Паруса над волнами

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Приключения русских на Аляске ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Русские начали исследовать Алеутские острова и Аляску с 1774 года, однако постоянных поселений ни на островах, ни на американском побережье не основывали.

Только в 1781 году, поняв, что разведанные земли очень богаты, купцы Григорий Шелехов и Иван Голиков надумали завести «компанию для промыслов и торговли». Собрав деньги у «капиталистых людей» Москвы и Петербурга, Шелехов закупил материалы для кораблей и привез их в Охотск. Здесь, на реке Урак, он заложил верфь. Вскоре четыре галиота с двумястами промышленных людей отправились к американскому берегу. Так в 1784 году началась славная история Русской Америки.

Компания занималась не только скупкой мехов у местного населения. Она начала вводить на Аляске хлебопашество и огородничество, создавала школы и библиотеки, поощряла путешествия с научной целью.

Русские исследователи — Хвостов, Давыдов, Литке, Хлебников — изучали жизнь местных индейцев — тлинкитов, или колюжей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Тлинкиты были отважными охотниками и рыболовами. На лодках-долбленках они смело выходили в открытое море в поисках крупной рыбы и зверя.

Из самородной меди их мастера ковали наконечники стрел и копий и украшения. Резчики по дереву воздвигали у селений тотемные столбы высотою до двадцати метров. Из древесины тополя вырезали маски, которыми воины устрашали в бою врага.

Американцы всеми силами пытались поссорить русских с индейцами.

Спешно воздвигали военные форты, чтобы не дать продвинуться русским на юг. Потом началась дипломатическая игра. Она окончилась тем, что 3 мая 1867 года император Александр II продал русскую часть Аляски американцам за семь миллионов двести тысяч золотых долларов (это была бросовая цена — по два цента за акр!)

Русско-Американская компания прожила всего 83 года…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀

ряхлый журнал с плотными, пожелтевшими по краям страницами лежит на моем рабочем столе. Ему сто семьдесят пять лет. Неровные скорописные строчки покрывают листы старинной бумаги. Почерк тверд и округл. И все же некоторые слова разбираешь с трудом из-за торопливости написавшей их руки, из-за непривычности старой орфографии, из-за того, что некоторые строки так выцвели, что буквы не понимаешь, а угадываешь. Несколько раз я приходил в отчаянье, хотел бросить работу, но рассказ уже засосал меня, и не оторваться, не отойти от стола. Меня подстегивают вопросы: «Что дальше?», «Чем все это кончится?» И еще одно меня держит у этих листов: журнал написан рукою компанейского правителя Русской Америки коллежского советника Баранова. Самим Барановым! Его ладони лежали на этих страницах. Его голова склонялась над ними. Его мысли струйками слов стекали с пера на эту бумагу. Журнал дан мне архивом под целый десяток расписок и всего на десять дней. Разве можно остановиться, отказаться от невероятной удачи? И я упорно продираюсь через частоколы, завалы, дремучие дебри слов к последней точке.

Можно было пересказать написанное Барановым современным языком, просто и ясно. Но пропало бы время. Испарился бы аромат эпохи. Ушел бы сам Баранов. И остался бы голый пересказ, изуродованный современной стилистикой.

Вот почему я сохраняю строчки тех лет.

Только в самых неловких местах я осмеливаюсь литературно подправлять слог российско-американского правителя.

«Описано это кораблекрушение одним из прикащиков Компании, находившимся на погибшем судне. Прикащик сей, Тимофей Тараканов, разумел изрядно мореплавание и был, как говорится, мужик смышленый и прямой, но малограмотный, и потому для разумения его рассказа, я должен был несколько раз призывать бывших с ним промышленников, для изъяснения мест темных и непонятных. Повествование их весьма любопытно, и хотя при самом кораблекрушении не было показано никакого искусства или твердости, которые могли бы служить примером и были достойны подражания, но впоследствии русские показали свой дух и характер с самой выгодной стороны.

Вот что поведал о сем деле Тимофей Тараканов:

Компанейский бриг «Святой Николай», на коем я находился в звании суперкарга, состоял под начальством флотского штурмана офицерского чина Булыгина и был назначен с особыми поручениями от Главного Правителя Колоний к берегам Нового Альбиона.

29 сентября 1808 года отправились мы в путь, а около 10 октября подошли к мысу Жуан-де-Фука, лежащему в широте 48°22′. Тут безветрие продержало нас четверо суток. Потом повеял легкий западный ветерок, с которым шли мы по близости берегов к югу, и описывая оные, Клали на карту и делали о них наши замечания. На ночь обыкновенно мы от берега несколько удалялись, а днем подходили к нему весьма близко, и в это время приезжало к нам много жителей на своих лодках, так, что иногда число лодок у борта простиралось до нескольких десятков и даже до ста. Впрочем оне были не очень велики: редкие могли вместить человек десять, а в большей части в них находилось три — четыре человека. Совсем тем однако ж мы остерегались, и никак не впускали на бриг в одно время более трех были вооружены. Многие из них имели даже ружья, а у других были стрелы, сделанные из оленьего рога, железные копья и костяные рогатины, на длинных шестах насаженные; последние походили на наши сенные вилы.

Жители привозили к нам на продажу морских бобров, оленьи кожи и рыбу. За большого палтуса я им платил по нитке в четверть аршина голубых корольков и по пяти и по шести вершков такого же бисера. Но за бобров не только корольков или бисера не хотели они брать, но даже отвергали с презрением китайку и разные железные инструменты, а требовали сукна, какое они видели на камзолах наших промышленных. Но так как мы сукна не имели, то и торговля наша не состоялась.

Тихие ветры и благоприятная погода продолжались несколько дней. Наконец, не припомню которого числа, около полуночи стал дуть ровный ветер от Зюйд-Оста, который к рассвету усилился до степени жестокой бури. Капитан брига приказал закрепить все паруса, кроме совсем зарифленного грота, под которым мы лежали в дрейфе. Буря с одинаковою силою свирепствовала трое суток, из коих в последние дула от Зюйда. Потом перед рассветом вдруг утихла, и наступила тишина. Но зыбь была чрезвычайная и туман покрыл нас совершенно. Вскоре по восхождении солнца туман исчез и тогда показался нам берег не далее трех миль от нас. Мы бросили лот: глубина пятнадцать сажен. Тишина не позволяла удалиться от опасности под парусами, а зыбь мешала употребить буксир или весла. Она же прижимала нас ближе к берегу, к которому, наконец, подвинуло нас так близко, что мы простыми глазами весьма явственно могли видеть птиц, сидевших на каменьях.

Мы в это время находились, по нашему счислению, против бухты, именуемой жителями Клоукоты, южный мыс коей лежит в широте 49° и несколько минут. Американские корабли в тихие ветры часто заходят в сию бухту, но в бурю или при большом волнении такое покушение было бы сопряжено с крайнею опасностью.

Гибель брига казалась нам неизбежною, и мы ежеминутно ожидали смерти, доколе божиим милосердием не повеял северо-западный ветер, пособивший нам удалиться от берегов. Но ветер сей благоприятствовал нам шесть часов, затем превратился в ужасную бурю и заставил лечь в дрейф, убрав все паруса. После того, как буря укротилась, ветры дули с разных сторон, а мы, пользуясь оными, подавались к югу.

29 октября, при умеренном западном ветре, приблизились мы к берегу и зашли на остров Дистракшн, лежавший в широте 47°33’, обойдя по южную его сторону. Но к несчастию нашему, за островом не было удобного якорного места, и мы нашлись принужденными выйти в море. Едва успели мы удалиться от берега мили на три, вдруг сделалось тихо, и во всю ночь не было никакого ветра, отчего зыбью валило нас к берегу. А 31-го числа в два часа пополудни протащило мимо острова по северную его сторону, и приблизило к каменной гряде, находившейся не далее одной мили от твердой земли.

Командир брига штурман Булыгин, не зная, что предпринять, прибегнул к общему совету, вследствие коего стали мы держать мимо каменьев к самому берегу, с намерением зайти за оные, и пройдя их, очутились в середине надводных и скрытых под водой рифов. Тогда командир приказал положить якорь, а вскоре потом и другой. Но якоря не могли задержать судна, которое, беспрестанно дрейфуя, приближалось к берегу. Но когда брошены были остальные два якоря, оно остановилось, однако же не надолго; ибо вечером, когда стемнело, подорвало у нас два перетертые о каменья каната, а около полуночи с третьим случилось то же, и вскоре потом поднялся свежий ветер от Зюйд-Ост, которым подорвало последний канат. Теперь нам не оставалось другого средства спасти бриг и себя, как отважиться на выход в море между каменьями, Тем путем, которым мы вошли, ветер не позволял идти, и мы пустились, как говорится, куда глаза глядят. Под руководством Всемощного Провидения, к общему нашему удивлению, не взирая на чрезвычайную темноту, прошли мы столь узким проходом, что наверное ни один мореплаватель и днем не осмелился бы идти оным. Но лишь успели мы миновать опасность, как переломился у нас фока-рей. Положение наше не позволяло убрать паруса для починки рея, и мы принуждены были нести оный доколе было можно.

На рассвете ветер, дувший до сего от Зюйд-Оста, перешел к Зюйду, а вскоре потом к Зюйд-Весту — прямо на берег. Фока-рея исправить мы не смогли, и запасного не имели, а без него не было никакой возможности отлавировать от берега, к которому нас приближало весьма скоро, и наконец, в десятом часу утра 1-го ноября бросило валом на буруны, а потом на берег в широте 47°56′. И так участь брига решилась: надлежало помышлять о нашей собственной. Мало того, что мы сами могли спастись, нам должно было также спасти оружие, без которого не имели мы никаких средств сохранить свободу, а сделавшись пленными, должны были влачить в рабстве у диких жизнь, стократ ужаснейшую самой смерти. Судно наше валяло бурунами с боку на бок страшным образом, и оно в пол-трюма наполнилось уже водою. Мы с оружием в руках выжидали время. Когда находил большой вал, ударял в судно и, рассыпавшись, опять сливался с берегов, тогда мы бросались с борта и выбегали на берег за пределы воды. Там принимали от своих товарищей, оставшихся на бриге, ружья и амуницию.

К великому нашему счастию случилось, что мы стали на мель при отливе и на мягком грунте, ибо хотя все члены судна расшатало и оно наполнилось водою, но уцелело, и по сбытии воды осталось на суше.

Мы тотчас сняли с него пушки, порох и разные другие, нужные нам вещи. Потом перечистили огнестрельное оружие и приготовили заряды, чтобы быть в состоянии отразить нападение диких, которых теперь страшились более всего на свете. Наконец поставили из парусов две палатки в расстоянии сажен семи одна от другой. Меньшую из них Николай Исакович Булыгин и я назначили для себя. Сделав это, развели большой огонь, обогрелись и обсушились.

Едва успели мы кончить эти первые наши занятия, как появилось множество здешних жителей, которые, усмотрев нас, тотчас к нам приблизились.

Между тем штурман, взяв с собою четырех промышленников, отправился на бриг, с намерением спустить стеньги и реи и снять с него верхнюю оснастку, чтоб при большой воде менее его валяло.

В предосторожность они взяли с собой горящий фитиль, ибо на судне оставалось еще несколько пушек. Сам командир, стоя подле брига, распоряжал работами, а мне приказал наблюдать за движениями и поступками диких. Около нашего табора поставили мы в приличных местах караул и часовых.

В нашей палатке сидела супруга Булыгина Анна Петровна, один кадьякский алеут, женщина того же народа, я и двое здешних жителей, вошедших к нам без приглашения. Один из них, молодой человек, называвший себя тоёном (вождем), приглашал меня посмотреть его жилище, отстоявшее недалеко от нас. Я согласился было идти, но товарищи мои, подозревая вероломство, меня удержали. Я старался всеми способами внушить вождю миролюбие, и уговаривал его нас не обижать и не выводить из терпения. Он обещался поступать с нами по-дружески и вселить то же расположение к нам в своих единоземцев.

Меж тем два раза уже приходили мне сказывать, что колюжи, как мы звали здешних, растаскивают вещи. Я уговаривал своих людей сколько возможно стараться не начинать ссоры. В то же время сказал я вождю о неблагонамеренных поступках его подчиненных и просил его приказать им оставить нас в покое. Но как мы не очень хорошо понимали друг друга, то разговоры наши были весьма продолжительны, и пока я с ним рассуждал и вел переговоры, дело уже дошло до расправы.

Наши стали гнать диких прочь от табора, а они начали бросать в наших каменьями. Промышленные открыли огонь по колюжам. Я бросился из палатки, но меня встретили копьем и ранили в грудь. Воротясь, я схватил ружье, и выбежав, увидел ранившего меня. Он стоял за палаткой и держал в левой руке копье, а в правой камень, который так сильно бросил мне в голову, что я не мог на ногах устоять, и присел на колоду. Потом выстрелил поверх врага моего мертвого на землю. Вскоре после того колюжи ударились в бегство. При сем случае успели они и командира нашего ранить копьем в спину, а камнем в ухо. Впрочем, кроме четверых, бывших на судне, все до одного человека потерпели от каменьев более или менее. Из неприятелей убито было трое, из коих одного они утащили, а сколько раненых, не знаю.

В добычу нам досталось много оставленных на месте сражения копий, плащей, шляп и прочего.

На ночь одна смена заняла кругом табора караул, а другие, собравшись в палатку, оплакивали горькую свою участь. Поутру ходили мы осматривать окрестность и выбирали место, где можно было бы нам расположиться зимовать и обезопасить себя укреплениями. Но нашли, что берег здесь был неблагоприятный, весь покрыт дремучим лесом и столь низок, что большими водами его заливало.

Начальник, собрав всех нас, открыл нам свое намерение следую щей речью: «Господа! По предписаниям, данным мне от Главного Правителя, я знаю, что в непродолжительном времени должен прийти к здешним берегам компанейский корабль «Кадьяк» и именно в гавань, отстоящую не далее шестидесяти пяти миль от места, где мы находимся теперь. Между сими двумя местами на карте не означено ни бухт, ни заливов, ни одной реки, а потому мы весьма скоро можем достигнуть помянутой гавани. Вы сами видите, что здесь, не подвергая себя очевидной и почти верной гибели, нам оставаться нет никакой возможности: колюжи весьма легко могут истребить всех нас. Если же мы немедленно тронемся с места, то они останутся здесь грабить судно и делить наживу, и верно за нами не погонятся, потому что не будут иметь в том никакой нужды». На это мы все единогласно отвечали: «В воле вашей, мы из повиновения не выходим».

Итак, взяв с собою на каждого человека по два ружья и по одному пистолету, полные сумы патронов, три бочонка пороху и небольшое число съестных припасов, выступили мы в поход. Что принадлежит до оставшегося оружия, то пушки мы заклепали, у ружей и пистолетов переломав замки, побросали их в воду, остальной порох копья, топоры и все железные вещи также бросили в море.

Поход наш начался переездом через реку на своем ялике; потом прошли мы лесом три мили, и вечером за темнотою, расположились ночевать. Ночь провели покойно под охранением четырех часовых.

Поутру вышли мы из леса на морской берег, отдохнули и, перечистив оружие, пошли далее. Часу во втором пополудни догнали нас двое колюжей. Один из них был тот самый вождь, который видел нас в палатке при начале ссоры. На вопрос, что им надобно, отвечали они, что пришли нарочно показать нам дорогу, ибо идучи берегом мы встретим много излучин и непроходимые утесы, но лесом есть хорошая, прямая дорога, которую они нам показали и советовали идти по ней, а сами хотели удалиться. Тогда я просил их подождать и посмотреть действие нашего оружия. Сделав кружок на доске, я выстрелил в нее из винтовки в расстоянии сажен тридцати и пробил доску насквозь. Сим способом я желал им показать опасность, какой они подвергнутся, если вздумают нападать на нас. Колюжи, осмотрев пробоину и измерив расстояние, оставили нас, а мы пошли далее своим путем и расположились ночевать в лесу под утесом, где случайно попалась нам на глаза пещера.

Ночью свирепствовала жестокая буря с дождем и снегом. Поутру ветер утих, но дурная погода продолжалась и заставила нас передневать в пещере. В течение дня падали с утеса подле нас каменья. Сначала мы никак не могли постигнуть сему причины, но после узнали, что неприятели наши, колюжи, скатывали их на нас. Мы видели, как из них три человека пробежали мимо нас вперед по тому пути, по которому нам идти надлежало.

Следующего утра, при ясной, весьма хорошей погоде отправились мы в дорогу и около полудня достигли небольшой, довольно глубокой речки, вдоль коей вверх была пробита тропинка, по которой пошли мы в надежде сыскать брод, и вечером подошли к одному большому шалашу. В нем не было ни одного человека, но висело много вяленой рыбы кижуч (сим именем в Камчатке и Америке называется особый род лососей). Подле разведен был костер, а в реке против шалаша находился для рыбной ловли закол. Мы взяли тут двадцать пять сушеных рыб и повесили на дверях сажени три бисеру и несколько корольков, зная, что вещи эти у здешних людей в большом уважении. Учинив таким образом заочную плату за рыбу, отошли мы от шалаша в леб сажен на сто и расположились ночевать.

Когда поутру мы готовы были выступить, тогда увидели, что нас окружили колюжи, вооруженные копьями, рогатинами и стрелами. Я пошел вперед, и не желая никого из них убить, ни ранить, выстрелил из ружья вверх. Гром выстрела и свист пули произвели желанное действие: колюжи, рассеявшись, спрятались между деревьями, а мы пошли в путь. Боже мой! Кто поверит, чтоб на лице земли мог существовать такой лютый, варварский народ, как тот, между которым мы теперь находились! Не взирая на то, что кроме небольшого числа оружия, мы оставили сим колюжам наше судно со всем грузом, они ограбили его и сожгли, и не быв еще сим довольны, преследовали нас, чтобы лишить жизни, которая для них не могла быть ни вредна, ни опасна..

Таким образом до 7-го ноября, мы, можно сказать, отступали от диких, которые, преследуя нас, выжидали благоприятного случая сделать на нас решительное нападение; между тем временно производили над нами поиски. Но поутру сего числа встретили мы трех мужчин и одну женщину, которые, снабдив нас вяленою рыбою, начали поносить то поколение, от которого мы столько потерпели, и хвалить свое собственное. Люди сии последовали за нами, и мы все вместе, уже поздно вечером, пришли к устью небольшой реки, на другой стороне коей находилось их жилище, состоявшее из шести больших хижин. Мы просили у них лодок для переправы за реку, а они советовали нам подождать прилива, говоря, что в малую воду переезжать через реку неудобно, и что с прибылою водою они перевезут нас ночью. Но мы в темноте ехать с ними не согласились, а потому, отойдя назад около версты, переночевали.

Рано поутру, возвратясь к устью реки, требовали мы перевоза. Колюжей тогда сидело подле своих хижин около двухсот человек. Они не отвечали нам ни слова. Подождав несколько минут, пошли мы вверх по реке, чтобы сыскать удобное место для переправы. Колюжи, увидев наше намерение, тотчас отправили к нам лодку с двумя нагими гребцами. Лодка эта могла поднять человек десять и потому просили мы их прислать другую, чтобы нам всем можно было переехать вдруг. Они исполнили наше желание: прислали другую лодку, но такую, в которую никак не могло поместиться более четырех человек: в ней приехала та самая женщина, которая вместе с тремя мужчинами встретила нас на дороге. В ее лодку сели госпожа Булыгина, одна кадьякская островитянка, малолетний ученик Котельников и один алеут, а в большую поместилось десять человек самых отважных и проворных промышленников. Все же прочие остались на берегу.

Когда большая лодка достигла середины реки, бывшие в ней колюжи, выдернув пробки, на дне ее воткнутые в нарочно сделанные дыры, бросились в воду и поплыли к берегу, а лодку понесло мимо хижин, откуда колюжи, закричав страшным образом, начали бросать в наших копья и стрелы. К счастию, скоро подхватило ее отраженное течение и принесло к берегу на нашу сторону, прежде нежели успела она наполниться водою и потонуть. Таким образом, по благости Божьей, спаслись они чудесным образом, однако ж все были переранены и двое — Собачников и Петухов — весьма опасно. Находившиеся же в малой лодке взяты были в плен.

Колюжи, заключив, что бывшие в лодке ружья должны быть подмочены и к действию не годятся, немедленно переехали на нашу сторону, будучи вооружены копьями, стрелами и даже ружьями. Мы же, видя злодейский их умысел, укрепились наскоро, как смогли. Дикие, став в строй от занятого нами места в расстоянии около сорока сажен, начали бросать в нас стрелы и один раз сделали ружейный выстрел. Мы имели еще несколько сухих ружей, которыми отражали неприятеля в продолжение около часа, и не прежде обратили его в бегство, как переранив многих из его ратников и положив двоих на месте. С нашей стороны один Собачников был смертельно ранен стрелою, которой обломок остался у него в животе. Он никак не в силах был идти с нами, а мы ни под каким видом не хотели его оставить на жертву варварам, и потому понесли с собою на руках.

Когда мы прошли с версту от места сражения, раненый наш товарищ, чувствуя нестерпимую боль и скорое приближение смерти, просил нас оставить его умереть в тишине лесов, и советовал скорее удалиться от диких, которые конечно соберут новые силы и будут нас преследовать. Простившись с несчастным нашим другом и оплакав горькую его участь, мы оставили его уже при последних минутах жизни, и пошли в путь, а для ночлега избрали удобное место в горах, покрытых лесом.

Опасность, в коей мы находились в продолжение дня, страх и беспрестанная забота о сохранении жизни не оставляли нам времени на размышление. Но теперь ночью, на досуге, первая наша мысль обратилась на чрезвычайное многолюдство диких. Мы не могли понять, как помещалось более двухсот человек в шести хижинах.

После мы уже узнали, что они из разных мест собрались нарочно для нападения на нас. Более пятидесяти человек в числе их находилось из того народа, который нападал на нас при кораблекрушении, и многие были даже с мыса Гревиля.

Гибельное наше положение приводило нас в ужас и отчаянье. Но более всех страдал наш несчастный командир, лишившись супруги, которую он любил более самого себя и не зная ничего о ее участи в руках варваров.

9-го, 10-го и 11-го чисел шел проливной дождь. Не зная сами, куда шли, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от колюжей, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бесполезны. Голод изнурил нас совершенно. Мы не находили ни грибов, ни других диких произведений и принуждены были питаться древесными губками. Но губок было весьма немного. Тогда мы решились опять подойти к прежней реке, на берегу коей увидели две хижины. Но как погода тогда была чрезвычайно мокрая, то мы, опасаясь встретить тут большое число диких, отошли от берега в лес верст на пять, поставили шалаши и ночевали.

12- го числа мы не имели уже ни куска пищи и решились заколоть постоянного нашего друга, неизменного стража, верную собаку, и мясо разделили на всех поровну. В это злополучное время Булыгин, собрав нас всех, сказал:

— Братцы! Мне в таких бедствиях прежде быть не случалось, и теперь почти ума своего лишаюсь, и управлять вами более не в силах. Я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами, и сам из послушания его выходить не буду. Сверх того, если вам угодно, выбирайте из товарищей кого хотите!

Однако ж все единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича. Тогда он, написав карандашом о возведении меня на степень начальника бумагу, сам первый скрепил ее своею рукою, а ему последовали и все другие, кто умел писать.

13- го ноября шел сильный дождь, заставивший нас целый день пробыть на месте. Мы съели остаток собачьего мяса и не имея более пищи, согласились на другой день напасть на две виденные нами хижины. 14-го числа погода нам благоприятствовала: день был ясный. Подкравшись к хижинам и окружив оные, мы закричали, чтоб все находившиеся вышли вон, но нашли только одного мальчишку лет тринадцати, который знаками показал нам, что люди все, испугавшись наших следов, переправились за реку. Взяв здесь на каждого из нас по двадцати пяти рыб в связках, пошли мы на прежний свой стан. Но едва успели отойти с версту от хижин, как увидели бегущего за нами дикого, который кричал что-то для нас непонятное. Боясь, чтоб он не открыл места нашего убежища, мы прицелились в него ружьями и тем заставили его от нас удалиться.

На пути нашем в овраге находилась речка, у которой товарищи мои с моего согласия расположились отдыхать и завтракать, а я с промышленником Овчинниковым и с одним алеутом в это время вздумал подняться на близлежащую гору, чтобы осмотреть окружные места. Овчинников поднялся первый, и лишь ступил на самую вершину горы, как я увидел, что он был поражен стрелою в спину. Я тотчас закричал следовавшему за ним алеуту выдернуть у него из спины стрелу, но в эту самую минуту и его ранили. Тогда я, оборотись, увидел на горе против нас за речкою множество колюжей, а сверх того человек двадцать бежавших, чтоб отрезать нас троих от наших товарищей. Между тем стрелы сыпались на нас, как град. Я тотчас выстрелил по ним из винтовки и ранил одного в ногу. Тогда дикие, подхватив его на плечи, ударились бежать, а мы, соединившись с товарищами своими, достигли благополучно ночлега, где осмотрели раненых и нашли, что раны их были не опасны. На сем месте, для восстановления сил своих пищею и для отдохновения раненых, пробыли мы двое суток.

Здесь мы изобрели и утвердили новый план нашим действиям. Время года не позволяло нам уже достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку, и для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весною уже действовать, смотря по обстоятельствам. После сего достигнув реки, шли мы беспрестанно вверх по ней, а удалялись в горы тогда только, когда встречали непроходимую чащу или утесы, но вскоре опять выходили к ее берегам.

Ненастные погоды, почти беспрерывно продолжавшиеся, много препятствовали успеху нашего путешествия. Мы подавались вперед весьма медленно. К счастию, нередко попадались нам жители, ездившие по реке на лодках. Некоторые из них по приглашению нашему приставали к берегу и продавали нам рыбу за бисер, пуговицы и другие мелочи.

В несколько дней мы прошли довольно большое расстояние по излучинам реки, но взяв оное по прямой черте, не более, как верст двадцать, и наконец вдруг очутились подле самых дверей двух хижин. Мы спросили продажной рыбы и получили весьма малое количество: жители отзывались, что более не имеют, и этот недостаток приписывали большой воде, покрывавшей заколы, через кои рыба уходит.

Крайность заставила нас прибегнуть к насильственным мерам, которые, впрочем, совесть наша совершенно оправдывала: жители довели нас до последней степени человеческого злополучия, следовательно мы имели полное право не только силою взять необходимое для нашего существования от их единоземцев, но даже и мстить им, а потому с нашей стороны и то может почесться уже великодушием, что мы не хотели сделать им никакого вреда. И так грозными, повелительными голосами приказали мы обитателям немедленно вынести к нам всю рыбу, у них бывшую. Требование наше тотчас было исполнено, и мы взяли на каждого из нас рыбы по связке в подъем человека, да два мешка, сделанные из тюленьих кож, с икрою. За все это заплатили бисером и корольками, и как оказалось, к совершенному их удовольствию.

Потом выпросив у них двух человек пособить нам донести запас до первого ночлега, мы пошли в путь, и отойдя версты две, расположились ночевать. Колюжам за труды дали мы по бумажному платку и отпустили их.

На другой день поутру прибыли в нашу ставку двое колюжей и очень смело вошли в шалаш. Один из них был хозяином хижины, где мы взяли рыбу, а другой незнакомый. Они принесли на продажу пузырь китового жира. Потолковав с нами кое о чем, незнакомый спросил у нас, не хотим ли мы выкупить у его соотечественников нашу женщину Анну, разумея под сим именем госпожу Булыгину. Предложение это всех нас удивило и обрадовало, а Булыгин, услышав эти слова, вне себя был от радости. Мы тотчас открыли переговоры о выкупе. Булыгин предложил ему последнюю шинель за супругу. К шинели я прибавил свой новый китайчатый халат. Все прочие товарищи, не исключая даже алеутов, также прибавляли что-нибудь: кто камзол, а кто шаровары, и наконец из сих вещей составилась порядочная груда. Но дикий уверял, что землякам его этого мало и требовал в прибавок четырех ружей. Мы прямо ему не отказали, но объявили, что прежде заключения условия, хотим видеть Анну Петровну. Дикий обещал доставить нам это удовольствие и тотчас отправился. Вскоре соотечественники его привели ее на другой берег реки, прямо против нас. Мы просили привести на нашу сторону, тогда они, посадив ее в лодку с двумя человеками, и подвезя к нашему берегу на расстояние сажен пятнадцати или двадцати, остановились и начали с нами переговариваться. Я не в силах изобразить того положения, в каком находилась несчастная чета при сем свидании… Она старалась успокоить своего супруга и уверяла нас, что ее содержат хорошо, обходятся с нею человеколюбиво, что взятые вместе с нею люди живы и находятся теперь при устье реки. Поговорив с нею, мы стали рассуждать с дикими о выкупе и предлагали за нее все прежние вещи и в прибавок одно испорченное ружье. Но они стояли на своем и хотели непременно получить четыре ружья. Когда же увидели, что мы решительно на их требование ничего не отвечаем, то увезли ее немедленно за реку.

В это время Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказывал, чтоб я велел отдать требуемый дикими выкуп, но я ему представил, что у нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека, что мы не имеем никаких инструментов для починки оных, и что в ружьях состоит единственное наше спасение, следовательно лишиться такого значительного числа ружей крайне неблагоразумно, а если взять еще в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение его приказания совершенно нас погубит, и потому я просил его извинить меня, что в сем случае осмеливаюсь его ослушаться. Но он не хотел уважать моих доводов, а старался убедить других согласиться на его желание. Тогда я сказал твердо и решительно моим товарищам, что если они согласятся отдать колюжам хоть одно годное ружье, то я им не товарищ и тотчас последую за дикими. На это все до одного человека в голос отвечали, что покуда живы, с ружьями ни за что не расстанутся., Что нам было делать? Жизнь и свобода человека ему милее всего на свете, и мы хотели сохранить их: в том суди нас бог…

После этого горестного происшествия шли мы несколько дней ьверх по реке и часто видели ходившие по оной лодки. Из сего заключили, что вверху реки долженствовало быть не в дальнем расстоянии селение, которого нам достичь хотелось. Но выпавший 10 декабря снег уничтожил наше намерение. Снег не сходил, а оттого мы никак не могли продолжать путь. Теперь надлежало пещись, как бы провести зиму лучше и прокормиться. На сей конец я велел при реке расчистить место и рубить лес для построения избы. А между тем мы жили в шалашах. Забота о доставлении себе пищи беспокоила нас более всего. Пока мы устраивали свое жилье, однажды под вечер приехала лодка с тремя человеками, из них один молодой, проворный малый, показался нам сыном какого-нибудь вождя, в чем мы и не ошиблись. На вопрос наш о их жилище, он нам сказал, что оно находится от нас весьма близко. Мы спросили, не возьмут ли они с собою одного из наших людей, который купит у них рыбы, а они бы его к нам опять доставили. На это предложение они тотчас с радостью согласились и начали чрезвычайно торопиться к отъезду. Они без сомнения радовались, что имеют прекрасный случай захватить в плен так легко еще одного из нас, Из наших промышленников Курмачев был готов ехать с ними, но когда они приглашали, чтоб он скорее садился в лодку, мы потребовали, чтоб они вместо него оставили у нас аманата (заложника). Это им крайне не понравилось, но делать было нечего, желание наше надлежало исполнить. Дикого мы строго караулили во всю ночь, а на другой день освободили, когда привезли Курмачева. Он приехал однако ж с голыми руками: колюжи ничего ему не дали и не продали. Жилище их состояло в одной хижине, в которой Курмачев видел шестерых мужчин, кроме троих к нам приезжавших, и двух женщин.

Дикари нас обманули. За то мы положили переведаться с ними иначе: посадив под караул гостей своих, мы отправили на их лодке к хижине с ружьями шесть человек, которые, взяв у них всю рыбу, вечером привезли домой. Тогда мы задержанных отпустили, одарив их чем могли. Вскоре за сим один старик привез к нам в лодке девяносто кижучей и продал за медные пуговицы.

Через несколько дней поспела наша изба и мы перебрались на новоселье. Она была квадратная с будками по углам для часовых. Вскоре потом посетил нас тот же молодой сын вождя, с которым мы имели дело. Мы опять спрашивали у него продажной рыбы, но получили грубый отказ, за что посадили его под караул и объявили, что не дадим ему свободы, доколе он не доставит нам на зиму нужного количества рыбы. Мы требовали от него четырехсот лососей и десяти пузырей икры, отметив ему количество это черточками на палке. Узнав, в чем состоит наше требование, он немедленно отправил своих товарищей, а куда, нам было неизвестно. После того, в продолжение недели, приезжали они к нему два раза и говорили между собою потихоньку. Когда они были во второй раз, аманат наш стал просить, чтоб пропустили вниз по реке лодки его с людьми. Мы на это охотно согласились, и через полчаса потом спустилось мимо нас тринадцать лодок, на которых было обоего пола до семидесяти человек. Люди сии вскоре возвратились и доставили нам требуемое количество рыбы и икры, а сверх того выпросили мы у них одну лодку, способную поднять до шести человек. Тогда мы отпустили задержанного молодого человека, подарив ему испортившееся ружье, суконный плащ, ситцевое одеяло и китайчатую рубаху.

Имея теперь свою лодку, мы часто отправляли ее с вооруженными людьми вверх по реке за рыбою, которую находили в разных хижинах и брали по праву сильного.

Однажды, когда лодка наша была в отсутствии, мы задержали до ее возвращения партию диких, ехавших вверх рекою, объявив им, что у нас там есть люди и мы боимся, чтоб они не сделали им какого-либо вреда. По возвращении лодки мы их отпускали, но дикие уже не хотели ехать вверх, сказав, что теперь им там нечего делать, ибо они видят, что вся их рыба находится в нашей лодке. При сем случае я изъяснил им, что так как они сами загнали нас сюда и принудили здесь зимовать, то мы считаем за справедливое присвоить себе все, что есть вверху реки, а им предоставляем право пользоваться низом ее и даем честное слово, что внизу по реке ничем вредить им не будем, и даже лодки посылать не станем. Равным образом и они не должны мешать нашему плаванию и действиям вверху по ней, иначе поступим с ними неприятельски. Колюжи нас оставили. А мы, решив сию важную дипломатическую статью, на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод, и в продолжение уже всей зимы жили покойно и имели изобилие в пище.

Целую зиму занимались мы составлением плана будущим нашим действиям. Я предложил, а товарищи мои приняли и утвердили построить другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно, а потом оставив лодки, идти в горы, и склоняясь к югу, выйти на реку Колумбию, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими мы должны иметь здесь дело. К сему, впрочем весьма трудному в исполнении предначертанию, побудила нас совершенная крайность. Мы знали, что дикие при устье реки собирали большие силы с намерением делать нам всевозможные препятствия в нашем трудном пути вдоль морского берега, и производить беспрестанные над нами поиски. Мы приготовили лодки и ожидали только наступления теплых дней, вдруг повстречалось с нами неожиданное происшествие, совершенно уничтожившее прежние наши намерения.

Булыгин объявил, что желает опять принять начальство над нами, и стал входить в распоряжения по команде. Я без малейшего прекословия возвратил ему право, и был очень доволен, что избавился заботы и беспокойств, сопряженных с должностью начальника, в столь критическом положении.

8 февраля 1809 года, оставив наше жилище и в нем не малое количество рыбы, пустились мы вниз по реке, и остановились на том самом месте, где в прошлом году колюжи предлагали нам выкупить госпожу Булыгину. Мы видели цель нашего начальника и к чему дело клонилось. Но уважая его страдания и жалостное положение супруги его, решились лучше подвергнуть себя опасности, чем сопротивлением довести его до отчаянья.

Здесь посетил нас один старик и подарил нам ишкат пареных квасных кореньев (ишкат — из прутьев сплетенная корзинка столь плотная, что не пропускает воды; а квасными кореньями называется растение пупыря, потому что промышленные делают из них кислый напиток, подобный квасу). Он любопытствовал знать, куда мы едем, и услышав ответ наш: к устью реки, хотел выведать, куда пойдем оттуда. Но этого мы и сами не знали. Старик был очень услужлив, а с какой целью, это другое дело. Увидев, что наш огонь заливает сильным дождем, он нас оставил и вскоре возвратился с двумя широкими досками, которыми мы могли прикрыть костер от дождя и ветра. За это дали ему платок и шапку. Потом вызвался он ехать с нами до устья реки, чтобы служить нам путеводителем и предохранить наши лодки от наносного леса. Мы приняли его услуги и были ими очень довольны: он ехал впереди и показывал нам безопасный путь, а где было много дерев, садился в наши лодки и препровождал нас с великою осторожностью. Таким образом, продолжая наше плаванье, приехали мы к небольшому острову. Тогда проводник вдруг остановился и советовал нам пристать к берегу, а сам поехал на островок, на котором вскоре увидели мы несколько человек в суетах и тревоге бегавших взад и вперед с луками и стрелами. Старик между тем отвалив, вскоре к нам возвратился и известил нас, что на острове собралось много людей, которые хотят бросать в нас стрелы и копья, коль скоро мы поедем мимо их, а потому он взялся проводить нас другим, весьма узким проходом, и исправно сдержал свое слово.

Достигнув устья реки, остановились мы против селения диких на противоположном берегу, где поставили шалаш и лодки свои вытащили на берег, а провожавшему нас старику подарили рубашку и шейный платок. Сверх того наградили мы его медалью, нарочно на сей случай из олова вылитою: на одной стороне изобразили мы кое-как орла, означающего Россию, а на другой год, месяц и число, когда этот дикий по имени Лютлюлюк получил ее: мы велели ему носить ее на шее.

На другой день поутру приехало к нам из-за реки множество людей. В числе их находились две женщины, одна из них была та самая плутовка, которая участвовала в обманывании нас на дороге и перевозила госпожу Булыгину и других троих через реку, когда дикие захватили их в плен. Схватив тотчас эту женщину и одного молодого мужчину, мы посадили их в колодки, объявив тогда же их единоземцам, что не освободим их, доколе не возвратят наших пленных. Вскоре после сего происшествия явился к нам муж задержанной женщины. Он уверял нас, что наших людей здесь нет, ибо они достались по жребью другому племени, но что он нарочно за ними пойдет, и через четыре дня возвратит нам всех их, если только мы дадим ему обещание, что не умертвим жены его.

Начальник наш, слышав сии уверения, был вне себя от радости, и мы тотчас решились провести здесь несколько дней. Но как занятое нами место было очень низко и при крепком ветре в ночь его затопило, то мы, удалясь на гору в расстоянии от берега около версты, там укрепились. Спустя восемь дней после переговора о размене пленных, прибыло на берег около пятидесяти человек колюжей. Расположившись на противном берегу, они хотели открыть с нами переговоры. Я с некоторыми из своих товарищей тотчас спустился к берегу. Дикие были под предводительством одного пожилого человека в куртке и панталонах и в пуховой шляпе. Между ними, к великой нашей радости, увидели мы свою Анну Петровну. После первых взаимных приветствий, госпожа Булыгина объявила, что задержанная нами женщина — родная сестра вождя по-европейски одетого, что как она, так и брат ее люди весьма добрые, оказали ей большие услуги и обходятся с нею очень хорошо, а потому требовала, чтобы мы освободили немедленно эту женщину. Когда же я ей сказал, что супруг ее желает освободить пленных не иначе, как в размен на нее, тогда госпожа Булыгина дала нам ответ, поразивший всех нас как громом, и которому мы несколько минут не верили, приняв за сновиденье. Мы с ужасом, горестью и досадою слушали, когда она решительно сказала, что будучи теперь довольна своим состоянием, не хочет быть вместе с нами, и советует нам добровольно отдаться в руки того народа, у которого находится она. Что вождь — человек прямой и добродетельный, известен по всему здешнему берегу и верно освободит и отправит нас на два европейские корабля, находящиеся в это время в проливе Жуан-де-Фука. О троих, плененных вместе с нею, она объявила, что Котельников достался народу, живущему на мысе Гревилле, Яков, у того поколения, на берегах коего разбилось наше судно, а Марья у здешнего племени, на устье реки.

Я не знал, как сказать Булыгину, страстно любившему свою супругу, о таком ее ответе и намерении. Тщетно уговаривал я ее опомниться и пожалеть о несчастном своем муже, которому она была всем обязана. Долго я колебался, но делать нечего: таить правду было нельзя, надлежало все открыть злополучному нашему начальнику и сразить его! Выслушав меня, он, казалось, не верил моим словам, и полагал, что я шучу. Но подумав несколько, вдруг пришел в совершенное бешенство, схватил ружье и побежал к берегу, с намерением застрелить свою супругу. Однако ж пройдя несколько шагов остановился, заплакал и приказал мне одному идти и уговаривать ее, и даже погрозить, что он ее застрелит. Я исполнил приказание моего несчастного начальника, но успеха не было: жена его решилась остаться с дикими. «Я смерти не боюсь, сказала она. Для меня лучше умереть, нежели скитаться с вами по лесам, где, может быть, попадемся мы к народу лютому и варварскому. А теперь я живу с людьми добрыми и человеколюбивыми. Скажи моему мужу, что я угрозы его презираю».

Булыгин выслушал меня терпеливо, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти. Наконец вдруг упал на землю, как мертвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, он стал горько плакать и не говорил с нами ни слова, а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за его любовь и привязанность ему изменила и презрела его, не помнил уже сам что делал, и даже желал умереть. За что же мы должны были погибать? Рассуждая таким образом, я представил Булыгину и всем нашим товарищам, что если Анна Петровна, будучи сама россиянка, хвалит сей народ, то неужели она к тому научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями, и сражаясь с дикими, изнурить себя, и наконец попасться к какому-нибудь зверскому поколений). Булыгин молчал, а все прочие опровергли мое мнение и не хотели со мною согласиться. Тогда я им сказал, что уговаривать их более не смею, но сам решился поступить, как предлагал, и отдамся на волю диких. В это время и начальник наш объявил свое мнение: он был во всем согласен со мною, а товарищи наши просили позволения подумать. Таким образом кончились в тот день переговоры. Дикие удалились к устью реки, а мы остались ночевать на горе.

Поутру дикие опять явились на прежнем месте и снова стали просить об освобождении их пленных. Тогда я объявил вождю, что из нашего общества пять человек (штурман, Тараканов, Овчинников и два алеута), считая их людьми честными и добродетельными, решились им покориться, в надежде, что они нам никакого зла не сделают, а на первом корабле позволят отправиться в свое отечество, Вождь уверял нас, что мы в предприятии своем не раскаемся, и уговаривал остальных последовать нашему примеру. Но они упорно стояли на своем, и выпустив из-под караула диких, простились с нами со слезами и по-братски. Мы отдались диким, и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте.

На другой день достигли мы Кунищатского (имя одного племени, недалеко от мыса Жуан-де-Фука) селения, где хозяин мой, коему я достался, вышеупомянутый вождь по имени Ютрамаки, в эту зиму имел свое пребывание. Булыгин достался тому же хозяину, но по собственному желанию перешел к другому, которому принадлежала его супруга. Овчинников и алеуты также попались в разные руки. Что принадлежит до прочих наших товарищей, то они того же числа, как с нами расстались, вздумали переехать на остров Дистракшн, но на сем переезде нашли на камень, разбили свою лодку, подмочили весь порох, и сами едва спаслись. Лишась единственной своей обороны — пороха, хотели они нас догнать и отдаться кунищатскому поколению, но не зная дороги, встретили при переправе через одну реку другой народ. Дикие эти на них напали и всех взяли в плен, а потом некоторых продали кунищатам, а других оставили у себя.

Хозяин мой, пробыв около месяца у кунищат, вздумал переехать в свое собственное жилище, находящееся на самом мысе Жуан-де-Фука. Но прежде своего отправления выкупил Булыгина, дав ему обещание выкупить вскоре и супругу его, которая уже теперь получила от своего мужа прощение и жила с ним вместе. Переехав на новоселье, мы жили с Булыгиным у своего хозяина очень покойно. Он обходился с нами ласково и содержал нас хорошо, доколе не случилась ссора между ним и прежним хозяином Булыгина. Последний прислал назад данный за Николая Исаковича выкуп, состоявший в одной девке и двух саженях сукна, и требовал возвращения своего пленника. Но Ютрамаки на это не соглашался. Наконец Булыгин объявил ему, что по любви к жене своей непременно желает быть вместе с нею, и просил продать его прежнему хозяину. Желание его было исполнено, но после того дикие беспрестанно нас из рук в руки то продавали, то меняли, или по родству и дружбе уступали друг другу и дарили. Николай Исакович со своею Анною Петровной имели самую горькую участь: иногда их соединяли, а иногда опять разделяли, и они находились в беспрестанном страхе увидеть себя разлученными навеки. Наконец смерть прекратила бедствия злополучной четы: госпожа Булыгина скончалась в августе 1809 года, живя врозь со своим супругом, а он, узнавши о ее смерти, стал более сокрушаться, сохнуть и в самой жестокой чахотке испустил дух 14-го февраля 1810 года. Госпожа Булыгина при смерти своей находилась в руках столь гнусного варвара, что он не позволил даже похоронить тело ее, а велел бросить в лес…

Между тем самое большое время моего плена я находился у доброго моего хозяина Ютрамаки, который обходился со мною как с другом, а не так, как с пленником. Я старался всеми способами заслуживать его благорасположение. Люди эти совершенные дети: всякая безделица им нравится и утешает их. Пользуясь их наивностью, я умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, я сделал из бумаги змея и, приготовив из змеиных жил нитки, стал пускать его. Поднявшийся до чрезвычайной высоты змей изумил диких: приписывая изобретение это моему гению, они утверждали, что русские могут достать солнце! Но ничем я так не услужил моему хозяину, как пожарною трещоткою. К счастию мне удалось растолковать ему, что разнотонные звуки трещотки могут означать разные движения в войне, и что она весьма полезна при нападении на неприятеля и при отступлении от него. Инструмент сей довершил мою славу: все удивились моему уму и думали, что подобных мне гениев мало уже осталось в России.

В сентябре месяце мы оставили мыс Жуан-де-Фука и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Вожди в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам вождем. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином, и угощали во всем наравне со своими вождями. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни хорошо владеть топором, мог быть нашим начальником.

В эту зиму здешние жители терпели большой недостаток в продовольствии, так что принуждены были друг другу платить по бобру за десять вяленых лососей, и мой хозяин употребил много бобров на покупку рыбы. Но у некоторых вождей был совершенный голод. Промышленники Петухов, Шубин и Зуев от недостатка пищи бежали ко мне, хозяин мой их кормил, и когда их хозяева требовали их выдачи, он сказал им, что они живут у меня, следовательно и возвращение их от меня зависит. Дикие отнеслись ко мне, и я отпустил бежавших не прежде, как на условиях, чтобы их не обижали и кормили.

В марте переехали мы на летнее жилище, где я построил другую землянку, обширнее первой, и укрепил ее с морской стороны бойницами. Слава сего здания разнеслась далеко, и вожди через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему.

Наконец милосердный бог внял мольбам нашим и послал нам избавление: 6 мая рано утром показалось двухмачтовое судно и вскоре приблизилось к берегу. Хозяин мой, взяв меня с собою, тотчас поехал на судно. Бриг этот принадлежал Соединенным Штатам, назывался «Лидия», и был под начальством капитана Броуна. На нем, к немалому моему удивлению, нашел я товарища своего Валгусова, и узнал, что он был перепродан на берега реки Колумбии, где выкуплен капитаном Броуном. Капитан потолковал со мною о наших бедствиях, как умел, изъяснил моему хозяину, чтоб он велел своим единоземцам привести к нему всех пленных русских, которых он намерен выкупить. Хозяин уехал, а я остался на бриге.

На другой день дикие привезли бывшего с нами в плену англичанина Джона Вильямса, за которого сначала запросили чрезвычайный выкуп, но потом согласились взять пять байковых одеял, пять сажен сукна, слесарную пилу, два стальных ножа, одно зеркало, пять картузов пороху и такой же величины пять мешков дроби. После и за всех нас получили они по такому же количеству, кроме Болотова и Курмачева, которых дважды привозили к судну, и в оба раза просили такой чрезвычайный выкуп, что плата за каждого превосходила ценою то, что дано за всех нас вместе. Но как диким требуемого не дали, то они увезли несчастных сих людей назад, а при том объявили, что и Шубина мы не увидим, ибо он продан хозяину, который уехал для китовых промыслов на остров Дистракшн.

Упрямство диких заставило капитана Броуна принять другие меры: он захватил одного вождя, родного брата того, у которого находились в неволе Болотов и Курмачев, и объявил ему, что он дотоле не получит свободы, доколе русские не будут освобождены. Поступок сей имел желанный успех: в тот же день привезли Болотова и Курмачева. Тогда мы стали требовать Шубина, назначив сутки сроку. Но его привезли уже на другой день, когда мы находились в море, милях в пятнадцати от берега. Тогда капитан Броун освободил вождя, заплатив ему за каждого из вырученных людей такой же выкуп, какой дан и за других. Таким образом капитан Броун выкупил нас тринадцать человек — меня, Тимофея Тараканова, Дмитрия Шубина, Ивана Болотова, Ивана Курмачева, Афанасия Валгусова, Касьяна Зырянова, Савву Зуева, Абрама Петухова, Джона Вильямса, двух алеутов и двух алеуток. Во время бедствий наших и в плену померло семеро — штурман Булыгин с женою, Яков Петухов, Козьма Овчинников, Харитон Собачников и двое алеутов. Малолетний ученик Филипп Котельников продан отдаленным народам и остался у них, а один алеут был еще в 1809 году выкуплен капитаном американского корабля «Меркурий» Парсом с берегов Колумбии.

10-го мая отправились мы в путь и шли беспрестанно вдоль берега, часто заходили в разные гавани для торговли с дикими, а 9-го июня прибыли благополучно в порт Новоархангельск.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сию Одиссею правдиво изложил мне, Главному Правителю Колоний Российских в Америке, Коллежскому Советнику Александру Баранову, приказчик Компании Тимофей Тараканов 14 июня 1810 года».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀

⠀ ⠀⠀ ⠀⠀