Партизанский фронт

ФРОНТ БЕЗ ЛИНИИ ФРОНТА

Все сильнее пригревало весеннее солнце. Ожил вековой бор на Кормше. Почти к самому лагерю подступили весело искрящиеся на солнце весенние воды. Холодная зима, полная тревог и лишений, осталась позади.

К весне отряд значительно вырос. Теперь против оккупантов ежедневно выступали многочисленные боевые группы не из одной роты, как это было, например, перед Новым годом, а уже из трех рот, насчитывавших около пятисот бойцов. На вооружении у нас уже были десятки трофейных ручных пулеметов, несколько наших станковых пулеметов «максим» и даже отечественные минометы.

В горниле партизанской войны выковалось и закалилось немало отважных командиров-вожаков. Первую роту водил в бой Иван Михайлович Демин, а вторую — бывший участник рейда 2-го гвардейского кавкорпуса генерала Доватора по тылам врага гвардии старший лейтенант Григорий Анисимович Щемелев. Бойцов третьей роты возглавлял бесстрашный лейтенант Иван Фоминков. Это он, узнав, что из Судабовки в лес возле Острова за дровами выехал немецкий конный обоз, недолго раздумывая, бросился туда с небольшой группой партизан. Дерзкий налет увенчался полным успехом: был уничтожен вражеский взвод, взято четыре пулемета, двадцать винтовок и весь конный обоз.

К числу лучших лесных гвардейцев мы по праву относили также белокурого весельчака и храбреца политрука Ивана Прочакова, степенного лейтенанта Олега Довноровича, капитана Казиева Лятифа Алиш-оглы, политрука Георгия Массолова, лейтенантов Ромашко, Шимановича и многих других партизанских командиров.

Наша большая партизанская семья жила суровой боевой жизнью, наносила по врагу беспрестанные удары. На непокорившейся белорусской земле не было такого места, где проклятые народом оккупанты чувствовали бы себя спокойно. Армия народных мстителей ежедневно пополнялась, расширялись ее владения. Противник все сильнее ощущал результаты партизанских ударов. Так, еще осенью 1942 года он был вынужден отказаться от ночных автоперебросок по магистрали Минск — Москва. Враг фактически лишился возможности использовать наземные линии связи вдоль Минского шоссе. Даже круглосуточная работа аварийных команд не обеспечивала полного восстановления того, что партизаны успевали вывести из строя за ночь. Фашистам не помогали ни патрули на бронемашинах, ни танки, ни многочисленные минные и проволочные заграждения.

Руководители гитлеровского рейха и командование вермахта, уверовав в бредовую теорию о России — «колоссе на глиняных ногах», при разработке плана нападения на Советский Союз не предполагали возможности возникновения активного подполья на оккупированной советской территории.

Западногерманский историк Эрих Хессе в книге «Советско-русская партизанская война 1941—1944 гг. в отражении немецких военных инструкций и приказов» отмечает, что перед войной и в первые дни войны главари германского государства рассматривали партизанское движение лишь как «назойливое зло», уничтожить которое можно будет сразу же после разгрома Советской Армии.

Однако жизнь сказала свое решающее слово. Уже в июле 1941 года штабы групп армий «Центр» и «Север» доносили в Берлин о возникших в результате действий партизан трудностях снабжения и обеспечения войск.

Столь активное выступление патриотов с оружием в руках вынудило оккупантов пересмотреть свой взгляд на партизанское движение. 23 июля 1941 года в срочном порядке командование вермахта издало директиву по борьбе с партизанами, за ней последовали директивы от 16 сентября и 25 октября. В директивах предусматривались драконовские меры по отношению к борющимся советским патриотам…

Все это оказалось неэффективным. Партизанское движение с каждым днем росло и набирало силу. Гитлер в своем приказе № 46 от 18 августа 1942 года бил тревогу:

Он потребовал для ликвидации партизанского движения использовать фронтовые части.

Буржуазные историки нередко пытаются доказать, будто вермахт не принимал участия в карательных акциях на оккупированной территории. Факты говорят о другом. А именно: если до появления приказа № 46 в «наведении порядка» в тылу немецких войск участвовало 10 охранных дивизий, 27 полицейских полков и 144 полицейских батальона, то осенью 1942 года к этим силам были приданы 15 полевых дивизий. К весне 1943 года количество участвовавших в борьбе с партизанами дивизий вермахта увеличилось до 25. Вместе с ними действовали части СС и СД, а также вспомогательные войска.

В соответствии с приказом Гитлера № 46 с августа 1942 года предпринимаемые вооруженные акции против партизан на временно оккупированной советской территории рассматривались командованием вермахта как «выполнение задачи, равной другим фронтовым задачам».

На одном из совещаний высшего командования вермахта Гитлер озлобленно сетовал, что наряду с другими сильными средствами ведения войны большевики создали и новый грозный вид оружия, именуемый «партизан». Не случайно вермахту предписывалось подобно тому, как он вел борьбу против советских «катюш» на фронте, «всеми средствами» бороться против партизан в тылу. При всех штабах вермахта были учреждены специальные должности офицеров, на которых возлагалась ответственность за борьбу против партизан. В их распоряжение передавались отличившиеся в боях части вермахта, а также зондеркоманды, укомплектованные уголовными элементами и преступниками.

Западногерманский историк Хессе свидетельствует о том, что немецкому командованию, несмотря на многочисленные попытки, в 1942 году не удалось разработать действенный способ подавления партизанского движения.

В декабре 1942 года гитлеровцы издали новую директиву, в которой предписывалось вести борьбу против партизан «всеми жесточайшими методами». В ней указывалось, что ни один немец не может быть привлечен к дисциплинарной ответственности или к суду военного трибунала за свое поведение в ходе борьбы против партизан и их пособников. К последним они относили младенцев и престарелых. Оккупационным властям предписывалось создавать «оборонные деревни». Такие деревни появились и в районе наших действий — Ляховка, Сорское, Белое болото. И это оккупантам не помогло. Враг по-прежнему терпел неудачи, хотя и менял тактику борьбы.

В конце марта во многих соседних с нами немецких гарнизонах сосредоточивались крупные боевые части с орудиями и танками. Это говорило о том, что над отрядом нависают грозовые тучи. Да это и было понятно. Наша боевая активность резко возросла, и теперь немцам было крайне необходимо поскорее разделаться с нами. Притом весной это сделать было легче, чем морозной и снежной зимой. Они хотели любой ценой расчистить себе дорогу для создания запасного укрепленного района на Березине и Гайне.

Кроме решения этой стратегической задачи, оккупанты стремились выполнить строгое указание Геринга и приказ командующего полицией безопасности и СД от 19 марта 1943 года о захвате дармовой рабочей силы для вывоза в Германию. Войскам и полицейским карателям предписывалось вместе с тем при захватах деревень «не оставлять ни скота, ни продовольствия». Далее предлагалось «не обращать внимания на то, что сельскохозяйственное производство на оккупированной территории захиреет».

Нам не пришлось в ту весну читать приведенные выше указания главарей фашистского рейха, но мы видели исполнение их на деле. Вермахт, полиция безопасности, СД и чиновники никогда не ограничивали себя в жестокости по отношению к советским людям. Свидетельство этому — преднамеренный разбой и грабежи на Минщине и в Борисовско-Бегомльской зоне весной и летом 1943 года.

Кроме вооруженной силы, оккупанты активно использовали против борющегося советского народа свою агентуру и провокаторов. Сражения на невидимом фронте происходили днем и ночью и почти всегда приобретали весьма острые формы. О таких схватках с врагом многое еще скажут мемуаристы.

Контрразведке отряда приходилось иметь дело с вражескими лазутчиками, диверсантами, террористами и целыми лжепартизанскими бандами, созданными абвером, гестапо или СД.

Гестапо и абвер упорно и настойчиво протягивали свои невидимые щупальца и к нашему партизанскому отряду. В прилегающих лесах начали все чаще бродить подозрительные «любители» весенней природы, в ближайших деревнях стали появляться часовые мастера с явной военной выправкой, блуждали торговки и сомнительные военнопленные.

В это тревожное время из подпольного обкома партии на основании данных, полученных от советской разведки, проникшей в Ново-Борисовскую диверсионно-разведывательную школу абвера, нам сообщили точные приметы одного из гитлеровских лазутчиков, посланного в наш отряд.

И действительно, чуть ли не на следующий день к нам пожаловал под видом советского военнопленного новоиспеченный диверсант. Приметы совпали. Раньше он был полицаем. Зная все это, нам было нетрудно уличить фашистского наемника.

На допросе под неопровержимыми уликами он сразу же «раскололся», перепугался и взмолил о пощаде. Показания полицая были довольно скудными. То, что он знал о диверсионно-разведывательной школе в Ново-Борисове, было известно и нам. Заинтересовало нас другое. Он утверждал, что в разное время под видом бежавших военнопленных и с другими «легендами» абверовцы заслали в отряд несколько диверсантов. Это заставило нас крепко задуматься, тем более что этот сигнал был не первый.

— Знаешь ли хоть одного из засланных к нам мерзавцев? — строго спросил лазутчика Чуянов.

— Одного во время обучения я знал в лицо, но мне неизвестно, куда он направлен — к вам или в другой отряд.

— Что еще знаешь — все выкладывай! От этого зависит твоя судьба.

— Возможно, это не относится к делу, но расскажу. В борисовской тюрьме нам показывали действие на людей мышьяка, засыпанного в пищу, — раздался неуверенный ответ.

Я на миг задумался, вспомнив совеем недавно повторную попытку одного из пойманных лазутчиков засыпать мышьяк в наш котел. Это и был человек, которого прислали с инструкциями для Ирмы.

— Вот откуда ниточка тянется! — шепнул мне Чуянов, продолжая допрос. — Расскажите об этом подробно. На ком проводились испытания?

— Точно не знаю, но люди в камере были страшно худыми. Одеты были в гимнастерки. Было еще два подростка по 14—15 лет. Бедняги ребята будто чуяли беду и наотрез отказывались есть отравленную похлебку. После сильных побоев они, горько плача, все же проглотили похлебку… и мучились дольше всех.

— Вот гады! — не выдержав, крикнул Чуянов. — За это четвертовать надо! Назовите фамилии убийц!

— К сожалению, не знаю, — побледнев, проронил полицай. — Меня сразу провели в отдельную кабину с окошечком и закрыли. Рядом стояло еще несколько таких же кабин. Потом всех по одному отвели обратно. Из тюремного начальства я тоже никого не знаю…

— Говорите правду!

— Клянусь, что говорю чистую правду! Поверьте, сказал все, что знал. А еще прошу, — тут он грохнулся на колени и зарыдал, — не расстреливайте и не вешайте меня… Я еще ни одного человека не предал и не убил… Я… я… искуплю вину. Готов на все!

— Наказание тебе присудит народный суд, — ответил я ему. — Но заранее скажу, что мера наказания зависит и от тебя. Если твои руки не обагрены кровью советских людей и ты навсегда хочешь порвать с врагами Родины и поможешь нам выявить других диверсантов, то суд, может, и позволит тебе искупить вину…

Вскоре мы получили подтверждение, что он был довольно безвредным полицаем и не успел причинить большого вреда. Дело его было специально рассмотрено нами. Сначала было решено негласно показать лазутчику трех человек, поведение которых у многих из партизан вызывало те или иные подозрения. Один был трусом, а другой — пьяницей, корчившим из себя дурачка. Третий в корне отличался от них — это был довольно храбрый, ловкий и дисциплинированный боец. Но он был, пожалуй, слишком общительным, а главное, любил заглядывать куда не надо: часто вертелся возле штаба отряда и особенно у землянки радистов. Все три типа в разное время прибыли зимой в отряд из района Борисова.

Под разными предлогами их провели возле окна штабной землянки, в которой находился Чуянов и подследственный.

— Не тот! Не знаю и этого, — отрицательно качал головой полицай, когда мимо прошли первый и второй подозреваемые.

Он без колебаний сразу же опознал третьего:

— Он, клянусь матерью, это он! Проверьте, у него на правой щеке черная бородавка.

— Он знает вас в лицо?

— Знает, вместе учились в гестаповской школе. Помнится, назывался Мешковым.

— Но это не Мешков.

— Я знаю его как Мешкова. Он исчез вскоре после того, как немцы устроили инсценировку сдачи партизан в плен, снятую на кинопленку. Вывезли человек 100 истощенных и грязных пленных к разгромленной и сожженной партизанами автоколонне под Белыми Лужами. Дали обреченным неисправные и без затворов старые винтовки и начали снимать. Смотрите, мол, какие доходяги партизаны и как они под силой германского оружия сдаются в плен! Немцы строчили из автоматов и пулеметов… Одни пленные падали, другие бросали оружие и подымали руки. Обратно привели меньше половины вывезенных. В тот же вечер, говорят, из лагеря бежала группа пленных. Я ничего определенного сказать не могу, но не исключено, что среди них был и он.

«Мошков» тотчас же был арестован. Он пытался отпираться, божился, клялся, что он честный советский человек и ненавидит фашистов:

— Мой арест — какое-то недоразумение! Я готов выполнить любое задание и доказать преданность!

— Хватит, Мешков! — не выдержал Чуянов.

Подлец растерялся, задрожал, но сейчас же спохватился:

— Я Мошков, а не Мешков. Говорю же, что здесь явная ошибка. Меня принимают за кого-то другого… Вот смотрите — у меня сохранилась даже красноармейская книжка.

Когда в землянку для очной ставки ввели его бывшего однокашника-полицейского, Мешков остолбенел. Приведенный подтвердил свои показания. Однако Мешков быстро овладел собой. Даже понимая, что дальнейшие увертки ни к чему, он все же настойчиво ставил под сомнение показания полицая:

— Он враг и предатель, а вы ему верите! Это же гестаповский диверсант и провокатор, понимаете?! Я его совершенно не знаю, он спутал меня с кем-то…

После некоторой паузы полицай, внимательно разглядывая Мешкова, уверенно заявил:

— Это он! Видите черную бородавку? Пусть не юлит!

— Шкура! Сволочь! — презрительно процедил разоблаченный лазутчик. Тут произошло нечто неожиданное. Он как-то сжался, будто кошка перед прыжком, и через мгновение бросился на полицая, мертвой хваткой вцепившись в его глотку. Однако сильный удар помощника Чуянова быстро осадил злобного предателя. Придя в себя, он тут же раскис и в истерике начал биться головой о стенку землянки, вопя: — Я ненавижу вас, большевики! Ваши карты биты, а дни сочтены, запомните это! Стреляйте! Режьте! Но от меня ничего не узнаете. Жаль, что мне не удалось свести счеты с вами — чекистами. Хайль! — истошно взвыл диверсант и, упав на пол, забился в истерическом припадке.

Когда его, окатив водой, поставили на ноги, Чуянов сказал:

— Идиот! Если бы ты не был ослеплен ненавистью, то смотрел бы на все по-иному. Но теперь поздно!

Глядя на хищный оскал его лица, я почему-то вспомнил о предательском донесении, посланном из лагеря в гестапо после ухода наших девушек-связисток и подписанном «Лесной волк». «Надо проверить — не он ли?» — быстро мелькнула у меня мысль. И я как можно спокойнее сказал Чуянову:

— Ну вот и «Лесной волк» финишировал…

Удар был настолько неожиданным и точным, что диверсанта всего передернуло. Поняв, что пощады ему не будет, он в исступлении выкрикнул:

— Ненавижу вас! Убивайте! Но знайте, за «Лесного волка» вам еще припомнят гестаповские драконы…

Больше ничего мы от него не добились. А на истерические вопли о драконах, откровенно говоря, не обратили внимания. А зря!

…Поздно ночью решалась участь раскаявшегося лазутчика-полицая. В штабе разгорелся спор. Одни требовали расстрелять.

— Они, подлюги, мышьяк засыпают в наш котел, отравляют, жгут и вешают советских людей, а мы с ними возимся. К стенке предателя, и дело с концом! — гневно шумел Кисляков.

Другие считали возможным и полезным предоставить полицаю возможность искупить вину. После долгих дебатов решили использовать его для разведки против немцев. Он был назван «Фигаро» и после соответствующей подготовки получил от Чуянова контрспецзадание. Мы не просчитались. Благодаря правдоподобной «легенде» о причинах его возвращения ему удалось обмануть гестаповцев и остаться у них на службе. От него поступил, как увидим ниже, ряд важных сведений…

Нам стало известно, что противник решил провести против нашего отряда карательную операцию довольно крупного масштаба. Проанализировав поступающие данные, в том числе и донесение «Фигаро», мы убедились, что блокаду гитлеровцы начнут в самые ближайшие дни. Не было никаких сомнений в том, что при любых вариантах осуществления блокады немецкое командование обязательно постарается расположить часть своих сил по узкоколейке. Об этом, в частности, свидетельствовало то, что в конце зимы оккупанты срочно восстановили до рубежа реки Гайны полотно и мосты на узкоколейке, которые мы довольно основательно разрушили еще осенью.

По нашему предположению, командование карательной экспедиции, основываясь на устаревших данных об отряде, наметило следующий план. Немцы были уверены, что отряд, находящийся в лесном массиве в районе Гребенчука, во всех случаях будет переходить к жесткой обороне основной базы. Это «наше твердое намерение» в целях дезинформации мы постоянно «доводили» до эсэсовцев через своих связных, а последний раз — через «Фигаро». Исходя из этого, они решили, захватив рубеж узкоколейки, блокировать отряд, а затем уничтожить его методическим наступлением. По их расчетам, отступать на юг мы не могли, так как там тянулся обширный почти открытый участок, а за ним проходили оживленная автомагистраль и круглосуточно охраняемая железная дорога Минск — Москва.

На западе непреодолимым барьером для партизан фашисты считали широко разлившуюся Гайну и Гайнское болото. Основной удар они замышляли нанести крупными силами мотопехоты и танков с востока. Штаб карателей полагал, что стоит только оседлать узкоколейку, разделив тем самым лесной массив на две части, как наши коммуникации на севере окажутся перерезанными. Этим оккупанты надеялись захлопнуть западню и зажать партизан в мешке. Расправиться с нами на суше гитлеровцы намеревались пехотой и танками, а тех, кто сумеет прорваться к реке и болоту, расстрелять с самолетов. Уничтожив отряд, гитлеровцы получали бы беспрепятственный доступ в Логойский и Плещеницкий районы, богатые строительными материалами (лесом и камнем), необходимыми для возведения по западному берегу Березины тыловой оборонительной укрепленной полосы.

Оценив складывающуюся обстановку, мы с командиром и начальником штаба решили сманеврировать отрядом и тем самым спутать планы карателей. До рассвета отряд бесшумно покинул обжитый Гребенчук и переправился на левую сторону Гайны. Первая рота расположилась в бывшей школе на Антопольской высоте, вторая находилась в глубине соснового бора близ деревни Ляды. Третья ушла на север — в район деревни Швабовки. Штаб, часть разведки и хозяйственный взвод остановились в деревнях Заречье и Сутоки.

Расчеты врага оказались бы верными, если бы отряд пассивно оставался в старом районе. Не зная наших истинных планов, враг готовился окружить лесной массив, где оставались лишь пустые землянки да набитые соломой и сухими листьями чучела в немецкой форме. На наиболее вероятных направлениях появления карателей наши саперы установили и замаскировали значительное количество противопехотных мин нажимного действия. При входе в лагерь и на всей его территории вокруг землянок повесили дощечки с надписями: «Берегись! Заминировано!», а кое-где и в самом деле поставили мины.

Скрытно и быстро выведя отряд из подготавливаемой ему западни, командование и штаб решили неожиданным и смелым ударом разгромить первую группу карателей, которую они, несомненно, должны выслать по узкоколейке. От исхода этой операции зависело многое. Нам хотелось показать им, что блокировать нас не так-то просто.

Наш прогноз оправдался. Разведка установила, что на станции Жодино уже был оборудован специальный состав для перевозки немецкого подразделения, чтобы оседлать узкоколейку. В состав входили платформы, оборудованные как подвижные укрепленные огневые точки. Их фашисты вымостили железнодорожными шпалами, по краям уложили мешки с песком, а между ними соорудили бойницы и пулеметные гнезда. Пока только не было известно, когда и сколько карателей будет выслано на этих платформах в первую вылазку и как они будут вооружены.

Эти данные были получены поздней ночью. Из Жодино в штаб прибыл наш связной — лейтенант Ромашко. Он доложил, что утром из Жодино немцы выдвинут по узкоколейке около роты — до 100 человек, вооруженных пулеметами, автоматами, винтовками и гранатами.

В засаду было решено выдвинуть нашу первую роту. Все было взвешено и продумано до мелочей. Перед рассветом рота под руководством мужественного и хладнокровного Демина и комиссара Лихтера, погрузив на подводы партизанскую «артиллерию» — 10 тяжелых снарядов, — отправилась к узкоколейке. Третья рота под командованием лейтенанта Фоминкова с целью отвлечения части сил противника выступила на ответвление от автомагистрали шоссе Москва — Вильнюс.

Над деревьями низко неслись сплошные облака. Моросил густой мелкий дождь, часто переходящий в снег. В общем, для партизанской вылазки погода была в самый раз. Походную колонну замыкали медсестра Валя Бондарева и политрук Прочаков.

Рота благополучно прошла Кормшский лес, пересекла поляну и добралась до места засады. Подрывники быстро установили на узкоколейке снаряды, протянув от них подрывные шнуры. За это время остальные замаскировались вдоль насыпи в обледеневшем кустарнике и изготовились к бою. Начинало светать.

Ждать под дождем на холодной расквашенной земле было, конечно, не очень-то приятно. Но вот до партизан донеслось сначала тихое гуденье рельсов, потом из-за макушек деревьев показался черный дым. А вскоре все увидели пыхтевший паровоз. Состав плелся так медленно, что казалось, будто он крадется по рельсам. Перед небольшим деревянным мостом, примерно в двухстах метрах от засады, он остановился. На землю важно сошли два офицера, солдаты с пулеметом и тремя овчарками. На платформах, за мешками с песком, настороженно зашевелились рогатые каски карателей. Из бойниц грозно смотрели стволы пулеметов и винтовок. Сошедшие гитлеровцы нерешительно огляделись по сторонам и трусливо зашагали к небольшому, недавно восстановленному деревянному мосту. Тщательно осмотрев его, они поспешно вернулись и вскарабкались в тамбур паровоза. Вслед за ними впрыгнули и собаки. Тотчас до партизан донеслась команда:

— Форвертс!

Паровоз вздрогнул и не спеша потащился. Демин, руководивший операцией, весь напрягся и решительным жестом подал сигнал подрывникам. Через несколько секунд безотказно сработала наша «артиллерия»: почти одновременно под небольшим составом взорвались все десять снарядов, заложенных в полотно узкоколейки. Взрывы произошли с перекатом, что еще больше увеличило эффект. Для фашистов, успокоенных только что произведенным осмотром моста, это показалось потрясающе внезапным. На землю то тут, то там шлепались в грязь куски шпал, рельсов, мешки с песком, исковерканное оружие, убитые и раненые немцы. Едва стихли взрывы, как раздался дружный и мощный партизанский залп. Со стороны разбросанных, покореженных платформ неслись крики и брань. Но вскоре начали раздаваться и ответные беспорядочные очереди из пулеметов и автоматов. Над головами партизан засвистели пули, с треском разрывавшиеся в ветвях кустарника. Немцы вели огонь разрывными пулями. Уцелевшие фашисты залегли на некоторых платформах и противоположной стороне узкоколейки. Постепенно их огонь становился сильнее и организованнее. Попав в засаду и чуя смертельную опасность, немцы упорно отстреливались. Партизанская рота, хотя и нанесла врагу взрывом большие потери, все же оказалась прижатой к земле из-за выгодного расположения на высоте противника.

— Фойер![16] — с надрывом раздалась команда на узкоколейке, и спустя секунду последовал приказ: — Форвертс!

Через насыпь поползла плотная вражеская цепь. Гитлеровцы дали дружный залп в сторону партизан и с диким криком ринулись в лобовую атаку.

Вскрикнул за кустом один партизан, у березы застонал другой… Перед атакующими взметнулся с земли Василий Лаврухин, дал длинную автоматную очередь по гитлеровцам и, прошитый пулями в грудь, упал на землю. Падали и каратели. Но, не обращая внимания на потери, гитлеровцы наседали. Вот они почти рядом, менее двух десятков метров…

Зашевелилась в тревоге засада. Казалось, не выдержат больше нервы накала боя… и вдруг с левого фланга по цепи противника полоснула свинцом длинная пулеметная очередь, за ней вторая, третья. Это пулеметчик Николай Матвеевич Кудревич, бывший подпольщик из деревни Тадулино, строчил из очередного диска, только что перезаряженного вторым номером Владимиром Кононовым под пулями врага. Цепь поредела и споткнулась. С воплями гитлеровцы ринулись обратно на насыпь. Николай Матвеевич вскочил с земли и, стоя во весь рост, строчил им вдогонку короткими очередями, сопровождая их крепкими словами. Когда уцелевшие гитлеровцы перевалили через узкоколейку и готовы были открыть ответный огонь, Кудревич снова плотно прижался к земле для перезарядки дисков пулемета.

Дуэль не на жизнь, а на смерть длилась около часа. Оставшихся в живых оккупантов партизаны прочно приковали к земле. Постепенно их огонь стал стихать. Каратели, не имея возможности отойти под нашим огнем, понимали, что они могут спастись, только лишь оттягивая время, необходимое для подкрепления. Они начали окапываться, получше прятаться за насыпью и уцелевшими платформами, а также экономить патроны, ведя прицельный огонь. Время работало против партизан. Поэтому Иван Михайлович Демин решил, что с гитлеровцами надо покончить быстро и решительно. Для этого требовалось незаметно сманеврировать частью сил, нанести неожиданный и смертельный удар в самое уязвимое место — с фланга и тыла. Эту чрезвычайно трудную задачу он возложил на группу партизан, которую приказал возглавить политруку Прочакову.

Как только бойцы этой группы начали отползать по-пластунски через кусты в сторону, рота усилила огонь по немцам, втянув их в огневую перестрелку. Ведя бой, все напряженно следили, как Прочаков со своими бойцами незаметно подобрался к узкоколейке далеко в стороне, в зоне, где им уже не угрожал огонь фашистов. Еще миг, и партизаны, увлекаемые отважным политруком, быстрым броском переметнулись через насыпь и скрылись в низком кустарнике. Гитлеровские командиры видели это, но, прижатые к земле нашим огнем, были бессильны парировать удар. Неотвратимый натиск группы Прочакова решил исход боя. Каратели, зажатые с двух сторон в огневые клещи, понесли большие потери, дрогнули и заметались. Замолчали их последние пулеметы. Яростно огрызались лишь отдельные автоматчики. По сигналу Ивана Михайловича рота решительно ринулась вперед, забросала немцев гранатами и завершила разгром. И только теперь партизаны увидели результаты боя. В кювете, отдуваясь последними струями пара, лежал разбитый паровоз. Исковерканные платформы, вывернутые шпалы и мешки с песком загромождали насыпь узкоколейки. По обе стороны валялись пулеметы, автоматы, винтовки, убитые фашисты, и, уткнувшись носом в землю, валялись две оскалившиеся ищейки. Из всего карательного отряда спаслась бегством лишь одна собака-ищейка.

Партизаны, не теряя времени, начали сбор немецкого оружия и боеприпасов. Раскрасневшийся Иван Прочаков спешил к подводе с первым трофеем — бельгийским пулеметом и двумя коробками патронных лент. Положив их, он бегом вновь направился к узкоколейке. И тут произошла роковая случайность. Едва Прочаков поравнялся с распростертым на земле умирающим фашистским офицером, как тот, слегка приподнявшись, быстро вытянул руку. Сверкнуло дуло бельгийского маузера, и в тишине вдруг раздался громкий выстрел… Все вздрогнули и обернулись. Прочаков, схватившись за грудь, выпрямился, покачнулся, сделал два небольших шага вперед и без единого звука медленно рухнул на протянутые руки подоспевших товарищей. Немецкая пуля остановила сердце советского патриота, политрука и любимца роты. Кто мог предполагать, что этот нелепый случай уже после боя вырвет из наших рядов одного из самых отважных партизан.

Рота Демина одержала большую победу. Но радость партизан была омрачена тяжелой утратой — гибелью политрука Ивана Прочакова. Бойцы, горестно опустив головы, шли за подводой с телом погибшего политрука и четырьмя ранеными партизанами. Колонну замыкали подводы, нагруженные 16 исправными пулеметами, 50 автоматами, винтовками и патронами. Полсотни бойцов обзавелись пистолетами. Последним устало отшагивал батальонный комиссар Лихтер, изредка косившийся на дырки, простреленные в шинели.

Мрачно насупились низко плывущие тучи, моросил густой дождь. Мокрые бойцы шли уже без разбора — по сплошной грязи. К обеду вошли в Юрово. Перед телом политрука, которого хорошо знали во всей округе, крестьяне молча снимали шапки, низко склоняли головы, а женщины и девушки не скрывали слез.

К подводам с ранеными жители несли бинты, простыни, хлеб, горячее молоко. Старик Шемпель, живший против школы, снял с себя кожух и осторожно укрыл им побледневшего от потери крови и холода Лаврухина.

Вечером на кладбище в Заречье состоялся траурный митинг.

Боевое оружие политрука Прочакова — автомат и пистолет — перед строем вручили молодому партизану Николаю Силичу. Преклонив колено, боец поцеловал оружие и, затем став «смирно», сказал:

— Клянусь до последнего дыхания не выпускать из рук это оружие, не щадя жизни, бить ненавистного врага! Я обещаю бить оккупантов за двоих!

И надо сказать, что он сдержал свое слово. Силич мужественно и смело мстил врагу за Прочакова, за своего заживо сожженного отца, за кровь и слезы советских людей.

Трехкратно прогремел партизанский прощальный салют, и рота двинулась к отряду.

Противник предполагал, что главные силы отряда сосредоточены в Кормшском лесу за рекой Гайной. В приказе от 24 марта 1943 года командира особого батальона СС (подпись неразборчива) говорилось:

Далее из приказа видно, что, кроме особого батальона СС под началом лютого палача Дирлевангера (кстати, этот батальон состоял исключительно из уголовных элементов: убийц и воров, набранных из тюрем), в операции принимали участие две роты изменников и полицейские команды.

Патриоты из Логойска сумели вовремя предупредить отряд об опасности. К утру по нашему сигналу эвакуировались в леса за речушку Цна все жители деревень Ляды, Сутоки, Антополье, Заберезовка. На рассвете мы встретили убийц и грабителей сильным пулеметным огнем из засад. Только к вечеру оккупантам удалось потеснить наши роты (кончились боеприпасы) и занять деревни Ляды и Сутоки, но в них не было ни одной живой души.

Как позже стало известно, убийца Дирлевангер и гауптштурмфюрер СС палач Вильке и их батальоны повинны в сожжении 19 марта деревень Прилепы, Ляды, Дубрава и Сутоки. Эти же гитлеровцы повинны и в трагедии деревни Хатынь, о которой с гневом и болью рассказывают людям колокола мемориала.

После разгрома гитлеровской Германии в «свободном» мире появились адвокаты фашизма, которые стремятся дать возможность военным преступникам уйти от ответственности за кровавые преступления на нашей земле. Уцелевшие гитлеровские палачи, фальсификаторы истории и нередко органы юстиции на Западе кивают сегодня на своих подручных — местных полицаев и прочий запродавшийся им сброд.

Напрасно усердствуете, господа! Советским людям хорошо известно, кто, когда и где свершил кровавые злодеяния.

Подсчитано и подтверждено документами, что фашистские варвары только на территории Белоруссии превратили в руины 209 городов и городских поселков, 9200 сел и деревень. В сотнях из них были уничтожены мирные жители. От рук оккупантов в республике пало 2 миллиона 230 тысяч советских граждан. Разве такое страшное преступление может быть когда-нибудь забыто? Никакие ухищрения врагов нашей Отчизны не могут затмить правду.

Почти одновременно с успешно проведенной на узкоколейке операцией первой роты была осуществлена вторая, не менее дерзкая операция третьей ротой во главе с лейтенантом Иваном Фоминковым в районе деревни Батуринка, что на шоссе Вильнюс — Московская автомагистраль.

Перед рассветом партизаны по длинной полосе перелеска вышли к шоссе и заняли огневой рубеж за штабелями заготовленных дров. Минеры заложили на проезжей части шоссе мины-снаряды, замаскировали их почерневшим талым снегом, протянули шнуры в укрытие и затаились в тревожном ожидании. Наконец дозорный просигналил о движении со стороны Вильнюса грузовиков противника. Вот появился первый, второй, третий, еще и еще. В кузовах поблескивали на солнце рогатые каски.

— Артиллерия, огонь! — команда лейтенанта Фоминкова затерялась в перекате сильных взрывов. И на этот раз отлично сработала бесствольная партизанская «артиллерия». В считанные секунды было уничтожено три грузовика и живая сила в них. Рассчитывали на четыре, но… оборвался шнур, и один снаряд от 152-миллиметровой пушки не сработал.

Колонну охватила паника. По гитлеровцам, выпрыгивавшим из уцелевших грузовиков, почти в упор ударили четыре пулемета, семнадцать автоматов и около трех десятков винтовок…

В этом бою, кроме командира роты Ивана Фоминкова и его помощника по разведке Володи Рогожкина, отличились комсомольцы Дмитрий Булавский и Олег Довнорович. Они установили ручные пулеметы на штабеля дров и прицельным огнем срезали около трех десятков гитлеровцев. Прикрываясь огнем, рота без потерь отошла в свою лесистую зону.

Внезапный удар роты Фоминкова по автоколонне был для оккупантов раскатом грома в ясном небе. Гитлеровцы не ожидали, чтобы в безлесной полосе среди белого дня в считанных километрах от таких крупных гарнизонов, как Минск, Острошицкий городок и Логойск, была почти полностью разгромлена автоколонна с войсками, двигавшимися в боевой готовности к фронту…

Успех этой операции и полное уничтожение передовой роты врага на узкоколейке сильно напугали начальника карательной экспедиции. Удары партизан оказались ошеломляющими. Гитлеровцы стали действовать очень осторожно и предусмотрительно. Если вначале оккупанты предполагали провести операцию против отряда силами двух пехотных полков с тремя приданными танками, то после печальных для них уроков из Минска было срочно вызвано подкрепление — броневики и танки. До прибытия этих дополнительных сил над Кормшским и Логойским лесами два дня с раннего утра до поздней ночи висели самолеты-разведчики.

По всему фронту боевые действия гитлеровцы начали на третий день после вылазки в Сутоки и Ляды. Едва ветви деревьев озарились первыми лучами восходящего солнца, как воздух сотрясли мощные залпы артиллерии. Тысячи снарядов и мин посыпались на Кормшу, Гребенчук и их окрестности. Задрожала и застонала земля. Многочисленные самолеты с бреющего полета поливали свинцом все подозрительные поляны, просеки и дороги. Вскоре там над лесом повисли черные столбы дыма: каратели, добравшись до оставленного нами лагеря, жгли землянки.

Перед вечером на большаке Сухой Остров — Юрово появились ревущие немецкие бронемашины и танки. Их колонна, то и дело ведя беспорядочный огонь, медленно пробиралась на занятый отрядом левый берег реки Гайны к деревням Юрово, Прудище, Антополье, Сутоки, Мостище, Таковщина. По этим действиям мы поняли, что враг не ограничится прочесыванием Кормшского и Борисовского лесов, а предпримет активные действия и в восточной части Логойского района, где расположились наши роты. Чтобы активно и уверенно противодействовать противнику и, умело маневрируя, избегать его ударов, нам надо было возможно точнее знать его дальнейшие замыслы. Этими данными нас обеспечил «Фигаро».

Чуянов встретился с ним на Антопольском аэродроме у заброшенного колодца. «Фигаро» сообщил, что ранее доставленные им устаревшие данные о партизанах и об их намерении во всех случаях обороняться (они были подготовлены нашим штабом) в то время вполне удовлетворили немцев и повысили его авторитет. Бывшего лазутчика оставили при руководстве экспедицией. Поэтому он смог выяснить в общих чертах планы карателей. Противник и в самом деле замышлял намного больше, чем мы предполагали ранее. Упустив наш отряд из Кормшского леса, враг решил взять реванш, зажав нас в холмистом Швабовском лесу. С этой целью войскам усиленного логойского гарнизона было приказано занять и удерживать деревни Ляды и Юрковичи, взять под контроль реку Цну и тем самым отрезать наш отход на запад.

Плещеницкий и зембинский гарнизоны должны были прочно оседлать шоссе Зембин — Плещеницы, преградив отряду путь к запасной базе в Паликовском лесу. Гайнское болото, сильно разлившееся во все стороны, отдавалось под контроль авиации и отдельных маневренных групп карателей. Наступление основных сил противника с танками, бронемашинами и артиллерией предусматривалось развернуть с юга и юго-востока. Операцию рассчитывали завершить в три дня. На этой же встрече «Фигаро» передал Чуянову немецкие данные о сигналах для связи с авиацией и корректирования огня артиллерии во время боя. Впоследствии они сыграли для нас очень важную роль.

Итак, гитлеровцы по-прежнему надеялись прочно зажать нас в кольцо и затем быстро уничтожить. При сложившейся обстановке отряду было опасно оставаться не только в занимаемых деревнях, но и в небольшом треугольнике лесного массива между разлившимися реками Цна и Гайна. Этот сосновый лес, разбитый широкими просеками на квадраты, несмотря на весеннюю распутицу, был проходим даже для бронемашин и танков. Пригайнское болото, покрытое худосочным сосняком и лозняком, также не могло надежно укрыть партизан. Оно было залито студеной водой и хорошо просматривалось и простреливалось с самолетов.

Кроме того, после длительного боя на узкоколейке и огневого налета на автоколонну возле деревни Батуринка отряд располагал незначительным количеством боеприпасов.

А ведь для активной обороны крайне нужны пулеметы, винтовки, автоматы и главное — боеприпасы к ним. Нехватка оружия и боеприпасов — вот основная болезнь, от которой мы никак не могли вылечиться. Пусть не подумают читатели, что партизаны забывали о трофеях. Нет! Но большую часть их использовать не приходилось. Возьмешь, бывало, в руки бельгийский пулемет, французскую винтовку, немецкий автомат, посмотришь на их хорошую отделку, повертишь в руках, а потом отправляешь на склад или зарываешь в землю: нет к ним боеприпасов. А Большой земле тогда было не до нас. И мы это хорошо понимали.

Наконец было принято решение заблаговременно вывести отряд из затягиваемой петли. Время летело, как никогда, быстро. Было уже 12 часов ночи, когда мы окончательно выработали план дальнейших действий. Первым отправили обоз с ранеными. Жителей предупредили об опасности верховые связные. Первой и второй ротам было приказано, взяв курс на север, отойти в соседний Плещеницкий район. Третья рота оставалась для обеспечения прикрытия с тыла. После выполнения этой задачи ей надлежало отойти через удерживаемую отошедшими ротами брешь на шоссе также в Плещеницкий район.

Не спали ночью ни партизаны, ни враг. Гудели его машины, строчили пулеметы, в небо взвивались десятки ракет. Каратели подтягивали силы для решающего штурма партизанской обороны. Позднее мы узнали, что гестаповцы с нетерпением ожидали информацию от «Дракона». Как им нужны были самые свежие данные о неуловимом отряде! Но лазутчик не появлялся на условленном месте. Метался и сам «Дракон». Он не знал наших планов, а с пустыми руками идти ему было нельзя. Как мы узнали позже, гестапо приказало ему во время блокады убрать командование отряда.

Первая рота и вспомогательные подразделения отряда, пройдя за ночь через Мостище, Таковщину, Цну и Малиновку, под утро незаметно пересекли шоссе Зембин — Плещеницы и заняли оборону на прилегающих высотах. В их задачу входило прикрыть выход второй и третьей рот.

Вторая рота, выходя правее в районе Швабовки, наткнулась на карателей. После короткой схватки Георгий Анисимович Щемелев отвел партизан в лес. Несколько позже он сделал попытку прорваться через небольшой лес между Швабовкой и Цной, но и это не удалось. Немцы, патрулировавшие лес, втянули партизан в перестрелку. Начинало светать. Немецкие моторы ревели справа и слева. Поэтому застревать здесь на день было опасно. Тогда Щемелев решил оторваться от противника, дождаться ночи в лесу и уже потом вновь попытаться проскользнуть на север правее Зембина. Рота, преследуемая карателями, отступала в направлении Гайнского болота.

Третья рота к концу дня вступила в бой с фашистами у Юрово, сдерживая их натиск дотемна. Ночью она откатилась в лес к бывшей деревне Мыльнице.

Эта некогда красивая деревушка в начале апреля 1943 года пережила страшную трагедию. Поздней ночью фашисты забросали дома гранатами и подожгли их. Тех, кто пытался вырваться из пылающих домов, они хватали и бросали обратно в огонь. Все жители деревни от мала до велика погибли в ужасных мучениях. Деревни не стало за каких-нибудь 15—20 минут. Чудом уцелели только две девушки-сестры — двадцатилетняя Ядя и восемнадцатилетняя Нина, накануне ушедшие в село Заречье проведать старого дедушку. Возвращаясь утром, они еще у заболоченных зарослей услышали смрадный запах горелого мяса. Среди едва дымившихся пепелищ повсюду были полусгоревшие трупы людей. А на месте родного дома в золе и углях чернели обуглившиеся тела отца, матери и двух младших братьев. Отряд приютил убитых горем сестер.

Мыльницу мы никогда не забывали, и фашисты заплатили нам за нее кровью!

Щемелев, расположив роту в обороне, с тревогой в душе думал: как воздух нужны были сейчас ему легкие пушки или хотя бы пара батальонных минометов! В тылу каждая единица сработала бы за батарею…

Несмотря на низкую облачность, воздушные разведчики карателей засекли вторую роту и установили общее направление ее движения.

Едва рота появилась на открытом месте, как фашистский самолет с черными крестами на крыльях промчался над ней почти на бреющем полете и выпустил красную ракету. Партизаны уже знали, что это сигнал для вызова артиллерийского огня. И действительно, над их головами тотчас засвистели снаряды и злобно зашипели мины, а вслед за этим раздались первые разрывы. Щемелев, быстро развернув роту из колонны в цепь, приказал партизанам рассредоточиться и занять высоту, покрытую высоким вереском и вековыми соснами. Партизаны без промедления бросились вперед. Но тут произошло непредвиденное. Достигнув вершины, бойцы роты совершенно неожиданно увидели оккупантов, шедших по противоположному склону высоты развернутым строем с оружием наперевес. По сигналу командира роты партизаны мгновенно залегли, не замеченные врагом. Было хорошо видно, как ноги гитлеровцев утопали в раскисшем весеннем поле, но они не останавливались, так как, видимо, стремились поскорее добраться до вершины господствующей высоты.

По своим силам противник значительно превосходил роту. Нервы у всех напряглись до предела. Щемелев уже по опыту знал, что фашистскую пехоту, еще не обнаружившую партизан, надо ошеломить, то есть подпустить как можно ближе и обрушить на нее огневой удар в упор. Но стоит только поторопиться и открыть огонь преждевременно, как внезапность будет утрачена. Немцы залягут, завяжут с ротой бой, а затем, обладая численным перевесом, артиллерийской и авиационной поддержкой, легко расправятся с ней. Отступать же было поздно и некуда. Сзади рвались снаряды и мины.

Быстро оценив обстановку, Щемелев приказал выдвинуть на один фланг — к проселочной дороге, по которой противник мог подтянуть танки, бронемашины и живую силу, — противотанковое ружье, один станковый и два ручных пулемета.

Для прикрытия другого фланга и тыла роты со стороны Швабовского леса был выставлен скорострельный танковый пулемет, снятый еще летом с танка Т-34, и выдвинут взвод, возглавляемый Комшеко. Таким образом, Щемелев создал своеобразный огневой мешок, расположив роту подковообразно. Он выжидал, подпуская врага все ближе. Сейчас как никогда требовалась исключительная выдержка. Он по себе хорошо знал, как трудно, особенно молодым, необстрелянным партизанам, удержаться и не открывать огня до самого последнего момента. Поэтому еще раз передал по цепи:

— Без команды не стрелять! После команды вести только прицельный огонь! Беречь каждый патрон!

Густая цепь карателей надвигалась все ближе и ближе. Расстояние между бойцами и цепью гитлеровцев составляло метров 50.

— Огонь! — крикнул Щемелев и дал очередь из автомата. Внезапный шквал огня обрушился на карателей. Всю цепь врага передернуло, она заметно поредела, дрогнула, рассыпалась, и значительная часть ее несколько отхлынула. Началась паника. На раскисшее поле, беспомощно взмахивая руками и бросая оружие, свалилось сразу несколько десятков карателей.

Немцы, понеся большие потери, залегли. Только некоторые продолжали ползти по-пластунски вперед, надеясь укрыться от нашего огня за соснами.

Но вот сквозь огонь и крики раненых понеслись команды опомнившихся гитлеровских командиров. Хотя ряды карателей сильно поредели, они под пистолетами унтеров снова полезли вперед. В ход пошли партизанские гранаты, и с прорвавшимися в зону обороны было быстро покончено. Наконец уцелевшие каратели, не выдержав натиска партизан, со всех ног кинулись убегать. Оказавшись вне зоны огня роты, они залегли в кустарнике. В сторону партизан взвились зеленые ракеты — на высоту был вызван артиллерийский и минометный огонь. Мощные разрывы снарядов и мин стали приближаться к партизанам.

Вот тут неоценимую помощь и оказали сведения «Фигаро» о немецких условных сигналах. Щемелев быстро одну за другой выпустил вверх две красные ракеты. Через минуту огонь артиллерии прекратился. Тогда он выпустил из ракетницы в сторону немцев еще и зеленую ракету. Гитлеровские артиллеристы поспешно перенесли свои залпы вперед, на свою же отошедшую пехоту. Цепь фашистских солдат была накрыта густыми разрывами снарядов. Через несколько минут над ней тоже взвились две красные ракеты, а в нашу сторону полетела зеленая. Разрывы переметнулись на высоту. Видя это, Щемелев вновь пустил красные ракеты, а зеленой перенес огонь вражеской артиллерии на залегших немцев. Так повторялось несколько раз. Наконец артиллеристы, запутавшись в этой чехарде, прекратили огонь.

Больше часа длилась ружейно-пулеметная дуэль с вылезшими из кустарников карателями. Но боеприпасы в роте стали кончаться, и поэтому надо было искать выход из положения. Причем не было сомнений, что противник постарается быстро подтянуть силы и вновь атаковать высоту. Щемелев, посоветовавшись с командирами взводов, решил не ждать, а контратаковать оставшихся немцев, отогнать их подальше в поле и собрать трофейное оружие и боеприпасы.

Так и было сделано. Прижав пулеметным огнем карателей с флангов, рота поднялась и с ходу подавила оставшиеся очаги сопротивления. Через полчаса партизаны вернулись на прежний рубеж, нагруженные немалыми трофеями.

Щемелев осмотрелся, обошел высоту, перегруппировал бойцов и пулеметы. Всем было приказано получше замаскироваться и окопаться. Партизан он предупредил, что уйти сейчас с этой выгодной безымянной высоты — значит погибнуть. На ней надо было продержаться до вечера. Партизаны, разгромив первый отряд карателей и подкрепившись трофейными сухими пайками, воспрянули духом.

Как и ожидал Щемелев, затишье оказалось недолгим. Подтянув подкрепление, каратели предприняли новое наступление, но теперь они повели его уже с двух сторон. Справа на проселочную дорогу из Швабовки вынырнули два желтовато-зеленоватых танка и броневик, а за ними показалась колонна автомашин с пехотой. Далеко впереди, ближе к левому флангу роты, из-за небольшой высотки партизаны увидели новую цепь карателей, которая с большой дистанции подвергла высоту сильному пулеметному обстрелу.

Высота замерла. Партизаны изготовились к отражению второго, более сильного штурма. На этот раз на внезапный удар рассчитывать уже не приходилось, предстоял жестокий бой с крупными силами фашистов.

Не снижая скорости, танки ударили своими пушками по обороне партизан. За танками бежала спешившаяся с грузовиков пехота. Командир роты махнул рукой расчету ПТР. Кочанов прижался к противотанковому ружью и тщательно прицелился. Раздался выстрел. Тотчас же головной танк, резко снизив скорость, немного продвинулся вперед и остановился. Над ним показались желто-красные языки пламени. Быстро выскочил экипаж. Один за другим раздавались меткие выстрелы снайпера Ильи Силковича по экипажу. К танку подбежала пехота и начала песком и грязью сбивать огонь с горящей машины. Щемелев махнул фуражкой, и по врагу длинной очередью полоснул наш испытанный станкач «максим». Оккупанты заметались и, бросив убитых, поползли от танка в разные стороны. Через несколько минут, опасливо крадучись, выдвинулся из-за кустов второй танк. Прогремел неприцельный выстрел его пушки, бешено застрочили пулеметы, поднялась пехота. Открыв ураганный автоматный огонь, она попыталась с ходу взобраться на высоту. Кочанов с Кашиным вторым выстрелом из противотанкового ружья подбили и этот танк. По карателям хлестнули партизанские пулеметы. Вражеская цепь дрогнула и залегла.

— Пусти-ка, Георгий Анисимович, еще пулю по броневику, но бей по бензобакам, — посоветовал Щемелеву Вася Соляник.

Желание Соляника петээрщики исполнили в точности. Из броневика, стоящего боком, сразу же взвилось красное пламя. К нему было бросились каратели, но их отогнала пулеметная очередь.

— Форвертс! — истошно вопили унтеры. Но пехота не «рвалась» подниматься в атаку.

В нашу сторону понеслась зеленая ракета. Ожила вражеская артиллерия и минометы. Щемелев попытался вновь пустить красные ракеты, но они оказались испорченными. Искать другие у командиров взводов было некогда: противник пошел в психическую атаку. Град пуль засыпал высоту. Пришедший недавно в отряд Иван Филиппович подхватился с места, бросил оружие и кубарем покатился с сопки к болоту.

— Назад, трус! Застрелю! — грозно крикнул замкомиссара по комсомолу Аксенов и вскинул автомат. Паникер вскарабкался на четвереньках на сопку и занял свое место.

Огонь партизан уже не мог полностью сдержать натиск противника, рвавшегося вперед. Гитлеровская цепь все приближалась, и вскоре артиллерийский огонь стих. Щемелев выжидал, возлагая все надежды на два резервных пулемета, расположенных на флангах. Положение накалялось все сильнее. Фашисты хотя и несли потери, но все же рвались, надеясь силой смять партизан. До немцев оставалось уже каких-нибудь 50—60 метров, как вдруг с обоих флангов вдоль атакующей цепи ударили резервные пулеметы. Это было столь неожиданно, что гитлеровская пехота с воплями отхлынула назад и залегла. На поле осталось десятка два трупов.

Георгий Анисимович облегченно вздохнул и вытер пот со лба. Кризис на время миновал. Но положение было очень трудным, у большинства партизан кончились патроны. А вдали показались еще две цепи немцев.

Щемелев твердо знал, что как бы тяжело ни было, но пока что отходить в лес нельзя. На пути наверняка засада. На открытом болоте, залитом водой, партизан перещелкают, как куропаток. Тут он вспомнил о собранных им за это время ракетах и быстро сообразил, что сейчас можно опять обмануть немцев и направить огонь их артиллерии и минометов на подходящие цепи.

— Держитесь, орлы! Ни шагу назад! — громко крикнул он и выпустил зеленую ракету далеко вперед — в сторону карателей. Сигнал сразу же был принят немецким корректировщиком. Еще мгновение, и вражеские цепи потонули в сплошной стене черно-серых фонтанов от рвущихся снарядов и мин. Враг заметался во все стороны, но на этот раз почему-то не дал сигнала на прекращение огня. Опомнившись, каратели хлынули к лесу. И тут произошло то, чего никак не ожидали ни гитлеровцы, ни партизаны. Опушка леса ощетинилась сильным ружейно-пулеметным огнем. Щемелеву показалось это чудом. Ведь он не мог предполагать, что это им на помощь пришла третья рота во главе с лейтенантом Фоминковым. Ее внезапный удар с фланга в столь критический момент оказался для фашистов роковым. Почти вся эта группировка полегла на поле боя, не оказав сильного сопротивления.

Трудно сказать, почему немцы не остановили губительный артиллерийский огонь. Возможно, был убит командир или корректировщик, который должен был подавать сигналы артиллерии.

Раздумывать об этом было некогда, и Щемелев решил еще раз повторить удавшийся прием и зеленой ракетой перенес огонь по немцам, накапливавшимся для атаки против правого фланга роты. И вовремя. Несколько снарядов накрыло цель. Однако противник быстро спохватился и дал отбой. Началась ракетная и артиллерийская чехарда. Каратели направляли ракетами огонь своей артиллерии на высоту, а Щемелев — на карателей. Артиллеристы начали посылать снаряды из стороны в сторону, а вскоре снова, как и в первый раз, запутавшись, вообще прекратили стрельбу.

Больше пяти часов рота отбивала натиск врага. Лишившись артиллерийской поддержки, каратели атаковали все нерешительнее, а к концу дня их активность совсем спала. Но противник не думал отходить. Возможно, он решил, что тут сосредоточился весь отряд. Прижавшись к земле, немцы держали высоту под непрерывным обстрелом, но атак не предпринимали. Щемелев связался с Фоминковым и договорился о том, что третья рота с наступлением темноты прикроет огнем отход партизан с высоты.

Едва на землю спустились сумерки и лес стал выглядеть сплошной черной стеной, как вновь на высоту обрушился огонь артиллерии и минометов. В это время разведчики доложили Щемелеву о том, что часть сил противника переправилась через Гайну и начинает заходить в тыл безымянной высоты. Щемелев срочно выделил отделение с пулеметом и приказал «подразнить» карателей в тылу роты, а затем отойти вслед за ротой. Партизаны, периодически ведя огонь силами прикрытия, незаметно стали отходить и вскоре оказались в лесу. Последними зелеными ракетами немецкой артиллерии еще раз указали на их же цепь на Гайне. А немецкое подразделение, выйдя на высоту с тыла, было обстреляно своими же войсками, уже занимавшими ее с противоположной стороны. На высоту был вызван огонь артиллерии. Почти всю ночь каратели нещадно уничтожали друг друга. Партизаны Щемелева молчали: не было боеприпасов. Все попытки разведчиков нащупать проход на север не увенчались успехом. Противник плотно замкнул кольцо и в то же время не проявлял активности. Он, по-видимому, пытался разобраться в обстановке. Партизанам ничего не оставалось, как только маневрировать в районе Швабовского леса и в окрестностях бывшей деревни Мыльницы.

Обнаружив утром, что на высоте партизан нет, гитлеровцы приступили к методическому прочесыванию леса. Первая половина дня прошла в коротких, но ожесточенных стычках. Петля затягивалась все туже и туже. Противник не спешил. Во второй половине дня он уже не стал лезть напролом и приостановил прочесывание. Враг чего-то ожидал. И действительно, часам к шести вечера над расположением партизан с оглушительным ревом пронеслись самолеты и сбросили тысячи термитных шариков и небольших зажигательных бомб. Начался лесной пожар. Ветер быстро распространял огонь. За первой волной самолетов последовали новые. Огонь и сплошной горький дым заставили партизан оставить занимаемые позиции. Мокрые до нитки, голодные и измученные боями, они были вынуждены отступить в единственном направлении, которое противником не прикрывалось, — к разлившемуся болоту. Глубокая холодная ночь застала партизан на кочках, поросших худосочным сосняком и окруженных студеной водой.

Зная о катастрофическом положении рот Щемелева и Фоминкова, мы с командиром отряда бросили в бой первую роту с севера, надеясь этим отвлечь противника. Однако каратели легко отпарировали удар назойливого Демина, выставив против него сильный заслон. Все свое внимание они сосредоточили на партизанах, укрывшихся в болоте.

Гитлеровцы, не ожидая отхода партизан к болоту, буквально рассвирепели. Они хотели как можно скорее свести счеты с Щемелевым за своего полковника — начальника экспедиции, убитого им из противотанкового ружья в броневике у безымянной высоты, и за те большие потери, которые понесли на подступах к ней. Позже было выяснено, что на следующий день они собрали там около двухсот трупов своих солдат и офицеров. Запомнили они и темную ночь, когда, обманутые Щемелевым, до самого рассвета истребляли друг друга.

На наше счастье, установилась нелетная погода. Над болотом нависли сплошные низкие серые тучи. Страшно даже было подумать, чем бы все могло кончиться, если бы на открытое болото обрушились фашистские стервятники.

Войска карателей нерешительно остановились перед залитым водою мшистым низкорослым сосняком. Гитлеровским воякам, очевидно, было страшно снова лицом к лицу встретиться с партизанами. Всю первую половину дня они ограничились тем, что простреливали полосу вдоль края болота из пулеметов и автоматов. Щемелев рассчитывал, что фашисты все же не рискнут лезть в заболоченную полосу кустарника. Ухала немецкая артиллерия. Но ее снаряды все время ложились с большим перелетом, глухо разрываясь в болоте. В полдень более батальона полупьяных карателей, натянув резиновые сапоги с длинными голенищами, все же полезли в воду.

Наступил тяжелый момент. Рота Щемелева с боем, почти по колено в воде, медленно отходила все ближе и ближе к открытой глади Гайнского болота. И вот сквозь тальник засеребрилось разводье. Каждому партизану было ясно, что дальше.

Мертвой хваткой уцепившись в последнюю цепочку тощего кустарника, рота стала отчаянно отстреливаться. Цепь фашистов остановилась и замаскировалась в кустарнике. «Еще пять-десять минут, и патронам конец. С фронта наседает до зубов вооруженный враг, а в тылу — бескрайняя гладь болота, залитого паводковыми водами. Что же делать?!» — лихорадочно метались мысли Щемелева. Но раздумывать было уже некогда. Промедление означало неминуемую гибель. И тут, как это часто бывает в самые критические моменты, молниеносно пришло решение.

— Спасенье только в прорыве через цепь карателей! — решительно бросил он побледневшему Солянику. — Рванемся в направлении сосновой рощи по сигналу зеленой ракеты. Прикажи беречь патроны и готовить людей на левом фланге! Остальное беру на себя.

Приказ о прорыве мгновенно облетел партизан. Их огонь заметно утих. Все понимали, что путь к жизни лежал через зону смерти. Иного выхода не было.

Рота сжалась как стальная пружина. Гитлеровцы, восприняв прекращение огня по-своему, уже решили, что еще один последний нажим — и с партизанами будет покончено. Щемелев ждал. Прорываться было выгоднее, когда немцы, выйдя из кустов, возобновят движение цепью. Бросок окажется более неожиданным, а огонь немцев менее эффективным. Приближался решающий момент.

Едва немцы, поднявшись в рост, пошли в последнюю атаку, как в небо взвилась зеленая ракета. Тотчас же партизаны с криком «ура!» бросились на врага. Яростная контратака мокрых и грязных людей, поднявшихся прямо из болота, ошеломила карателей. В панике они бросились врассыпную, беспорядочно огрызаясь. Когда их командиры поняли, что случилось, было уже поздно. Рота, вихрем обрушившись на врага, смяла перепуганных фашистов на трех узких участках, повзводно вырвалась из болота и рассыпалась в спасительной роще.

Роте Фоминкова бой пришлось вести в другом месте. Она залегла в районе давно заброшенного хутора, расположенного на поляне у Гайнского болота. Ей во что бы то ни стало нужно было выиграть время и продержаться на суше до наступления ночи, чтобы потом, переправившись через болото и реку Гайну, уйти обратно в Кормшские леса. Иного выхода не было. В полдень на лесной дороге заревели моторы, и к хутору по залитой водой дороге устремились два танка. Расчет Фоминкова на недоступность поляны для танков не оправдался. Выскочив на поляну, танки развернулись и открыли пулеметный огонь.

Поскольку в роте ни противотанковых ружей, ни гранат не было, то занимаемую позицию пришлось спешно бросить и скрыться в затопленном лозняке. Цепенея от холода, бойцы погружались в ледяную воду, укрывались от пуль противника за мшистыми кочками. Вскоре на партизан при поддержке танков стала надвигаться густая цепь карателей. Хлюпая резиновыми сапогами по воде, они стреляли, не жалея патронов. Партизаны огня не вели, ибо каждый патрон был на учете. А каратели, пройдя 20—30 метров, останавливались, поливали свинцовым дождем заросли и снова двигались вперед.

Гитлеровцы теснили партизан все дальше. Но вот и отступать им стало некуда, и, подпустив вражескую цепь поближе, бойцы ударили по ней метким кинжальным залпом. Цепь заметно поредела. Каратели остановились, замешкались и бросились назад. На некоторое время воцарилось затишье. Но спустя несколько минут снова застрочили немецкие пулеметы и автоматы. Фоминков, прикрывавший фланг роты с группой окоченевших в воде бойцов, наверное, впервые в жизни растерялся. Он не видел выхода из создавшегося положения. Осмотрев магазин своего автомата, он ахнул. В нем желтели последних три патрона.

— Три патрона в автомате да пять в нагане… Недолго еще продержимся, — нервно пробормотал командир. Он знал, что не лучше было с боеприпасами и у бойцов.

— А что потом?! — со страхом спросил его связной Николай Силич.

— Будем уничтожать гадов прикладами и зубами, — возбужденно бросил Фоминков.

После каждого партизанского выстрела в кустах, где засел враг, раздавался вскрик или всплеск воды. Спесь карателей была сбита. Они прятались за пни, большие мшистые кочки и купины. Боясь партизанских пуль, гитлеровцы, не выглядывая, вслепую палили по кустам. Но долго так продолжаться не могло. Уже стали хорошо слышны команды гитлеровских офицеров. И, хотя цепь еще не двигалась с места, было ясно, что немцы скоро вновь пойдут в атаку. Рота, оставшись без патронов, отразить ее не смогла бы. Поэтому Фоминков решил, использовав замешательство карателей, вывести людей вплавь через речку. Это была отчаянная попытка в борьбе за жизнь. Правда, шансы на успех переправы были очень малы. Но уцелеть почти без патронов при очередной вражеской атаке было вообще невозможно. Конечно, можно было бы попытаться прорваться через кольцо карателей, но затем партизан расстреляли бы и раздавили немецкие танки.

Жребий был брошен, и Фоминков, стараясь быть внешне спокойным, сказал командиру взвода Леониду Мамату:

— Силич и три бойца останутся со мной для прикрытия. А ты, Леонид, переправляй роту через речку и веди ее на Кормшу. Тебе как мастеру спорта по плаванию и карты в руки. Немцы в реку не пойдут. Действуй!

— А как же вы?

— Леонид, выполняй приказ! Каждая секунда дорога…

Высокий и стройный богатырь Мамат, пришедший в отряд из Минска, партизанил лишь около двух месяцев. Но и за это короткое время успел полюбить роту и ее храброго командира. Позже он говорил мне, что с нехорошим предчувствием оставлял Фоминкова и других своих товарищей перед носом у врага. Но приказ есть приказ.

Быстро выдвинувшись вперед, рота через несколько минут вышла из-под обстрела и вскоре оказалась на берегу разлившейся реки.

Из воды выглядывали верхушки пожелтевшей прошлогодней осоки, мохнатые бороды мха да местами прозрачные льдины. Мамат пристально вглядывался в черневший на той стороне лес, а мысли его были заняты судьбой Фоминкова и его товарищей. Их одиночные выстрелы, доносившиеся из кустарника, терзали Леонида.

«Мы в безопасности. А вдруг там кто-нибудь уже ранен и безнадежно отсчитывает последние свои минуты, — подумал Леонид. — Назад! Только назад, на помощь!» И он бросился обратно к кустам. Но из лозняка раздался властный окрик:

— Стой! Ты куда, сумасшедший? Назад!

Сквозь заросли продирались Фоминков и вся его группа.

— Оторвались, но командир ранен, — устало сказал Леониду Силич.

— Чепуха! В мякоть, — вяло махнул рукою побелевший Фоминков и опустился на землю.

Подхватив Фоминкова, Леонид хотел потащить его к реке. Но ротный запротестовал:

— Беги скорей туда, ты там нужнее! Роту надо спасать! С минуты на минуту появятся немцы…

Передав командира Силичу, Мамат помчался к роте. Бойцы со страхом толпились у берега. Мамат решительно приказал всем, кто умеет хоть немного плавать, немедленно переправляться. В это время где-то совсем недалеко раздались пулеметные очереди, и партизаны горохом посыпались в речку. Переплывали каждый по-своему. Одни плыли, поддерживая над водой оружие, другие цеплялись за медленно плывшие льдины, клали на них оружие и, отчаянно гребя свободной рукой, уходили по течению. Третьи, а их было немало, на мгновение исчезали, затем появлялись и с криком вновь погружались в воду. Несколько человек беспомощно барахтались, подхваченные течением. Не раздумывая, Мамат кинулся им на помощь. Его мастерство пловца многим спасло жизнь. Один за другим выбирались на другой берег Гайны партизаны.

Леонид то и дело бросался к середине реки. Его сильные руки подхватывали то одного, то другого. Он то нырял, вытаскивал утопающего, то забирал у ослабевшего оружие…

Где-то выше по течению к реке вышли немцы. По переправе издали ударили пулеметы.

— Плавать умеешь? — тревожным голосом спросил Силича подошедший к реке Фоминков.

— Могу, товарищ командир.

— Скорее спасай людей, братец. За меня не беспокойся, я переплыву. — Эти слова прозвучали как приказ. И Силич, закинув винтовку за спину, бросился в воду. Следом за ним тихо поплыл и Фоминков.

Никогда партизаны не забудут эту переправу. Они мужественно боролись с ледяной стихией. Наконец, подталкиваемые Маматом, Фоминковым и Силичем, остальные бойцы достигли топкого берега. Гитлеровцы остервенело хлестали из пулеметов. То тут, то там раздавались вскрики и стоны.

— Помоги раненым, — приказал Фоминков Силичу. А сам, повернувшись в сторону карателей, с проклятьем послал в них из нагана последнюю пулю. В это время он как-то вздрогнул, пошатнулся и беспомощно опустился на землю. Вражеская пулеметная очередь прошила его грудь. Мамат бросился к нему.

— Командуй, Леонид… прощайте, товарищи, — прошептал он безжизненными губами. Леонид прильнул к груди командира и беззвучно заплакал.

Опомнившись, Леонид приказал партизанам подобрать раненых и побыстрее пробираться в Кормшский лес. А сам, взвалив Фоминкова на спину, по-пластунски пополз за ротой, скрывавшейся в кустарнике. Вражеский пулемет не умолкал, но Леонид не слышал его. Задыхаясь от усталости, он достиг Кормшского леса, где на небольшом островке расположилась рота.

На следующий день партизаны похоронили своего бесстрашного командира, сына Смоленщины, коммуниста Ивана Тимофеевича Фоминкова, лейтенанта 361-го полка 100-й дивизии, защитника Отчизны в трех войнах. Вместе с ним похоронили и погибших боевых товарищей.

Прошли десятилетия, а образ славного сына Смоленщины не меркнет в памяти партизан. Всегда, где было трудно, туда шел коммунист Фоминков. Жизнь каждого партизана он оберегал пуще своей, дорожил ею. Победы коммуниста Фоминкова достигались почти всегда бескровно или самой малой кровью. Как говорится, он не лез на рожон, был противником штурмов сильно укрепленных гарнизонов врага партизанами, вооруженными стрелковым оружием и сорока пяти миллиметровой пушкой без прицела.

— Наше дело, — говорил он, — не бетон прошибать лбом, не добираться до поганого фрица через минные поля, систему проволочных заграждений и метровые стены дотов, а бить его из засад там, где он не ждет…

Фоминков действовал по науке великого партизана Дениса Давыдова: теснить, беспокоить, томить, вырывать что по силам и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно…

Командование отряда придерживалось той же тактики и стратегии, что и Фоминков, и не водило партизан на штурм неприступных дотов и каменных стен, хотя и выслушивало из-за этого неоднократно поучения некоторых ретивых стратегов-самородков. В наших условиях враг был всегда на виду, и поэтому за одного оккупанта платить втридорога жизнями бойцов мы считали недопустимым. Наши подразделения, блокируя гарнизоны, заставляли самого противника вылезать из своих неприступных крепостей.

Экспедиция карателей близилась к концу.

Учинив кровавую расправу над жителями деревень Хотеново (заживо сожгли в сарае 184 человека), Сухого Острова, Рудни, Мехед и других, оккупанты оставили пригайновские леса. Желая выслужиться и боясь признать свою неудачу, их командование отрапортовало высшему начальству: «Все партизаны уничтожены». Так фашистские палачи выдавали желаемое за действительное.

На самом же деле наш отряд с честью вышел из сурового испытания. Ведь в ходе боев партизаны нанесли чувствительные удары по врагу. Каратели потеряли за всю блокаду не одну сотню убитыми и ранеными.

Напрасно отрядный врач Мария Юлиановна Силич опасалась, что после ледяных купелей отряду не отделаться от массовых простудных заболеваний. Этого, как ни странно, не произошло. Не понадобились собранные ею запасы разных целебных трав.

Отряд, по частям вырвавшись из блокады, вновь собрался вместе и быстро восстановил свою боеспособность. При этом надо сказать, что большую помощь отряду, особенно в боеприпасах, оказал подпольный межрайком партии, в распоряжении которого находился действующий аэродром. Прошло всего три дня после ухода карателей, как наши боевые группы снова появились со своей «артиллерией» на автомагистрали и железной дороге.

Вырвавшись из блокады, отряд расположился на опушке соснового леса у бывшей деревни Мыльница, о которой сейчас напоминают лишь одинокие, затерявшиеся в густом бурьяне развалины. Да, это село не возродилось до сего времени.

Откровенно говоря, мы рассчитывали, что после первой карательной операции немцы дадут отряду сравнительно большую, скажем месяца два, передышку. Поэтому в отряде развернулась подготовка к «оседлому образу жизни».

Партизаны ремонтировали оружие, чинили обувь, штопали разорванную одежду. Подрывники вновь выплавляли тол, чтобы минировать автомагистраль и железную дорогу. Люди Чуянова энергично восстанавливали нарушенные связи с подпольщиками и связными в районе, Борисове и Минске, налаживали разведку.

Новыми делами занялись и политработники. Как я уже говорил, печатный орган подпольного райкома партии и нашего партизанского отряда — газету «Смерть фашизму» — раньше приходилось печатать на Палике в типографии партизанской бригады «Старик». Печаталась газета нерегулярно, а ее доставка причиняла много хлопот и была небезопасной. Небольшие срочные сообщения «Вести с Родины» мы печатали на своей штабной пишущей машинке, захваченной в Смолевичах. Отстукивая их, машинистка Тамара шутила:

— Стучи, стучи, старушка! Это тебе не в Смолевичской управе доносы строчить. Послужи и нам — партизанам.

Такое состояние с печатной пропагандой нас не устраивало. Поэтому подпольный райком партии и мы с командиром, критически оценивая опыт прошлого, решили создать собственную типографию и самим отпечатать первомайский праздничный номер газеты.

Политрук Василий Бочаров с группой товарищей из подпольного райкома партии и штаба отряда день и ночь трудились над созданием собственной типографии. Это было довольно трудным делом. Они собирали печатный «станок», разбирали и чистили с трудом добытый шрифт, сортировали бумагу и разводили печатную краску.

Праздник решили отметить прежде всего активными боевыми действиями. После тщательной подготовки в предмайскую ночь в засады и на диверсии в разных направлениях ушло более 300 человек. Озаряя весеннее небо, огненными вихрями взметнулись взрывы на железной дороге и автостраде. Под откос было пущено два эшелона. Гитлеровцы недосчитались около двадцати автомашин, свыше 60 солдат и офицеров. Отряд стал действовать еще решительнее и злее, чем до блокады.

В ту же предпраздничную ночь во многих деревнях и на автомагистрали появился праздничный номер газеты «Смерть фашизму». Сотни наших, еще пахнущих свежей краской листовок появились в Минске, Борисове, Смолевичах и Логойске. Газеты и листовки звали белорусский народ на священный бой с врагом.

Жители деревень и городов очень обрадовались, убедившись, что партизаны не разбиты и уничтожают врага по-прежнему.

1 Мая в два часа в Юрово состоялся торжественный митинг и парад партизан. Перед трибуной, над которой реяло красное знамя, с песнями прошли стройные ряды партизанских подразделений. За ними шла колонна местных жителей. Демонстрацию замыкала веселая детвора. Вечером наша рация донесла до людей голос Москвы. Для жителей и партизан это был незабываемый праздник.

Жизнь у нас шла своим чередом, люди оставались людьми со всеми присущими им человеческими качествами. В общей цепи постоянных тревог, неимоверных тягот и боевых дел находила место и любовь. Наши девушки всегда вели себя достойно, а когда возникала необходимость, они умели постоять за себя. Мне вспоминается один эпизод. Однажды майской ночью в землянку взвода первой роты ввалился Николай Мазур, заливаясь заразительным смехом. Он смеялся долго, от души.

— Чего ржешь как сумасшедший? — поинтересовался находившийся в то время в землянке Володя Рогожкин.

Николай начал смеяться еще сильнее. Глядя на Мазура, рассмеялись и партизаны, изучавшие до этого трофейные немецкие и бельгийские облегченные пулеметы, захваченные возле Жодино.

Николай вытер навернувшиеся слезы и молвил:

— Коханье, хлопцы, цэ не картошка. Воно, проклятое, ночью одному хлопцу коли не жизню цельную куштовало, так полжизни как пить дать. Я видел, братцы, веселую картинку. Любо-мило посмотреть. Ничего не скажешь — весна, почки в лесу распустились, опасное время для молодых сердец, — Николай прищурил левый глаз и снова загоготал.

Озадаченные партизаны обступили его со всех сторон. Их съедало любопытство. Друзья долго просили его рассказать о том, что видел, даже обещали молчать как рыба, но и это не помогло. Тогда они пошушукались, азартно свистнули и вцепились в Николая.

— Поставить ему банки — сразу поумнеет! — крикнул кто-то.

Через секунду Николай лежал на нарах животом вверх. Он понял, что с ним не шутят: живот загорелся огнем, а мастера банок под общий хохот не унимались. Ему стало не до смеха.

— Сдаюсь! — завопил он диким голосом.

— Обманешь — получишь двойную порцию!

Мазур потрогал рукой раскрасневшийся живот, обвел виновников сердитым взглядом и недовольно проворчал:

— Людоеды, тигры вы!

— Ближе к делу, Коля, — зашумели шутники.

Николай помялся, чертыхнулся и начал свой рассказ:

— Дело это лирическое, не простое. Ночь, луна, аромат цветов, красота кругом, как в сказке. По всему лагерю прошел невидимкой сон. Он всех угомонил, но оказался бессильным перед любовью. И вот одна возлюбленная пара выпорхнула из своих гнездышек, с оглядкой перескочила просеку и остановилась у кудрявой березы, почти рядом со мной. Я стою на посту и не знаю, что мне делать. А они тем временем обхватились руками и сладко целуются. О боже, что было потом! Аж страшно становится. — Мазур выпучил глаза и схватился за голову.

Друзья переглянулись и закричали:

— Да говори же, чертова душа!

— Они ворковали сначала мирно и ласково, как голуби, — продолжал Николай. — И вдруг долетело до меня приглушенное сердитое слово и гулкая затрещина, а потом на просеке появился на четвереньках и сам голубь. И здесь голубка не оставила его в покое. Она как начала крестить его то одной, то другой ногой под то самое место, откуда ноги растут… Рубит сапогом и приговаривает:

— Вот тебе за нахальство, а это на память. Получай да помни, что настоящая любовь не с юбки начинается… Понял или еще подсыпать?

Партизаны долго смеялись вместе с Николаем, острили и фантазировали, как кто умел. Наконец им захотелось знать и героев ночи.

— Не скажу! И банки здесь не помогут! — сердито ответил Николай.

На отряд надвигалась гроза. Наши надежды на стабильное положение в этом районе развеялись. Уже к середине мая немцы вновь начали готовиться к очередному летнему наступлению. Фронту требовались все новые резервы живой силы, техника и боеприпасы. Своевременной доставке всего этого по сильно растянутым коммуникациям Белоруссии мешали действия народных мстителей. Поэтому ставка Гитлера приказала оккупационным властям очистить от партизанских соединений и частей лесные массивы и максимально повысить пропускную способность железных и шоссейных дорог. К концу мая во все гарнизоны прибыли крупные вражеские подкрепления.

На очередной встрече, состоявшейся в Борисовке, «Фигаро» сообщил Чуянову все, что ему удалось узнать о планах карателей. На этот раз немцы готовились провести еще более крупную операцию под кодовым названием «Котбус». Документы противника свидетельствуют о том, что эта акция гитлеровцев была рассчитана на полное истребление людей в зоне боевых действий и превращение территории в безжизненную пустыню, где были бы уничтожены все возможности для жизни. Операцией руководил СС — бригаденфюрер, генерал-майор полиции фон Готберг.

Силами нескольких дивизий оккупанты намеревались огнем и мечом пройтись по партизанской зоне северо-восточной части Минской области. При этом главный удар противник планировал нанести по Бегомлю, в котором партизаны были подлинными хозяевами и имели непрерывно функционирующий аэродром для связи с Большой землей. Гитлеровцы намеревались сплошь прочесать Смолевичский, Логойский, Плещеницкий, Лепельский и Холопеничский районы, а также северную часть Борисовщины вплоть до Западной Двины.

Враг готовился к длительной осаде. На узловых станциях появились бронепоезда, в гарнизоны прибыли мотопехота, танки и артиллерия разных калибров.

Чтобы выстоять в предстоящих схватках, отряду нужно было в короткий срок серьезно подготовиться.

В первую очередь встал вопрос о пополнении боеприпасами. Кому не ясно, что с 10—15 патронами на винтовку и 200 на пулемет долго не навоюешь. Да и этот комплект с каждым днем заметно таял. На поиски боеприпасов ежедневно уходило несколько боевых групп. Они устраивали засады на шоссе, большаках, отбивали обозы, громили небольшие автоколонны. Однако, как назло, среди разбитых машин и повозок не попадалось ни одной с патронами. Часто группам даже за счет захваченного трофейного оружия не удавалось компенсировать израсходованные патроны. У всех на уме была одна мысль — где достать патроны?

Очень большую надежду штаб отряда возлагал на три группы партизан, которых переодели в форму немецких регулировщиков. Несколько дней подряд, невзирая на огромный риск, они выходили на дороги, «проверяли» документы и «регулировали» движение вражеского автотранспорта. Бесстрашные партизаны, применив эту хитрость, захватили и пригнали в лагерь несколько грузовиков с продовольствием и разным снаряжением. Но, увы, ни в одном из них боеприпасов не оказалось. Вскоре враг, заметив бесследное исчезновение машин, насторожился. Наша уловка была разгадана, и последовал секретный приказ — в случае появления на дорогах пеших партизанских «патрулей» или «регулировщиков», в отличие от немецких на мотоциклах, — открывать по ним огонь без предупреждения. Фашистские автомобилисты стали выполнять приказ в точности, и нашим партизанам пришлось отступить.

Нам оставалось одно — обратиться за помощью в соседние отряды и к руководству партизанским движением Борисовской зоны. Однако скоро выяснилось, что соседние партизанские соединения, как и мы, сидели на мели. Некоторую помощь оказал лишь штаб Борисовской зоны, выделив из своих фондов 10 тысяч винтовочных патронов и противотанковое ружье с боекомплектом. В нашем положении это было все же ощутимым подспорьем.

Как-то к концу дня вместе с этим драгоценным грузом наши связные доставили в отряд также приказ командования партизанской зоны — форсированным маршем выступить в район партизанской бригады «Железняк» для защиты районного центра Бегомль и расположенного вблизи него партизанского аэродрома.

Так неожиданно пришел конец нашей «оседлости». Отряду было приказано прикрыть Бегомль совместно с бригадой «Мститель» от карателей, сосредоточившихся в Плещеницком гарнизоне. Для этого нам требовалось к рассвету оседлать шоссе Плещеницы — Бегомль, расположенное примерно в 60 километрах от нас. Медлить мы не могли. На переход у нас оставалась только короткая ночь.

Этот марш мне очень хорошо запомнился. Партизаны, напрягая все силы, за ночь форсированным броском преодолели не один десяток километров. Причем не раздалось ни одной жалобы и никто не отстал.

В музее истории Великой Отечественной войны в Минске меня растрогала до слез экспозиция, рассказывающая о подвигах юных героев Белоруссии, орлятах великой битвы. Хотя среди портретов юных партизан и фронтовых сыновей полков я не увидел славных орлят наших подразделений, но это ни в коем случае не значит, что у нас их не было. Первыми проложили дорогу к нам подростки из детдома имени Крупской, находившегося в деревне Антополье, того самого детдома, который перед войной был переведен в эти края с Витебщины.

Четыре бывших детдомовца — Костя, Андрей, Саша и Сережа — еще с вечера наотрез отказались ехать на телеге с обозом. Не согласились они остаться и с третьей ротой в районе Мыльницы, которой было приказано действовать в тылу группировки карателей.

Детдомовцам, уже понюхавшим пороху, хотелось принять участие в защите Бегомльского района, полностью очищенного от захватчиков и жившего уже несколько месяцев по законам Советской власти. Над Бегомлем гордо развевалось родное красное знамя. Это был дорогой сердцу каждого партизана и белоруса островок Советской власти на оккупированной земле.

Убеждая юных партизан ехать с обозом ради сохранения сил, я вспомнил первую встречу с ними поздней осенью возле мельницы в Антополье. Насквозь промокшие ребята упорно искали что-то на дне речушки у плотины, не обращая внимания на холодный дождь и студеный ветер. Я спешился, подошел к ним и, стараясь преодолеть шум воды, крикнул:

— Здорово, хлопцы! Что, налимы попадаются?

— Лучше проваливай отсюда, — грубовато ответил другой, нехотя повернувшись в мою сторону. Детдомовцы, устремив взгляды на берег, замерли без движения. Постояв несколько секунд молча, они негромко заспорили, размахивая раскрасневшимися от холода руками. До меня донеслись отрывки фраз: «…Он же со звездочкой…», «Сам бачу, а ты откуда знаешь, что у него под звездою? Белошивый[17] тоже может нацепить к шапке звезду и ходить, вынюхивать, где чем пахнет…», «Нет, это наш…»

— Чего расшумелись, братва? — спросил я.

— Да вот спорим: белошивыи ты или красный? — неуверенно ответил один.

— Красный, хлопцы!

— А ты не гнешь?

— Честное пионерское, ребята, не гну!

— А чем докажешь?

Пришлось достать и показать свое удостоверение. Мне нередко приходилось и раньше и потом делать это, чтобы доказать причастность к партизанам. Но с таким внутренним волнением и гордостью я не показывал его даже ни одному взрослому.

Ко мне на берег быстро вскарабкался стройный паренек лет пятнадцати. Это был Костя Комаров. Вытерев руку о рубаху, Комаров осторожно взял документ и впился в него глазами. Не спеша прочитав его, он быстро взглянул на меня восхищенным и в то же время удивленным взглядом. Затем обернулся к друзьям и, не выдержав, крикнул:

— Ребята, да это комиссар наших партизан! Выходи живее!

Мокрые ребята быстро окружили меня. Столь неожиданная новость оказала на них неотразимое впечатление. Надевая рубахи и штаны, они с ног до головы оглядывали меня. Восторженные взгляды не раз прошлись по моему автомату, пистолету и доброму коню.

— И не страшно одному ездить, когда кругом полно фрицев? — не вытерпел самый младший.

— Ладно молоть чепуху, — ответил за меня Костя. — Раз ездит, значит не страшно! — И, обратившись ко мне, сказал, подбирая подходящие слова, от которых давно отвык: — Так вот какое дело… Ты, то есть вы… товарищ… комиссар, нам и нужны позарез…

— Нет, хлопцы, так дело не пойдет, — перебил я его. — Видать, у нас пойдет серьезный разговор, а мы стоим на виду, под дождем да на ветру. Давайте укроемся в кустах…

Минут через десять мы вели разговор возле потрескивающего костра. Изголодавшиеся ребята трясущимися руками сначала осторожно взяли по ломтику хлеба да маленькому кусочку сала из моего неприкосновенного запаса. Старший паренек, тихо поблагодарив меня, кратко поведал о пережитых ими невзгодах. Я с волнением выслушал это повествование.

Каждый понимает, что у любого подростка, попадающего в детский дом, нелегкая судьба. А у этих, оставшихся в оккупации, она сложилась исключительно трудно. К холоду, недоеданию и сиротству прибавилось еще и более тяжкое испытание. Гитлеровские медики, испытывая острый недостаток в запасах свежей крови, решили превратить детдом в филиал донорского пункта. Узнав это, советские люди рассредоточили ребят по деревням. Немцам временно пришлось отказаться от своей затеи. Но вскоре они стали готовиться к тому, чтобы выловить воспитанников детдома и вывезти их в Германию. На этот раз часть детдомовцев бежала из деревень в лес. Гитлеровцам все же удалось выловить несколько десятков воспитанников этого детдома. Они доставили детей в специальный детский лагерь, который находился в Минске. Из этих ребят выжили единицы: фашистские варвары в белых халатах со свастикой брали детей группами по 10—15 человек в какую-то «клинику» и выкачивали из них кровь до последней капли. Обескровленных, мертвых детей вывозили ночью за город и зарывали в землю.

— А мы четверо, — рассказывал Костя Комаров, — чудом избежали этой участи, несмотря на опасность, все же решили остаться в здешних краях, достать оружие и податься к партизанам, — закончил рассказ юноша. В подтверждение он вытащил из кустов найденную на дне речки винтовку без затвора.

Я внимательно выслушал ребят и прямо сказал, что им еще рано партизанить. Тут же я пообещал отвести и разместить их на зиму по знакомым мне крестьянам. Но не этого ждали хлопцы. Они сильно возмутились:

— Какой же ты комиссар, если боишься взять нас в партизаны!

— Вот если бы Чапаев, он бы…

— Если не возьмешь, мы следом побежим за тобою…

— Мы столько мечтали, а ты отмахиваешься от нас… Ты не гляди, что ростом малы, это от голодухи. Мы сильные и выносливые… — убеждали подростки, уже недружелюбно посматривая на меня.

— Не отстанем, пока не возьмешь в партизаны, — решительно и настойчиво заявил под конец Костя.

И действительно, не отстали… Мне пришлось сдаться и увести их в отряд… Ликованию ребят не было конца. Тепло встретили их и партизаны.

Моим воспоминаниям как нельзя лучше импонировал теплый майский вечер. Отряд быстро двигался через лес по широкой просеке, оставляя в стороне деревни Чемки, Мостище, Таковщину, реку Цну.

В шесть утра в километре от указанной позиции, шоссе Плещеницы — Бегомль, сделали привал и выслали усиленную разведку. Бойцы опустились на землю кто где стоял, надеясь хотя бы на несколько минут сомкнуть глаза. Однако отдохнуть так и не удалось.

В воздухе появились два немецких разведчика, названных за двойной фюзеляж «рамами». Переваливаясь с крыла на крыло, они закружили над лесом. Командир отряда, я и командиры рот быстро выдвинулись на опушку леса для рекогносцировки и стали наблюдать в бинокли.

— Вынюхивают, сволочи! — сверкнул сердитыми глазами в сторону самолетов командир отряда.

— Это только увертюра. Жаль, что не успели заминировать мост на шоссе, — прищуриваясь и пристально посмотрев на командира, сказал Демин.

— Когда же мы могли успеть? И так неслись как на пожар! — ответил я. — Будем надеяться, что майор Воронянский, как опытный партизанский вожак, уже успел сделать это.

Но надежды наши не оправдались. Вдруг примерно в 400 метрах на шоссе из-за возвышенности, как из-под земли, вырос броневик, а за ним появилась большая колонна крытых грузовиков с карателями. Они миновали мост, но никакого взрыва не последовало. Мы вскочили и, маскируясь, бегом бросились к отряду. Через минуту роты по сигналу устремились к шоссе, до которого было не более 300—350 метров. Партизаны спешили перекрыть шоссе, но все же не успели. Колонна врага змеей проскользнула в сторону Бегомля. Отряд при всем желании не смог внезапно нанести удар по немецкой походной колонне.

Оседлав шоссе, мы стали ждать. Наступил поздний вечер, а гитлеровцы больше не появлялись. Весь командный состав тяжело переживал неудачу. Еще бы, упустили противника перед самым носом! Утром, когда со стороны Бегомля до нас донеслись орудийные выстрелы, мы совсем приуныли. Каратели штурмовали Бегомль, а мы сидели сложа руки. Нас грызла совесть за бесплодный вчерашний день, за то, что не задержали и не разгромили колонну фашистов из плещеницкого гарнизона. Мы возмущались и отпускали крепкие слова по адресу Воронянского, бригада которого согласно приказу должна была удерживать рубеж до прихода нашего отряда.

После небольшого совета с командирами рот было решено на шоссе оставить первую усиленную роту, а активными действиями остальных рот отвлечь на себя как можно больше сил противника и прикрыть Паликовские леса, а также деревни Мстиж и Холмовку.

Первой роте вскоре удалось подбить на шоссе четыре автомобиля и истребить 18 гитлеровцев, потеряв лишь одного партизана. Фашисты подбросили на место боя сильное подкрепление. Рота была вынуждена сняться и отойти в глубь леса. Каратели долго обстреливали вековой бор из миномета, но углубиться в него не осмеливались.

В целом против нашего отряда противнику пришлось сосредоточить более полка пехоты. Выставив этот заслон, каратели выжидали развития событий в направлении главного удара. Наступление на Бегомль основными силами немцы вели со стороны Вилейки, где оборонялась бригада «Железняк», и от Зембина — против бригады Лопатина — «Дяди Коли».

Кольцо блокады с каждым днем сжималось все плотнее. На востоке ударные отряды карателей теснили партизанскую бригаду имени Кирова, на севере — бригады товарищей Мельникова и Керпича. Методично и настойчиво превосходящие силы немецких войск продвигались к сердцу Борисовской партизанской зоны — к Паликовским лесам. Окруженные партизанские соединения и части лишились свободы маневрирования. Примерно через неделю партизанская оборона во многих местах стала не выдерживать натиска гитлеровцев. Один за другим отряды начали с жестокими боями отходить в район Паликовских лесов. Туда был вынужден откатываться и наш отряд.

В нелегкое для партизан Борисовско-Бегомльской зоны время гитлеровская газета «Дойче альгемайне цайтунг» 22 мая 1943 года вынуждена была признать:

Выполняя священный долг перед Советской Отчизной, лесные гвардейцы не знали тогда настоящей цены тому, что они делали. Никому не приходило в голову задумываться над этим. Люди делали то, что было в их силах, и даже больше. Девиз был один — истреблять оккупантов и их пособников повсюду, где только можно, не давать им покоя ни днем, ни ночью. В неравной борьбе с врагом нередко творились такие дела, которые выходили за пределы человеческих возможностей…

Как-то поздним вечером, едва оторвавшись от наседавших карателей, отряд занял оборону на выгодном рубеже по холмам у деревень Броды, Тартак и Холмовка.

Штаб отряда расположился в лесу вблизи той небольшой деревушки Крайцы, в которой год назад ожидали нас каратели, когда мы шли из-за линии фронта. Ситуация ухудшалась с каждым днем. Полукольцо немцев методично сжималось и наконец охватило дальние подступы большого паликовского болотистого массива, в котором ранее царила относительно спокойная жизнь.

Для врага не было секретом, что Палик являлся колыбелью белорусских партизан Борисовско-Бегомльской зоны, их крепким бастионом. Достигнув его границ, каратели не отважились с ходу преодолевать внушавшие им страх сплошные леса и болота. Они остановились, окопались по всему сплошному фронту, создали двойную линию обороны, закупорили все возможные выходы и начали активную разведку огромного массива с воздуха.

Большую роль в завершении блокады нацистское командование отвело своей авиации, которая по мере ведения воздушной разведки интенсивно удлиняла радиус своих действий. Вскоре налеты охватили зону обороны и нашего отряда. Десятки черных штурмовиков с рассвета до позднего вечера обрушивали бомбы туда, где обнаруживали малейший признак жизни, — на поля, деревни, поляны и просеки в лесу. На подозрительное место сбрасывались сотни зажигательных и фугасных бомб. Освободившись от бомбового груза, фашистские летчики переходили на бреющий полет и поливали землю свинцом из пулеметов и пушек. Наши потери от авиационных налетов были невелики: партизаны еще до этого научились хорошо маскироваться в лесу и укрываться в отрытых щелях.

Труднее приходилось санитарной части отряда, которая разместилась в крестьянской хате, расположенной под тенистыми липами. Во дворе теснилось около десятка подвод с ранеными партизанами. Здесь же, под открытым небом, раненым оказывалась первая помощь. Наш немногочисленный медицинский персонал работал круглосуточно и самоотверженно. Врачам приходилось спасать не только раненых партизан, но и местных жителей от свирепствовавшего брюшного тифа. Не имея почти никаких медикаментов, они порой исцеляли людей, применяя лишь народные средства, начиная с крапивы, горькой полыни, болотного бобка, малины и черники и кончая крепкой самогонкой и тертым серпорезником, заменяющим йод.

Опытный хирург Тихомиров, врачи Геня Рогенбоген и Мария Юлиановна Силич, невзирая на бомбежки и обстрелы с самолетов, забывая о сне и отдыхе, буквально в адских условиях боролись за спасение людей. Они вернули к жизни сотни взрослых и детей. Ни один раненый партизан не забыл своих спасителей. А спасенные от смерти жители Палика и по сей день беспредельно благодарны им.

10 июня после многодневной авиационной обработки лесного массива каратели пошли на штурм. От ударов артиллерии и авиации застонали земля и небо. Пехота и танки противника вскоре подавили сопротивление на востоке партизанской бригады имени Кирова, отрядов «За Родину» и «Гвардеец», а на юге отбросили к Палику бригаду «Дяди Коли». Несмотря на ожесточенное сопротивление партизан, карателям удалось выйти непосредственно к границам Паликовского леса. Вражеское кольцо замкнулось еще плотнее, а зона маневра для партизан катастрофически уменьшалась. В это время партизанам во многом помогала нерешительность и «лесобоязнь» карателей. Вновь наступила пауза. Лишь после повторной двухдневной воздушной и артиллерийской обработки подозрительных районов гитлеровцы рискнули повести наступление через лес, вбивая клин между бригадой «Дяди Коли» и бригадой имени Кирова.

На этом направлении находились наши запасные базы и госпитали. Над ними нависла серьезная угроза. По приказу штаба отряда начальники запасных баз немедленно вывезли и раздали партизанам неприкосновенный запас сухарей, муки, крупы, сушеного мяса и соли. Было решено рассредоточить раненых и больных в самых глухих и недоступных местах, хорошо укрыть и замаскировать их. К каждому раненому выделили по два здоровых бойца для ухода и охраны.

Почти неделю отряд с боями отступал вдоль лесной дороги к деревне Пострежье. Над нами круглосуточно рвались снаряды и мины. Росли наши потери. С наступлением дня, когда на нас обрушивалась еще и авиация, начинался настоящий ад. Артиллерийская канонада и огонь захлебывающихся пулеметов смешивались с гулом авиации, грохотом рвавшихся бомб. Кругом бушевало пламя пожаров и стлался едкий дым. Метались не только люди, но и дикие звери. Даже осторожные лоси после многодневных шараханий присоединились к домашним животным скрывавшихся в лесу крестьян и следовали за ними. Как мы ни пытались уклониться от столкновений с немцами, стычки происходили каждый день. Они истощали наш скудный боезапас. Мы все время стремились вырваться из блокады в северном направлении — к Западной Двине, но все наши, преимущественно ночные, попытки оставались безуспешными. Поэтому нам пришлось покинуть сушу и перебраться на гнилое Домжерицкое болото, покрытое густой острой осокой, зарослями лозняка, мшистыми кочками да тощим березняком. На этой обширной трясине было разбросано множество небольших островков и гряд. Здесь под кронами редких елей и сосен временно укрылись от карателей наши партизаны и местные жители. Однако враг неумолимо подбирался и сюда. Зловещий грохот становится все сильнее. Обстановка усложнялась. Патронов не было, продукты кончились. Брусника, клюква и разные болотные травы не могли утолить голод. Люди заметно ослабли, похудели, многие начали пухнуть, руки и ноги покрывались язвами. Было настолько трудно, что, казалось, уже нет выхода из создавшегося положения.

В это время немецкие самолеты сбросили над нами множество листков, в которых говорилось:

В листовке значилось, что она служит пропуском для перехода к немцам я гарантией сохранения жизни. Кругом пестрели листовки. Но они вызывали только проклятия партизан.

С нашего небольшого островка, затерявшегося в трясине и простреливаемого артиллерией немцев, полетело «SOS», переданное на Большую землю отрядной рацией. Одной лаконичной фразой мы с командиром просили лишь патронов и хлеба. Радиограмма была послана утром. По правде говоря, мы почти не рассчитывали на быструю помощь. А она как раз пришла неожиданно быстро — в первую же ночь. Ответная радиограмма о присылке самолета и требовании обозначить для него кострами район сбрасывания парашютов с грузовыми контейнерами пришла перед вечером. Узнав об этом, партизаны от радости плясали. Едва послышался гул самолета, как сразу же вспыхнули костры, обозначая квадрат. Резко снизившись, самолет сделал круг и очень точно на восьми парашютах сбросил предназначавшийся нам груз: пять контейнеров было найдено еще ночью, а три партизаны нашли, утопая по грудь в болоте, уже утром. Драгоценный груз — патроны и сухари — воскресил отряд. Как он был кстати! Помощь Большой земли поставила партизан отряда на ноги, вооружила их и дала возможность выйти из такого критического положения, в котором отряд, пожалуй, еще ни разу не был. Отряд стал готовиться к прорыву блокады.

Мы не сомневались, что рано или поздно каратели все же полезут в болото. И действительно, запасшись резиновыми сапогами, надувными жилетами, шестами, проводниками и собаками, немцы полезли в болото. По Домжерицкому болоту покатилась дикая волна смерти, поглотившая многих бойцов и местных жителей. То тут, то там на болоте разыгрывались трагедии, многие из которых так и остались безызвестными.

Одна из них произошла на густо заросшем островке, где был укрыт партизан с ампутированной ногой и его два телохранителя — пожилой боец с дочерью, недавно прибывшие к нам в отряд из Логойска.

— Отец, к островку уже близко, совсем близко подходят каратели, — тревожно сообщила запыхавшаяся девушка и присела рядом.

— Много их, наверно, там?

— Все болото усеяно. Скоро будут здесь. Что же делать, папа? Ведь нас боеспособных только двое.

Еще раз посмотрев на дочь, партизан крепко сжал губы. Сурово насупились его лохматые брови. Мысли партизана бились, как птица в клетке. Он понимал, что ему вверена судьба и раненого бойца и родной дочери. Наступала минута трагической развязки, и он должен был с честью выдержать, быть может, последнее в жизни испытание. Уйти с безногим они, конечно, не могут. «Значит, остается одно, — решил он, — быть здесь до конца. Да и лучшего места, чем этот островок, окруженный болотной водой, не найти».

Вдруг до островка донеслись совсем близкие выкрики-команды. А вслед за ними раздались душераздирающий крик ребенка и нечеловеческий вопль женщины:

— О-о-й! Сы-но-чек! Гады, за што закололи крошку?! Людоеды!.. Режьте и меня, проклятые, за што лишили его жизни?..

Вопли несчастной матери, звенящие на самой высокой ноте, потрясли троих партизан, укрывшихся на островке. Крики женщины продолжались какие-то секунды. Раздался предсмертный хрип: и ее, видно, постигла участь ребенка.

— И ее, несчастную, прикончили, звери! — в бессильной злобе промолвил раненый партизан, замаскированный в густой траве и плотных ветвях вывороченной ели. Приподнявшись на локти, он позвал к себе отца девушки:

— Дорогой Андрей Андреевич! Проберись сюда, у меня к тебе есть большая просьба.

Партизан подхватил самозарядную винтовку и осторожно полез меж сучьев. Когда он вплотную приблизился к больному товарищу, тот зашептал:

— Дай слово, что выполнишь просьбу?

— Какая такая просьба, Микола? Говори! Смогу — сделаю, не смогу — не взыщи, — ответил Андрей Андреевич шептавшему Николаю.

— Ты знаешь, — тихо продолжал тот, — я потерял жену, детей, дом, ногу. Не осталось у меня ни брата, ни свата, ни кола, ни двора. Я знаю — моя песня спета. Будь другом, умоляю тебя, бери дочь и скорее уходите отсюда. Вы здоровые, ловкие, и вам удастся вырваться. Ну зачем вы будете из-за меня погибать?! А за меня не беспокойся. У меня есть сухари, граната и нож. Повезет, так и без вас не пропаду… А в случае чего живым не дамся.

Николай протянул горячую руку Андрею. Глаза его лихорадочно блестели.

— Ты что, Микола, с ума спятил или смеешься надо мной? — отбросив руку партизана, возмутился Андрей Андреевич. — Вместе жили, вместе партизанили, рискуя жизнью, а ты мне такое мелешь… Нет, браток, не обижай напоследок… Уж ежели суждено, так вместе и умирать будем.

— Да обожди ты! Не шуми. Я серьезно прошу… ведь не ради тебя, а во имя нее, — Николай показал на девушку. — Ей, молоденькой, жить да жить надо.

— Ты это брось! По-твоему, получается, что я должен оставить раненого товарища, потерять совесть и спасать свою шкуру, а в душе тешить себя мыслью, что сделал это ради спасения дочери. За кого же ты меня принимаешь? Да и дочь моя, я уверен, не пойдет на такую подлость. Прости за резкость. Нет, так не выйдет! У нас есть оружие. Постоим за тебя да за себя, отомстим за безвинно погибших. Вот это будет по-партизански! — раздраженно отчитал Андрей боевого товарища и, затрещав сучьями, отполз от него.

В это время метрах в двухстах послышались крики, выстрелы. Затем зашуршала осока — это каратели выбирались из болота.

Немцы, ведя сильный огонь по зарослям островка, подходили все ближе и ближе…

— Ну, доченька, меться хорошенько да в ближних, — глубоко вздохнув и прицелившись из-за лежащей ели, сказал Андрей, когда стало очевидно, что немцы их не обойдут.

Начался неравный поединок. Один за другим падали фашисты, сраженные меткими выстрелами хорошо замаскировавшихся отца и дочери. Немцы, наконец, обнаружили место, где засели бесстрашные мстители. Усилив огонь, фашисты начали методическую осаду, стремясь захватить смельчаков живыми. Они все чаще кричали: «Партизан, сдавайся — будим давайт жизнь! Опоздаешь — будит капут!»

В ответ гремели скупые одиночные выстрелы, вслед за которыми раздавались громкие вскрики карателей. От пуль противника отца и дочь спасали толстые стволы деревьев, лежавших углом. Но так долго продолжаться не могло. Немцы приближались, патроны кончались. Все ближе начали рваться гранаты.

Понимая, что с минуты на минуту наступит неизбежная развязка, Андрей Андреевич что-то зашептал дочери. Та согласно кивнула головой. Тогда он подполз к Николаю и торопливо бросил ему:

— Ну, дружок, теперь у нас тебя нечем защищать, и мы попытаемся их от тебя отвести. Лежи тихо, и тебя они не заметят. Прощай!

Через несколько дней Николай рассказал:

— Тщательно прикрыв меня мхом и еловыми ветвями, Андрей с дочерью быстро перескочили ель и метнулись в кусты. Шум погони стал быстро удаляться. Наконец послышалась яростная вспышка автоматной стрельбы, разрывов гранат, каких-то неясных криков. Затем все смолкло. Потянулись ужасные дни одиночества. Обрубок ноги горел огнем. А тут еще терзала мысль, что два здоровых человека ценой своих жизней спасли меня, калеку! А надо было наоборот… Я же предлагал им… — горестно сокрушался он.

Ровно через год, в двадцатых числах июня, в Паликовском лесу до последнего патрона защищали раненых побратимов седовласый патриот Иван Юлианович Городецкий и его юные дочери Галя, Мария и Броня. Они выполняли свой священный долг и навечно остались в наших сердцах.

…До отряда со всех сторон, то издалека, то вблизи, доносились стрельба и глухие взрывы гранат. Вечерело. На островке наступило заметное оживление: отряд стягивал кулак прорыва. Это была единственная возможность спасти отряд и тысячи безотлучно следовавших за нами советских людей. Все командиры и партизаны отлично понимали, что в сложившихся условиях прорыв — это тоже чрезвычайно рискованное дело. И его осуществление повлечет неизбежные жертвы. Однако опыт нам подсказывал, что они будут тем меньше, чем лучше все подготовятся. Мы созвали командиров.

— Сегодня в ночь совместно с партизанским отрядом «За Родину» пойдем на решительный прорыв блокады, — сообщил Василий Федорович командному составу. — Прорыв — дело трудное, но наш путь только вперед! Оставаться здесь — значит погубить отряды. Этого допустить нельзя!

Затем командир кратко изложил план прорыва и поставил подразделениям конкретные боевые задачи. На одних возлагалась главная задача — штурм обороны противника. Другим надлежало во что бы то ни стало надежно прикрыть пробитую брешь с флангов, пропуская через нее из огненного кольца партизан и местных жителей. Третьи должны были обеспечить заслон с тыла. Даже угроза смерти не давала им права отойти раньше других.

Приказ быстро облетел остров. О прорыве говорили партизаны и исстрадавшиеся местные жители. Предстояло нелегкое испытание физических и моральных сил, испытание на прочность голодных, измотанных переходами и боями сотен партизан и нескольких тысяч местных жителей. Приказ на прорыв вдохнул в людей свежие силы и надежду. Но нашлись и такие, кто оказался за время блокады надломленным и, ослабев телом и духом, поддался страху. Таких было немного, но ворчание о безнадежности положения можно было услышать то тут, то там. Командованию, коммунистам и комсомольцам нужно было мобилизовать всех до единого этих растерявшихся на выполнение боевой задачи. С секретарем подпольного райкома партии Довгаленком и руководителем партцентра Борисовщины Павлом Антоновичем Жуковичем мы посоветовались, как это лучше сделать. В ротах провели партийно-комсомольские собрания и беседы с гражданским населением. Девиз был один — прорыв любой ценой, это жизнь и продолжение борьбы. Руководители партцентра изъявили желание идти на прорыв вместе с нами. Такое доверие нас радовало, но и обязывало.

— Жарко будет ночью, товарищ комиссар, — озабоченно произнес парторг Ивановский, подошедший ко мне после беседы с коммунистами штурмовой группы. — Все довольны, что штурмом будет руководить сам Тарунов. Сегодня парторганизация пополнилась более чем двумя десятками коммунистов.

— Это очень хорошо. В этом наша сила и залог победы… До встречи на хуторе Старина.

Мы крепко пожали друг другу руки. На этот раз расставание было каким-то тяжелым, с нехорошим предчувствием…

В этот день стемнело раньше обычного. Небо заволокли плотные тучи. Затем хлынул проливной дождь. Все вокруг наполнилось глухим шумом. Умолкли пушки и пулеметы немцев. Они ушли с открытых мест в чащу, укрылись под пятнистые плащ-палатки и в наскоро сделанные шалаши. Карателям, по-видимому, и в голову не приходило, что в такое ненастье по топкому, во многих местах непроходимому болоту на узком участке фронта блокады бесшумно надвигаются два партизанских отряда. Их командование вообще уже считало, что никаких организованных партизанских сил нет, а остались лишь деморализованные одиночки, рассыпавшиеся по болоту.

В сплошной тьме выдерживать направление было очень трудно. Ударная группа прокладывала дорогу по компасу. За ней, через 80—100 метров, двигались заслоны и колонна главных сил. С каждым километром эта колонна становилась все длиннее: к ней присоединялись партизаны других отрядов и местные жители. Каждый понимал, что прорыв — это последний шанс спастись. Шли насквозь мокрые, порой проваливаясь в болото по пояс, а то и по грудь. Все помогали друг другу.

Холодный дождь продолжал лить как из ведра. Одежда набухла, неприятно прилипая к телу, отяжелела и тянула книзу. Многим, особенно ходячим больным, истощенным и несшим тяжелые грузы, было просто невмоготу. Им как воздух нужны были передышки. Но останавливаться было нельзя — июньская ночь коротка. Собрав последние силы, все неудержимо шли вперед.

Лишь перед рассветом колонна достигла намеченного исходного рубежа для прорыва. Ступив на сушу, партизаны облегченно вздохнули. Колонна подтянулась, остановилась и перестроилась в боевой порядок. Ускоренным шагом ушла вперед ударная штурмовая группа. Вправо и влево развернулись боковые заслоны. Соблюдая осторожность, отряд продолжал путь вперед.

Тьма начинала отступать, чуть-чуть посерело. По всему чувствовалось, что враг уже совсем близко, но он пока молчал. Только изредка низко нависшие черные тучи то тут, то там по фронту блокады озарялись вспышками ракет, а в небо врезались золотистые нити трассирующих пуль.

Наконец сквозь мокрый кустарник штурмовая группа вплотную приблизилась к рубежу, занятому противником. Почти над нами взвились вверх ракеты, и совсем близко раздались автоматные очереди. Ударная группа бесшумно развернулась в густую цепь для атаки.

— Хальт! — вдруг громко раздалось впереди. Вверх взметнулась осветительная ракета, а из кустов тотчас же ударил пулемет.

В ответ злобно хлестнули наши короткие автоматные очереди. Пулемет смолк.

— Партизанен! — дико завопило несколько карателей. Над станом врага взвились десятки новых ракет, как днем осветив впереди лежащую местность.

— Смерть карателям! Вперед! Ура-а-а!

Грозное партизанское «ура!», несмотря на сильный огонь пулеметов и автоматов, разносилось над необъятным паликовским массивом. Местом прорыва была избрана большая поляна в полукилометре от деревни Пострежье. Подразделение карателей, застигнутое врасплох, открыло хотя и сильный, но беспорядочный огонь. Поляна озарилась дрожащим светом десятков ракет, наполнилась оглушительной дробью бешено строчивших пулеметов и автоматов, раскатистым партизанским «ура» и воплями гитлеровцев. Каратели заметались в панике. Многие из них падали под партизанскими пулями на пути к окопам. Некоторые, пытаясь спастись, бежали в лес. Сопротивление продолжали оказывать лишь пулеметы в окопах. Но и их быстро заставили замолчать гранатами.

Штурм был внезапным, решительным и мощным. Вражеское кольцо на участке прорыва лопнуло, и этим надо было быстро воспользоваться. Мы знали, что враг постарается быстро подтянуть резервы и заткнуть брешь, а по нашим следам пустит сильный отряд преследования. К рассвету пробитую брешь мы расширили по фронту почти до километра. Это были ворота жизни. Огонь врага здесь смолк. Однако он все неистовее разгорался по всей окружности блокады противника. Перепуганные каратели, пока еще не разобравшись в обстановке, со всех видов оружия палили по Домжерицкому болоту. Громыхали десятки пушек, методично били минометы и повсеместно захлебывались сотни пулеметов.

Все, кто вырвался из блокады, навсегда запомнят это летнее утро, ставшее свидетелем жаркой схватки. Дождь перестал, и вымытый лес засверкал в лучах летнего солнца. Мокрые, грязные, оборванные и обессилевшие люди ликовали. Враг был повержен, а путь к свободе и дальнейшей борьбе открыт. Через пробитую отдушину валил поток бойцов и жителей. Партизаны подбирали вражеское оружие и боеприпасы, потрошили их кожаные ранцы в поисках продовольствия, подбирали брошенные в панике карателями шинели, плащ-палатки, мундиры.

Наконец каратели опомнились от удара. Вначале они попытались контратаковать наши заслоны, оседлавшие большак, наспех собранными силами. Потом подбросили резервы. Особенно большую напористость проявляли гитлеровцы на большаке со стороны Лепеля. На наш заслон, залегший за стволами толстых ольховых деревьев, каратели лезли как осатанелые. По активной перестрелке было видно, что там нелегко, но все полагались на стойкость товарищей, знавших, что за их спиной из кольца выходили советские люди, с оружием и без оружия, взрослые и дети.

Меткие партизанские выстрелы вжали в болотистую жижу вражескую цепь. Она заметно редела, и казалось, что враги вот-вот поползут обратно. Однако этого не произошло. Впереди послышался шум, и из-за поворота на большаке появились всадники. Дружно заговорили наши пулеметы. На узкой ленте большака образовалась свалка… Прикрываясь огнем, заслоны оторвались от противника и растаяли в Паликовском лесу.

Каратели, понеся большие потери, не осмелились преследовать нас. Больше двух дней они подбирали разбухшие на солнце трупы солдат и лошадей своего кавэскадрона. Десятки карателей еще долго блуждали по лесу.

В те архитяжелые дни, когда казалось, что мы попали в безвыходное положение, командир подрывной группы, ныне учитель Александр Петрович Муровицкий на полях книги «Былое и думы», с которой он не расставался, записал:

При прорыве блокады в схватке с карателями погибли замечательные партизаны — наш парторг Тимофей Кондратьевич Ивановский, лейтенант Олег Довнарович и пятнадцать других боевых товарищей. Это были тяжелые утраты… Понес потери также отряд «За Родину». Павших героев мы похоронили недалеко от Пострежья, возле дубовой рощи, в скромной братской могиле. Ценою своих жизней они спасли жизни многих тысяч советских людей.

Спустя несколько дней секретарь ЦК КП(б) Белоруссии товарищ Пономаренко сердечно поздравил командование и личный состав отряда с замечательной победой и пожелал нам новых боевых успехов.

По решению межрайкома партии Борисовско-Бегомльской зоны отряд был преобразован в бригаду того же наименования. Комбригом был назначен Василий Федорович Тарунов, комиссаром бригады я.

Вторая военная весна с самого начала стала жаркой во вражеском тылу и предвещала не менее жаркое лето на фронте. Патриоты видели, что противник проводит интенсивную переброску живой силы и боевой техники к фронту по железным и шоссейным дорогам. Главные коммуникации использовались по уплотненному графику. Нам стало известно об усиленной подготовке немцев к летней операции под кодовым названием «Цитадель», стремившихся добиться реванша за поражение под Сталинградом. На эту операцию гитлеровцы возлагали большие надежды, рассматривали ее как решающую.

«Победа под Курском, — говорилось в директиве гитлеровской ставки войскам, — должна явиться факелом для всего мира». Солдатам и офицерам предписывалось «победить или погибнуть».

А перед партизанами Москва поставила задачу усилить удары по врагу на его коммуникациях. Приказ касался всех партизанских отрядов и прежде всего тех, которые находились у важных артерий, питавших фронт. Именно на таком бойком участке автострады и железной дороги в районе между Минском и Борисовом действовал наш отряд.

Из Кормшского леса, где укрывалась центральная база отряда, ежедневно выходили десятки диверсионных групп с толом, снарядами, бомбами. В эти жаркие дни у партизан вызывало беспокойство только одно — нехватка боеприпасов и взрывчатки.

Народная армия в тылу росла с каждым днем и усиливала удары по врагу. Для гитлеровцев это был настоящий второй фронт. Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге докладывал Гитлеру:

Фельдмаршал фон Клюге нервничал. Еще бы! Ему доносил командующий охранными войсками и начальник тылового района группы армий «Центр» генерал Шенкендорф:

После блокады перед разведчиками стояла задача: восстановить связь с подпольщиками. С этой целью вышел к автостраде начальник разведки с группой прикрытия. Впереди них по широкой асфальтовой полосе нескончаемым потоком тянулись на восток тяжелые грузовики, выплевывая из выхлопных труб струи черного дыма. Почти касаясь верхушек деревьев, пролетали транспортные самолеты с черными крестами на крыльях. Как хотелось резануть по ним из пулемета бронебойными! Как хотелось! Но это нельзя было делать: противник находился рядом и давал о себе знать пулеметными очередями то с железной дороги, то со стороны станции Жодино, то с нефтебазы. Да и не обстрела ради пришли сюда разведчики. У них другая задача — нужно связаться с подпольщицей Таней Конюховой, получить сведения о гарнизоне, а главное, о перебросках по железной дороге живой силы и боевой техники. Это было очень важно для нас, а еще важнее для фронта, для Москвы. В данный момент вся надежда возлагалась в этом отношении на Таню. Она являлась пока единственным человеком, кто добывал важные сведения о противнике, по ее же словам, из «первых рук», и сведения были всегда полными и точными.

Однажды заместитель командира бригады Григорий Савельевич Якимович, наладивший подпольную работу Тани, спросил ее:

— Что это за первые руки?

Лицо Тани густо покрылось краской. Потом она успокоилась и с достоинством ответила:

— Нашего верного друга. За точность сведений ручаюсь.

Яркое июньское солнце щедро заливало светом опушку соснового перелеска, отделенного от автомагистрали Минск — Москва стометровой, недавно вырубленной немцами полосой безопасности. Начальник разведки Евгений Михайлович Чуянов с группой расположился в тени сосен. Тем временем разведчик Петя Мальцев скрытно добрался до края перелеска, внимательно осмотрелся вокруг и, поднявшись на одно из высоких деревьев, прикрепил на его верхушке белую тряпицу. Это был сигнал срочного вызова на встречу подпольщицы Тани. Опустившись с дерева, Петя по-пластунски дополз до опушки и укрылся в густых зарослях.

Прислушавшись к дневным шорохам и ничего подозрительного не обнаружив, разведчик пристальным взглядом наблюдал за деревней, опоясанной колючей проволокой. Она была безлюдной. Казалось, что там нет ни одной живой души. Разведчик какое-то время был спокоен. Длительное молчание Тани начинало его беспокоить. До боли в глазах всматриваясь в дверь третьей от края хаты, он поминутно бросал косые взгляды на черный циферблат трофейных часов. Как хотелось Пете, чтобы распахнулась эта дверь и на пороге появилась Таня с белой косынкой в руке! Ему совсем не хотелось думать о возможном появлении девушки с черным платком. Это означало бы: «Опасность! На встречу не выйду!»

Со времени последней встречи подпольщицы с партизанами прошло более двух месяцев. С тех пор она не знала толком ничего об отряде и судьбах дорогих ей людей. В конце июня Таня прочитала в местной газетенке сводку немецкого командования, в которой хвастливо сообщалось о полном разгроме партизан. При этом приводились имена убитых и захваченных в плен, расстрелянных комсомольцев, повешенных коммунистов. Среди них значилось и наше командование. «Так что же это? — думала Таня. — Неужели это правда? Видно, брешут, проклятые гады».

…Из укрытия разведчик Петя хорошо видел все, что происходило на автотрассе и рядом с ней. Вот откуда-то появились гитлеровцы с витками проволоки на плечах. Они начали сновать от одного телефонного столба с оборванными проводами к другому.

Вначале партизанам, оставшимся на поляне дожидаться Петю, казалось, что все идет своим чередом и для особого беспокойства нет причин. Вдруг трое солдат сбросили с плеч витки проволоки, закурили и, сняв карабины на изготовку, скрылись в зарослях.

— Этого еще не хватало, — обеспокоился Демин, — того и гляди фрицы на Петра наткнутся. Как у него с патронами?

— Штук тридцать будет, — невнятно ответил Чуянов, занятый мыслями о предстоящей встрече с Таней.

— Так это же всего одна длинная и две короткие очереди! — возмутился Демин.

— Не одна длинная и две короткие, а целых тридцать выстрелов, если стрелять одиночными. А если еще стрелять прицельно, то… Дались тебе эти патроны. Будто у меня их больше!

— А ты не сердись, Женя. Если бы я знал такое дело, то отдал бы свои, — с укором сказал Демин погорячившемуся Чуянову. Тот молча закрепил диск и, повернувшись к Демину, бросил:

— Ты прав, Иван. При нужде прикрой нас…

Чуянов приподнялся и, прячась в сосняке, где ползком, где пригнувшись, направился к опушке. Под ногами предательски потрескивали сухие ветви и сучья.

Петя слышал невдалеке осторожные шаги. Он хорошо знал, что оккупанты так не ходят. Но все его внимание было сосредоточено на том, что он увидел на окраине деревни.

Чуянов щелкнул языком, подражая белке, и сразу же услышал ответный щелчок. Когда начальник разведки оказался рядом, Петя еще плотнее прижал к глазам бинокль и прошипел:

— Удавить этакую мало…

— Ты о ком это? — насторожился Чуянов.

— Возьми бинокль и глянь на эту чертову куклу!

— Не шуми, немцы рядом, — тихо сказал Чуянов и взял бинокль… От неожиданности он издал какой-то непонятный хрип.

— Неужели это наша Таня? Никогда не думал… Докладывай все, что видел, — распорядился Чуянов.

Он не спускал глаз с Тани и человека в немецкой форме, шедших рядом по тропинке к узкоколейке, которая с обеих сторон была окружена густыми зарослями молодого березняка и осинника. Таня, чрезвычайно стройная и красивая, легкой походкой шла рядом с высоким мужчиной, что-то ему говорила и кокетливо улыбалась. И тот улыбался в ответ и одобрительно кивал головой, а когда они приблизились к кустарнику, попытался обнять девушку. Она ловко увернулась и погрозила пальцем. Немец поправил соскользнувший с плеча автомат и взял Таню под руку. Они снова зашагали дружно, непринужденно. Со стороны можно было подумать, что идет счастливая влюбленная пара.

Чуянов внимательно наблюдал за ними, и в голову ему невольно вкрадывалась мысль, что сегодня Тане не до встречи с ними, она занята своим личным делом. Еще больше забеспокоился Чуянов, когда услышал от Пети, что Таня приняла сигнал и сообщила о незамедлительном выходе в условленное место. А потом она встретилась вот с этим оккупантом…

Правда, Петя не знал, что место встречи с Таней находилось на узкоколейке, примерно в километре от станции Жодино. Именно туда шла она с этим неизвестным. Наконец они скрылись за густой стеной кустарника.

— Что ты на это скажешь? — не своим голосом спросил Чуянов Петю. У него учащенно билось сердце, будто он пробежал на простреливаемом поле не одну стометровку.

— Доброго ничего не скажешь. Сама с фрицами спуталась и нас к ним в западню тянет.

Все мысли начальника разведки вертелись вокруг Тани. Больше шести месяцев с риском для жизни делала Таня очень нужное партизанам дело — собирала стратегические сведения о противнике. Кроме этого, она не единожды прикрепляла на станции к цистернам магнитные мины и карала предателей…

Чуянов взял себя в руки и думал, упорно думал…

— Не смей так говорить, Петя. Не имеешь права. Таня не из тех, — решительно возразил он и, поставив затвор автомата на боевой взвод, приказал Пете смотреть в оба: — В случае опасности — треск сороки.

— Не советовал бы совать голову в петлю. Она у тебя, начальник, не лишняя.

Чуянов колюче сверкнул воспаленными глазами:

— Я верю Тане!

— Как знаешь… Лично я по своей воле не пошел бы на виселицу. Другое дело — кокнуть фрица, а потом спросить у чертовой куклы, что у нее за шуры-муры с фашистами. Докатилась твоя Таня. Позор…

Чуянов слышал возмущение Пети, но ничего ему не ответил. Стараясь быть незамеченным, он легкой походкой пошел в глубину перелеска. Когда смолкли удалявшиеся шаги начальника разведки, Петя пригорюнился, словно расставался со своим боевым товарищем навечно, и снова стал напряженно осматривать местность. Вот заметил он и тех солдат, которые недавно скрылись в кустарнике. Теперь они лениво, поодиночке возвращались обратно.

В это время Чуянов приближался к узкоколейке, которая бездействовала уже с осени. Задолго еще до заморозков партизаны свалили с рельсов последние три паровозика и основательно повредили их. На последнем был убит шеф трассы.

Бездействие узкоколейки весьма не устраивало и военных начальников, и чинов оккупационных властей. Одним очень нужен был строевой лес, камень и щебенка из Логойского и Плещеницкого районов для выполнения предписаний ставки по возведению опорных пунктов под Смоленском, Оршей, Витебском, Борисовом. Другие жаждали больше награбить и вывезти из окрестных деревень хлеба, мяса, картофеля. Хотелось им заполучить и тысячи рук дармовой рабочей силы. Много раз делались попытки наладить работу узкоколейки, но партизаны срывали их. Рельсы покрылись плотной ржавчиной и затерялись в сочном бурьяне.

Чуянов осторожно передвигался вдоль насыпи, чутко прислушиваясь к еле уловимому гулу рельсов. Там, за поворотом, шла Таня, поддерживаемая под руку человеком с орлом и свастикой на кителе. Чуянов остановился, прислушался. Теперь рельсы стали звенеть громче я протяжнее. Он свернул в сторону и укрылся в кустарнике, откуда хорошо просматривалась узкоколейка. Его мысли были прерваны донесшимися из-за поворота словами Тани:

— Ничего удивительного. Наш Ойген[19] поймет, обязательно поймет, я уверена. Ты и он — братья по классу. Чего же еще?

Наступила пауза. Потом послышались приглушенные слова с сильным акцентом:

— Сегодня малё сказаль: братья по классу. Надо деле, много деле протиф опший враг. Понимай?

— Как же, понимаю, — ответила Таня. — Ты хотел сказать, что сегодня братья по классу должны быть и братьями по совместной борьбе против общего врага. А разве ты теперь не борешься против фашизма?

— Я борюсь, но есть много немецкий комрад в России, который есть рабочий, а стоит на другой стороне баррикада. Это есть трагеди для немецкий народ. Я не хочет, чтобы на Германия как на концентрационлагерь смотрель советский человек, а на немец только как убийца и грабител с большой дорога. Немецкий народ имеет большой вина, но он не есть весь фашист…

Чуянов увидел на повороте узкоколейки подпольщицу Таню с поблескивающим на солнце автоматом в руках и шедшего рядом с ней человека в форме офицера-тыловика. Офицер мелко семенил по шпалам и, как показалось Чуянову, умышленно высоко подбрасывал руки, будто старался показать, что в них ничего нет.

Пропустив мимо себя сияющую жизнерадостностью подпольщицу и озабоченного обер-лейтенанта, Чуянов вновь прислушался и оглянулся. Убедившись, что поблизости больше никого нет, он вышел из укрытия и окликнул:

— Таня, здоровеньки булы!

Девушка от неожиданности вздрогнула, потом резко повернулась и удивленно воскликнула:

— Женя, это ты? Живой? Живой, ей-богу, живой! — забыв об опасности, с радостью закричала Таня и побежала к Чуянову. Офицер остался на месте и с завистью наблюдал за встречей боевых друзей.

— Цел и невредим! А фашисты хвастались, что тебя, командира и комиссара схватили в лесу и повесили. Вот гады, чтоб им подохнуть, — радостно закричала Таня.

Лицо Чуянова помрачнело.

— Парторга Тимофея Кондратьевича Ивановского и шестнадцать других товарищей похоронили. Дрались как богатыри. Жаль хлопцев… Будем теперь сводить счеты с фрицами за себя и за них. А это кто? — спохватился Чуянов, ткнув дулом автомата в сторону офицера.

Вместо ответа Таня подала знак. Офицер понял жест и размашистой походкой направился к ним. Примерно в трех шагах остановился и, щелкнув каблуками, поднял вверх руку со сжатым кулаком.

— Рот фронт, товарищ, — поприветствовал он Чуянова.

— Смерть фашизму! — прозвучал ответ начальника разведки. — Вы кто такой?

— Мой имья Карл, помощник начальника станции на железный дорога в Жодино и сменный дежурный. Я пришоль с советской товарищ познакомиться и шультер ам шультер[20] бороться против фашизмус. Фроляйн Танья знаит все корошо и скажет вам.

Из рассказа Тани Чуянов понял, что это был именно тот самый «верный друг», о котором раньше говорила она. Будучи помощником начальника железнодорожной станции Жодино, он по просьбе Тани с немецкой педантичностью учитывал все вагоны, платформы и перевозимые грузы на трассе Минск — Москва к фронту и обратно. При этом он целиком разделял мнение Тани о том, что каждый ушедший на восток вагон с живой силой, танками, снарядами или бомбами — это новый фугас под здание государства рабочих и крестьян, это вместе с тем углубление бездны, в которую ввергнут одурманенный немецкий народ.

Под давлением суровых фактов преступлений оккупантов на непокорившейся земле и влиянием подпольщицы Тани с каждым днем Карл прозревал все больше и больше. И наконец понял, что спасение соотечественников от «коричневой чумы» и чинимого гитлеровцами неслыханного позора заложено в разгроме фашистской военной машины, в поражении «третьего рейха». Во имя этой цели Карл встал на нелегкий путь борьбы, пошел навстречу тысячам опасностей, подстерегавших его на каждом шагу. И вот теперь он пришел вместе бороться за правое дело.

Чуянов несколько недоуменно посмотрел на офицера: перед ним был первый немецкий оккупант, который осознанно стремился через поражение вермахта помочь немецкому народу вырваться из фашистской неволи.

— Вы коммунист? — спросил Чуянов.

— Германский коммунист есть кто в тюрьме, а кто в могиле. Я есть только германский рабочий в позорной униформ, — Карл посмотрел на свой китель со свастикой.

Чуянов облегченно вздохнул:

— Наконец-то появился луч света в фашистском мраке! Когда же вы прозрели, «германский рабочий в позорной униформ»?

Карл признался, что он в душе никогда не был нацистом и всегда презирал их. Но до зимы 1943 года у него не хватало мужества пойти против течения, и лишь разгром фашистских армий под Сталинградом придал ему силу и решительность. Заканчивая свою исповедь, он сказал:

— Я отшень благодарью фроляйн Танья, который отшень много помог мне стать на настоящий дорога.

— Мы не отталкиваем вашу руку, хотя протянута она с большим опозданием. Надеемся, что упущенное наверстаете и доверие советских людей оправдаете.

— Смерть фашизму! — Карл опять поднял вверх сжатый кулак.

— Все же кто вы? Нам хочется, чтобы о вас знали не только Таня и я, но знали бы и в Москве, а потом, после победы, и в Берлине.

— Скажете, что он назвался Карлом. Родина сможет узнать свой сын по хороший дело…

С этого дня народный фронт принял в свои ряды нового бойца — немецкого антифашиста Карла. Находясь на жизненно важной артерии, питавшей группировку армий «Центр», Карл стремился не пропустить, а если это было невозможно, то задержать хотя бы на какое-то время продвижение к фронту воинских эшелонов и тем самым спасти жизни гонимых на бойню своих соотечественников и жизни сражающихся советских воинов, приблизить день разгрома фашизма.

Из радиоузла партизанской бригады регулярно через фронт летели загадочные точки-тире, точки-тире. На Большой земле они раскрывали очередные замыслы гитлеровцев, указывали на силы, средства и место их осуществления… Подробно рассказывали и о страшном недуге, охватившем вермахт и всю Германию после Сталинграда, о видимых и невидимых схватках между генералами вермахта, абвера, СД и гестапо. Они поведали и о спешном изготовлении супертехники — новых танков «тигров» и «пантер».

Как бессменные часовые, Таня и Карл мужественно несли боевую вахту на станции Жодино.

Минер ошибается один раз в жизни. Роковой бывает и ошибка разведчика. Знали это Таня и Карл, знали и мы, партизаны. Казалось, что все делалось по законам невидимого фронта — умно, расчетливо, осторожно, осмотрительно. И все же где-то просмотрели, в чем-то ошиблись. Карла схватили осенью абверовцы и под сильной охраной увезли в город Борисов…

Преобразование отряда в бригаду вызвало у партизан новый боевой порыв, умножило наши силы.

Сначала было создано три отряда: имени Кутузова, имени Чкалова и имени Буденного. Несколько позже образовали четвертый отряд — имени Ворошилова. Организация отрядов была армейская: они состояли из рот, взводов, отделений, хозяйственных и разведывательных взводов. При штабе бригады имелся конный разведывательный взвод, хозяйственный взвод, служба радиосвязи, боепитания и ремонта оружия, типография. Большой госпиталь и запасную базу вновь оборудовали на Палике. Всего летом 1943 года в нашей молодежно-комсомольской бригаде с учетом вспомогательных подразделений и резерва насчитывалось около 1500 человек. Это был полнокровный и довольно сильный боевой организм. От командиров всех степеней мы требовали поддерживать в подразделениях строгую воинскую дисциплину и уставной порядок. Это было необходимо потому, что наша партизанская бригада находилась на бойком месте, очень близко от двух важнейших транспортных артерий оккупантов Минск — Москва, окружена довольно сильными и многочисленными гарнизонами и должна была не только воевать, но и обеспечивать проход через сильно охраняемые врагом автостраду и железную дорогу многочисленных партийных, комсомольских и партизанских групп.

Насколько нам удалось добиться воинской дисциплины, можно судить по воспоминаниям бывшего секретаря Минского подпольного областного комитета партии и командира крупного партизанского соединения, Героя Советского Союза Романа Наумовича Мачульского, который часто бывал в бригаде. В своей книге «Вечный огонь» о нашем соединении он отзывался так:

Такой наша бригада оставалась вплоть до прихода Красной Армии. Весьма боеспособными и монолитными были и другие отряды нашего района. При одном из таких соседних отрядов, которым руководили командир Иван Васильевич Луферчик и комиссар Максим Романович Карпилович, решил базироваться Смолевичский районный комитет партии. Когда я, несколько задетый тем, что секретарь райкома Григорий Демьянович Довгаленок отказался обосноваться при штабе бригады, где, как мне казалось, райкому было бы безопаснее, спросил о причинах такого выбора, он мне ответил:

— Иван Прохорович, на отряд калининцев так же уверенно можно положиться, как и на штаб бригады. Но здесь большое преимущество — к массе партизан райком ближе. А бойцы в отряде — патриоты, смелые, дисциплинированные и чуткие. С ними мы не пропадем!

Лето 1943 года было для нас очень жарким. Фашистские войска интенсивно готовились к наступлению на Курской дуге. Железная дорога и автострада, работая по уплотненному графику, гудели во время блокады днем и ночью. По ним гитлеровская ставка гнала к фронту все новые полчища и боевую технику.

Времени для отдыха и раскачки у нас не было. Роты, преобразованные в отряды, начали боевые действия почти с ходу. Обстановка вынуждала забывать об усталости и невзгодах. Каждую ночь десятки боевых групп стали делать дерзкие вылазки на автомагистраль и железную дорогу. По ночам лагерь на Мыльнице оставался почти безлюдным. Все партизаны, имевшие оружие, выходили бить ненавистного врага. После наших неоднократных и удачных ударов по колоннам на автостраде противник снова был вынужден отказаться от движения по ней в ночное время. Он также значительно усилил охрану железной дороги.

Еще зимой нашим подрывникам с трудом удавалось подходить к ней. Теперь же выход к полотну ночью становился почти невозможным делом. Охранники уже с вечера забирались с пулеметами в доты и стальные полукапониры, расположенные вдоль железнодорожного полотна через 200—300 метров один от другого. Между ними непрерывно курсировали патрули, то и дело пуская осветительные ракеты. Многие из них имели при себе собак. Охрана, не смыкая глаз, до самого утра контролировала все подходы к железной дороге. Десятки наших диверсионных групп, пытавшихся проникнуть к ней, неизменно попадали под сильный пулеметный огонь, несли потери и большей частью отходили ни с чем.

Мириться с таким положением мы, конечно, не могли. Надо было принимать срочные меры, чтобы железнодорожные составы противника не могли безнаказанно идти к фронту. Нужно было предпринимать что-то действенное. Для обсуждения этого серьезного вопроса мы собрали в штабе коммунистов и подрывников. Было решено срочно менять тактику действий и попытаться наносить внезапные удары днем, когда наблюдение за подступами к железной дороге осуществлялось ограниченными силами и главным образом с вышек. Безусловно, все понимали, что дневные вылазки намного рискованнее и труднее, но у нас не оставалось ничего другого. Тактику дневных ударов тщательно обсудили.

Несколько групп подрывников ночью незаметно пробирались через автомагистраль. Затем они искусно прятались в кустарнике, в пространстве между нею и железной дорогой, ожидая наступления дня. Как только разведчики, расположенные далеко впереди по ходу движения поездов, обнаруживали приближение заслуживающего внимания эшелона, одна из групп начинала демонстративными действиями (стрельбой, криками) отвлекать внимание охраны. Подрывники в это время незаметно прокрадывались к железнодорожному полотну и, рискуя жизнью, наскоро устанавливали заряд или же просто подбрасывали мину под подходящий эшелон.

Первое время такая тактика приносила успех. Затем, когда враг распознал ее, действия подрывников начали еще больше усложняться. Вновь приходилось изменять способы действий и всячески ухитряться.

В бригаде были сотни самоотверженных смельчаков. Многие из них совершили немало героических подвигов, в том числе и на железной дороге. О всех, конечно, не расскажешь. Но об одном из них я хочу рассказать.

Речь пойдет об очень дерзкой вылазке, которую совершил среди белого дня подрывник Дмитрий Булавский. Произошло это между станцией Жодино и Борисовом. Светлая память об отважном партизане обязывает хотя бы кратко рассказать о его жизни.

Дмитрий Булавский родился и проживал до войны на станции Жодино. До прихода в отряд он и действовал в одиночку: засыпал песок в буксы вагонов, вбивал в стыки рельсов небольшие костыли, незаметно подбрасывал в тендеры паровозов, проходивших через станцию, взрывчатку, замаскированную под куски угля. В канун революционных праздников Дмитрий умудрялся вывешивать над зданием станции красный флаг. Своими дерзкими проделками он сильно донимал оккупантов. В конце концов весной 1943 года гестапо напало на его след. Но патриотка Таня Конюхова, узнав об этом, предупредила его об опасности. Булавский бежал и пришел к нам. С ходу включился он в кипучую боевую жизнь. Лютой ненависти к врагу, отваги и храбрости в нем было хоть отбавляй. Однажды Дмитрий появился в штабной землянке и, слегка волнуясь, предложил план дневной вылазки на «железку».

— Отпущу бороду и под видом крестьянина повезу навоз на участок у самой железной дороги, а под навозом доставлю туда взрывчатку. Потом выберу удобную минутку, заложу заряд под рельсы и рвану эшелон… Я местный, каждый бугорок и ямку знаю. После диверсии скроюсь.

Для тех, кто не знал Булавского, его затея могла показаться авантюрой. Но мы изучили Дмитрия уже давно. Действовал он всегда смело и точно. Поэтому к его предложению отнеслись серьезно.

Конечно, этот план был связан с большим риском, но обстановка требовала решительных и незамедлительных действий, и мы его одобрили. Время не терпело, и Дмитрий даже не успел вырастить настоящую бороду. Среди белого дня он благополучно пересек автомагистраль. На телеге в навозе была спрятана мина, а сверху в соломе лежал автомат. Увидев телегу с навозом, фашистские патрульные, брезгливо поморщив носы, велели крестьянину побыстрее проезжать… Примерно через час Дмитрий был на железной дороге почти у самой нефтебазы. Подвода остановилась за придорожными кустами. Партизан, зорко посматривая по сторонам, быстро спрятал автомат в кусты, а мину бросил в кювет у железной дороги. Пока вдали на полотне дороги маячили какие-то люди, он не спеша сбрасывал навоз. Едва дорога оказалась пустынной, он бросился к ней. Прямо руками Дмитрий отрыл в песке полотна между шпалами углубление, всунул туда мину, прикрепил к ее чеке конец тонкого трофейного телефонного провода. Затем все искусно замаскировал сухим песком. В это время вдали показались два охранника. Мгновение, и он вновь разбрасывал вилами навоз.

Вскоре немцы были рядом. Заподозрив неладное, они внимательно окинули взглядом все полотно. Не обнаружив ничего подозрительного, один охранник подошел к партизану. Булавский весь напрягся, но подобострастно улыбнулся и, приветствуя фашиста, слегка поклонился. А в уме у него промелькнуло: «Неужели схватят?» Увидев почти пустую подводу и покорного крестьянина, немец успокоился и, уходя, проквакал:

— Даваль бистро кончаль работа! Надо скоро проваливаль от здесь!

Дмитрий, у которого немного отлегло от сердца, понятливо закивал головой и ускорил темп работы.

Едва немцы скрылись за поворотом, как боец метнулся к дороге, отрыл присыпанный навозом моток провода и стал лихорадочно разматывать его. Скоро конец провода был уже в кустах метрах в 150 от дороги. Кругом не было ни души. Прошло еще каких-нибудь 10—15 минут, как все было готово: подвода уже стояла в густых зарослях в 300 метрах на заброшенной дороге, ведущей в ближайший лес, а отважный минер, повесив автомат на шею, напряженно поджидал добычу… Вскоре партизаны услышали сильный взрыв.

Сияющий Дмитрий прибыл в лагерь на третьи сутки цел и невредим. Подпольщица Таня сообщила, что взрывом было сильно разбито пять платформ с танками и семь с автомашинами. Под обломками взорванного эшелона погибло несколько десятков оккупантов.

Успех находчивого и смелого мстителя вдохновил и других товарищей. С его легкой руки наши боевые группы стали появляться на железной дороге в форме оккупантов и действовали в зависимости от обстоятельств. Если обстановка позволяла, то они закладывали под рельсы мины, а если нет, то путем разных уловок задерживали движение, останавливали эшелоны, «подбрасывая» фашистам саботаж.

Особенно большую активность стали проявлять наши бронебойщики. Дефицитные патроны к противотанковым ружьям доставила нам Большая земля при очередном рейсе самолета. Противотанковые ружья оказались довольно маневренным, безотказным, дальнобойным и, главное, очень результативным средством. Группы бронебойщиков, заняв выгодные позиции в 200—300 метрах, били на выбор наиболее важные цели. Чаще всего это были паровозы, а иногда и цистерны с горючим. Мишени были крупные, и все выстрелы достигали цели. Поврежденные паровозы останавливались, окутывались клубами пара и прерывистыми гудками взывали о помощи. Застопорив движение на железной дороге, бронебойщики переносили огонь на автостраду, по автоколоннам противника.

Смелые охотники за паровозами приводили немцев буквально в ярость. Гитлеровское командование приходило в бешенство, не находя действенных способов борьбы с нашими бронебойщиками. Против подрывников, которым надо было обязательно проникать на открытое полотно, немцы выставляли усиленные патрули, вырубали лес в придорожной зоне, строили дзоты и бункеры. А вот против бронебойщиков не помогали ни эти меры, ни засады, ни облавы с собаками, ни прочесывание примагистральных участков леса. Да и на это у них не всегда хватало сил. А ведь, кроме наших, действовали также многие десятки бронебойщиков других бригад. На железной дороге создавались пробки, а на автостраде машины горели как свечи.

Из противотанковых ружей наши бойцы сбили два и подбили пять самолетов. Гитлеровские летчики были вынуждены прекратить бреющие полеты.

Наша разведка установила, что в районе населенного пункта Перемежное немцы оборудовали и содержат небольшой запасный аэродром. Туда было послано четыре отважных молодых партизана. Перед этим их тщательно проинструктировали.

Солнечным днем Петя Мальцев, Леонид Городецкий, Владимир Сокол и Высевка внезапно проникли на аэродром, перебили охрану и техников, вывели из строя все оборудование и подожгли запас горючего. Смельчаки благополучно вернулись в бригаду. Аэродром оставался мертвым до прихода частей Красной Армии.

Бригада разрасталась. Надо было расширять и масштабы ее боевой деятельности. Мы уже сами понимали, что от действий разрозненных мелких групп «удочников», как мы называли бойцов, минировавших железную дорогу, и бронебойщиков требуется переходить к более массовым способам борьбы. Наши мысли по этому вопросу как нельзя лучше были отражены в распоряжении Белорусского штаба партизанского движения о подготовке к так называемой «рельсовой войне».

В штабе бригады два вечера подряд лихорадочно проходило специальное совещание командного состава. Внимательно и горячо обсуждались все детали по подготовке к первому этапу замысла, выработанного Центральным Комитетом КП(б) Белоруссии. В то время когда на фронте развернулось величайшее летне-осеннее наступление советских войск, в тылу гитлеровской армии на огромном пространстве готовился неожиданный удар крупных партизанских сил с целью парализовать ее железнодорожные перевозки. Осуществить такой замысел могли только силы многих партизанских соединений.

В бригаде закипела бурная деятельность. Отряды были разбиты на диверсионно-разведывательные группы. Началась их тщательная подготовка. Для этой цели в бригаду Москва прислала инструктора подрывного дела. Каждый боец обучался тем действиям, которые потребуются на железной дороге. Подрывников учили действовать быстро и точно. Одна за другой прибывали с Бегомльского аэродрома подводы со взрывчаткой и другим необходимым снаряжением.

Штабы отрядов тщательно изучили закрепленные участки железнодорожной магистрали. Ответственность бригады возрастала еще больше в связи с тем, что в наше расположение прибыло много подрывных групп из других партизанских соединений, которые базировались вдали от железной дороги, но привлекались к «рельсовой войне». Были проведены тщательные рекогносцировки, на которых уточнялись последовательность и способы действий ударных групп.

К концу июля подготовка была закончена. А 1 августа 1943 года поступил сигнал действовать. В ночь на 2 августа бригада стремительными ударами штурмовых групп смяла охрану железнодорожной магистрали, расчистив путь подрывникам. Мало кому из перепуганных охранников удалось спастись бегством.

К полотну двухколейной дороги устремилась лавина подрывников. Сотни групп взрывали стальные рельсы, выворачивали и жгли шпалы, рвали придорожную связь, уничтожали семафоры и мосты. На участке нашей бригады в несколько километров в общей сложности было взорвано около 500 метров рельсов обеих линий дороги. Рельсы взрывали не сплошь, а кусками по 15—20 метров. Позже мы узнали, что такой «обработке» дороги подвергались почти на всей оккупированной земле.

Железнодорожное движение на магистрали было парализовано. Гитлеровское командование, неожиданно вставшее перед фактом грандиозной разрушительной «рельсовой войны», неистовствовало. Но перед огромными масштабами этой войны оно было бессильно. В течение первой половины сентября несколько раз выходила на дорогу чуть ли не вся бригада.

Затем последовал короткий десятидневный перерыв, потребовавшийся для пополнения израсходованных боеприпасов и подготовки ко второму этапу операции, названному «концертом». Аэродром в Бегомле функционировал с максимальной ночной нагрузкой. Москва щедро слала все необходимые боеприпасы.

«Концерт» начался в 20 часов 10 минут 25 сентября 1943 года. Эта была грандиозная операция по массовому подрыву железной дороги Минск — Москва. Участок бригады, действующей рядом с бригадой «Дяди доли», был расположен вблизи Жодино. Прежде чем выйти к нему, решительной атакой ударных групп была смята усиленная охрана. Затем на дорогу обрушились подрывники. В ближайшем удалении от нас дружно «работало» еще шесть партизанских бригад и отрядов. Вся дорога, куда ни глянь, озарялась вспышками взрывов. От дороги оставалось жалкое воспоминание: искореженные рельсы, полуобгоревшие штабеля шпал, покрытое ямами полотно. Картина этой «коллективной работы» была потрясающая. Достаточно сказать, что только на участке Смолевичи — Борисов за эту ночь партизаны взорвали более 4 тысяч метров рельсов и уничтожили около 8 тысяч шпал.

Заключительным аккордом этого «концерта», прогремевшего на всю Белоруссию, для партизан, вернувшихся в лагеря, было сообщение Совинформбюро о том, что Красная Армия начала освобождение белорусской земли. Радости бойцов не было предела.

Массовые диверсии на железной дороге, запланированные как продолжение второго этапа «рельсовой войны», длились весь октябрь. Собственно говоря, эту магистраль наша бригада и ее боевые соседи все время держали под прицелом. Нам активно помогали и местные жители. В это же время бронебойщики и подрывники по-прежнему расстреливали из противотанковых ружей и взрывали на минах эшелоны, когда немцы пускали их по восстановленным участкам дороги. Маневренные группы нападали и обстреливали ремонтные подразделения фашистов.

Гитлеровское командование отчаянно пыталось быстрее восстанавливать дорогу. На это дело бросались целые железнодорожно-восстановительные части и подразделения. На дорогу тысячами гнали местных жителей. И нередко крестьяне втихомолку ухмылялись — днем их силой заставляют восстанавливать то, что ночью они добровольно разрушали…

«Рельсовая война» во многом способствовала победоносному осеннему наступлению советских войск, срывая планы по переброске резервов для противодействия этому наступлению.

Наши партизаны не упускали ни одной возможности нанести урон оккупантам. Мы шли на любой оправданный риск, проявляли дерзость, инициативу и смелость. Одной из таких операций была вылазка в район торфоразработок в двух-трех сотнях метров от гарнизона Высокие Ляды. Осуществляли ее Воробьев, Шурок, Степанов, Городецкий, братья Кулинковичи и другие.

Ранним утром на болоте, как всегда, загудели торфорежущие машины. Приступили к тяжелой работе сотни жителей, согнанных оккупантами из соседних деревень. Вскоре к болоту подошла новая группа загорелых мужчин. Одни были босиком, другие шлепали в лаптях. На плечах у всех были лопаты и ветхие торбы с немудреными пожитками. За первой группой на болоте появилась вторая, а потом и третья.

На «новичков» немецкие охранники не обратили никакого внимания: их появление на болоте было самым обычным. Гитлеровская охрана чувствовала себя здесь в полной безопасности. С автострады постоянно доносился гул моторов, а совсем недалеко находился довольно сильный гарнизон. В общем, на торфоразработках царил покой, и партизан немцы совершенно не ждали. Именно на это и делал ставку штаб бригады при разработке плана вылазки.

«Рабочие» команды без приключений добрались до торфорежущих машин, нещадно коптивших черным дымом. Около них, обливаясь потом, работали, погрузившись в темно-коричневую грязь выше колен, изможденные мужчины, женщины и подростки. Недалеко от машин на зеленой лужайке стояли на сошках в боевой готовности три немецких ручных пулемета. Рядом с ними, развалившись на траве, резались в карты или загорали гитлеровцы.

Подрядчики обеих торфорезок обрадованно встретили две группы «пополнения» и сразу же приказали им перетаскивать машины на новый участок. Дружно закипела работа…

По-иному получилось с третьей группой. Там, куда она подошла, работами руководил толстый одноногий немец. Он лениво приподнялся со стула под полосатым навесом и, прихрамывая, вышел на солнце. Зевнув до ушей, этот бегемот вытащил из кармана потрепанный блокнот и начал переписывать новичков, записывая не только фамилии и имена, но и деревни, из которых прибыли «новички». Многие партизаны не были белорусами, и им с ходу пришлось придумывать родную деревню. Гитлеровец важно и не спеша делал записи. Все шло тихо и спокойно. Вдруг со стороны работающих женщин до его ушей долетел шепот:

— В Кольниках такого нет… Партизаны…

Услышав это, одноногий немец остолбенел, на минуту лишившись речи. С него мигом слетела напускная важность. Слово «партизаны», перепугавшее гитлеровца, услышали и новоприбывшие «рабочие». Они тревожно переглянулись: ведь такая случайность могла погубить все дело. Однако они продолжали держаться, как будто бы ничего не произошло, чтобы не выдать себя раньше времени.

— Где партизан? — вытаращив глаза, заорал во всю глотку пузатый фашист. Повернув свою лысую вспотевшую голову к женщинам, он вновь истошно завопил:

— Кто говорил партизан? Где видел партизан? — Прокричав это и не услышав ответа, он стал испуганно озираться то в сторону шептавшихся женщин, то на спокойно стоящую группу новых «рабочих», то в направлении отдаленного кустарника.

Все затихли. Молчала и испуганная женщина, никак не предполагавшая, что ее услышит толстый «шеф». Однако гитлеровец не унимался. Видно, каким-то подсознательным звериным чутьем он почувствовал присутствие партизан. Круто повернувшись к пулеметчикам, он вдруг истошно заорал:

— Тревога!

Дело приняло неожиданный оборот. Медлить было нельзя. Партизаны моментально выхватили пистолеты. Громко щелкнул первый выстрел, и одноногий упал. Тотчас же партизаны стали стрелять по охранникам, бросившимся к пулемету. За минуту было покончено с охраной у этой машины. Крики и стрельба послужили сигналом для первых групп, успевших уже рассредоточиться у первой и второй машин. Их удар был дружным и неотразимым. Двум или трем немцам, вертевшимся среди работавших, крестьяне сами разбили головы лопатами. С 15 немецкими охранниками было покончено.

— Братцы! Уничтожьте и проклятые машины-потогонки, раскрепостите нас! — просили жители, указывая на огромные грязные торфорежущие машины. — Не хотим гнуть спины на фашистов!

— За нами дело не станет! — весело отвечали партизаны.

По совету партизан все работающие отошли к лесу. Под машины быстро заложили взрывчатку. Заискрился бикфордов шнур. И через пяток минут три «потогонки» с грохотом и свистом взлетели в воздух. Вслед за ними запылали штабеля сухого торфа. К небу потянулись высоченные столбы едкого дыма. Торфоразработкам пришел бесславный конец.

На опушке леса крестьяне горячо поблагодарили партизан за раскрепощение. Несколько молодых парней, вооружившись трофейными автоматами, тут же вступили в отряд.

Так с каждым днем росла и крепла наша бригада, множились ее боевые дела.

Партизаны не любили хвалиться подвигами, считая, что на их месте любой поступил бы так же, если не лучше. Мои боевые друзья по бригаде рисковали, были дерзкими, отважными, смело шли в бой, проявляя героизм и борясь до последнего вздоха. Они очень любили жизнь, с оружием защищая ее от лютого врага. Если же приходилось умирать, то дорого отдавали свои жизни.

Героические подвиги в бригаде совершались чуть не каждый день, потому что героизм был нормой поведения народных мстителей.

Проявлялся героизм, конечно, каждый раз по-своему, что зависело от характера боевой задачи и условий, в которых он совершался, а также от внутреннего склада партизана. Иногда нужны были смелый, бесстрашный налет, решительная атака и дерзкий удар из засады. В других случаях, особенно в разведке, требовались неимоверная выдержка, терпение и напряжение всех духовных сил. Ради спасения боевых друзей, выполнения сложной задачи или в безвыходной ситуации бойцы шли на смертельный риск, вплоть до самопожертвования. Очень часто, особенно поначалу, мы ошибались в оценке людей и их возможностей. На рискованные операции подбирали физически сильных, рослых партизан, глядя на которых невольно думалось: «Ну и орлы! Этим все по плечу!» Однако боевая практика и тяжелая партизанская жизнь показали, что такой критерий нередко ошибочен. Впоследствии мы поняли, что главное — это духовное качество бойца, его моральная стойкость и убежденность, его воля и мужество.

В конце концов, хорошо изучив бойцов, в отрядах перестали оценивать их возможности по внешним данным. Я уже приводил много примеров бесстрашия, мужества, массового героизма многих наших партизан. Не могу не рассказать и еще несколько эпизодов, убедительно подтверждающих, какие духовно сильные люди были в бригаде.

Вот, к примеру, коммунист-партизан отряда имени Чкалова Яцук, неприметный на вид, скромный человек. Он ночами просиживал на морозе в засаде у охраняемой автострады. Только за один март 1944 года он из противотанкового ружья и автомата уничтожил две немецкие танкетки и четыре автомашины.

Характерно, что чем тяжелее и опаснее складывалась боевая обстановка, тем упорнее, решительнее и инициативнее дрались народные мстители, проявляя при этом массовый героизм. В этом отношении очень памятен мне следующий случай.

Немецкое командование, ведя активную борьбу с группами наших подрывников, решило применить тактическую хитрость. Оно пыталось быстрой выброской маневренных групп перехватывать отходящих подрывников от автомагистрали. Командир коммунист Казиев по согласованию с нами решил проучить гитлеровцев. Свою усиленную группу партизан он расположил на выгодной позиции в контрзасаде на автомагистрали вблизи Жодино. Несколько партизан, бронебойщиков и пулеметчиков было послано к железной дороге. Вскоре они успешно обстреляли вражеский воинский эшелон, выведя из строя паровоз, уничтожив и ранив в вагонах несколько десятков немецких солдат. Комендант Жодино решил преградить отход партизан к лесу и выслал в засаду большую группу эсэсовцев.

Враг сам шел в ловушку. Партизаны только этого и ждали. Ничего не подозревавшие гитлеровцы невдалеке остановились, спешились и стали колонной выдвигаться к указанному им месту. Казиев видел, что силы врага в несколько раз превосходят его боевую группу. У него было два усиленных взвода, а гитлеровцев почти целая рота. Но на стороне партизан была внезапность и выгодная позиция. Бойцам было приказано, пропустив головное отделение, обрушиться всей силой огня на походную колонну фашистов, когда она максимально приблизится к засаде. После дружного партизанского залпа среди оккупантов началась невообразимая паника. Затем началась ожесточенная перестрелка. С немцами, которых уже осталось меньше половины, надо было быстрее кончать. Тогда командиры отделений Соснин, Гриднев, Жарков и капитан Казиев, бросившись первыми, увлекли за собой в атаку всех партизан. Оккупанты не выдержали рукопашной схватки и побежали по шоссе, подставляя свои спины партизанским пулям. Пользуясь этим, боец Альянов, установив свой ручной пулемет прямо на шоссе, начал косить удиравших врагов. Когда у командира отделения смолк автомат, он кинулся к убитому фашисту, схватил его винтовку и успел прикончить еще двоих гитлеровцев. Так засада Казиева без потерь уничтожила немецкую роту, намеревавшуюся устроить засаду для партизан.

Впоследствии мы часто стали устраивать против засад врага свои контрзасады. Это значительно облегчило деятельность групп подрывников. А немецкие коменданты стали опасаться и все реже высылали на шоссе свои маневренные подразделения.

За два с лишним года борьбы в тылу врага бригада пережила много опасностей и лишений. И все это наравне с мужчинами мужественно делили наши боевые подруги — женщины. А их было немало в каждом отряде. Врачи и сестры под бомбежками и обстрелами выносили с поля боя раненых и спасали им жизнь.

Партизанки были радистками, разведчицами, поварами. Многие женщины и совсем юные девушки были также активными и отважными бойцами, а некоторые даже подрывниками.

К примеру, Катя Мальцева. Она с группой храбрых девушек преподнесла подарок Родине к Международному женскому дню 8 Марта — совершила диверсию на железной дороге, уничтожив паровоз и четыре вагона с живой силой. Трудно назвать значительную боевую операцию, в которой Катя не отличалась бы мужеством и храбростью. Газета «Смерть фашизму» от 6 апреля 1943 года писала:

Образец самоотверженности проявила Катя и в роковом бою при защите деревни Остров. Противник под сильным прикрытием бронепоезда из Жодино бросил на деревню три танка. Стальные чудовища, засыпая на ходу снарядами и поливая свинцом оборону партизан, продвигались вперед. Противотанковое ружье выстрелило и замолкло: гильза застряла в патроннике. Головной танк остановился, но продолжал вести пулеметный огонь. Второй танк развернулся и помчался в обход обороны. Над взводом партизан нависла угроза окружения и полного уничтожения. Партизаны дрогнули. В этот критический момент Катя Мальцева выскочила из своего окопчика и с гранатой бросилась наперерез танку. Она задержала танк и ценой своей жизни спасла взвод от гибели.

25 октября 1943 года на кладбище в Заречье бригада отдала воинские почести славной дочери белорусского народа, провожая ее в последний путь.

В некрологе газета «Смерть фашизму» писала:

Было бы несправедливо не рассказать и о подвиге «Малышки». Как-то раз произошел такой курьезный случай. При очередном посещении бригады секретарь Минского подпольного обкома партии товарищ Мачульский повстречал проезжавшую на подводе небольшую девчушку. Увидев на этом подростке, одетом в ватную фуфайку, перетянутую широким армейским ремнем, перекинутый за плечо немецкий автомат, Роман Наумович сурово сказал начальнику штаба бригады:

— Совсем зря доверяете оружие таким малышам!

— Так это же Лида Пилюга! — возразил Кисляков. — Наверное, слышали о ней! Лида, стой! Иди сюда, поговорить надо! — крикнул Кисляков вслед девушке.

— Андрей Александрович, сейчас некогда, — отозвался тоненький девичий голосок. — Вот отвезу картошку на кухню и приду в штаб.

— Так, значит, это та самая бесстрашная смолевичская комсомолка-подпольщица?! — удивленно отозвался Мачульский. — Вот уж не ожидал, что она такая вот… малышка, — как бы оправдываясь, улыбнулся он.

Да, Лиду, которой едва исполнилось семнадцать лет, мы звали Малышкой, вкладывая в это слово всю нашу любовь и теплоту. О ней в Смолевичском районе разнеслась добрая слава. Дело было так.

До войны в Смолевичах на Садовой улице в уютном домишке жила дружная семья Лиды Пилюги: отец, мать и трое детей. Война оставила семью без отца. Трудно стало матери перебиваться в голодное время с тремя ребятами. Но трудолюбивая и скромная семья не роптала, не гнула шею перед оккупантами. Люди Чуянова, видя это, установили связь с Лидой и ее старшим братом Володей. Это были честные и бесстрашные комсомольцы. Они горячо упрашивали взять их в партизанский отряд. Однако нам позарез нужна была конспиративная квартира и надежные разведчики-связные. Поэтому Чуянов убедил их в том, что они нам нужнее в Смолевичах. И их домик стал явочной квартирой.

Сначала все шло хорошо. Наши юные связные оказались очень смышлеными. Они выполняли такие ответственные задания, на которые не у всякого взрослого хватит пороху. Так, по нашему приказу Лида сумела познакомиться со словаком Войтехом Шатаром, который командовал взводом, охранявшим автомагистраль. Добившись взаимопонимания и доверия, она организовала его встречу с партизанскими разведчиками. Прошло немного времени, и все 22 словака с оружием перешли на сторону партизан.

Однако вскоре на семью Лиды обрушилось горе. Случайно получилось так, что Владимира оккупанты при очередной облаве схватили и повезли в Германию. По пути при попытке к бегству он был убит. Беда часто тянет за собой другую беду. Лида узнала, что почти одновременно в боевой схватке пал героем лучший друг их семьи — бывший танкист, бесстрашный наш партизан Леонид Косаревский. На семью навалилось еще одно несчастье. В их доме, облюбованном немецкими квартирьерами, решил разместиться штаб вновь прибывшей в районный центр немецкой части. Гитлеровцы выгнали вон мать, Лиду и маленькую Галю. Мать, обливаясь слезами, едва выпросила разрешение разместиться в холодном и темном дровяном сарае.

Обсудив сложившуюся ситуацию, мы с Чуяновым решили забрать всю семью в бригаду. Девушка обрадованно согласилась, но, в свою очередь, категорически заявила:

— Я пойду к вам только тогда, когда взорву ненавистный штаб и отомщу за Володю и Леню!

Никакие уговоры командира отряда Николая Яцкевича на нее не действовали.

— Так ведь штаб-то в вашем же доме! — привел последний аргумент обескураженный Николай.

— Вот и хорошо! Значит, мне лучше это удастся сделать… Ведь немцы меня не подозревают…

После долгих дебатов в штабе мы решили уступить Лиде. Яцкевичу разрешили осуществить операцию. Он быстро научил девушку обращаться с миной, обсудил с ней весь план действий.

Неся вечером за пазухой тяжелый толовый заряд, она побаивалась реакции матери. Но мать, обняв дочь, прошептала:

— Пусть это будет убийцам за Володечку! Только смотри, ласточка моя, будь осторожной, не погуби себя и нас!

Быстро завертелось дело у Лиды. В течение дня уже все соседи знали, что у них «сильно заболела» Галочка. Укутанная девочка и мать срочно ушли к «доктору». На другой день Лиде сообщили, что обе они благополучно прибыли к партизанам. Осталось осуществить самую трудную, вторую часть операции. А немецкий часовой, как назло, разгуливал не на улице, а по двору. Мину же надо было пронести по лестнице на чердак… Пришлось чуть не до вечера с показным старанием прибирать в сарайчике, стирать да развешивать разные тряпки. Лида уже отчаялась: так долго не наступал подходящий момент. Наконец часовой, удалившись на улицу, стал громко разговаривать с каким-то солдатом. Лида, забыв про все страхи, кинулась в сарай, схватила старую кошелку, в которой под тряпьем лежала мина, и мгновенно вскарабкалась по лестнице на чердак. Здесь она разгребла опилки и установила взрыватель, сунула мину в ямку, заровняла все опять опилками и спустилась вниз. Когда она, вся дрожа от напряжения, проходила у ворот мимо часового, он спокойно продолжал беседу со своим напарником.

Часа через два наши разведчики встретили девушку далеко за Смолевичами, в деревне Каменка. Поздним вечером в Смолевичах раздался сильный взрыв…

Прошел год, тяжелый год борьбы в тылу гитлеровцев. Но это была лишь половина трудного боевого пути. Бригада только родилась, и ей еще больше года предстояло вести смертельные схватки с оккупантами, которые, чувствуя скорую гибель, становились все злее и беспощаднее.

Командование бригады, проявляя заботу о жизни каждого советского человека на оккупированной территории, каждый раз очень требовательно и придирчиво относилось к выбору позиций проведения боевых операций. Мы вынуждены были считаться с тем, что оккупанты в соответствии с предписаниями командования вермахта от 16 сентября 1941 года разрушали все дома и селения, в которых проходили с ними столкновения, а также расстреливали 10 заложников мужского населения из близлежащих деревень от места боя.

С учетом этого наши подразделения стремились проводить боевые операции на коммуникациях противника вдали от населенных пунктов. Делалось все возможное, чтобы не дать врагу повод для расправы с мирным населением. С лета 1943 года все деревни, которым угрожала опасность, мы прикрывали своими заслонами.

За время пребывания в тылу врага мы приобрели боевой опыт, добились немалых успехов в борьбе с оккупантами. Но, несмотря на это, нет-нет да и попадали в довольно трудные ситуации. Вот и теперь, с наступлением морозной зимы, для нас сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка. Дело в том, что на бригаду неумолимо наступал голод.

Это я особенно остро почувствовал во время проверки нашего госпиталя, расположенного примерно в 70—80 километрах от основного лагеря на запасной базе в районе озера Палик. При осмотре госпиталя мной овладели два чувства: гордость и тревога.

Все партизаны горячо убеждали меня, что хотят как можно скорее вылечиться, вернуться в родной отряд и бить оккупантов. Они жадно слушали мои рассказы о наших последних боевых успехах. По всему было видно, что народные мстители, едва встав на ноги, рвались из госпиталя. На этой почве между нами и врачами разыгрывались горячие споры.

Под впечатлением настойчивых просьб выздоравливающих партизан я начал было наседать на госпитальных врачей, чтобы они принимали меры по скорейшему возвращению больных в ряды активных бойцов. Однако врачи ответили мне:

— Никакие лекарства, товарищ комиссар, не в состоянии компенсировать явный недостаток жиров, белков и углеводов. Чтобы раненые скорее выздоравливали, требуется калорийное питание. А мы вынуждены, наоборот, с каждым днем снижать нормы.

Да, было о чем задуматься. Заявление соответствовало реальному положению дел, о чем лучше всего говорил вид худых партизан, их запавшие щеки и ввалившиеся глаза. Все это вызвало во мне большую тревогу.

Командир и я всегда требовали, чтобы каждый отряд бригады своевременно выделял в фонд госпиталя лучшие продукты. Для находящихся в госпитале была установлена повышенная норма ежедневного рациона. И все же по мере расходования скудных партизанских запасов и наступления холодов выздоравливающие стали постепенно получать все меньше питания, качество которого катастрофически ухудшалось. Уже не три, а только два раза в день им начали выдавать по тоненькому кусочку черного хлеба да ограниченную порцию жидкого супа или щей, слегка заправленных картофелем и перловой крупой. Уже несколько дней госпиталь не видел мяса и жиров. Я пока ничего не мог пообещать раненым. С тем и покинул госпиталь.

По пути в лагерь я удостоверился еще раз, что рассчитывать на получение сколько-нибудь значительной продовольственной помощи в селах нельзя. Они еще осенью отдали нам все, что могли. Ничего конкретного пока не обещали и в подпольном межрайкоме. Все, что удалось там получить, я тотчас отправил в госпиталь. Но этого могло хватить лишь на несколько дней.

Перед командованием со всей остротой встал вопрос — где и как доставать необходимые продукты? А ведь требовалось их теперь очень много, так как количество людей возросло во много раз и уже перевалило за тысячу человек.

Местные жители нам помогали всем, чем только могли. Земной поклон им от всех лесных гвардейцев партизанского фронта. Но на оккупированной территории и местные советские граждане оказались в весьма трудном положении. Оккупационная политика разбоя и грабежа с каждым месяцем все больше и больше давала о себе знать. На оккупированной территории во всю силу действовало указание Геринга о том, что вермахт должен «снабжаться продовольствием из России». Ему вторил рейхсминистр продовольствия и сельского хозяйства Герберт Баке:

И оккупанты где только могли грабили, обрекая советских людей на голодную смерть. В немецких документах еще 1942 года продовольственное положение Белоруссии характеризовалось как «катастрофическое».

Вопрос питания для нас становился острой проблемой. Мы решили еще раз посоветоваться с командирами и комиссарами отрядов.

— Положение тяжелое, — начал Василий Федорович, открывая совещание руководящего состава, — хлеба нет, соль на исходе, мясо — лишь в одном первом отряде, где осталось только две коровы.

— Одна, — поправил командир отряда Демин.

— Как одна? — Тарунов даже привстал, и его серые глаза вспыхнули возмущением. — Куда же вторую дели? Неужели за ночь съели?

— Нет, товарищ комбриг, передали Ивану Федоровичу Золотарю[22]. У них с питанием намного хуже нашего.

— А-а… Ну это другое дело, — остыл Василий Федорович, правилом которого всегда было вовремя оказать помощь соседу и другу.

— Вторую корову мы думаем разделить между всеми отрядами и штабом, — закончил Демин.

— Нет! Придется всем потуже затянуть ремни, а корову немедленно отправить в госпиталь на Палик. Комиссар бригады только что оттуда и доложил печальную весть — раненые уже несколько дней сидят на одной бульбе. Самим им не достать продовольствия. Начальник штаба, сейчас же уточните, что осталось в отрядах из питания, и сегодня вместе с коровой без промедления отошлите часть запасов нашим раненым.

Затем Василий Федорович попросил всех подумать и подсказать, где у гитлеровцев можно было бы попытаться с боем взять продукты. Долго судили и рядили, но ничего не придумали. В гарнизонах, с которыми бригада могла справиться, продуктов, по нашим сведениям, было очень мало, а там, где их было много, враг был силен, и смять его нам было не под силу.

После обсуждения мероприятий по заготовке овощей, круп и муки в районах Борисово-Бегомльской зоны и окончания совещания Кисляков попросил выслушать его.

— А я знаю, где взять необходимые продукты… — начал после долгих размышлений Кисляков. — В районном центре Смолевичи, на немецком продовольственном складе.

Разочарованные командиры замахали на него руками.

— Там-то есть, да не про нашу честь, — с явным сожалением заметил Демин. — Склады, конечно, там большие, однако гарнизон этот нам не взять.

Смолевичи, расположенные на железнодорожной магистрали Минск — Москва, в самом деле имели сильный гарнизон, к тому же войскам, находящимся в Смолевичах, на помощь могли очень быстро прийти части из Минска и Борисова.

— У меня есть уже идея, — тотчас загорелся начальник разведки бригады Евгений Михайлович Чуянов.

Когда мы остались вчетвером, он, несколько волнуясь, сказал:

— Я считаю, что мы в самом деле можем и должны попытаться взять продовольствие у немцев в Смолевичах. Причем операцию следует провести самую неожиданную, без какого-либо шума… Гитлеровцев надо заставить добровольно «выдать» нам побольше продуктов…

— Чуянов, не мучай нас загадками и говори яснее, — не выдержал комбриг.

— Кратко мой план, товарищ комбриг, состоит в следующем. Надо подготовить группу смелых партизан, включив в нее знающих немецкий язык, переодеть всех в немецкую форму, подделать накладную на получение пайка, скажем, на батальон и, обеспечив конным транспортом, попытаться получить продукты непосредственно со склада под видом немцев, так сказать, на законном основании.

Наступило молчание. Мы стали раздумывать над этим чрезвычайно смелым и опасным планом.

— Нет, друзья, — твердо заявил Тарунов, — это сплошная фантазия, которая нам может очень дорого стоить. Ну разве допустимо среди белого дня посылать в самое логово врага целую группу партизан?!

— Василий Федорович, эта операция, безусловно, рискованная. Но ведь смелость города берет, — не сдавался Чуянов. — И неожиданность очень много значит. Это уже половина успеха. Затем прошу учесть, что на смолевичский продовольственный склад нам уже удалось устроить на работу двух наших девушек — Марию Шеремет и Наташу Казак. Они начали подготовку к тому, чтобы по указанию командования незаметно пронести на склад несколько мин замедленного действия и взорвать его. Теперь же мы можем переключить их на новое дело. Они разведают все, что нам надо.

Чувствуя наши сомнения, Чуянов пустил в ход еще один козырь.

— А руководить подготовкой и проведением операции прошу разрешить мне. Ведь я неплохо владею немецким языком…

Лед тронулся. Споры и обсуждения различных деталей в целом одобренного плана продолжались далеко за полночь.

С утра Чуянов, Чернышев и Кисляков начали готовиться к этой дерзкой вылазке. Вопросов возникло очень много, и от правильного решения каждого из них зависел успех задуманной операции.

Прежде всего Казак и Шеремет получили новое задание. Им поручалось точно выяснить время и порядок выдачи немецким подразделениям и командам продуктов, систему охраны склада, расположение его помещений, наличие связи, а также достать из дела уже заполненную накладную на получение продуктов и хотя бы один чистый бланк. Все данные, кроме бланков накладных, через неделю были получены.

Мы узнали, что смолевичский продовольственный склад снабжал продуктами не только местные гарнизоны, но и выдавал сухой паек всем воинским командам, проезжавшим по шоссе к фронту и обратно, а также подразделениям, выезжавшим для проведения карательных операций. Начальником склада был итальянец, отличавшийся трусливостью и мягким характером.

Начался подбор состава группы для проведения операции.

Лучшего командира группы, чем Чуянов, мы не искали. Еще до войны он упорно овладевал немецким языком в школе, а затем в медицинском институте. Очень много Чуянов работал над шлифовкой произношения и в немецком тылу. Он сам вел все допросы пленных. Часами беседовал на немецком языке с немцами, перешедшими на нашу сторону.

Насколько хорошо он владел немецким языком, нам стало ясно из вопроса одного фашистского офицера к Чуянову:

— Вы, немец, и перешли к партизанам?

В общем мы надеялись, что язык Чуянова не подведет.

Чуянов без колебания попросил включить в группу перешедших на нашу сторону и уже положительно зарекомендовавших себя в боях немцев Курта и Эрнста, бельгийцев Вилли и его брата, а также француза Жака.

Больше партизан, знающих немецкий язык, не было. Поэтому для полного укомплектования группы пошли по принципу — брать храбрых и находчивых. Взяли таких смельчаков, как Вышников и Соляник, комсомолец Вигура и еще двух бойцов. Эти товарищи выступали в роли полицаев.

Подготовку к операции во избежание доноса какого-либо провокатора проводили в строжайшей тайне. В течение нескольких дней вся группа вдали от лагеря под руководством Чуянова проходила усиленную тренировку в подаче и исполнении различных команд на немецком языке.

Подготовка шла к концу, но девушки все еще не присылали заполненной накладной и чистого бланка. У нас был партизан-художник, который настолько набил на подделке документов руку, что гитлеровские патрульные ни разу не заметили фальши в документах, изготовленных им. Но на этот раз он был бессилен — у него не было образца для снятия копии. И вдруг наш связной принес от девушек оба документа. Бланк накладной был срочно и безукоризненно заполнен и оформлен поддельной печатью. Начальник разведки для проверки дал накладную пленным немцам. Те, внимательно проверив и просмотрев даже на свет, заявили, что она настоящая. И все же мы не могли унять беспокойства. Но тут нам удивительно повезло.

Боевая группа из первого отряда уничтожила на шоссе целую команду немцев во главе с капитаном. В его сумке была обнаружена накладная, по которой он ехал получать в Смолевичи недельный паек на 35 человек.

— Не надо голову ломать, подделывать и рисковать — бери готовую и получай по ней, — улыбаясь, сказал Демин, передавая накладную Чуянову. Но тут он извлек из трофейной сумки пачку бумаг и уже серьезно добавил: — Нет, лишний раз рисковать не надо. У запасливого гауптмана оказались и чистые бланки накладных с печатями.

— Вот их нам как раз и не хватало! — засиял Чуянов. Часа через два наш специалист Иван Шагайко изготовил накладные на паек для 350 человек.

Наконец подготовка была завершена, и перед штабной землянкой выстроились все товарищи, отправлявшиеся в Смолевичи. Раньше, когда группы уходили на боевое задание, их по поручению штаба бригады обычно провожал кто-нибудь один из нас — комбриг, я, начальник штаба или Чуянов. Теперь здесь находились все четверо; только начальник разведки был на этот раз в числе провожаемых.

Женя, зная, что мы с нелегким сердцем отпускаем их во вражеский гарнизон, откуда можно было и не вернуться, попытался несколько успокоить нас. Стоя в форме гитлеровского капитана, он лихо распахнул левой рукой борт шинели так, что на груди стали видны три фашистских Железных креста. Важно отставив ногу и поглядывая на нас медленным взглядом, он вдруг быстро, громко и зло заговорил по-немецки, брызжа слюной. А в уголках его глаз бегали задорные смешинки: «Что, видали? А вы еще сомневаетесь».

Выехав из лагеря, группа перед рассветом миновала последнюю деревню Шпаковщину, которая контролировалась партизанами. Подняв коричневые воротники эсэсовской формы, молча сидели хлопцы в санях, запряженных немецкими ломовиками. Чуянов сейчас больше всего боялся натолкнуться не на немцев, а на какую-нибудь партизанскую засаду из соседних бригад и отрядов. Поэтому он чутко прислушивался и напряженно всматривался в белесую мглу морозной ночи.

…На рассвете дорога через перелески кончилась, и санный обоз из пяти пароконных упряжек выбрался на автостраду Минск — Москва. На передней ехал «гауптман» Чуянов, Вигура и француз Жак. На остальных парами разместились: советский партизан и иностранец. Вскоре сквозь пушистую завесу метели стали показываться первые встречные грузовики, Евгений Михайлович поправил фуражку с высокой тульей и приосанился. Он то и дело оборачивался и, улыбаясь, подбадривал своих бойцов. Они в ответ также улыбались и показывали, что все в порядке.

Перед Смолевичами им повстречался другой санный обоз, выехавший на шоссе с проселочной дороги. Чуянов тотчас же вступил с гитлеровцами в беседу.

На окраине города Чуянов заметил полицейский пост и дал знак Вигуре, чтобы тот попридержал лошадей и пропустил вперед обоз попутных немцев. Постовой полицай проверил у них документы, пропустил обоз и подошел к саням «гауптмана». Тот, не дожидаясь вопроса, небрежно протянул поддельное удостоверение. Наступил самый критический момент: узнает ли полицай, что документы фальшивые, или нет? Посмотрев на них раз, другой и возвращая их «гауптману», он вдруг спросил:

— Пароль, гер офицер?

— Вас вильст ду?[23] — вопросом на вопрос пренебрежительно ответил Чуянов, а у самого сердце так и екнуло: «Кажется, влипли. И как я не догадался спросить пароль у попутчиков? Приняв за своего, они сказали бы его, не колеблясь. А теперь, черт знает, не испортит ли все дело этот остолоп?»

— Пароль? — повторил свой вопрос полицай.

— Цум тойфель пароле. Форвертс — дас ист майне пароле! Хает ду ферштанден, идиот?[24] — зло крикнул возмущенный «гауптман» и замахнулся на полицая.

Все партизаны так и подались вперед. Затаив дыхание, они крепко сжали автоматы. Их взгляды тревожно перескакивали с полицая на Чуянова и на магистраль, по которой проносились вражеские автоколонны. Но полицай вздрогнул, вытянулся в струнку и испуганно захлопал глазами. Кроме слова «идиот», он ничего не понял, но грозный вид немецкого капитана ничего хорошего не сулил. Чтобы поскорее от него отделаться, он поспешил открыть шлагбаум.

— Езжайте, гер офицер, — пролепетал он робко.

Вскоре группа приблизилась к продовольственному складу, размещавшемуся в больших деревянных бараках посреди обширного двора, обнесенного забором из колючей проволоки. Внутри двора и на улице стояло много саней, фургонов и автомашин. Всюду было много немецких солдат, дожидавшихся очереди.

— Нам, видно, долго придется здесь сидеть, как на пороховой бочке, — с сожалением сказал Соляник.

— Не затем ехали, — уверенно заявил Чуянов.

Евгений Михайлович сразу обратил внимание, что во дворе недалеко от склада в снегу буксует немецкий легковой автомобиль «мерседес». Как только шофер включал мотор, колеса, отбрасывая комья снега, все глубже зарывались. Наконец машина окончательно села. За всем этим молча и безучастно наблюдали гитлеровские солдаты, дожидавшиеся получения продовольствия в очереди у склада. Никто из них даже не подумал вытащить застрявшую машину, хотя видели, что рядом с ней стоял пожилой полковник.

Быстро оценив эту ситуацию, Чуянов громко, так, чтобы все услышали, крикнул в сторону своей «команды»:

— Хельфен херен оберст. Абер шнель![25]

Курт и Вилли быстро перевели его слова нашим партизанам, и те моментально бросились выполнять команду. Они дружно подналегли и вытащили машину на дорогу.

Полковник, восхищенный вниманием капитана к его особе, дисциплинированностью солдат и быстротой, с которой была вытащена машина, явно расчувствовался.

Он поблагодарил «гауптмана» и сунул ему в руку пару пачек дорогих сигарет.

Женя взял их с достоинством, затем раскланялся, повернулся и пошел к складу. Он уже увидел, что здесь нет никого старше его по званию, и этим надо было немедленно воспользоваться. Не спеша подойдя к толпившимся немецким лейтенантам, унтер-офицерам и солдатам, он резко выкрикнул:

— Что за сборище, а ну пропустите!

Толпа притихла и расступилась. Тогда он в сопровождении Жака и Вилли направился к длинному столу, прикрывавшему проход в глубь здания склада. За столом в полушубке сидел начальник склада — итальянский офицер, видевший эпизод с автомашиной полковника. Не дав опомниться итальянцу и хорошо поняв, что от того не ускользнула его энергичность и решительность, Чуянов окинул его слегка надменным взглядом, не торопясь вытащил из новенькой полевой сумки накладную, протянул ее и сказал по-немецки:

— Я выполняю срочный боевой приказ, и мне некогда терять время в очередях. Прошу быстро отпустить мне продовольствие вне всякой очереди.

Шеф склада неуверенно развел руками. По его забегавшим глазам чувствовалось, что он раздумывал: стоит ли ему связываться с этим нахальным гауптманом, предложив ему не нарушать очереди?

В очереди зароптали:

— Это безобразие! Это неправильно!

— Мы дрожим тут с полуночи, а они хотят получить вне очереди. Где же справедливость?

— Свинство! — вдруг осмелился сказать один из гитлеровских младших офицеров.

Чуянов слышал все это. Он не спеша повернулся к бросившему в его адрес слово «свинство». Демонстративно положил руку на кобуру с пистолетом и сквозь зубы презрительно процедил:

— Еще одно такое слово, и тебе, тыловая крыса, больше не видеть божьего света! Ну, посторонитесь, живо! — еще смелее прикрикнул он передним.

Жак и Вилли, демонстрируя свою готовность, незамедлительно схватились за автоматы. Ближайшие гитлеровцы испуганно попятились.

Не желая обострять отношения с эсэсовским капитаном, начальник склада тотчас взял накладную, быстро прочитал ее и схватился за голову.

— На 350 человек и на три недели? Но есть приказ отпускать всем без исключения не больше, чем на неделю…

«Что делать? Как себя вести при таком обороте дела? Эх, почему я не узнал о нормах отпуска продуктов у Марии? И здесь ли она сейчас? — пронеслось в голове Чуянова. — Выход один — надо рисковать! Пойду с главного козыря!» — решился он.

— Меня это не интересует. Я действую по личному приказанию имперского комиссара Белоруссии гауляйтера господина фон Готберга. Ясно?

Это возымело неотразимое действие. Итальянец быстро вскочил и засуетился.

— Я… сейчас, минуточку… Проверю, сколько у меня шпика и масла, — и скрылся в складе за штабелями ящиков.

«Как бы не напакостил этот фашистский макаронник. И куда он побежал? Не позвонит ли он коменданту по телефону?» — забеспокоился Евгений.

В это время из склада показалась встревоженная Мария. Сделав вид, что поправляет на голове платок, она многозначительно показала глазами в ту сторону, куда скрылся итальянец. Чуянов понял, что ему нельзя упускать из вида начальника склада. Решительно отодвинув стол, он прошел в здание склада. Жак без промедления последовал за ним, взяв автомат на изготовку, Вилли остался у входа, готовый к решительным действиям. Остальные партизаны, видя происшедшую заминку, тоже были наготове.

— Зря Евгений ушел в склад, схватят еще там, и мы не увидим, — заволновался Вигура.

— Ладно, не каркай, и так тошно, — прошептал Вышников.

— Тише, друзья, бросьте препираться. Внимание! — приструнил их Соляник.

Затаив дыхание бойцы не сводили глаз с дверей склада. Каждая секунда казалась им вечностью. Настал самый критический момент, и можно было ожидать чего угодно. Многим уже казалось, что вот-вот из склада выскочит какой-нибудь гитлеровец, подаст команду, и все немцы, находящиеся во дворе, набросятся на них, откроют огонь…

А очередь росла. Все новые гитлеровцы, возглавлявшие команды, прибывшие за продуктами, занимали очередь позади чуяновцев. Вот мимо них к складу прошли четыре эсэсовских младших офицера в новых шинелях. Это были безусые новички, видать, недавно закончившие училище. Они имели бравый и задиристый вид.

— Обстановка накаляется, и это мне уже не нравится, — тихо проговорил Вышников, заметно волнуясь.

А внутри большого складского помещения разыгрался весьма острый эпизод, решавший судьбу операции. Когда Чуянов вошел, шеф склада уже стоял в глубине здания у письменного стола спиною ко входу. Прикрывая ладонью трубку телефона и нагнувшись, он вполголоса что-то торопливо говорил.

Евгений быстро оглянулся назад на Жака, и в голове на миг промелькнула мысль: «А как этот, выдержит ли? Не струсит ли, не выдаст? Ведь еще недавно он в струнку вытягивался перед гитлеровцами… Может, снова перекинется к ним в эту опасную минуту, а за наш провал ему все простят да еще хорошо отблагодарят?» Но решительный вид Жака успокоил его. Медлить было опасно, и он бросился вперед — к столу. Когда Чуянов приблизился, то услышал, как итальянец негромко говорил в трубку:

— Документы, гер обер-лейтенант, в порядке… Но ведь, гер комендант, он просит на три недели, понимаете, на три… Вот именно, такого еще не бывало… Что прикажете делать?

«Гауптман» рывком вырвал телефонную трубку, а Жак уверенно оттер растерявшегося начальника склада от стола..

— У аппарата гауптман Ганс Миллер! Хайль! — смело крикнул Евгений в трубку, назвав наиболее распространенную в Германии фамилию, которую избрал при заполнении документов. В трубке хрипло прозвучал ответ на фашистское приветствие.

Чуянов понял, что заведующий складом говорил с комендантом Смолевичей, фамилию которого он хорошо знал.

— Гер обер-лейтенант Шранке, убедительно прошу приказать этому неповоротливому складскому интенданту поскорее выдать мне требуемый запас продовольствия. Господин комендант, мой специальный батальон, о котором, как меня информировали при отправке из Минска, вас уже поставили в известность, выполняет срочный приказ гера гауляйтера фон Готберга, связанный с проведением очень важной операции против партизан… Да, да, без всякой очереди и на три недели! — нарочно громко воскликнул Чуянов, а сам подумал: «Врешь, и ты не станешь проверять! Пороху не хватит обратиться в канцелярию комиссара Белоруссии».

В ответ трусливый комендант заявил, что продукты для батальона выдадут без проволочки, но тут же вылил ушат воды:

— И все-таки, гауптман, возьмите продуктов только на неделю. Думаю, что такой бравый офицер, как вы, вполне успеет расправиться с бандами за недельный срок. Ну а если задержитесь, то в любое время пришлете людей за новым пайком, — уверенно закончил немецкий комендант на другом конце провода.

Поняв, что переубеждать коменданта бессмысленно, а итальянец его слов не слышал, Чуянов пошел на крайнюю авантюру.

— Хорошо, гер обер-лейтенант! — закончил он разговор с деланной радостью. Подняв трубку и ткнув в нее пальцем, «гауптман» сказал шефу:

— Господин Шранке не такой бюрократ, как вы. Сразу видно, что понимает службу и не пытается брать под сомнение приказы высшего начальства. Хорошо, что мне некогда, а то бы вам дорого обошлось недоверие, проявленное к приказу гауляйтера фон Готберга. Ну ладно… Так вот, гер обер-лейтенант приказал вам выдать на три недели и немедленно, черт возьми! Ну, живо! — Евгений Михайлович слегка фамильярно хлопнул итальянца по плечу. Видя, что шеф склада окончательно сломлен и всему поверил, он небрежно распахнул борт шинели и полез в карман за сигаретами. Высшие гитлеровские награды на его груди вконец смутили итальянца, и он бросился оформлять выдачу продуктов.

Лишь только теперь начальник бригадной разведки свободно вздохнул. Зная, как сильно волнуются все его друзья, он вышел на крыльцо склада с таким расчетом, чтобы его видели все. Закурил сигарету и спокойно крикнул своим:

— Ну, чего стоите разинув рты? Подавайте скорее сюда лошадей!

Партизанские сани, еще ранее выбравшиеся из общей очереди, мигом подъехали. Солдаты из других команд снова загудели, а некоторые возмущенно начали что-то говорить офицерам-новичкам. Те запетушились и стали было отпускать в адрес «гауптмана» не совсем лестные словечки.

— Заткните рты, детки! Когда побываете там, — Чуянов многозначительным жестом показал на восток, — тогда я еще, может, стану с вами разговаривать. Ясно?! — И, как бы между прочим откинув шинель, прошелся рукой по трем Железным крестам. Потом, резко повернувшись к солдатам, стоявшим поблизости, строго приказал: — А ну вы, тыловые крысы, живо на погрузки! Нечего мерзнуть, да и очередь скорей продвинется, — показал он на группу человек в пятнадцать.

Немцы беспрекословно повиновались.

На складе, наверное, никогда и никто еще так быстро не грузился. Сливочное масло в бочонках, мука, сахар и соль в мешках, большущие бутылки со спиртом, ящики с консервами, макаронами, сигаретами, печеньем и все другие продукты начали молниеносно укладываться на пять больших саней. Перед концом погрузки Чуянов решил увидеть Марию, наверняка перепугавшуюся за своих партизан.

— Дорогой шеф, а у вас тут, оказывается, есть красивые бабенки… Откуда вы их только взяли? Пойду гляну хоть на одну, — наигранно улыбаясь, сказал Чуянов ухмыльнувшемуся итальянцу и вошел в склад. Здесь он, быстро оглянувшись, тепло, по-дружески кивнул Марии, а когда она подошла, крепко, по-партизански, пожал ей руку и шепнул: — Нарочно взвизгни, будто я к тебе приставал.

После полушутливого вскрика девушки Чуянов быстро вышел из склада, лихо поправил фуражку и уселся в сани. Лошади едва стронули груз с места.

Все время, пока обоз не свернул с автомагистрали на проселок, партизаны ехали с чувством большой тревоги, ежеминутно ожидая погони, от которой им с тяжело груженными санями, конечно, было бы не уйти.

То и дело поглядывая назад, они усердно подгоняли лошадей. Свернув на проселок, слезли с саней и изо всех сил стали подталкивать их. Каждым владело одно желание — скорее вернуться в лагерь с бесценным грузом. Позже Чуянов рассказывал.

— На складе все произошло быстро, раздумывать и волноваться было некогда, — говорил он. — А вот за обратный путь вся душа изболелась. Дорога длинная, а лошади с перегруженными санями едва тащились… Чего только за это время не передумали.

Обоз с немецким продовольствием был встречен с большим ликованием. Бригада впервые за все время трудной партизанской жизни получила богатый новогодний стол, даже со спиртом. Немалая часть груза в тот же день была отправлена в госпиталь.

Добыча продовольствия была огромным нашим успехом. А вскоре мы захватили у немцев стадо коров и обоз с мукой. От местных жителей получили картофель, свеклу, лук. Продовольственная критическая ситуация разрядилась. Продукты мы расходовали очень экономно, и поэтому можно было считать, что голод на ближайшие месяцы нам больше не угрожает.

Бежали боевые дни. Мы раскуривали немецкие, болгарские и французские сигареты, на все лады хвалили Чуянова и его отважных боевых друзей. И никто из нас не знал, что гестаповские лазутчики, бывшие в отряде, быстро сообщили о проведенной операции в Борисов и Смолевичи. А вскоре об этом узнали и в Минске. Гестаповцы всполошились, примчались на продсклад, провели тщательную проверку всех документов, строго опросили всех работников склада и подвергли экспертизе накладную. Когда подлог был найден, гитлеровцы буквально взбесились и решили взять реванш, устроив партизанскому «гауптману» Миллеру засаду. Расчет делался на то, что, раз удачно побывав на складе, он, конечно, снова пожалует сюда. На всем пути от проселочной дороги на шоссе и до склада гестаповцы выставили негласные усиленные посты. Все время они держали в складе наготове специально подготовленную группу автоматчиков, а в школьном дворе, недалеко от склада, замаскировали бронемашину. На самом складе под видом помощника начальника появился агент гестапо. Обо всем этом нам сообщили Мария с подругой, знавшие о подготовленной ловушке…

Всевозрастающая боевая активность партизан делала жизнь оккупантов невыносимой. Их гарнизоны были бессильными, чтобы предпринимать что-либо действенное против бригады. От деревни Слобода и до города Борисова мы были настоящими хозяевами на всех дорогах. На автостраде партизаны также полностью парализовали все движение в ночное время. Каждую ночь на нее выходило, как правило, несколько рот. При появлении автоколонн партизаны уничтожали их из засад. Перед рассветом, расчленившись на небольшие группы, одни роты отходили в леса, другие занимали выгодные рубежи и блокировали местные дороги. Поэтому бесперебойная доставка продовольствия в гарнизоны на автомашинах или конными обозами превращалась для оккупантов в серьезную проблему. Все чаще продукты попадали не по назначению, а прямо на нашу кухню.

Однажды отряд имени Чкалова под командованием Щемелева перехватил большой немецкий обоз, следовавший из плещеницкого гарнизона в Логойск. Партизаны захватили довольно большие трофеи: оружие, боеприпасы и продовольствие. После этого логойский и плещеницкий гарнизоны стали снабжаться в основном по воздуху. Так продолжаться долго не могло. Враг искал выхода из создавшегося положения.

В этих условиях гестапо предприняло меры по активизации своих диверсантов и лазутчиков. 1943 год отличался массовой заброской к нам агентуры. Оккупантов интересовала наша численность, вооружение, дислокация и планы действий, связи, уязвимые места. Большинство диверсантов наша контрразведка обнаружила довольно быстро. Однако некоторым из них, умело применявшим маскировку и конспирацию, удавалось оставаться невыявленными в течение довольно длительного времени. Надо сказать, что высокая бдительность партизан в большинстве случаев лишала вражеских наймитов возможности причинить нам сколько-нибудь значительный вред. О некоторых случаях я уже говорил. На этих страницах расскажу о «Сыче», которого мы быстро настигли по горячим следам, и «Драконе», действовавшем в бригаде нераспознанным около года. «Дракон» был самым опасным из всех диверсантов, засланных к нам в отряд.

Однажды наш немецкий друг Карл, работавший на железнодорожной станции Жодино, сообщил, что туда прибыл полк эсэсовской дивизии для прикрытия автомагистрали и железной дороги. В первую очередь командование этого полка решило оседлать узкоколейку, выслав туда хорошо вооруженный отряд численностью около 100 человек. Была указана точная дата и время его выступления. Зная это, мы, в свою очередь, решили устроить в удобном месте на узкоколейке засаду и разгромить это передовое подразделение фашистов.

Рота партизан с приданным взводом десантников-автоматчиков выстроилась по тревоге. Бойцы стояли под вековыми липами и, переминаясь с ноги на ногу, ожидали командира роты. Время шло, а его все не было: он разговаривал по телефону со штабом бригады.

— Вы понимаете, что этот подлец не только сбежал сам, но унес пулемет и две винтовки! — кричал он в трубку. — Товарищ комбриг, если упустим его, то он успеет сообщить о нашей засаде…

— Хорошо, хорошо! Разберемся позже, а вы немедленно отправляйтесь и выполняйте приказ! — сердито ответил комбриг.

Он бросил трубку и взволнованно зашагал по землянке.

— Срочно Чуянова! Начхоз пусть распорядится быстро оседлать двух лучших лошадей, — приказал он дежурному.

— Из третьего отряда один бежал, — сказал Василий Федорович вошедшему Чуянову. — Думаю, что тебе надо перехватить его под Логойском. Действуй быстро! Время не ждет.

И вот уже занялось тихое августовское утро. Сосны и ели купались в лучах поднимавшегося солнца.

В это время Чуянов с помощником галопом мчались к Логойску, а партизанская рота со взводом автоматчиков-армейцев приближалась к месту засады.

Обливаясь потом и тревожно озираясь назад, лазутчик напролом продирался через кусты и заросли в обход небольшой деревушки, окруженной большим массивом спелой ржи. Он спешил к дороге, идущей в Логойск. Каждый шорох сзади приводил его в трепет. Наконец, обогнув деревню, беглец остановился, облегченно вздохнул, утер рукавом взмокшее лицо и вышел на Логойский большак, заросший за время войны травою. Лицо его почернело, дышал он часто и со свистом, точно загнанный зверь. Но Логойск был уже рядом, и он, спотыкаясь, спешил вперед. Пулемет и винтовки казались стопудовым грузом. Ботинки, раскисшие от ночной росы, и мокрые длинные штанины глухо шлепали друг о Друга.

Вдруг впереди в перелеске зашелестели на ветру осины. Предатель испуганно замер, внимательно прислушался, осмотрелся, потом двинулся дальше. Через перелесок он пробежал мелкой рысью. Страх гнал его вперед. Лишь километрах в двух от Логойска полицай успокоился: все страшное осталось позади. Выпятив грудь, он шел, уже насвистывая. Лазутчик рисовал в своем воображении, как он, крикнув «Хайль!», доложит эсэсовскому гауптману: «Сыч» приказ выполнил». Все данные о партизанах принес да и в придачу пулемет и две винтовки прихватил. Так и скажет: «Битте шён! Гоните обещанные пять тысяч!» Эх и загуляет Фишин!

— Хальт! — повелительно крикнул переодетый в форму немецкого ефрейтора Чуянов.

— Чего орешь? — вздрогнул идущий. — Я свой — полицай Фишин.

Чуянов и его помощник, поднявшись изо ржи, преградили дорогу:

— Аусвайс!

— Какой тебе аусвайс? Откуда его в лесу достать, чудак-человек! Веди меня, господин ефрейтор, к гауптману Косману, он меня хорошо знает.

— Партизан? — строго спросил начальник разведки.

— Был партизан, теперь снова старший полицай, а чего доброго, и повыше сигану. Так что со мною полегче на поворотах…

— Идем с нами, — приказал «ефрейтор», поворачивая обратно к рощице.

— Господа, послушайте! Имею очень срочное и важное дело к гауптману. Поймите, под Жодино партизаны устроили засаду. Много дойтше солдат будет капут, ферштеен? — взмолился «Сыч».

— Форвертс! — Вслед за строгим окриком последовал внушительный толчок автоматом в спину.

Путаясь в высокой ржи, предатель недоумевал, почему чудаки-немцы уводят его в сторону от гарнизона. «Так старался, врал, рисковал, унижался. Наконец дождался удачи, на которой можно хорошенько заработать, а тут из-за этих олухов все дело трещит…» Не вытерпев, он попытался взбунтоваться:

— Стойте, господа! Нам нельзя терять времени, еще немного протянем, и все полетит вверх тормашками. Партизаны, как куропаток, перебьют наших под Жодино на узкоколейке.

«Немцы» молча вновь пригрозили автоматами. Лазутчик опешил и совсем растерялся. На опушке рощи «ефрейтор» сорвал с головы фуражку со свастикой и зло бросил ее на землю.

— Володя, вяжи этому выродку руки, да покрепче, — вытирая вспотевшее лицо, приказал Чуянов.

Володя быстро скрутил полицаю руки. Тот, поняв все, затрясся как в лихорадке и пытался что-то мычать.

— Молчи, гад! — цыкнул на него Володя. — Евгений Михайлович, как же быть с ним; у нас ведь только две лошади?

— Не беспокойся. Он примчался сюда на своих — на них же дотопает и обратно.

Всадники ехали быстро. Рядом с ними понуро трусил позеленевший от страха заарканенный предатель. Первое время он до того ошалел, что потерял дар речи и молча семенил по песку подкашивающимися ногами. Затем начал скулить. Чем ближе подходили к расположению бригады, тем сильнее предатель молил о пощаде:

— Братцы, смилуйтесь! Не губите невинную душу! Все, что говорил, — это вранье. Никакого гауптмана не знаю, заблудился в лесу. Вот и все… Не оставьте детей сиротами…

— Смог напакостить, иуда, сумей и ответ держать!

— Меня же расстреляют! — рыдал предатель.

— Зачем зря на таких тратить пули?

— А что же сделают?

— Повесят, подлая твоя душа!..

…Рота партизан со взводом автоматчиков скрытно подошла к узкоколейке. Развернувшись в боевой порядок, бойцы тщательно замаскировались в сосняке и залегли. Из Жодино доносились гул моторов, лай собак и мычанье коров.

Командир роты нервничал. Он боялся, что сбежавший Фишин успел сообщить гитлеровцам о засаде. Тогда они совершенно неожиданно могли зайти роте в тыл. Оказаться же отрезанным в небольшом перелеске в километре от крупного гарнизона противника, где имеются танки, артиллерия и бронепоезд, значит, погубить все подразделение.

Но отступать было поздно. Час схватки приближался. Заржавевшие рельсы узкоколейки вдали тихо зазвенели под ударами кованых сапог гитлеровцев.

— По полотну дороги движется колонна гитлеровцев общей численностью до сотни, — доложил наблюдатель.

— Приготовиться! — проследовала по цепи приглушенная команда.

Требовался внезапный сильный удар, который в первые же секунды ошеломил бы врага. Чтобы добиться этого, было приказано подпустить немцев как можно ближе. Внезапный огонь обрушился на беспечно идущую вражескую колонну с минимальной дистанции. Эсэсовцы валились как подкошенные. Потеряв больше половины убитыми, они попытались повернуть обратно и бежать. Тогда партизаны бросились вслед за ними. За пять минут все было кончено: полотно дороги и насыпь были усеяны трупами эсэсовцев. Уцелело лишь три гитлеровца, которые бросили оружие и подняли руки. Забрав часть трофеев и пленных, рота спешно ушла в партизанский лагерь. По пути дрожавшие от перепуга пленные повторяли:

— Белорусская земля страшнее фронта!

— «Сыча»-то мы поймали, а вот «Дракон» пока остается неуловимым, — не раз сокрушался Чуянов.

«Дракон» действительно был хитрым и коварным врагом. Мы, например, долго не могли узнать истинную причину провала хорошо подготовленной операции по привлечению на нашу сторону большой группы из состава словацкой воинской части. Только позже нам стало известно, что это было дело рук «Дракона». Произошло это так.

Каждый день фашисты несли потери. Они все больше нервничали, метались в поисках выхода. Как-то гитлеровское командование для оказания помощи своим гарнизонам прислало в юго-восточную часть зоны наших действий словацкую воинскую часть. Не успел ее штаб расположиться в Жодино, как на следующий день все словацкие подразделения были засыпаны нашими листовками. Жгучие слова правды советских патриотов глубоко запали в сердца братьев-словаков. Активная работа по распропагандированию этой воинской части принесла хорошие плоды. Довольно скоро на сторону партизан перешли в полном составе три группы вместе со своими офицерами.

Две группы специально отклонились от маршрута своего следования и повстречались с партизанами нашего доброго соседа бригады «Дяди Коли». Третья группа, прикрывавшая этот переход словаков, инсценировала бой с партизанами в районе станции Жодино, подожгла склад с награбленным оккупантами хлебом и, добравшись до автомагистрали, спилила около десятка столбов телефонной связи. В километре их ожидала неустрашимая наша связная Софья Павловна Орловская, принимавшая вместе с подпольщицей Ниной Крапивницевой активное участие в подготовке операции. Она проводила их к представителям бригады, находившейся возле совхоза «Будагово».

Утром 13 сентября 1943 года словаки были уже партизанами.

18 октября газета «Смерть фашизму» писала:

Хорошо помнится, как тогда герой заметки, фамилию которого газета вынуждена была скрыть под буквой «Ф», Войтех Фибих от имени своих соотечественников заверил командование бригады: «Мы, партизаны, не дадим гитлеровцам покоя ни днем, ни ночью».

Презирая смерть, уже осенью словацкие побратимы совершили ряд диверсий на труднодоступной железнодорожной линии Минск — Борисов. В схватках с врагом наше братство со словаками скреплялось кровью. Словаки часто вспоминали напутствия своих земляков при отправке их на восток: «Русские и словаки — братья», «Фашизм — наш общий враг», «Не позорьте своего народа». И патриоты Чехословакии выполняли наказ. На белорусской земле патриоты Чехословакии искали удобный случай помочь братьям, попавшим в беду. Нередки были случаи, когда во избежание кровопролития они умышленно давали обнаружить себя в засадах на подступах к железной дороге, сигнализировали об опасности. Было и так, что выпущенные ими пули летели довольно высоко над партизанами или вместе с партизанскими пулями прошивали вагоны проходивших по железной дороге вражеских эшелонов…

Памятен мне и такой эпизод из боевой жизни побратимов. Темной ночью примерно в десяти-двенадцати километрах от города Борисова на обочине автомагистрали они соорудили виселицу с подвешенным на ней чучелом Гитлера. Под виселицей положили корпус бомбы, в головку вместо взрывателя вставили капсюль и к нему привязали тонкий шнур, который протянули к ближайшему кусту. А сами хорошо замаскировались с пулеметом в лесу и стали ждать. Утром на автостраде показался строй фашистов. Ошеломленные увиденным, они остановились, не зная, что делать. Наконец один из них осторожно подполз к шнуру и перерезал его. Осмелев, вся группа гитлеровцев подошла к виселице. И тут заговорил пулемет, застрочили автоматы, и трупы врата устлали сырой асфальт перед «повешенным фюрером»… Подразделение без потерь отошло в лес. Долго передавалась из уст в уста по деревням добрая слава о дерзкой операции партизан-словаков.

Вместе с боевыми делами словацкие друзья оказывали нам большую помощь в дальнейшей работе по разложению воинской части, укомплектованной словаками. В лес пришли новые боевые соратники. Мы определили их к Щемелеву, в отряд имени Чкалова. Приближался решающий день — бригада готовилась к приему большой группы словаков. Но нас постигло большое огорчение. Ночью, накануне перехода словаков к нам, в словацкую часть нагрянули эсэсовцы, обезоружили их и увезли в неизвестном направлении. Командование бригады предположило, что фашисты получили сигнал от «Дракона».

Бригада нуждалась в боеприпасах. Штаб принял решение подобрать боевую группу в 30—40 партизан, переодеть их в немецкую и полицейскую форму и направить в небольшой гарнизон на смолокуренном заводе с задачей войти в него, внезапным ударом уничтожить живую силу противника и захватить склад с боеприпасами. Об этом узнал «Дракон» и информировал гестапо в Борисове. Ночью немцы подбросили в гарнизон подкрепление до 300 человек и заняли оборону. Ничего не подозревая, наша группа среди бела дня вошла в гарнизон. Возглавил ее бывший ефрейтор немецкой армии, перешедший к нам. На этот раз он был в форме капитана. Нетрудно представить состояние наших товарищей, оказавшихся в захлопнутой ловушке. Положение казалось безвыходным. Партизаны облегченно вздохнули только после того, как к нашему «гауптману» подбежал начальник гарнизона, поприветствовал его по всем правилам и возбужденно рассказал, что к нему ночью прибыло подкрепление и что они ожидают нападения партизан, которые должны появиться здесь с минуты на минуту. Комендант предложил «гауптману» остаться с группой в гарнизоне до разгрома партизан, так как он может оказаться в лесу жертвой внезапного удара. «Гауптман» изобразил на своем лице озабоченность и, указав на срочность выполняемого приказа, начал благодарить коменданта за информацию. Комендант проявил любезность и пригласил «гауптмана» на чашку кофе. Последний не смел отказаться. За столом «гауптман» вернулся к теме о партизанах и, сославшись на непредвиденное обстоятельство, попросил у коменданта боеприпасов.

Комендант срочно вызвал своего унтера и приказал раздать «гренадерам гауптмана» 10—12 тысяч патронов. Поблагодарив коменданта за гостеприимство и патроны, «гауптман» с группой оставил гарнизон. Ему вслед летели напутственные слова быть осторожным…

До сих пор остается неразгаданным, почему все так благополучно сошло в операции в гарнизоне? Возможно, немцы не заподозрили в переодетых людях партизан и потому не расправились с ними. А может быть, «Дракон» не знал всех деталей операции и не сообщил их в Борисов. Она готовилась негласно. Немцы, очевидно, рассчитывали на штурм гарнизона ночью и извне и не ожидали от нас такой дерзости — прихода в гарнизон днем, да еще в немецкой форме.

Конец «Дракона» наступил вскоре после бесславного финиша «Сыча». Когда рота партизан возвращалась из успешно завершенной засады, ее на полном ходу обогнал у деревни Юрово командир взвода Траило.

— Откуда сорвался? — крикнул ему вдогонку командир роты.

— Беда, братцы! — бросил тот через плечо, удаляясь в направлении Антополья.

На солнце сверкали подковы лошади. Причем многие заметили, что от одной подковы осталась лишь половинка. Наездник быстро удалялся. Через полчаса Траило, оставив гарцующую лошадь у конюшни, бегом направился к часовому возле землянки штаба бригады.

— Стой! Никого не велено пускать! Начальство занято серьезным делом.

— Ты всегда, старина, что-нибудь выкинешь. Пусти, не до шуток. Нужно срочно доложить, — взволнованно отталкивал «Дракон» часового.

— Не пущу! Отойди! — категорически отрезал часовой и винтовкой преградил путь в землянку.

Траило, отступив на пару шагов, уже спокойнее спросил:

— Кто там?

— Начальство.

— И Чуянов там?

— Не знаю.

Предатель, быстро изменив тактику, начал кричать так громко, чтобы его услышали за дверью:

— Не дури, старик! Если не можешь пустить, то доложи комбригу, что я к нему по очень срочному делу.

Часовой в нерешительности переминался с ноги на ногу. В это время со скрипом открылись двери землянки, из нее вышел комбриг и спросил:

— Что у тебя, Траило?

— Товарищ комбриг, убит лейтенант Ерофеев и его помощник Лапшин. Разведчики моего взвода обнаружили трупы на дороге, ведущей в Шпаковщину. Я приказал тела погибших товарищей доставить в бригаду, — вытянувшись в струнку, доложил Траило.

— Я уже знаю. Оставь два отделения для прикрытия деревни, а с остальными приходи на похороны, — тихо сказал Василий Федорович и пристально посмотрел на забрызганное грязью бледное лицо «Дракона». Тот не выдержал взгляда, опустил глаза и всхлипнул:

— Ох и жалко хлопцев, товарищ комбриг! Как родные братья были. Не верится, что их уже не будет среди нас. За них готов жизнь отдать! Разрешите сегодня же всем взводом отомстить фашистским гадам?

— Всем жалко, все будем мстить врагу. Но об этом потом, а сейчас выполняй что приказано, — захлопнул за собой двери комбриг.

Поздно вечером мы хоронили Ерофеева и Лапшина.

Во время траурного митинга цепким взглядом комбриг оглядывал присутствующих. Медицинская экспертиза установила, что оба злодейски и одновременно убиты с короткой дистанции очередью из советского автомата в спину. Кто убийца?

Над ответом двое суток билась целая группа чекистов во главе с Чуяновым. На третий день нам с Василием Федоровичем доложили: убийца — командир взвода Траило. Об этом свидетельствовали отпечатки сломанной подковы лошади Траило возле места убийства, анализ пуль из его автомата и вынутых из трупов.

Убийца долго отпирался, бил себя в грудь кулаком, клеветал на других и изворачивался. Но против фактов и улик он оказался бессильным и сдался… Сбиваясь и путаясь, лазутчик все же рассказал о том, как он стал «Драконом», как выдал нашу связную и ее схватили в Минске, как по заданию гестапо охотился и убил лейтенанта Ерофеева и его помощника Лапшина… Ему же было приказано казнить «стряпуху» Ирму, обведшую гестаповцев вокруг пальца. Ее спас своевременный вылет на самолете на Большую землю. Заложницу — сестру Ирмы — гестаповцы казнили в Минске. Лазутчику был вынесен заслуженный приговор.

Яркое весеннее солнце щедро залило светом опушку соснового леса возле деревни Заречье. Лучи солнца серебром искрились на молодых побегах сосен, окружавших поляну. Густая сочная трава, усыпанная желтыми цветами, дышала ароматом. Здесь, на поляне, подпольный райком партии и командование бригады проводили совещание о ходе весенней посевной кампании. На него прибыло много делегатов — партизанских комендантов ряда деревень и их активных помощников из местных жителей. Вдруг к президиуму на трофейном велосипеде подкатил боец-посыльный. Прижимая к груди автомат, он подбежал к командиру бригады.

— Что случилось? — настороженно спросил тот.

— Начальник штаба и Чуянов приказали срочно передать вам, — протянул опечатанный конверт запыхавшийся партизан.

Комбриг, вскрыв пакет, быстро пробежал донесение. Передал его мне. В работе совещания наступила пауза. Сначала собравшиеся делегаты не спускали встревоженных глаз с президиума. Затем все зашевелились.

— Что-то стряслось? — толкнув в бок Мазура, прошептал бородатый Шемпель, пришедший на совещание из Юрово.

— У нас, дед, такая жизнь, что каждый день чего-либо стрясается. А сейчас весна пришла, фрицам на фронте жарче станет. Они боятся, что наши войска скоро нажмут на них. Вот, наверное, и готовятся к расчистке дорог для бегства.

— Ты думаешь, хлопче, что скоро придут наши? — с искоркой надежды в запавших глазах спросил старик.

— Давно ждем. Если фрицы скоро возьмутся за нас по-настоящему, то, значит, не сегодня-завтра и фронт придет в движение.

Мазур не ошибся. В донесении говорилось, что вокруг борисовской партизанской зоны вновь начали сосредоточиваться гитлеровские фронтовые дивизии.

На этот раз немецким командованием осуществлялась крупнейшая карательная операция, охватывавшая всю Борисовско-Бегомльскую зону, а также часть районов Витебщины. Операция готовилась с марта 1944 года. Как потом стало известно, в период с марта и по двадцатые числа июня против белорусских партизан была задействована большая часть резервов группировки «Центр» и ее армий. До самого начала Белорусской операции Советской Армией «Багратион» на партизан было брошено около 380 тысяч гитлеровцев[26], из них более 12 тысяч участвовало в боях с нашей бригадой.

Приведенные цифры и факты подлинные, бесспорные. Несмотря на это, буржуазные фальсификаторы истории и военные мемуаристы Западной Германии тщатся доказать, что будто вермахт не принимал участия в борьбе против партизан и карательных акциях на оккупированной территории.

Первая часть карательной операции, осуществляемой фронтовыми войсками под кодовым названием «Регеншауэр» («Моросящий дождь»), началась 11 апреля вокруг зоны Ушачи силами третьей танковой и шестой армий, а также полицейских частей.

Вторая часть операции «Фрюлингефест» («Праздник весны») ставила перед собой задачу очистить от партизан весь район между Полоцком и Лепелем. Наступающих поддерживали три эскадрильи тяжелых бомбардировщиков. Как свидетельствуют немецкие документы, их войска

Обе операции проводились под руководством девятого армейского корпуса.

22 мая началась операция «Корморан» («Баклан») против партизан Борисовско-Бегомльской зоны. Боевые действия осуществлялись силами третьей танковой армии, четвертой армии и частями СС и полиции «группы фон Готберга», продвигавшейся из района Минска и Молодечно.

Акция против партизанской зоны проводилась гитлеровцами в соответствии с новым «Руководством по борьбе с партизанами», утвержденным 6 мая 1944 года Йодлем. В одном из 175 параграфов этого «Руководства» говорится:

Перед участниками операции «Корморан» была поставлена задача не только очистить Борисовско-Бегомльскую зону от партизан, но и захватить правобережье Березины, создать здесь тыловой оборонительный рубеж, восстановить коммуникации…

Фашистские полчища занимали исходные позиции. Мы не имели права терять ни одной минуты. Поэтому председательствующий на собрании секретарь райкома партии Григорий Демьянович Довгаленок вынужден был нарушить план работы совещания и преждевременно предоставить слово командиру.

— Товарищи! Мы намеревались быть до конца совещания, но, — Тарунов потряс донесением, — наши планы сорваны. Сейчас партизаны срочно покидают совещание. Однако мы глубоко уверены, что новый урожай вы будете снимать уже на освобожденной земле. Я присоединяюсь к призыву секретаря райкома партии во что бы то ни стало выполнить указание ЦК КП(б) Белоруссии и Штаба партизанского движения, выиграть битву за хлеб. Несмотря на бандитизм пиратов воздушных и прочие происки врага, несмотря на трудности, надо встретить армию-освободительницу обильным урожаем! Встретить, как говорится, по старому доброму обычаю — хлебом-солью!

Командиру дружно зааплодировали.

В штабе мы с головой окунулись в подготовку к предстоящей операции. Ночь была тревожной и беспокойной. Никто не спал. Командиры отрядов уточняли боевые рубежи и координировали совместные действия на ближайшие дни. Начальники боепитания отрядов получали патроны, взрывчатые вещества, мины, запалы, гранаты, доставленные с Большой земли. Хозяйственники хлопотали в лесу, пряча трофейные автомашины и электрогенератор. Связисты снимали телефонную связь. Повара раздавали партизанам скромные пайки НЗ — черные сухари. В типографии спешили закончить печатание листовок. Врачи, отправив раненых на паликовскую базу, распределяли по отрядам имеющиеся самодельные бинты, сделанные из парашютного шелка, и скромные резервы медикаментов. Радисты безуспешно вызывали Москву на внеочередной сеанс связи. Командиры и бойцы штабных подразделений чистили и смазывали оружие. В общем каждый готовился к тяжелым испытаниям.

К полуночи лагеря опустели. Отряды спешили до рассвета занять указанные им рубежи. Первый отряд выдвинулся в сторону Логойска, второй двинулся на шоссе Борисов — Плещеницы с задачей обеспечить отход подразделений бригады, располагавшихся в легко проходимых Логойских лесах. Третий направился в Сутоки и Заречье для прикрытия бригады со стороны Смолевичей и Борисова, а четвертый — к Зембину. Штаб бригады расположился в центре на высотке между деревнями Чемки и Мостище.

Вскоре на востоке зарделось небо. От реки Цна, подернутой утренним туманом, потянуло сыростью. В деревнях, как по команде, началась утренняя перекличка петухов. Все казалось настолько обычным и повседневным, что просто не верилось в надвигающуюся беду.

С первыми лучами солнца в небе над зоной бригады появился немецкий самолет-разведчик — всегдашний предвестник карательных операций. Он дважды стремительно пронесся на небольшой высоте вдоль реки и ушел на восток к Борисову. Его появление как рукой смахнуло с партизан сонливость и благодушие. Всем стало ясно, что неравный поединок с многотысячной фронтовой фашистской группировкой вот-вот начнется.

Тревожно зазвенел полевой телефон. Звонил командир третьего отряда капитан Казиев с рубежа у деревни Заречье. Он доложил о появлении 12 самолетов противника.

— Окопы до полного профиля довели? — спросил комбриг.

— Да, но…

Тут задрожала земля, потом снова и снова раздались сильные взрывы. Почти час на оборону отряда сыпались немецкие бомбы, подымая в небо черные столбы песка и пыли. В минуту затишья Казиев доложил Тарунову:

— Бомбят сильно, но все мимо. Убитых нет. Плохо то, что не успели разрушить переправу через речку и установить на подступах противотанковые мины.

— Переправу взорвите немедленно и смотрите в оба! Под шум бомбежки и прикрытием тумана противник может незаметно подтянуть пехоту и танки к вашему рубежу. Держитесь во что бы то ни стало! Еще не все жители деревень укрылись в лесу. Еду к вам.

С четырьмя автоматчиками и расчетом противотанкового ружья комбриг галопом помчался на тачанке к Заречью, где бушевал шквал огня. Там непрерывно рвались бомбы и снаряды, захлебываясь, строчили пулеметы. Тысячи осколков и пуль с визгом проносились над позициями партизан. Путь комбрига лежал через открытое поле возле уцелевшей деревни Чемки.

— Товарищ комбриг, давайте не будем рисковать и обогнем поле по опушке. По прямой не проскочим — самолеты накроют! — забеспокоился ординарец Володя.

— Нет, Володя, обязаны проскочить! Время не терпит — вперед!

Ординарец хлестнул лошадей, и они понеслись как бешеные. Казалось, что тачанка летит, совсем не касаясь земли… Бойцы сидели на корточках, крепко держась за перекладину и прижимая к груди автоматы. Вот уже полпути позади. До леса оставалось каких-нибудь пятьсот метров. Вдруг Володя показал командиру несущийся по мелколесью вражеский грузовик с солдатами. Он двигался наперерез тачанке. С каждой секундой расстояние между ним и партизанами сокращалось. Поворачивать и отступать было поздно. Уже отчетливо виднелось дуло пулемета, установленного на кабине грузовика, а в кузове чернели спины гитлеровцев и тускло поблескивали каски.

— Расстреляют из пулемета! — испуганно крикнул Володя.

— Не успеют — лес уже рукой подать! Полный вперед! — взволнованно ответил Тарунов, глядя на грузовик. По всему было видно, что немцы пока еще не обнаружили тачанку. Партизаны, положившись на командира, не произнесли ни слова. Они только крепче сжимали оружие и не спускали глаз с врага.

Когда до леса оставалось уже 150—200 метров, фашисты заметили мчащуюся тачанку. Быстро остановились и стали разворачивать пулемет. Сердца бойцов тревожно сжались… Удар кнутом, и тачанка еще сильнее рванулась… Но в этот миг пришло нежданное спасение.

— Смерть фашистам! Огонь! — донеслась с опушки леса громкая команда. По врагу короткими очередями ударили пулемет и несколько автоматов. Раскатистое эхо прокатилось над лесом.

Оказалось, что в это время Чуянов с группой своих людей возвращался со стороны Борисова после встречи с «Фигаро», сообщившим последние данные о противнике и его замыслах. Выйдя на опушку леса, разведчики заметили сначала грузовик с карателями, а потом мчавшуюся по полю партизанскую тачанку. Они-то и открыли внезапный огонь.

Тачанка остановилась, и партизаны быстро выпрыгнули из нее. Первым же выстрелом из противотанкового ружья грузовик был подожжен.

Уцелевшие каратели, беспорядочно отстреливаясь, стали удирать к лесу, подставляя спины метким партизанским пулям. Но никому из них не удалось спастись.

— Спасибо, Евгений Михайлович, — крепко пожал комбриг руку Чуянова после схватки. — Молодцы, ребята! Спасли нас, — похвалил он и разведчиков.

Командир и Чуянов, отойдя в сторону, сели под сосной.

— Слышь, Женя, в Заречье идет настоящий бой. Сожгут хлопцы все патроны, а завтра чем будем воевать? Скажи, успели крестьяне укрыться в лесу?

— Да, успели. Они действовали быстро.

— Тогда отряд Казиева надо срочно вывести из района обороны и перебросить на запасной рубеж, — обрадованно заключил комбриг и послал ординарца в отряд с приказом.

Пока ординарец пробирался к отряду, пикирующие штурмовики и ураганный огонь артиллерии прижали казиевцев на дно окопов. Пелена густого тумана, нависшая над подступами к обороне, почернела от пыли и дыма. Наконец дикий визг штурмовиков начал отдаляться.

— Кажется, перенесли огонь к нам в тыл, — сказал Казиев, высунувшись из окопа. Но тут же он быстро присел снова: всего в сотне метров на противоположном берегу речушки сквозь туман вырисовывались силуэты четырех танков. Они готовились ударить по партизанам прямой наводкой.

— Немцы подтянули танки! — встревоженно бросил Казиев. Глубокие складки перерезали его широкий лоб. — А наши бронебойщики наверняка не видят их, туман мешает, — воскликнул командир.

— Бронебойщикам надо указать цель.

— Правильно, комиссар! Городецкий и Мальцев, берите пулемет и быстро проберитесь к бронебойщикам. Пусть со стороны болота стукнут танкам по бортам, — распорядился Казиев.

Забегая вперед, скажу, что, выполняя этот приказ, в неравном поединке смертью героя погиб пулеметчик Виктор Городецкий.

Как только ординарец скрылся в лесу, комбриг обратился к Чуянову:

— Что сообщают наши друзья-невидимки, Женя?

— Немцам стало известно о сосредоточении крупных партизанских сил в Борисовско-Бегомльской зоне. Противником подготовлена операция, в которой примут участие около 200 тысяч фронтовиков и 10 тысяч карателей из местных гарнизонов. Им приказано любой ценой согнать партизан на Палик и уничтожить. В случае сильного сопротивления партизан на Палике намерены применить газы.

— Взбесились, гады, перед концом! — командир громко хлопнул ладонью по автомату. — Об этом нужно срочно сообщить на Большую землю.

Комбриг, раскрыв планшетку, взялся за карандаш, но тут подбежал разведчик и доложил, что к Березовке пробирается группа немцев. Тарунов поднял бинокль и вскоре сказал:

— Взять фашистов на мушку! Посмотрим, что они замышляют.

Автоматчики и пулеметчики взяли немцев на прицел. Возле деревни вражеские солдаты остановились, прокрались в огороды и стали пристально всматриваться в сторону партизан. Ничего не заметив, они начали рыскать по дворам. Вскоре гитлеровцы вывели из одного двора упирающуюся рыжую корову.

— Вот сволочи! Молочка захотели. Ну ничего, пусть только выберутся из деревни! В чистом поле мы им дадим молочка, — возмущенно бросил комбриг.

За деревней гитлеровцы остановились и о чем-то шумно заспорили. Один бросился обратно. Добежав до сарая, он вырвал из крыши пук соломы. Присев на корточки, оккупант стал ее поджигать, но что-то не ладилось у него с зажигалкой.

— По поджигателям и грабителям огонь! — крикнул Тарунов.

Раздался залп, сидевший на корточках так и ткнулся носом в землю. Фашисты, стоявшие с коровой, также рухнули на дорогу. Испуганная корова подпрыгнула и поволокла убитого гитлеровца по вспаханному полю.

Между тем в Заречье бой пошел на убыль. Володя, вернувшийся оттуда, доложил комбригу, что два немецких танка сожжено и два подбито. Немцы понесли значительные потери и в живой силе. Партизаны смогли отойти на западный рубеж.

— А наши как? — взволнованно спросил Василий Федорович.

Ординарец опустил голову. У него не хватало духа сказать о гибели отважного сына Азербайджана капитана Казиева, бесстрашного пулеметчика Городецкого и нескольких других бойцов.

— Чего молчишь? Докладывай! — строго потребовал командир, предчувствуя недоброе.

— Отрядом командует комиссар, — тихо отозвался Володя.

— А Казиев?

— Капитан убит снарядом, всю грудь разворотило.

Тарунов снял фуражку и присел на обгоревшее бревно.

— Эх, не уберегли такого командира! — с горечью промолвил он. — Ведь сегодня только началось, а сколько еще тяжелых боев впереди.

Две долгие недели июня прошло в жарких и трудных боях и стычках с оккупантами. Под натиском превосходящих сил противника отряды, неся потери, оставили сначала Смолевичский, потом Логойский, затем Плещеницкий район и, наконец, по холмисто-лесистой Бегомльщине откатились к самым Паликовским лесам. Попытки прорыва были безуспешными. Враг, чувствуя нашу крайнюю бедность в боеприпасах, все сильнее и наглее теснил нас. От зари до зари на деревни и нас обрушивались тысячи бомб, мин и снарядов.

Враг свирепствовал. Деревни предавались огню, а схваченные советские люди — смерти. Каратели умножали список преступлений всюду, где только могли. Подобно диким расправам в деревнях Хатыни и Мыльнице, учиненным в марте 1943 года, 19 июня 1944 года они совершили такое же злодеяние в логойской деревне Дальва. Согнанные гитлеровцами тридцать детей, двенадцать женщин и два старика заживо погибли в огне подожженного дома. На том трагическом месте высится теперь фигура женщины с доверчиво прижавшимся к ней мальчонкой. На плите надпись:

И дальше высечены сорок четыре фамилии мучеников…

Дальва — сестра Хатыни…

Огненное вражеское кольцо неудержимо сжималось. И чем оно становилось уже, тем опаснее для нас. Плотность огневых средств и живой силы противника все время возрастала. С каждым днем яснее вырисовывалась надвигающаяся трагедия. Спастись можно было только дерзким прорывом в тыл карателей. Но это был бы подлинный подвиг.

Надо было идти на прорыв. Этого требовал товарищ Мачульский, это понимали и мы. Другого пути для спасения не было. Прорыв был связан с огромным риском, а возможно, и с большими жертвами. Поэтому мы с комбригом решили посоветоваться с партактивом.

— Товарищи, прошу кратко высказать свое мнение о том, что будем делать в создавшейся обстановке? — обратился Тарунов к партизанам, собравшимся ранним утром в лесу у деревни Уборки. — Штаб зоны и мы считаем, что лезть в болото — это идти на неминуемую смерть. Мы продержались уже почти три недели. Били гитлеровцев то тут, то там, маневрировали, выигрывали время. Нам осталось продержаться еще каких-нибудь две трудные недели, пока сюда придет фронт. Сдерживать противника, как делали раньше, мы теперь не сможем — нет боеприпасов. О продовольствии не говорю — летом это для нас не проблема. Кто желает говорить? — Командир замолчал в ожидании ответа.

— А что тут говорить? Командование лучше знает, что нужно делать. Ведь не первый раз фашисты берут нас за горло. Будет боевой приказ, за нами дело не станет, — последовал первый ответ.

— Нужно прорываться. Иначе погибнем. Надо собраться с силами и стукнуть карателям по зубам на узком участке, — сказал командир отряда Щемелев.

— Правильно, — дружно подхватили многие голоса.

— Прорваться почти без патронов — дело не шуточное… Может, все же лучше рассредоточиться поотрядно в районе болота, замаскироваться и пересидеть там оставшиеся дни, — неуверенно предложил кто-то из первого отряда.

— Нет! В болото лезть — гиблое дело. Если уж умирать, так не в вонючей тине.

— В болоте зажмут кругом так, что и не дохнешь, а сверху авиация навалится, — полетели реплики.

Партийный актив высказался за прорыв. Весь день шла тщательная подготовка бригады к прорыву из блокады. Бригада оставила деревню Уборки уже поздно вечером. Почти полуторатысячная колонна форсированным маршем направилась на исходный рубеж. Бойцы шли безмолвно. На маршруте к нашей колонне то и дело присоединялись люди с оружием и без оружия, с детьми и без них, молодые и старые. Колонна росла на глазах, буквально как снежный ком. Попытки разобраться в темноте на ходу с тем, чтобы отсеять неизвестных, были тщетными. Вместо одного сомнительного, выставленного из колонны, появлялись десятки других неизвестных. Все отчаянно клялись, что наши, советские люди. Как можно отказать в помощи советским людям! И, конечно, всем поверили и этим допустили грубую ошибку, за которую пришлось потом расплачиваться. Враг и на этот раз оказался коварным и хитрым.

Планируя крупную операцию против партизан, абвер и гестапо заранее подготовили целую группу лазутчиков. Им, как это мы установили позже, была поставлена задача просочиться под видом местных жителей и партизан из других отрядов в нашу бригаду и в нужный момент сообщить карателям о месте сосредоточения партизан. А во время бомбежки и артиллерийско-минометного налета на расположение посеять панику. Это был тонко рассчитанный тактический ход нацистов, который мы не сумели разгадать вовремя.

Ночь проскочила незаметно, и утром отряды уже были в сосновом лесу вблизи исходного рубежа к прорыву. Рассредоточившись в лесу и выставив боевое охранение, бригада начала непосредственную подготовку к операции. Тщательно комплектовались сильная штурмовая группа, боковые заслоны и прикрытие. Уточнялись маршруты движения и районы сбора отрядов после прорыва. Партизаны проверяли оружие, делились оставшимися патронами. Полные забот о предстоящей смертельной схватке, мы как-то забыли о приставших к нам на марше неизвестных «попутчиках».

Нашей беспечностью как нельзя лучше воспользовались вражеские диверсанты. В то время как мы готовились к прорыву, вражеские агенты скрытно делали свое черное дело. Вышколенные и натренированные лазутчики рассредоточились по всему району, занимаемому бригадой. И вот в полдень, когда командиры и комиссары всех отрядов были вызваны в штаб бригады, совершенно внезапно для нас в небо над лесом взвились сигнальные ракеты, в разных местах застрочили невидимые автоматчики, послышались взрывы гранат.

— Немцы! Нас окружили! Спасайтесь! Приказано рассеяться в лесу! — тотчас раздались панические крики «попутчиков». Через несколько секунд в расположении отрядов стали рваться снаряды и мины. Усилилась автоматная стрельба.

Все это застало нас врасплох. Но мы сразу же поняли, в чем дело, и комбриг приказал всем командирам немедленно бежать в свои отряды, с тем чтобы люди не успели выполнить ложный приказ.

Ближе всех находился второй и четвертый отряды. Командир второго отряда Щемелев, подбежав к бойцам, властно крикнул:

— Ни с места! Ложись! Слушать только мою команду!

Приказ стряхнул с людей страх. Они замерли на местах, плотно прижавшись к земле… Потом повзводно отряд переместился в глубь леса.

Командиры и комиссары других трех отрядов, расположенных дальше, вынуждены были выводить бойцов из зоны обстрела под массированным огнем противника. Хотя лазутчикам не удалось посеять панику, как им предписывалось, они успели внести разлад в наши ближайшие планы. Подгоняемые взрывами снарядов и мин, командиры первого и третьего отрядов выводили свои подразделения к шоссе Мстиж — Зембин.

Несколько часов первый и третий отряды находились возле шоссе. Подобрав здесь несколько десятков отставших и раненых партизан, перед закатом солнца углубились в Паликовский лесной массив, рассчитывая собрать все силы снова в единый кулак и готовиться к прорыву. Вряд ли надо говорить, как было тяжело на сердце у всех нас.

Второй и четвертый отряды во главе с Георгием Анисимовичем Щемелевым организованно вышли из зоны артиллерийского и минометного обстрела. Им было приказано действовать пока самостоятельно. Заняв круговую оборону в заболоченном сосняке, мстители наблюдали за стаями черных штурмовиков-бомбардировщиков, пикировавшими над районом недавнего расположения бригады. Бомбы и снаряды крошили вековые сосны, взметали вверх черные столбы земли и дыма. Враг неистовствовал до поздней ночи. Белесые молнии взрывов озаряли черную стену леса. Наконец все стихло.

Всю ночь партизаны не смыкали глаз, а им предстоял тяжелый день, полный неожиданностей и тревог. Георгий Анисимович и комиссар отряда еще и еще раз обходили бойцов и разъясняли, что от них, окруженных врагом в лесу, требуется железная дисциплина и мужество.

Вместе с комиссаром они думали только об одном: как лучше обмануть врага и вырваться из расставленных им сетей. О длительном бое не могло быть и речи, так как патронов оставалось в обрез.

Четыре сотни бойцов не спрячешь. Нужно было искать выход. Наконец командир нашел его. Было решено сколотить сильную ударную группу из пятидесяти человек, обеспечив ее собранными у всех патронами. Ей поставили задачу отвлекать на себя карателей. Она должна была постоянно видеть врага и угадывать его замыслы. При необходимости ей надлежало сковывать цепи наступающих фашистов и дезориентировать их. Перед явно превосходящими силами наступающих группе было приказано с боем медленно отступать к деревне Горелый Луг. Там отряду надо было сжиматься в кулак, дружным ударом прорывать ряды карателей и собираться в другом месте.

Все сошлись на том, что иного выхода не было. Спасение — в маневренности. Пока фашисты нащупают партизан, пройдет немало времени. А там — снова назад и вперед. Когда же настанет удобный момент, отряд попытается совершить бросок через речушку Цна и скрыться за спину гитлеровцев.

Щемелев приказал:

— Команды выполнять четко, беспрекословно! Невозможное делать возможным! Паникеров и трусов расстреливать на месте!

Три дня и три ночи отряд искусно маневрировал, прикрываемый отважной ударной группой. Карателям и в голову не приходило, что небольшая группа мужественных людей спасала сотни бойцов. Фашисты не спеша продвигались по лесу, боясь попасть под партизанские пули. Они рассчитывали, что голод и постоянный обстрел в конце концов вынудят мстителей выйти из лесу с поднятыми руками. Но они просчитались. Умелое маневрирование ударной группы и двух отрядов удалось завершить смелым ночным рывком через фронт блокады. Отряды вырвались в тыл карателям.

Партизаны снова устремились в Логойский лес. Но среди них уже не было больше заместителя комиссара по комсомолу товарища Аксенова, погибшего в районе деревни Горелый Луг, когда он вел побратимов в тыл карателей. Второй и четвертый отряды бригады и примкнувшие к ним подсобные подразделения были на свободе!

На осажденном со всех сторон Палике, оказавшемся в окружении, партизанам с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Особенно большие трудности испытывали партизаны Вилейщины и восточной части Борисовской зоны, вытесненные противником из своих районов и зажатые в огненном кольце на Палике.

Мы делились с ними последними сухарями, горсткой пшеницы или ржи. Под командованием секретаря Вилейского подпольного межрайкома товарища Жуковича, являвшегося ранее руководителем межрайкома Борисовщины, была предпринята в районе деревни Маковье настойчивая попытка вырваться из окружения. В результате исключительного мужества и самоотверженности партизанам штурмовой группы удалось пробить узкую брешь через огневую линию противника. Нескольким сотням бойцов удалось выйти из ада. Но буквально через считанные минуты эта брешь до прихода танков и подкрепления была накрыта массированным артиллерийско-минометным огнем. Вскоре к разрывам снарядов и мин присоединился в районе прорыва шквал пулеметного огня из танков и бронемашин.

Партизаны вынуждены были отступить.

При штурме вражеских позиций смертью героя погибли секретарь Вилейского подпольного межрайкома партии товарищ Жукович, руководивший прорывом, командир отряда имени Ворошилова нашей бригады лейтенант Шиманович, начальник штаба отряда Серафимов и другие боевые товарищи.

Партизаны, отошедшие в Паликовский лесной массив, оказались снова в небольшом треугольнике между реками Березиной, Мрай и озером Палик. На них обрушивали свой смертоносный груз десятки вражеских самолетов, сотни орудий и минометов. С утра и до ночи с диким ревом проносились над лесом штурмовики, сея смерть. Безымянные островки, укрывшие партизан, планомерно «обрабатывались» бомбами, снарядами и минами. В сложившихся условиях во избежание потерь была дана команда рассредоточить подразделения.

Были созданы три маневренные группы. Первую возглавил комбриг Тарунов, вторую — комиссар, третью — начальник штаба Кисляков. Разведвзводу была поставлена задача вести поиски наиболее слабого звена в кольце блокады.

Партизаны голодали уже не первую неделю, но все же не падали духом, крепились и шутили.

— Пока спокойно, труби хлопцам на завтрак, — шутливо сказал кто-то в тылу обороны, занятой нашими партизанами.

Новоиспеченный повар Борис стал громко стучать ложкой по закопченному жестяному корыту, в котором булькала распаренная рожь. К необычной кухне, укрытой под развесистой елью со сбитой верхушкой, с разных сторон потянулись почерневшие от усталости и голода партизаны. Получив варево, жадно жевали его, хотя в нем не было ни вкуса, ни запаха. Жевали потому, что нужно было окрепнуть и продолжить борьбу с врагом. Люди жили надеждой, верой в себя. Трудности и лишения переносили без ропота.

Во время обеда на нас внезапно обрушился артиллерийско-минометный огонь противника. Партизаны быстро рассредоточились.

После обстрела наши разведчики, наблюдавшие в бинокли за противником, обнаружили в секторе нашей обороны вражеский грузовик с людьми, одетыми в гражданское. Грузовик останавливался через каждые 200—300 метров, и из него высаживалось два-три человека. Неизвестные, маскируясь и оглядываясь, быстро направлялись в глубь леса, блокируемого карателями.

— Что-то опять затевают фашисты, — высказал предположение начальник штаба Кисляков.

— Да это могут быть лазутчики, провокаторы-сигнальщики, диверсанты и прочая дрянь. И запустили их в лес неспроста, — рассуждал вслух Чуянов, медленно разжевывая зерна ржи.

— Думай, Евгений Михайлович, это по твоей части, а я пойду проверю секреты, — вскинул Кисляков на плечо автомат и с ординарцем скрылся в зарослях.

Противник задал нам загадку, и над ней думали все. Строились разные предположения, но для окончательного вывода не хватало данных.

— Товарищ комиссар, я пойду вперед к разведчикам, — обратился ко мне Чуянов, — подумаем вместе с ними и без задержки вернусь обратно.

Часа через два начальник разведки вернулся на остров с живым «трофеем» — перепуганным парнем лет восемнадцати, с ног до головы забрызганным грязью. Его посадили на землю и развязали глаза. Парень, оказывается, наткнулся на наш секрет, и его задержали. Неизвестный быстро сообщил, что он партизан из Логойского района, правильно назвал своих командиров и точно описал их. Парень хорошо знал и район. Неуверенность и замешательство появились у него лишь тогда, когда его спросили, почему он появился в Паликовском лесу. Он замялся и начал путаться: концы не стали сходиться с концами. Тут его прямо спросили:

— Где напарник, с которым немцы высадили тебя еще утром из автомобиля?

После некоторого раздумья задержанный уже без колебаний откровенно ответил:

— Затерялся в лесу. Договаривались пересвистываться, а он два раза свистнул и пропал.

Допрос прервал интенсивный артиллерийский налет. Над островом вновь рвались снаряды и ухали мины. Вдали над бригадой «Дяди Коли» по-прежнему натужно были самолеты, слышались взрывы бомб. В лесу стало жарко и душно от нестерпимого зноя и непрерывного огня. В разгар обстрела прибыл разведчик и доложил, что цепи карателей начали входить в лес.

Заняв круговую оборону, партизаны, молча выжидали. Прибежали бойцы, бывшие в секретах. С двух сторон к нам медленно приближались сильная автоматная стрельба, вспышки разноцветных, ракет и крики. Наконец каратели подошли настолько близко, что отчетливо были слышны чавканье болотной грязи под их ногами, треск сучьев и звон оружия. Враг был рядом, только высокая осока и густой лозняк скрывали его от наших глаз. Каждую минуту немцы могли появиться здесь.

— Пикнешь — харакири сделаю! — грозно прошипел Кисляков в ухо лазутчику и с силой воткнул перед ним нож в землю. Трясущийся парень плотнее прижался к земле и закрыл рот руками.

Над краем островка пронеслась красная ракета. Каратели дали залп, загалдели и поплелись в указанном ракетой направлении. Партизаны прицельно ударили по карателям. После непродолжительной перестрелки каратели отступили. Мы вздохнули с облегчением и переменили позиции. И это оказалось кстати: прежний рубеж подвергся артиллерийскому обстрелу. Не успел он кончиться, как разведчики привели еще одного задержанного. Его допрос показал, что всего в привезенной группе было около пятидесяти человек, прошедших специальную подготовку при так называемом «Зеленом лагере» в Борисове.

Перед отправкой в лес им было приказано сообщить партизанам, что те, кто до 12 часов выйдет из леса с оружием, будут помилованы, а кто не выйдет — расстрелян или отравлен газом.

Наша разведка донесла, что каратели готовятся к тщательному прочесыванию леса. По решению штаба разведвзвод, Кисляков и я с маневренными группами отправились поближе к врагу для отвлекающих действий и разведки. Комбриг же остался со своей группой в центре лесного массива на заброшенной дамбе с задачей защитить от расправы укрывшихся безоружных местных жителей, раненых и больных.

Ранним утром каратели двинулись на партизан по всему фронту. Круглые сутки лес стонал от смертоносного огня. Шла неравная схватка. Заболоченный лес, сжатый со всех сторон оборонительными рубежами, окопами с зарытыми в землю танками и артиллерией, становился для осажденных все более тесным и опасным. Наступили самые страшные дни во всей истории бригады. В эти критические минуты далекий грохот советской артиллерии придавал всем нам силы и укреплял веру в победу.

Действуя на переднем крае, мы слышали, как в центре леса начался бой. Долго строчили пулеметы и автоматы, рвались гранаты. Там в смертельной схватке схлестнулись мужественные, голодные и изнуренные советские патриоты с озверевшими гитлеровцами. Участники этой схватки, оставшиеся в живых, потом рассказывали, что под руководством комбрига партизаны вели огонь экономно и наверняка, подпуская карателей к дамбе и расстреливая их в упор. Когда кончались боеприпасы, они подбирали трофейное оружие и продолжали бой. Перед вечером гитлеровцы отступили, и на лес снова обрушился ураганный огонь артиллерии.

В полночь в братской могиле похоронили павших товарищей. Перед свежей могилой комбриг сказал:

— Прощайте, герои, вы сделали больше того, что могли. Клянемся, что и мы будем драться так же стойко, как и вы, — до последнего вздоха.

Затем Василий Федорович приказал обеспечить постоянное дежурство у пулеметов, собрать на поле боя трофейные боеприпасы и стоять насмерть. На следующий день снова рвались бомбы, снаряды и мины, рушились вековые деревья, падали сраженные бойцы. Осока, кустарники и трава смешались с грязью и кровью. Воронки наполнились черной болотной жижей. Во второй половине дня каратели, очевидно решив, что после огненного шквала не осталось живых, ринулись вперед, но их снова встретили меткие партизанские пули. Еще сутки мужественно сражались лесные гвардейцы…

Спустя два дня партизаны подобрали и похоронили героев, погибших на дамбе. Однако комбрига там не обнаружили. Позже было установлено, что гитлеровцы с помощью своего лазутчика опознали раненого комбрига и в бессознательном состоянии доставили его в Минск. Там оказали ему медицинскую помощь и предложили подписать состряпанное гестаповцами обращение к партизанам с призывом о сдаче в плен. Комбриг написал на фашистской стряпне:

А после победы стало известно, что комбрига в спешном порядке вместе с другими заключенными вывезли из Минска в Кенигсберг. Никто из узников не знал, что их привезли в тупик вокзала Нордбанхоф, к подземному переходу в здание тюрьмы гестапо. Вагоны осветили прожектора, и к ним сразу же бросились гестаповцы со злобно скалившимися овчарками на поводках. Гестаповцы выстроились в две шеренги, образовав живой коридор.

Заскрипели запоры товарных вагонов, и оттуда, подталкиваемые прикладами, посыпались на платформу люди. Когда платформа заполнилась до отказа, взвыла сирена, и живая пестрая лента понуро потянулась в подземелье. Колонну узников замыкала небольшая группа в наручниках под усиленной охраной. Среди них, особо опасных, был и Василий Федорович Тарунов. Его поместили в одиночную камеру в подвале. Прошла целая неделя, а комбрига не допрашивали и не выпускали на прогулки. У Василия Федоровича было достаточно времени, и он внимательно вчитывался в автографы и прощальные крики души, запечатленные смертниками на стенах.

На десятый день Василия Федоровича вывели в квадратный дворик тюрьмы, зажатый пятиэтажными стенами с толстыми черными решетками на окнах. Отшагивая по забетонированному кругу, Василий Федорович напрягал все свои силы, чтобы подавить жгучую боль в незаживающих ранах, показать проклятым врагам свою непреклонную волю бороться до последнего дыхания. Ночью во дворе-колодце гулко прозвучали слова комбрига:

— Прощайте, товарищи! Смерть фашизму!

Это были его последние слова…

Так в застенках гестапо погиб обескровленный врагами, но не побежденный комбриг Тарунов.

Целой вечностью показались партизанам эти самые черные дни в жизни бригады. Но вот пришел в движение фронт. Каратели засуетились, в панике покидая лесной массив. Наши разведчики обнаружили свободный участок, и через него из Паликовского леса на сборный пункт возле деревни Буденичи дотянулись группы партизан, пережившие кошмарные дни осады и штурма. Добравшись до поляны, измученные и опухшие, они падали на землю и сразу же засыпали мертвецким сном. Казалось, что нет силы, способной разбудить их. Но в полдень эта сила нашлась — в небе появились многочисленные стройные звенья голубовато-сизых самолетов с яркими красными звездами на плоскостях.

— Братцы, наши самолеты! — обрадованно закричал Кисляков, не отрываясь от бинокля.

Мгновенно всколыхнулась вся лужайка. Бойцы вскочили на ноги и заплясали от радости.

— Ура! Наши! Наши!

В воздух полетели продырявленные пулями кепки, фуражки, пилотки. Радостно заискрились глубоко запавшие глаза, на костлявых, землистого цвета лицах.

На Палике в борьбе с карателями партизаны проявили сверхчеловеческие мужество и стойкость. И это станет зримым, если учтем, что против одного лесного гвардейца там было «задействовано» врагом около двадцати фашистских головорезов, располагавших танками, самолетами, тяжелой артиллерией, шестиствольными минометами и неограниченными запасами боеприпасов.

Архитяжело было советским людям в битве, но они горды тем, что перед началом освободительной операции «Багратион» в течение почти двух месяцев сковывали на участке партизанского фронта более чем двухсоттысячную громаду гитлеровских войск.

Где-то на востоке, на противоположной стороне Палика, глухо вздрогнула земля, грозно грохнула артиллерия. За первым залпом последовал второй, третий, и наконец они слились в могучую победоносную канонаду. Бойцы стоя приветствовали эту фронтовую музыку. Снова пришла в движение пестрая лужайка. Партизаны обнимали друг друга, у всех заблестели слезы радости.

— Ура! Дождались своих!

— Наши идут! Ура!

— Дождались! — горячо радовались партизаны. Вместе со всеми безмерно радовался и Кисляков. Он кричал громче всех, сильнее других целовал друзей потрескавшимися, обветренными губами. Но вдруг он опустился на землю и как-то сник.

— Мы дождались, Иван, светлого дня, вырвались на волю, радуемся, от восторга на головах ходим… А скажи мне, где наши друзья-герои Тарунов, Чуянов, Соня Ломако, Ивановский, Соляник, Прочаков, Фоминков, Казиев?.. Их нет больше с нами, не дождались они своих! Нет их и никогда не будет!

Кисляков не мог удержать набежавших слез.

Вокруг стали собираться партизаны. И вот Кисляков встал. Смахнув рукой слезы со щек, он надел фуражку и заправил гимнастерку.

— Слушай мою команду! — прогремел он. — Встать! Шапки долой! Дорогие товарищи! Убит наш Женя Чуянов, наш бесстрашный воин-разведчик. Погибло немало и других наших славных ребят за дни этой, страшной блокады. Погибли также разведчик Пилюченок, врач Геня Рогенбоген, комиссар Яков Лихтер, Вася Соляник, Юлик Макаревич… Все они закончили свой жизненный путь смертью храбрых в неравных схватках с врагом — в топких болотах Белоруссии! Почтим их память скорбным молчанием!

После паузы он продолжил:

— Здесь присутствует разведчик, очевидец трагической гибели Чуянова. Расскажи, как все произошло.

— Наша разведывательная группа во главе с Чуяновым, — заговорил тот, — дважды прорывалась через цепи карателей и уходила от преследования. Прорвались мы и в третий раз, но фашисты зажали нас. Они клещами охватывали группу с фланга, стремясь отрезать от бригады и оттеснить к полю. Чуянов разгадал их намерение и решил сначала задержать немцев на насыпи, а затем, оставив небольшое прикрытие, ускользнуть от преследования. Мы притаились и полоснули по гитлеровцам. Они залегли в болоте. Долго обстреливали нас, потом вновь полезли. Мы опять ударили по ним. В воздух взвились ракеты. «Помощи уже, сволочи, просят, — сказал Чуянов. — Но пока они опомнятся, мы далеко будем. Немедленно отходите все, а я с Соней Ломако прикрою и догоню вас! Оставьте нам пару гранат». Выпустив для острастки несколько коротких очередей, мы незаметно спустились с насыпи и поползли вдоль нее. До нас долго доносилась стрельба. Четко выделялись короткие очереди двух автоматов. Только тут я понял, зачем Чуянов взял у меня гранаты. Не раздумывая, я сразу повернул обратно и изо всех сил помчался к месту боя. «Только успеть бы, только успеть бы».

Боец замолчал и виновато опустил голову. Тяжело вздохнув, он тихо продолжал:

— Когда подбежал, услышал крики карателей: «Бросай оружие!», и вслед ответ Чуянова: «Ишь чего захотели, гады! Соня, а ну подсыпь им горяченьких».

Раздались взрывы гранат и крики немцев. Снова застрочили автоматы героев.

— Женя! Подползают сзади! — крикнула Соня и дала две короткие очереди. Второй автомат молчал. Когда я добрался до насыпи, Соня уже шла по ней во весь рост и строчила из автомата направо и налево. Из кустов ей кричали: «Хенде хох!» Но она отвечала огнем. Тут и я дал несколько очередей по фашистам, подползавшим к Чуянову.

— Не отдам его вам, сволочи! — крикнула Соня и, метнув последнюю гранату, бросилась вперед. Добежав до раненого Чуянова, она опустилась на колени и, подкошенная вражеской очередью, закрыла его своим телом.

— Капут! — злорадно заорали фашисты и со всех сторон ринулись к ним. Я расстрелял по карателям все патроны, какие у меня были… Так хотелось продолжать крошить гадов, но патронов больше не было, и я скатился с насыпи вниз. Вслед градом сыпались пули. Дождавшись в болоте ночи, вернулся к месту боя. Вокруг валялись фашистские трупы. Среди них мертвыми лежали Женя и Соня. На рассвете я похоронил их[27].

Долго длилось скорбное молчание. Затем партизаны начали вспоминать смелые подвиги разведчика Чуянова и бесстрашной комсомолки Сони Ломако. Вспоминали трудный путь из-за линии фронта, первые диверсии на вражеских коммуникациях, нашумевшую историю на хлебозаводе в Минске, операции по добыче продуктов на немецком складе в Смолевичах. Не забыли и той постоянной и сложной борьбы, которую вел Чуянов против фашистских лазутчиков, забрасываемых в нашу бригаду.

Женя и Соня в расцвете сил отдали свои жизни. Каждый партизан понимал, что они спасли от смерти многих своих боевых товарищей. В бригаде не было ни одного бойца, который бы не знал об их подвигах, и поэтому все клялись вечно помнить героев и мстить за них.

Двадцать пять лет спустя мать Жени Чуянова, Ольга Мефодьевна Чуянова, написала на портрете своего сына:

Оставив небольшую группу командиров и бойцов для сбора непрерывно выходивших из Паликовского лесного массива партизан-одиночек, мы с начальником штаба решили основные силы бригады вывести на юг — в Смолевичский район для продолжения активных боевых действий в помощь наступающим нашим войскам.

Мстители вновь встали в строй. Пересиливая голод и боль в ранах, сбитых и опухших ногах, бойцы лесной гвардии пошли вперед, навстречу врагу. Шли, падали от усталости, поднимались и снова шли.

Фронт неудержимо приближался к нам, и мы спешили помочь советским воинам добить врага, оккупировавшего Белоруссию. Некоторая задержка у нас произошла на шоссе Зембин — Плещеницы, забитом обозами бежавших гитлеровских частей и соединений. Подтянувшись к насыпи, наши подразделения залегли. После недолгого наблюдения разведка обнаружила разрыв во вражеской колонне. Я приказал, не теряя ни минуты, проскочить в него. Партизаны быстро переметнулись на другую сторону и скрылись в лесу.

Вскоре мы наткнулись на какое-то тыловое немецкое подразделение. Уничтожив с ходу охрану, мы стали пробираться через вражеское расположение. Здесь бойцы на ходу захватывали попадавшиеся под руки оружие, боеприпасы, ранцы, вещевые мешки и другое снаряжение. Многим посчастливилось найти аккуратно завернутые пакеты с продовольствием. Для сотен голодных ртов это были, конечно, крохи, но и они очень пригодились. Все, что нашли, было разделено поровну.

В небольшой деревушке у Цны мы встретились с отрядом Щемелева. Командир выделил нам значительную часть добытых боеприпасов и продовольствия. Только здесь мы узнали, что понесли еще одну тяжелую утрату: среди нас не оказалось командира бригады Тарунова. Наши попытки выяснить обстоятельства его гибели в то время ни к чему не привели.

Командовать бригадой товарищ Мачульский приказал мне.

На следующий день с рассветом отряд Щемелева я направил к реке Гайне с задачей занять оборону и не допустить противника на пригайнские сопки. Все же остальные силы вышедшей бригады мы с начальником штаба решили нацелить на Борисовский большак, по которому отступал враг.

— Сразу же вышлите за Гайну связных и проводников, — напутствовал я Щемелева. — Да смотрите, не сдайте врагу выгодный рубеж! Держитесь до прихода наших войск!

— Не сдадим! — отчеканил командир и бегом отправился вслед за головной ротой.

Партизаны с огромным воодушевлением шли навстречу своим советским воинам-освободителям. Теперь уже мстители пробирались не скрытно, как это было раньше. Позади остались далекие и страшные дни, когда лесные гвардейцы, не имея опыта и сил, ощупью прокладывали первые лесные партизанские тропы. Теперь они, как хозяева, смело и уверенно среди бела дня шли колонной во главе с гвардии старшим лейтенантом Щемелевым по лесу.

Голова колонны была уже далеко, но мимо нас еще минут десять шли шеренги партизан, и казалось, им не будет конца. Это была немалая сила, окрепшая и выросшая в суровых боях в лесах Белоруссии. Это была настоящая народная гвардия, по зову партии рожденная в глубоком вражеском тылу, гроза для оккупантов.

Июньская ночь пронеслась быстро. День вступал в свои права и требовал активных действий. С востока доносились грозные позывные приближающегося фронта. Черная туча дыма, охватившая полгоризонта, и беспрерывное громыхание артиллерии лучше слов говорили, что там советские воины огнем и сталью беспощадно уничтожают ненавистного врага. Нам надо было без промедления спешить на помощь фронту.

Штаб бригады расположили севернее испепеленной деревни Сухой Остров. Сюда с Борисовского большака ясно доносился скрежет танковых гусениц, надрывный стон сотен моторов. Разве можно было в такой ситуации спокойно «приходить в себя» даже после жестокой блокады? Обстановка требовала немедленных и решительных действий. Все прекрасно понимали, что сейчас каждый удар по густо отступающему врагу в его тылу был для него смертельно опасным. Наступил час расплаты с оккупантами за все их злодеяния, и они метались, как затравленные. Этим надо было воспользоваться.

В штабе накоротке собрались командиры подразделений. Было решено сделать все, чтобы оказать наибольшую помощь воинам в их продвижении вперед. Конечно, наши отряды могли бы вступить в бой с немцами сейчас же, с ходу. Но у нас для этого не было достаточно патронов. Поэтому прежде всего решили этой же ночью добыть боеприпасы. Кроме того, мы понимали, что в белорусских лесах нашим наступающим войскам очень нужны были проводники. А ведь никто лучше нас не знал все тайные ходы я выходы в этом районе. Исходя из этого, сразу после совещания подобрали лучших наших следопытов и во главе с Николаем Силичем направили навстречу фронту.

Мы весьма переживали, что не имеем радиосвязи с Большой землей. Еще в разгар блокады радист Тарасов наехал на мину. Взрывом была убита лошадь, легко контужен Тарасов и на мелкие куски разбита рация. А как нужна была радиосвязь в такой решительный момент!

Как только на землю спустились темно-синие сумерки, четыре наши штурмовые и подрывные группы направились к большаку с испытанной партизанской «артиллерией». От Сухого Острова и до самой деревни Сорское ночное небо озарилось взрывами бомб и снарядов. Среди отступавших оккупантов началась невообразимая паника. Движение на большаке застопорилось. Отдельные колонны, решив, что на дорогу прорвались преследующие их советские танки, в панике бросились на лесные дороги и тропы. А здесь они наталкивались на партизанские пули. Со стороны Зембина доносились пулеметные очереди отряда Щемелева.

Раздобыв патроны, наши отряды смело и решительно громили отходящие колонны немцев всюду, где они появлялись. Фронт быстро приближался к нам. Обезумевшие гитлеровцы метались между наступающими войсками и нами, как между молотом и наковальней, неся большие потери.

Наконец через три дня, ранним утром, свершилось то, о чем мы так долго мечтали. По большаку, подымая вихри пыли, стремительно пронеслись первые стальные богатыри тридцатьчетверки. Танки шли с десантом пехоты на броне. На этих грозных машинах мы увидели наших партизан — проводников, высланных навстречу.

— На Берлин! — радостно кричали они, размахивая над головами раздобытыми пилотками со звездой. Быстроходные танки промчались в сторону Юрова. Вслед за ними потянулись бесконечные колонны броневиков, зенитных и самоходных орудий, тягачей с пушками. Вскоре запылили автомашины с многочисленной пехотой. Мне трудно передать, какой огромной радостью были охвачены все мои боевые друзья — гвардейцы белорусских лесов. Это был наш величайший и долгожданный праздник.

Никогда так приветливо и ласково не сияло солнце. Казалось, и оно делило людскую радость избавления от фашистского ига. И в лесу было необычайно светло и празднично. Все вокруг стало роднее и ближе. Не верилось, что отныне становятся ненужными обильно политые кровью партизанские тропы.

К обеду вблизи Сухого Острова расположился крупный армейский штаб. Он с ходу включился в работу, и в деловой боевой суете никто даже не заметил наши подошедшие подразделения.

— Да, мы свою миссию, кажется, завершили, — сказал я секретарю подпольного райкома партии Георгию Демьяновичу Довгаленку. — Пойдем к начальству за новым назначением.

— Пойдем представимся, — согласился он.

Мы доложили моложавому генералу о прибытии партизанской бригады «Смерть фашизму» в его распоряжение. Он добродушно улыбнулся, крепко пожал нам руки и, распрямив свои пышные усы, сказал:

— Вы, товарищи белорусы, со своим делом отлично справились! Вы нам крепко помогли. Две реки мы с вашими проводниками проскочили без единого выстрела. От Борисова и до Логойска прошли в одну ночь и без потерь. Это большое дело, товарищи. Молодцы! Вам всем положено отдохнуть, хорошенько отоспаться и обрасти мясом. Посмотрите на себя — одни кости да кожа. Оживете, петлицы с кубарями перемените на погоны, а уж потом пожалуете к нам на помощь. Ведь до Берлина путь еще большой и нелегкий. — Генерал задумался и, еще раз окинув нас взглядом, продолжил: — Наверное, не ошибусь, если скажу, что вы пару недель куска хлеба вдоволь не ели?

— Ошиблись, товарищ генерал! Не две недели, а чуть-чуть больше… Два месяца с хвостиком, — ответил секретарь райкома.

— Да, это не шутка — два месяца с хвостиком… Представляю, каково было, — сочувственно произнес генерал.

— Рук вверх не подняли. Можно сказать, голод на пользу пошел, — полушутя ответил я. — Злее были.

— Значит, подсыпали жару фрицам!

— Подсыпали, да еще как! Но и нам доставалось… Если бы не наступление ваших войск, то остались бы в болоте навечно…

— Понимаю, друзья! Да, как говорится, соловья баснями не кормят. Сколько у вас ртов?

— Здесь около тысячи, — доложил я.

— Немало! Треба что-нибудь придумать. Если спасли от карателей, то должны спасти и от голода…

Генерал вызвал юркого майора и, указав на меня, приказал:

— Накормите всех партизан, окажите помощь больным. Командному составу выдайте обмундирование и погоны.

Майор стоял и растерянно хлопал глазами. Генерал нахмурил брови и спросил:

— Вы меня поняли?

— Погоны найдем, врачей вызовем, гимнастерок добудем, а вот накормить… Вы же знаете, товарищ генерал, что наши тылы…

— Где бы ни были наши тылы, — недовольно перебил генерал, — извольте действовать.

— Есть! — интендант щелкнул каблуками и поспешно удалился.

— У вас офицеры доморощенные или армейские? — спросил генерал.

— Сто десять армейских и, конечно, есть и доморощенные, — ответил я.

— Ого, целая армия! Позавидовать можно. Сможете передать нам десятка два хороших командиров?

— Почему же нет, — ответил секретарь райкома партии.

— Значит, договорились?

— Договорились! — подтвердил я.

Не успели мы отойти от штаба и ста метров, как услышали топот. За нами бежал офицер.

— А я сразу за пополнением, — сказал он.

Через час мы горячо распрощались с группой своих боевых товарищей.

— До встречи в Берлине! — напутствовали партизаны, провожая своих командиров.

Вскоре в расположении бригады появился юркий майор-хозяйственник с охапкой погонов.

— Вот все, чем пока могу порадовать, — виновато произнес он. — Легко приказать: накорми тысячу человек, а откуда продукты взять? Обозы где-то за тридевять земель тянутся. Дорогие товарищи, день и ночь штурмовать оборону и то легче, чем быть снабженцем… Слышали новость? — продолжал войсковой хозяйственник. — Наши взяли Минск, немцы в мешке! Движемся на запад. Спешу. Будьте здоровы!

Интендант исчез так же быстро, как и появился, а я невольно подумал, что сказал бы этот хозяйственник, если бы он узнал, что мы около 800 дней кормили больше тысячи партизан, не имея ни тылов, ни обозов.

— Минск наш! Товарищ комиссар, пошли туда Советскую власть восстанавливать! — шутили партизаны.

— В Минск! — подхватили с разных сторон.

— Нет, товарищи, пойдем пока не в Минск, а в Смолевичи. Через полчаса выступаем! — ответил я.

Вечером партизанская бригада была в Смолевичах. Ее восторженно встретили жители. Наши хозяйственники, мобилизовав всю энергию, местные и трофейные ресурсы, довольно сытно накормили всех бойцов. В полночь в наш штаб прибыл посыльный из штаба 33-й общевойсковой армии.

— Приказано срочно доставить вас в штаб. Колонна немцев идет на Смолевичи, — сказал он мне.

— Андрей! Бригаду в ружье по тревоге! Через 10—15 минут я вернусь.

Петляя меж развалин, «виллис» несся к штабу армии, располагавшемуся в поселке торфяников. В штабе пожилой генерал сразу же, без вступления начал говорить:

— На Смолевичи с юга движется колонна пехоты противника численностью примерно в 7—8 тысяч человек. Тяжелого оружия у немцев нет. Но все же если не принять срочных мер, то через 40—50 минут они займут город, перережут железную дорогу и автомагистраль. Наши части уже далеко впереди, и вернуть их сюда мы не успеем. Вся надежда на вас, товарищи партизаны! Гитлеровцев нужно любой ценой остановить, сковать и уничтожить. Выпустить их нельзя. Они могут наделать в тылу наших наступающих войск много неприятностей. Мы решили придать вам имеющихся саперов и две рации для постоянной связи. Если будет туго, вызовем авиацию. Автомашина с боеприпасами и пулеметами уже направлена в расположение вашей бригады…

Я понимал, что задача не из легких. Но раздумывать было некогда, и я ответил:

— Боевая задача будет выполнена!

Генерал облегченно вздохнул и, показывая на капитана и двух солдат, сказал:

— Вот в ваше распоряжение командир саперного батальона капитан Скворцов и два радиста.

— Чем располагаете? — на ходу спросил я капитана.

— Сорок восемь саперов, двенадцать автоматов, остальные винтовки.

— А пулеметов?

— Ни одного. Имеем еще по две гранаты на человека.

Пополнение было, конечно, не ахти каким. Быстро оценив обстановку, я приказал ему:

— Срочно выдвигайтесь на южную окраину и прикройте подступы к поселку торфяников и штабу армии. Держаться любой ценой! Мы будем от вас справа и слева. Связного пришлем. Действуйте!

Капитан скрылся в темноте, а я с радистами умчался на «виллисе». Я прикидывал, какой отряд куда лучше выдвинуть. Поселок мирно спал, ничего не подозревая. Лишь в его центре наши подразделения готовились к бою. Щелкали диски ручных пулеметов, наполняемые патронами. Весь командный состав был в сборе. Получив боевую задачу, командиры отрядов возглавили подразделения и броском устремились в указанных им направлениях.

Пешая колонна немцев двигалась с юго-востока. В районе торфоразработок она свернула на север. Оккупантам предстояло преодолеть заболоченную местность, железную дорогу, небольшие высоты, автостраду и открытое поле.

Второму отряду, как самому боеспособному, отводилась решающая роль. Он должен был нанести главный удар по врагу. За ним наступали другие отряды. Оставив позади поселок торфяников со штабом армии, отряд Щемелева бесшумно двигался вперед. Рассвет едва начал оживлять небо. Вдруг раздался надрывный крик какой-то птицы. Это был условный знак головных дозоров об опасности. Отряд остановился. Все прислушались.

— Впереди немцы! — шепотом сообщил дозорный.

Командир отряда выслушал донесение дозорных и тихо приказал:

— К бою, вперед!

Неслышно развернулась партизанская цепь и двинулась па врага. Ни единый звук не выдал тихую поступь сотен бойцов.

Враг был уже где-то рядом. Отчетливо слышалось глухое шуршание сухой корки торфяника, которую топтали тысячи ног. Доносилось бряцанье оружия. Наконец партизаны увидели врага. Это были остатки окруженных дивизий.

— Приготовиться, — пронеслась команда по цепи. Тут же хлопнул одиночный выстрел, и ракета осветила вражескую колонну. По ней шквалом хлестнули партизанские автоматы и пулеметы. Раздалось мощное «ура!», и снова грянул залп. Сотни внезапных огненных очередей буквально выкашивали ряды гитлеровцев. Оккупантов охватила сильная паника. Часть оставшихся немцев в страхе ринулась обратно. Некоторые пытались уползти в торфяные скирды. Другие бросились в сторону леса. Многие фашисты побросали оружие и сдались в плен. Больше часа партизаны добивали сопротивляющихся и вылавливали прятавшихся немцев. Многим фашистам все же удалось удрать в лес.

Утром в сопровождении партизан в Смолевичи была доставлена первая большая группа обросших, грязных, худых пленных. За ней вскоре последовало еще несколько колонн. Все население высыпало на улицу, по которой шли укрощенные звери — завоеватели. Они уже не чеканили шаг по мостовой, а едва плелись, избегая взглядов горожан. Пленных сопровождали партизаны-автоматчики.

— Васер! Васер! — обращались к конвоирам с мольбой пленные. Остановив колонну у обгорелого деревянного домика, партизаны постучали в окно. Из него высунулась женская голова с копной седых волос.

— Бабушка, вынесите ведерко с водой. Пленные пить просят.

Женщина сурово посмотрела на пленных. Ее глаза наполнились слезами, губы задрожали. Тряся головой, она с надрывом закричала:

— Знаешь ли ты, сердобольный внучек, что бабушке, как и тебе, еще и двадцати пяти лет нет? Не знаешь? Спроси этих гадов… — Она сердито ткнула пальцем-культяпкой на немцев. — Это они двадцатилетних бабушками сделали. Пусть, сволочи, пьют ту воду, которой накачивали меня, как бочку, в лагере и выливали обратно, подвесив за ноги и избивая шлангами и резиновыми палками по разбухшему животу. Почти два года они нас так поили. Смолы им кипящей в глотку, а не воды! Гони этих лютых зверей отсюда, чтобы и духа их не было! Гони извергов! Смотреть нет сил…

Окно со звоном захлопнулось. По испуганным лицам пленных было видно, что они все поняли. После непродолжительной паузы среди них поднялся невообразимый шум. То ли они оправдывались друг перед другом, то ли были потрясены видом изуродованной молодой женщины, превращенной в старуху-инвалида. Несколько пленных, обращаясь к опешившим конвоирам, твердили:

— Комрад, вир зинд золдатен. Золдатен — понимай? Нихт гестапо, нихт СС. Вир зинд нихт шульдиг[28].

Партизаны тоже видели черные дела и солдат, и гестаповцев, и эсэсовцев. Они тоже не могли забыть их злодеяний. Да и не время было разбираться.

— Заткнитесь, гады! — резко оборвал один из партизан фашистских хамелеонов. — А ну шагай!

Почти две недели бригада очищала Смолевичский район от фашистов. Из каких только щелей не приходилось их вытаскивать! Прятались они в чаще лесов, на заброшенных торфоразработках, забирались в болота. Страх перед ответом за преступления загонял их в любые дыры. Но самым страшным для них было то, что на них охотятся народные мстители — партизаны, имевшие к ним особый счет.

Подавляющее большинство фашистов сдавалось в плен и на все лады кляло своего фюрера. Чуть не каждый из них твердил, как попугай: «Гитлер капут!»

Однако попадались матерые гитлеровцы. Это были своего рода фанатики, вышколенные нацисты. Однажды подростки доставили в штаб именно такого прожженного фашиста. Они вытащили его из свинарника, превращенного жителями из-за отсутствия свиней в отхожее место. Положив нам на стол пистолет «вальтер», вихрастый паренек лет четырнадцати рапортовал:

— Товарищ командир, поймали большого фрицевского начальника. Он предлагал нам денег и хотел откупиться.

— Почему у тебя кровь под носом? — спросил я юношу.

— Ну, пошел я, значит, в отхожее место, а он как схватит меня снизу за ногу. Я и закричал… Тут он выскочил, набросился на меня и хотел закрыть мне рот. Вот и разбил нос маленько. Тогда хватанул я его за руку зубами, и он отпустил. Ну а на мой крик хлопцы быстро прибежали…

— А где же ваш фриц?

— А мы его в уборной и закрыли.

— Молодцы, ребята! — похвалил я молодых помощников.

— Давайте ведите свой трофей сюда.

Под конвоем ребят порог хаты перешагнул высокий тощий немец лет сорока в помятой и испачканной черной эсэсовской форме. На кителе болтались, слегка позванивая, кресты. На выпуклый потный лоб гитлеровца свисала прядь светлых волос. Водянистые глаза были колючими и злыми. Четко отпечатав несколько шагов, он мастерски щелкнул каблуками и, вытянув вперед правую руку, рявкнул:

— Хайль Гитлер!

Все это было до того потешно, что все мы невольно засмеялись. Затем Кисляков спокойно ответил:

— Нет, господин майор, Гитлер капут. Скоро крышка твоему ефрейтору.

Фашист обвел нас какими-то безумными глазами, затем сжался, крепко прижал руки с вытянутыми пальцами, щелкнул каблуками и, весь подергиваясь, еще громче выкрикнул:

— Нихт капут! Хайль Гитлер!

Было ясно, что перед нами матерый зверь.

Переводчик спросил у немца фамилию, но он молча стоял, выпучив мутные глаза. Когда повторили вопрос, фашист пренебрежительно улыбнулся и на приличном русском языке с некоторым акцентом сказал:

— Вы бандит, а я офицер великой Германии и буду разговаривать только с равным мне по чину русским командиром. Офицер фюрера не может иметь дело с бандитами.

Замолчав, гитлеровец вызывающе вытянул лицо.

— Ох и сволочь! — не выдержал Кисляков и бросился к наглому майору.

— Не смейте меня трогать! — на шаг отступив, бросил фашист. — На моей стороне международное право… Мы еще скоро вернемся с новым оружием фюрера, и тогда…

Не успел я удержать Кислякова, как он со всего размаха съездил фрицу по роже. От пощечины тот с грохотом рухнул на пол.

— Извините, товарищ комиссар, — брезгливо вытирая руку, сказал Андрей. — Не смог удержаться. Вот ведь как распоясался, гад этакий. Он еще и международное право вспомнил! А когда топили наших людей в крови, тысячами губили малых и старых, тогда не думали об этом праве. Ах ты, гад ползучий! — скрипнув зубами, стукнул Андрей кулачищем по столу.

Фашист, вскочив на ноги, испуганным голосом завопил:

— Буду жаловаться… Не позволю… Это разбой, я культурный человек…

— Он опять свое, — возмутился Кисляков. — Смотрите на его нашивки — ведь он разбойничал более двух лет. Видно, его фашистский бред только кулаком и можно выбить. Словами такого не проймешь.

Андрей оказался прав. В тот же день злобный гитлеровец доказал, что он относится к числу неисправимых врагов, которых надо беспощадно уничтожать. Немец сделал вид, что покорился, и фашистских приветствий больше не выкрикивал. Его, как и других пленных, направили на пересылочный пункт в Смолевичи. Сначала он просил конвоира отпустить его за золотые часы. Потом со слезами просил пожалеть его маленьких детей. Затем начал злобно ругаться и грозить расправой, когда вернется его армия. Убедившись, что все ухищрения напрасны, майор кинулся на конвоира, сбил его с ног и бросился в сторону от дороги. Но другой конвоир вовремя пустил ему пулю в спину. Какой-то пожилой пленный солдат с почерневшим от усталости и пыли лицом подошел к трупу, брезгливо толкнул его ногой и сказал конвоиру:

— Рихтиг комрад! Эр ист СС официр. Брауне пест. Эр вар геферлих фюр зи унд фюр унс[29].

В ходе ликвидации остатков группировки партизаны на опыте убедились в том, что такие, как майор СС, действительно были опасны для всех, в том числе и для самих немцев. Наши поисковые группы несколько раз находили в лесу по десять и более мертвых немецких солдат. В лесу возле Юровского озера, например, в одной из таких групп был обнаружен еще живой ефрейтор. Он рассказал, что их офицер под силой оружия заставил своих солдат выпить какой-то напиток. Когда все сделали по нескольку глотков, остаток допил он сам. Через 10—15 минут из ртов солдат повалила пена, и они извивались на земле в страшных муках. К утру все утихло, а ефрейтора рвало и мутузило до крови. При перевозке в Смолевичи ефрейтор умер.

Именно этих солдат, отравленных самими же верноподданными гитлеровского рейха, реваншисты преподносят несведущим в качестве жертв большевизма.

К концу июля наша бригада полностью покончила с остатками разбитой вражеской группировки, в которую входили 12-й, 27-й, 35-й армейские и 39-й и 41-й танковые корпуса, — всего более ста тысяч солдат и офицеров.

Видимо, в определенной мере относятся и к нашей бригаде слова руководителя операцией «Багратион» Маршала Советского Союза Г. К. Жукова:

В ночь с 19 на 20 июня славно поработали народные мстители! В документах немецких штабов указывается, что в ту ночь… все железнодорожные магистрали к фронту и перекрестные дороги в оперативном тылу группы армий «Центр» были парализованы, и отчасти на продолжительное время… Быстрая переброска срочно необходимых резервов на северном фланге группы армий «Центр» оказалась невозможна.

На основании этого многие немецкие историки и мемуаристы считают, что советское летнее наступление 1944 года было начато партизанскими соединениями.

Западногерманский историк Эрих Хессе признает, что в сражении за Белоруссию немецкая восточная армия потерпела свое крупнейшее поражение…

Мы гордимся тем, что в разгром фашистских полчищ на белорусской земле вложен и наш ратный труд. Враг повержен.

Наша бригада, взяв на заключительном этапе большое количество пленных и трофеев, завершила свою боевую деятельность. Всех огорчало лишь то, что из-за необходимости уничтожения проклятой вражеской группировки восточнее Минска мы не смогли участвовать в торжественном параде партизан на улицах освобожденного Минска.

Вот наконец и пришел день, когда бригада в последний раз выстроилась на небольшой площади в пригороде Минска. На груди партизан золотом и серебром сияли многие ордена и медали. Это была достойная награда за славные героические дела. Ярко светило солнце. Все кругом сверкало и искрилось. Только на партизанских лицах лежала печальная тень разлуки. Перед бывшими народными мстителями отныне лежали новые, неведомые пути-дороги. Смотрел я на нашу лесную гвардию и с тревогой думал о предстоящем расставании. Я был твердо уверен, что у всех хватит мужества, упорства и уменья преодолеть любые трудности. Я верил, что каждый будет высоко нести и умножать наши боевые традиции, с честью оправдает гордое, выстраданное звание — партизан.

На этом прощальном митинге бригада выстроилась тремя группами — уже с новыми путевками в жизнь. Самая большая группа направлялась в ряды Красной Армии. Вторая, поменьше — в распоряжение Смолевичского районного комитета партии. Наконец, третья во главе с Деминым уходила на строительство послевоенного первенца Белоруссии — Минского автомобильного завода. На прощание коротко вспомнили боевой путь партизан бригады «Смерть фашизму», подвели итог того, что успели сделать за эти 800 дней.

Наши лесные гвардейцы, по самым скромным подсчетам, истребили около 8 тысяч оккупантов и более двух тысяч взяли в плен, совершили 120 только крупных диверсий на железной дороге, пустили под откос 70 паровозов и около 500 вагонов с боевой техникой, боеприпасами, горючим, сожгли и подорвали свыше 800 автомашин, подбили 15 танков и бронемашин, сбили 2 и повредили 5 самолетов, парализовали важнейшую линию подземной связи гитлеровской ставки с фронтом, взорвали большой автодорожный мост через Березину, удержали плацдармы для наступающих войск на Березине. Главное же — спасли жизни многим десяткам тысяч советских людей, избавили их от душегубок, лагерей смерти и каторжной неволи.

Последний приказ по бригаде все бойцы слушали молча. Стояла необычайная тишина. По голубому небу так же бесшумно скользили большие белые облака. Оживление наступило лишь тогда, когда зачитывался параграф, в котором говорилось, что райком партии и командование решили ежегодно после победы в первое июльское воскресенье организовывать у братской могилы возле деревни Юрово встречу партизан бригады.