Песня длиною в жизнь

ГЛАВА 1

Париж

Эдит не могла припомнить, чтобы когда-либо проводила столько времени за телефонными разговорами, как в эти первые дни января. В какой-то момент она сбилась с их счета. Вероятно, она обзвонила около сотни человек, сто раз начинала дипломатичную беседу, сто раз произносила приглашение и не вешала трубку, пока его не принимали. У нее горели ухо и плечо, ныло запястье из-за того, что она крепко держала трубку и с силой прижимала ее к себе, боясь что-нибудь прослушать.

— Уф! — Глубоко вздохнув, она повесила трубку после последнего разговора. — Не знаю, до всех ли я дозвонилась, но почти каждый, кто имеет хоть какое-то влияние, придет на мою маленькую вечеринку в отель «Мейфейр».

Она удовлетворенно потерла руки и улыбнулась Иву и Андре, стоящим рядом с ней. Ив протянул ей полный бокал вина.

— Ты взвалила на себя так много хлопот, но это даже не станет нашей официальной помолвкой. Чего ты хочешь добиться этой вечеринкой? Симона сказала мне, что такой прием будет весьма дорого стоить.

— Момона понятия не имеет, как обстоят дела, — Эдит сделала жадный глоток. — Знаешь, в нашей работе очень важно, чтобы о нас говорили. Даже плохие отзывы не так вредны для деятеля искусства, как молчание. Вот почему необходимо за три недели до нашей большой премьеры предоставить прессе и друзьям сюжеты, которые они смогут обсудить.

— Ты сообщишь им о нашей свадьбе?

«Этот милый парень действительно всегда выбирает самые неподходящие моменты для этой темы», — подумала она. Чтобы не обидеть его, она произнесла как можно мягче:

— О, дорогой, нет! Не в этот раз.

Она увидела, что он безмолвно и равнодушно принял ее ответ, поэтому продолжила:

— Я объявлю тебя своим равноправным партнером. Нам надо привлечь как можно больше внимания к нашей премьере в «Л’Этуаль».

— Иногда я боюсь, что нас не объединяет ничего, кроме сцены, — заметил он так грустно, что эта его интонация кольнула Эдит сердце.

— Не говори ерунды! — ответила она.

Он беспомощно улыбнулся, нежно поглаживая ее щеку большим пальцем.

— Не то чтобы я хотел, чтобы это было как-то иначе. Немного… может быть… — он смешался окончательно.

— Я собираюсь представить тебя в «Мейфейре» как своего партнера по сцене, ты больше не будешь петь у меня на разогреве, — она подняла руку, чтобы поймать его палец, которым он все еще гладил ее по щеке. — «Немного… может быть…» — с усмешкой она передразнила его интонации. — Я представлю тебя как главного мужчину моей жизни.

Он повернул руку так, что теперь держал ее пальцы. Его хватка была почти грубой.

— Значит, ты объявишь, что мы поженимся?

— Нет, Ив. Как ты думаешь, что тогда произойдет? — Она отстранилась от него и взяла свой полупустой бокал. — Если пресса узнает о браке, она не заинтересуется нашей концертной программой. На этом фоне наше появление в «Л’Этуаль» будет совершенно никому не интересно. Если только я не презентую нашу премьеру в белом свадебном платье. Но это не входит в мои намерения. В этот вечер о нас должны говорить как об артистах, должны оценивать нашу музыку. Пойми. — Она отвернулась от него и осушила бокал залпом.

Его молчание длилось так долго, что это ее стало угнетать. К счастью, зазвонил телефон, и она сняла трубку. Через мгновение она забыла об их маленьком споре, потому что звонил Жан Кокто с известием, что пригласил к ней на вечеринку Жака Превера[63].

— Он пишет прекрасные стихи, — восторгался Кокто на другом конце провода. — Из них можно создать великолепные песни. Ты не должна его упустить.

«Еще один поэт», — с приятным удивлением подумала она. Впрочем, Превер все-таки был профессиональным сценаристом. Вслух она сказала:

— Конечно, я прочту у него все, что можно найти.

— Его стихи печатаются во многих газетах. Обязательно имей в виду, что премьера нового фильма, для которого он написал сценарий, состоится 9 марта. Картина называется «Дети Олимпа»[64]. Я вас уверяю, что ее все захотят посмотреть.

— Это хорошо, — проговорила она, краем глаза наблюдая за Ивом, который подошел к окну и задумчиво смотрел в темноту за стеклом.

В это время года темнеет рано. Уже зажглись первые огни, и кажется — давно забыты правила светомаскировки. Именно так выглядели одинокие ночи прошлой зимы, когда Анри оставлял ее и отправлялся спать со своей женой. А сейчас она поймала улыбку Ива и улыбнулась в ответ. Как же она счастлива, что в ее жизнь вошел этот сильный парень. На самом деле не имеет значения, что именно их связывает. Главное — нашлось что-то, сделавшее их парой.

— Наш с Ивом последний вечер в «Л’Этуаль» — восьмого марта, — сообщила Эдит собеседнику. — Получается, на следующий день мы сможем пойти в кино.

Услышав свое имя, Ив повернулся к ней и вопросительно приподнял брови.

— На твою маленькую вечеринку я принесу стихотворение Превера об увядающих осенних листьях. Это высший класс! Я уверен, тебе понравится, — продолжал болтать Кокто.

— Если ты так говоришь, значит, так оно и будет. Увидимся в «Мейфейре» пятнадцатого января.

Эдит завершила разговор, изобразив звуки поцелуев. Она лучезарно улыбнулась Иву.

— Я думаю, что у текстов Анри появился достойный конкурент.

— Достойную конкуренцию он уже получил благодаря твоим текстам, которых ты написала немало.

— Небольшое разнообразие всегда освежает. Только на сцене, конечно, — добавила она с ухмылкой.

Ив покачал головой:

— И снова мы коснулись наших вечных тем: либо мы спорим о твоих бывших любовниках, либо готовим наши выступления. Мы говорим о чем угодно, только не о том, как хотели бы вместе провести остаток жизни. Свадьба забыта. — Он поморщился. — Ты знаешь эту песню Фреда Астера из фильма «Время свинга»?

Он начал тихо напевать:

— A fine romance, with по kisses…[65]

После первой строчки он прервался и добавил:

— Что касается нас, я бы исправил это «без поцелуев» на «без свадьбы».

— Вот почему я люблю тебя. Ты никогда не теряешь чувства юмора. — Она встала и подошла к нему, обняла его за талию.

— Имей в виду, у меня никогда ничего не было с Жаком Превером, а Жан Кокто — просто мой друг.

— Я знаю, — он наклонился и поцеловал ее волосы. — Никогда не укладывай волосы по-другому, мне нравится такая прическа, — прошептал он, выпрямляясь.

Смеясь, она разомкнула руки.

— Твоя сестра Лидия — отличный парикмахер. В Марселе она сотворила настоящее чудо. Если в феврале Лидия приедет в Париж, я очень надеюсь, что она сделает мне прическу перед нашим выступлением.

— Эдит, я снова пытаюсь говорить о нас, а не о концерте.

— О концертах, — поправила она. — Их будет много. С девятого февраля по восьмое марта мы будем выступать в «Л’Этуаль», на данный момент это самый модный музыкальный театр Парижа. Я хочу, чтобы у нас был аншлаг. Вот почему я устраиваю прием в «Мейфейре». И вот почему, — она хлопнула в ладоши, — я собираюсь сейчас позвать Момону и пойти с ней по магазинам. Мне нужно новое платье.

— Что за платье? — удивился он.

— Ну, чтобы надеть… И перчатки, и шляпка…

— Ты никогда не носила шляпок!

— Это не имеет значения, — ответила она раздраженно. — Ношение головного убора считается признаком утонченной натуры.

Для себя она решила, что на этой тщательно подготовленной вечеринке в «Мейфейре» она должна предстать воплощенной элегантностью. Кроме того, она хотела, чтобы Ив ею восхищался. Она не забыла, как он любовался ею, когда она пришла на его прослушивание в летнем платье в голубых цветах.

Это было одно из самых красивых ее платьев, но оно не подходило для зимних мероприятий, а подходящей замены не было. Экономическая ситуация во Франции самым пагубным образом сказалась на ее гардеробе.

Она прошлась передним легкой походкой манекенщицы.

— Итак, мне нужно платье, перчатки, шляпка, — повторила она.

— Это смешно, — проворчал он. — Тебе ничего не нужно. Ты красива и в той одежде, что сейчас на тебе…

Она осмотрела себя. Мягкая пижама, которую она носила, была, конечно, уютной, но выйти в ней из гостиничного номера она бы не рискнула.

Ив проследил за ее взглядом.

— Ты тратишь слишком много денег на эту вечеринку. Накупив множество ненужных вещей, ты разоришься, Эдит. Я не хочу этого.

— Ты понятия не имеешь, что нужно женщине, — решительно сказала она, затем повернулась и подошла к своему шкафу. Надо было решить, что еще необходимо приобрести.

— Я запрещаю! — крикнул он ей вслед. Его тон казался не решительным, а скорее беспомощным. — Людям нечего есть, они выходят на демонстрации, потому что ситуация с поставками не улучшается с момента освобождения, а ты в этой ситуации думаешь о платьях? О шляпках? Так не годится!

Она появилась в дверном проеме, прижимая к груди ворох одежды.

— Если следовать твоей логике, люди, у которых мало еды, еще и в театр билеты не должны покупать? Разве ты сам не говорил, что мы должны помогать людям отвлечься от серых будней с помощью нашей музыки? — Эдит кивнула, подкрепляя сказанное, и вышла из комнаты. Все равно спорить с Ивом бессмысленно. Он жил чрезвычайно скромно, она это знала, хотя никогда не просил у нее поддержки. Вероятно, его образ мыслей в этих вопросах был несколько мелкобуржуазным. Ив все еще находился под слишком сильным влиянием своих родителей, чтобы понять, что деньги ничего не значат. Вот музыка и карьера — совсем другое дело.

Конечно, он был прав: ее привлекали гламур и красота. Однако она никогда не хотела обладать большим состоянием. Какой смысл в том, чтобы заработать тысячи франков в день и тут же потерять их? Или не потерять. И зачем переживать из-за небольшого спада на фондовом рынке, если завтра все будет уже по-другому?

Пока она одевалась, к ней пришла мысль: уж не пожаловались ли на нее Иву Симона или Андре? Симоне просто следует заткнуться, а секретарь должна выполнять свои обязанности: заполнять счета и вести документацию. В любом случае Эдит не хотела больше запивать себе голову всеми этими вопросами и решила просто развлечься, пройдясь по магазинам.

Три часа спустя Эдит и Симона вернулись в отель — беднее на три тысячи франков и в отличнейшем расположении духа. Ив лежал одетым на кровати и читал книгу, когда женщины, кудахча и смеясь, ворвались в комнату. Его несколько смутило это нашествие сумасшедших куриц, но у него не было другого выбора, кроме как обнять Эдит в знак приветствия и ответить на ее бурные поцелуи. Прежде чем он смог встать, она свалилась на него. Видимо, тоска по физической близости была так велика, что она даже не нашла времени, чтобы снять пальто.

— У твоих поцелуев вкус коньяка, — сказал он с улыбкой, мягко отстраняя ее.

Ив осторожно положил книгу на тумбочку.

— Мы были в том маленьком баре на площади де Терн, а потом отправились… — начала она, замолчала и выпрямилась, чтобы вопросительно взглянуть на подругу, которая подошла к краю кровати. — В скольких барах мы были, Момона?

Симона пожала плечами.

— Понятия не имею. В какой-то момент я перестала их считать. Их было так много на нашем пути.

— Тринадцать, — предположила Эдит. — Я уверена, что их было тринадцать, — хихикнула она, пытаясь ухватить Ива за руку. Тот вывернулся и поспешил встать. — Их должно было быть тринадцать. Это мое счастливое число, потому что тринадцатое октября — день рождения моего возлюбленного.

Ив посмотрел на нее, качая головой.

— Что вы делали в тринадцати барах? Я думал, ты хочешь купить себе платье.

— О, я купила кое-что. Момона, покажи ему перчатки, которые я купила.

— Только перчатки? — ошеломленно спросил он.

Эдит заколебалась. Под пронизывающим взглядом его синих глаз результат их вылазки сразу стал выглядеть несколько иначе, совсем не так, как в мягком желтом свете уличных фонарей. Кроме того, множество выпитых за прошедшие три часа рюмок создавало некоторый сумбур в ее голове, и быстро упорядочить мысли не получалось.

— Всего лишь пара перчаток, — повторила она. Она подняла вверх руку. — В самом деле, только пара. Клянусь.

— Тогда… Получается, что ты меня услышала и не потратила кучу денег зря? — Эта мысль ему понравилась.

— Мы без гроша, — оборвала его Симона.

Ив уставился на нее.

— Как? Почему это? — На его переносице появилась резкая складка.

— Во время прогулки по магазинам мы посетили… сколько их было?.. Вполне возможно, именно тринадцать заведений, — с готовностью сообщила Симона. — А может, их было и пятнадцать. Везде так было приятно, и люди так радовались видеть Эдит Пиаф…

— Я так счастлива с тобой, дорогой, — неожиданно сказала Эдит. Она упала обратно на подушки и протянула руки к Иву. — Вот почему я хочу, чтобы все остальные люди тоже были счастливы. Я пригласила их всех.

— Малышка опрокидывала одну за одной, — заметила Симона. — Это было очень забавно.

— Ты пропила три тысячи франков? — уточнил Ив голосом, лишенным всякого выражения.

— Не совсем. Мы же купили перчатки, — усмехнулась Эдит.

— Ты что, с ума сошла? — взревел он. — Как ты можешь так поступать? Ты выбрасываешь деньги на ветер. Это безответственно. Ты станешь нищей, если…

Она проигнорировала все его упреки, лишь игриво поглаживая его пальцами.

— Все это так неважно. Иди ко мне, дорогой, и сделай нас счастливыми.

— Я запретил тебе бесцельно тратить деньги!

Слово «запретил» задело в голове Эдит какую-то струну и заставило ее мысли поменять направление. По крайней мере, она немного протрезвела, и на смену хмельному веселью пришла злость. Взмахнув в воздухе ногами, она вскочила с постели.

— Что ты о себе воображаешь? — выкрикнула она. Ее голос задрожал и стал совсем низким. — Это мои деньги, и ты не можешь мне запрещать. Это не твое дело!

Ив сжал кулаки, словно хотел ее ударить, но с трудом совладал с собой. Он открыл рот, но не произнес ни звука. После долгого взгляда, злого, как проклятье, он без дальнейших комментариев повернулся и выбежал вон. Дверь с грохотом захлопнулась. На мгновение в комнате стало так тихо, что можно было бы услышать, как падают с дерева листья. Через некоторое время Симона произнесла:

— Кажется, он ушел.

«Боже мой, — подумала Эдит, — что я сказала?» Она закрыла лицо руками, когда поняла, как сильно она хочет присутствовать в жизни Ива. Деньги не были чем-то значимым, чем-то, что могло их разлучить. Счастье, которое они оба чувствовали, будучи вместе, значило гораздо больше, чем какие-то несколько тысяч франков. Слезы потоками текли по щекам. Ее пальцы стали мокрыми. В то же время Эдит ощущала тошноту и головокружение. Алкоголь плохо сочетается с нервным возбуждением.

Она не сняла, а сбросила пальто. Оно упало на пол, где и осталось лежать. Затем она разулась и побежала обратно к кровати. Эдит плакала так, что не могла остановиться. А когда она упала на подушки, на которых все еще был виден отпечаток головы Ива, плач перешел в рыдания.

— Не грусти, — Симона села на край кровати и погладила Эдит по волосам. Этот жест до боли напомнил ей Ива.

Рука Эдит дернулась и отбросила руку подруги.

— Оставь! Оставь меня в покое! Просто оставь меня в покое!

Она уткнулась лицом в постель, от которой пахло Ивом. Симона встала, но Эдит не обратила внимания на то, куда пошла подруга. Ей было все равно. Нет, не совсем все равно. Но сейчас это неважно. Важен был только Ив. Мужчина, которого она любила. Мужчина, который ее бросил. От этой мысли она заплакала еще сильнее. Снова хлопнула комнатная дверь, и она подумала, что со стороны Симоны будет просто подло прийти к ней.

— В рубашке и штанах на улице слишком холодно. С тобой теплее. Эдит, ты мне нужна.

Она подняла ужасно отяжелевшую голову и почувствовала, как ее пронзила острая боль. Алкоголь и ссоры сочетаются очень плохо, но алкоголь и слезы — это уже просто катастрофа. Она вытерла глаза, пытаясь остановить вертящуюся перед ней карусель.

— Ив. — пробормотала она. Произнося его имя, она пыталась убедиться, что он действительно вернулся.

— Эдит, дорогая, моя любовь, — он сел рядом с ней и притянул ее к себе. — Ты — моя жизнь. Я не хочу с тобой ссориться. Я хочу быть счастливым с тобой.

— Да, — прошептала она сквозь слезы. — Да.

А еще она подумала, что ничто так не очищает воздух, как сильная гроза.

Потом они поцеловались.

ГЛАВА 2

— Подожди, Эдит! — окликнул Луи.

Она шла через «Мейфейр» и удивленно остановилась рядом с ним. Ее импресарио расположился возле бара, привалившись к колонне. В каждой руке у него было по бокалу шампанского. Ей показалось, что он ждал момента, чтобы застать ее одну. По-видимому, он наблюдал, пока она проходила через ряды своих гостей, улыбаясь, болтая, знакомя их с Ивом и излучая очарование. Вечер получился удачным, и она уже не раз мысленно похлопала себя по плечу за идею устроить этот прием. Когда Луи заговорил с ней и протянул бокал, она с благодарностью согласилась сделать небольшую паузу.

— Я не слишком устала, — сказала она с улыбкой. — Но осмелюсь предположить, что четыре недели в «Л’Этуаль» должны быть распроданы. Не делай такое лицо, Лулу, все получается просто здорово.

— Я думал совсем не об этом. Я не сомневаюсь в успехе, который вас ждет. — Он покачал головой. — Ты видела Ива сегодня вечером?

— Естественно. Я и сейчас продолжаю смотреть на него.

Она засмеялась, ее глаза блуждали по толпе. Она нашла его в окружении представителей прессы. Высокая фигура Ива всегда и сразу бросалась в глаза, он наполнял комнату своим присутствием и заставлял ее гордиться им. «Этот человек принадлежит мне, — подумала она, — мне одной». Обращаясь к своему импресарио, она добавила:

— Наша новая звезда хорошо выглядит, не так ли?

— Вот в этом все и дело. Он пользуется большим вниманием. Ты не должна отдавать ему слишком много места в своей программе.

— Ах, Лулу, что это значит? Ты же знаешь, что мы сделаем все то же самое, что уже опробовали в турне по югу. Но теперь все получится. Я в этом совершенно уверена. Ив великолепен, и после сегодняшнего вечера никто больше не будет ждать его одетым в туфли для степа и с американскими песенками. Люди уже в курсе.

Она лукаво усмехнулась и подняла бокал, чтобы выпить за ожидаемый успех.

Некоторое время Луи не отвечал ей. Он наблюдал за окружающими, явно погруженный в свои мысли, прислушиваясь к шуму, звукам голосов, смеху и звону бокалов. Прежде чем что-то сказать, он снова покачал головой:

— Если все будет так продолжаться, он станет опасным для тебя, Эдит.

— Ах вот оно что! Я очень хочу, чтобы талант Ива раскрылся и он сделал карьеру, которой заслуживает. — Она легко коснулась руки Луи. — Монстр, который пожрет Пиаф, еще не родился. Не бойся.

— Кто еще не родился? — послышался знакомый мужской голос у нее за спиной.

— Анри! — Эдит потянулась навстречу Конте, но при этом так быстро повернула голову, что ему пришлось коснуться губами ее щеки, хотя он явно намеревался поцеловать ее в губы.

— Малышка считает, что мужчина, который мог бы стать для нее опасным, еще не родился, — произнес Луи.

Анри блуждал взглядом по ее сияющему лицу.

— До сих пор я знал только целую кучу мужчин, для которых сама Эдит опасна. Включая меня самого. — Его тон был слишком серьезен для этого веселого мероприятия, а взгляд слишком печален. — Я скучаю по тебе, — тихо добавил он.

— Я всегда буду рядом с тобой. — Она улыбнулась ему. — Только уже не так, как раньше.

— Друзья, — проворчал он. — Знаю. Когда я вспоминаю, что был тем человеком, который познакомил тебя с Ивом Монтаном… Это несправедливо!

Его так откровенно демонстрируемые грусть и ревность тронули Эдит. Она не хотела напоминать Анри, что точно так же несправедливо было кормить ее обещаниями. В конце концов, он был не один, у него была Дорис.

— Мы навсегда останемся друзьями, — сказала она со всей искренностью, на которую была способна. — Как я вообще могу обойтись без тебя? Ты пишешь такие прекрасные тексты.

Анри улыбнулся и поклонился ей с преувеличенным почтением.

— Я только что встретил у двери Жака Превера. Хочешь сменить стиль и начать петь интеллектуальные шансоны?

— Чушь. Нет. Однако, — Эдит задумчиво склонила голову, — я прочитала его стихотворение об увядании осенних листьев, которое мне очень понравилось. Сейчас у меня уже есть программа, и она остается без изменения. Я уже объяснила это Лулу.

Мельком взглянув в сторону, она заметила агента Ива, который в стороне от всех разговаривал с режиссером Марселем Блистеном[66]. Эдит кивком указала Луи на обоих.

— Лулу, пожалуйста, проследи за беседой между мсье Одифредом и мсье Блистеном. Я предложила Ива на роль в новом фильме и хочу быть уверенной, что он эту роль получит.

Эдит и Анри молча наблюдали, как уходит Луи, без комментариев и без возражений. Пока она смотрела ему вслед, ее мысли унеслись в прошлое. Она видела киностудию в Булонь-Бийанкуре[67] на юго-западе Парижа, какой она была пять лет назад. Лица гостей «Мейфейра» стали расплываться, перед ее мысленным взором появилась съемочная площадка и совсем другие лица, приглушенное праздничное освещение превратилось в яркие лучи прожекторов, а гул голосов — в оглушительную команду: «„Монмартр на Сене“[68], сцена третья, дубль один!»

Когда она стояла на сцене и исполняла песни, это воспринималось совершенно иначе, чем игра перед камерой, пусть даже она играла роль певицы. Эдит была в этой студии много лет назад. В самом начале карьеры ей доверили спеть песню в фильме «Ла Гарсон»[69], в котором ей досталась эпизодическая роль певицы в ночном клубе. Теперь все было иначе: у нее главная роль. И ей это нравилось. Что ж, киностудии были не настолько близки ее сердцу, как музыкальные театры с их сотнями зрителей, но для нее это стало серьезным опытом. Она не могла точно определить чувства, которые испытывала: что-то среднее между любопытством, волнением и энтузиазмом.

Ей нужно было научиться правильно двигаться и говорить. Ее ощущения от пребывания на огромной сцене сильно отличались от тех, что она испытывала на площадке, размером не более нескольких квадратных метров. При этом вести себя нужно так, как будто стоишь на той же сцене. Поль Мёрис научил ее всему, что ей следовало на тот момент знать. Он был сыном банкира, который бросил семью, чтобы полностью посвятить себя искусству. Для Эдит он стал не просто наставником, но и любовником, и товарищем. Он заменил ей Раймона Ассо. Если первый открыл для нее АВС, то второй ввел ее в мир французского кинематографа.

После съемки очередной сцены рядом с Эдит тут же возникала гримерша и припудривала ей лицо. Но в этот раз, стоило той только подойти к Эдит с пуховкой, как послышался голос продюсера.

— Мадам Пиаф, — осторожно начал он, — у вас найдется для меня минутка?

Эдит кивнула.

— Пожалуйста, подождите, — сказала она гримерше, которая уже подступала к ней с принадлежностями для макияжа.

Счастливая, что в этот раз получилось избежать очередного облака пудры, Эдит повернулась к молодому человеку лицом.

— Чем могу быть полезна?

— Вас хочет видеть один господин. Журналист. Он из газеты «Пари-Миди» и хотел бы задать несколько вопросов.

— Если он не боится оказаться под толстым слоем пудры, я буду рада поговорить с ним, — со смехом ответила она. — Как зовут мсье журналиста?

Прожекторы еще не были выключены и продолжали слепить ей глаза. Именно поэтому она не заметила, как к маленькой группе окружавших ее людей присоединился еще некто. Еще не видя самого гостя, она услышала его мягкий, теплый голос:

— Меня зовут Анри Конте.

Эдит и не заметила, как полностью погрузилась в воспоминания. Из задумчивости ее вывел голос Анри:

— Ты хочешь крепко держать вожжи и ничего не оставлять на волю случая, не так ли?

— Почему бы, собственно, и нет?

— Ты давно не интересовалась кино. Почему именно сейчас возник такой интерес?

Она напряглась — всего лишь на мгновение.

— А ты как думаешь? — смеясь ответила она. Но потом все же объяснила: — Марсель Блистен дал мне почитать один сценарий, и я нашла его довольно интересным. Я сказала ему, что согласна сыграть главную женскую роль в «Звезде без света», но только в том случае, если там же будет играть Ив. Вот так. Может быть, ты захочешь написать тексты песен. В конце концов, мы хорошая команда.

Он проигнорировал как ее предложение, так и комплимент.

— Ты так его любишь, Эдит? Или просто хочешь обеспечить ему карьерный рост?

— Кто знает? Ты читал Бернарда Шоу, Анри? — Она не стала ждать его ответа и просто добавила: — Если да, то ты должен понимать, каково это — быть Пигмалионом.

Он пристально посмотрел на нее и произнес:

— Проблема заключается в том, чем кончил Пигмалион. Элиза бросила профессора Хиггинса, хотя он больше не мог без нее жить. Помни это.

На мгновение у нее перехватило дыхание. Анри, конечно, прав, но ей было очень неприятно, что именно он вонзил это жало в ее сердце. Впрочем, все это легко объяснялось его душевным состоянием. Она решила не винить его. И все же у нее не было никакого желания выслушивать нечто подобное.

Она взяла свой бокал и выпила оставшееся в нем шампанское одним глотком.

— Будь так добр, не порти мне вечер, дорогой! — Сказав это, она оставила его и нырнула в толпу, чтобы найти Ива.

ГЛАВА 3

Полиция прибыла на рассвете.

Эдит и Ив еще не спали. Поверх пижамы она натянула джемпер и халат, попутно пытаясь согреться тройной порцией коньяка. Почти половину ночи они провели в «Л’Этуаль», репетируя, переделывая, репетируя и начиная заново. За два дня до премьеры нервничал уже не только Ив, но и Эдит. Когда она приехала с авеню де Ваграм в отель «Альсина», они не могли уснуть, несмотря на многочасовые репетиции и эксперименты на сцене.

Придя домой, она внезапно почувствовала, что на нее наваливается свинцовая усталость, но об отдыхе все еще не могло быть и речи. Тем более что Ив взял с секретера листы с текстами песен, снова упал в кресло и продолжил их учить, вместо того чтобы лечь с ней в постель. Хотя, по ее мнению, любовь была лучшим средством как от нарушений сна, так и от боязни сцены.

С рюмкой бренди в руках Эдит расхаживала по комнате и не могла найти себе место. Ив раз или два поднял на нее глаза, осуждающе посмотрел, но ничего не сказал, так как был занят своим репертуаром. Ее беспокойство, несомненно, мешало ему, но она не могла остановиться. Она как раздумала о том, как бы отвлечь его от работы, когда зазвонил телефон. Пронзительный звук так напугал ее, что она вздрогнула и пролила немного дорогого напитка.

— Боже мой. Малышка, возьми же трубку. — Он не взглянул на нее, а движения его губ указывали на то, что он продолжил беззвучно петь.

Она почувствовала себя как-то странно, будто застыла.

— Кто может звонить в это время?

— Наверное, все те люди, которые обычно звонят тебе посреди ночи, — ответил Ив. Он отложил бумаги в сторону и вскочил. Длинными шагами он пересек комнату, подошел к секретеру, снял телефонную трубку и произнес:

— Алло, кто это?

Потом он замолчал. Из телефонной трубки раздавался голос, но Эдит не могла ни узнать его, ни понять, о чем говорят. Выражение лица Ива изменилось. Он больше не казался замкнутым и рассерженным из-за того, что ему мешают, скорее встревоженным. В ожидании плохих новостей она залпом выпила то, что у нее было в рюмке.

— Это был портье, — сказал Ив и медленно повесил трубку, как будто ему нужно было убедиться, что он действительно прервал разговор и больше его никто не слышит. — Внизу полиция, и они хотят поговорить с тобой.

Она посмотрела на свою рюмку и пожалела, что уже выпила все.

— Чего они хотят?

— Я не знаю, — Ив нервно взъерошил волосы. — Они спросили у швейцара, в каком номере ты живешь, и идут к нам.

В дальнейших расспросах не было необходимости. Странно, но Эдит, как ни пыталась, не могла двинуться с места. Она чувствовала себя застывшей, подобно соляному столбу. Скульптурой из мрамора, которую вот-вот забросают грязью. Ни Андре, ни она не получали никаких новостей от комиссии; разве что холили слухи, что скоро состоятся первые судебные процессы по делу коллаборационистов. Норберт Гланцберг. которого она надеялась представить в качестве свидетеля, так и не нашелся. Эдит просто отгородилась от реальности, рассчитывая на то, что ее личность неприкосновенна. Но теперь все закончилось. Это подтвердил сильный стук в дверь.

Ив открыл дверь и сразу же отошел в сторону, чтобы впустить двух мужчин в форме.

— Мадемуазель Гассион? — спросил старший.

— Эдит Пиаф, — пробормотала она. Полицейский кивнул и слегка поклонился.

— Мы пришли…

— Избавьте себя от необходимости произносить долгую речь, — резко сказала она.

Эдит была слишком взволнована, чтобы в данной ситуации соблюдать все внешние приличия.

— Делайте свою работу, арестовывайте меня! Тогда, по крайней мере, мы покончим со всем этим…

— Арестовать вас? Но, мадемуазель Гассион… — молодой офицер смущенно переминался с ноги на ногу. — Мадам Пиаф, мы пришли, потому что у нас плохие новости.

— Что, у нас теперь повестки в суд приносит полиция? — поинтересовалась Эдит.

Затем она покачала головой, словно пытаясь отогнать от себя эту мысль, и стала молча ждать.

— Что за плохие новости? — спросил Ив.

Полицейский, который был постарше, повернулся в его сторону.

— Кто вы такой?

— Ив Монтан, жених мадемуазель Пиаф.

Она глубоко вздохнула, но ничего не сказала по поводу его заявления.

— Хорошо, что вы здесь. Когда умирает твоя мать, важно, чтобы рядом находился близкий человек, — заметил офицер, который был младше.

Произнеся эти слова, он закусил губу, поскольку явно сказал слишком много.

Эдит услышала. Она судорожно вздохнула.

— Моя мать умерла? — недоверчиво повторила она. Почему-то она всегда считала, что ведьмы бессмертны.

— Примите наши соболезнования, мадам, — проговорил старший мужчина тоном, который, вероятно, выработал за годы своей работы. Он вытащил из нагрудного кармана листок бумаги, так как, очевидно, просто не помнил имя покойной:

— Аннетта Джованна Майяр, в замужестве Гассион, также известная как Лина Марса… — Он на мгновение поднял голову, оглядел комнату, затем снова взглянул на Эдит. — Это ваша мать, не так ли?

Она молча кивнула.

— Мадам Гассион была найдена мертвой в отеле с почасовой оплатой, недалеко от площади Пигаль. Мужчина, нашедший ее, сказал, что, вероятно, все произошло из-за передозировки морфия. Тело доставили в морг. Мы ничем не смогли помочь. Мне очень жаль.

Комната поплыла у Эдит перед глазами. Она поднесла к губам рюмку, которую держала в руке. Та уже давно была пуста, и Эдит пришлось лишь слизнуть каплю бренди с ее каемки. «Это странно», — подумала она. Полученная новость обеспокоила ее, да, но не потрясла. Собственно, она вообще ничего не почувствовала. Не было горя. Не было сожаления. Была пустота. И определенно отсутствовало чувство потери. Эдит было два месяца, когда ее покинула женщина, называвшая себя ее матерью. И все же Аннетта никогда полностью не исчезала из жизни дочери, она всегда появлялась, когда искала способ что-то получить от своего ребенка. Чтобы выжать меня, мысленно поправила себя Эдит. Как лимон.

Аннетте были нужны деньги на любовников и на наркотики, которые она употребляла. Поэтому ее конец не был чем-то неожиданным. И все же ей удалось в последний раз повергнуть Эдит в ужас.

Ив подошел к Эдит и обнял ее за плечи.

— Спасибо, что уведомили нас, господа. Что теперь требуется от мадам Пиаф?

— Тело не на экспертизе, так что вы можете начать заниматься устройством похорон.

— Хорошо, — решительно кивнул Ив. — Мы займемся этим.

— Нет! — Эдит удивилась резкому звуку своего голоса. — Я попрошу Анри позаботиться об этом.

Ив тут же убрал свою руку с ее плеча.

— Анри Конте? Почему ты хочешь, чтобы именно он позаботился о похоронах?

— У Анри есть опыт. Он хоронил моего отца.

Она даже немного удивилась, что к ее рукам и ногам постепенно возвращается чувствительность. Такое облегчение, что полиция приехала не для того, чтобы арестовать ее. В каком-то смысле эти полицейские сделали нечто прямо противоположное — они освободили ее. Она осторожно поставила рюмку на подоконник рядом с собой, подошла к мужчинам в форме и протянула им руку.

— Пожалуйста, оставьте портье адрес морга. Мой друг Анри Конте займется этим вопросом. Желаю здравствовать.

— Не могли бы вы дать автограф… — проговорил молодой полицейский, но смешался, когда его коллега ткнул его локтем в бок.

Вежливо кивнув на прощание, Ив закрыл за ними дверь.

— Мне очень жаль, — сказал он, повернувшись к Эдит, и с печалью посмотрел на нее. — Теперь обоих твоих родителей нет на свете. Это, должно быть, большая потеря для тебя.

Она покачала головой и даже слегка улыбнулась.

— Нет. Я ничего подобного не чувствую. В определенном смысле я, несмотря ни на что, любила своего отца. По крайней мере, он хоть как-то заботился обо мне, в то время как моя мать этого не делала. Я с самого начала была к ней совершенно равнодушна. Знаешь, она никогда не относилась ко мне так по-доброму, как твоя мама.

— Моя семья всегда будет и твоей семьей, — торжественно пообещал Ив. — Что бы ни случилось.

ГЛАВА 4

Авеню де Ваграм была одной из широких улиц, ведущих от площади Л’Этуаль. Как правило, автомобили проезжали здесь достаточно свободно, но в тот вечер движение было затруднено: колонны машин двигались мимо домов в стиле Осман[70], и свет фар то и дело освещал их фасады. Элегантные дамы и господа покидали свои автомобили и направлялись к театру «Л’Этуаль», еще больше зрителей устремилось в ту же сторону от станции метро.

Эдит стояла у одного из окон кабинета администрации и наблюдала за происходящим снаружи. С той позиции, которую она занимала, Эдит видела не очень много, зато знала, что ее окно находится прямо над афишей, объявляющей о премьере. По ее просьбе имена Эдит Пиаф и Ива Монтана на этой афише были напечатаны шрифтом одинакового размера. Определенно, концерт собрал много людей.

Сегодня вечером не осталось ни единого закутка в зрительном зале, который не был бы продан в качестве хотя бы стоячего места. В продажу выпустили тысячу пятьсот билетов, и Эдит слышала, что предварительное бронирование на следующие выступления тоже было очень многообещающим. Собственно, лучше и быть не могло, теперь оставалось лишь добавить последние штрихи и обеспечить тем самым взлет Ива.

Она отвернулась от окна, прошла через пустые комнаты театральной администрации, и вскоре ее каблуки застучали по лестнице. За сценой жизни было намного больше. Она поприветствовала музыкантов, которые настраивали инструменты, пробежала в поисках Ива мимо рабочих сцены. Из зала до нее донесся гул голосов, и где-то прозвенел первый звонок.

Наконец она его увидела — спрятавшегося за складками занавеса, погруженного в глубокую задумчивость. Казалось, что он повторяет свою программу еще раз, такт за тактом. Какой перфекционист из него получился ее стараниями!

— Дорогой…

Потревоженный тем, что его так внезапно оторвали от размышлений, он вздрогнул, но тут же успокоился.

— Как хорошо, что ты здесь. Я хотел спросить, как справиться с этой смешной частью песни «Полосатый жилет»? Как думаешь, может, мне стоит изменить темп исполнения?

— Не волнуйся, мы же опробовали эту программу во время турне, она хороша.

Эдит взяла его руку и положила ее себе туда, где висел на цепочке маленький золотой крест. Его пальцы были совсем холодными.

— Даже если ты не веришь в силу святой Терезы из Лизьё, в этот раз ты должен довериться ей и уповать на ее помощь.

— Мы же были сегодня в церкви, — возразил он. — Разве этого недостаточно?

— Нельзя самому судить о том, какая просьба о помощи будет достаточной.

Ив наклонился и поцеловал ее в шею.

— Ты моя святая, — прошептал он, выпрямляясь, и прикоснувшись губами к ее уху.

— Не богохульствуй, — строго пригрозила она. Но ее улыбка показала, что эта строгость притворна. — Тьфу-тьфу-тьфу, Ив!

— Тебе тоже удачи, Малышка.

Через десять минут на сцене появился не Ив, а Эдит. Она знала, что обескуражит его этим, но это было совершенно спонтанное решение, заставившее ее сделать шаг из-за занавеса. С помощью техника она пробралась сквозь красные бархатные портьеры. И теперь она стояла в свете прожекторов в полном одиночестве перед публикой, которая в основном пришла из-за нее. А ее сердце было полно любви к человеку, которому предстояло вот-вот появиться здесь и сделать шаг в свое профессиональное будущее. Она вглядывалась в ряды театрального зала, построенного в имперском стиле. Почти ослепленная, она различала лишь темную массу, хотя иногда тут и там попадались знакомые лица. С момента, когда она вышла на сцену, воцарилась изумленная тишина. Это был первый раз, когда Эдит Пиаф вышла перед тем, кто должен был стоять у нее на разогреве.

Она деликатно побарабанила пальцем по микрофону. Раздалось гулкое эхо.

— Добрый вечер, дамы и господа, — воскликнула она. — Я очень рада, что вас так много. Мне очень приятно представить вам сегодня здесь, в Париже, человека, который сопровождает меня уже несколько месяцев. Пожалуйста, окажите ему теплый прием. Для вас будет петь… — Она выдержала небольшую паузу, бросила быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что занавес поднят, и повысила голос, чтобы подчеркнуть каждый слог его имени: — Ив Монтан!

Зал взорвался аплодисментами.

«Неплохо», — отметила она, уходя со сцены. В провинции таких аплодисментов не было. Возможно, так публика провожала со сцены ее, а не приветствовала ее партнера? Безразлично. Ведь главное, что публика не переставала хлопать, пока Ив, медленно, как она его учила, подходил к микрофону. Люди продолжали аплодировать в том же заданном ритме и в начале выступления Ива.

За сценой ее ждал Луи.

— Хорошее начало, Эдит. Если сегодня все сработает, то Ив будет обязан тебе карьерой.

— Именно так я все и задумывала.

— Тебе следует работать импресарио. Твое присутствие делает мою работу лишней.

Она взяла его под руку.

— Ерунда, Лулу, ты очень важен для меня. Пойдем в зрительный зал. Я хочу смотреть на Ива из ложи, которую мы зарезервировали для его семьи.

Хотя Эдит должна была выступать сразу после Ива, она оставалась в ложе до последнего такта.

Вместо того чтобы готовиться к своей программе, она смотрела и слушала Ива и в то же время улавливала каждое движение в партере. Несмотря на опыт их совместного турне, она никогда не видела Ива в таком состоянии. Казалось, что его захватила волна воодушевления, которая передается публике. Его магнетизм был удивительным. Несколько месяцев назад в АВС публика принимала его почти насмешливо, а теперь он был королем сцены, подчинившим себе всё и всех, он был укротителем, заставившим людей почитать себя. А еще он нашел свой собственный стиль, который сделал его кем-то более значимым, нежели просто учеником Эдит Пиаф. В Орлеане, Лионе и других городах он временами смотрелся как мужская копия ее самой, но сегодня он был полностью самим собой — шансонье, который когда-то на репетиции в «Мулен Руж» проник своей песней в самое ее сердце.

— Эдит, — прошептал Луи, — тебе нужно идти за кулисы.

Она знала его репертуар наизусть и знала, когда начнет звучать последняя в его программе песня.

— Еще нет.

Публика была в восторге. Выступление Ива завершилось громом аплодисментов. Эдит глубоко вздохнула, ее сердце тоже колотилось в ритме этих аплодисментов. Краем глаза она посмотрела на его маму и сестру. Даже при скудном освещении она смогла различить покрасневшие щеки и сияющие глаза. Обе, опершись о заграждение, хлопали до тех пор, пока у них не стали гореть ладони. Слезы выступили на глазах Эдит, когда она почувствовала ту любовь, которая была причиной такого восторга. На самом деле Ив вовсе не нуждался в сцене как в подтверждении внимания или любви к себе. Он был более счастливым человеком, чем Эдит, которая привела его в этот зал и к этому успеху.

Эдит подсчитала: тринадцать раз поднимался занавес. Тринадцать раз овации возвращали Ива на сцену. «Я знала это, — думала она, считая и хлопая в ладоши с остальными, — тринадцать — наше счастливое число. Теперь все пойдет как по маслу».

Не успев освежиться в своей гримерке, она наконец появилась: без макияжа и без бюстгальтера, как всегда, собранная и на редкость счастливая. Настоящая звезда вечера, которой теперь предстояло разделить трон и которую переполняла любовь. Она стояла в свете прожекторов в своем простом черном платье. Такой сценический образ однажды выбрал для нее Раймон Ассо.

На сцене стояла женщина, благодаря своему голо су заставлявшая забыть, что в ней меньше полутора метров. Как всегда, музыка подхватила ее, как волна дельфина. Она была в своей стихии. Она испытывала гордость не только за свое выступление, но и за достижения Ива сегодняшним вечером.

Из неумелого новичка он превратился в прекрасного шансонье. Ее план сработал. Она чувствовала облегчение.

— Откуда только взялись все эти цветы? — удивлялась Эдит спустя два часа. В ее гримерке, казалось, не было ни одного участка, где не стояла бы ваза или корзина. — Боже мой, ведь сейчас февраль…

— Да еще война, — вставила Симона.

— Да, и это тоже, но в данный момент я ничего не хочу об этом слышать. — Эдит взмахнула рукой, словно желая отпугнуть негативную ауру, вызванную словами ее подруги. — Я уж не говорю, что такое количество цветов навевает мысли о кладбище. Но что мне с ними делать? Ведь не могу же я взять это все с собой в отель «Альсина».

— Ты могла бы пожертвовать этот первобытный лес святой Терезе из Лизьё, — предложил Ив. Он вытащил из букета красную розу и протянул ей. — Кроме этой розы, которая от меня.

Эдит разразилась громким смехом.

— Нет, не от тебя, а от… — Она остановилась и схватила визитку, которая была доставлена с одним из букетов. На визитке значилось: «От мсье Рауля Бретона с супругой». — Это мои музыкальные издатели, и их участие очень важно для меня.

— Не так, конечно, как мое. — сказал он, ухмыляясь. — Знаешь, букет роз — это жест вежливости, несколько старомодный поклон великому художнику, но, на мой взгляд, это слишком официально…

Он сделал паузу, ожидая ее реакции.

— Ага, — сказала она, стиснув зубы, чтобы не смеяться.

— А вот одна роза — это жест любви. Он говорит больше тысяч слов… Или тысяч роз.

— Это ты хорошо сказал, — поддакнула Симона где-то на заднем плане.

Эдит их не слушала. Слова Ива эхом отзывались в ней, пока она крутила розу между пальцами. «Жизнь может быть похожа на розу, — размышляла она. — Тогда она светится теми же цветами, что и самый романтический закат». Если бы ей пришлось описывать свои чувства, испытанные ранее на сцене, когда она ощущала, как ее обнимает музыка, обволакивает свет, когда с ней ее аудитория, на ум пришел бы именно этот розовый цвет. Такой, как ее любовь к Иву. Она посмотрела на него и, не опуская взгляда, попыталась рассказать ему все, что сейчас пронеслось в ее голове.

— Хммм… — Симона откашлялась.

Внезапно дверь в гримерку Эдит распахнулась, и без всякого стука, едва дыша, ворвался Луи.

— Это невероятно. Полиция должна сдерживать толпу перед сценой, поскольку там такая давка! Все хотят видеть тебя и Ива. И пресса тоже. Вы оба, уж будьте уверены, завтра окажетесь на первых полосах каждой газеты.

Эдит кивнула.

— Что ж, тогда давай в бой!

— Подожди! — Ив взял букет роз, подаренный семейством Бретон, и вложил его в руки Эдит. — Несмотря ни на что, это смотрится на фотографиях лучше, чем одна роза.

— Вуаля! — ответила она с улыбкой. — Теперь ты понял, зачем это надо.

На следующий день на первых страницах газет были фотографии не Эдит Пиаф и Ива Монтана, а премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля, президента США Франклина Рузвельта и советского лидера Иосифа Сталина. Заголовки пестрили новостями с Ялтинской конференции. Эдит, Ив и Симона пролистывали статьи, посвященные войне, послевоенному устройству Германии или ужасному голоду на севере Французского Индокитая. Они долго шуршали газетами, пока наконец не нашли интересующие их новости.

— Прочти это, Эдит! — закричал он и процитировал почти срывающимся голосом: — «Имя, которое никогда не забудется, Ив Монтан…» — Он вскочил со стула и подпрыгнул вверх, как маленький мальчик, забивший свой первый гол. — Боже, это про меня!

— Слушай, тут тоже, — сказала Симона. — «У нас родилась звезда».

— Эдит, у меня получилось!

— Вот так это и бывает, — спокойно сказала она.

Она знала эту лихорадку, рождавшуюся в ответ на публикации, гораздо дольше, чем он, и та больше не сбивала ее с ног.

— «Речь идет о революции в шансоне…»

Он прыгал и танцевал вокруг софы, на которой полулежала Эдит.

— Ты была права, Малышка. И теперь наконец все остальные тоже это осознают.

— Да, я знаю.

— По крайней мере, парижане не такие идиоты, как жители провинции.

Симона тихонько присвистнула.

На мгновение в гостиничном номере стало тихо.

Эдит молча смотрела на своего протеже, который был ее любовником, а теперь стал звездой. Люди любили его за то, как искренне и доступно он рассказывал своими песнями о таких простых жизненных вещах, как горе и счастье. Ее мысли путались, она гадала, как далеко сможет зайти, чтобы погасить его буйную радость. Она не хотела его обидеть, но предпочла все же сказать правду.

На удивление холодным голосом она произнесла:

— Не теряй голову. Помни — то, что находит признание в Париже, рождается в провинции. И без нашего тура, со всеми его неудачами, ты не смог бы улучшить свою программу.

Неосознанно она чуть было не сказала: «Мы не смогли бы улучшить твою программу», хотя намек на их совместную работу буквально повис на кончике языка.

— Тебе не испортить мне радость.

Ив прыгнул к Симоне и закружился, словно пытаясь сделать пируэт.

— Сколько раз меня вызывали на бис, Момона? Тринадцать, не так ли?

— Да, тринадцать, — подтвердила Симона.

— Эдит, меня тринадцать раз вызывали на бис! Тринадцать! Симона их посчитала.

— Я тоже посчитала, Ив. Их действительно было тринадцать.

Он был счастлив до глубины души. Но впервые за несколько прошедших месяцев она почувствовала что-то вроде превосходства. Это было не превосходство музыканта, а превосходство старшего и более опытного человека. Она давно испытала все то, что чувствовал сейчас Ив. Он хотел дотянуться до неба, где она уже была королевой.

«Перекипело, — подумала она, — вероятно, этого, что со мной произошло. У меня уже нет таких эмоций. Я видела это слишком часто».

Желание, возможно, даже необходимость попробовать что-то совершенно новое поразили ее, как вспышка молнии. Мелодия возникла у нее в голове как ливень, состоящий из искр, как фейерверк. Не имея возможности правильно понять эту идею, она решила, что сможет сама сочинять музыку. Не просто петь. Искать такую музыку, которая окажется правильной. Изобретать. Сочинять. Несмотря на тесное сотрудничество с Гитой, она не очень хорошо понимала, как все это делается. Справедливости ради, Эдит и ноты не умела толком читать, но сама мысль ей очень понравилась. Впрочем, энтузиазм Эдит по поводу новой идеи, как и увиденный ею сверкающий фейерверк, буквально через мгновенье растворился в темноте.

Ив протянул ей руку.

— Давай же танцевать!

Она улыбнулась и покачала головой.

— Не получится. У нас здесь нет ни оркестра, ни пластинок.

— Это пустяки. Мы будем петь. Дуэтом. Эдит, я хочу спеть с тобой шансон, — решил он, поднял ее с дивана, обнял и начал напевать вальс. Эдит подключилась. Он вальсировал с ней через всю гостиную, а Симона в восторге хлопала в такт.

ГЛАВА 5

Программа была настолько успешной, что Эдит и Ив захотели ее продлить. Поскольку с середины марта театр «Л’Этуаль» был уже забронирован другими исполнителями, Луи организовал «переезд» в «Казино Монпарнас» — замечательный театр оперетты в Четырнадцатом округе Парижа. В выходной между последним выступлением в старом концертном зале и первым выступлением в новом они пошли в кино, как Эдит и обещала Жану Кокто.

Мировая премьера художественного фильма «Дети Олимпа» произвела такой фурор, что прошла при полном аншлаге в двух кинотеатрах одновременно, несмотря на огромную длину очереди и цену в восемьдесят франков за билет. Эдит решила отказаться от «Синема Мадлен» в пользу «Синема Колизей» на Елисейских полях, поскольку не была там очень давно. Четыре года в нем крутили исключительно фильмы киностудии UFA[71] для немецких солдат.

Казалось, весь Париж горел желанием посмотреть фильм, снятый в тяжелейших условиях оккупации и завершенный только благодаря находчивости тех, кто был причастен к его созданию. Эдит слышала, что Жак Превер скрыл некоторые моменты от немецкой цензуры и тем самым подверг свою жизнь опасности.

Любопытство зрителей подогревалось еще и тем, что никто не знал, где сейчас актриса Арлетти, сыгравшая главную роль. Все интересовались, появится ли она на премьере. Никто точно не знал, где находится звезда — на свободе она или все еще сидит в Консьержери либо в Дранси. Ее нигде не видели.

Непосредственно перед фильмом демонстрировались еженедельные новости Les Actualités Françaises, включавшие в себя репортажи со всего мира. Конечно, прежде всего, речь шла о местных выборах во Франции, которые должны были состояться через шесть недель. Впервые в истории великой нации женщинам тоже разрешили подойти к избирательным урнам, что было воспринято благосклонно далеко не всеми французами. Из колоний пришли плохие новости: из Северного Вьетнама во Французском Индокитае сообщали о жестокой атаке японских войск на французские позиции.

После этого показали кадры захвата железнодорожного моста возле немецкого города Ремаген авангардом Девятой бронетанковой дивизии США, благодаря которой союзникам впервые удалось форсировать Рейн. Потом пошли сообщения из бывшего концлагеря Освенцим в Польше, освобожденного в конце января Красной армией. От этих кадров у Эдит застыла в жилах кровь. У нее всегда болело сердце за молодых солдат, которые отдавали свои жизни на войне. Но то, что она увидела, касалось не военных, а мирных жителей, женщин, детей, стариков. Она смотрела на экран и не могла представить, какие страдания, какие ужасные муки перенесли эти выжившие в лагере смерти люди при виде тысяч невообразимо истощенных бывших узников Эдит казалось, что у них нет надежды лаже после освобождения. Хотя советские и польские военные пытались помочь и позаботиться о несчастных, люди, избежавшие газовых камер, по-прежнему массово умирали. Ведь на каждую медсестру приходилось по две сотни пациентов, не хватало буквально всего. «Необходимы пожертвования, — решила Эдит. — Я должна собрать деньги». Но затем задалась вопросом, как именно передать эти деньги нуждающимся, и загрустила от осознания своей беспомощности. Вздохнув, она взглянула на Ива, который с окаменевшим лицом смотрел на экран.

Когда в кинотеатре зажегся свет и раздались озабоченные голоса, она проговорила как бы про себя:

— Если существует ад, описанный Данте, то это, вероятно, Освенцим.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, я не знаю этого Данте, — ответил Ив, вытирая глаза. — Я просто знаю, что твой Господь мне нравится все меньше и меньше. Он ничего не делает для нас, людей. Как ты можешь верить в существо, которое допускает такой ужас?

Эдит почувствовала неспособность защитить свою веру и лишь пожала плечами.

— Кого Господь любит, того он испытывает. Так говорится в Библии, Ив.

— Тогда остается лишь надеяться, что твой Бог меня не любит.

— О, Ив, — вздохнула она. Его безапелляционный тон оскорбил ее, несмотря на то что она очень хорошо понимала Ива. Его нападки на Бога проистекали из чувства вины. Он был звездой сцены, его прославляли, в то время как его старший брат еще голодал, находясь в германском плену. Но она не могла и не хотела признавать, что он связывал ужас немецких концлагерей с ее верой.

— Ты предпочла бы не видеть всего этого, не так ли?

Выражение лица, когда он смотрел на нее, больше не было таким жестким, более того, оно смягчалось с каждым словом.

Она кивнула. Затем покачала головой. На самом деле она не знала, что ему сказать. Вся ее жизнь была сценой, и многого в этом мире она не понимала. Реальность становилась заметна лишь в том случае, когда Эдит хотела ее видеть. По ее воспоминаниям, условия в лагерях для военнопленных, которые ей разрешили посетить в Германском рейхе, были намного лучше, чем те, которые оказались запечатлены в польской кинохронике. Конечно, вероятно, ей не всё показывали, не всё рассказывали. Ее охватило странное осознание того, что виденное за последние годы было вовсе не тем, чем казалось. Но она пыталась помочь. По мере сил. Возможно, недостаточно для комиссии, которая все еще не сняла с нее обвинения. Кстати, Арлетти, исполнившая главную роль в сегодняшнем фильме и обвиненная в сотрудничестве с немцами, так и не появилась.

Эдит с облегчением отметила, что свет снова погас, публика замолчала и начался собственно фильм. На экране появилось изображение старомодной театральной сцены, скрытой за занавесом. Зазвучала главная музыкальная тема. Затем возникли имена главных исполнителей, режиссера и, наконец, название фильма, написанное огромными буквами: LES ENFANTS DU PARADIS[72]…

Через три с лишним часа в кинотеатре снова зажегся свет. Ив сидел с довольным лицом, откинувшись на спинку кресла из красного бархата.

— Жизнь прекрасна, — пробормотал он. — Это самая важная фраза во всем фильме, она замечательна, особенно после тех ужасных кадров, которые мы видели до этого. Мне очень нравится.

— Жизнь прекрасна, — задумчиво повторила Эдит. — Жизнь розовая…

— Как ты пришла к мысли, что жизнь розовая? — спросил Ив. — Я думаю, что ты все же немного преувеличиваешь.

— Не так важно, прекрасна жизнь или она розовая, — возразила Эдит. — По факту это одно и то же.

— Простите, вы не будете столь любезны? — решительно проговорил некий господин, который сидел в том же ряду, но уже успел встать с места. Позади него и его товарища образовалась очередь. Публика не могла пройти мимо Эдит и Ива, которые по-прежнему сидели. — Не могли бы вы нас пропустить?

— Пропустить? Конечно. Пожалуйста, простите. — Ив вскочил и дружелюбно улыбнулся мужчине.

— Вы Ив Монтан! — закричала какая-то женщина неподалеку.

Улыбка Ива стала шире. Он не сдвинулся с места и стоял, расставив ноги в узком проходе между стульями и продолжая преграждать путь другим людям.

— Пропусти их, дорогой, — попросила Эдит. Она тоже встала и взяла его за руку. Эдит снова подумала о том, почему Арлетти не было на премьере. Что же произошло с этой знаменитой актрисой? Ее даже не пустили на столь важное мероприятие. — Пойдем. Мне срочно нужен бокал шампанского.

Она втянула голову в плечи, надеясь, что ее не узнают и не заставят вступить в разговор.

В фойе и под большим навесом, освещенным бесчисленными лампочками, образовалась давка, на улице образовалась пробка из автомобилей, так же как после премьеры Эдит и Ива в «Л’Этуаль».

Завтра, когда они дадут концерт уже в новом зале, их ждет повторение успеха. Обычно Эдит лишь изредка наблюдала за прибывающими и уходящими зрителями, поскольку находилась за кулисами или готовилась к выступлению в гримерке, но автомобильная пробка перед театром всегда была для нее волнующим знаком успеха.

Пока она ожидала такси, стоя рядом с Ивом, ее глаза бесцельно блуждали по толпе. Внезапно она почувствовала на себе чей-то взгляд. Она привыкла, что поклонники смотрят на нее, но тут было что-то другое. Она изумленно огляделась кругом, но не увидела ничего необычного. Вдруг взгляд ее задержался на человеке, который стоял перед афишами в окнах кинотеатра. Этого мужчину в темном поношенном пальто она заметила не только потому, что он смотрел прямо на нее, но и потому, что на его медно-рыжие волосы падал свет, буквально заставляя их светиться.

У нее екнуло сердце. Она не могла ошибиться. Это был Норберт Гланцберг.

— Подожди меня, — крикнула она Иву уже на бегу, спеша к старому другу. Она оттолкнула в сторону людей, стоявших на ее пути, и побежала, застучав каблуками по асфальту.

— Эдит! — Гланцберг раскинул руки и крепко прижал ее к себе.

— Ноно, как ты? Что ты здесь делаешь? Ты знаешь, что я ищу тебя уже несколько месяцев?

Ее вопросы стихли лишь тогда, когда она уткнулась носом в пахнущую нафталином и сыростью грубую шерстяную ткань его пальто.

— Я пытаюсь вернуть обратно свою жизнь, — сказал он, и его язвительный тон как бы намекнул на то, что пока еще ничего не получилось. Его французский не улучшился, посмеялась она про себя, он по-прежнему говорил с жестким немецким акцентом.

— Почему ты не связался со мной?

— Я хотел. Но откуда мне было знать, где ты сейчас? Кроме того, я занят тем, что собираю воедино свои произведения. Ты знаешь, у меня украли музыку, все эти Трене, Шевалье, кто там еще…

Он заговорил резким от волнения голосом, но вдруг прервался. Это выглядело так, будто где-то вдали, за Триумфальной аркой, он увидел написанные в воздухе ноты.

А Эдит тем временем спрашивала себя: насколько важным для него был вопрос борьбы с плагиатом и почему он не мог узнать, где именно в Париже проживает Эдит Пиаф? Адрес «Альсины» она оставила той милой женщине из Варилеса. А ведь он там был и, похоже, чувствовал себя лучше, чем это могло бы показаться.

Эдит была необыкновенно рада встрече и от всего сердца захотела как-то помочь старому другу.

— Тебе непременно нужно встретиться с Анри Конте. Я устрою это для тебя, Ноно. Он напишет замечательный текст для этого произведения, которое мы получили назад от музыкального издательства. А я спою твою песню…

— Я сейчас работаю с Рене Леба[73], — обронил он. — Я аккомпанирую ей на пианино.

— О… — Эдит глубоко вздохнула.

Рене Леба тоже была открытием Раймона Ассо. Красавица и хорошая певица, но далеко не такая успешная, как Эдит. И она была еврейкой, как и Гланцберг. Эдит слышала, что во время оккупации Парижа Леба бежала сначала в Канны, а затем в Швейцарию. Эдит не знала, что она вернулась. Что-то в полученной информации ее задело. Она предпочла сменить тему.

— Что ты здесь делаешь? Был в кино?

— Нет. Билеты слишком дороги для меня. Я только посмотрел афиши.

— Эдит? — сквозь шум транспорта до нее донесся голос Ива.

Гланцберг посмотрел куда-то мимо нее.

— Это твой новый друг? — спросил он.

— Это Ив Монтан, — ответила она с нажимом. — С завтрашнего дня мы вместе выступаем в «Казино Монпарнас». Приходи, я зарезервирую для тебя место. — Ей слишком поздно пришло в голову, что билеты на ее концерты были распроданы уже на несколько дней вперед. Но Гланцберг тоже без энтузиазма отнесся к возможности сходить на концерт.

— Эдит! — на этот раз Ив позвал ее более настойчиво. — Такси ждет.

— Ноно, мне пора, — она положила руку на плечо Гланцберга. Ей показалось неуместным прямо сейчас просить его о том, чтобы дать показания в ее пользу. Придется подождать. — Но я действительно хочу увидеть тебя снова. Пожалуйста. Я остановилась в отеле «Альсина». Пообещай мне, что свяжешься со мной!

Он помедлил мгновение, затем кивнул.

— Да. Обещаю. Просто пойми, что мне сейчас очень сложно. Я был в бегах двенадцать лет, теперь я свободный человек, но к этому нельзя так просто и быстро привыкнуть.

Откинувшись на спинку сиденья в такси, она рассказала Иву об этой встрече. Ее поразило явное уныние, в котором пребывал Гланцберг. Она не была уверена, что он захочет поддерживать эту связь из своей старой жизни и что они снова встретятся. Оставалось только надеяться, что он хотя бы просто зайдет к ней. Так она смогла бы попросить его дать показания перед комиссией.

— Он выглядел таким потерянным, — сказала она. — Как человек без корней. Ему, вероятно, придется сначала найти их, а потом обрести себя.

— Евреям сейчас очень нелегко. Даже на свободе у них остаются воспоминания обо всех этих ужасах. Эдит, ты же видела репортаж из кинохроники. Нелегко быть тем, кто выжил, и мы должны попытаться понять его чувства.

— Гм… — сказала она, утомленная впечатлениями от сегодняшнего вечера и этой нежданной встречи.

Она прижалась к руке Ива и положила голову ему на плечо.

— Знаешь, — продолжал Ив, — ведь существует грань между желанием знать все и надеждой, что ты не узнаешь больше, чем сможешь вынести. Эти границы должны быть нарушены. Это возможно только с помощью документальных фильмов вроде той хроники, что мы видели в кино. Случившееся нельзя забывать, понимаешь? Только если каждый из нас будет чувствовать и действовать так, как если бы он сам был евреем или принадлежал бы к одной из других преследуемых групп, это больше никогда не повторится.

Эдит было трудно чувствовать себя еврейкой. Она выросла в католической вере и знала от своей бабушки и католических священников, что иудеи несут ответственность за распятие Христа. Однако в отношении еврейских друзей у нее никогда не было предвзятого мнения. Их происхождение никогда не имело для нее значения, религией, объединяющей их, была музыка.

— Нам просто нужно быть осторожнее, не делать слишком много зла в этом мире, — сказала она, — чтобы не быть так ужасно наказанными в следующей жизни.

ГЛАВА 6

— Это фантастика! — ликовал Луи. — Здесь, в Париже, у вас каждый вечер аншлаг и выступления проходят лучше, чем когда-либо.

— Это наш первый совместный с Ивом тур, — задумчиво проговорила Эдит. Она лежала на канапе в своем гостиничном номере, размышляя об эстрадных песнях и, в частности, о музыке, которая им соответствует. Мелодии часто придавалось меньшее значение, чем тексту. Этого она не понимала и не принимала, потому что, по ее мнению, музыка и слова должны составлять единое целое. Шансон о счастливой влюбленной паре не может звучать под мелодию, полную драматизма.

— Я просто хотел сказать, что билеты на ваш первый концерт в Виллербане[74] уже распроданы, а до тридцатого марта осталось еще десять дней. Кроме того, люди, занятые организацией концертов в других городах, рассказывают, что уже сделали кассу. А в Марселе билеты на двенадцать выступлений уже сейчас продаются с пометкой, что рекомендуется делать предварительные заказы. Эдит, это здорово!

— Да. Конечно.

Она прервала размышления, заставив себя сосредоточиться на том, что говорил Луи. Он сидел в кресле у окна и просматривал расписание турне, которое Эдит и Ив решили устроить после выступления в «Казино Монпарнас».

От пригорода Лиона Виллербана они собирались проехать с концертами по югу Франции и завершить тур в начале июня в Бордо.

— Ив каждый раз начинает наше выступление, — вздохнула она. — А я заканчиваю программу, это крест, который я должна нести до конца.

Луи недоуменно посмотрел на нее.

— Ты больше не хочешь выступать с ним вместе?

— Конечно, хочу. — Она улыбнулась, вспомнив его руки, которые ласкали ее сегодня ночью, его губы, которые она целовала, его тепло, которое ее окружало. — Хочу. Но иногда мне кажется, что этот лев однажды меня съест. Его харизма невероятна.

«Не только на сцене, — добавила она про себя, — он ведет себя так же в моей постели. Он многому научился за это время, во всех смыслах».

— Это ты его научила, Эдит.

Она усмехнулась.

— Я никогда не думала, что смогу быть настолько хорошим учителем.

— Если ты хочешь выступить сольно, просто скажи мне об этом.

Она выпрямилась и закинула ногу на ногу.

— Я сделаю это, когда придет время, Лулу. Но до тех пор я хочу попробовать кое-что другое.

— Могу я спросить…

— Ты уже делаешь это, — прервала она его насмешливо. — Да, ты можешь спросить, Лулу, и я отвечу. Я хочу сочинить песню.

Луи от удивления широко открыл глаза, он был ошеломлен.

— Судя по твоей реакции, мне не стоит надеяться, что руководство SACEM признает меня композитором. Сначала они не хотели признавать меня как поэта. Думаю, в качестве композитора мне будет еще сложнее получить разрешение.

— Это… для меня сюрприз, — пробормотал Луи. — И что же за песни… ты хочешь сочинять?

— Пока только одну, — она встала так, будто находилась перед залом с сотнями зрителей. Ей понадобилось некоторое время, чтобы сосредоточиться — ведь исполнение должно быть безупречным. И вот Эдит стала напевать мелодию, которая крутилась у нее в голове уже несколько недель. Это была очень запоминающаяся музыка, которую невозможно забыть, несмотря на все усилия. Эдит была уверена, что никогда раньше не слышала эту песню. Минорная мелодия, которая так хорошо сочетается со словами любви, ничего драматичного, просто песенка, которая должна найти свое место в каждом сердце и сделать людей счастливее.

Поскольку текста к этой мелодии еще не было, Эдит просто напевала: «Ла… лала-ла… лала…». Когда она замолчала, а это произошло очень быстро, поскольку еще не было придумано ничего, кроме припева, она с надеждой посмотрела на Луи. Замерев на некоторое время, она спросила взволнованно:

— Что ты на это скажешь?

Он зааплодировал.

— Звучит очень мило.

— Мило? Ты что же, пытаешься меня утешить? — Обычно Эдит с юмором относилась к критике, но в данном случае ей хотелось именно одобрения. — «Милый» — это унизительный эпитет для чего-то незначительного. — Она раздраженно топнула ногой.

— Но ведь песня еще не закончена? Может, тебе стоит поговорить об этом с музыкантами? Эдит, идея действительно хороша… очень хороша, — Луи ободряюще улыбнулся ей. — Ты уже спела ее Иву?

Она покачала головой. Ей пришло в голову, что это действительно странно: не поделиться с любимым мужчиной подобной идеей. Образ Ива всплывал в ее сознании каждый раз, когда она мысленно напевала именно эту последовательность нот. Если она когда-нибудь превратится в настоящий шансон, то, несомненно, он станет ее песней, песней Эдит и Ива. Но пока ему лучше ни о чем не знать. Он, вероятно, сочтет, что ее амбиции немыслимы.

— Лулу, забудь об этом, — она в изнеможении откинулась на диван. — Давай еще раз поговорим о датах. Что у нас по программе после тура? Я хочу, чтобы мы с ним пели везде, где только можно! Мы должны выступать не только в больших музыкальных театрах, но и в маленьких варьете, и в ночных клубах. Иву надо попробовать все это. Я хочу, чтобы он научился выступать на самых разных сценах.

Она говорила и говорила, но только для того, чтобы скрыть свое разочарование из-за отсутствия энтузиазма у Луи. Ей никогда не приходило в голову, что придуманная ею мелодия может оказаться не такой уж и хорошей, как она думала. Эдит искренне считала, что из песни Эдит и Ива получится нечто особенное.

С тех пор как Эдит вместе с Раймоном Ассо впервые побывала в гостях Маргерит Монно, квартира, где обитала пианистка, стала для певицы райским уголком. Обстановка была необыкновенно удобной и современной, повсюду царил порядок, каждая со вкусом подобранная безделушка лежала на своем месте на комоде или на полках, картины висели прямо и как раз в нужных местах, ни намека на пыль, все сияло и блестело. У Эдит всегда все было иначе. Причиной тому были неприкаянные детство и юность, где не было места домашнему уюту. Позже Эдит жила в постоянно меняющихся гостиничных номерах. Лишь сойдясь с Полем[75], она переехала в настоящий дом. Но и там именно голос Поля был решающим, а Эдит чувствовала себя крайне скованной, даже в общении с нанятым им персоналом. Когда они с Симоной оказались в апартаментах в доме мадам Билли, не отличавшемся хорошей репутацией, но расположенном на шикарной улице Вильжюст, там довольно быстро воцарился такой хаос, что Анри временами отказывался даже переступать порог. Фактически Эдит не имела понятия, как обставлять квартиру и содержать ее в чистоте. Тем большее впечатление производило на нее жилище Гиты.

— Ты как раз вовремя. — Маргерит поцеловала Эдит в обе щеки. — Я как раз только что закончила писать песню для твоего нового фильма. Анри прислал мне текст, и я сразу же приступила к работе.

— О! — произнесла Эдит несколько неуверенно.

Следует ли ей сначала попросить Маргерит сыграть для нее эту новую композицию? Было бы несколько грубо проявить невнимание к ее новой работе. Но ей не терпелось поделиться собственным творением. Несмотря на доводы внутреннего голоса, Эдит решила действовать.

— Слушай, я не знаю, как и сказать, но я хочу спросить у тебя кое о чем, не имеющем ничего общего с песнями о любви.

— Спрашивай меня о чем угодно. Ты же это знаешь. Но для начала все же зайди в дом.

Нежно, но настойчиво Гита направила ее в сторону музыкальной гостиной, где Эдит встала у рояля, вместо того чтобы сесть в одно из кресел, стоявших у окна.

— Хочешь чего-нибудь выпить, прежде чем задать мне вопрос?

— Нет. Не сейчас.

Эдит сама сняла пальто, поскольку хозяйка забыла ей помочь, и небрежно бросила его на стул. Она улыбнулась, набираясь смелости, чтобы все рассказать.

— В моей голове уже давно звучит одна мелодия. К ней пока не написана ни одна строчка, но стихи обязательно будут. Потому что, когда я слышу музыку, как правило, на ум приходят и стихи. В моей голове все формируется одновременно. — В подтверждение своих слов она постучала себе по лбу. — Как ты думаешь, я могла бы попробовать написать песню?

В свете торшера светлые волосы Гиты казались окруженными ореолом. Ее ангельское лицо сияло.

— Почему бы и нет, Малышка? Попробуй! Я помогу тебе.

Эдит показалось, что с ее плеч свалился груз. Она и сама не знала, как объяснить охватившую ее застенчивость. Как глупо было думать, что Гита откажется ее выслушать.

— Можно присесть? — спросила она, указывая на табурет перед фортепиано. — Я бы хотела сыграть тебе то, что я придумала.

— Начинай.

Маргерит оперлась о фортепиано, а Эдит заняла свое место. Взгляд Эдит задержался на пюпитре, к которому были прислонены бумаги, сплошь исписанные текстом, рядом лежали ноты. Крышка инструмента не была закрыта. Стало быть, Маргерит только что работала, и ее отвлекло лишь появление Эдит.

Эдит положила руки на клавиши, как это делала много раз с момента их первой встречи. На один краткий миг она понадеялась, что Гита положит свои руки на ее и заиграет, как она это когда-то делала. Но на этот раз речь шла о ее собственном произведении. Ее первая композиция! Которую она создала сама! Песня, музыку к которой написала Эдит Пиаф, к которой она хочет написать текст и которую, конечно, однажды споет. Она была одним целым с этим шансоном. Она была им, а он был ею. Замечательное ощущение!

Она смело изобразила первые такты, которые звучали у нее в голове. Она сыграла свою короткую мелодию, которая, конечно, нуждалась в доработке, но уже была такой же нежной, как легкий ветер над весенней Нормандией, когда он пролетает над яблоневым цветом. Чем дольше она развивала музыкальную тему, тем больше появлялось вариаций. Как будто от нее ничего не зависело, а мелодия просто жила на кончиках ее пальцев. Пораженная своими ощущениями, Эдит подняла голову. Она глубоко вздохнула и сложила руки на коленях, приготовившись выслушать вердикт своей подруги.

— Что скажешь?

Гита покачала головой.

— Я ничего не чувствую.

— Как это? Тебе не понравилось?

— Даже не так. Я не могу сказать тебе, хорошо это или плохо. Я просто ничего не чувствую в связи с этой мелодией. А как обстоят дела с текстом?

— Пока он не готов, — проговорила Эдит необычайно слабым голосом. Она была ошеломлена. Как могла Гита не почувствовать песню, которая исходит прямо из сердца Эдит? Крошечный луч надежды еще светился в ней, когда она добавила:

— Мы все взволнованы той свободой, которая началась для нас после освобождения, поэтому на ум приходят слова «жизнь прекрасна» или «все вокруг в розовом цвете…»

— Все вокруг в розовом цвете? — нахмурилась Гита.

— Возможно, здесь больше подойдет слово «жизнь», так что пусть это звучит так: «жизнь в розовом цвете», — торопливо предложила Эдит.

— Этот текст… — проговорила Гита, но вдруг замолчала и задумчиво погладила полированное дерево рояля. Очевидно, она искала подходящее слово. Эдит ждала. Ее сердце билось так сильно, что его удары отдавались где-то в горле.

— Нет, — с необычной для себя строгостью заключила композитор. — Это нехорошо. Как бы написанное в итоге ни называлось, это не твой шансон. Признайся, ты бы никогда не спела эту песню, если бы ее сочинила не ты, а кто-то другой. Она такая… слащавая. И слова немного безвкусные. Нет, Малышка, поверь мне, это не для тебя.

Сначала Эдит была просто ошеломлена. Она не могла припомнить, чтобы всегда сдержанная Маргерит так категорично о чем-либо высказывалась. Но затем в Эдит проснулось ее обычное упрямство. Как мелодия, которая не выходит у нее из головы уже несколько недель, может оказаться настолько плохой? Конечно, она была более игривая и легкая, чем другие песни, — в конце концов, она посвящена позитивному чувству, а не потерянной любви, о которой рассказывается в большинстве шансонов. Эдит мечтала об этой песне в объятиях Ива, озаряемая его озорной улыбкой и сиянием его глаз. Эта мелодия просто не могла, не имела права быть плохой!

— Значит, тебе не нравится, — проговорила Эдит сухо. Она пожала плечами, словно и не возражала против мнения Гиты, что, конечно, было неправдой. Однако обсуждать этот вопрос дальше она не собиралась. — Ну что ж.

— Пожалуйста, не сердись на меня, Малышка. Ты хотела услышать мое мнение.

— Да. И я его услышала. — Она поднялась с табурета, встряхнула свои странно онемевшие руки и снисходительно улыбнулась Гите. — Я не должна задавать так много вопросов. Но кое-что мне бы хотелось узнать: как звучит новый шансон, который ты написала для фильма?

В окне внезапно блеснул солнечный луч и побежал по комнате. В его свете заплясали крошечные пылинки. Эдит увидела это и усмехнулась. Пыль. Здесь тоже есть пыль. Гита, по-видимому, тоже была не так совершенна, как Эдит всегда считала.

Какое чудесное и отрадное знание!

ГЛАВА 7

Ее чемодан был еще не закрыт, но, по крайней мере, уже собран. Все как всегда: Симона и Андре позаботились о том, чтобы упаковать ее гардероб и туалетные принадлежности, а сама Эдит взяла лишь то, что нужно для работы, — ноты для фортепиано и тексты, а еще книги, которые она хотела прочитать в поездке. Уложила она и сценарий к фильму «Звезда без света» Марселя Блистена, понадеявшись, что между репетициями и бесконечными поездками найдется несколько часов, когда они с Ивом смогут подготовиться к их первому совместному фильму. Они вместе будут репетировать свои роли! Просто чудесно. С мечтательной улыбкой Эдит стояла у кровати, глядя на свой чемодан и держа в руке сценарий, а мысленно она была в совсем другом номере, в отеле, находящемся за сотни миль отсюда, на юге, где уже наступила весна.

Открытые окна, легкий ветерок, развевающий тонкие занавески, щебетание птиц в сумерках, доносящиеся откуда-то звуки аккордеона, вкус хорошего красного вина и такой близкий запах Ива…

— Эдит! — Андре прервала ее мысли.

Она поморгала, чтобы развеять образы, которые на мгновение стали для нее реальностью. Даже запах полностью соответствовал воспоминаниям. Впрочем, неудивительно, если учесть то, где она находилась. Ив провел с ней ночь и утро. Сейчас он отправился в свою квартиру в Двенадцатом округе, чтобы упаковать вещи. Ив и Эдит должны были встретиться на Лионском вокзале, поскольку на первом этапе своего турне они планировали передвигаться на поезде.

— Малышка, почта пришла! — Ее секретарь, которая обычно казалась такой невозмутимой, стояла перед ней задыхаясь, а ее щеки порозовели от возбуждения.

— Конечно, пришла. Ты же отправилась к портье специально, чтобы забрать ее. Но я сразу скажу тебе, что не хочу слышать ни о каких счетах.

Эдит демонстративно отвернулась, положила сценарий на чемодан и сильно дернула за кусок ткани, нахально выглядывавший из-под крышки наружу. Это оказался рукав до того вполне аккуратно сложенного платья. Ей действительно не хотелось возиться с повседневными делами, когда так близко уже время отъезда. Точнее, ей вообще не хотелось с ними возиться. А сейчас особенно.

— Написали из комиссии, — проговорила Андре. — Когда я увидела отправителя, то тут же на лестнице вскрыла письмо.

Эдит обернулась. Она боялась взглянуть в лицо своей помощницы, чтобы увидеть, что же на нем написано. В душе Эдит чередовались страх и надежда, дыхание перехватывало так же, как и у Деди, которая быстро бежала по коридорам отеля.

— И? — голос Эдит прозвучал необычно хрипло.

Андре просияла.

— Все прошло замечательно. Ты оправдана.

Комната закружилась у Эдит перед глазами. Стены, мебель, двери и окна мелькали вокруг нее, как цветные ярмарочные колеса для стрельбы и метания. Она прикрыла глаза, но головокружение не исчезло, более того, превратилось в калейдоскоп образов, которые ей хотелось бы забыть как можно скорее. Она почувствовала такую же тяжесть в груди, как в тот день в префектуре, в маленькой комнате для допросов. Эдит пошатнулась, ее колени подогнулись, и она опустилась на кровать. Несколько секунд она не могла вдохнуть, пришлось некоторое время посидеть, чтобы успокоиться. Медленно, очень медленно стало приходить осознание того, что она свободна. Ей больше не угрожал возможный запрет на выступления. Больше никто не обвинял ее в сотрудничестве с врагом. Суд, тюрьма, публичное унижение теперь не грозили ей. Все страхи остались в прошлом. Почти через восемь месяцев после освобождения Парижа, она наконец тоже стала свободной от своего груза. С воплем радости Эдит опрокинулась на спину и стала болтать в воздухе ногами, как это делают маленькие дети в порыве особенного восторга.

— Я знала, что ты будешь счастлива, — проговорила Андре со смехом.

Эдит утихла и снова села прямо.

— Это точно? Мне больше ничего не надо бояться, да?

— Вообще ничего, — подтвердила Андре.

Под впечатлением от услышанного Эдит вскочила и обняла свою помощницу.

— Я думаю, даже в Марселе слышно, как у меня с сердца камень упал!

— Тебе лучше снова присесть. Получено еще одно важное письмо.

— Боже мой… — выдохнула потрясенная Эдит и потянулась к золотому крестику на цепочке.

— Успокойся и сядь, — скомандовала Андре и одной рукой осторожно толкнула ее обратно на кровать. Казалось, ее беспокоит не физическое состояние Эдит, а сохранность двух конвертов в другой руке. — Тебе нечего бояться, все просто замечательно. Отправитель другого письма вызвал у меня такое любопытство, что я тоже сразу же его открыла.

— Откуда же оно было отправлено? Из Ватикана?

— Почти. Оно пришло из Елисейского дворца, — Андре помахала конвертом, о котором шла речь. Тот выглядел совершенно стандартно и походил на письмо из какой-нибудь организации. — Тебе нужно поговорить с Лулу. Какие бы концерты вы ни запланировали на четырнадцатое июля — их нужно немедленно отменить.

— А теперь расскажи мне, наконец, что происходит! Ненавижу, когда меня интригуют. Ты не хуже меня знаешь, что у меня нет никаких выступлений в национальный праздник.

Лицо Андре приняло самое торжественное выражение.

— Генерал Шарль де Голль лично просит тебя на торжествах четырнадцатого июля… — она остановилась на секунду, — на площади Согласия… — она глубоко вдохнула, — спеть «Марсельезу»!

— Меня? — спросила Эдит. — Я?..

— Ты мадам Пиаф, не так ли?

Эдит снова упала на спину, снова заболтала ногами, снова завопила и засмеялась. Приглашение было не просто большой честью, но наградой, подобной посвящению в рыцари. Первый национальный праздник после оккупации станет особым днем, и торжества будут более значимым, чем все, что были раньше. Возможно, к тому времени война наконец закончится. Тогда это будет еще и символизировать победу.

И она будет петь гимн, который запретили во времена режима Виши и заменили на другую песню. Следовательно, этот гимн представляет собой музыкальный символ. Невольно она вспомнила семилетнюю девочку, стоявшую в одиночестве на грязной улице рабочего квартала Бельвиль и так певшую «Марсельезу», что даже бедняки бросали ей несколько монет. Это было началом. А четырнадцатого июля этого года, двадцать три года спустя, она достигнет пика своей карьеры.

ГЛАВА 8

Марсель

В турне Эдит и Ив ожидал такой же успех, что и в Париже. Результаты усилий, которые Ив приложил, чтобы научиться правильно преподносить себя, вызывали у нее восхищение.

Шансонье сформировали не только многочисленные совместные с ней репетиции. Еще в Париже он начал брать уроки балета, чтобы лучше двигаться на сцене, и каждое утро в отеле, стоя рядом с кроватью, оттачивал шаги и движения, которым его научили. Чаще всего Эдит притворялась спящей, а бывало, что и правда не просыпалась, когда он рано утром выскальзывал из постели. Иногда она наблюдала за ним сквозь ресницы. Как всегда, она не могла налюбоваться его стройным молодым телом.

Ей приходилось проявлять профессиональную сдержанность, чтобы не помешать его занятиям и не позвать его обратно в постель. И снова она становилась наставницей, без чьих предложений, улучшающих сценический образ, не обойтись.

Она решила, что Иву надо больше работать над своей речью, ведь чем ближе они оказывались к его дому, тем медленнее и нечленораздельнее она становилась. Но разумная мысль недолго продержалась в ее голове. И вот уже ею овладело желание. Она окликнула его, и он закончил свою тренировку тем, что стал смешно жестикулировать и кривляться, чтобы развлечь ее.

Все эти недели они много смеялись. Казалось, что каждый день, наполненный аплодисментами, помогал Иву все больше раскрепоститься и преодолеть застенчивость, которую он испытывал по отношению к незнакомцам.

Это изменение коснулось не только его триумфальных выступлений, но и его поведения за сценой. Если раньше перед выступлением он казался серьезным и самоуглубленным, то теперь он чувствовал себя настолько свободно, что постоянно шутил с Эдит, стоя за кулисами. Они не знали, что их громкий смех был слышен в партере, но это только вносило в выступления непринужденность, от которой программы становились только лучше. Однажды даже не удалось вовремя открыть занавес, потому что Эдит и Ив не могли успокоиться и все хохотали над шуткой, которая была настолько немудреной, что они ее забыли почти сразу, надолго запомнив только тот смех, который она вызвала.

Пока Эдит и Ив жили будто на своей собственной планете, в Европе заканчивалась война. Британцы и американцы бомбили небольшие порты на французском побережье Атлантики, где еще скрывались рассредоточенные немецкие войска. Немцы держались до конца и часто уничтожали буквально все на своем пути. Союзники занимали в Германии один город за другим. Так продолжалось до того вечера, когда Эдит и Ив в последний раз выступили в Марселе. Именно тогда мир облетели вести о смерти Адольфа Гитлера и о том, что солдаты Красной армии водрузили флаг Советского Союза на Рейхстаге.

Луи ожидал Эдит в гримерной, чтобы сообщить эти новости. Он протянул ей бокал шампанского и сказал:

— Пройдет совсем немного времени, и мы обретем долгожданный мир.

Ив, вошедший вслед за Эдит, выглядел так, будто не мог решить, оставаться ли ему или бежать прямо сейчас к семье.

— Моя семья должна узнать об этом. Dio mio![76]Мой брат Джулиано вернется домой. Спустя почти пять лет! Мама будет вне себя от радости!

— Я бы хотела отпраздновать это известие с ними завтра, — ответила Эдит. Она подошла к туалетному столику, на котором стояло ведерко со льдом, достала бутылку шампанского и, налив его в бокал, протянула Иву. — Какая жалость, что мы уже уезжаем.

— Значит, мы должны отправиться к ним немедленно, — с легкостью предложил Ив.

— Сейчас середина ночи, — возразил Луи.

— Ну и что? На юге все равно в это время суток никто не спит. Кроме того, я не думаю, что кто-то сможет уснуть этой ночью.

Они отметили скорое окончание войны прямо на кухне семейства Ливи. Родные Ива стали так дороги Эдит, будто они были ее собственной семьей.

Она больше не чувствовала себя гостьей, став здесь своей. Больше не беспокоило, когда кто-то использовал итальянское слово «фиданцата», называя ее невестой Ива. Пришли несколько соседей, и Эдит оставалось лишь гадать, откуда у Джованни Ливи появилось какое-то неиссякаемое количество красного вина, которое все пили почти до потери сознания. Повсюду звучали смех, тосты и музыка. Снова и снова отец Ива славил храбрых солдат Красной армии, Ив пел «Белла чао» — песню итальянских партизан, а Эдит — «Марсельезу». Им вторил разноголосый хор, подпевая с разной степенью музыкальности. К рассвету они охрипли, но все были так счастливы!

ГЛАВА 9

Париж

Третьего июня состоялся последний концерт этого турне. Он прошел на спортивной арене, расположенной в историческом центре Бордо. Вот уже почти четыре недели, как закончилась война, но, когда Эдит вернулась в Париж, она не увидела города, который праздновал наступление мира. Вместо этого население яростно протестовало против существующей экономической политики и тотального дефицита. Такси, которое везло их с Лионского вокзала в отель «Альсина», несколько раз останавливалось из-за демонстраций. То и дело им перекрывали дорогу большие и маленькие группы разновозрастных мужчин и женщин, державших в руках самодельные таблички с требованиями улучшить снабжение. Никто больше не хотел голодать, возиться с карточками, которые совсем не помогали в легальном приобретении самого необходимого. Цены непрерывно росли, и даже на черном рынке не всегда получалось купить основные продукты питания.

— Сейчас не лучше, чем при немецкой оккупации, — проворчал таксист, зажав губами тлеющий окурок. — А американцы сытые и ходят так же самоуверенно, как боши.

Живя с Ивом, Эдит стала уделять спиртному гораздо меньше внимания, однако наличие в доме хорошего напитка было для нее важнее, чем присутствие на столе хлеба. Но если люди не могут выпивать, подумала она, значит, им нужно что-то еще для поднятия настроения. Тут поможет только музыка.

Она повернулась к своему импресарио, который сидел между ней и Симоной на заднем сиденье машины.

— Каковы наши планы, Лулу?

— На следующей неделе мы начнем снимать «Звезду без света». Надеюсь, Ив вернется из Марселя вовремя, а не станет дожидаться возвращения брата. Кто бы мог подумать, что путь домой из побежденной Германии займет так много времени.

— У фрицев, вероятно, все разрушено, ни одна улица не годится для проезда, и железнодорожное сообщение тоже не работает. Но Ив говорит, что он по-прежнему со дня на день ждет возвращения Джулиано, — сказала Симона. — Очевидно, есть перевозки, организованные Международным Красным Крестом.

— Я не сомневаюсь, что Ив будет здесь в нужное время, — твердо сказала Эдит, — его брат может вернуться в любое время. Кино значит для него очень много. Для него это даже важнее, чем пение. Он считает, что однажды он сможет поехать в Америку в качестве киноактера.

— Но он же может выступать в Штатах и как певец, — озадаченно проговорил Луи.

Эдит закатила глаза.

— Я постоянно твержу ему об этом.

— Вспомни его любовь к Фреду Астеру, — засмеялась Симона. — Хотя он теперь не танцует степ так часто, его энтузиазм по поводу Голливуда не иссяк.

Эдит весело подмигнула Лулу, и троица рассмеялась.

Ей хотелось бы быть рядом с Ивом в такой значимый для него момент возвращения Джулиано, которого все зовут Жюльеном. Тем не менее она не согласилась на его предложение поехать с ним из Бордо в Марсель, вместо того чтобы сразу же отправиться в Париж. Она была слишком занята, чтобы наблюдать воссоединение семьи. Сейчас все ее мысли занимал репертуар. В какой-то момент она осознала, что публика разделилась на две части: те, кто хотел посмотреть и послушать Эдит Пиаф, и те, кто пришел на Ива Монтана. Они были двумя частями спектакля, но уже не двумя частями единого целого. Эта мысль подвигла ее переосмыслить репертуар. Ей нужно было что-то изменить, чтобы завладеть полным вниманием каждого зрителя.

Прибыв в отель, она первым делом позвонила Анри.

— Мне нужны новые песни. Старый репертуар становится скучным.

— Скучным? — фыркнул на другом конце провода Анри.

— Мне нужны новые тексты, — решительно заявила она.

Анри рассмеялся.

— Ну вот разве что: я только что написал текст на этот вальс, который мне по твоему поручению отдал Норберт Гланцберг. Хочешь услышать? Называется «Падам, падам…»

— Звучит весьма многообещающе, — сухо проговорила она, чтобы тут же добавить: — «Падам, падам…» звучит нелепо.

— «Скучно», «нелепо» — тебе не кажется, что ты слишком груба? Для твоего фильма я написал текст, который называется «Свадьба». Может быть, ты найдешь, что тема брака более интеллектуальна.

Не дав ей возможности вымолвить ни слова в ответ, Анри невозмутимо спросил:

— Как тебе живется с Ивом?

Эдит задумалась о том, как ей повезло, что ее приняла семья Ива. «Ла фиданцата». Невеста. Она улыбнулась. «Если он все-таки сделает мне предложение, я его приму». Неважно, выберет он для этого романтический момент или нет.

— Малышка, ты еще там? — проговорил Анри. — Я не хотел пугать тебя своим вопросом. Между вами что-то не так?

Сказано это было с некоторой надеждой.

— Дурак! Все в порядке. Я умираю от счастья, Анри, — произнесла она и поняла, что эти слова были чистой правдой.

— Я не хотел все знать настолько подробно, — торопливо пробурчал он. — Я свяжусь с тобой, когда у меня будут для тебя новые тексты.

— Спасибо, Анри, ты сокровище!

Развеселившись, Эдит бросила трубку. Его ревность все еще забавляла ее. Она подумала о том, что сейчас ей очень хочется поговорить с Ивом, но у семьи Ливи нет телефона. Эта мысль мгновенно испортила ей настроение. Без общения с возлюбленным она чувствовала себя ужасно одинокой. Она сидела на кровати в отеле «Альсина», смотрела на телефон, желая, чтобы он зазвонил…

И он зазвонил!

Эдит испуганно вздрогнула. Существует ли такая вещь, как передача мыслей?

— Ив? — сказала она.

— Ох… э-э… — послышался мужской голос. — Простите, это не Ив, а всего лишь Анри Бетти.

«Пианист и композитор Мориса Шевалье», — пронеслось у нее в голове. Она не была близко знакома с этим молодым человеком, но искренне считала его симпатичным и очень одаренным. Поэтому она мгновенно почувствовала себя намного лучше, чем раньше.

— Добрый день, Анри Бетти. Чем я могу быть вам полезной?

— Я слышал, что вы снова в городе.

Он даже не уточнил, действительно ли она мадам Пиаф. Очевидно, узнал ее голос.

— Я подумал, что лучше свяжусь с вами до того, как окажется, что у вас совсем нет свободного времени, зато есть важные дела.

— Не знаю, что вы имеете в виду, но, видите ли, я устала и хотела прямо сейчас пойти спать. Это очень важное дело.

По его голосу она заметила, что он улыбается.

— Мой сокурсник по консерватории хотел бы познакомиться с вами. Он ищет работу в качестве композитора или аккомпаниатора, ему все равно. Во всяком случае, он надеется, что сможет вам пригодиться. И я не могу сделать для него больше, чем только спросить вас, не дадите ли вы ему возможность вам представиться?

Усталость, о которой она только что в шутку говорила, вдруг опустилась на нее, как театральный занавес со свинцовым утяжелением. Она зевнула и даже не дала себе труда это замаскировать. Чтобы как можно скорее закончить разговор, она предложила полушутливо:

— Передайте своему другу, что сегодня вечером я буду ждать его в баре моего отеля.

— Тысяча благодарностей, мадам, это очень мило с вашей стороны. Кстати, мой друг родом из Барселоны, и его зовут Луи Гульельми[77], но он называет себя Луиги.

— Луиги, — повторила она удивленно. — С таким именем он никогда не сделает карьеры.

В этот же момент она разозлилась на себя, что вообще согласилась на эту встречу. Зачем ей тратить свое время на совершенно незнакомого человека? Хотя ей нравилось помогать людям искусства. Начинающий музыкант может привнести в ее жизнь импульс, в котором она сейчас так нуждалась. По крайней мере, в ее профессиональную жизнь. И она снова почувствовала себя одинокой.

Вечером Эдит и Симона пришли в бар отеля. Стоявший за стойкой бармен протирал стаканы. Эдит была удивлена, поняв, что никогда раньше не видела этого молодого человека. Она прошептала подруге:

— Похоже, здесь новый персонал?

Симона прищурила глаза, чтобы лучше видеть, и кивнула:

— Похоже на то.

— Отлично. Тогда, по крайней мере, мы сможем опять воспользоваться кредитом.

Эдит подошла к стойке, встала на цыпочки, лучезарно улыбнулась бармену и объявила:

— Я хотела бы бутылку лучшего шампанского из тех, которые у вас успели охладиться. И, конечно же, еще одну — в номер. Запишите это на мой счет.

— Очень хорошо, мадам, — последовал любезный ответ.

Она оглядела плохо освещенное помещение. В это относительно раннее время посетителей было немного. Музыканты, развлекавшие гостей по вечерам, тоже еще не пришли. За столиком в углу сидел молодой человек, перед которым стоял стакан с водой. Шляпу он не снял. Его кроткому лицу придавали значительности густые усы над полногубым ртом. Он устремил взгляд на Эдит и медленно поднялся, когда увидел, что она тоже смотрит на него.

— Мадам Пиаф, — он снял шляпу и подошел к ней, обойдя стол. — Благодарю вас за то, что уделили мне время.

— Безупречные манеры, — тихо пробормотала Симона.

Эдит указала на стакан с водой.

— Было бы лучше, если бы вы сначала вылили это в цветочный горшок. Симпатичный бармен принесет нам шампанское. Так будет гораздо легче говорить. Я хочу все о вас знать, но больше всего меня интересует, что я могу для вас сделать.

Через три часа и после стольких же бутылок шампанского Эдит пришла к мысли, что Луи Гульельми, он же Луиги, может ей пригодиться. Безработный композитор с классическим музыкальным образованием казался как раз подходящим человеком, который мог бы изложить на бумаге ее идею. Речь шла о мелодии, которую Лулу и Гита признали никуда не годной. Этот факт не только не заставил ее забыть о своем желании, но даже подстегнул к дальнейшей работе. Она придумала еще больше музыкальных элементов. Напев основную тему своему новому знакомому, Эдит спросила, сможет ли он сделать из этого шансон.

— Ты не пожалеешь об этом, — добавила она с надеждой.

Ночью Симона заглянула в комнату Эдит только для того, чтобы сказать:

— Ты сошла с ума! Хоть ты и не тащишь этого Луиги в постель, но при этом даришь ему песню, которая родилась прямо в твоем сердце. Не понимаю.

— Кто-то должен превратить мою идею в настоящий шансон, — возразила Эдит. — Я не могу. Так что мне пришлось найти того, кто сможет. Гита этого не хочет. Так что я позову другого композитора. Это так просто. — Она вставила ключ в замок двери. — А сейчас я бы предпочла, чтобы со мною рядом побыла ты, а не чужой мужчина. Я скучаю по Иву.

Симона улыбнулась и закрыла дверь.

«Я люблю его, а он любит меня, — подумала она, — и поэтому моя жизнь — в розовом цвете».

ГЛАВА 10

Ив был очарован. Он стоял рядом с кабриолетом и смотрел на фон, который за ним находился — написанный на холсте прекрасный пейзаж с кустами, деревьями и узкой дорогой под голубым небом. Очень похоже на местность где-то в Иль-де-Франс[78], но все это было всего лишь иллюзией, работой талантливого сценографа. Старомодный автомобиль был единственным реальным предметом. Чтобы убедиться в этом, Ив осторожно постучал по капоту.

— Ты похож на маленького мальчика, который заглядывает в сверток с подарком, — сказала Эдит, смеясь.

— Так оно и есть, — с энтузиазмом ответил он. — Поверить не могу, что нахожусь на киностудии. Все такое… другое… ни на что не похожее и захватывающее.

В течение нескольких дней она наблюдала, как Ив спотыкался о кабели, смотрел и учился, часто дожидался в стороне, пока не погаснет последний прожектор, даже когда ему больше ничего не надо было делать. Он играл лишь второстепенную роль. Большего Эдит не смогла для него добиться. Он дебютировал в образе молодого автомеханика — друга детства главного героя. Мадлен, которую играла Эдит Пиаф, была девушкой из провинции, которая хотела «попасть в кино» и получила шанс, когда ее голосом заговорили и запели актеры разных кинолент.

История, описанная в фильме, происходила в конце 1920-х годов, когда появившийся звук стал проблемой для многих звезд немого кино, голоса которых не подходили для озвучивания ролей и для музыкальных сцен. В одной из сцен Мадлен (Эдит) и Пьер (Ив) садятся в кабриолет, чтобы прогуляться на природе. По пути они поют песню. И все это в машине, которая не едет, и на фоне нарисованного пейзажа.

В процессе съемок Эдит больше всего нравилось наблюдать за тем, как удивляется Ив. Работа над картиной вызывала у него безграничное изумление вкупе с растерянностью и восторгом. Он напоминал маленького мальчика, бредущего по сказочному лесу. Не менее приятной особенностью съемок было то, что у них с Ивом оставалось больше времени друг для друга, чем во время выступлений на сцене. Хотя часто бывало, что работа длилась до поздней ночи, оставалось немало свободных вечеров, когда они наслаждались обществом друг друга. Внезапно они ощутили себя совершенно нормальными влюбленными, которые могут гулять по Парижу. Они больше не ходили по питейным заведениям, чтобы снять напряжение после выступления, а выходили «правильно»: например, вдвоем в ресторан на ужин или встречались с друзьями.

Ив познакомился с Жаном Кокто и вернувшимся Сашей Гитри, подружился с Жаком Превером и сопровождал Эдит на прием у Мориса Шевалье, организованный в его роскошных апартаментах на авеню Фош.

Эдит потянула Ива за рукав рубашки.

— Давай заканчивать, на сегодня с меня действительно довольно.

Съемочная площадка изменилась как по команде: погасли прожекторы, и пейзаж, написанный на холсте, только что залитый солнечными лучами, в тусклом свете стал смотреться мрачно и безжизненно.

Ив был похож на собачку, у которой отняли вкусную косточку.

— Если ты, дорогой, не хочешь пустить здесь корни, то имей в виду, что я сейчас пойду в свою гримерную, поскольку потом хочу где-нибудь чего-нибудь выпить. Могу ли я рассчитывать на твою компанию? — улыбнувшись, она подмигнула ему.

— Я не оставлю тебя одну. — Хитро блеснув синими глазами, он поднял правую руку, как будто поклялся. — Никогда, — сказал он и обнял ее.

Вместе они покинули съемочную площадку, на которой до этого играли влюбленную парочку.

В тот вечер они поехали в ее любимый ресторан, небольшую брассерию недалеко от рю де Ришелье, где помещалось едва ли с десяток столов под клетчатыми скатертями и несколько старинных буфетов. Готовили там хорошо, несмотря на сложности с продуктами. Хозяин любил командовать своими гостями, был откровенно недружелюбен с некоторыми из них и строго отвергал новичков, которые ему не понравились. Эдит это веселило, и она называла его «генералом». По отношению к ней он вел себя мягко и учтиво. Он был таким большим поклонником ее искусства, что даже открыл ей и Иву кредит на все блюда ежедневного меню, без предъявления продуктовых карточек. Кроме того, он подавал знаменитым гостям знаменитое пино-нуар из Бургундии, и Ив научился наслаждаться этим вином, налитым в шарообразный бокал. Но все это не мешало ему говорить почти непрерывно.

Между двумя глотками красного вина он сообщил:

— Всегда думал, что фильм снимают так, как его смотрят в кино, то есть сцену за сценой, от начала до конца. А теперь вижу, как из разрозненной кучи целлулоидных фрагментов возникает история. Это невероятно!

— Боже мой! — воскликнула Эдит с хорошо разыгранным драматическим надрывом. — Теперь я понимаю: ты меня больше не любишь. Ты влюблен в мысль о том, чтобы стать киноактером. Теперь это твоя большая любовь, а не я.

— Нет, нет, нет! — воскликнул он, глядя на нее.

— Пока ты там все разглядывал, я кое-что выяснила, — сказала она уже более серьезно. — Говорят, Марсель Карне снимает новый фильм. Это тот режиссер, который снял «Детей Олимпа». Ты, конечно, помнишь его, ты с ним познакомился на приеме. Я уже тогда ему посоветовала не забывать твое имя.

— Да, конечно, помню. — Ив поднес свой бокал к губам, напряженно ожидая продолжения.

— Якобы для своего нового проекта он обязательно хочет заполучить Жана Габена[79], но я думаю, что главная роль лучше подойдет тебе. Я решила, что буду уговаривать Карне до тех пор, пока он не заинтересуется тобой. «Врата ночи» должны стать твоим пропуском в мир большого кино.

Ив опрокинул бургундское себе в горло, пытаясь справиться с шоком от услышанного. Поставив бокал, он с трудом проглотил вино.

— Это может привести меня в Голливуд, — сказал он убежденно.

— Ты слишком много размышляешь о своих планах, связанных с кино, — ответила она. — Ты получишь свой шанс, да. Но это не единственный твой шанс. В качестве певца ты тоже можешь исполнить давнее желание своего отца. У тебя есть все, что нужно, чтобы блистать как на сцене музыкального театра, так и на киноэкране.

— Ты думаешь? — он с сомнением покачал головой. — Хотя ты всегда во всем права. Без тебя меня бы не было.

Она мгновение помолчала, задумчиво покрутила бокал между ладонями. Должна ли она ему признаться, что больше не хочет выступать с ним вместе? Она поручила Лулу больше не заключать контракты на совместную с Ивом программу. Теперь ее протеже должен был идти своим путем, а мадам Пигмалион снова сконцентрируется на себе. «Пора, — согласился с ней импресарио. — Организаторы концертов действительно больше не могут заниматься вами вместе, каждый из вас сам по себе — слишком большая величина». Ну, может быть, Луи что-то преувеличил.

Четырнадцатого июня отмечался День взятия Бастилии, и Эдит исполнила «Марсельезу». С того момента ее стали считать голосом Франции. Этого уровня Ив еще не достиг.

В любом случае их имена не появятся на одной афише до премьеры «Звезды без света». И после нее тоже. Эдит подумала, что никогда они не будут напечатаны одним шрифтом. Внезапно все ее существо затопила грусть, сжалось горло. Эдит выпила немного вина. Она попыталась утешиться тем, что это разделение касается лишь творчества и важно для них как для музыкантов. Кроме того, она не считала свою миссию выполненной полностью.

Подали еду — ростбиф в восхитительном соусе с картофелем и зеленью. Какое-то время они наслаждались трапезой в тишине. Большинство гостей с таким же воодушевлением управлялись со своими столовыми приборами, тихо ели, мелодично звенели бокалы, сопровождая тосты. «Генерал» подошел к столу Эдит и Ива и поинтересовался, понравилось ли им. Оба удовлетворенно кивнули. Эдит наелась быстро и отодвинула свою тарелку.

— Тут еще много осталось, если тебе хочется, ешь, дорогой. А у меня разыгралась жажда. Мы должны заказать еще вина.

Он с удовольствием взял то, что она не доела. Он был молод и, казалось, никогда не мог насытиться. Она поймала себя на том, что все чаще смотрит на него не как возлюбленная. «Как его мама», — пронеслось у нее в голове.

Она внимательно следила за тем, как он делает знак хозяину принести еще бутылку пино-нуар. «Почти безупречный жест», — удовлетворенно подумала она. В следующий момент она разозлилась на себя за эту мысль, которая была такой же материнской, как и предыдущая.

— Тебе стоит подумать о концерте, — предложила она внезапно. — Сольный концерт Ива Монтана на сцене театра «Л’Этуаль» будет длиться два часа. После этого тебя назовут великим и несравненным.

Он судорожно вздохнул. Она увидела, что он колеблется между возбуждением и паникой.

— Что мне делать в одиночестве на сцене этого театра целый вечер? До меня этого никто не делал.

— Делал. Морис Шевалье. — Она подумала, стоит ли ей добавить, что и она принадлежит к этой элите. Лулу арендовал для нее «Л’Этуаль» на две недели с середины сентября. Подбирал для нее музыкантов, с которыми она уже была на гастролях. Но для Ива это будет первым опытом.

— Хм, — промычал Ив. Он молчал, доедая остатки ее порции, и выглядел настолько погруженным в свои мысли, что, она была в этом уверена, с трудом ощущал вкус нищи.

Наконец он аккуратно положил столовый прибор на тарелку и снова посмотрел на нее.

Его вопросительный взгляд встретился с ее взглядом.

— Думаешь, я смогу это сделать? Наверное, у меня хватило бы смелости на сольный концерт. Но мне пришлось бы много репетировать для этого, Малышка. Ты ведь знаешь, что надо делать, правда?

Она поняла, что ему нравится ее идея. Добрым знаком стало и то, что Ив не собирался бросаться в крайности, а подумал сначала, как все подготовить и улучшить. Хорошей идеей было продолжить формировать его, пока он не достигнет пика своей карьеры. Она улыбнулась и кивнула.

Да, она знала, что надо делать.

В ту ночь она никак не могла заснуть. Ив уже давно спал, уткнувшись в подушки, а она долго ворочалась с боку на бок, пока наконец не решила встать. Мысли о будущем Ива не давали ей уснуть. Босиком она подошла к буфету, где Симона хранила алкоголь, купленный на черном рынке. Стояло теплое лето, и пол приятно холодил ноги, сквозь окна светила луна, падал желтый свет от уличного освещения. К сожалению, в бутылке коньяка, которую Эдит поднесла к губам, осталось всего несколько капель.

Она прокралась к секретеру, включила маленькую лампу и пододвинула стул. Перед ней лежала небольшая стопка бумаг, на которую падал конус света. Она знала, что это были тексты песен, представленные на ее суд. Но сегодня ночью у нее так и не хватило сил победить бессонницу, читая эти тексты. Она сидела, беспомощно вглядываясь в темноту комнаты и прислушиваясь к дыханию возлюбленного.

Повинуясь внезапному побуждению, она открыла выдвижной ящик, вынула белый лист, взяла ручку. И как бы сами собой возникли слова:

Она писала, исправляла, перечеркивала, писала заново, пока не наступило утро. Рассвет заявил о себе игрой самых нежных оттенков: небо окрасилось в фиолетовые тона, постепенно перешло в нежно-розовые и в конце концов вспыхнуло ярко-розовым цветом.

Посмотрев в окно, Эдит озаглавила свой текст: «La vie en rose[81]».