VII.


Когда сорокалетнего Михаила Семёновича Воронцова назначили генерал-губернатором Новороссийского наполовину девственного края, он с толком и умом начал облагораживать юг России. В Одессе было учреждено общество сельского хозяйства, где познания и талант графа расцвели на полную мощь. А разведение тонкорунных овец стало едва ли не главной отраслью новороссийской промышленности. Присмотрел среди своих неглупых крестьянских недорослей Антона – за его сметку, рачительность и расторопность. Довелось как-то графу наблюдать за тем, как Антон с овцами обходится.

– Ты, может, так и с турками управился бы? Глянь, какие овцы смирные и послушные, – пошутил граф.

Не робкого десятка был Антон, за словом в карман не полез:

– Турками управлять – истинно мужское дело, а тут и бабы справятся.

– Ну, что ж, – строго сказал Воронцов, – тебе попомню я твои слова!..


«Состоящему при штате моём, коллегии иностранных дел, коллежскому секретарю Пушкину. Поручаю вам отправиться в уезды херсонский, елизаветградский и александрийский и, по прибытии в город Херсон, Елизаветград и Александрию, явиться в тамошние общие уездные присутствия и потребовать от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть... О все, что по сему вами найдено будет, рекомендую донести мне. От 22 мая 1824 года, граф М.С. Воронцов».

Известно, что Воронцов не любил поэта Пушкина, считал его заносчивым и совсем не ценил его стихов. В насмешку над честолюбием поэта граф послал его на борьбу с саранчой. Тут он своим людям приказал:

– Там у меня в степях ещё один умник пасёт овец, так пусть он научит господина Пушкина, как надо усмирять саранчу!

Так капризная фортуна свела Антона с Александром Сергеевичем. Лет на семь был поэт старше графского овцевода.

Антон вовсе был недоволен своим предназначеньем ухаживать за овцами. Душа его стремилась в поднебесный полёт, хотелось весь свет белый повидать, выбиться в люди. И откуда в нём такая скверна? И внешне не подходил под крестьянский склад: был он тонок в кости, русоволос и голубоглаз, имел изящную ладонь с длинными пальцами. Его бы отмыть, причесать и принарядить, так не стыдно рядом с графьями жить... Не зря же говорили, что в Воронцовке, откуда родом Антон, случилась с Михаилом Семёновичем скоротечная амурная история... Как раз лет семнадцать тому...

Пушкин из всех данных ему помощников выделил Антона, именно за столь явные «графские» черты.

– А что, молодец, – сказал ему Пушкин, – как твоего батюшку по имени?

– Так сирота я, – ответил Антон.

– Ну, а тебя самого, как кличут?

–Антон... Позвольте спросить... – замялся овчар.

– Спрашивай!

– А чего это вы на всех не похожи? Кто ваш отец?

Захохотал Пушкин, запрокинул голову в синее небо, увидел: тучи с юга идут чёрные.

– А мой батюшка тут не повинен. Это всё матушка мне подарила. Её дед оттуда, – и указал в сторону тучи.

Ничего не понял Антон, но спросить не постеснялся:

– Так как же его звали тогда?

– Абрамом Ганнибалом, – сказал главнокомандующий над саранчой, садясь в коляску.

Чудной был гость, – решил Антон: вроде и наш, а вроде и не наш. Но раз Абрамом его прадеда звали, значит, наш. А Ганнибалом – это уже не наш...


Через два года граф Воронцов вновь вспомнил про Антона. В Аккерман на переговоры с турками граф взял молодого дерзкого пастуха, чтобы тот долго помнил, как графу пенять. Антона с его овцами прикрепили к обозу: чтобы мясо свежее к столу было каждый день.

Как оно там вышло, только и в Варну, и после в турецкую кампанию, и на Кавказ – всюду следовал Антон за хозяином. И уже не овец таскал за собой, а ружья да порох. Бог его миловал до самого похода на аул Дарго, где засел Шамиль. Знатная была сеча. В ичкерийских лесах горцев было понатыкано, как камней на перевалах. Антона так покалечили, что едва остался жив. Граф, получил после Дарго титул князя...

Светлейший заботился о своих крепостных всегда, берёг мужика, как орудие труда и посредника в умножении своих несметных богатств. Но к Антону у него особое отношение было. Помнил, что когда семя стало созревать, потянуло его избавиться от распиравшего и волнующего чувства...

Хороша была Марфуша, на ней и остановил свой взгляд. Помнил её даже в Англии, где обучался наукам, – потому, что первая была в его сладостных утехах, в которых после уже не сдерживался. Марфушкой пользовался до тех пор, пока её брюха не было видно. А как стало явно выпирать из-под рубахи, услали Марфу подальше с глаз, на овчарни в степь. Там она и опросталась.

Когда много лет спустя, набирал крепких и сильных крепостных для своих революционных дел в южных краях, обратил внимание на подростка, который иного кроя был, не крестьянского, тонкой кости. Нахмурился граф:

– А этот, хлипок ещё, да и мал.

– Не вели, граф, отсылать, – бросилась в ноги бабка.

– Говори!..

– Сирота он, дочки Марфушки сын, померла родами.

– А ты кто?

– Ваши мы, овец пасём в степу.

– Пусть и он пасёт...

– Пусть, пусть... Он старательный, ловкий... Возьмите с собой...

– Зачем?

– Пригодится. Не наш он, не крестьянский...

Нахмурился граф. Из ума старая выжила... Не крестьянский! Но если сирота, если бабка просит, а вдруг и впрямь пригодится? Да что ж, других не найдётся? Но что-то подсказывало Воронцову, что этого хлопчика надо взять с собой на Юг. Там тоже кому-то надо овец пасти. А этот с ними вырос. Одним больше, одним меньше – разницы нет...

Вот, жизнь показала, что не ошибся князь. И то, что он дослужился до титула светлейшего, в этом есть и Антонова заслуга. Не раз он графа от смерти спасал.

Приказал поставить Антона на ноги.

– Держись, брат, ты ещё со своими овцами повоюешь! – сказал ему князь и уехал.


***

...И тайна была открыта Абраму в ночном видении.

За это поблагодарил Абрам Бога такими словами:

– Да будет благословенно имя Твоё от века

и до века. Ибо в имени Твоём и сила и мудрость!

Только Оно изменяет времена, низвергает

царей и даёт им власть. Имя Твоё открывает

глубокое и сокровенное, мудрым увеличивает

их мудрость, а рассудительных одаривает знанием!

Это имя Твоё открыло мне то, о чём я молил Тебя!..

***

...Много лет спустя, после того дня, когда мне явился голубой искрой чудесный зимородок, – едва ли не полвека, когда, казалось бы, память не должна уже хранить этой дерзкой птицы, – приснился мне сон. Как в реальной жизни, тучей летали шпаки над вишнями, такой же стаей во сне окружили меня зимородки. А я стою на большом и крепком мосту из железобетона. Этот мост – эстакада для машин, только машин нет, одни зимородки везде сидят. Большие, перья переливаются на солнце. Красивые! – глаз не отвести. И как в кинокартине ужасов лежит посередине моста в тельняшке молодой, крепко сбитый паренёк. Я знаю, что ему двадцать четыре года. И лежит он с большой раной в груди, а зимородки клюют эту кровоточащую рану, выдёргивают из неё мясо. И стоит рядом моя невестка, ждёт «скорую», потому что это её сын лежит. Он жив, даже время от времени сгоняет обнаглевших ненасытных зимородков со своей груди. Там, во сне стояла солнечная погода, день был летний. Вне бетонки – горы, долины в сочной зелени.

Проснулась я в смятении: многочисленная стая зимородков настолько нереальное и потрясающее зрелище!

Явно – сон провидческий. Только надо его правильно растолковать, тогда несчастья не случится. Давно я заметила, что сны не надо воспринимать с неотвратимостью беды. Их надо расшифровывать в пользу позитива. И если здесь правильно истолковать символику сновидений, то в будущем можно предотвратить беду. Но ни в одном соннике не найдётся объяснение символа зимородка...


***

...Когда отлежался Антон косой и хромой, был отправлен в имение Воронцова в Павловский уезд. Там ждала его барская отара. В семье родного дядьки Данила, брата Марфуши, умершей при рождении Антона, было отведено ему место в кошаре рядом с овцами. А что бы ему ещё делать, такому израненному? Михайла Семёнович, князь светлейший, давал вольную. Только на что Антону воля? Куда податься? Кто его ждёт и где? Без защиты светлейшего пропадёт...

В семье дяденьки родного прилепили ему кличку презрительную – КОсынко, очень даже не прозрачный намёк на отсутствие у него одного глаза. Было ему тридцать девять аж лет, или около того. И как такому старому, кривому и косому заводить семью? Не жить же бобылём. Нашлась сиротка Настасья, на двадцать два года моложе. Но некуда ей было деться и не к кому приткнуться. Помогала «дяде Антону» управляться с отарой. Правда, всё больше по хозяйству. А «дядя» – Антон – не будь дурак, пригрел, приголубил Настюшку...

Хорошо им было на берегу малюсенькой речки, с вишнёвыми садочками, с белыми горами, откуда в самый жар доносился благостный дух богородской травы. Издавна стояли тут графские кошары, а пастбища были не меряны – все окрестные горы. И за местом закрепилось название по имени дядьки Данилы, поскольку он был главным овчаром во всей округе: и речку, и кошары называли люди просто Данилом.

Вскоре, уговорил Антон Настасью, повенчались они в Воронцовской церкви. Когда родила молодая жена первенца, пошли крестить его. Батюшка в церкви огласил, что по святцам быть младенцу Абрамом. Тут и вспомнил Антон встречу свою с саранчовым главнокомандующим. Такой был чудной: по Абраму – наш, по Ганнибалу – не наш...

Слышал он давно уже, спустя лет десять-пятнадцать после встречи, от графа Воронцова, что застрелен был тот его мимолётный знакомец. «Как собаку уложил саранчового генерала мсье Жорж Дантес», – с нескрываемым презрением сказал Михаил Семёнович и добавил совсем непонятное Антону слово: «Браво!»

У Антона «как собаку» вызвало протест. Разве ж о человеке можно так говорить? Его же нету уже. Некому и заступиться. Жалко, даже имени его не спросил, только запомнил, как звали его прадеда. Абрам!.. Да, пусть и его первенец тоже будет Абрамом называться. Не Ганнибалом, а Косенковым...

Во-о-от он, откуда пошёл род Абрама Косенко, Антонова первенца! Абраму было шестнадцать лет, когда умер его отец от старых ран. Умер день в день с отменой крепостного права.

Абрам и его матерь Настасья остались одни. Сёстры его, Марфа и Оксана, поумирали одна за другой, не достигнув и трёх лет от роду. Абраму пришла на ум хорошая мысль жениться на девушке Вере, которую родители пристроили в господские кошары ещё с пяти лет. Ей приходилось и за ягнятами присматривать, и за только что родившимся Абрамом. Была она Абраму и няней, и старшей сестрой. Повенчался он с Верой, забрал свою матерь, десяток своих овец и пошли втроём искать свободной земли где-нибудь подальше от воронцовских угодий.

Так они добрели до речки Подгорной, у подножья меловых гор. Как же похожи эти места на оставленное Данило! Прапрадед мой, Абрам, также по утру пришёл на берег речки прополоскать после сна глаза, увидел красавца зимородка и решил, что коль такие райской красоты птицы обитают на берегу, то тут и есть рай на земле!

Когда я рассматриваю карту, отыскиваю на ней речку Данило с таким же селением по двум берегам. Вижу, что дорога моего прапрадеда лежала на восток с небольшим отклонением на юг. И на его пути стояло селение Сухое Данило – там нет речки. И ещё одно селение с непривычным для здешних мест названием Момотов. И я словно спотыкаюсь об него! Так кто не знает, момот – это тот же самый зимородок! У птицы момота спина, крылья и хвост тёмно-зелёного цвета, маховые перья снаружи голубые, нижняя часть тела – зелёная с ржаво-коричневым оттенком. Ещё до восхода солнца раздаётся печальный и отчётливый его голос: «гуту-гуту», будто возвещает он всех о наступлении дня. Но самое тут загадочное, что момоты водятся только в Бразилии, не в России. Во время своего проживания в Англии, бывал юный граф Воронцов в королевском дворце. Видал там чучело дивной птицы прозванием момот, а когда, вернувшись, увидел зимородка в родных краях, то и назвал луг у речки – Момотов...


***

...Но когда шли они мимо рощи,

услыхал Абрам, понимающий язык

птиц, рыб, зверей и деревьев, что

поёт свою печальную песнь тамариск

и все триста тридцать одна ветвь его

стенают об Абраме...

***

...И вот приходит озарение! Ведь огромная стая зимородков – это весь наш ильинский род! Именно сейчас, когда я ощущаю жгучую потребность добраться к истокам отцовского рода, мне и приснился этот сон. А мой, лежащий с кровавой грудью, внук – тот, кому это тоже надо будет в будущем. Кровная связь потянется из его груди к тем же истокам. Станут и его терзать воспоминания, задевая самое сердце! Вот она и рана в груди, вот и предки-зимородки, клюющие её. И чтобы не бродить ему по иссохшему руслу реки Памяти-и-Забвения, я, его бабка Катерина, свято берегу для него родники, питающие ту реку.

А мост – это связь времён. Мост он ведь тоже через реку перекинут. Но я во сне не видела того, над чем мост лежал. Просто, какая-то глубь, поросшая кустарником и деревьями. Среди которых главным рос тот плачущий библейский тамариск с тремястами тридцатью одной ветвью человеческого рода. И как тут всё символично: невидимая под мостом река – Река Времени, деревья по берегам этой реки – наши родословные, стая зимородков – это вся родня.

Зимородки! В детстве увидела я на берегу Подгорной одного из них. Красавец! Птица достойная, не суетная. Из-за того, что это редкая гостья в наших краях, её можно назвать праздничной.

И теперь я вижу, опираясь и на свой сон, и на виденного въявь на берегу речки Подгорной голубого зимородка, мелькнувшего передо мной синей искрой, что мой род, если не произошёл от этой птицы, то может взять себе тотемом зимородка. Это уж точно. Правда, племя наше – не племя дикарей, которые обязательно поклонялись какому-нибудь существу, но были же родовые гербы у знати. Тоже ведь не дикари, а имели свою символику, своих покровителей в образе какого-нибудь существа. Чем плох для этого зимородок? Ведь он стал предком алконоста, райской сладкоголосой птицедевы, жившей на берегу древнеславянской Реки Времени. Известно, что алконост – как планета: живёт и живёт, но когда её не станет, никто и ничто не сможет её восстановить...

У Брема нашла я указания на некоторые приметы, связанные с зимородком. Он вносит в дом мир, а на море устанавливает безветрие. Вот о мире и безветрии – это уже из древнегреческого предания о верной и любящей жене Алкионе и её утонувшем муже Кеиксе.

И при этом, вольно-невольно, но выплывает образ русской райской птицы Алконоста, поскольку она происходит от Алкионы. Хотя, кто его знает, может, это от славянского Алконоста в Древней Греции был сложен миф об Алкионе. Эта девица была дочерью Эола, но не того, который был богом ветров, а другого, основоположника рода эолийцев. Этот Эол – сын Эллина и правнук Прометея. Алкиона, когда узнала, что её муж Кеикс, трихидский царь, утонул, то с горя бросилась в море. Нептуна растрогала такая преданность жены своему мужу, что уже в те древнегреческие времена было редкостью, и ему стало её жалко. Он оживил и Алкиону, и её утонувшего мужа Кеикса. Но поскольку человеческую судьбу нельзя переиначить, то Нептун нашёл выход, который в то время многие боги практиковали. Морской бог превратил верную жену и её мужа в птичек, которые должны были жить на морском берегу и там же размножаться. Эти птички – алкионы. Зимородок имеет именно такое научное название.

Вот, что говорится в БЭСе: «Кеик (Кеикс, Цеик), в греческой мифологии сын Геспера, супруг Алкионы, царь города Трахины в Фессалии. Когда Кеик погиб в море, Алкиона покончила с собой. Боги превратили любящих супругов в зимородков». И вот, что об алконосте: «Алконост [искажение древнерусского речения «алкион есть (птица)», от греч. alkyon – зимородок], сказочная птица с человеческим лицом, изображавшаяся на старинных лубочных русских картинках». Это я для того цитирую, чтобы никто не усомнился в моей правдивой истории, которую я тут рассказываю. Только я, как редактор по жизни, поправила бы этот перевод на более вразумительный. Алкон-ост. Указательное (назывательное) предложение «Зимородок есть», аналогично английскому: «it is a.....»


Так вот оно, как всё оборачивается! Я гордилась именем своего прапрадеда Абрама, поскольку история моего рода идёт от него, и как тут не провести библейские аналогии, Евангельские – от Матфея – строчки: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…». Но в словаре Даля нахожу такое выражение, которое осаживает меня: «Не Авраамься, не Исаакся, не Иаковься – не ханжи благочестием». Ханжество благочестия остаётся всего лишь потугой оказаться в числе избранных, приобщённых. Нет, мой прапрадед Абрам родил Конона, а Конон – Ивана, Алексея, Наталью и Марину...

А теперь, восстанавливая связь моего сна, кишащего зимородками, я вижу более глубинные, допотопные ещё, корни моего происхождения. От Прометея, Девкалиона, Эллина, Эола. Конечно, эта связь не на биологическом уровне, которая заложена в цепочке ДНК. Эта связь, которую даёт каждому Река Времени. Ни в коем случае это не державинская река времён – всего лишь поэтизированный облик небытия, созданный мудрым старцем за два дня до смерти. Сродни этой реке времён и Лета, в которую всё уходит безвозвратно, и Стикс – мрачная река забвения в царстве Аида.

Река Времени – это наше сегодня, в которое мы можем заглянуть, но не всегда хотим это делать. Наша Река Времени – это субстанция, тесно связанная и с нашей совестью, и с нашей интуицией. В отличие от рек забвения, это – река Памяти.

Надо думать, что древние, придумав свою реку забвения, считали, что всё должно уноситься её водами. То, что осталось – это и есть Память.

Конечно, мудрость предков превзойти невозможно. Но, чтобы понимать всю глубину этой мудрости, мы и сами должны быть разумными существами. К сожалению, в жизни мало встретишь людей, живущих по нетленным канонам памяти. Приходится напоминать о том, что нельзя всё забывать. Так уж сложилось, чтобы мы помнили о наших глубинных корнях, должны помнить имена своих предков. Чтобы оценить пищу, надо испытать голод. Чтобы помнить добро, надо не забывать о зле... Человек становится мудрым благодаря противопоставлениям. Вот моя Река Времени и есть Река Памяти-и-Забвения.

Девкалион – это древнегреческий Ной. Предводитель божественного греческого пантеона Зевс решил погубить грешный род людской после того, как он побывал в Аркадии и увидел, до каких непристойностей дошли люди. И залил всю землю водой. Но отец Девкалиона Прометей приказал ему построить плот. Через девять дней потопа почти разрушенный плот остановился на горе Парнас. То, что он и его жена Пирра увидели, повергло их в тоску.

– Лучше бы мы утонули вместе со всеми!

Созерцать пустынную землю – занятие не для слабонервных.

Поскольку Девкалион и его жена были уже старыми, они не могли родить детей. И взмолилась Пирра к Фетиде, чтобы та подсказала им, как населить землю людьми.

– Распояшитесь, прикройте головы и бросайте через себя кости вашей праматери.

Праматерью всего человечества всегда была Земля. Собрали муж с женой камни и стали бросать их через голову. Камни Девкалиона превращались в сыновей, а камни Пирры становились дочерьми.

Одним таким сыном Девкалиона был Эллин, родивший Эола. А дочь Эола – Алкиона была превращена в зимородка. И этого зимородка мне показал Господь рано поутру на речке Подгорной. Тогда я была ещё не так «обременена» знаниями и интуицией, которая появляется у человека к зрелым годам.

Эта обременённость часто граничит с сумасшествием. И те, у кого не развиты ни ум, ни интуиция, первыми укажут на меня, как «двинутую кзрелости». На этот счёт хочется отправить их к «Магии мозга» Натальи Бехтеревой и «Камешкам на ладони» Владимира Солоухина. У Солоухина прекрасная мысль о том, что возможно сумасшествие – это недосягаемый для многих виток развития человеческого мозга. Я не буду в восторге, если кто-то назовёт меня выжившей из ума, но и «пепл сыпать на главу» при этом – тоже глупо. Печалиться надо по поводу отсутствия понимания. Человек, живущий в брутальной действительности, только отмахнётся от моих ассоциаций. А тот, кто принимает во внимание фрейдовскую тонкую «подкорку», только подивится столь причудливой изыскательности моих суждений о происхождении рода, символах и сновидениях. Я же и сама этому дивлюсь! Такие ассоциации приходят только в творческом полёте. Будто кто-то диктует их мне из космоса. Возможно, это разум Аниретаке, сгоревшей в объятиях своего Йёгреса на десятой планете Солнечной системы – Фаэтоне – во время её взрыва...»



Загрузка...