Следующие несколько дней я вспоминаю, как сквозь пелену. Слишком много всего надо было сделать прежде, чем трогаться в путь. Наллен без устали возился с горе-заговорщиками. Тхиа был занят похоронами. Я помогал ему разве что урывками: жуткое выморочное имущество убитого мастера требовало неусыпных забот. Пока еще имущество — у меня язык не поворачивался назвать это людьми. Людьми им еще предстоит сделаться... да если бы не Кэраи Аррент, я бы в те дни попросту рехнулся.

Оба мы, и я, и Тхиа, на свой лад получили наследство — и для обоих оно было тягостным. Впрочем, как распорядиться наследством Тхиа — а заодно своей в нем долей — я как раз знал. Главным было убедиться, что во всем замке Майонов, когда мы его покинули, не осталось ни одной живой души. А управлять Ключ-камнем Наллен меня научил.

Когда все мы отъехали от замка настолько уже далеко, что его тень даже ног наших не касалась, я повернулся к Тхиа. В горле у меня пересохло от волнения, но говорить я старался твердо и даже чуточку небрежно.

— У меня есть для тебя подарок, — произнес я с усмешкой. — Думаю, тебе понравится.

— Какой? — полюбопытствовал Тхиа, уже обретший былое равновесие духа. Это был прежний Тхиа, прежний до последней морщинки ехидного прищура... Боги, пусть я окажусь прав — потому что я собираюсь совершить необратимое.

И если сейчас, вот прямо сейчас я ошибаюсь, исправить мою ошибку не сможет никто и ничто.

— Какой? — повторил Тхиа.

Вместо ответа я воздел руку и простер ее в направлении замка. А потом разжал пальцы, подбросил Ключ-камень и позволил ему упасть.

Никогда мне не забыть этой чудовищной, равной ужасу красоты. Замок Майонов словно вздохнул и потянулся вверх, к рассветным облакам, туда, в летящее золото, в розовые и рыжие пряди небес. На какое-то мучительное мгновение он завис между небом и землей, распахнув двери от недоуменного восхищения — и лишь затем обрушился всей своей грузной тяжестью вниз, потрясая землю. Запоздалый грохот прокатился над нами, и тучи пыли ринулись вверх, в тот же самый рассвет, чтобы воссиять его отраженным румянцем.

Гробница обрела покой.

С трудом перевел я взгляд на Тхиа — и едва не заорал от облегчения. Я не ошибся! Растерянная улыбка Тхиа была такой невесомо легкой, словно и сам он взлетел под облака — и падать нимало не собрался. Ему ведь было за что держаться: пальцы его крепко сжимали рукоять старинного двуручного меча. Клинок первого из Майонов Тхиа забрал из храма по моему настоянию. Так будет лучше. Нет, не лучше даже — так будет правильно.

— Спасибо, — выдохнул Тхиа, не в силах оторвать глаз от места последнего упокоения его родового замка.

— Вот теперь никто не найдет ни проклятое сокровище, ни венец Рианхи, — только и вымолвил ошеломленный Наллен: когда я просил его научить меня управлять Ключ-камнем, я ведь не сказал ему, зачем.

— Отец был прав, — тихо произнес Тхиа. — Лучше тебя с этой долей наследства управиться просто некому. Даже и я сдуру мог бы поколебаться.

Можно подумать, я не колебался.

Но это совершенно не его дело.

Мы ехали долго, почти поминутно оборачиваясь — хотел бы я посмотреть на того, кто нашел бы в себе силы не обернуться! Даже ввечеру, на привале, только и разговоров было, что о падении замка. Все, буквально все судачили кто во что горазд обо мне и Ключ-камне... все, кроме Тхиа и Лаана. Тхиа блаженно молчал, пытаясь свыкнуться с тем, что теперь он свободен — отныне и навсегда. А у Лаана и без того было о чем поговорить.

Он наконец-то задал мне свой Священный вопрос.

Тогда, в неразберихе и неуверенности ночной встречи, он наверняка собирался спросить, не связан ли я с заговором, и тем покончить со своими сомнениями: хоть я и принял его вассальную приясгу, а значит, показал полную к заговору непричастность, сомнения у Лаана еще оставались. Вот только жизнь сама ответила на его незаданный вопрос, ответила быстро, решительно и полно.

Спрашивать теперь следовало о другом.

Все эти дни Лаан пытался понять, о чем же стоит меня спросить — и только сегодня, когда я обрушил замок, понял.

— Ты кто? — спросил Лаан, когда обряд Вопрошания был совершен.

Спросил с предельной искренностью — ответ был для него предельно важен... что ж, на его месте и я бы задал тот же самый вопрос.

Только я не на его месте, а на своем, и не спрашивать мне надо, а отвечать — а я понятия не имею, как ответить.

Кто я такой?

Еще бы я и сам знал...

Я... Младший патриарх... Шенно Дайр Кинтар... прах меня побери — кто я такой? Что я такое? Ведь если по правде отвечать, а не для-ради отбрехаться, если жизнь мою как следует обдумать — да ведь такую загогулину судьбы, такую придурь блажную и захочешь, а не вымыслишь! Учитель своего учителя Дайра, друг своего врага Лиаха, вассал своего вассала Лаана... кто я после всего этого такой?

— Не знаю, — честно ответил я — а иначе, как честно, на Священный вопрос ответить нельзя. — Не знаю. Но если узнаю, обязательно тебе скажу.