Паспорт 11333. Восемь лет в ЦРУ

В багажнике

Однажды утром 1967 года в Монтевидео меня подвергли следующему допросу:

— Коммунист?

— Нет.

— Вы против внешней политики США?

— Нет.

— Вели разведработу в пользу каких‑либо стран, кроме США? Снабжали их информацией?

— Нет.

Утомившийся оператор отключил электроды и снял датчики. Я вышел из бокса и с удовольствием взял предложенную моим другом Кантреллом сигарету.

А началось все с того, что мы поехали в американское посольство за оператором детектора лжи.

Кантрелл сказал по дороге, что будет проверка, объяснил, в чем она будет заключаться, подчеркнув, что эту процедуру проходят все сотрудники.

После допроса Кантрелл переговорил с оператором, а затем предложил мне рюмку виски и признался, что весьма удовлетворен предварительными результатами.

— Если бы ваши показания были ложными, сбивчивыми или противоречивыми, меня бы это очень огорчило, так как на карту поставлена моя репутация хорошего «селекционера».

Все мои старания перевести разговор на другую тему были напрасны.

— Дайте несколько недель сроку. Это необходимо, чтобы отправить доклад в Вашингтон и получить ответ. После того как будет получено «о'кей», дело можно считать завершенным.

Я улыбнулся, так как знал, что через несколько месяцев начнутся новые проверки.

Для меня это было не в первый и не в последний раз.

В Монтевидео я прибыл три года назад. История моего путешествия долгая и сложная. Когда мы с

Биллом Кантреллом возвращались в центр города, я мысленно восстановил события, которые привели к тому, что я оказался здесь.

«Быстрее, теперь лезь!» Эта, казалось бы, безобидная фраза навсегда застряла в памяти: с нее для меня начался новый этап жизни — наступило своеобразное раздвоение личности.

Было это в Гаване, в ноябре 1962 года, на пороге зимы. Уругвайцам и другим латиноамериканцам упоминание о зиме может показаться шуткой, так как в это время года на Кубе температура лишь за редким исключением бывает ниже двадцати градусов тепла и почти не идут дожди. Однако в этот приятный «зимний» полдень в районе Ведадо, на перекрестке улиц 19 и Н, было малолюдно.

Пока мы шли, беседуя с Эмилио Бонифасио, он старался придать своему лицу самое безмятежное выражение. Но как только мы подошли к его «плимуту» с дипломатическим номером, Эмилио Бонифасио быстро огляделся по сторонам, открыл крышку багажника и произнес фразу, которой мне никогда не забыть.

Не прошло и пяти секунд, как я, скрючившись, уже лежал в глубине багажника. Крышка захлопнулась, наступила полная темнота. Через полминуты завелся мотор, и только тогда я наконец вздохнул.

Поездка в машине Бонифасио должна была занять полчаса. С необычным для таких обстоятельств спокойствием я постарался поудобнее устроиться в моем «купе». К счастью, багажник был довольно большой, и воздуха в нем хватало. Я явственно ощущал, как водитель старается избегать резкого торможения и крутых поворотов.

Во избежание лишних вопросов Бонифасио повез меня не в уругвайское посольство, а в здание, где жили до отправки из страны лица, попросившие политическое убежище.

Краткий разговор с часовыми, и железные ворота открываются. Бонифасио ставит машину так, чтобы скрыть багажник от любопытных взоров.

Итак, 24 ноября 1962 года начался мой путь в эмиграцию. Позади остались Куба и Революция.

Бонифасио открыл крышку багажника, и я зажмурил глаза от солнца.

— Ну, вот и конец путешествию, — сказал он.

— Нет, это только начало, — пробормотал я, отряхивая пыль с помятых брюк.

Только несколько месяцев спустя, уже будучи в Монтевидео, я узнал, как в действительности все произошло. После свержения диктатуры Батисты я вернулся на Кубу и в революционном правительстве занимал различные посты. Вначале как представитель министерства общественных работ я инспектировал одну из подлежащих национализации строительных организаций. Затем меня перевели в министерство иностранных дел, где я сначала занимал должность начальника отдела по выдаче дипломатических паспортов, а потом работал в отделе оформления документов иностранцам.

В середине 1960 года меня направили на работу в Центральную хунту планирования (Хусеплан), где я последовательно занимал должности начальника отдела кадров и канцелярии, исполнял обязанности директора по административной части и, наконец, заведовал отделом международных связей.

В мою обязанность на последнем посту входила, в частности, инспекция ресторана «Ла Торре», превращенного в своего рода клуб для иностранных специалистов, а позднее и для сотрудников дипломатического корпуса.

В этом ресторане в середине 1962 года я и познакомился с членами уругвайской делегации, прибывшими для проверки деятельности отдельных сотрудников своего посольства в Гаване.

Да, им было что проверять, хотя наиболее отвратительные выходки уругвайских дипломатов уже стали достоянием гласности. Временный поверенный Гуальберто Уртиага вел себя так разнузданно, что от него отвернулись даже его коллеги из других стран.

После исключения Кубы из Организации американских государств в Гаване оставалось очень мало латиноамериканских дипломатических представительств. Сотрудники уругвайского посольства превратили предоставление политического убежища в доходный бизнес, взимая за это высокую плату. Почти четыреста человек, попросивших убежище — в большинстве своем уголовные преступники и проститутки, — жили в специально снятом Уртиагой доме.

Работник посольства Марио Э. Саравиа и его доверенный из числа обслуживающего персонала по кличке Пепин занимались спекуляцией валютой и драгоценностями. Они же снабжали наркотиками приверженцев этого порока, которые в большом количестве крутились вокруг уругвайского дипломатического представительства.

Деятельность Саравиа приняла такой неприкрыто скандальный характер, что кубинское правительство объявило его persona non grata.

Махинации Уртиаги и других сотрудников посольства причиняли определенный ущерб министерству иностранных дел Уругвая. Надумавшие эмигрировать или оставшиеся на Кубе контрреволюционеры передавали по доверенности свои роскошные особняки уругвайским дипломатам, надеясь таким образом спасти свои дома от национализации по закону о жилищной реформе. Дипломаты под предлогом размещения лиц, попросивших убежище, получали с МИД Уругвая за аренду особняков деньги и клали их себе в карман. Отношения между Гаваной и Монтевидео чрезвычайно обострились.

В делегацию, направленную правительством Уругвая, входили трое военных: подполковник Вилли

Пуртшер, капитан Хуан Карлос Салаберри и генеральный директор МВД лейтенант Хуан Данило Микале. Их сопровождали два профессиональных дипломата: Эмилио Бонифасио и юридический советник МИД доктор Карлос М. Ромеро.

Пуртшер в то время был начальником столичной гвардии — моторизованного подразделения Главного полицейского управления Монтевидео, специально созданного для борьбы с уличными беспорядками. Персонал подразделения был обучен обращению с отравляющими химическими веществами, лучше вооружен не только по сравнению с другими полицейскими подразделениями, но даже и с армейскими частями.

Мы ежедневно встречались с членами уругвайской делегации в ресторане «Ла Торре». Вначале это была протокольная дружба, а затем отношения стали менее официальными. Мы стали организовывать разного рода мероприятия, носившие не только служебный характер. На них я чаще всего бывал с Микале. Иногда он задавал мне вопросы политического характера, интересовался моим мнением в отношении различных аспектов революции.

Через несколько недель после своего приезда делегация продвинула дело с разрешением на выезд большинству лиц, укрывшихся в уругвайском посольстве, осудив вместе с тем методы Уртиаги, которые он использовал при предоставлении политического убежища. Позднее от оставшихся в посольстве лиц, которые не получили выездные визы, я узнал, что отношения между членами делегации и временным поверенным накалились до предела. Рассказывают, что Уртиага до последнего момента возражал против отъезда укрывшихся в посольстве лиц. Пуртшер буквально под дулом пистолета заставил его дать указание начать хлопоты, связанные с их выездом. После этого инцидента Микале, Пуртшер и Ромеро возвратились в Монтевидео и доложили правительству о сложившейся в Гаване ситуации.

Перед своим отъездом Пуртшер и Микале сказали мне, что если я когда‑нибудь надумаю покинуть Кубу, то могу обратиться с просьбой о предоставлении политического убежища в уругвайское посольство. Микале, кроме того, пообещал помочь мне с устройством на работу в Монтевидео.

Они считали, что мне здорово повезло, что я познакомился с ними. Если бы я решился эмигрировать, мне пришлось бы вступить в сделку с Уртиагой и заплатить немалые деньги за предоставление убежища. А теперь я мог обратиться к задержавшемуся в Гаване капитану Салаберри или к Бонифасио, который остался в посольстве вторым секретарем.

Однако в скором времени Салаберри растолковал мне, что трудность состоит не в том, чтобы получить убежище, а в том, чтобы добиться американской визы.

Мне же нужно было обязательно побывать в США.

— В подобных случаях, — заявил он, — янки при выдаче визы ставят определенные условия.

Должен признаться, что этот солдафон без обиняков сказал, о чем идет речь. Правда, говоря об этих оскорбительных, по его мнению, требованиях, он чувствовал себя неловко.

Салаберри периодически вылетал в Майами за визами. В одну из таких поездок он поставил вопрос обо мне. Было решено, что ЦРУ через Салаберри пришлет мне несколько пачек специальной бумаги для тайнописи. Обращению с бумагой меня должен был научить

Салаберри или лицо, которое его сменит. Мне предстояло записывать все добываемые сведения, а Бонифасио отвозить их в Майами и получать для меня новые инструкции.

Было также решено, что спустя несколько месяцев, когда я попрошу политическое убежище в посольстве Уругвая, мне будет выдан билет до Монтевидео и деньги. О других деталях мне ничего не говорили.

В числе требуемой от меня информации были списки специалистов из социалистических и капиталистических стран, их биографические данные, а также данные об организациях, где они работали, и какие функции они там выполняли. ЦРУ интересовали также подписанные соглашения по техническому сотрудничеству и планы на будущее. От меня требовали сведения, какие технические нужды кубинское правительство намерено удовлетворить в первую очередь и в работниках каких специальностей ощущается наибольший дефицит. Наконец, я должен был сообщать фамилии тех специалистов из капиталистических стран и международных организаций, которые с симпатией относились к Кубе и хотели бы там работать.

Таким образом, у меня не было выбора: если я откажусь от этого предложения, то не получу въездную визу в США. А получить визу в другую страну было почти невозможно. Кроме того, возникал вопрос об оплате авиабилета до Монтевидео. Остановка в США была для меня практически обязательна.

Однажды с Кубы выехала группа лиц из числа тех, кто укрывался в одном из посольств, и у некоторых из них не оказалось американских виз. Их отправили в пересыльный лагерь в Техасе. В 1964 году пять или шесть человек из этой группы все еще находились в этом лагере.

Салаберри должен был вернуться в Уругвай, а Бонифасио отправился в Майами за инструкциями.

После его возвращения я некоторое время занимался передачей запрошенной информации, а затем «решил» попросить убежище.

Я был уверен, что американцы постараются продержать меня еще какое‑то время на Кубе, и поэтому торопил события, объяснив Бонифасио, что за мной установлена слежка и что, если в посольстве укрыться невозможно, мне придется попытаться бежать на катере, на котором сотрудники Хусеплана выходят в море на рыбную ловлю.

Я знал, что Бонифасио поставлен в известность об обещании, которое мне дали Пуртшер и Микале. Если он сообщит, что я срочно нуждаюсь в убежище, то получит визу без всяких трудностей.

Вот так я и оказался в багажнике старого «плимута». Позже Микале мне рассказал, что незадолго до его командировки на Кубу к нему с неофициальным визитом явился сотрудник внешнеполитического отдела посольства США в Уругвае, некий Флорес. Он попросил Микале во время своего пребывания в Гаване осторожно выяснить, кто среди кубинских официальных лиц и специалистов готов сотрудничать с разведслужбами США или, на худой конец, бежать с Кубы и стать дезертиром революции.

Конечно, просьба эта была высказана весьма деликатно, Флорес говорил, что делает это из чисто личных побуждений, во имя «вклада в борьбу свободного мира с коммунизмом». Он делал упор на то, что не хочет ставить вопрос официально, дабы не создать проблем для Уругвая, который поддерживает дипломатические отношения с Кубой, и еще потому, что в Уругвае отдельные слои населения симпатизируют кубинской революции «благодаря кампании обмана, развязанной коммунистами».

— Вы, Микале, никоим образом, — говорил Флорес, — не должны рассматривать мою просьбу как вмешательство в дела третьих стран, это просто моя личная просьба о содействии.

В Монтевидео Микале охарактеризовал меня как человека, разочаровавшегося в революции и готового в любой момент покинуть страну.

Похоже, что это и положило начало целой цепи событий, сделавших меня агентом ЦРУ, — агентом, который уже через несколько месяцев начал работать в Уругвае против этой страны.