Перемещенное лицо. 3. Не Квадра

* * *

Нога и правда зажила через два дня. Не просто рана затянулась, как должно бы, а вообще зажила. Даже при надавливании не болела. От ссадины на лбу должен был остаться шрам, но не остался. Самочувствие было бодрое, настроение неплохое. Нирут все больше отсиживался у себя, решая глобальные проблемы. Когда Дан спросил, что делать с Крестом и куда Нирут намерен его прятать, тот посмотрел смурно и ответил: «А вот прятать его придется тебе. Где хочешь. Хоть в озере утопи, хоть в землю закопай. И мне не говори. Ты не представляешь, какой это соблазн».

Дан и спрятал: в землю закопал. То есть выворотил камень в персональном помещении Шарика в конюшнях, угнездил туда камень и замаскировал. Иначе поступать не хотелось, потому что в первую же ночь. проведенную в собственной спальне, Дан увидел два совершенно независимых сна. Это, в общем, было неудивительно, сны он видел, только очень редко запоминал, а тут… Монолог Гая, например, мог повторить дословно. И если исходить из теорий Нирута и Алира, это тем более неудивительно, потому что сон сном, а Гай Гаем. То есть во сне Дан, как всякий обыкновенный человек, перестает обуздывать свое создание, чем подсоздание и пользуется, подсовывая что ему заблагорассудится. Сны большей частью – реакция мозга на реальные события (святое убеждение Дана), только вот реакция малость неадекватная, чаще смешная, иногда пугающая. Он гнал от себя мысли о Гае и единении, вот подсознание и отыгралось полной мерой. А исходя из теорий, забыть этого сна Дан не мог, потому что Гай стал частью его, следовательно, вполне способен распоряжаться его памятью. Сон был болезненно-приятный. Гай, такой, каким он был всегда, сидел в кресле у камина с открытой книгой на коленях, когда Дан вошел в комнату… или в его сознание. Гай поднял голову, улыбнулся так, как улыбался только Дану. Это разговором не было, потому что Дан молчал – или себя не слышал, говорил только Гай, и так хорошо было снова слышать его голос, что Дан вспоминал сон (не сон?) с блаженной улыбкой.

«Они почти правы, Дан. Это действительно я. Это действительно произошло. Это единение. Мои гены слились с твоими. Я не знаю, как это могло случиться вне лабораторных условий, но это случилось. Ты ведь всегда понимал, что процесс взаимный, не только мне нравилось пить твою кровь, это нравилось и тебе. Возможно, будь я жив, я тоже сейчас изменился бы, во многом став человеком. Я почти уверен, что не нуждался бы в крови. Понимаешь? Это, скорее всего, и есть то, что все ученые-вампиры искали в течение столетий: возможность не пить кровь заключается всего лишь в систематическом употреблении крови одного конкретного человека в течение нескольких лет. Сценарий невозможный, потому что никогда не найдется нескольких сотен тысяч человек, готовых давать свою кровь вампирам. Неважно. Мы все равно нашли способ сосуществования.

Я всегда буду с тобой, Дан, и сказать не могу, как это меня радует. Я люблю Аля, люблю Шарика, только все равно не так. Не в крови дело. Может, в готовности ее дать. Да и какая разница? Ты – лучшее, что было в моей вполне благополучной жизни, Дан. И я рад, что смог дать тебе что-то. Ты будешь видеть и моими глазами, слышать и моими ушами, и реакция у тебя будет почти моя, насколько позволит твой метаболизм. И на мелкие раны ты сможешь обращать не больше внимания, чем Аль.

Говорить с тобой я не буду. Не смогу. У меня не получается пробиться сквозь твое здравомыслие, ты интерпретируешь это как «голоса в голове», как раздвоение сознания. Оно не раздвоилось, Дан. Просто их у тебя стало два. Твое, конечно, доминирует, ты – Первый. А мое подскажет, где сможет. Вот только во сне… Ну будешь ты воспринимать это как сны – и что? Если тебе будет от этого плохо, я замолчу, мне достаточно просто быть с тобой. Помнишь, мы говорили, что стали частью друг друга? Впрочем, что ж это я, я ведь знаю, что ты помнишь. Тогда это была скорее психологическая близость, а теперь – биологическая. Тебя это пугает. Но это я, Дан, слышишь? Я, Гай. Я не смогу причинить тебе вреда. Никогда. По определению. Я всегда знал, что мой удел – не мир спасать или великие дела делать, а хранить тебя. Оберегать. Я очень рад, что тогда дал тебе шанс, и ты этим шансом воспользоваться сумел. Первое проявление реакции вампира. Главное, что ты жив. И благодаря тебе – я тоже немножко жив. Видишь, получается, что я не только тебя спасал, но и себя тоже.

И уж поверь, Аль тоже очень хорошо знает свое предназначение. Властитель может думать что ему угодно, хранить равновесие, спасать мир, строить козни, но Аль прежде всего будет оберегать тебя. И если ему вдруг придется сделать выбор, я знаю, что именно он выберет. И ты тоже знаешь.

Это не потому что ты великий человек. Нет, вовсе не великий. Самый обыкновенный. Разве что способный спасти вампира и ринуться в костер за незнакомым эльфом. Спроси властителя при случае, был ли способен на это он хотя бы в прежние времена, когда он еще был простым магом.

И знаешь, я понял, почему ты не веришь властителям. Теперь – понял. Ты прав. А я здорово ошибался».

Потом Дан продолжал спать, чувствуя теплый терракотовый взгляд, и было ему так хорошо, как не бывало последние тридцать лет.

А второй сон, собственно, сном не был. То есть монолог Креста Рока Дан воспроизвести бы не смог даже приблизительно, но, утром, бреясь перед огромным зеркалом в ванной и с интересом рассматривая переливающийся всеми цветами радуги фингал, стекающий со лба на глаз, вдруг подумал, что знает, что такое Камень Судьбы и что с ним надо делать. И почему Нирут с Алем не смогли прорваться, а он – смог. Все было так просто на самом деле… так просто. Камень выбирал себе хозяина, когда у него появлялся такой выбор. Камень не командовал владельцем, но и владелец не командовал камнем. Они были связаны слишком тесно. Камень выполнял желания своего хозяина, и чем дольше была связь, тем более тонко он эти желания чувствовал, уже не оформленные, так сказать, а подсознательные и потому порой просто дикие. Особенно если это были желания мага. Особенно если это были желания властителя. Именно потому и не стоит подпускать к нему властителей.

Магу-вампиру удалось его отыскать, уговорить… Но как только появилась возможность выбрать, камень выбрал. Он мог выбирать хозяина только среди тех, кто хотел хозяином стать. Или хотел хотя бы заполучить камень. Почему именно Дан? Потому что Дан не убил ни одного из двадцати трех человек. Ни единого, потому что тяжело раненому его товарищ вовремя помощь оказал. Дан не хочет убивать. Случается, что делает это, но никогда не хотел. Бывал вынужден, но не мечтал. И нет у него мечтаний, способных потрясти мир.

Десять тысяч двести двадцать три года назад хозяин Камня Рока вызвал глобальную ядерную войну.

Вообще, у Дана было желание поступить с камнем примерно так, как поступили властители с пунктом управления, да не умел он вызывать локальных землетрясений. Утопить посреди океана тоже было проблематично, потому что Нирут считал корабли слишком опасным и медленным транспортом и предпочитал пересекать водные пространства посредством порталов. Можно, конечно, и в озере утопить, по словам аборигенов, глубина его чрезвычайна, да вот оставался риск, что камень заскучает и кто-то его услышит, как услышал маг-вампир. Таскать с собой – тоже чревато, мало ли какие желания вдруг возникнут у Дана, например, с перепоя, а с каждым исполненным желанием взаимозависимость растет. Уничтожить камень никак нельзя. Он защищает хозяина, но прежде всего он защищает себя.

Кто, когда и зачем его создал, оставалось загадкой. Может, и правда, Судьба…

Рассказывать об этих снах (не снах?) он не стал даже Алю, даже Шарику. Не хотелось грузить их своими проблемами, тем более что Алю и своих хватало. По большому счету, не столько Дан нуждался в помощи хорошего психиатра, сколько Аль. У него никак не получалось вырваться из своей грустной юности и печального детства. Дан пробовал ставить себя на его место – и сильно сочувствовал другу. Очень сильно. У Гая не было друзей, но были любящие родители – и было уважение окружающих, не только потому что он был Лит, но и просто сам по себе: несмотря на вызывающую молодость, он был и талантлив, и умен не по годам, и рассудителен, и вампиры его уважали. У самого Дана детство-юность и вовсе были вполне благополучные, потому что отсутствие фирменных кроссовок и ананасов с рябчиками он не воспринимал как катастрофу, а остальное у него было – семья, друзья, приятели. У Аля ничего не было, кроме насмешек. Учителя говорили о потенциале мага – а он не мог сделать ровным счетом ничего. Его бездарные товарищи уже практиковать начинали, а он все пытался свечку зажечь без подручных средств. Подросткам порой недели унижений хватает, чтобы сломаться, а у него десятилетия на это ушли. Он ведь и сбежал тогда из поселения в основном от себя самого. Не ради сестры, не ради подруги, помочь он им никак не мог, не ради протеста против смиренности эльфов, потому что истоки смиренности понимал как никто другой. Он сбежал, потому что насмешникам не мог противопоставить ничего. Один – и все остальные. Тут и на костер пойдешь, как другие на трон идут, потому что терять совершенно нечего.

Гай и Дан были первыми, кто его уважал. Априорно. За мужество, за гордость, за терпение, за доверие. Просто так. И ему захотелось соответствовать их достаточно высокому мнению о нем, вот он и решил с гордым видом вернуться, чтобы быть повешенным. И тут его нагнал властитель с невероятным предложением. Получилось, что впервые в жизни Алир Риенис кому-то понадобился. И это перевесило. Он не боялся умереть… то есть боялся, потому что был нормальным, но у эльфов отношение к смерти все-таки существенно отличается от человеческого. Он мог умирать от страха, но сам подняться на плаху и голову в петлю сунуть, потому что эльфу не положено трусить. Нарушил закон – ну и ладно, вешайте, хотя и жить хочется как никогда, потому что встретились два придурка, вампир и, что вообще невозможно, человек, которые его уважали.

И еще он потребовался властителю. Он. Потребовался. Конечно, он согласился, пусть даже потом и мотивировал свое согласие нежеланием качаться в петле, только лет через двадцать признался Дану, в чем на самом деле была причина.

Младшим был Гай. У него даже еще физическое развитие не завершилось, да и психологически он был еще практически мальчик, эльфы же, хоть взрослыми и не считаются, в сто лет все же старше, чем вампиры в сорок. Аль и сейчас оставался не ранимым, но почти насмерть израненным подростком, и потому действительно нуждался в поддержке Дана и защите Нирута. Он действительно был слабым, хотя никто и заподозрить этого не мог. Ну и слабый. А мы с Нирутом на что?

Это все сформулировалось тоже после ночи двух снов. Или само по себе, или под влиянием (при участии?) Гая. Ох, Гай, как же мне не хватает твоего присутствия рядом. В реальности…