ВОЙНА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Михаил бредил. Какое-то огромное колесо вращалось неумолимо быстро, и он сидел на нем, стиснув зубы, хватаясь руками за спицы, чтобы не упасть в темноту. Потом колесо превратилось в раскаленный диск, который почему-то превратился в автомобиль, мчащийся по необкатанному шоссе. Михаил, словно всадник на лихом коне, приседал, чтобы сохранить равновесие и не вылететь из кузова. Когда он приседал, что-то невидимое вгрызалось в ногу и жгучая боль пронизывала все тело. Только к утру стало легче, и Баранов заснул так, будто провалился в немую бездну.

Проснулся Михаил уже днем. Когда тяжелые веки раскрылись, он долго не мог понять, где он, как сюда попал.

Невысокий белый потолок и тишина вокруг чем-то напоминали родную хату в селе на Житомирщине. Ему даже казалось, что сквозь тишину слышно, как бухает молот. Это работает сельский коваль дядько Петро. Все село на жатве, и по безлюдным улицам разносится: бух, бух. А потом Михаилу показалось, что он слышит чьи-то шаги в комнате. Неторопливая легкая походка… как у матери. Так ходила она, когда хозяйничала утром у печки. Мальчиком он любил, лежа под одеялом, наблюдать за ее подвижной фигурой. Вот мать наклонилась над ним — и что-то прохладное охватило лоб, виски, глаза.

«Мамо», — хочет сказать Михаил, но губы не слушаются.

Михаил напрягся и через силу повернул голову. Прохладная маска сползла с глаз, и он увидел над собой серые, тепло улыбающиеся глаза.

— Нет, нет, так нельзя, — прошептала врач и снова положила на голову холодный компресс.

Лишь теперь Михаил понял, что его ранили и он в госпитале.

— Пить, — попросил он.

Таня поднесла к его пересохшим губам стакан воды.

— Больше нельзя. Нужно потерпеть.

Михаил промолчал, а когда Таня меняла компресс, взял ее за руку.

— Что со мной? — спросил он сурово.

— Ранение легкое, в ногу; пулю вытащили, контузия тоже не тяжелая.

Таня вышла из комнаты и возвратилась с блюдцем, на котором лежала пистолетная пуля.

— Вот, — показала Михаилу.

Он взял металлический обрубок цепкими пальцами, осмотрел и снова бросил на блюдце.

Таня опять вышла и возвратилась не скоро. В госпитале было много раненых, в последнее время она почти не спала, по времени все равно не хватало.

Утром к госпиталю подъехал штабной «мерседес». Манченко вызвал Таню в коридор.

— Как дела у нашего «дипломата»? — спросил он сразу.

— Скоро выздоровеет, — в тон ему ответила Таня. — Сейчас для него главное — спокойствие.

— Хорошо, хорошо, не пойду. Передай, что у нас все в порядке, пусть поскорее в себя приходит.

— Ему передам, что все в порядке, а я сама все-таки хочу знать, как дела.

Манченко посмотрел в добрые, пытливые глаза Тани и только теперь заметил, как изменилась она: стала настоящим военным человеком. «Такой девушке надо говорить только правду», — подумал он, взял Таню за локоть и отвел в сторону.

— Вчера и сегодня была связь с фронтом. В Прагу вот-вот вступит танковая армия генерала Рыбалко. В направлении Пршибрама наступает армия генерала Свиридова. Наша разведка уже пошла на связь с фронтом. — Помолчал и, тяжело вздохнув, продолжал: — Через округ идут прорываться к англо-американцам немецкие недобитки. Все наши в полной боевой готовности. Штаб на позициях. Предусматривается небезопасная встреча с танковой дивизией фельдмаршала Шернера, который бредит реваншем. Вот-вот должен быть приказ о капитуляции Германии. — Манченко взглянул на часы: — Время вышло. Меня уже ожидает Володарев. Ну, бывай, Таня, — попрощался он и уехал.

Таню позвал Баранов.

— Я слышал шум штабного «мерседеса», кто-нибудь приезжал? — спросил он, как только Таня вошла в палату.

— Был Манченко.

— Что-нибудь есть из штаба?

— Да, есть приказ, чтобы больной Баранов выполнял все, что требуют от него в госпитале. Просили передать также, что дела в соединении хорошие.

— А выговора мне еще за «дипломатию» не вкатили?

Таня покачала головой, а Баранов добавил:

— Сел не в свои сани — и вот госпиталь, а в нем — больной Баранов, — Михаил умышленно сделал ударение на последних словах.

— Ты коришь себя за свою поездку к власовцам, а штаб совсем другого мнения и твоей дипломатии придает большое значение.

— В этом «большом значении», Таня, одно ценное — то, что я вижу тебя совсем близко и даже могу сказать: какая ты хорошая!

Баранов взял руку Тани в свою и прижал ее сначала к губам, потом к виску.

Таня встрепенулась от волнения. С того момента, как в госпитале появился Баранов, многие свои поступки Таня оценивала как бы с двух точек зрения. Ее врачебное «я» негодовало, когда она приказала положить Михаила в отдельную комнату, когда она задерживалась около него дольше, чем это было нужно… Но Таня чувствовала, что, несмотря на всю справедливость этого негодования, она будет поступать по-прежнему и дальше.

Таня открыла окно. В комнату, освещенную бледным молодым месяцем, доносились далекие взрывы. Била артиллерия.

Михаил поднял голову и, прислушавшись, радостно спросил:

— Слышишь, Таня?

Она нежно, по-матерински положила его голову на подушку и снова подошла к окну. Казалось, что весь неспокойный, обстрелянный Пршибрам затих в вечерних сумерках, готовясь встретить победу. На темных холмах плотными рядами выстроились шахтерские домики, и, казалось, они тоже замерли в радостном ожидании. Они ждут победу, которая уже стучится в тяжелые ворота старинного города.

Вдруг где-то совсем близко раздались выстрелы. Татьяна набросила на плечи шинель и вышла в коридор.

— Товарищ врач! — обратился к ней взволнованно один из раненых чехов. — С третьего этажа того дома, — он указал на каменный дом на противоположной стороне улицы, — кто-то в белом спустился на землю по веревке.

Татьяна сошла вниз и, перейдя через дорогу, направилась прямо к Виктору. Но того не было на месте. Послышался крик, к каменному дому сбежались бойцы, а из-за угла Володарев и Виктор уже вели связанного Шаповалова. За ними шел Олешинский. Заспанные глаза Виктора по-детски виновато смотрели на капитана.

— Так и победу прозеваешь, — заметил Олешинский сурово. Потом подошел и заботливо поправил на нем ремень.

* * *

Приближение победы уже чувствовали и в Малой Буковой. Все сыновья пекарки партизанят, никто из села не ездит на работу в Пршибрам. Пережитое горе и опасность еще больше сблизили тут людей, они советуются, кто будет работать в поле, кому быть с оружием.

Старый Ружечка обиделся, когда Тышляр попросил его обмерить несколько делянок поля.

— Да, да, — плакался сельский староста Ружечка перед пекаркой, — старику дали отставку. И не так было бы обидно, если бы распорядился молодой Эмиль, а то, где ж там, командует седой Тышляр!

— Он хороший хозяин, ему виднее, кто лучше понимает в хлебе, — успокаивала Ружена старика.

В комнату вбежал радостный Индра.

— Мама, капитан приехал!

На пороге устало улыбался Олешинский.

— Можно, мама? — спросил он и добавил знакомые Ружене слова: — Я не один, со мной друзья.

Пекарка еще больше разволновалась. Капитан крепко обнял ее.

— Родные мои, — промолвила сквозь слезы Ружена, — не забыли свою мать, а я столько думала о вас!

В комнату все входили и входили партизаны. Олешинский знакомил их с последними данными разведки, с планом ликвидации отступающих войск фельдмаршала Шернера. Нужно было немедленно заминировать дорогу около села и мост вблизи леса.

Река поднялась, и перейти ее можно только через мост. Если гитлеровцы прорвутся через партизанский огонь, то смерть будет ожидать их и на реке.

Партизаны отправились на задание.

Олешинский с Эмилем вышли во двор и остановились возле «мерседеса».

По улице бежала, размахивая руками, девушка. Цветастое платье и пушистые пряди светлых волос развевал майский ветерок. Это была Квета. Капитан узнал ее сразу.

— Прага освобождена! Фашисты подписали капитуляцию! — взволнованно кричала Квета. Щеки ее горели, а глаза блестели, будто бусины. — Советские войска сегодня утром вошли в Прагу!

Долгожданная, выстраданная победа! Именно здесь, в Малой Буковой, суждено было капитану узнать о ней И в том, что эту весть принесла сияющая Квета, Олешинский чувствовал что-то символическое. Он горячо пожал Квете руки, а она, взглянув на машину, удивленно подняла брови.

— Женя, вы снова торопитесь… Почему? Победа же!

Олешинский смотрел в ее ясные очи и думал: как объяснить тебе, моя любимая, что война закончится лишь тогда, когда последний фашист бросит оружие. И кто знает, что несут Малой Буковой недобитые фашисты?

— Я не прощаюсь с вами, друзья, — горячо произнес капитан, обращаясь ко всем. — До скорого свидания!


События разворачивались с бешеной быстротой. Вечером 9 мая в городской ратуше уже состоялось заседание народного выбора. А партизанский штаб снова отправлял своих парламентеров, на этот раз — к фельдмаршалу Шернеру. Связные доложили, что Шернер окопался в селе Гартманице и готовит танковое контрнаступление, несмотря на то что в Берлине подписан акт о капитуляции Германии.

Посланцев партизан возглавил Михаил Манченко. Обязанности шофера исполнял Петр Гошек. «Мерседес» с белым флажком пробирался по дороге, загроможденной разбитой немецкой техникой: танками, пушками, сожженными машинами…

Километров за пять от села, в котором размещался шернеровский штаб, машину встретил сухощавый немецкий майор. Манченко отрекомендовался и показал письмо к фельдмаршалу Шернеру. Майор удивленно осмотрел парламентеров. Он сказал через переводчика, что о капитуляции Германии, а также об окончании войны здесь никто ничего не знает.

— Дайте нам конвой, который сопровождал бы нас в штаб, — сказал ему Манченко.

Майор снова удивленно оглядел партизан.

— Я буду сопровождать сам, — ответил он и сел в «мерседес».

Был чудесный весенний день. Цвели сады, домики тонули в зелени. Разогретая солнцем земля звала тружеников. Но на полях не видно ни души.

На околице навстречу «мерседесу» выехал полковник из шернеровского штаба в сопровождении трех младших офицеров. Майор вытянулся перед полковником и доложил о парламентерах. Полковник нахмурился. Он процедил что-то сквозь зубы и презрительно улыбнулся.

Манченко через переводчика сказал, что имеет письмо к фельдмаршалу Шернеру. Полковник пронизал его колючим взглядом, повернулся к майору.

— Кто вам разрешил везти русских так далеко в тыл? Или, быть может, вы думаете, что мы шесть лет воевали ради капитуляции?! — Полковник подошел к перепуганному майору. — Подлый предатель, я вижу, тебе надоели эти погоны! — прошипел он, и сорванные погоны шлепнулись о землю. Но этого полковнику показалось мало — он вытащил пистолет и выстрелил в майора.

— Пусть видят русские, как мы караем предателей, — прохрипел он своим офицерам. — Мы не признаем никаких парламентеров, и пусть они убираются отсюда, пока я не приказал расстрелять их, как собак.

Переводчик перевел, и Манченко вышел вперед.

— Полковник берет на себя большую ответственность за то, что не пропускает парламентерскую группу от Советской Армии, которая имеет большую силу.

Выслушав перевод, полковник заскрежетал зубами и закричал:

— Никакой капитуляции! А труп этого майора будет лежать возле дороги. Каждый немецкий солдат будет видеть, что ожидает капитулянтов!


В Пршибрам в это время прибыли разведчики армии генерала Свиридова. Их машину окружили взволнованные, радостные жители. Ведь скоро вот так же будет освобождена от фашистской нечисти вся их страна.

Разведчиков повели в штаб партизанского соединения. Там с минуты на минуту ожидали возвращения парламентеров от Шернера. Наконец они вернулись, и Манченко доложил о встрече. Положение было для всех вполне понятным. Можно было огнем «катюш» снести с земли шернеровскую берлогу до того, как в ней соберется вся стая, но такая операция исключалась, потому что от этого пострадало бы село и его жители. Лучше дождаться, пока фашистские танковые колонны пойдут в наступление, и тогда ударить по ним из «катюш». А чтобы немцы скорее выступали, партизаны начнут их щипать: взорвут мост вблизи села, заминируют поле. Пусть сгоняют технику в одно место, на дорогу.

Но все это были рассуждения партизанского штаба. И было еще неизвестно, что скажет на это генерал Свиридов.

Разведчики тепло попрощались и отправились в штаб армии, который уже был на подступах к Пршибраму.

Партизанские минеры готовились к ночному заданию. На рассвете был взорван мост над речкой, и из села Гартманице начали выползать шернеровские танки.

Еще никогда Олешинский не волновался так, как в это утро. Если Свиридов не одобрит предложение партизан и регулярные войска опоздают с контрударом, Пршибрам окажется под угрозой. Поединок с танками Шернера партизанам выиграть трудно, потому что технику, оружие, людские резервы приходится делить между Пршибрамским округом и Прагой.

Шернер послал свои силы тремя клиньями: главный — по шоссе и два — с севера и юга от Пршибрама. Все три клина должны были соединиться за Пршибрамом и ударом расчленить наступающие советские войска, которые уже были под самым городом.

Но с боковыми клиньями у Шернера вышла задержка. Первые колонны попали на минные поля, и им пришлось прижаться к шоссе.

Олешинский наблюдал в бинокль: вот она, фашистская тактика. Вчера подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции, а сегодня со скрежетом и дымом недобитые колонны «тигров» снова ползут в наступление.

Встревоженное небо вдруг заполыхало ярким огнем. Сплошным огнем вспыхнула и закипела земля под танками. Огненные взрывы счесывали черную вереницу «тигров». То били «катюши» Советской Армии. Шернеровские танки заметались, а заносчивые вояки, которым, как они думали, посчастливилось выскочить из металлических гробов, нашли заслуженную кару от партизанских пуль.


В ночь на 13 мая в Пршибраме никто не спал, а на рассвете площадь возле ратуши и все улицы заполнили жители и народная милиция. Над подъездами и с балконов свисали чешские и советские флаги. Было много цветов. Все ожидали Советскую Армию.

Толпа около ратуши гудела. Олешинский вместе с Манченко, Володаревым, Крижеком и Игнатовой смотрели на площадь из окон комендатуры. Вскоре на ней появились Карел Падучек, Мордвинов, пршибрамские партизаны.

— Едут! — пронеслось по площади. — Едут!

Толпа притихла, и раздался грохот танков. Из открытых люков танкисты приветствуют жителей. За танками показались колонны автомашин с пехотой. Живой людской коридор становится все у́же, жители тянутся к бойцам с цветами, жмут руки освободителям, на их глазах слезы радости.

Олешинский с друзьями вышел на площадь. К ратуше приближалась машина штаба армии. Из переднего «виллиса» вышел молодой, стройный генерал. Олешинский доложил об обстановке в освобожденном Пршибраме и округе. Свиридов сильными руками обнял капитана и, поцеловав, сказал всем:

— Молодцы!

Благодаря тому что Пршибрам и округ были освобождены от фашистов, Советская Армия имела возможность ускоренным маршем продвигаться на запад.

А через несколько дней в Пршибрам от Украинского штаба партизанского движения прибыл майор Суворов. Он поздравил партизан с успешным выполнением боевого задания и долго по-братски обнимал боевых друзей. Между прочим, Суворов сообщил, что с помощью чешских партизан под Пльзенем пойман Власов, и теперь специальный самолет доставит предателей в Москву на справедливый суд Родины.

— Хотя вы и торопитесь, товарищ майор, но передача власовцев и всех захваченных документов будет оформлена по всем правилам, — сказал Володарев.

— Только быстрее, — попросил Суворов.

— Для нашего начштаба и в аду существует порядок, — вставил Манченко.

На прощание Суворов еще раз пожелал партизанам самого быстрого возвращения на Родину.

Но до возвращения на Родину Олешинского ожидала волнующая встреча в Праге с членами ЦК компартии Чехословакии. Получив приглашение на эту встречу, капитан по-военному быстро собрался и вместе с Петром Гошеком отправился в Прагу.

На околице «мерседес» остановился. Олешинский открыл дверцы и легко, совсем по-мальчишески выпрыгнул из машины. Его лицо так и сияло счастливой улыбкой. Густой темный чуб выбился из-под военной фуражки и упал на выпуклый, прорезанный преждевременными морщинами лоб.

— Пообедаем? — обратился Олешинский к Гошеку. — Проголодался я. Наверное, весна влияет.

— Не весна, товарищ капитан, — с готовностью откликнулся Петр, доставая из-под сиденья банки, бутылку и сверток… — Не весна… Времени больше стало, есть когда о желудке вспомнить, не то что раньше.

— Да, друг, и в самом деле, не до еды было, — ответил капитан и, подхватив баночку с каким-то фаршем, подбросил ее в руке. — Теперь все иначе… Эх… — Он снова засмотрелся на небо и, переводя разговор на другое, сказал: — Завидую летчикам.- — Потом глубоко вздохнул и сосредоточенно начал есть. — Ты кем хочешь теперь быть, Петр?

— Наверное, буду шофером. Люблю машины. — И, задумавшись, Петр добавил: — Еще учиться хочу. Да куда мне!

— Как это «куда»? — Олешинский с укором взглянул на Гошека. — Теперь перед такими, как ты, все двери открыты. Ты же герой войны! Только за властью наблюдать нужно, чтобы не виляла. Пока что Бенеш готов целоваться с коммунистами. Да не верю я этим поцелуям, Петр, не верю! Помнишь, когда Пршибрам взять нужно было?

— Вы про Мирослава? — спросил Гошек.

— Пана Мирослава! Да. Как хвалил он коммунистов, а попросили помочь штурмовать город — где там, есть, мол, приказ идти на соединение с американцами. Так ни единого выстрела и не сделали. А теперь, наверное, за победителя себя выдает. Герои… Ох, Петр, следить за ними нужно, чтобы победу себе не присвоили и вам же на шею не сели.

— Ничего, мы не проморгаем. Бенеш — старый волк, но и мы стреляные.

— Ну, ладно, поехали, — Олешинский взглянул на часы. — Нужно торопиться. В Праге нас ожидают.

На обочине дороги подбитые машины, танки, пушки.

— Техника фельдмаршала Шернера, — сказал Олешинский и, задумавшись, добавил: — К союзникам торопился. А тут от Праги танки Рыбалко жмут, а здесь — партизанские линии. Помнишь, как Шернер кичился: «Я не знайт соединений «Смерть фашисм!». Я есть капитулянт только регулярный войск». — Олешинский так хорошо копировал Шернера, что Гошек не выдержал, расхохотался.

— Вам, товарищ капитан, в артисты бы податься. Талант! Ну самый настоящий Шернер! Даже… — он не договорил и резко затормозил.

— Ну, что там? — недовольно спросил капитан.

— Объезд. Путь разбит.

Несколько минут ехали молча.

Вдруг сухой треск рванул воздух — дыхнуло рыжеватым пламенем…

Гошек пришел в себя не сразу, а когда открыл глаза, то почувствовал, что лежит на дороге. Первое, что он увидел около себя, была полевая сумка капитана…

Удивительная вещь: Гошек видел, как мчат мимо автомашины и мотоциклы, чувствовал даже запах выхлопных газов, но не слышал привычного для себя гула моторов. Стояла странная, глухая тишина. Будто все это он наблюдал из прозрачного, изолированного от всяких звуков укрытия.

Кто-то в военном наклонился над ним.

— Капитан!!! Где капитан? — во всю силу своих легких прокричал Гошек, но не расслышал собственного голоса. Никто не отвечал ему. Тогда Петр изо всей силы прижал к себе сумку, вытащил обрывок бумаги и дрожащей рукой написал: «Где капитан?»

— Какого-то капитана только что увезли, — написала ниже чья-то рука.

— Жив? Ранен?

— Кажется, мертв, — был ответ.

Загрузка...