Перевод показаний

37. «такой тайный заговор»

Раньше я не был таким раздраженным. Я размышлял над этим. Возможно, это такое последствие, ретроградное движение, во мне, регрессивное, возможно и так. Перед другими я должен оставаться спокойным. Мы же наблюдали один за другим. Такое было наше обыкновение. Кто тут мог возражать. Так было положено. Мы выискивали тех, кому нельзя доверять. Мужчина, с которым я делился, признавал это с улыбкой, поднимая руки, как будто сдаваясь. Да, ты мне не доверяешь, но ты же признаешь, это не по личным мотивам. И я это признаю.

Иногда теперь эти мотивы становятся ясными. Я мог бы сопротивляться тем мыслям, представлениям в целом, реальности, о том, как это было. Это было. Было сделано мной намеренно. Это был тайный заговор. Тут нечего отрицать. И этот момент так поразителен, так бросается в глаза, да, что у меня волосы дыбом встают. Что они делали, сделал ли они то, что могло меня изменить. Они отказались. О чем это мне сигнализировало. Их замысел состоял в том, чтобы скрыть реальность. Это детали, которые очевидны. Те люди думали временами невежественно, преходящие вещи, согласованность несогласованность, они переменялись так, чтобы встать по своим местам.

Так и случилось. Другие не уразумели. Пришлось мне их информировать. Я должен был информировать их о реальности, какая она, реальность! Да, вот это реальность. Должен был говорить им прямо, но в обдуманных выражениях, чтобы они не расстроились, объяснить им ситуацию. Я знал, они бы не услышали, что я говорю. Я говорил бы им, а они ничего бы не слышали. Почему это так, они же не глухие, а то что я говорил, никто не слышал, они же не страдают от ухудшения. Внесловесная передача информации, людьми, существа мы человеческие. Основные принципы человечества.

Я не верю в разобщение между формами понимания, не верю я в это.

Эти и другие вещи я говорил им, я также, как часть их, говорил нам. Мне хотелось заткнуть уши, завопить внутри моей головы.

Я понимаю, заговор, насчет молчания, умолчаний. Это правда, вне всяких сомнений. Где существует потенциальное разобщение, где оно недопустимо.

Я сердился на эти мысли, потому что они были не моими мыслями, но мыслями, которых другие держались обо мне, создавая таким образом для меня ситуацию, такую, которая должна быть нестерпимой, так со мной и было. Я никогда не мог в этом признаться, не перед другими. И им это было известно, известно этим другим. Следовательно, вот почему они пересказывали мне историю.

Они пересказывали мне историю. И я мог бы им пересказать. Кто бы не смог.

Я уже объяснил, в чем состояло дело, это же очевидно, что это есть предпосылка, с которой мы начинаем, как люди, человеческие особи, члены этого семейства, создавая себя, как вид, на основе таких концепций, как эти, материальных концепций, я бы сказал, начиная с фактической основы, мы, следовательно, устанавливаем любовь одного к другому, признание, да, что мы тоже существуем, мы тоже просто-напросто то, что выживает, да, а чем еще можем быть, другим, чем это.

Но эти устаревшие формы их не интересуют. Они посчитали меня наивным. Я согласен, так можно сказать, такой я наивный. Формы отрицания не представляют для меня интереса.

Угрозы я не чувствую. Возможно, я под угрозой, и что тогда. Если ко мне есть вопросы, прошу.