Печать света

Глава 5

Мири вернулась на виллу с идеально уложенными волосами и полным сумбуром в голове. Что значит это древо? Память не может подвести, Мири прекрасно помнила имя немецкого историка, которое назвала бабушка, когда рассказывала о медальоне: Карл фон Райнц. Она достала из сумки свернутый в трубку лист, расправила его на столе и прижала углы, чтобы не сворачивался. Так и есть: вот имя, и от него нет веточек — Карл умер бездетным. Но у него должен быть племянник, мальчик по имени Клаус… Имя Клаус, написанное в листочке рядом с Магдой, Эрикой и Эльзой, развеяло остатки сомнений. Получается, что бабушка вышла замуж за представителя того же рода, к которому принадлежал ее детский приятель. Дальнего представителя, но все равно странно… Мир тесен, или она так подгадала? Невозможно, сама ведь говорила, что желание узнать что-то о Клаусе возникло не так давно. Значит, брак с бароном Легерлихтом был случайностью. Помнится, бабушка всегда вспоминала его с теплотой, он был добрым человеком и любил ее без памяти.

Мири представила себе фрау Легерлихт, какой видела ее на похоронах. Милая, вполне активная и, несомненно, в здравом уме, но все же старенькая. Так что контакт через электронную почту, скорее всего, отпадает, а по телефону как-то даже неудобно. Значит, надо ехать в Австрию. Адрес фрау она узнает без проблем. Но сперва надо бы выяснить, что там накопал Анри, и отослать парня обратно в университет.

Мири попросила Терезу подать обед через час и отправилась в кабинет. Анри опять спал в кресле. Интересно, как часто этот парень добирается до кровати, подумала Мири. Она увидела на столе стопку отпечатанных листов, там мелькали иудейские имена, и она тихонько придвинула стопку к себе. Но на столе кроме бабушкиного компьютера стоял и открытый ноутбук. Она тронула пальцем панель управления, и экран ожил, явив ее глазам серию изображений. Одно и то же здание, но вписанное в разные ландшафты: городской квартал, парк, сельская местность. Но что это за здание? По виду несколько похоже на обсерваторию, но зачем в городском квартале обсерватория? Может, храм?

Она тронула картинку, и по экрану поплыли крупные планы. Ах вот оно что! Это школа. Предсказуемый на первом этаже спортзал и столовая, немаленький зимний сад. Выше — кабинеты. Вместо лифта — идущие по спирали пандусы и лестницы. Верхний этаж занят неким интерактивным пространством. Купол мог использоваться как экран.

— Это школа, — донесся из кресла сонный голос.

— Я догадалась!

— Не очень круто, да? — он завозился, принимая вертикальное положение. Подался вперед и пробежал пальцами по клавиатуре. Замелькали невероятные интерьеры. — Сперва я делал сказку. Вот так и еще круче… А потом поехал к матушке Мари хвастаться. Она похвалила, но потом спросила, во сколько обойдется строительство такой прелести. Французы — очень практичные люди. Если хочешь увидеть воплощение своей идеи — не забудь рассчитать ее стоимость. Тогда я начал все с начала. Стал изучать материалы, стоимость земли, коммуникаций. Этот проект просчитан до цента. Он экологичен, позволяет тратить мало электричества, и даже зелень для школьной столовой можно выращивать в зимнем саду. Огородничество позволит познакомить учащихся с основами биологии и химии в их прикладном значении.

Я делаю этот проект в качестве курсовой работы, но, честно сказать, надеюсь продать его и получить деньги. Ну, и пользу некоторую принести, опять же, — добавил Анри несколько смущенно.

— Здорово! Мне нравится… — Мири взглянула на названого братца с невольным уважением. — Теперь рассказывай, что узнал о нашем деле.

— Сперва ты скажи: нашла медальон или книгу?

— Нет, — Мири покачала головой. — Там только документы… семейные и финансовые. Так чем ты тут занимался полдня? Спал?

— Вот, — он кивнул на пачку листов. — Распечатал все, что смог найти про лабиринт, Лурию и остальное.

— Это потребует времени. Давай итог. Кратенько.

— Исаак Лурия почитается как святой. Он жил в шестнадцатом веке. Родился и умер в Иерусалиме, но большую часть жизни провел в Каире. Не оставил никаких письменных работ, но был визионером, и за ним, как за Христом, записывали ученики. Отшельничал, практиковал каббалу, мог вызывать души умерших и беседовать с ними.

— Интересно, но непонятно, к чему это все. А Печать света? Есть что-нибудь?

— Нет.

— Что, вообще ни слова?

— Ни единого. Есть, правда, упоминание о Звезде света, или Путеводной звезде, но это не то…

— А что за звезда? — рассеянно поинтересовалась Мири, набирая на компьютере Austrian airlines.

— Драгоценный камень, сапфир. Ну, сказка очередная.

Руки Мири замерли над клавиатурой. Полтора года назад один из камней, которые многие считали сказкой, стал причиной смерти нескольких человек. Ей самой чудом удалось избежать гибели.

— Ты распечатал данные о нем? — что-то шевельнулось в памяти, она читала про некие камни…

— Нет, — он пожал плечами. — Говорю же, это сказка.

— А не упоминался ли в этой сказке некий Жан Батист Тавернье?

Анри уставился на нее, приоткрыв рот.

— Та-ак. Ясно. А тебе в детстве не говорили: мол, сказка — ложь, да в ней намек? — Мири вернулась к сайту авиакомпании.

— Понял, виноват, исправлюсь. Тут тебе, между прочим, факс от того типа, что приходил.

— Клади в общую стопку, потом посмотрю, сейчас некогда. А что с «Лабиринтом Иерихона»?

— В этом доме книги нет, в каталоге нет. В Интернете такая рукопись упоминается, но тоже как нечто полулегендарное, неизвестно, сохранилось или нет. Есть какие-то неполные копии. Это я распечатал. Ты куда это собралась? — спросил он, заглядывая в монитор.

— В Австрию. Семейные дела. Надо выполнить кое-какие распоряжения бабушки. Она хотела, чтобы ее старая приятельница и родственница получила один из натюрмортов. Письмо с распоряжениями, кому что подарить, было в банковской ячейке. Надо сделать это быстро, пока та бабулька еще жива и может получить удовольствие от натюрморта или от суммы, которую она за него выручит.

— Думаешь, это типа материальная помощь?

— Мне так кажется, — врала Мири, глазом не моргнув. — А ты возвращаешься домой. Как только я разгребусь с делами о наследстве, приеду в Париж и созвонимся, ок?

Анри посмотрел на сестру внимательно, потом пожал плечами:

— Как знаешь.

К тому моменту как Мири побросала в сумку несколько необходимых вещей, он принес еще пару листов текста:

— Легенда о Звезде света.

— Спасибо, братец. У меня хватит времени пообедать. Пошли?

Они поели, и Мири, попрощавшись с Терезой и предупредив, что вернется, скорее всего завтра, направилась к двери.

— Ничего не забыла? — невинным тоном поинтересовался Анри.

— Да нет вроде. А что?

— Да так. Думал, может, натюрморт возьмешь, раз уж бабушка его завещала.

— Черт! — воскликнула Мири. Про себя она высказалась еще хуже. — Хороша бы я была, опомнившись в самолете! Спасибо, братец.

Делая вид, что не замечает его пристального взгляда, она отправилась в кабинет, сняла со стены натюрморт Питера Класа^[3], бережно упаковала, прихватила документы на картину, чтобы не конфисковали на таможне, и уже направилась к двери, когда Анри преградил ей дорогу.

— Чего тебе? — не слишком любезно поинтересовалась Мири.

— Как долго ты собираешься делать из меня дурака? — так же хмуро спросил братец. — Я видел на тебе медальон, рисунок которого прислал Кернер. Там, на кладбище, и потом вечером. Прежде этот золотой кружок всегда носила бабушка. Я дизайнер, неужели ты думаешь, я мог не узнать рисунок медальона? И я понимаю, что ты едешь в Австрию искать что-то еще из артефактов, за которыми гоняются ребята из «Мудрости Сиона». Думаю, либо камень, либо книгу.

Некоторое время молодые люди молча мерили друг друга мрачными взглядами. Потом Анри отступил от двери и сказал:

— Иди. Но если уйдешь, ничего мне не сказав, впредь общаться будем только через адвоката.

Вот негодяй, подумала Мири, с удивлением чувствуя большое расположение к этому нахальному юнцу с твердым ртом и наглыми голубыми глазами. Прикинув, что ей все равно понадобится помощник, она решила, что в любой момент сможет отстранить братца от поисков, чтобы уберечь от возможной опасности, а пока…

— Я надеюсь узнать хоть что-то о том, почему вокруг нас заварилась вся эта каша. Она может что-то знать о смысле происходящего… Спрошу об артефактах. Надо как-то добывать информацию, не хочется быть марионеткой или жертвой «Мудрецов» с криминальными наклонностями.

Анри кивнул, улыбнулся и открыл перед ней дверь.

— Из-за тебя я опоздаю в аэропорт, — буркнула Мири.

— Полетишь следующим рейсом, зато с чистой совестью, — ответил он, увернулся от пинка и, посмеиваясь, ушел в дом.

По дороге Мири выяснила у адвокатов адрес фрау Легерлихт, позвонила старушке и предупредила о своем визите. Глядя на картину, она подумала, как отнеслась бы савта к разбазариванию семейного имущества в целях удовлетворения беззастенчивого любопытства. Потом вспомнила о найденном в сейфе мешочке с монетами. Золото — универсальная валюта, а кроме того, об этих монетах не упоминается в завещании, т. е. они не облагаются налогом и реализовать их можно в любой момент. Похоже, бабушка тоже считала, что деньги могут понадобиться внезапно и лучше быть готовой ко всему. И вообще, если она назначена хранительницей, то хотелось бы выяснить — чего именно!

Сидя в самолете, Мири пыталась привести мысли в порядок, но они расползались бешеными зигзагами, и в конце каждого маячил здоровенный вопросительный знак. Каким образом общество под названием «Мудрость Сиона» может охотиться за медальоном, полученным от немецкого аристократа? Может, они не знают, что дети обменялись амулетами, и ищут тот, что савта отдала мальчику Клаусу? Н-е-ет, минуточку! Питер Кернер ясно сказал: золотой медальон. И, кстати, что он там прислал? Мири зашарила в сумке, вытащила папку и, найдя нужный лист, уставилась на черно-белое изображение. Ну, тут нет никаких сомнений — это тот самый медальон, который савта вручила ей перед смертью. Значит, «Мудрость Сиона» ищет именно его. Может, они все же не знают о подмене? То есть, опираясь на найденный у рабби документ, думают, что этот медальон и есть тот — изначальный? Что-то голова идет кругом. Собственно, для нее безразлично, кто и где напутал, главное — убедить этих господ, что она, Мириам, совершенно ни при чем, ничего не знает, не ищет и не хочет.

За время недолгого перелета Мири успела прочитать кучу надерганных из Интернета материалов, после чего голова у нее пошла кругом окончательно.

Данные об Исааке Лурии, легенда о Тавернье, который получил некий камень в подарок от индийского раджи за то, что спас раджу на охоте. Рукопись под названием «Лабиринт Иерихона», в которой кто-то подробно рассказывал о структуре и принципах постройки древнего города. Слова бабушки о том, что медальон — это ключ от какого-то города, где хранится счастье человеческое. Мешанина исторических данных и легенд, из которых не понятно ровным счетом ничего.

Фрау Легерлихт любезно согласилась принять Мири, хоть и не скрывала удивления от неожиданного визита девушки. Старушка обитала в солидном доме времен империи в одном из тихих и зеленых кварталов Вены. Мири оглядела небольшую гостиную и решила, что квартира, пусть и невелика, но в хорошем состоянии: прекрасная лепнина на потолке, качественная мебель, вон тот буфет — явно старинный, да и горка в углу полна изысканного старинного фарфора. Вся обстановка чудесно подходила хозяйке квартиры. Пожилая дама смотрелась хрупкой фарфоровой статуэткой, помещенной среди антикварных вещей.

Фрау Легерлихт предложила приготовить кофе и поставила на стол вазочку с печеньем. Мири, не дожидаясь вопросов, изложила придуманную историю про письмо, оставленное бабушкой в сейфе. Якобы она просила передать кое-что на память друзьям, после чего вручила фрау Легерлихт натюрморт. Пожилая леди выглядела несколько удивленной, но высказала подобающую случаю благодарность. Мири осторожно намекнула, что полотно в случае надобности можно продать за неплохие деньги; вот документы, и если обратиться к экспертам… Фрау сдержанно улыбнулась и перевела разговор на другую тему.

После обмена светскими репликами Мири перешла к интересующему ее вопросу:

— Знаете, в бумагах у савты я нашла любопытный документ, — она предъявила лист с генеалогическим древом.

— Да-да, я помню это древо. Ваша бабушка получила его от меня. Она увидела как-то оригинал и попросила копию. — Фрау осторожно встала и направилась к дверям в дальнем конце гостиной. Массивные дубовые двери распахнулись неожиданно легко, и с уст Мири сорвался возглас удивления. Кабинет оказался больше гостиной. Высокие потолки вплотную подпирались солидными книжными шкафами. Подле окна нашлось бюро и кресло розового дерева. Фрау опустилась в кресло, поставила ноги на скамеечку и указала Мири на стену напротив. Единственную не занятую шкафами часть стены от потолка почти до пола покрывали рамки. Здесь были и старинные документы, и фотографии, и несколько картин. Мириам с любопытством разглядывала черно-белые снимки усатых господ, которые могли похвастаться военной выправкой и живописными мундирами. Им соответствовали дамы с высокими прическами и пышными юбками. Среди более современных цветных фотографий Мири с удивлением узрела собственную счастливую рожицу под академической шапочкой: снимок сделан в день окончания университета.

— Обещайте прислать мне вашу свадебную фотографию, милая, — сказала старушка, с нежностью глядя на теснившихся рядом предков и потомков.

— Если выйду замуж, то непременно, — отозвалась Мири и сама мимоходом удивилась этому «если».

— Скажите, фрау Легерлихт, а когда было нарисовано… создано это древо?

— Давно. Еще до Второй мировой войны. Многие понимали, что времена наступают смутные, и хотелось как-то сохранить память… Его составил по архивным документам мой отец.

— Хорошо, что у бабушки оказалась копия, написанная на современном языке. Этот готический шрифт очень красив, но его очень трудно читать, — заметила Мири, разглядывая висевший на стене оригинал.

— Да-да, тут я согласна. Копию сделал герр Рольф, как раз для удобства.

— А кто такой герр Рольф?

— Этот господин пришел ко мне несколько лет назад. Он историк, служит в каком-то из берлинских музеев. — Фрау заколебалась было, но потом все же продолжила: — Мне показалось, что он несколько… что слишком много внимания он уделяет славному прошлому германского народа. Впрочем, история всегда повторяется и, говорят, такие взгляды опять в моде.

— Теория превосходства арийской расы? — насмешливо спросила Мири. Фрау промолчала, и девушка сочла нужным добавить: — Я, к сожалению, не знаю своего отца… но моя мама еврейка, а этот народ известен тем, что возводит собственную избранность в принцип исторического факта и кладет его же в основу религии и мировоззрения, так что не мне судить… Просто я считаю, что каждому надо воздавать по делам его, а не по наследию предков. И уж тем более не по крови.

Фрау улыбнулась, как показалось Мири, несколько снисходительно, и продолжила рассказ:

— Так вот, герр Рольф интересовался историей нашего рода, особенно истоками и периодом двадцатого века.

— А что там с истоками? — спросила Мири, склонив голову и разглядывая неудобочитаемую готическую вязь. — Короли, герцоги?

— Мы в родстве с Габсбургами, — гордо сказала фрау Легерлихт. — Той ветвью, что дала короля Рудольфа Второго. Он правил Священной Римской империей во второй половине шестнадцатого — начале семнадцатого века.

— Э-э… — показывать свою историческую дремучесть не хотелось, но Мири все же переспросила: — Римской империей? Разве к шестнадцатому веку она уже не того…

Старушка улыбнулась снисходительно:

— Конечно, это всего лишь громкое название, призванное подчеркнуть преемственность, традиции и прочие полезные для государства вещи. Фактически это были германские земли, Венгрия, Чехия, Австрия.

— Ага, понятно!

— Так вот у короля Рудольфа было пять братьев, от одного из них и идет наш род.

— Это круто, — заметила Мири. — И знаете, обидно, что в двадцатом веке многие ветви закончились. Люди не оставили потомков.

— Это было непростое время, — вздохнула фрау Легерлихт. — Две войны за один век. Многие погибли, кто-то остался бездетным, кто-то не рискнул рожать больше одного ребенка. У меня самой только одна дочь и один внук… Зато правнуков — четверо, — она с улыбкой взглянула на фото, где толпились вокруг праздничного стола члены ее семьи.

— Да… А вот смотрите, здесь тоже было четверо детей, еще до Второй мировой: три девочки и мальчик. Их отец Пауль постарался. А их дядя — Карл фон Райнц — умер бездетным. Братья — а такие разные.

— Они жили в Моравии, — сказала фрау Легерлихт задумчиво. — Я знаю, потому что Карл приходил в наш дом, когда они с Клаусом перебрались в Прагу.

— У него был сын?

— Нет, нет, я говорю о племяннике, потому что Карл фон Райнц взял его на воспитание. Как я понимаю, семья Клауса жила небогато, и они не могли дать детям подобающее образование. Для девочек это было не так уж важно тогда, но вот у мальчика не было бы будущего… И Карл взял племянника на воспитание. Карл фон Райнц был ученым, историком… он много работал, и его очень уважали. Кроме того, он располагал весьма крупными средствами. Наша семья жила тогда в Праге, мой отец занимал солидное положение в обществе, часто устраивал обеды и званые вечера… бывал на них и Карл фон Райнц. А Клауса отправляли к нам в детскую. Я не очень хорошо его помню… замкнутый был мальчик. Позже Карл перебрался в Кенигсберг, что-то там исследовал. А потом началась война, Кенигсберг бомбили, затем город отошел России. Там они оба — Карл и Клаус — и сгинули. Впрочем, я не исключаю того, что Клаус выжил. Возможно, у него и дети есть. Но получить какие-либо сведения из Советского Союза было невозможно.

— Ага, — пробормотала Мири, лихорадочно пытаясь сообразить: что, если у Клауса действительно родились дети, и он, допустим, рассказал им семейную легенду. И что? Кто-то решил вернуть себе легендарное арийское наследство? А куда, позвольте спросить, тогда делся тот серебряный медальон? Мири так глубоко ушла в эти мысли, что едва не подпрыгнула, услышав голос фрау:

— Вы тоже интересуетесь генеалогией?

— Скорее, это генеалогия интересуется мной, и весьма настойчиво, — пробормотала Мири и уже громче сказала:

— Генеалогия часто связана с легендами, а это мне всегда казалось интереснее, чем просто выяснения, кто кого родил. В вашей семье, наверное, тоже есть такие семейные предания?

— Конечно! Герр Рольф ими очень заинтересовался. И был так любезен, что прислал мне экземпляр своей книги.

— Книги? — Мири удивилась. Почему-то она решила, что историк был липовым и ходил к старушке с намерением разжиться какими-нибудь секретами. Но если он написал книгу, то… то у нее, Мириам, начинается паранойя.

— А можно посмотреть на эту книгу? — спросила девушка.

— Почему же нет? Вон тот шкаф, третья полка.

Мири послушно направилась туда, куда указывала сухонькая ручка фрау. Полки этого шкафа отличались большой пестротой: здесь аккуратно стояли романы, детективы, современные книги по политике и истории — видимо, то, что покупала и читала сама фрау.

Мири легко отыскала довольно солидный том, обложку украшали щиты с геральдическими зверями. Назывался труд герра Рольфа претенциозно: «Мифология германской культуры: прошлое или будущее?». Надо почитать, решила Мириам.

— Скажите, а в вашей библиотеке, — она широким жестом обвела комнату, — нет ли, случайно, каких-нибудь старых книг о лабиринтах?

— О лабиринтах? — удивилась фрау. — Собственно, есть… то есть была книга. Называлась «Лабиринт Иерихона». Старинная, в деревянном переплете. Она хранилась у брата, но после его смерти ваша бабушка вернула ее мне… — фрау сделала паузу, но Мири молчала, ожидая продолжения. — Однако несколько лет назад я продала книгу…. Хотелось съездить к сестре, она живет в Бразилии, ремонт нужно было сделать.

— Да, ремонт нынче дорог, это точно, — закивала Мири. — А кому продали книгу?

— Имени покупателя не знаю. Аукцион был организован через Интернет. Так мило, мне даже не пришлось никуда ехать. Представитель аукционного дома принес свой собственный ноутбук, так как на моем компьютере нет специальной защиты… так он объяснил. Торги заняли совсем немного времени, и я осталась вполне довольна результатом.

— Понятно, — протянула девушка. — А скажите, услугами какого аукционного дома вы пользовались? Понимаете, — торопливо добавила она, — всегда хорошо иметь сведения о проверенной компании, тем более если они так заботятся о безопасности, что и связь у них защищенная.

— Тут я с вами согласна, рекомендации друзей сильно облегчают жизнь. — Фрау протянула тонкую руку, почти не тронутую артритом, открыла ящичек изящного бюро и извлекла на свет шкатулку. Красное дерево и бронза, решила Мириам, с интересом разглядывая цветочный орнамент на крышке. Полудрагоценные камни, стекло, эмаль. Модерн, начало двадцатого века. Какая чудесная вещь!

— Прелесть какая! — воскликнула она вслух.

— Правда? Вам нравится? — фрау погладила узор на крышке. — А ведь это подарок вашей бабушки. У нее был прекрасный вкус.

— Это точно, — кивнула Мири, проглотив комок в горле. «У бабушки был не только вкус. Савта Мириам обладала также добрым сердцем и острым умом. Как же мне ее не хватает!»

Фрау Легерлихт перебрала хранившиеся в шкатулке визитки и нашла нужную:

— Вот, прошу.

Мири сфотографировала данные аукционного дома на телефон, а потом спросила:

— Скажите, а вы слышали когда-нибудь о Печати света, или Путеводной звезде?

— Нет, — старая дама покачала головой. — Это словно названия элитных сортов роз… или зеленого чая. Но мне они ровным счетом ничего не говорят.

1602 год

— Ты не найдешь Золотой город, государь.

Император Рудольф рассердился. Сердился он с удовольствием, и многие при дворе боялись его вспышек, зная, что они легко переходят в болезненное состояние, когда император не контролирует себя. Он мог приказать казнить вчерашнего любимца, а на следующий день требовал его к себе и, узнав, что натворил, впадал в депрессию и бывал искренне опечален. Чопорная Вена угнетала его, и он переехал в Прагу, где нашел то, что помогло ему продлить свой век: скромный двор, ученые занятия и раввина Льва Бен Бецалеля в качестве лекаря и собеседника. Когда конь императора взбесился, раввин не побоялся подойти к обезумевшему животному и усмирил его. Рудольф доверял старому иудею и только из его рук принимал лекарства, не без оснований предполагая, что многие в империи мечтают отравить его. И все же болезнь медленно, но прогрессировала. Иной раз приступ монаршего гнева заканчивался припадком, который до смерти пугал придворных, ибо Рудольф бился в страшных конвульсиях, и многие шептались, что император одержим дьяволом.

Сейчас его гнев только начинал закипать. Он ходил по комнате, и воздух, потревоженный резкими движениями, колебал пламя свечей.

— Как смеешь ты, подлый, говорить мне такое? Я император Священной римской империи! — тучный Рудольф задыхался на ходу, слова набегали одно на другое. — Я собрал при дворе всех величайших астрологов и алхимиков современности! Здесь, именно здесь, в Праге, находится сейчас центр Вселенной! Как смеешь ты сомневаться? Не ты ли говорил, что место это особое?

— Да государь, — отозвался стоявший подле окна старик. Пока император расписывал свое могущество, он время от времени поглядывал в окошко. Там мерцали огоньки города. Город был стар и грязен уже сейчас и вряд ли когда-нибудь был новым и чистым. Города не как люди, у них нет периода детства и юношеского беспечного расцвета. И виной тому, конечно, люди. Сколько жил на свете раввин Лев Бен Бецалель, столько удивлялся тому, как человек — будь он хоть самым бедным иудеем, хоть императором Рудольфом — умеет так испортить все, к чему прикасается. И в то же время только человеку дал Бог разум, величайший дар… который люди тоже умудрились превратить в проклятие.

«Я старею, — грустно сказал себе раввин, — старею и начинаю ворчать». Он прислушался с голосу императора. Так и есть: одышка усиливается, речь все менее связная; если поднять на него глаза, то зрелище будет не из приятных: брызжущий слюной отечный толстяк с выпученными глазами.

— Господин, вы принимали сегодня лекарство?

Император осекся, несколько мгновений хлопал глазами, потом, попятившись, рухнул в кресло и пробормотал:

— Разумеется.

— Нужно увеличить дозу, государь. Теперь три раза в день по четыре капли. С водой, а не с вином.

Рудольф сморщился. Но прежде чем он начал опять жаловаться на горечь лекарства, раввин тем же ровным голосом спросил:

— Как ваш старший сын, император?

— Получше. Но он все же… я решил отослать его в провинцию. Свежий воздух и все такое.

— Это мудро. Только приставьте к нему верного человека, чтобы тот сумел предотвратить очередное безумство.

— За что проклят мой род, Махарал? Я полюбил девушку из незнатной семьи, дочь моего антиквара. Неужели это такой страшный грех? Просто хотеть немного счастья? Катерина родила мне детей… и в старшем сыне я вижу свою болезнь, только усилившуюся многократно. Когда у него случился первый припадок и он убил того бедного мальчика, я поклялся себе не жениться. Государство не должно получить безумца на престол. Пусть лучше род мой угаснет.

— Это было мудрое решение императора, — пробормотал старик.

— Но за что, Махарал? Иезуит, отец Иоанн, твердит, что то есть Божья кара за грехи. Чем я так провинился? Вся жизнь моя — в служении государству, ибо я читал труды Аристотеля и Макиавелли и я знаю, что пусть власть и дана нам Богом, но задача монарха — быть пастырем и отцом для народа своего. Для вящей славы своей империи я ищу истину! Философский камень, буде моим придворным удастся отыскать его, навсегда решит проблему денег и пустой казны. А Золотой город? Что ты молчишь, Махарал? Ведь если я найду дорогу туда, то Римская империя станет самой могущественной и процветающей державой!

— Но что, если цель не в этом?

— Ты обвиняешь меня во лжи? — в эту минуту простого удивления император был гораздо более величествен, чем когда извергал на приближенных желчные потоки своей нездоровой ярости.

— Нет, мой император. То, что ты говоришь о своей цели, несомненно, потому что я знаю твою душу: она благородна, и ты истинный рыцарь и защитник своей империи. Но выслушай меня, — рабби Лев, бросив еще один взгляд в окно, на темный город, где почти пропали огни, сделал шаг вперед. Видя, что старик тяжело опирается на палку, Рудольф махнул рукой, и тот, благодарно кивнув, опустился на лавку.

— Ты почтил меня дружбой, и я горжусь ею. Я знаю, что помыслы твои чисты и ты радеешь об империи. Но те, кто скрыл город, могли думать иначе. Что, если не ради одной империи дожидается он своего часа?

— Не ради одной империи? — удивленно повторил император. — Но ради чего?

— Не знаю… Но есть такое учение, оно говорит, что каждый человек, сам, должен искать свой путь в Золотой город. И дорога туда ведет через размышления и познания, праведность и мудрость. По этой дороге не сможет пройти империя… только человек. Каждый должен идти сам.

— Но если я дойду? — Рудольф подался вперед. — Если я отыщу Золотой город… Мне придется самому сражаться с Фафниром, если я буду один?

— Наверное, — ответил раввин. Ему было грустно. Он знал, что император, несмотря на бешеный нрав, неплохой человек и очень образованный. Но объяснить ему теорию самосовершенствования через медитацию казалось невозможным. Он верит, что светлый город охраняет дракон — как нарисованный в книге — с зубами и когтистыми лапами. Но ведь внутри каждого человека живет собственная тварь, пожирающая его изнутри. Пусть лучше думает, что путь далек… в каком-то смысле это так и есть.

— Я готов погибнуть, сражаясь за свою империю, — сказал, подумав, император, и раввин зауважал его еще больше. И пожалел еще раз.

— Империи повезло, что у нее такой господин, — искренне сказал он. — Но императору не придется сражаться с Фафниром. Я не нашел путь к городу света.

— Но рукописи! Те, что мы выкупили у мавров?

— Я прочел их, государь. Там сказано, что путь должна указать Звезда света. Следуя за ее лучами, может человек найти вход в пещеру, и дальше звезда приведет его к Золотому городу.

— И что это за звезда?

— Это сапфир, господин. Драгоценный камень. Но как я ни искал, следов его не нашлось.

— Я буду искать сам… напиши, как он должен выглядеть, и я подниму на ноги всех!

Раввин кивнул.

— Но если я не успею, Махарал? — спросил вдруг император. — Кому передать Печать? — его ладонь легла на грудь, где под пышным нарядом висел небольшой золотой кружок, покрытый древними буквами и полустершимися узорами. — Мой старший сын безумен. У меня нет наследника. Кто должен принять эту ношу?

Некоторое время раввин думал, потом покачал головой.

— Тут император должен слушать свое сердце и разум. Выбери верного тебе человека благородной крови и немалого состояния, чтобы быть уверенным, что дети его смогут получать свет истины в виде знаний и не забудут свое положение и свой долг. Расскажи ему легенду и возложи на его плечи долг хранителя. И когда придет время…

— Когда, Махарал?

— Не знаю, государь.

Распрощавшись с фрау Легерлихт, Мириам задумалась. Дела ждут ее в Париже. Есть ли смысл возвращаться во Фрейбург? Вроде бы нет, но на душе у нее было неспокойно. Она вспомнила визит Питера Кернера, его настойчивый интерес к артефактам и собственное обещание связаться с представителем «Мудрости Сиона» после осмотра банковской ячейки. Они следили за ней в Швейцарии, возможно, следят и в Австрии. Нужно замести следы, убедить «Мудрость Сиона», что у нее нет ни книги, ни медальона. Если уж врать, так убедительно, решила Мириам, и отправилась обратно во Фрейбург. Переночевала на вилле, утром опять — уже не прячась — отправилась в банк. Положила в ячейку финансовые документы из домашнего сейфа и бабушкины украшения. Вернувшись на виллу, достала визитку и позвонила герру Кернеру. Сказала, что в банковской ячейке медальона не оказалось, после чего она, Мири, абсолютно уверилась, что он был украден той ночью, когда в дом проникли грабители. Поэтому сейчас она отправится в полицию и напишет заявление. Рисунок узора на медальоне, любезно присланный герром Кернером, она приложит к заявлению. А не знает ли герр Кернер, из какого золота был медальон? Красное, желтое? Проба? Ах, такой древний, что пробы нет? Ну, рисунка, наверное, будет достаточно. «Что вы посоветуете написать, когда полиция попросит указать приблизительную стоимость? Нет, “бесценен с исторической точки зрения” вряд ли подойдет! Что ж, напишу что-нибудь…» Кстати, каталог бабушкин она просмотрела и библиотеку тоже на всякий случай — книги «Лабиринт Иерихона» нет. Если герр Кернер узнает что-то новое…. Да-да, она будет благодарна за любую информацию.

Повесив трубку, девушка ухмыльнулась: нельзя было не заметить, каким кислым стал голос Кернера, когда она заявила о намерении обратиться в полицию. Кстати, раз решила врать убедительно — надо ехать в полицию. Мири надела кофточку с глухим воротом, чтобы медальон случайно не попался кому-нибудь на глаза, и отправилась в полицию.

Заявление о краже медальона у нее приняли с безукоризненной вежливостью, но без энтузиазма. Мири поинтересовалась, опознан ли убитый. Оказалось да, буквально сегодня через Интерпол получили данные: это некий Зденек Миркин, поляк. Знакомо имя? Мири покачала головой.

Вернувшись домой, она заказала билет в Париж, отыскала в интернет-магазине труд герра Рольфа «Мифология германской культуры: прошлое или будущее?», оформила доставку курьером на адрес Эмиля и принялась собирать чемодан. Ноутбук негромко звякнул: кто-то пытался вызвать ее по скайпу. Мири подошла, нажала клавишу, и на экране перед ней замаячило смутно знакомое смуглое личико. Прежде чем она успела сообразить, кто это, девушку отодвинули в сторону, Анри блеснул яркими голубыми глазами и быстро спросил:

— Эй, сестрица, ты где?

— Вечером вылетаю в Париж.

— Давай завтра встретимся… или лучше сегодня. Мы тут… много интересного нашли.

— Тебе что было велено? — завелась Мири, начиная осознавать, что ответственность за младших — вещь тяжелая, особенно когда эти младшие считают себя умнее всех.

— Не зуди. Я для тебя стараюсь. Как прилетишь — позвони, а то давай я тебя в аэропорту встречу.

Мири задумалась: если вернуться домой, в смысле в дом Эмиля, то потом трудненько будет объяснить, куда она собралась на ночь глядя. Завтра ей нужно к дяде Давиду; он ждет уже несколько дней, и если не приехать и не провести экспертизу камней, которые он заказывал, то она его подведет, ведь он торговец…

— Ладно, встретимся в аэропорту. Самолет прилетает в шесть, аэропорт Шарль де Голль, терминал 1.

— Договорились!