Персиковый мед Матильды

12. «Зоммерберг»

Михаэль запер дверь и достал пакет. Вывалил оттуда полусгнившее платье, розоватую туфлю. Он уже не первый раз играл в эту игру.

Удивительное дело, как только на свет извлекалось это чудесное (точнее, оно таким когда-то было) платье, как в его комнате сразу же возникала Матильда Эш. Высокая, розовощекая, с пышными формами, звонким голосом и веселым смехом. Все, кто знал Мати, не могли оставаться равнодушными к ее смеху. Он завораживал, зазывал мужчин, будоражил их воображение, возбуждал, действовал, как вино. Вот и теперь Мати, хохоча, прошлась по комнате Михаэля, задевая мебель полами развевающегося, белого в розочках, платья, и тонкие каблучки ее изящных новых туфель процокали по мозаичному полу.

– Как поживаешь, Михаэль? – услышал он и, увидев свое отражение в зеркале, вдруг понял, что лицо его стало мертвенно-голубым. Он испугался. Еще бы не испугаться, если все только и говорят о том, что в лесу найдено тело мертвой Матильды!

При жизни она была прекрасна. Здоровье так и полыхало румянцем на ее щеках. Конечно, в ней было много недостатков, но все это не касалось Михаэля – он-то не строил относительно Мати никаких планов. Это другим парням было о чем призадуматься: ведь супружество с такой легкомысленной девушкой грозило вызвать насмешки у всего Раушенбурга. Даже поведи себя Мати идеально, за свою короткую жизнь она уже успела дать столько материала для пересудов – не отмоешься. С кем только она не переспала, с кем только не выпивала, не ездила по ресторанам Мюнхена, не ночевала в гостиницах Деггендорфа, даже Берлина!

Но как же с ней было легко! Она была естественна, не ломалась, была, что называется, своим парнем, и это при том, что была самой женственной и нежной девушкой на свете. Стоило только чуть перестараться и надавить на ее кожу, как на следующий день в этом месте проступал синяк. Синяки оставались и на ее шее – от чрезмерно страстных поцелуев. Михаэль не раз говорил ей о своей любви, одно время он был в нее по-настоящему влюблен, считал, что она – воплощение его мечты. Особенно ему нравилась ее грудь, эти огромные спелые полушария, словно налитые свежим соком. Когда Михаэль припадал к ним, целовал соски, возбуждение его перехлестывало через край, он чувствовал себя самым сильным мужчиной. Что еще нравилось ему в Мати – она никогда не смеялась над мужчиной, даже если он в любви оказывался слабым, как ребенок. И еще – благодаря своему опыту и интуиции, какому-то радостному восприятию мира, она словно наполняла мужчин мощной силой и заставляла их чувствовать себя полноценными. Эти ее качества отмечали все, знавшие Мати.

Еще она любила посмеяться. Михаэль с особым чувством вспоминал их последнюю встречу, свою неудачную шутку, о которой он наверняка будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Она пришла в этом платье, оно ей очень шло. Чисто вымытые волосы ее блестели при свете электрической лампы. Они заперлись в садовом домике, где у Михаэля уже были припасены вино, груши, сливы. Мати принесла испеченный ею бисквит. Они пили вино из замковых погребов, быстро пьянели и пили еще, закусывая сладкими сливами, сочными зелеными грушами и мягким, душистым, с корицей бисквитом. Они смеялись, стараясь не разбудить сторожа, щекотали друг друга, валялись на ровной, податливой, как пляжный песок, софе, покрытой мягким клетчатым пледом, и чувствовали себя самыми счастливыми из смертных. В тот вечер Михаэль даже представил себе, как он живет с Мати в замке. Она – его жена, и они развлекаются таким образом каждый вечер. За хозяйством присматривает его мать, Лора Бор, за детьми ухаживают няньки, еду им готовят в кухне. Райская жизнь с Мати… Но стоило ему подумать о том, что ей бывает так же весело и с другими, – и становилось не по себе, почему-то хотелось заплакать, обняв Матильду за талию и уткнувшись лицом в ее теплый живот.

Так и случилось. В разгар веселья ему вдруг представилось, что ей под платье лезет кто-то другой – целует ее округлую грудь, мнет ее, как тесто. Он раздел Мати и, хохоча ей в лицо, сказал, что не отдаст ей одежду. Что она будет делать? Но Мати было не так-то легко смутить или заставить всерьез переживать. Она тоже расхохоталась, больше того, ему показалось, что эта затея понравилась ей. И она, голая, метнувшись к двери, сорвала с крюка желтый дождевик садовника, обулась в теплые старые меховые ботинки Ганса и принялась отплясывать, напевая что-то веселое и романтичное себе под нос. А потом, словно мстя ему в шутку, выбежала из домика. Он бросился за ней. Она побежала к калитке, откуда вилась тропинка к лесу.

В дверь постучали.

– Михаэль, открой, это я.

Лора Бор. Мама. Прятать платье было бессмысленно. Он открыл дверь. Лора, увидев платье и валявшуюся на полу бело-розовую туфлю, машинально приложила ладонь к груди в том месте, где билось ее сердце. Потом, опомнившись, повернулась и тщательно заперла двери. Села напротив сына.

– Они прочесали лес, кажется, больше ничего не нашли. Но дело возобновили: они ищут убийцу Матильды.

– Я знаю. – Михаэль медленно повернул голову, чтобы увидеть свое отражение. Ему было важно понять, что в комнате, помимо них двоих, больше никого нет. Мати ему просто пригрезилась. Как и в прошлый раз.

– Надо что-то решать, Михаэль. Что-то делать! Я понимаю, нервы твои расшатаны, но алкоголь еще никому не помогал. Больше того, Курт рассказал мне, в каком состоянии он вытаскивал тебя из машины. Ты мог погибнуть.

– Я хорошо ориентировался. Но мне надо было напиться, понимаешь? Мне так было легче.

– Да все я понимаю, но боюсь потерять тебя! Михаэль…

– Мама, что же делать?

– Надо все хорошенько обдумать или же… или совсем не думать. Словно ничего и не было, понимаешь? Ведь никто ничего не знает, никто ни о чем не догадывается. Но как ты мог, Михаэль, как мог?!

Лора обняла сына и прижала его голову к своей груди.