Первый

Глава 10

Сегодня я опоздала часа на полтора, поэтому в палате непривычно тихо.

Клянусь, я никогда не лазила по вещам Андрея (только по личной просьбе), но сейчас не удерживаюсь и кидаюсь к шкафу. Открываю дверцы, проверяю наличие одежды. Вижу на полках идеально сложенные штаны и футболки. Набираю в лёгкие максимум воздуха и шумно выдыхаю. Сердце по идее должно успокоиться, но стучит почему-то чаще и чаще — по нарастающей.

Фу-ух! Он здесь!

На секунду прикрываю глаза от облегчения, затем оборачиваюсь. Обращаю внимание, что внутри тумбы по-прежнему лежат личные вещи Андрея. Господи. Мне показалось, что их нет, и Бакурин выписался. И мне бы порадоваться этой новости, но на душе настолько тяжело, что сложно пошевелиться.

Закрываю шкаф. Чувствую, как потряхивает. Нынешнее состояние выбивает меня из колеи. Я не должна была настолько привязываться к гонщику и нашим встречам — в чём-то папа был прав, когда попытался пресечь мои визиты. Теперь же одна только мысль о том, что Андрей навсегда исчезнет из моей жизни — приводит в ужас.

Я прохожу в ванную комнату, умываю лицо. Подняв голову, смотрю на себя в зеркало. Пытаюсь увидеть то, что узрела Олька. Обычная я. Ни капли не влюблённая дурочка. В привычной свободной майке, коротких шортах и кедах. Волосы распущены, на лице минимум косметики — но всё же немного есть.

Вспоминаю и анализирую, с какой целью всё утро выпрямляла волосы утюжком, подкрашивала ресницы и губы – и впадаю в панику. Да, я хотела быть красивее. Для гонщика. Интересно, чем планировала его удивить?

Тело окатывает жаром. Я вытираю лицо салфетками и снова впиваюсь в отражение. На самом деле, если внимательно присмотреться, то можно увидеть, что мои глаза выглядят настолько перепуганными, словно за мной гнался серийный маньяк. Но нет. Я всего лишь осознала, что могу больше никогда не увидеть Андрея.

И всё же я дурочка. Станет ли мне легче, если он попрощается перед выпиской? Скажет, мол, лучше бы никогда в своей жизни тебя не встречал?

— Привет… — я дёргаюсь, когда возвращаюсь в палату и встречаю гонщика.

Он кивает в знак приветствия, бросает на тумбу телефон и идёт к шкафу. Мне вдруг начинает мерещиться, что Бакурин в одну секунду меня раскусил. И то, что влюбилась. И то, что испугалась его отсутствия. Как же всё-таки хорошо, что он не умеет читать мысли.

— Я опоздала, потому что встречалась с подругой, — проговариваю как можно невозмутимее.

— Без проблем.

— Пришла, а тебя нет.

Андрей отворачивается.

— Был в соседнем корпусе на МРТ.

Я подхожу к креслу и обессиленно в него сажусь. Вытираю влажные ладони о шорты, прислушиваюсь к себе. Лучше бы я этого не делала.

С Костей у меня и близко не было похожих эмоций. Сердце учащённо стучало, когда он находился рядом, но на этом всё. Я влипла. Боже мой. Я так сильно влипла!

— И как результаты? — заботливо интересуюсь.

— Жить буду. Это из приятных новостей.

— Ты всегда такой пессимист?

Бакурин возвращает взгляд. Смотрит чуть иронично и высокомерно, но я уже привыкла. Более того, как оказалось — мне нравится. Всё в нём нравится. До мельчайших деталей.

— Только когда меня калечат на переходе.

Я с силой вжимаюсь в сиденье и ёрзаю бёдрами на месте. Снова просить прощения — глупо.

— Две секунды — я душ приму, — произносит Андрей. — На улице адски жарко.

Он скрывается за дверью, а я, наконец, перевожу дыхание и прислушиваюсь к шуму воды за стеной, стараясь лишний раз не визуализировать. Я будущий медик, в конце концов. Меня не удивить обнажённым телом. Сильным мужским телом, в котором масса нерастраченной энергии. И это остро чувствуется — волнами, импульсом. Чем угодно.

Я лезу в сумочку и достаю оттуда телефон, пытаясь отвлечься и чем-то занять себя.

Андрей возвращается спустя несколько минут. В спортивных штанах, с голым торсом. Я старательно смотрю на дисплей, но перед глазами вспышками появляются красочные пятна.

Блокирую мобильный, поднимаюсь на ноги. Сотню раз напоминаю себе, что без пяти минут являюсь врачом. Не стану же я от каждого красивого мужика то краснеть, то бледнеть? Нет, конечно.

— Достать тебе футболку? — спрашиваю с наигранным энтузиазмом.

Гонщик садится на край кровати, разминает плечо сломанной руки. Наверняка не догадываясь о том, что происходит у меня внутри.

— Я в состоянии передвигаться, но если тебе понравилось меня одевать — то вперёд.

Подойдя к шкафу, рассматриваю полки.

— Чёрную с красной эмблемой, — подсказывает Андрей. — Она на самой верхней полке.

Узнав в обманчиво-приветливом голосе издевку, слегка улыбаюсь. Беру стул, встаю на него и перебираю одежду. Спину жжёт от насмешливого взгляда, но я не сразу догадываюсь, что не так.

— Чёрная есть, с красной эмблемой — не вижу.

— А, чёрт. Она осталась дома. Что ж, тогда любую — на твой вкус.

Покачнувшись на стуле, достаю белую. И вовсе не потому, что она выгодно подчёркивает проработанные мышцы рук и живота. Просто Андрею идёт светлый.

Пульс частит, когда я встаю между его широко разведённых ног и растягиваю горловину. Взглядов, запахов и эмоций становится в сто крат больше.

Пальцы подрагивают. Я не впервые одеваю гонщика, но сейчас ситуация особенно пикантная, когда я сама себе призналась в том, что чувствую.

Во мне плещутся симпатия, интерес и желание. Низ живота тяжелеет, пульсирует. Я продеваю голову Андрея в горловину и задеваю костяшками пальцев короткие волосы гонщика.

— Давно заметила, что у тебя на шее и голове несколько рваных шрамов, но всё стеснялась спросить...

Андрей смотрит своими светло-зелёными глазами в упор, замечая мои смущение и растерянность. Глупое напоминание о том, что Бакурин — просто человек, один из вида млекопитающих, превращается в пыль. Я понимаю, что нет — не просто.

— Откуда они у тебя? — интересуюсь.

— А что пишут в сети на этот счёт?

Напрягаю память, сбиваюсь. Андрей подкалывает — это очевидно. Я не раз давала ему понять, что много знаю. Почти всю биографию — то, что было в доступе.

— Ничего, — мотаю головой. — О личном написано мало.

Я продеваю здоровую руку, стараясь действовать по-прежнему мягко и осторожно. Правда, отвлекает внутренний голос, который громко вопит, что уже завтра-послезавтра мы можем никогда больше не увидеться — случайностей не бывает дважды. От этого ясного осознания за грудной клеткой давит и болит.

— Моей матери подарили американского питбультерьера. Суку. Глупая была собака, необученная. Мать не занималась ею, но обожала ее. Когда Рейчел вгрызлась в моё горло, отец едва сумел её оттащить. После чего отвёз собаку в клинику и усыпил.

Касаюсь подушечкой пальца рваного края.

— Поэтому мать не приезжает тебя проведывать?

Андрей усмехается.

— Возможно. Я не знаю — не спрашивал.

Наши взгляды встречаются, и в палате резко становится жарко. Майка липнет к спине, в горле — сухо. Я облизываю пересохшие губы и совершаю опасный маневр — обхватываю ладонями колючие щёки гонщика.

Понятия не имею, что на меня действует сильнее: наша близость, страх потери или разговоры о личном, но, закончив надевать футболку, я не тороплюсь отходить на безопасное расстояние. Наоборот, делаю шаг навстречу.

Андрей смотри на меня хмуро, но в то же время – с задумчивым интересом.

Запах его чистой кожи бережно обволакивает и притягивает. Я наклоняюсь, чувствую ровное дыхание на подбородке. Ниже — смотрю на твёрдые сухие губы. Под барабанящий в ушах пульс накрываю их своими — влажными и мягкими.

От ударной дозы эйфории, которая впрыскивается в кровь, прижимаюсь и растерянно целую. Глажу колючие щёки, упираюсь бёдрами в пах. Обхватываю нижнюю губу, чуть втягиваю в себя. Действую инстинктивно. Возможно, чуточку неуклюже, но совершенно точно искреннее.

Робко обнимаю Андрея, льну к нему. Пытаюсь поощрить и расслабить, но как ни стараюсь — не чувствую отдачи. Ныряю языком в приоткрытые губы, пугливо возвращаюсь.

— Я женат, — спокойно напоминает.

Кровь приливает к лицу. Чёрт. Я знаю. Провожу ладонями по волосам на затылке, пытаюсь задобрить. Отстраняюсь лишь на несколько миллиметров.

— Ты разводишься. Так говорят.

Гонщик снова усмехается. Уголки его губ ползут вверх, а мне от этого движения становится щекотно. Везде.

— Кто, Жень?

— Все.

— Врут.

Мрачная реальность одним махом вымывает из крови эйфорию и приводит в чувство.

Всю эту неделю я старалась не давать оценку отношениям Бакуриных, но получалось, откровенно говоря, плохо. Как можно было оставить любимого человека наедине с катастрофическими проблемами? Как? Я злилась на Алину. И абсолютно её не понимала.

— Жень, ты определись, с какой целью сюда ходишь, — произносит гонщик.

Он опускает ладонь на внутреннюю сторону моего бедра. Ведёт выше и выше. Пока не упирается в шов шорт. Прямо по голой коже своими сильными руками. Я тут же задыхаюсь.

— Если думаешь облегчить вину с помощью секса, то зря стараешься.

Андрей надавливает, сжимает. Его пальцы впиваются в кожу, ребро ладони упирается в промежность. Мне чуточку больно, но больше приятно. Настолько, что низ живота обдаёт кипятком. Я силюсь сделать хотя бы один полувдох.

— Не знаю, пишут ли об этом в интернете, — гонщик вскидывает взгляд, кривовато улыбается. — Но неумелые целки меня не вставляют.