VIII. Покойный Роберт

Было десять часов и Пэтти, в третий раз перечитав «этику», но так и не поняв ни слова, объявила сонным голосом: «Придется мне выезжать на вдохновении: похоже, я не в состоянии постичь принцип», когда раздался стук в дверь и горничная объявила: — Миссис Ричардс желает видеть мисс Уайатт.

— В такой час! — испуганно воскликнула Пэтти. — Должно быть, что-то серьезное. Подумай, Присцилла. Что я такого натворила в последнее время, что могло бы разгневать директрису до такой степени, чтобы она вызвала меня в десять вечера? Как по-твоему, меня не собираются временно отстранить, отчислить, окончательно выгнать или еще что-нибудь в таком духе? Честно говоря, мне не приходит в голову, в чем моя вина.

— Это телеграмма, — произнесла горничная с сочувствием.

— Телеграмма? — Пэтти побледнела и молча вышла из комнаты.

Присцилла и Джорджи сели на кушетку и встревоженно посмотрели друг на друга. Обычные телеграммы доставлялись студентам напрямую. Они знали, что если их отправляют директрисе, значит, случилось что-то серьезное. Джорджи встала и в нерешительности прошлась по комнате.

— Мне уйти, Прис? — спросила она. — Полагаю, что Пэтти предпочла бы остаться одной, если что-то произошло. Но если она поедет домой и станет собирать вечером свой дорожный сундук, зайди за мной, и я приду и помогу укладывать вещи.

Они постояли немного возле двери, переговариваясь вполголоса, и только Джорджи повернулась, чтобы уйти, в коридоре послышался звук шагов Пэтти. Она вошла со странной улыбкой на устах и опустилась на кушетку.

— Директриса определенно превратила дело доведения людей до истерики в искусство, — заметила она. — Мне в жизни еще не было так страшно. Я подумала, что, по меньшей мере, произошло землетрясение, которое целиком поглотило все мое семейство.

— Что случилось? — затаив дыхание спросили Джорджи и Присцилла.

Пэтти развернула на колене мятую телеграмму, и девушки прочли поверх ее плеча:

«Роберт скончался от передозировки хлороформа в десять утра. Завтра похороны.

Томас М. Уайатт.»

— Томас М. Уайатт, — сурово сообщила Пэтти, — это мой младший брат Томми, а Роберт — сокращенно от Бобби Шафто; так звали принадлежавшего Томми щенка бульдожьей породы, преглупую и самого дурного нрава собачонку, которую когда-либо принимали в кругу порядочной семьи.

— Но зачем, ради бога, он телеграфировал?

— Это шутка, — сказала Пэтти, уныло качая головой. — В семье ярко выражены способности к юмору, и мы все унаследовали эту склонность. Однажды мой отец… но, как говорит мой друг Киплинг, это другая история. Так вот, этот пес — Роберт Шафто — больше года назад бросил тень на мои каникулы. Он убил моего котенка, сожрал мой венецианский кружевной воротничок — это даже не вызвало у него несварения желудка. Выскочив на улицу под дождь, он вывалялся в грязи, вернулся в дом и лег спать на мою постель. Он украл бифштекс, поданный к завтраку, разметал калоши и дверные коврики по нескольким кварталам. Частная собственность на нашей улице заметно упала в цене, и в перспективе покупатели отказывались ее приобретать, пока Томми Уайатт держит собаку. Роберту то и дело угрожали расправой, но Томми всегда удавалось укрыть его от неминуемого правосудия, пока неприятности не проходили стороной. Но на сей раз, я думаю, он совершил какое-нибудь невероятно чудовищное преступление — наверное, слопал младенца, или один из персидских ковриков моего отца, или что-то в этом духе. И Томми, зная, как я ненавидела это чудовище, явно решил, что телеграфное сообщение будет хорошей шуткой, хотя в чем тут «соль», мне не ясно.

— А, понятно, — сказала Джорджи, — и миссис Ричардс подумала, что Роберт — твой родственник. Что она сказала?

— Когда я постучала в дверь, она сказала: «Пэтти, голубушка, входи». Обычно, когда я удостаивалась чести быть принятой ею, она довольно бесстрастно звала меня «мисс Уайатт». Услыхав это «Пэтти, голубушка», я открыла дверь с трясущимися коленями, а она взяла меня за руку и сказала: «Сожалею, что приходится сообщать тебе о том, что я получила плохие вести о твоем брате».

«Томми?» — еле слышно выдохнула я.

«Нет. Роберт.»

— Я онемела. Я напрягала мозги, но не могла вспомнить брата Роберта.

«Он очень болен, — продолжала она. — Да, я должна сказать тебе правду, Пэтти; этим утром бедняжка Роберт скончался.» — И она положила передо мной телеграмму. И тогда, как только меня осенило, гора упала с моих плеч, я положила голову на ее стол и начала хохотать, пока смех не перешел в слезы; она же, думая, что я все это время рыдаю, гладила меня по голове и читала псалмы. Понимаете, после того, как она проявила такое сострадание, я не посмела во всем ей признаться; поэтому, едва перестав смеяться (что случилось не очень скоро, поскольку я получила существенный импульс), я подняла голову и поведала ей, — пытаясь быть правдивой и в то же время не оскорбить ее чувств, — что Роберт был мне не братом, а чем-то вроде друга. И, знаете что, она немедленно пришла к умозаключению, что он был моим женихом, и начала гладить меня по волосам и бормотать, что иногда друзей терять труднее, чем родственников, но я еще молода и не должна портить себе жизнь, и что возможно в будущем, когда время притупит боль… но потом, вспомнив, что не годится советовать заводить второго жениха, прежде чем я не схоронила первого, она внезапно остановилась и спросила, не хочу ли я поехать домой на похороны.

— Я сказала, что нет, я не считаю, что так будет лучше; и она согласилась со мной, раз уж о нашей помолвке не было объявлено, поцеловала меня и сказала, что ее радует то, как мужественно я переношу свое горе.

— Пэтти! — вскричала Присцилла в ужасе, — это отвратительно. Как ты могла допустить, чтобы она так подумала?

— А как я могла этому помешать? — возмущенно спросила Пэтти. — Учитывая, что вначале меня напугали до истерики, после чего, и глазом не моргнув, нанесли удар каким-то странным женихом, мне кажется, что я перенесла эту ситуацию с редким тактом и изяществом. Ты полагаешь, было бы деликатно сказать ей, что она цитировала Священное писание в честь какого-то щенка бульдога?

— Я не вижу здесь твоей вины, — признала Джорджи.

— Спасибо, — сказала Пэтти. — Был бы у тебя такой брат, как Томми Уайатт, ты бы научилась мне сочувствовать. Полагаю, я должна быть признательна за новость о смерти собаки, но я бы хотела, чтобы это известие обрушилось на меня не столь мягко.

— Пэтти, — воскликнула Присцилла, так как ее неожиданно осенило, — ты случайно не забыла, что завтра вечером ты должна быть в приемной комиссии на презентации юных дарований в Театральном клубе? Что подумает миссис Ричардс, когда увидит, как ты, в вечернем платье, принимаешь гостей на вечеринке в тот самый день, когда был похоронен твой жених?

— Не знаю, — с сомнением заметила Пэтти. — Ты, правда, думаешь, что я должна остаться в стороне? После того, как я, словно маленькая пила, делала для вечеринки ленточки из шелковой бумаги, я ужасно не хочу пропускать ее только потому, что умер щенок моего брата, которого я даже не любила.

— Я пойду, — добавила она с просветлевшим лицом, — и буду принимать гостей с натянутой, машинальной улыбкой. И всякий раз, почувствовав на себе взгляд директрисы, я буду с усилием сглатывать слезы, а она скажет себе:

«Храбрая девочка! Как благородно она сражается, чтобы с невозмутимым лицом предстать перед людьми! Никто бы не подумал, глядя на это лучезарное на вид создание, что при своей внешней веселости в действительности она скрывает большое горе, которое гложет ее жизненно важные органы».

Загрузка...