Пароль — «Прага»

КОНЕЦ ВОЛЧЬЕЙ СТАИ

Неспокойными стали весенние ночи и в Добржише. В темных окнах опустевшего княжеского дворца все чаще отражались зарева пожарищ. В истопленной комнате сидят, накинув на плечи шинели, трое вооруженных власовцев. Они не ложатся спать и не зажигают света. Курят дешевые немецкие сигареты и прислушиваются, не идет ли часовой. Власовские генералы — начальник штаба Трухин, заместитель начальника штаба Боярский и Шаповалов — ожидают возвращения связного из Праги.

Настало время отправляться к батьке Власову. Но, раньше чем покинуть кругеровскую обитель, нужно узнать точно, примут ли американцы власовское войско и где именно, в каком точно месте произойдет акт капитуляции. Дорога каждая минута. Утром, того и гляди, опять прибудут пршибрамские эсэсовские оберы с приказом гауляйтера дать столько-то техники и солдат для очередной операции против партизан.

— Против партизан в Чехии… Ха-ха-ха! — смеялся Шаповалов.

— И какие из чехов вояки? Тьфу! — нервно плевал начальник штаба Трухин.

— Пуганая ворона куста боится, — философски шлепал толстыми губами заместитель начальника штаба Боярский, имея в виду Кругера. И все же власовцы без возражений выполняли все, что требовал комендант округа.

В руке Шаповалова замигал карманный фонарик. Слабые лучи выхватили из тьмы сухощавое лицо, похожее на череп с дырками вместо глаз. Это отсвечивало пенсне Шаповалова.

Малая стрелка наручных часов показывала пятый час.

— Сука, — прошипел Шаповалов и погасил фонарик.

Трухин нетерпеливо поднялся и стал ходить по комнате. Еще несколько минут ожидания, и он посыплет на голову Шаповалова такую ругань, которой еще не слыхивали стены этого дворца. Он, Трухин, хотел послать в Прагу Арцибашева. Этот кошкой прополз бы через округ и возвратился своевременно. Кто смел убеждать его, Трухина, что Коптикова — жена Шаповалова — имеет нюх дипломата, кто смел доказывать, что с липовыми документами Красного Креста она достанет сведения и ее нигде не задержат? И, наконец, где гарантия, что эта бывалая женщина не бросится в объятия какого-нибудь спасителя из американской разведки?

Тихо. Часового не слышно. Трухин нервно бросается к столу.

— Довольно! — хрястнул он кулаком по массивному столу и гневно бросился к Шаповалову. — Я расстреляю тебя, собака, — заскрежетал он зубами, — я посажу тебя на кол, четвертую, если твоя шлюха не явится через полчаса.

Боярский, тяжело дыша, разводил впотьмах мясистыми руками, порываясь погасить ссору, но уговорить или остановить Трухина было невозможно. Он дрожал и в самом деле мог бы застрелить Шаповалова, как расстреливал пленных, но в душе знал, что не сделает этого, потому что все они сидели в этом округе, как на раскаленном железе.

В пылу ссоры не заметили, как вошел часовой, а за ним и та, которую так ждали. Власовцы вмиг умолкли, сели, оставив место для женщины. Она не спешила к столу: неторопливо расстегнула черный плащ, сняла платок и, накинув его на плечи, начала поправлять волосы.

Боярский нетерпеливо щелкнул зажигалкой, посветил.

— Ну, что же ты там возишься? — пробормотал он в темноту.

— Жду, пока вы перегрызете друг другу горло, — ответила Коптикова. — Дай сигарету, — обратилась она к Боярскому.

То, что Коптикова просила сигарету не у Трухина и не у мужа, еще раз свидетельствовало о том, что она слышала ссору в комнате.

— Прага клокочет, как вулкан, фронт приближается, в округе горит под ногами земля, а в штабе — грызня вместо того, чтобы подумать, как пробиться на запад. Вот! — она бросила на стол пакет. — Тут координаты нашего марша.

Трухин сгреб пакет в свои лапы. Распечатал.

Это была шифрограмма от Власова и копия текста акта о капитуляции, заключенного Власовым с американцами. Он приказывал своим, чтобы штаб вместе с войском прибыл в район Пльзеня не позже 6 мая, а 4 мая в Пршибраме генералов будет ожидать специальная группа американских офицеров. Под Пльзенем штаб встретит американский полковник Грейс, который сообщит дальнейшие координаты и указания союзников в отношении порядка расформирования войск и передачи оружия.

— Что еще? — грубо спросил Трухин Коптикову, перебрав бумаги.

— Сначала хочу знать, что за это… — грубым гортанным голосом стала торговаться Коптикова.

Трухин открыл портфель, и несколько шуршащих бумажек скользнуло в руки связной. Она быстро пересчитала их и, затянувшись сигаретой, бросила:

— Дешево.

— Ну… — Трухин выругался и бросил еще один чек. Коптикова погасила окурок.

— Еще батько Андрей (так она называла Власова) передал через своего доверенного, что о его месте пребывания будет знать только полковник Грейс.

Вошел дежурный.

— Господа, майор Мюллер прибыл со срочным делом.

— Что, снова охота на партизанских гнид? — ехидно бросил Трухин.

— Пусть войдет, — буркнул начштабу Боярский, и тот прошипел:

— Проси!

Мюллер вошел быстрой неслышной походкой. На нем был дорожный военный плащ без погон. Он сел и положил на стол дрожащие пухлые руки.

— Передайте полковнику Кругеру, что наш штаб отныне не может посылать свои силы на местные операции, — холодным тоном встретил гестаповца Трухин.

Коптикова повторила его слова на немецком языке.

Мюллер махнул рукой и покачал головой.

— Полковника Кругера нет в живых. — И он рассказал обо всем, что произошло в Пршибраме. — Я прибыл, чтобы ехать вместе с вами на запад, — закончил Мюллер.

На рассвете власовцы отправились в Пльзень.

Партизанские машины, которых в соединении насчитывалось теперь около ста, можно было встретить почти везде на дорогах Средней Чехии. Отряды имели вдоволь автоматов, минометов, у них был даже бронетранспортер. 4 мая Вацлав Крижек имеете с коммунистами принялся за организацию местных народных выборов и создание регулярного войска из чешского населения. Батальон молодых добровольцев насчитывал уже почти 500 человек.

Коммунисты налаживали в городе нормальную жизнь. В ратуше разместилась комендатура, и капитан Олешинский стал первым комендантом освобожденного Пршибрама. В руках партизан кроме Пршибрама, Мнишека, Инце была и большая половина сел района. А главное — оружие, очень нужное пражским повстанцам.

В тот же день штаб снарядил в Прагу колонну машин. Сопровождать ее назначили Олега и Гонзу. Олешинский решил готовить еще одну колонну. В распоряжении штаба было теперь большое хозяйство и по-настоящему обстрелянные бойцы. Олег и Гонза видели, что положение в Пршибрамском округе до сих пор было напряженным, и поэтому не настаивали на снаряжении другой автоколонны. Но не так легко убедить Олешинского.

— Тут порядок будет. Сейчас главное — Прага. Вторую колонну возглавит Баранов. К вечеру он тоже прибудет в Смихов.

И колонны отправились к Праге.

Володарева теперь трудновато застать на месте. Он по горло увяз в интендантских хозяйствах и подсчитывал боеприпасы, продовольствие, оружие, выявленное у населения, принимал пленных. Олешинский иногда морщился, когда ему попадалась бумажка такого содержания: «Мы, нижеподписавшиеся, передали главному врачу Т. А. Катюженок в распоряжение госпиталя столько-то простынь, одеял…» Но никто лучше Володарева не мог так оперативно организовать склады трофеев и вести их учет. Спроси его среди ночи, и он безошибочно скажет, что где лежит, кто охраняет, кому что выдано. И даже близких людей иногда удивляло, откуда этот человек, которого неотложные дела, казалось, рвут на куски, умудряется найти время для учета. Володарев не просто любил во всем порядок, а видел в нем залог успехов.

Возле ратуши с утра толпились люди, все они пытались попасть на прием к коменданту.

Управляющий местным банком во что бы то ни стало хотел добиться, чтобы с банковских денег сняли арест.

— Деньги принадлежат народу, — сурово объяснял Олешинский бледному управляющему. — А кому руководить банком, решит народный выбор.

На вспотевшем лице чиновника появилась угодливая, по холодная улыбка. Как кот, он неслышно вышел из комнаты. Следующим посетителем был ксендз. Широко раскрыв дверь, он вытянулся в струнку, будто собирался, произнести торжественную проповедь, и с чувством собственного достоинства переступил порог. Служитель местного костела хотел услышать собственными ушами от красного безбожника, что ожидает людей духовного сана. С советским коммунистом он встречался впервые в жизни. Сел и, стараясь заглушить волнение, провел рукой по чисто выбритому лицу. Рука дрожала. Ксендз тяжело дышал и никак не мог начать разговор.

— С чем завернули? — помог ему Олешинский, обратившись по-чешски.

— Я человек духовного сана, господин капитан, — вкрадчиво начал тот. — В народных выборах теперь коммунисты, и меня это волнует. Ведь мне же…

Олешинский жестом показал, что все понимает, и, попросив извинения за то, что прерывает ксендза, ответил откровенно:

— Духовная принадлежность — ваше личное дело. Для коммунистов важно, чтобы вы были честным человеком и не работали на врага.

Ксендз, кажется, успокоился, повеселел, ему даже захотелось сказать капитану о своем патриотизме, но в этот момент в комнату вбежали два молодых чеха, и ксендз засеменил к двери.

— В город въехала американская разведка, — выпалили хлопцы.

Олешинский поднялся, по тут появился Карел Падучек.

— Капитан, к вам союзники.

Вошли два американских офицера. Старший из них, крепкий, кареглазый капитан, держался довольно развязно, и первым его вопросом к Олешинскому было:

— Вы русский?

Американец оказался разговорчивым и сразу же рассказал, что его машины идут на Прагу, но, поскольку тут находятся советские войска, он повернет группу назад, под Пльзень и доложит об этом своему полковнику. На прощание хлопцы Падучека угостили гостей сливянкой, и те направились к Пльзеню.

Володарев и Манченко явились с данными разведки. Командир Добржишского отряда срочно прислал своего связного с донесением. «Власовцы в полном снаряжении движутся к Пльзеню. Они будут идти через Пршибрам. Впереди штабная колонна», — сообщалось в нем.

Штаб принял решение: в открытый бой с власовцами не вступать. В Пршибраме держать все наготове для удара в тыл, а за городом заминировать дороги.

К вечеру, когда Олешинский возвращался из казарм в штаб, на площадь въехали два «оппеля» с военными. Лацканы знакомой формы предателей отсвечивали на солнце красным светом, на рукавах были нашивки. Машину быстро окружили партизаны.

— Тут какой-то генерал хочет говорить с вами, — доложил чех.

По когда капитан в сопровождении чеха подходил к машине, раздался выстрел. Молодой чех, шедший с Олешинским, схватился за раненую руку. Возле машины стоял высокий широкоплечий власовский генерал. Это был заместитель начальника штаба Боярский со своим адъютантом и помощником лейтенантом. Их тотчас окружили.

— Кто начальник гарнизона? — процедил сквозь зубы Боярский, съедая глазами молодого капитана.

— Я, — ответил Олешинский.

— Откуда здесь взялась русская армия?

— Советская, — поправил капитан. И приказал бойцам: — Связать им руки и — в штаб.

Боярский побледнел, глаза на мясистом лице стали еще больше, нервно забегали.

В штабе Боярский отказался от папиросы и попросил пить. Конвоир поднес ему стакан воды. Тот показал ему связанные руки. Капитан велел развязать его.

Боярский окинул присутствующих прищуренным глазом и выпил стакан до дна. Рывком поставил его, вытер рукой губы и откинулся на спинку стула.

— Так кем ты здесь будешь, капитан? — обратился он прямо к Олешинскому.

— Об этом вы узнали, если бы я был у вас на допросе, а пока что меня интересует, куда вы едете, где сам Власов?

Боярский насупился и умолк. Олешинский повторил вопрос. Боярский поднял голову и ехидно прищурил глаза.

— Да знаешь ли ты, молодчик, какое войско идет за нами? Может, я тебе лучше скажу, как оно вооружено?

Олешинский хорошо понимал, что власовец тянет время. Тут вмешался Карел Падучек. Широкоплечий, высокий, он спокойно подошел к Боярскому и начал неторопливо связывать ему руки.

— Понимаете, — басом обратился он к власовцу, — нашему капитану не приходилось бывать на допросах в гестапо. Не то что нам с Гошеком. Надеемся, вы нам сами подскажете, как это делается.

Какой-то миг Боярский колебался с ответом, колючим взглядом пронизывая Падучека: видно, сильные руки и широкие плечи Карела заставили его кое о чем подумать.

— Вы, шкуры, — наконец бессильно прошипел власовец. — Записывайте!

Боярский не подозревал, какую роль в судьбе «батьки» Власова сыграют показания, данные им в партизанском штабе. После окончания войны главарь фашистских предателей был наказан советским судом, и в этом немалая заслуга принадлежала партизанскому штабу «Смерть фашизму!».

Власовская верхушка двигалась на машинах отдельной колонной. Рассчитывая на спокойную дорогу, она так спешила к Пльзеню, что оторвалась от основного войска. А Боярский даже вырвался на несколько километров вперед и первым попал к партизанам.

Как только разведка доложила о приближении к Пршибраму остальных штабных машин, Олешинский приказал местным отрядам пропустить их. И только когда власовцы въезжали в город, партизаны послали навстречу им хорошо вооруженный отряд чехов. Они окружили колонну и предложили власовцам сложить оружие. Те посчитали отряд чешской самообороной, а поэтому от разоружения деликатно отказались, тянули время, надеясь, что вот-вот подойдут войска и тогда разговор будет коротким. Падучек заметил, что последняя машина, из которой вышли офицеры, отстала от колонны. Наверняка шофер собрался удирать.

— Назад! — сурово крикнул Падучек. — Ни один от колонны не оторвется.

Охрана сдала автоматы. Генералы старались быть спокойными, надеясь на любезную беседу с чешским начальником гарнизона.

И вот они въехали на пршибрамскую площадь.

Из передней машины вышел в сопровождении чешских бойцов худощавый, зеленоглазый генерал. Это был начальник штаба власовской армии Трухин. Увидев начальника гарнизона в форме советского офицера, он остановился. Его офицеры засуетились. Но было уже поздно. Олешинский приказал немедленно сдать остальное оружие, а также все документы. Задержанных обыскали и арестовали.

— Большевистская сволота! — кричал на весь штаб Трухин, когда его допрашивали.

Толстые портфели с документами уже лежали на столе в соседней комнате, их тщательно пересматривал Володарев. Кроме разных оперативных карт, фашистской литературы, черновиков докладов Гитлеру и копий писем к нему там было полномочие на переговоры с американским представителем, фамилия которого не указывалась. В отдельном портфеле хранились тайная переписка Власова с американским разведцентром, список штата разведки и учебная программа по подготовке шпионской агентуры для засылки на территорию Советского Союза. И еще документы на получение большой суммы долларов.

Обратили на себя внимание Володарева и несколько разных свидетельств на имя жены генерала Шаповалова. В одном она — Вера Коптикова, в другом — Калмыкова. Здесь же было и два пропуска на ее имя. Что за чертовщина?

В это время к Олешинскому вбежала высокая молодая женщина, покрытая белым платком сестры милосердия. Чешские конвоиры посчитали ее русской, то есть «своей», и пропустили к коменданту.

— Я уполномоченная Международного Комитета Красного Креста, — не без волнения начала женщина. — Вы не имеете права задерживать штаб русской освободительной армии. Вот акт о том, что союзная армия приняла капитуляцию РОА. — Она подала Олешинскому бумажку.

Капитан, стоя около стола, неторопливо взял бумажку.

— Садитесь, — пригласил он женщину, не сводя с нее глаз.

Какой-то миг она колебалась, потом села и осторожно засунула руку в карман плаща. Капитан рывком схватил ее за локоть. От неожиданности женщина вскрикнула. Из руки выпал и лязгнул о паркет браунинг.

Левой рукой женщина судорожно стала расстегивать на себе плащ. Олешинский скрутил ей руки и позвал часовых. Шпионке не дали возможности воспользоваться ампулой с ядом, а при обыске у «сестры милосердия» нашли несколько фотографий, на которых она была снята вместе с Трухиным, Боярским и Шаповаловым в ставке Гитлера. Это была авантюристка и агент иностранной разведки.

Тем временем разведка доложила о приближении основного власовского войска. Положение было крайне напряженным. Отряды чешской Народной армии еще вели бои и разоружали отступающие немецкие части, партизанское соединение послало помощь Праге, а тут — в полном снаряжении власовцы. Держать всю верхушку предателей до прихода Советской Армии было рискованно.

— Ну что тут гадать, — хмуро обратился Виктор к Олешинскому. — Людей лишних нет, чтобы охранять этих гадов. Может, их тоже… и баста…

Олешинский отрицательно качнул головой.

Штаб уже послал свою разведку на связь с фронтом, а до прихода Советской Армии оставил у себя Трухина, Боярского и Шаповалова. Их взяли под усиленную охрану, и ответственным за это назначили Виктора. Капитан решил предложить власовцам добровольно сдаться им, как представителям Советской Армии. Снарядили две машины, отобранные у власовской верхушки, и Баранов возглавил этот дипломатический кортеж. Два хорошо вооруженных отряда заняли на всякий случай боевые позиции под городом.

Утром после ночного перехода власовцы остановились на отдых в леске вблизи небольшого села. Тут еще никто не знал, куда девалась штабная колонна с начальством. Уже припекало солнце, а властей все не было. Обеспокоенные офицеры собрались отдельной группой и спорили: одни советовали послать в Пршибрам разведку, другие — ждать вестей от Трухина. Вскоре на шоссе появились штабные легковые машины. Но что это? В передней машине — советский офицер, а за ним — чехи. Власовцы настороженно выжидали.

Когда машина остановилась, из толпы власовских офицеров высокомерно вышел вперед колченогий жилистый лейтенант с пистолетом в руке. На груди у него болтался Железный крест.

— Арцибашев! Арцибашев, не горячись, — останавливали его другие.

Баранов заметил, как, будто по команде, власовцы заняли свои места возле машин, пушек, повозок. Все замерли в каком-то напряженном ожидании. Еще никогда в своей партизанской жизни не приходилось Михаилу выполнять такое ответственное и рискованное поручение. Он хорошо понимал, чем может окончиться эта встреча с головорезами, и сжал зубы, чтобы не показать волнения.

Офицеры окружили машину, но Баранов, делая вид, что не обращает внимания на суету вокруг взбешенного Арцибашева, неторопливо посмотрел вокруг и произнес:

— Командование Советской Армии предлагает вам добровольно сложить оружие. Отступать некуда. Наш штаб готов принять тех, кто выполнит этот приказ.

Офицеры переглянулись.

Михаил заложил руку за спину, еще больше выпрямился и подался вперед. В этот миг ему показалось, что он слышит удары собственного сердца. Все молчат.

— Ваш штаб во главе с генералом Трухиным, Боярским и Шаповаловым добровольно сложил оружие. Если вы не готовы принять решение сейчас, мы подождем час, — снова раздается спокойный голос Михаила.

Молчание.

— Война кончается, — сказал он как-то мягко.

И эти слова объясняли все: те, кто не верил в силы советского народа, проиграли войну. Они, даже с оружием в руках, бессильны оказать сопротивление победе, которая уже шагает по дорогам Европы.

Михаил умолк. Наступила решающая минута.

— Бей коммунистов! — прохрипел Арцибашев, и тут из толпы раздался выстрел. Михаил увидел, как Арцибашев мгновенно обмяк и упал на траву. Раздался еще один выстрел, и чья-то рука в предсмертной судороге потянулась к ногам Михаила…

Положение власовцев было настолько критическим, что они растерялись, но тотчас же разоружаться не хотели. Началась стрельба.

Лишь после ожесточенного боя многие предатели сдались в плен. До вечера отряды народных мстителей преследовали власовских недобитков. В Пршибрам привезли раненых, и среди них — Михаила Баранова.

Снова жители Пршибрама хоронили своих сыновей и братьев. Партизаны прощались с боевыми друзьями, погибшими в бою с власовцами.

К вечеру патрули задержали под Пршибрамом трех американских офицеров. Старшим среди них был тот словоохотливый развязный капитан, которого несколько дней назад приводили в штаб.

Американец подал Олешинскому конверт. Начальник американского штаба Родж Грейс приглашает к себе военного коменданта Пршибрама «по поводу дела, представляющего общий интерес для обеих сторон».

Пока гости хвалили чешскую сливянку, Олешинский советовался с Крижеком, Падучеком и Володаревым. Развязная настойчивость, с какой союзники лезли в Пршибрам, была загадочной. В первый раз американцы появились тут перед тем, как был захвачен власовский штаб, а теперь — снова. Похоже, союзников больше беспокоило то, как прибрать к своим рукам власовцев, чем миссия освобождения Европы от фашизма, о которой они так кричали в газетах.

— Поезжай, разнюхаешь, что там, — посоветовал Манченко.

Крижек нашел местного учителя, знающего английский язык. Олешинский взял с собой двух чешских партизан из разведки Мордвинова. Чисто выбритые, в новенькой форме, они важно уселись в трофейный «мерседес».

Солнце почти совсем спряталось, когда машина въехала в небольшое село вблизи Бржезнице и остановилась возле высоких ворот уютного имения.

Партизан встретил высокий бледный майор в больших очках. Он, наверное, давно поджидал их: по нему было видно, что он замерз. Поздоровавшись, майор пригласил всех в гостиную и предложил отдохнуть после дороги.

Олешинский ответил, что ни он, ни его товарищи не чувствуют себя усталыми и, как военные, привыкли дорожить временем.

— О’кэй! — усмехаясь только губами, сказал майор. — Вы дорожите временем, как настоящие американцы. Представляю, какой приятной будет встреча с вами для полковника Грейса. Он тоже человек деловой.

С этими словами майор направился доложить о приезде гостей. Тут же, как из-под земли, перед партизанами вырос низенький, но довольно подвижной, несмотря на свою полноту, сержант. Жестом иллюзиониста он вытащил из нагрудного кармана переводчика старенькую авторучку, мигом раскрутил ее надвое, поднял вверх и, улыбаясь, покачал головой: в Америке уже забыли о таких ручках. Сержант вытащил из своего кармана несколько авторучек разного цвета и предложил их за два доллара.

Сбитый с толку учитель английского языка вопросительно посмотрел на товарищей. Этот взгляд перехватил и сержант. Он нахально расхваливал свой товар до тех пор, пока не возвратился майор, который попросил партизан пройти за ним.

Грейс был не один. Возле стола сидел капитан, которой привозил партизанам приглашение, и толстый угрюмый человек в гражданском. Видно, у них прервался какой-то серьезный разговор. Высокий, немного сутулый Грейс вышел из-за стола навстречу гостям, крепко пожал им руки.

Полковник пригласил гостей в соседнюю комнату, где их уже ожидал накрытый стол. Хозяин сел рядом с Олешинским и начал угощать гостей виски. Чувствовалось, что американцы чем-то встревожены. Это насторожило Олешинского, поэтому он после первого же тоста вежливо попросил извинения за свою нетерпеливость, которая не разрешает ему воспользоваться гостеприимством до конца: он ожидает делового разговора, ради которого пригласил его Грейс.

Полковник любезно предложил гостям сигареты, а сам, пытаясь сохранить непринужденность, все время весело говорил. Он то восхвалял доблести Советской Армии, то благодарил за гостеприимство, с которым встретили советские военные американскую разведку в Пршибраме, то жалел, что не попробовал сливянки.

— Что касается гостеприимства, то между союзниками в войне и не может быть иначе. Думаю, что вы, господин полковник, будете обращаться с советскими воинами так же? — поинтересовался Олешинский.

— О, безусловно, — ответил Грейс, смотря на гостей прищуренными глазами. Откинувшись на спинку кресла, он сказал тоном пророка: — История увековечит миссию, возложенную на нас в этой ужасной войне.

Олешинский смотрел на розовощекого Грейса, который так самоуверенно подставлял свои плечи под славу победы, и почему-то подумал об Эмиле Гейдуке, Сашко Гоцеридзе, Михаиле Баранове…

Дружеского веселого разговора, которого так ждал Грейс, не получилось. Сергей Мордвинов, словно невзначай, даже взглянул на часы. Возможно, это и подтолкнуло полковника перейти к делу.

— Мой друг, я был приятно удивлен, когда узнал, что советские войска уже в Пршибраме. — И, взглянув прямо в глаза Олешинскому, спросил: — Это маневр или сюрприз?

— Ни то ни другое, — живо, даже весело ответил капитан Олешинский и, разведя руками, добавил: — Разведка-то ваша плоха.

Грейс засмеялся.

— О, я бы хотел иметь дело с разведчиками, но, к сожалению, бог послал мне геологов. Да-да, обыкновеннейших геологов. Какие бы ни присваивали им звания, они даже на войне остаются геологами. — Грейс развернул карту, стал сосредоточенным. — Вы находчивый человек, капитан, мне это нравится, я не без оснований считаю вас главнокомандующим Пршибрама. Но я не надел бы эти погоны, если бы не знал, что танкисты генерала Свиридова находятся от Пршибрама на расстоянии ста — ста двадцати километров, а армия генерала Рыбалко — под Прагой. Это тоже немалое расстояние от Пршибрама. Итак, как видите, я не ошибаюсь, когда считаю главнокомандующим в Пршибраме вас. Да, вас.

Олешинский напряженно слушал и чувствовал, что нить, из которой Грейс хочет сплести вокруг него цепь, очень тонка, а поэтому внимательно, неторопливо выбирал место, где бы ее можно было разорвать.

— Война заканчивается, капитан. Мои геологи — деловые люди. Им уже не терпится возвратиться к своему делу. Пршибрам поразил их своим рельефом. Я решился просить вас разрешить этим геологам, безнадежно гражданским людям, пощупать руками интересные места земных недр в Пршибраме, взять пробу на ископаемые и тому подобное. Ведь для опытов и открытий война никогда не была преградой, тем более что она заканчивается. — Грейс улыбнулся и вопросительно взглянул на гостей. — Что вы скажете на это, капитан?

Олешинский удивленно, даже немного пренебрежительно пожал плечами. Он не спешил с ответом.

— Признаю, что я мало понимаю в геологии, но как военный офицер союзной армии должен кое-что уточнить: Пршибрамский район освобожден от фашистов неделю тому назад. Войска генерала Рыбалко, считай, уже вступили в Прагу. А вот в отношении Пршибрамских недр… Скажу вам откровенно, господин полковник, что ваши геологи весьма странные люди. — Капитан наклонился к Грейсу: — Ну какое отношение имею я, офицер Советской Армии, к природным богатствам чешского народа?

— О, не будем вдаваться в политику, — замахал рукой Грейс.

Но в глазах Олешинского уже вспыхнули искорки, и он едва сдерживался, чтобы не отрубить что-нибудь по-партизански. Он жадно затянулся сигаретой и, казалось, не спешил говорить дальше. Все молча ждали.

— А что бы вы, американцы, запели, если геолог нашей державы захотел бы «пощупать» недра вашей страны?

Учитель-переводчик старательно подбирал слова, и чувствовалось, что делает он это не без удовольствия. Он сказал Олешинскому по-чешски:

— Пан полковник надеется, что в Чехии будет править Бенеш, и торопится «пощупать» недра.

Грейс извинился за свою бестактность и просил считать этот разговор частным. Он снова несколько раз благодарил партизан за гостеприимную встречу его офицеров в Пршибраме, задал капитану еще несколько незначительных вопросов и закончил разговор.

Гости поднялись. В этот момент в комнату вошла высокая, сухощавая, горбоносая женщина. Она внесла на подносе несколько наполненных бокалов.

— Пани Хильда — мой немецкий переводчик, — представил ее Грейс, — хочет угостить вас.

Чехи узнали недавнюю хозяйку добржишского дворца.