Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты

V раздел Царь, ты сам себя рассудил

«Точно ли говорят при дворе, что ты дурак?» — спросил некто Балакирева, желая ввести его в замешательство и тем пристыдить при многих особах. Но он отвечал: «Не верь им, любезный, они ошибаются, только людей морочат, да мало ли, что они говорят? Они и тебя называют умным; не верь им, пожалуйста, не верь».

Жил мужичок со своей женой и все пришучивал. Вышел на дорогу, поставил горшочек и варит кашу. Вокруг ходит да приговаривает: «Кипи, кипи, горшочек, не плесни!» Подошло 12 человек мастерового народу к нему туды. «Что вы варите?» — «А варю кашу». — «А что бы нас накормил!» — «Можно, — говорит, — садитесь». Посадил их, зачал варить кашу и накормил их досыта. Каши еще осталось. За то и прославился. Дошло дело до Петра Первого. Петр-от Первый приказал ему: когда Петр потужит, ен его развеселит, когда весел, ен его притуманит.

Сказал Петру Первому: «Вы берите меня начальником хоть над мухами!» Петр I сказал: «Будь ты начальником над мухами!»

Был у его бал большой, собраны были генералы и князья. Пришел и Петр Первый. Он (шут. — Сост.) на одного генерала больно сердит был. Сделана была у его шалапуга, фунта три, такая. Вот ходит, значит, по горнице, выглядывает. Выглядывал, выглядывал, подвернулся под генерала, да по лысине хлоп шалапугой! И ен со стулом ковырнулся. Тут все закричали: «Что ты, что ты делаешь?» А шут ответил: «Ах ты, стерва проклятая! На такое лицо не моги садиться!» Петр улыбнулся Первый. Но перед начальником было совестно, и приказал дать три лозана[9], и за это подарил ему шубу енотовую.

Шут через несколько время с шубой идет от государя. Попадается ему генерал навстречу. Шуба пондравилася. «Шут, говорит, — отдай мне шубу!» — «Купи! За что я купил, за то и продам». — «Все равно, — говорит, — отдам те же деньги, что и ты дал!» — «Когда возьмешь за то, что и я дал, дай мне расписку, а я тебе шубу отдам!» — говорит. А у шута была трость. Ен дал расписку шуту, а шут снял шубу с плеч и этой тростью как съездит по спине генерала! Тот заревел дурным матом. «Ой, подожди, еще два раза дам!» Тот не поспел встать — ен его еще раз ожуравил. Так и в третий раз.

Государю это было неприлично: генерал пожаловался.

Ен прогнал его с земли со своей: «Чтобы тебя не было на земле здесь на моей!» А шут взял лошадь и телегу, запряг и отправился в Швецию. Приехал к шведскому королю: «Отдайте мне земли, — говорит, — пудов десять!» Король пру, ему сказал: «Бери сколь угодно и так!» А шут ответил: «Мне так не надо!» Взвесили десять пудов и сделали купчую крепость. Поклал земли в телегу и поехал домой. Идет мимо царского дворца. Петр Первый увидел его. «Ты что, проказник, опять приехал на мою землю? Чтобы тебя не было!» А шут ответил ему: «Врешь, Петр Алексеевич! У меня своя земля привезена из Швеции! Вот погляди, где у меня купчая крепость есть на нее!» Вынул, подал Петру Алексеевичу. Тот прочитал и сказал: «Поезжай домой, полно, проказник!» Он и живет дома.

Слух прошел и до государя Петра Алексеича дошел, что вот такой-то есть шут Балакирь, и он много знает рассказов разных. Государь требует его к себе, чтоб шут Балакирь явился к нему. Ну, делать нечего, надо являться. Приехал он в город. Добирается до Петра Алексеича. Петр Алексеич его принял. Угостил его как следует быть.

— Ты, — говорит, — можешь прибауток много рассказывать?

Он и говорит:

— Знаю, государь, если понравятся вам.

Государь отвечает:

— Да кажная может понравиться.

— Так есть, — говорит, — хорошие, есть худые, так все хороших не наберешься.

— А именно, какие худые есть?

— Да вот первая про царей, другая про князей, а третья про простых мужиков. Так все, царь, выбирай, которая лучше.

Петр Алексеич поинтересовался про царей, как он царь.

Шут Балакирь:

— Ну, вот, начнем. Возьмемся за царя. Вы слышали, царь, такую прибаутку. В нашем царстве, в нашем государстве был царь Давыд. И он был молодой, красивый и любил он чужих жен к себе забирать, которая ему понравится. Так что там дети, не дети осталися, а заглянет, что хорошая идет — давай ее сюда. И вот он царствовал несколько лет.

Однажды, в прекрасное время, шла одна мадам. Одежа на ей была ничего, сама была красивая. И он в окошко заметил ее и кричит: «Верните эту сюда!»

Ну, вот, вернули, привели к царю Давыду ее. Давыд ее держит неделю, две и домой уже не спускает. А у мужика осталось двое ребят: один грудной, а другому года полтора. Ну, думает: «Как же мне от царя Давыда взять свою жену? Так он мне не отдаст».

Идет мужик с жалобой. Пришел и говорит царю Давыду:

— Царь Давыд, рассуди мою обиду. У меня, государь, была одна овца. У этой овцы было двое ягнят. А к овце пришел волк и съел эту овцу. И остались малые ягнята. Так что этому волку сделать?

А царь Давыд ему отвечает:

— А вот я рассужу так тебя: иди возьми ружье и убей этого волка, чтоб он не ел той овцы, которая с ягнятами.

Мужик ему и говорит:

— Государь, так вы мне дайте бумажку, а то я, если пойду того волка искать, то скажут: куда он пошел? А будет у меня бумажка от вас, что вы своей рукой запишите, что этого волка убить из ружья, тогда я смело убью.

Когда он ему написал, мужик взял от его расписку и говорит ему:

— Царь, ты сам себя рассудил. У тебя жен много есть, а у меня одна жена. И у меня осталось двое ребят, а ты взял ее сюда. Так вот ты волк и есть! Теперь я имею право застрелить тебя.

Тогда царь Давыд упал мужику в ноги и начал просить у его прощенья:

— Оставь живого меня. Я больше не буду иметь много жен. Клянуся сам собой, что я буду доволен и одной. Бери свою жену, иди домой, и я тебя награжу еще деньгами.

Мужик взял и пошел. Ну, вот, про царей сказка моя вся.

Петру понравилась эта сказка.

— Да, шут Балакирь, молодец! Ну, так оставайся у меня жить.

Шут Балакирь и остался жить.

Шут Балакирь стал как на службе у Петра Великого жить. Он ему сказал: «Ты меня царем не зови, а зови — Петр Алексеич». Какие бумаги дают подписывать государю, он у шута Балакиря все спрашивает: можно ли их подписать, али нет. Ну, вот он посмотрит: «Это можно, государь, подписать, это нельзя». Вот Плещеева осудили на расстрел. Он спрашивает:

— Что, шут Балакирь, правильно это, аль нет?

— Да, можно сказать, что и правильно, а можно сказать, что неправильно. Ну, вы хотя и царь, да впереди не широк один.

— Да как же так? — он спрашивает у шута.

— Так вы вот так подпишите, чтоб завтрашний день вывели Плещеева на такое место и расстрелять его, и я там буду.

Государь и подписал это. Когда эту бумажку послали туда, чтоб вывести его на расстрел, то шут Балакирь собрал девяносто девять плешивых (он знал, что Плещеев плешивый) и приказал им:

— Когда государь придет, я крикну, так вы все шапки сымайте.

Значится, государь пришел, чтобы Плещеева расстреливать (а того не знал, что Плещеева шут Балакирь оставил в тюрьме), то шут Балакирь крикнул:

— Шапки долой!

Он и рапортует:

— Вы приказали мне привести сто плешивых, а я только нашел девяносто девять.

Государь видит, что шут Балакирь вступился за Плещеева, что действительно девяносто девять стоит плешивых. Государь усмехнулся и говорит:

— Ну, так теперь до сотни добавить плешивого Плещеева!

Плещеева выпустили. Царь велел разойтися всем, и Плещеев в том числе пошел с ними. Министеры и говорят: «Хоть не подноси государю ни одной бумаги подписывать!»

Шут Балакирь своим порядком работает. Как придут с каким докладом государю, то надо раньше докласть шуту Балакирю, а шут Балакирь докладает уже государю, что вот такой-то пришел.

А шут Балакирь знал, что вот такого-то дня должен министр прийти к государю с докладом. Шут купил десяток яиц, в корзину поклал, соломки поклал и уселся.

Тут является главный министер к ему. Шут сидит в коридоре. Министер говорит ему:

— Доклади государю, что я пришел!

— Так вот поспеешь! — шут Балакирь отвечает. — Приказ строгий у нас. Государь вот посадил меня на яйца и захотел, чтобы были цыплята у нас свои, так мне некогда. Так ты вот сядь, чтоб яйца не холодели, а я сбегаю государю скажу. Потом я сяду, а ты пойдешь туда.

Министер садится на яйца, чтоб не холодели, а шут Балакирь побег к царю и говорит:

— Пойдем-ка, Петр Алексеич, посмотрим, как министер на яйцах сидит, цыплят выводит.

Вот и идут в коридор. А министер сидит. Он и говорит:

— Вот, Петр Алексеич, видишь: министер сидит на яйцах, так он хочет цыплят вывести, подарок Вам принести.

Министер встает, посмотрел: там десяток яиц и есть. Ну и сказал государь министру:

— Пойдем же.

Ну, тут министру совестно было пред государем, что шут Балакирь подвел.

Некогда одна бедная вдова заслуженного чиновника долгое время ходила в Сенат с прошением о пансионе за службу ее мужа, но ей отказывали известной поговоркой: «Приди, матушка, завтра». Наконец, она прибегнула к Балакиреву, и тот взялся ей помочь.

На другой день, нарядив ее в черное платье и налепив на оное бумажные билетцы с надписью «приди завтра», в сем наряде поставил ее в проходе, где должно проходить государю. И вот приезжает Петр Великий, всходит на крыльцо, видит сию женщины, спрашивает: «Что это значит?» Балакирев отвечал: «Завтра узнаешь, Алексеевич, об этом!» — «Сей час хочу!» — вскричал Петр. «Да ведь мало ли мы хотим, да не все так делается, а ты взойди прежде в присутствие и спроси секретаря; коли он не скажет тебе «завтра», как ты тотчас же узнаешь, что это значит».

Петр, сметив сие дело, взошел в Сенат и грозно спросил секретаря: «Об чем просит та женщина?» Тот побледнел и сознался, что она давно уже ходит, но что не было времени доложить Вашему Величеству.

Петр приказал, чтобы тотчас исполнили ее просьбу, и долго после сего не было слышно «приди завтра».

— Как бы мне отучить бояр от грубых привычек их? — сказал однажды государь Балакиреву.

— Мы их «поподчуем стариной», — отвечал последний, — а чтоб действительнее была цель наша, то мы состроим свадьбу какого-нибудь шута придворного.

— Ну, и дело, — сказал государь. — Исайков надоел мне просьбою о женитьбе. Ты будешь его дружком и поусерднее поподчуешь их стариною!

— Только вели, государь, побольше купить жиру, перцу и самого дурного полугару, — сказал шут.

Во дворце Лефорта Балакирев устроил все к свадьбе в старинном вкусе и обычаях, а государь приказал, чтобы к назначенному дню все вельможи со своими женами съехались в старинном русском наряде. Наконец началась пирушка. Балакирев, как дружка жениха, приусердно подчевал гостей стариною, а особливо тех, которые негодовали на нововведения царя. Когда же недоставало его усилий к угощению, то он просил о том государя, которого повеление довершало намерение.

Можно представить, как приятно было такое угощение самым даже грубым староверам, которые, не оставляя старых обычаев, платья и бороды, познакомились, однако ж, охотно с лучшими кушаньями и винами. И как жестока была для них такая насмешка!

С тех пор они стали уже не так грубы, как прежде.

Один из камергеров был очень близорук и всячески старался скрывать этот недостаток. Балакирев беспрестанно трунил над ним, за что однажды получил пощечину, и решился непременно отплатить за обиду.

Однажды во время вечерней прогулки императрицы по набережной Фонтанки Балакирев увидел на противоположном берегу, в окне одного дома, белого пуделя.

— Видите ли вы, господин камергер, этот дом? — спросил Балакирев.

— Вижу, — отвечал камергер.

— А видите ли открытое окно на втором этаже?

— Вижу.

— Но подержу пари, что вы не видите женщины, сидящей у окна, в белом платке на шее.

— Нет, вижу, — возразил камергер.

Всеобщий хохот удовлетворил мщению Балакирева.

Один из придворных страшно страдал зубами; придворный этот был большой говорун. Вот он обратился к Балакиреву, не знает ли он средства, как унять боль.

— Знаю и причину, знаю и средство, — сказал в ответ Балакирев.

— Скажи, ради Бога.

— У тебя болят зубы оттого, что ты их очень часто колотишь языком — это причина.

— Оставь глупости, пожалуйста, говори, какое на это средство?

— А средство, — чаще спи и как можно более.

— Почему так?

— Потому что язык твой во время сна находится в покое и не тревожит зубов.

Один из молодых придворных сильно оскорбил Балакирева, за что последний решился торжественно отмстить ему. Зная, что этот молодой человек страстно влюблен в одну прекрасную фрейлину императрицы, Балакирев начал неутомимо его преследовать, чтоб как нибудь поссорить его с нею, к чему и открылся ему следующий случай.

Молодой придворный, гуляя один в саду государевом, рассуждал вслух о любви своей к фрейлине и о желании доказать ей свою преданность каким-нибудь отличным подарком. Среди этих сладких мечтаний он увидел первую созревшую ягоду клубники и решился поднести ее своей возлюбленной. Желая заметить клубнику, он накрыл ее своею шляпою и поспешил во дворец отыскать фрейлину. Балакирев, преследовавший его и слышавший все, бросился в кухню, взял довольное количество теплой гущи и, сорвавши под шляпою клубнику, положил на место ее гущу, накрыл тою же шляпою и отправился во дворец.

Вот появились в саду любовники. Молодой человек, с пламенным выражением чувств своих, подводит свою любезную к шляпе и со вздохом изъясняет ей желание, чтобы он был для нее столь же мил и приятен, как приготовленный им подарок, и просит ее достать подарок, не снимая шляпы, чтобы тем более удивить ее.

Фрейлина, исполняя его желание, опускает прекрасную свою ручку под шляпу и погружает ее в гущу. Выхватив поспешно руку из гущи и увидав ее замаранною чем-то неблагообразным, она закипела гневом и, вспыхнув от стыда, замаранною рукою запечатлела на лице коварного сильную пощечину.

В это мгновение является государь с императрицею, сопровождаемый Балакиревым; можно вообразить смущение и отчаяние любовников и изумление государя и государыни.

Одного мастера присудили к повешению. А Петру жалко его было. У него был кот. Петр, когда сам сомневался в вине кого-нибудь, сажал этого кота на стол и если кот опрокидывал чернильницу, то всегда казнил преступника.

Вот пришел к нему шут Балакирев и заспорил:

— Что сильнее — природа или наука?

Петр говорит, что наука, а шут Балакирев — природа.

Шут Балакирев хитрый был. Он поймал мышь, привязал к веревочке и спустил в трубу. Петр посадил кота на стол, а мышь как зашевелится в трубе! Кот прыг со стола, чернила все разлил и за мышью: всю жалобу-то и залил.

— Наука, дрессировка или природа? — спрашивает шут Балакирев.

Вот, видимо, природа сильней науки.

Петр Великий, как всем уже известно, бывши в чужих краях, занимался, между прочими науками, медициною и любил дергать зубы.

Балакирев, поссорившись за что-то с своею женой, хотел наказать ее чувствительным образом. С печальным видом приходит он к государю, который, заметив грусть его, спрашивает, что с ним сделалось?

— Ах, государь, — отвечает Балакирев, — у меня давно страдает зубами жена и мучится ужасно. Сколько раз ни упрашивал я ее, чтоб она выдернула этот зуб, но она по упрямству своему никак на то не соглашается!

— Я избавлю ее от мучений; я сам больной зуб выдерну, — сказал Петр.

— Нет, государь, она и Вас ни за что не послушает; такая упрямая, что Боже упаси.

— Ну, так мы ее насильно вылечим, — сказал Петр.

— Она не стоит того, чтоб Ваше Величество трудились вокруг нее! — продолжал Балакирев.

— Да надобно же и ее, и тебя избавить от мучений, — сказал государь и, взяв инструменты, вместе с Балакиревым и двумя ординарцами отправился к мнимой больной.

Когда же начала она уверять и клясться, что у ней никогда не болели зубы, то государь, почитая это за упрямство, приказал ординарцам насильно посадить ее на стул и держать, чтоб она не трогалась; потом спросил у Балакирева, какой болит у нее зуб. Тот немедленно указал ему самый здоровый. Государь выдернул его и начал утешать ее, что болезнь ее скоро кончится.

Вскоре потом хитрость Балакирева открылась. Государь и государыня очень много тому смеялись.

Один раз Петр Великий так был рассержен Балакиревым, что прогнал его совсем не только с глаз долой, но вон из отечества.

Балакирев повиновался, и его долго не было видно.

По прошествии долгого времени Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женою едет в своей одноколке мимо самых его окон.

Государь, вспомнив о нем, рассердился за ослушание и, выскочив на крыльцо, закричал:

— Кто тебе позволил, негодяй, нарушать мой указ и опять показываться на моей земле?

Балакирев остановил лошадь и сказал:

— Ваше Величество! Лошади мои ходят по вашей земле, не спорю, так как вы и не лишали их отечества, а что касается меня с женой, то мы на своей земле.

— Это как так?

— Весьма просто и обыкновенно: извольте посмотреть, вот и свидетельство на покупку земли. — Балакирев при этом подал царю бумагу.

Государь засмеялся, когда увидел на дне одноколки с пуд земли, и, прочтя свидетельство на покупку шведской земли, простил Балакирева.

Шут Балакирь говорит:

— Петр Алексеич, хотя бы мы съездили теперь на охоту. В синод я теперь не хожу, свобода есть. Охота было б поохотиться.

Они отправляются на охоту. Шут Балакирь поймал ворону живую, крылья срезал, что она далеко не улетит, и надумался Петра Алексеича поддеть немножко. Государь берет собак, а он ворону. Вот едет на охоту и рассуждает.

Петр Алексеич и спрашивает:

— Шут Балакирь, к чему ты эту ворону везешь? Что она может поймать?

Он ему и говорит:

— Да моя ворона может больше поймать, чем ваши собаки!

Государь усмехнулся:

— А что же, — говорит, — она может поймать?

— А вот, что она поймает, Петр Алексеич, отдашь мне?

— Да, отдам, не жалко, что твоя ворона поймает.

— Ну, так дайте мне бумажку.

Государь ему дал бумажку. Подъезжает вот к такому городу, как Петрозаводск, большой. Он ворону пускает… Ворона с кареты скочила на дом. Тут бегают ребята. Они кричат:

— Ловите, ребята, эту ворону, это царская ворона!

Ну, вот ребята за этой вороной, а она с этого дома на другой прилетит. А он все едет и кричит:

— Ловите, ловите царскую ворону!

И она весь город проскакала до конца. Шут Балакирь и говорит:

— Вот видите, Петр Алексеич, что моя ворона поймала?

Государь и говорит ему:

— Верно, шут Балакирь! Ну не жалко этого города отдать тебе за твою мудрость. Ну, дак оставайся же в этом городе. Город твой. Будем ездить друг к другу. Что случится — так и я к тебе подъеду.

Шут Балакирь и остался в этом городе проживать.

Вот шут Балакирь прожил несколько время в своем городе, приезжает в гости к Петру Алексеичу. Приехал он, и гостят они. Царица и сказывает:

— Что ж ты один приехал? Почему ты своей жены не привез сюда в гости?

Он и говорит:

— Знаете, государыня, я бы привез свою жену к вам, да она очень глухая, так что ей надо кричать да кричать.

Государыня сказывает:

— Так если глухая, так что ж такое? Я покрепче буду кричать.

— Ну, я в следующий раз привезу ее, дня через два.

Шут Балакирь приезжает домой и говорит жене своей:

— Знаешь ты что? Царица хочет, чтоб ты приехала к ей в гости со мной. Да она очень глухая, царица, ей надо кричать да кричать.

Тая отвечает:

— Дак что ж, — я покрепчей покричу.

— Ну, так поедем.

Шут Балакирь приезжает со своей женой и ведет ее к царице и говорит:

— Вот, государыня, и жена моя! Так вы покалякайте с ей, а я пойду к государю.

Они стали калякать.

Царица громко кричит ей:

— Что ж ты раньше не приезжала?

А тая еще кричит, чтоб царица слухала. Даже по всем комнатам пошел гул. Петр Великий спрашивает:

— Что это, шут Балакирь, там крик такой?

А он отвечает ему:

— Это, наверно, Петр Алексеич, наши старухи разговаривают так.

— Да что они — тихо не могут говорить?

— А не знаю, Петр Алексеич.

— Так вот, сходи узнай, чего они там кричат.

И вот они пошли оба к своим старухам. Приходят, Петр Алексеич спрашивает:

— Чего вы так кричите?

Царица сказывает;

— Так поневоле надо говорить громко: шут Балакирь сказывал, что у его женка глухая.

А шута Балакиря женка отвечает:

— А мне сказал, что государыня глухая.

Они все засмеялись и стали тихо говорить…

Ну, и вот, сказка кончается, время к полночи подвигается, рассказчик спать захотел…

Петр Первый много выпивал, много гулял и много работал. Он все-все сам делал и после каждой работы любил пойти поохотиться. Любил он русский народ, а солдат и странников особенно. К нему раз приходит странник, Василий Кессарийский. Это было дело в Петербурге. Пришел Василий Кессарийский к Петру Первому, он налил ему чару вина и сказал:

— Василий Кессарийский, за ваше здоровье.

— За ваше счастье.

Василий выплеснул чару за окно. Петр налил другую.

Он также поздравил царя и выплеснул за окно. Петру это не понравилось. Он говорит:

— Василий, я тебе наливаю, чтоб ты выпил, зачем ты выплескиваешь?

А Василий отвечает:

— Ваше сиятельство, Москве жарко, город надо залить, вот видите, я выплеснул две чарочки, все и потухло.

Петр налил третью чару, он его поздравил и выпил. Поговорили кой о чем, закусили, и Василий ушел.

Петр I взял гусиное перо и книгу, в которой он все отмечал и записывал, правда или нет, что Москва горела такого-то числа, и послал гонца узнать. Когда гонец в Москву приехал и доложил, что приехал от царя узнать, горела ли Москва, ему сказали: горела очень жарко, дружина работала очень хорошо, и потухло сразу. Когда возвратился гонец и доложил, что правда горела Москва, Петр взял гусиное перо и записывал все это в свой дневник. И еще пуще полюбил Василия.

Приходит раз Василий, а жена Петра говорит:

— Покажи Василию мою брошку (а она золотая, большая, с бриллиантами) — пусть он оценит.

Они как раз в ту пору обедали. Петр взял брошку, подозвал Василия:

— Василий, оцени Катину брошку, сколько она приблизительно стоит.

Василий поглядел брошку, взял хлеба с полфунта:

— Вот этот кусочек хлеба стоит, а то и вряд.

Екатерина приподнялась из-за стола и ушла. Она обиделась, что она царица и носит такие дешевые брошки. А Петр сказал Василию и моргнул на жену:

— Неправильно ты оценил.

А Василий говорит:

— Нет, правильно, Петр Алексеевич, я вот живу девятый десяток без золота, а если не дать вам три дня хлеба, и вы эту брошку за него отдадите. Вы люди зажиточные, ничему не верите, а мы люди бедные, всему верим, ведь может так случиться. Вот, например, вы богатый царь и можете обеднеть, ничего не иметь и умереть без куска хлеба.

Петр I был у литургии в Петропавловской церкви. По окончании службы, выходя из храма, Петр заметил стоящего у порога старца Фаддея и обратился к нему с такими словами:

— Здравствуй, Фаддей! Как много сегодня народу в церкви!

Народ густой толпой валил из церкви за царем.

— Народу! Нет, царь! Мало сегодня народу.

— Как мало?

— Да всего полтора человека было. Я был, да ты, царь, до пол-обедни, а потом и твои мысли по Сионским горам ходили.

Царь ничего не возразил на слова Фаддея, но только признал его за истинного проницателя.

В последний раз Петр Первый имел разъезд на заводы. Уезжает и говорит на прощанье:

— Прощай, Фаддей, в молитвах поминай и на путь благослови.

Фаддей отвечал:

— Господь Бог благословит вхождение и исхождение твое отныне и до века.

Сам плачет и слезы ронит:

— Не бывать, — скаже, — не бывать, надежа-государь, не бывать в живых.

Царь заметил последнее слово и велел арестовать юродивого.

На другой год, как пришла к нему смертная немощь, он вспомнил о блаженном Фаддее. Послал гонца на Петровские заводы, приказал освободить от ареста и производить ему до смерти пенсион.

На иной год умер и сам блаженный Фаддей.