Первый

Глава 11

— Тём, а покажи Женьке, где можно найти тарелки, — просит отец, весело подмигивая сыну товарища. — Пожалуйста.

Меня передёргивает от этого неуместного «тонкого» приёма, который очевиден всем присутствующим.

Стреляю в папу недовольным взглядом, тот отмахивается. Пусть скажет спасибо, что я вообще согласилась ехать на дачу к Литвиным. Сдались мне эти рыбалка, баня и шашлыки. Лучше бы дома осталась — к Андрею всё равно не собиралась ехать. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. Особенно после того позорного поцелуя.

— С радостью, — подхватывается со скамейки Артём.

— Я бы и сама нашла, — ворчу в ответ.

— Это вряд ли, Жень. Наша дача нестандартной планировки, для начала – хоть бы не заблудиться.

На удивление Тёма оказывается прав. С виду обычный двухэтажный дом внутри напоминает лабиринт, и чтобы пробраться на кухню, нужно пройти множество ненужных комнат и длинных зауженных коридоров. Сколько блуждаю по первому этажу — никак не могу сориентироваться.

Артём показывает, где находятся тарелки. Позже помогает накрыть на стол. Наши отцы как раз заканчивают приготовление шашлыка и располагаются в просторной деревянной беседке.

Повод вроде как есть — уже с понедельника я приступаю к практике в реабилитационной клинике Валерия Семёновича, но, конечно же, можно было вполне обойтись без никому не нужной (особенно мне) попойки за городом. Это была инициатива наших с Артёмом родителей.

Сдавив пальцами стакан с соком, выслушиваю наставления отца. Он просит быть умницей и не позорить его фамилию. Я пью, киваю. Уверяю, что не разочарую.

Когда Валерий Семёнович начинает вспоминать свою весёлую практику в студенчестве — и вовсе теряю нить разговора. Всё потому, что слышала об этом, и далеко не один раз — на каждом празднике, когда мы собираемся вместе. Стоит только зацепить тему медицины и приправить вечер крепким сорокаградусным алкоголем.

— Как тебе здесь, Жень? — чуть позже интересуется отец.

— Здорово, — искреннее отвечаю.

— Ну вот! А ты ехать не хотела, — шутливо укоряет. — Классная дача, правда? Надо и нам обзавестись. Вокруг красивая природа, свежий воздух — даже голова кружится от такого количества кислорода.

Вдыхаю, чтобы попробовать. Глубоко, на полную грудь.

— Буду садом-огородом заниматься в свободное от работы время, — задумчиво продолжает отец. — Построю теплицу.

Я несдержанно смеюсь.

— Перестань. Ты так говоришь, словно в свои сорок два готовишься к пенсии. В твоём возрасте вполне можно обзавестись новой женой и ребёночком.

Папа довольно улыбается. На самом деле он любит, когда я делаю ему комплименты.

— Посмотрим, Жень. После твоей матери я зарёкся жениться. Нам что, плохо с тобой вдвоём?

Отрицательно мотнув головой, обнимаю папу за плечи. На самом деле, после того как мама оставила нас, мы сильно сблизились. До её отъезда папа работал семь дней в неделю, чтобы обеспечить нам безбедное будущее. Мы редко виделись, мало времени проводили вместе. Позже всё изменилось, когда отец скорректировал график. Ему не хотелось, чтобы я когда-либо пожалела о том, что я выбрала его, а не маму.

После откровенных разговоров мы возвращаемся в беседку. Снова звучат истории и тосты.

Под вечер мне хочется зевать от скуки, чего не скажешь о папе. Он принял внушительную дозу алкоголя, достал с чердака Валерия Семёновича расстроенную гитару и принялся громко бренчать по струнам.

Чтобы чем-то отвлечь себя и не раздражаться, я опускаю взгляд в телефон. Открываю социальные сети, листаю. Натыкаюсь на новостной канал нашего города и непроизвольно вздрагиваю.

Жена Андрея Бакурина — Алина, назначила новую дату показа…

Задержав взгляд на снимке семейной пары, ощущаю, как немеет в грудной клетке. Гонщик открыто улыбается, обнимая жену за талию. В чёрном костюме и белой рубашке. Его жизнь до меня была насыщенной и интересной.

Наша последняя встреча целиком и полностью провалилась. Понятия не имею, почему я решила, что поцеловать Андрея будет уместно? Потому что почувствовала взаимность? Очевидно, мне показалось.

После поцелуя я отстранилась, смутилась. Помню, как пылало не только лицо, но и уши. Гонщик же не торопился убирать руку со внутренней стороны бедра. Смотрел с насмешкой, слегка прищурившись. Тогда казалось, что было проще провалиться сквозь землю, чем так.

Прижимаю пальцы к губам, тру. Вспоминаю, фантазирую. Сердце снова заходится, а мурашки мигом рассыпаются по телу.

Как бы мне ни было стыдно, но я ни о чем не жалею. Ни о том, как прижималась к твёрдым губам. Ни о том, как позволяла жестким ладоням гладить внутреннюю сторону бедра. Простые примитивные движения до сих пор заставляют низ живота пульсировать в ожидании разрядки. Это было… вау. Запредельно ярко.

Заблокировав телефон, кладу его на стол. Пошагово прокручиваю дальнейший разговор с Андреем. Как отстранилась, сказала, что мне пора. Гонщик совершенно ровно спросил: «Завтра придёшь, Жень?».

Я ничего не ответила, вылетела из палаты. С тех пор идёт второй день, как мы не виделись. И, откровенно говоря, меня до сих пор ломает от желания увидеть Андрея.

— Жень, может, прокатишься с Артёмом на озеро? — предлагает папа. — А то сидите как неродные, потупив взгляды в телефоны…

Я более чем уверена, что Литвина-младшего, точно как и меня, вынудили присутствовать на сегодняшней попойке.

Мы знакомы с глубокого детства, но никогда не пытались найти общий язык. Общались нейтрально.

Тёма учится в одном вузе со мной. Мы иногда пересекаемся, но успешно делаем вид, что друг друга не знаем, хотя Валерий Семёнович часто просил сына присматривать за мной и помогать по мере возможности.

— Здесь есть ночной клуб, — произносит Литвин-старший. — Скромный такой, невзрачный. Но лучше, чем молча сидеть в телефонах.

— Согласен, — кивает мой отец.

Осознав, что от нас с Артёмом не отстанут, я соглашаюсь проехаться на экскурсию. Плевать, куда именно. В клуб или на озеро.

Мой папа воодушевляется, вручает сыну товарища ключи от машины. Он редко кому разрешает прокатиться на своём гелендвагене, но Тёмке можно.

Спустя пять минут я еду по неровной просёлочной дороге. Ямы и кочки почти не чувствуются.

— Вот это аппарат, — присвистывает Артём и бросает на меня короткий взгляд: — Клуб находится в десяти километрах отсюда, Жень. И он стремный, если что.

— Тогда, может, лучше не надо? — с надеждой спрашиваю. — Тём, а подкинешь меня в город? Ненадолго, а? На пять минуточек…

Парень равнодушно пожимает плечами и, пропустив поворот, который ведёт в соседний посёлок, выруливает на загородную трассу.

Я не знаю, для чего это делаю. Хочется, тянет. Андрей спрашивал, приеду ли я. Это же не просто так. Что бы гонщик ни говорил, но в наших встречах он тоже нуждается.

Артём доставляет меня по указанному адресу за короткое время. Останавливает автомобиль у ворот, отъезжает немного вперёд, увлечённый исследованием приборной панели.

— Прием посетителей запрещён, — предупреждает охранник у входа в клинику.

Я начинаю активно доказывать, что мне жизненно необходимо попасть внутрь. Ненадолго. Прошу, умоляю.

— Ладно, — великодушно разрешает мужчина, который не первый раз за эту неделю меня здесь видит. — Проходи.

Взглянув на окна отделения, чувствую, как сжимается сердце. Что я скажу Андрею? Зачем пожаловала? Почему без еды и прочих гостинцев? А вдруг он здесь голодал, пока меня не было?

Я быстро поднимаюсь на нужный этаж, перевожу дыхание.

Скажу, что завтра утром привезу суп из курицы и творожную запеканку или сырники.

Миную пустой пост медсестры, иду по длинному коридору. Сбавляю темп. Думаю, гонщик догадается, что неумелая целка сломалась, не выдержала и снова пришла, потому что по уши влюбилась. Ну и пусть.

Интересно, он обрадуется или снова посмеется? Хочется верить, что первое.

Я подхожу к двери палаты, берусь за ручку. Вздрагиваю, когда слышу звонкий женский голос. Сначала думаю, что он принадлежит кому-то из медперсонала, но истеричные интонации и жалобные всхлипы сразу же расставляют всё по своим местам. Меня здесь больше не ждут.

— Андрей, зачем ты надо мной издеваешься?

Голос срывается.

— Если планировал меня проучить — у тебя получилось.

Моё сердце ритмично отстукивает по рёбрам. И вроде бы следует уйти, но я намертво прилипаю к приоткрытому дверному проёму.

— Аль, прекрати, — осекает гонщик и добавляет чуть спокойнее: — Знаешь же, я не люблю, когда ты плачешь.

— А меня... меня любишь?