ГЛАВА ПЯТАЯ 1917

1

Большие войны обладают собственной кинетической энергией. Как считают немецкие историки, государственные деятели в 1914 году мыслили категориями «кабинетной войны», то есть такой войны, которую можно начать и закончить по желанию вождей. Но трудно признать ошибку и прекратить войну, когда на фронт уже призваны миллионы, принесены страшные жертвы, люди заразились враждой и ненавистью, а над политиками, государственными мужами и генералами навис карающий дамоклов меч общественного мнения. Наверное, испытывал желание остановить войну австрийский император. Хотели это сделать папа римский и президент Вильсон. Однако они устранились. К исходу 1916 года появились лидеры-радикалы, придумавшие свои варианты «нокаута» Ллойда Джорджа. Драматизм положения заключался еще в том, что каждая из сторон считала возможным нанести такой удар. Новые лидеры в Германии, и Людендорф прежде всего, осознавали, что на Западе сложилась патовая ситуация. А подводные лодки? А перспектива уморить голодом британцев? Некоторые левые политические деятели порвали с социал-демократами, но серьезная оппозиция войне еще не созрела. Напротив, милитаризация страны достигла небывалого размаха. По «программе Гинденбурга» всем мужчинам в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет надлежало трудиться в военной промышленности, предстояло вдвое увеличить военное производство (что и было сделано). Во Франции новый энергичный генерал Робер Нивель, прославившийся в сражении при Вердене, обещал принести нации очередную блистательную победу, чем ввел в заблуждение почтенного Жоффра, ставшего к этому времени маршалом, но игравшего второстепенную роль. Несмотря на потерю индустриального севера, импровизации совершили чудеса в военной экономике, а Нивель гарантировал выиграть войну, комбинируя действия пехоты и эффекты «ползущего огневого вала».

Немцы первыми начали претворять в жизнь принцип jusqu'au boutiste («идти до конца»). Они объявили неограниченную подводную войну. Это был рискованный шаг, угрожавший втягиванием Соединенных Штатов в военные действия на стороне союзнических держав. Американцы вели бурную торговлю с Британией, и от нее во многом зависело их экономическое благосостояние. Британцы были самыми крупными иностранными инвесторами в Америку. А что, если немцы действительно заблокируют торговые связи, потопляя суда вместе с экипажами и пассажирами? Американцы вовсе не собирались вмешиваться в войну, и их президент Вудро Вильсон призывал к компромиссному миру. Подлодки Германии могли изменить его мнение.

Новое верховное главнокомандование Германии, понимая бесперспективность сухопутной войны, сделало ставку на флот. Морское ведомство, недовольное недееспособностью больших кораблей, возлагало надежды на подводные лодки, показавшие высокую эффективность уже в начале войны: одна U-29 пустила ко дну три британских линкора. Они будут торпедировать торговые суда, снабжающие Англию, перережут океанские «дороги жизни», и британцы испытают такие же лишения, какие выпали на долю немцев в «турнепсовую зиму» 1916/17 годов. Однако возникали две проблемы. Одна — чисто формальная, хотя и деликатная. Международное право запрещало топить без предупреждения гражданские суда. Экипажам и пассажирам должна быть предоставлена возможность воспользоваться спасательными шлюпками, а кроме того, судно могло и не иметь на борту грузы военного назначения. Конечно, если немцы начнут торпедировать американские корабли, то Соединенные Штаты, по всей вероятности, вступят в войну. В Германии такие доводы отметались как Humanitatsduselei — «гуманное пустозвонство». Немцы были убеждены: британцы хотят задушить их голодом. Они считали, и не без оснований, что США слишком благосклонны по отношению к союзникам: благодаря их займам удерживался английский фунт, а торговые поставки помогали военной экономике Франции. Изменит ли что-либо реальное вмешательство Америки в войну?

Вторая проблема казалась сложнее. В 1915 году у немцев было немного субмарин — пятьдесят четыре, малой дальности и в основном с четырьмя торпедами. Предполагалось: встретив в британских водах какое-либо судно, подводная лодка должна всплыть, запросить сведения о характере груза, проверить его и с учетом обстоятельств разрешить команде высадиться в спасательные шлюпки, прежде чем потопить корабль. Субмарина, выполнявшая эту процедуру, называвшуюся «крейсерскими правилами», подвергала себя угрозе оказаться под обстрелом из скрытых орудий. Однако другая сторона миссии — пуск торпеды, бесшумно скользящей чуть ниже ватерлинии по судну, на котором могли находиться женщины и дети, считалась варварским и бесчеловечным актом (еще в 1914 году Черчилль удивлялся тому, что такие методы применяются на море). Столкнувшись с британской блокадой, Германия уже в первые месяцы 1915 года объявила неограниченную подводную войну — потопление судов без предупреждения; вокруг Британских островов была демаркирована запретная зона, и 7 мая 1915 года немцы потопили пассажирский лайнер «Лузитания» (тысяча двести одна жертва, среди них — сто двадцать восемь американцев). Соединенные Штаты выразили резкий протест. Германия, не имевшая достаточное количество подлодок, дала задний ход и обещала впредь придерживаться «крейсерских правил». Однако в 1916 году немцы спустили на воду сто восемь субмарин и построили стоянку для легких подлодок в бельгийском порту Зеебрюгге, откуда они могли угрожать транспортам в Ла-Манше. К концу года Германия была готова начать новую кампанию неограниченной подводной войны. Командование военно-морского флота представило доклад со всеми расчетами и пригласило двух известных экономистов из Берлинского университета — Макса Зеринга и Густава Шмоллера — для обоснования ущерба, который Германия способна нанести Британии. Она рухнет, охотно подтвердили экономисты, особенно если «цеппелины» сбросят бомбы на зерновые склады в портах Ла-Манша.

Адмирал Хеннинг фон Хольцендорф заявил, что он может топить каждый месяц шестьсот тысяч тонн судов: морские перевозки Англии сократятся вдвое, поднимутся голодные бунты, страшное бедствие обрушится на регионы, зависимые от торговли. Мнение канцлера Бетмана-Гольвега было более здравым и даже скептическим. Он знал: если Германия начнет тотальную подводную войну, то Соединенные Штаты почти наверняка вмешаются. Его советник Карл Хелфферих, понимавший что к чему, сказал: адмирал сочиняет небылицы. Новый австрийский император Карл, жаждавший мира, тоже возражал, не проявляли энтузиазма левые и центристские партии. Но Бетман-Гольвег не мог игнорировать настроения военных и недовольство населения, винившего британскую блокаду в том, что ему приходится довольствоваться крысиными сосисками и турнепсом. Выкуривая сигарету за сигаретой, он ломал голову над тем, как уйти от решения тяжелой проблемы. Двенадцатого декабря четыре Центральные державы объявили о готовности вести переговоры о мире. Президент Вильсон предоставил посольству Германии в Вашингтоне безопасные каналы связи и запросил у враждующих сторон условия перемирия.

Союзникам не составило никакого труда изложить свои требования: возрождение независимой Бельгии, право наций на самоопределение. В общем-то они говорили вздор, на деле стремясь расширить свои империи и нисколько не заботясь о чьем-то «самоопределении». Немцы хранили молчание по поводу собственных условий и даже не ответили Вильсону. Бетман-Гольвег не мог сказать, что возродит свободную Бельгию, поскольку он и не собирался это делать. Германия сражалась за германскую Европу; через год программа Mitteleuropa частично будет реализована в Брест-Литовске, и свободная Бельгия с французскими институтами и британскими склонностями не вписывалась в планы Берлина. Германские промышленники нацелились на угольные и железорудные ресурсы Бельгии, а военачальники хотели прибрать к рукам по крайней мере фортификации Льежа на случай новых войн. Германское Generalgouvernement (наместничество) в Брюсселе поощряло фламандских сепаратистов, разрешив Гентскому университету пользоваться фламандским языком: образованные люди считали его крестьянским наречием, чем-то вроде искаженного голландского говора. Бетман-Гольвег оказался в затруднительном положении. Если он будет столь же покладистым, какими выставляли себя союзники, то его вышвырнет Людендорф, уже являвшийся реальным хозяином Германии. Военные и промышленные круги охватила страсть к экспансии и аннексии: сначала бельгийские угольные бассейны и французские железные рудники, затем — этнически почищенные провинции Польши. Бетману-Гольвегу ничего не оставалось, как молчать или лгать относительно целей войны. Затруднения испытывали и британские, и французские дипломаты: в тайне вынашивались имперские замыслы. Они решили применить лишь один бесспорный аргумент: восстановление независимой Бельгии. Берлин никогда не согласился бы выполнить это условие. Немецкие дипломаты вели себя неуклюже, и их инициатива мирных переговоров закончилась ничем. Бетман-Гольвег не мог больше противостоять адмиралам.

С 1 февраля 1917 года Германия объявила морское пространство вокруг Западной Франции и Британских островов зоной поражения кораблей без предупреждения. Хольцендорф доказал свою правоту. Теперь он располагал ста пятью субмаринами (в июне — ста двадцатью девятью). В январе под прикрытием «крейсерских правил» немцы потопили триста шестьдесят восемь тысяч тонн судов, в том числе сто пятьдесят четыре тысячи тонн — британских. В феврале — пятьсот сорок тысяч. В марте — почти шестьсот тысяч тонн (четыреста восемнадцать тысяч — британских). В апреле — восемьсот восемьдесят одну тысячу (пятьсот сорок пять тысяч британских). Суда обычно торпедировались, когда они сходились вместе, приближаясь к портам. Нейтральные страны начали отказываться от перевозок, корабли стояли у причалов, американцы несли потери. Британия чувствовала себя бессильной: против субмарин, похоже, не было никаких средств защиты. Однако адмирал Хольцендорф просчитался и в итоге внес самый большой вклад в поражение Германии. Британцы выжили. На помощь пришли американцы.

Средства борьбы с субмаринами были найдены. Великий физик сэр Эрнст Резерфорд (Новая Зеландия) повисел с лодки вниз головой в заливе Фертоф-Форт, слушая подводные шумы, и вскоре появились гидрофоны. За ними последовали глубинные бомбы. Эсминцы, вооруженные такими штуковинами, наводили страх на подлодки, и между ними шла отдельная война. Умные головы предложили собирать суда в конвои (по двадцать кораблей) и сопровождать их эсминцами. Против этой идеи поначалу выступил военно-морской истеблишмент, не желавший нести ответственность за действия капитанов «купцов», которых они не считали за моряков. Но за две «черные» недели апреля были потоплены несколько сот грузовых судов, и военным моряками пришлось признать необходимость конвоев. Потери кораблей сразу уменьшились. Десятого мая в море вышел первый конвой; «купцы» строго следовали указаниям, и эсминцы успешно переправили их через Атлантику. Из пяти тысяч девяноста судов, преодолевавших океан под охраной военных кораблей, погибло всего лишь шестьдесят три. Субмарины треть времени тратили на переходы в порты и обратно и не были столь эффективны, как прежде. Однако Германии они сослужили плохую службу. В войну вступили Соединенные Штаты. А это означало: военная экономика Британии спасена, блокада Германии сохранилась.

Тем не менее американского вмешательства могло не произойти и даже после начала подводной военной кампании. Американцы были против интервенции. Общественное мнение следовало подготовить. Помог случай, и его надо занести в анналы деяний Германии по самоуничтожению наряду с инаугурационной речью профессора Вебера, планом Шлиффена и флотом Тирпица. В Берлине задумали найти противоядие американскому вмешательству, США имели мощные военно-морские силы при отсутствии сухопутной армии. В Берлине знали: у Соединенных Штатов проблемы с Мексикой. Нельзя ли мексиканцев подтолкнуть к тому, чтобы они напали на США? Тогда Германия признает их право на пересмотр вердикта Аламо. Разве Аризона не является чем-то вроде мексиканской Эльзас-Лотарингии? Немцы сочинили телеграмму своему послу в Вашингтоне, предлагая мексиканцам альянс с Германией и заодно выяснить у микадо в Японии, не пожелает ли и он вступить в «клуб».

Артур Циммерман — даже не министр иностранных дел, а заместитель министра — послал телеграмму по частному каналу связи, предоставленному немцам президентом Вильсоном. Британская морская разведка следила за этим каналом связи и читала германские шифры, захватив их коды в Иране. Британский адмирал сэр Уильям Холл скопировал депешу, и в конце марта ее показали американскому послу в Лондоне. Американцы разорвали дипломатические отношения с Берлином (но не с другими Центральными державами). Затем телеграмма попала в конгресс, и 6 апреля под аккомпанемент проявлений неистового патриотизма Вильсон объявил войну Германии. Депеша Циммермана оказалась для Германии самоубийственной, хотя и звучала как фарс.

Вмешательство Соединенных Штатов спасло союзников. Военно-морской флот помог усилить блокаду, но важнее всего были деньги. К концу 1916 года британские финансы почти истощились, и стоимость фунта стерлинга зависела от желания американцев удерживать его от падения на уровне около пяти долларов за фунт. Британия субсидировала Россию: долг в итоге составил восемьсот миллионов золотых фунтов, в современных ценах в сорок раз больше (урегулирован в 1985 году). Кредит британцев мог быть продлен только в том случае, если правительство Соединенных Штатов предоставит свои гарантии. Теперь американцы это сделали. К союзникам потоком пошли сырьевые материалы. Однако создание армии и переброска ее через океан — совсем другое дело, на это нужны многие месяцы. В 1918 году на континент начнут прибывать по двести тысяч американских солдат в месяц. В 1917 году их надо было обучить, и обучали их инструкторы, знавшие только сапоги со шпорами и седла. В этом отношении адмирал Хольцендорф оказался прав. Вмешательство Соединенных Штатов не могло серьезно повлиять на ход военных действий. Ничто не могло измениться. При условии, если Центральные державы выиграют войну в 1917 году.


2

Британцы и французы постарались предоставить немцам такую возможность. Генерал Робер Нивель чуть не погубил французскую армию, а фельдмаршал сэр Дуглас Хейг — британскую: лучший шотландский генерал, как говорили, в том смысле, что умудрился истребить так много англичан. Нивель не был профаном. Он понимал: эту войну можно снова сделать маневренной, если правильно использовать артиллерию. Армии теперь располагали тысячами орудий и миллионами снарядов, появились и новые виды вооружений. Авиация, в 1914 году часто выходившая из строя и применявшаяся в основном для обнаружения, при хорошей погоде, больших скоплений живой силы противника превратилась в самостоятельную эффективную силу. Пилоты могли стрелять по врагу, не рискуя поразить собственные пропеллеры, а на смену тихоходным бипланам пришли однокрылые самолеты[11]. Аэрофотосъемка стала более точной, и появились танки. Улучшилась артиллерийская связь (немцы укладывали телефонные провода на глубине шесть футов). Особые надежды Нивель возлагал на «ползущие огневые валы»: они помогут выиграть войну. Огневой вал, опережающий пехоту на шестьдесят ярдов, мог парализовать противника до тех пор, пока атакующие не окажутся от неприятеля на расстоянии броска гранаты, а гранаты тоже усовершенствовались. Изменилась тактика действий пехоты: солдаты не шли в атаку плотной цепью, тем более ватагами, как в 1914 году; они вели наступление небольшими боевыми группами, перебегая из воронки в воронку по диагонали, прикрывая друг друга огнем.

Все эти новшества и успехи Вердена позволили Нивелю, как он думал, изобрести формулу достижения победы — тактику взаимодействия всех родов войск и вооружений. Он обладал достойными личными и политическими качествами. Нивель был протестантом, а они (обычно инженеры и доктора) составляли становой хребет Третьей республики, дав нации нравственность, просвещение, моральный дух и Эйфелеву башню. Мать Нивеля родилась в Англии, и он ушел блистать на лондонских ленчах, разъясняя свою военную концепцию. Немцы узнали о нависшей над ними угрозе. Для более рационального использования своих сил они сократили линию фронта. Западный фронт сложился в 1914 году, и в нем не было никакой логики.

Передовые линии застыли в том виде, в каком солдаты с обеих сторон вырыли траншеи в 1914 году. Позиции противников обходились дорого, были уязвимы и удерживались только ради престижности. Британский Ипр и французский Верден были окружены с трех сторон и подвергались продольному огню. А германский фронт был непозволительно растянут: войска занимали позиции только для того, чтобы их занимать, и солдат можно было использовать в другом месте, если фронт сократить. Безо всякой стратегической надобности он огромной дугой проходил от Соммы до Шменде-Дам — высоты на северо-востоке от Парижа. Немцы могли без ущерба для себя спрямить эту дугу и освободить часть войск для других нужд. Девятого февраля — восемнадцатого марта они действительно отошли — операция «Альбрих»: названа именем коварного карлика Вагнера, наверное, потому, что, отходя, они ставили в домах мины-ловушки, отравляли колодцы и «кольцевали», то есть обрывали кору на фруктовых деревьях. Союзники заняли освободившиеся, но опустошенные территории. Отвод немецких войск разрушил первоначальные планы Нивеля, основанные на прежних сведениях о германских огневых позициях. Теперь ему надо было заново сделать все расчеты; его только недавно назначили главнокомандующим; он дорожил своей репутацией и не мог допускать ошибок. Однако случилось непоправимое. Желая поднять боевой дух на передовых, Нивель решил информировать о своих планах войска. Экземпляр его приказа немцы нашли у сержанта, захваченного во время рейда в окопы французов.

Сначала британцы должны были истощить германские резервы, предприняв наступление у Арраса. Девятого апреля союзники добились некоторого успеха: когда немцы неосторожно подставили себя под обстрел, британцы внезапно появились из укрытий в старых погребах бургундского города, а канадцы взяли гряду Вими. Но Хейг по своему обыкновению терял время, месил грязь, пока немцы подтягивались по железной дороге, шесть недель топтался на месте, так и не пустив вперед конницу, изнывавшую без дела. У Арраса артиллерия продемонстрировала, что зародился новый тип войны: артиллеристы располагали несметным количеством снарядов и знали, как ими пользоваться. Однако возникали проблемы с тылом. Нивель рассорился с Хейгом и, употребляя уничижительную лексику, обвинил шотландца в том, что он слишком многого требует, занимает железные дороги и разбрасывается ресурсами. Возможно, Нивель говорил и правильные вещи, но время было не самое подходящее для перебранок. Ллойд Джордж, недовольный Хейгом, воспользовался моментом для того, чтобы поставить его в подчинение к Нивелю, чем дискредитировал себя, когда у самого француза дела пошли из рук вон плохо.

Французы начали наступление 16 апреля на Шмен-де-Дам. Пошли дожди с мокрым снегом, особенно тяготившие сенегальцев. Артподготовка не дала ощутимого результата: немцы заранее отвели войска из опасных зон. Нивель обещал, в соответствии с первоначальным планом, прекратить наступление, если не добьется успеха за первые же два дня. Он потерпел поражение везде, кроме района восточнее Реймса, но продолжал атаковать противника с предрешенным результатом. Младшие офицеры с хорошими связями к этому времени успели рассказать депутатам Национального собрания о реальном положении на фронте, а депутаты признавали Нивеля лишь постольку, поскольку считали, что он способен иметь дело с британцами. А затем французы столкнулись с новой реальностью двадцатого века: мятежами солдат, не желавшими идти под пули, куда их посылали генералы. Позднее, когда коммунисты использовали некоторые эпизоды войны в своей пропаганде, военные мятежи во Франции в 1917 году пытались представить как бунты рабочего класса и крестьянства. Но все было не так просто. По оценке французского историка Ги Педронсини{1}, в мятежах участвовало сорок тысяч солдат, тех, кто находился ближе всего к фронту, хотя вскоре дисциплина и была восстановлена усилиями офицеров. Нивеля сняли с поста главнокомандующего и на его место назначили Филиппа Петена, знавшего, как поднять моральный дух. К смертной казни было приговорено всего сорок девять человек, одновременно улучшилось положение с отпусками и снабжением. Вы хотите немецкой оккупации? Нет. Если вы дезертируете, ваши женщины отправят вас назад. В армии был наведен порядок, но генералы получили урок. Петен понял, что ему лучше всего проводить небольшие, хорошо организованные операции, так он и поступал. В августе, к примеру, французы взяли «выступ Лаффо», часть хребта Шмен-де-Дам. Для Франции это означалo jusqu'au bout, «идти до конца». Премьером стал престарелый радикал-националист Жорж Клемансо.



3

Той же весной в другом месте начались мятежи, гораздо более масштабные и серьезные: взбунтовалась русская армия. Расчеты немцев, делавшиеся в 1914 году на то, что Россия будет сломлена, пусть и не сразу, в определенной мере оправдались. В 1916 году военное производство было еще вполне адекватным.

Неадекватными оказались транспорт, финансы, обеспечение продовольствием, национальное единство. Города переполнились беженцами, крестьяне штурмовали поезда в поисках работы и пропитания. Транспорт работал только для фронта, в столицу подавалось лишь пятьдесят вагонов с зерном из девяноста до войны. Лишения, если они касаются всех, еще можно вытерпеть. Другое дело — когда у одних есть и еда, и топливо, а у остальных нет ничего. Повсюду мерещились немецкие козни, даже в сердитой супруге царя, а у «капиталистов», расплодившихся в военном Петрограде, бывшем переименованном, уже слишком не по-русски названном Санкт-Петербурге, вдруг обнаружились иностранные имена. Каким образом такие ситуации превращаются в катастрофы? Снова сработала необходимая случайность. Восьмого марта (23 февраля по прежнему русскому юлианскому календарю) был Международный женский день, и жены рабочего класса столицы устроили демонстрацию протеста против повышения цен на хлеб. Им приходилось вставать спозаранку, в мороз, чтобы узнать: пекарни остались без топлива или муку припрятали «спекулянты» в ожидании роста цен. В первую неделю марта погода, обычно морозная, улучшилась, и народ вышел на улицы.

Еще одна типичная черта России того времени: царский аппарат подавления тоже оказался неадекватным — не было даже клея для объявлений о военном положении. Как писал Джордж Оруэлл об Англии восемнадцатого века: закрывай лавочку или зови армию. Полиция попыталась навести порядок, появились жертвы. Потом вызвали армию. Она уже состояла в основном из новобранцев, живших в огромных бараках, не желавших воевать и думавших только о том, как выпить и сойтись с женщиной из рабочей среды. В более развитой стране таких солдат содержали бы в местах типа «Солсбери-Плейн» — военном полигоне вооруженных сил Великобритании, но Россия не могла позволить себе подобной роскоши. Войска, привезенные 27 февраля (12 марта) для того, чтобы стрелять по толпе, забастовали. Власть рухнула. Улицы заполнили солдаты, разъезжающие на грузовиках и размахивающие красными флагами.

На следующий день возникла организация, ставшая характерной чертой русской революции, — Совет. 28 февраля рабочие заводов и солдаты избрали своих представителей в нечто напоминающее забастовочный комитет, в котором скоро стали доминировать социалисты-интеллектуалы, больше всего любившие слушать собственные голоса. Революционным духом загорелись и политики в русском парламенте — Государственной думе, надеясь прибрать власть к рукам. На их сторону перешли и многие генералы. Хотели одного — избавиться от царя Николая II. Все, включая Императорский яхт-клуб на самой элитной улице Петрограда — Морской, считали его главным виновником. Генералы сказали царю: уходи. И царь ушел 2(15) марта, а политики в Государственной думе сформировали Временное правительство, провозгласив Россию демократической республикой[12], правда, не решившись провести надлежащие выборы. Совет был представительным органом, имел полномочия, но не знал, что с ними делать: в Таврическом дворце собрались три тысячи человек, две трети из них — солдаты. Появился Исполнительный комитет, состоявший из социалистов-интеллектуалов, не способных к организации. И опять же сугубо русская черта революции: практически полное отсутствие сдерживающего и организующего влияния профсоюзов, которое было в последующих народных революциях. Профсоюзы могут вздорить с боссами, но они не допускают нарушения порядка, не позволяют событиям выйти из-под контроля, даже когда создается угроза анархии. Кроме объединений типографских рабочих и железнодорожников, в России не существовало других профсоюзов[13]. Тем временем социалисты-интеллигенты предприняли некоторые меры безопасности, чтобы обезвредить возможную «реакцию» на фронте: отменили отдание чести и смертную казнь в армии, распорядились, чтобы в войсках учреждались комитеты, которые избирали бы офицеров и следили за их действиями.

Но обстоятельства, вызывающие революции, не исчезают сами по себе. Положение в стране ухудшалось. Одной из причин всех революций (кроме сюрреалистических) была и остается инфляция. Финансы в России обвалились. В 1914 году в стране соблюдалась жесткая финансовая дисциплина; даже царь в целях экономии наклеивал на конверты свои марки. Однако война обходилась дорого, и правительство расписалось в собственном бессилии. Оно подрубило сук, на котором сидело: распорядилось не пить водку, тогда как треть доходов давала водочная монополия. Отсутствовал механизм сбора подоходных налогов, не было и среднего класса, основного источника военных займов в других странах. Правительству поэтому приходилось выпускать бумажные деньги — все больше и больше, так много, что начали ломаться печатные станки, а клиентам в банках выдавали огромные пачки ассигнаций и просили чернилами вписывать номера. Росло количество нулей и на банкнотах, и на ценниках. Никто не мог просчитать необходимого запаса продуктов, они могли затеряться где угодно: крестьянин отказался обменивать мясо и зерно на ненужные бумажки; банк заполнил свои хранилища не деньгами, а сахаром, более ценным. Вагоны шли полупустые из традиционно богатых зерновых районов, а в других местах их не хватало, и зерно гнило. Летом 1917 года сложилась неразрешимая ситуация; правительство и Совет без конца заседали, но не могли найти выход. Девятого (22) апреля появился Ленин, человек экстремистских взглядов. Он и его соратники называли себя «большевиками» еще с того времени, когда Ленин в эмиграции для того, чтобы завладеть социал-демократической газетой, на собрании сформировал поддержавшее его «большинство». Этот человек находил простые ответы на вопросы, ставившие всех в тупик. Он сказал: хлеб — рабочим, землю — крестьянам, мир — народам. Если русские выйдут из войны, то за ними последуют другие народы, особенно немцы, среди которых Ленин жил не один год. Тогда все образуется само собой. Это устраивало германское правительство, и оно позволило Ленину проехать на поезде из Швейцарии в Россию.

Ленин был исключительно сильной личностью. По его сочинениям никак не скажешь, что он обладал харизмой: они просто нечитабельны, и даже с учетом различий в культурах трудно понять, что привлекало русских в его ораторстве. Однако он воздействовал на людей, особенно на небольшие группы, и ему удалось перебороть серьезную первоначальную оппозицию: в апреле 1917 года даже большевики, возвращавшиеся из тюрем и лагерей, хотели продолжать войну. Ленин выступил, и события стали развиваться по его сценарию. Старый режим, говорил он, будет и дальше делать ошибки. Деньги втаптываются в грязь, очереди за хлебом растут, генералы пасуют перед немцами, солдаты сидят в окопах, ничего не делают, кроме как пьют всякую гадость на пустой желудок, а дипломаты попали в рабство к англичанам и французам. Русская революция происходила как один грандиозный бунт. Летом 1917 года армия еще оставалась на фронтах, но наступать она уже была не способна и едва могла обороняться. В июле Временное правительство попыталось подавить большевиков, но делало это тоже бестолково и глупо. Ленин, переодевшись, отсиделся в Финляндии. Когда в Большом театре в Москве проходило «Государственное совещание», на котором обсуждалось будущее России, бастовали даже буфетчики. К осени единственным действующим органом управления был Совет, в котором доминировали большевики. Седьмого ноября его войска свергли правительство. В фильме, посвященном десятилетию события, погибло больше людей, чем в реальном «захвате власти».


4

Как союзники реагировали на события в России? Американцы еще только готовились к войне, а французы зализывали раны. Итальянцы в августе предприняли одиннадцатое по счету наступление на Изонцо, продвинулись на пять миль по плоскогорью Байнсицца на севере от Триеста, понесли вдвое больше потерь, чем австрийцы, и остановились. Только британцы располагали достаточными силами для мощного удара, и летом во Фландрии они вырвались вперед. Отчасти из-за России, отчасти из-за Америки они хотели выиграть войну и навязать свой мир до того, как начнет мутить воду президент Вильсон. Ллойд Джордж держался в стороне, но и не мешал. Это сражение вошло в историю как «Пашендаль», по названию деревушки на гребне, имевшей локальное тактическое значение. Через три месяца, потеряв четыреста тысяч человек, британцы взяли ее. Без сомнения, это была самая большая неудача британской военной стратегии.

Хейг всегда хотел прорваться во Фландрии, и в этом был определенный смысл. Ипрский выступ оборонять было нелегко, и британцы каждую неделю теряли семь тысяч человек, что считалось «нормой». Немцы занимали высоту, господствующую возвышенность Мессии, и могли обстреливать Ипр с фланга. От Ипра до голландской границы, если овладеть бельгийским побережьем и базой подводных лодок в Зеебрюгге, рукой подать. План казался здравым. К тому же британцы теперь имели опыт ведения огня, подавляющего оборону, и миллионы снарядов. Однако весь регион не случайно известен как «Нижние страны»: его отвоевали у моря, и вода подходила очень близко к поверхности[14]. Снаряды превращали все вокруг в грязь, а дожди — в топи.

Как это уже случалось, первоначальный успех заманил генералов в беду. Саперы героическими усилиями пробили под возвышенностью Мессин туннели и соорудили двадцать одну минную камеру, заложив в них миллион тонн тротила. Пехота прошла соответствующую подготовку на моделях высоты, а командующий 2-й армией Герберт Пламер просчитал все до мелочей. Седьмого июня прогремели взрывы, их слышали даже в Лондоне, продолжительный и мощный артобстрел разгромил германские батареи. Немцы не могли оказать сопротивление и отошли. Британцы поднялись на высоты, откуда стали вести огонь; они обезопасили и линии обеспечения для Ипра. Однако наступление затормозилось. Хейг не воспользовался преимуществом.

Наступила пауза, длившаяся до 31 июля. За это время немцы укрепили оборону самым изощренным образом: пять-шесть миль окопов и траншей с бетонными дотами и бункерами, в которых размещались тяжелые пулеметы, создававшие паутину из линий огня, скрытых и смертельных для атакующей пехоты. Организация оборонных позиций требовала большого искусства. Если передовая линия слишком жидкая, то это деморализует солдат: они думают, что их послали на заклание. Если она слишком густая, то пехотинцы пострадают от концентрированного огня, которым обычно завершается артобстрел (русские подсчитали, что на проделывание небольшого прохода в проволочных заграждениях уходит двадцать пять тысяч выстрелов). Семь недель, прошедших между Мессином и началом «Третьего Ипра», как британцы назвали это сражение, германский эксперт по обороне полковник фон Лоссберг не сидел без дела. Он создал шесть отдельных оборонительных позиций. Передовая позиция состояла из трех линий окопов с брустверами, а не траншей. Они располагались друг от друга на расстоянии двухсот ярдов, и в них сидели стрелковые роты. В двух тысячах ярдов находилась вторая позиция: бетонные доты и батальоны поддержки. Между первой и второй позициями тоже были сооружены доты с тяжелыми пулеметами. Это был «передовой район боевых действий». На расстоянии одной мили располагались батальоны резерва. Затем, на расстоянии еще одной мили, немцы обустроили третью оборонительную позицию — «главный район боевых действий», где предполагались решающие битвы.

«Третий Ипр» принес британцам больше неприятностей, чем все сочинения Ленина. Хейгу не повезло и с погодой: дожди хлестали как никогда, хотя метеорологи и предупреждали, что дожди в такое время в этих краях не диковина. Артподготовка, начавшаяся в середине июля и продолжавшаяся две недели, мобилизовала немцев, и о внезапности нападения, естественно, речь и не шла. Наступавшие имели численное превосходство: девять дивизий против пяти. Однако погода стояла настолько мерзкая, что оказалось невозможным провести воздушную рекогносцировку; не работала и «звукометрия» — звуковая разведка, обнаруживающая расположение вражеских батарей по выстрелам. Артобстрел «беспрецедентной свирепости» не всегда достигал целей: британцы выпустили четыре миллиона триста тысяч снарядов, но германские орудия, скрытые за высотой Пашендаль, остались невредимыми, и шестьдесят четыре укрепленных опорных пункта были готовы открыть огонь в центре и на левом фланге.

Наступление началось 31 июля в 3.50 при низкой, штормовой облачности. Поскольку артиллерия подавила передовые позиции противника, пехоте удалось прорваться на отдельных участках, но она не прошла в центре и на правом фланге, где нужно было взять продолжение возвышенности Мессин — плато Гелювельт: мешали германские орудия, все еще бившие с высот. «Ползущий огневой вал» местами терялся, а сигнализация из-за плохой погоды не позволяла даже определить линию фронта. Тем не менее первый день был относительно успешным, не как на Сомме. Если бы целью операции был захват высот вокруг Ипрского выступа, создававших проблемы для британцев, то она, безусловно, имела бы смысл. Но Хейг горел желанием совершить прорыв, заполнив линии обеспечения ненужной конницей, а Хьюберт Гоф, командующий 5-й армией, надеялся на «ура» уйти вперед. На практике их благие намерения утонули в грязи и хляби.

Затем началось то, чего не случалось ни на этой, ни на других войнах. Дождь шел весь первый день и не прекращался следующие семь дней. В августе было только три сухих дня. Дождь лил и лил, осадков выпало вдвое больше среднемесячной нормы. Артиллерия изрыла местность воронками, поле боя и дороги превратились в сплошные топи. Если раненый выпадал из повозки, то тонул. Сержант полевого лазарета писал: «К носилкам приставляли шестерых. Двое из них помогали другим выбираться из трясины и воронок. Жидкая грязь иногда доходила до пояса. Две ходки — и самые крепкие бойцы валились с ног». Когда нужно было вывести орудия из-под огня немцев, то даже самую легкую пушку приходилось тащить шесть с половиной часов на расстояние всего двести пятьдесят ярдов. Раненые, укрывавшиеся в воронках, скоро оказывались перед угрозой захлебнуться грязной водой: она поднималась до самого подбородка». В таких условиях Гоф в августе бросал своих солдат в бой и терпел неудачу за неудачей.

Пламеру везло больше. Он получил такие подкрепления, в каких было отказано Гофу, и следовал простому правилу: «схватил — держи». Войска брали позицию, закреплялись на ней и не шли дальше, за пределы возможностей и готовности артиллерии. Погода тоже наладилась до такой степени, что просохла земля, хотя и недостаточно. В сентябре Пламер провел три ограниченных сражения: за деревню Бродсейнде, с большой эффективностью применив «ползущий огневой вал», создававший огневую завесу в тысяче ярдов перед атакующей пехотой, тщательно соблюдавшей дистанцию. Контратаки немцев подавлялись заградительным огнем, а наступавшие войска, не уходившие далеко от своих позиций, всегда могли рассчитывать на поддержку. Немцы не смогли выстоять против такой тактики, и ограниченные операции Пламера (как и Петена в тот же самый период) оказались успешными. Но его войска преодолели только три тысячи ярдов с неимоверными трудностями. Такими темпами войну не выиграть. Тем не менее Хейг размечтался: он почему-то был уверен, что моральный дух немцев сломлен, и они вот-вот начнут сдаваться в плен чуть ли не толпами. Хейг приказал Пламеру продолжать наступление, и тогда снова пошли проливные дожди. Весь октябрь и первую половину ноября войска вели бои за малозначительную деревню Пашендаль и, в конце концов, взяли ее, переборов непролазную грязь и создав узкий клин, который, всем было ясно, придется сдать при первом серьезном контрударе. На месте сражения побывал старший штабной офицер. Он чуть не со слезами сказал водителю: «И мы послали людей в это?\» Когда шеф разведки сообщил Хейгу, что немцы не собираются поднимать руки вверх, генерал сказал об этом человеке: он скорее всего католик и получил свою информацию из заразных источников. Хейг по крайней мере верил в победу и не терял духа. Год закончился событием, предвосхитившим окончание войны, — битвой при Камбре.

Здесь заявили о себе танки. Эксперты убеждали: танки особенно эффективны, если их пустить по твердой земле, в большой массе и при соответствующей артиллерийской поддержке. Воздушная поддержка уже тоже имела значение: она заставляла обороняющихся прятать головы или хотя бы отворачиваться. Все это означало пришествие тактики Blitzkrieg, побеждавшей в битвах 1918 года. И у артиллеристов появились новые возможности, прежде отсутствующие. Самые важные цели орудий — орудия противника. Раньше вражеские орудия засекались по их выстрелам или с самолетов. Для этого проводилась пристрелка артиллерии, которая помогала обнаружить позиции вражеских батарей, но исключала фактор внезапности. Теперь воздушная разведка (профессиональная аэрофотосъемка) позволяла нанести вражеские огневые позиции на карты с координатной сеткой и подготовить артобстрел в теории, без выстрелов. Иными словами, при Камбре 31 октября британцы обеспечили себе полную внезапность нападения, совершив прорыв и захватив немало пленных и орудий. В Англии звонили церковные колокола. Британские войска продвинулись далеко, как обычно за линии обеспечения, и даже вышли наконец на открытую местность. Но немецкий командующий оказался человеком способным, организовавшим контрудар на новых принципах, уже испытанных на Восточном фронте. Он бросил в бой специально подготовленные «штурмовые войска»: пехотинцы быстро перемещались, использовали гранаты и обходили укрепленные опорные пункты. Британцы могли бы сдержать контратаку немцев, если бы у них имелись резервы. Но резервов не осталось. Их поглотил Пашендаль.


5

Примерно в то же самое время, в конце октября, и тоже на основе новых тактик была одержана, возможно, самая блистательная победа за всю войну, помимо прорыва Брусилова, блистательная в том смысле, что военное искусство и решимость с лихвой восполнили нехватку материальных средств. К лету 1917 года немецкие артиллеристы тоже освоили методы ведения огня, известные британцам, но применяли их с еще большим умением. Орудия различаются по дальности стрельбы и наводке; ветер и дождь могут влиять на кучность и точность огня. Каждое орудие поэтому немцы испытали на прицельную дальность, чтобы определить поправки. Артобстрел предназначался не столько для подавления обороны, сколько для нейтрализации ураганным огнем системы управления войсками и резервами. Новые методы были применены первого сентября под Ригой, когда тринадцать дивизий атаковали русские позиции на Западной Двине, выше по течению от города. Внезапность нападения была полная; резервы обороняющихся, обычно гибельные для атакующих войск, измотанных в боях, не сумели подойти из-за сильного «коробочного» — окаймляющего — заградительного огня немцев. Новую тактику применила и пехота. В каждой дивизии имелся специально обученный штурмовой батальон, вооруженный легкими пулеметами и огнеметами: перед ними ставилась задача прорываться вперед разомкнутой стрелковой цепью. Именно так был совершен успешный контрудар при Камбре. Эти методы доказали свою эффективность и под Ригой в сочетании с новой техникой артобстрела. Командующих, хорошо овладевших этими методами, теперь переводили на другие фронты.

В том числе и в Италию. Как и в России, в Италии было много и древнего, и современного; значительная часть населения жила в деревнях; треть солдат была неграмотна. Правители втянули страну в войну, заставляя ее бегать в надежде на то, что она научится ходить. Они рассчитывали рысью добежать до Вены, но едва преодолели таможенные посты. Атаки приносили итальянцам вдвое больше жертв, чем австрийцам, и лишь изредка заканчивались более или менее удачно. Итальянцы провели одиннадцать отдельных сражений на северо-восточной границе — на реке Изонцо (теперь Соча в Словении) — и, освоив обращение с артиллерией и измотав австрийцев, добились некоторых успехов. Однако, как и у Хейга, эти относительные успехи обходились дорого: потери составили полтора миллиона человек (шестьсот тысяч — у австрийцев). В одиннадцатом сражении, когда итальянцы взяли часть плато Байнсицца, они потеряли сто семьдесят тысяч человек, из них сорок тысяч — убитыми.

Военный истеблишмент винил в этом самих солдат. Как и в России, в итальянской армии существовала огромная социальная пропасть между классом офицеров и солдатской массой. Луиджи Кадорна, уроженец севера Италии (сын человека, запершего папу римского в Ватикане после объединения страны), искренне считал: солдат можно заставить воевать только под страхом расправы. Если они не идут из окопов в бой, по ним надо стрелять. После войны и в Париже, и в Лондоне появились монументы «Неизвестному солдату», олицетворявшему всех погибших, чьи останки было невозможно идентифицировать: на открытии памятников присутствовали вдовы воинов, отобранные наобум. Итальянцы тоже поставили такой монумент, но местность, где воевала 2-я армия, исключили из поисков неопознанных останков, опасаясь, что среди них окажутся останки солдат, убитых своими же генералами. Один такой офицер, ставший потом главарем фашистской милиции (в 1931 году его сбросили с поезда наверняка из-за мести), имел привычку стоять перед траншеями с револьвером в руке и расстреливать всех, кто проявлял нерешительность. Кадорна даже перенял римскую практику казнить каждого десятого в полку, плохо показавшем себя в бою. Известны случаи совершенно невероятной жестокости. Отца семерых детей расстреляли только за то, что он проспал и не вышел вовремя на построение. Это произошло в бригаде, оказавшейся в окружении, пытавшейся сдаться в плен, вызволенной из окружения и подлежавшей наказанию. В августе 1917 года, когда папа римский призвал к миру, а всю итальянскую военную кампанию следовало бы называть одним сплошным недоразумением, Кадорна запретил прессе появляться на фронте.

Немцы готовили ему возмездие. События на плато Байнсицца их встревожили. А что, если австрийцы спасуют? С окончанием войны на Востоке освободилась часть войск, и их можно было использовать на других направлениях. Сформировалась новая германская армия, 14-я, под командованием очень компетентного генерала Отто фон Белова, хорошо знавшего рижские методы. У него на службе оказались два будущих фельдмаршала: капитан Эрвин Роммель и лейтенант Фердинанд Шернер; оба хорошо зарекомендовали себя в роли младших офицеров, покоряющих горы. Семь германских и пять отборных австрийских дивизий сосредоточились в районе верхней Изонцо, гористой местности, продемонстрировав виртуозность в транспортировке военной техники; вообще транспортом в той войне могли похвастаться только немцы и французы (в венские школы даже перестали завозить молоко). Сначала по рельсам, потом по узким горным дорогам была доставлена тысяча орудий (полноприводными тягачами Порше); к каждому из них прилагалась тысяча снарядов. Центральные державы создали в горах чудовищное огневое превосходство, которое итальянцы не приняли всерьез, несмотря на сообщения дезертиров.

Протоколы допросов перебежчиков были найдены на полу в штабе итальянцев в Удине. Относительный успех на плоскогорье Байнсицца в центре фронта на Изонцо выдвинул часть итальянской армии вперед. Там находился австрийский плацдарм у Тольмейна (Тольмино), а огромный итальянский контингент занимал позицию, разделенную рекой. Командующий — генерал Пьетро Бадольо, сыгравший впоследствии заметную историческую роль, выступив сначала «за», а потом «против» фашизма в Италии, явно не знал, куда направить силы: на восточный, атакующий, или на западный, обороняющийся, берег. В любом случае, убегая от немецких снарядов, он скрылся в пещере и не мог командовать ни тем и ни другим берегом. К северу от него располагался еще один корпус — у деревни Флитш (Плеццо, теперь Бовек на Изонцо). Совершенно неожиданно на этот корпус с гор обрушились пять австрийских дивизий. Ниже по реке находилась небольшая деревня Капоретто{3}), где стыковались два главных итальянских соединения. Ни одно из них не было готово к сражению. Сам Кадорна подумывал о том, чтобы перейти к обороне. Однако у Капелло, командующего основной на Изонцо армией — 2-й, имелись другие намерения: если Центральные державы нанесут удар, то он ответит контрударом, и Капелло держал войска на передовых позициях. Кадорна боялся Капелло, взрывного неаполитанского масона не слишком знатного происхождения. Он допускал неподчинение. Когда Центральные державы ударили, итальянскую артиллерию пришлось перетаскивать на оборонительные позиции посреди отступающих войск.

Двадцать четвертого октября в 2.00 орудия открыли огонь. Германский эксперт, начальник артиллерии Рихард фон Берендт знал, как сочетать газ, убивавший мулов, перевозивших орудия, и фугасные снаряды. Обладая воздушным превосходством, немцы изучили расположение итальянских батарей и подавили большинство огневых позиций. Артобстрел то нарастал, то затихал: около 4.30 — часовая пауза, чтобы противник мог отдышаться, потом — еще более сильный огонь, а последние пятнадцать минут — «барабанный» огонь, в котором участвовали и минометы, окончательно добившие передовые линии итальянцев. В 8.00 началась атака. Со стороны Флитша австрийцы спустились с гор, а у итальянцев не оказалось противогазов. Австрийцы вышли по долине на равнины. Генерал, командовавший итальянским корпусом (у него было всего четыре дивизии на двадцать миль тяжелейшего фронта), сначала отдал приказ отступать и тут же приказал нанести контрудар. Один из его дивизионных генералов, не понявший, что происходит, приехал в деревню Капоретто, чтобы позвонить по телефону. Его взяли в плен, потому что на другом участке наступления войска Центральных держав прорвали позиции Бадольо и вышли на северо-запад по реке к Капоретто. Дивизия развалилась, как и северный корпус.

Под Тольмейном была продемонстрирована истинная воинская доблесть. Немецким горным частям была поставлена задача — взять командные высоты, а это означало после артобстрела подняться в гору на девятьсот метров. Задание получили Роммель, тогда еще капитан, и его двести стрелков из Вюртембергского батальона. Роммель не пошел в лобовую атаку на хребет Коловрат — массивный горный гребень на западном берегу реки. Он послал группу из восьми бойцов во главе с капралом отыскать брешь в обороне итальянцев. И они нашли ее, взяв в плен часовых, укрывавшихся от дождя. В проволочных заграждениях обнаружился проход. Отряд захватил еще один блиндаж, взобрался на гребень и двинулся дальше. Итальянцы были застигнуты врасплох. Роммель завладел целой батареей тяжелых орудий, их расчетами, игравшими в карты, и офицерами, застав их за ленчем. Затем Роммель добрался до южного склона горы, принудив сложить оружие пять итальянских полков. Он провел операцию, по смелости аналогичную рейду летом 1942 года на британскую базу Тобрук при помощи фанерных танков, посаженных на «фольксвагены»: в результате этой операции немцы раздобыли столько бензина, что его хватило почти до Каира. В сражении под Капоретто еще один офицер из его полка захватил гору и получил за это наивысшую награду. Командир Роммеля запросил орден и для капитана, но ему сказали, что непозволительно дважды награждать одно и то же подразделение в одно и то же время. Роммель овладел другой горой, и пришлось сделать исключение из правил.

25 октября итальянские позиции были разгромлены, и генералы принялись искать козлов отпущения. Капелло притворился больным: сегодня он в полном здравии проводил время в лучшем отеле Вероны, назавтра оказался в госпитале в Падуе. Бадольо свалил вину на него и скрылся. Только герцог Аосто, командующий 3-й армией на южном фланге, сохранял присутствие духе и организованно осуществлял отход. Кадорна 27 октября подготовил, наверное, самый одиозный документ всей войны, оправдывая провал тем, что 2-я армия якобы не сражалась, а страну наводнили «красные». Правительство изъяло телеграмму, но не успело это сделать до того, как она попала за границу. Когда британцев и французов попросили о помощи, они поставили условием отставку Кадорны. Этот факт с неохотой признает и итальянский истеблишмент. В итальянской армии, как и в русской, были любители подделок, составлявшие официальные истории (история Кадорны всплыла только в 1967 году).

Орудия захватывались оптом; на узких горных дорогах солдаты сдавались в плен толпами, увидев в замешательстве, как к ним с тыла выходят австрийцы или немцы. Кадорна внес полную сумятицу в отступление. Через реку Тальяменто, за которой начиналась великая Фриулианская равнина, в двадцати милях от фронтовой линии на Изонцо, загроможденные горами, были перекинуты четыре моста. Два из них предназначались для 3-й армии, отходившей организованно. Части 2-й армии, пробивавшиеся на северо-запад и перемешавшиеся с беженцами, подошли к мосту, когда он уже был захвачен противником. Возле другого моста скопилась дезориентированная масса людей, и пузатый низкорослый полковник расстреливал на месте всех, кто казался ему заблудившимся или потерявшимся. Об этом эпизоде рассказано в одном-из самых известных описаний итальянской военной кампании — в книге Эрнста Хемингуэя «Прощай, оружие»{4}. Тогда австрийцы и немцы собрали триста тысяч пленных и столько же sbandati— солдат, потерявших свои части, захватили половину артиллерии итальянской армии. Итальянцы пытались закрепиться на реке Тальяменто, но артиллерия атакующих благодаря Порше передвигалась очень быстро, и итальянцам пришлось отступить к реке Пьяве и к горе Граппа. Появились британские и французские войска. Появилась и малярия, прибывшая из окружающих болот. Фронт теперь стал намного короче — семьдесят миль, а не сто восемьдесят, и силы Центральных держав оказались теперь далеко от баз снабжения и тоже в неадекватном состоянии. В Италии нарастал общенациональный протест. Кадорну сменил здравомыслящий Армандо Диац, и верховное главнокомандование перестало относиться к солдатам, как к скоту. Австрийцы и немцы не сумели прорвать позиции на Пьеве и у Граппы. Второго декабря наступление при Капоретто было официально прекращено. Отто фон Белова отправили на Западный фронт, где должна была начаться самая важная операция всей войны. Германия не смогла выбить Италию, но получила огромное преимущество: рухнула и вышла из войны Россия.

Загрузка...