Глава 41

Комбедовец, рабфаковец, боролся с «лесными братьями» в Литве, боролся с космополитами. Главный идеолог партии, догматик и консерватор, человек кристально честный, лучше б воровал. Где расстрел и ввод войск, там Михаил Андреевич. Учитель танцец Раздватрис смотрел обыкновенно вниз. И туда же заставлял смотреть страну. Жуткий тип.

Ты Андреич, хоть и сердечник, а живуч, как клоп. Помрешь в одно время с Леонидом Ильичем. А надо ль тебе жить, товарищ Суслов?

Я шел по пустынному в утреннее время Невскому и думал. Довольно прозаические темы занимали мой ум. В медицине я не ахти какой специалист. Что сердечнику хорошо, что ему яд, мне неведомо. Известно лишь, что хорошая пуля одинаково действенна и для здорового и для больного человека. Девять грамм свинца не переварит даже самый здоровый желудок.

Где будем искать оружие, Боренька? Обычно оружие ищут у тех, кто его носит. У милиционеров, у сотрудников спецорганов, у охраны…! Кто тебя охраняет, тот тебя и убьет, Михал Андреич.

В своей яркой и образной речи Михаил Андреевич в частности сказал. Идеи Ленина живут и торжествуют. Мы будем изучать труды В. И. Л. Пока не обалдеем. А потом снова начнем изучать.

Доклад Михал Андреича продолжался уже второй час. Я смотрел на товарищей с нейтральным выражением лица, расположившихся в местах, удобных для охраны верного ленинца. Где у них оружие спрятано? Так сразу и не угадаешь. Хотя, вот здесь, оно родимое в кармане у него лежит. Поудобнее, чтобы сразу выхватить. Он заряжен, стоит на предохранителе. Девяти пуль хватит, чтобы убить девять Михаилов Андреевичей. Где же тебя отправлять в мир иной, товарищ Суслов? Прямо на трибуне? Эффектно, но чересчур скандально. После лекции? Уже лучше. В машине, которая тебя повезет в место отдыха, предназначенное таким высоким гостям. Пожалуй, сие будет оптимальным вариантом.

Контролировать движущуюся машину непростой вариант. Устав от нудной затянувшейся лекции, я не совсем внимательно следил за идущей по проспекту черной волгой. Красавица машина, отличная замена устаревшей победе. Суслов, удобно расположившись на заднем сидении, похоже задремал после утомительного дня. Мне вдруг стало его немного жалко. В быту хороший дядька. Скромный, любит жену и детей. Не пьет, не курит, прямо образец советского человека. Если б еще не пил кровушку людскую, да не стаканчиками, а канистрами, цены б тебе не было Михаил Андреевич.

Я приложил револьвер к виску задремавшего члена ЦК и нажал курок.

Револьвер перелетел гранитную набережную реки и ухнул в воду. Теперь его поищут и вряд ли найдут. Беднягу охранника возможно и не посадят.

Автомобиль остановился. Сейчас шофер подымет тревогу, слетится всё начальство. Скандал будет грандиознейший. Но это нас, пионеров совсем не касается. Мы зачем в Ленинград прибыли? Узнать, как там дела обстоят с нашим будущим жильем. Вот и пошли узнавать. Время дорого, обед в пионерлагере не за горами.

— Верочка. Смотрел я нашу квартиру. Скромненько, но со вкусом. Две комнатки по 28 метров каждая. Кухонка просторная, можно вечерком посидеть, чайку попить. Ванна, душ, все удобства, всё почти как у людей. И цена приемлемая. В конце июля переезжаем. Хватит тебе в твоей клетушке томиться. Для такой жемчужины должна быть подходящая оправа.

— Борька, ты с ума, с ума сошел!! У меня ж денег не хватит один день в такой квартире оплатить.

— А тебе не надо ничего оплачивать. Твое дело Вера Михайловна, готовить мне ужин, поить меня чаем. Можно кофе, но это с утра. Обедать будем ходить в ресторан, детей днем, я узнавал, в ресторан пускают. Ты будешь взрослой тётей, а я мааааленький мальчик.

— ААаа! Ты что кусаешься, маленький подлец?! Упырь, убийца, чудовище. Любимый мой, как же я влипла.

«30 июня 1960 года после тяжелой продолжительной болезни ушел из жизни верный ленинец, выдающийся деятель коммунистической партии, член политбюро ЦК КПСС товарищ Михаил Андреевич Суслов. Светлая память о товарище Суслове навсегда сохранится в наших сердцах.»

Мы смотрели телевизор, мы слушали, как наша старшуха объясняет нам, какой хороший человек был дяденька Суслов. Как он любил весь советский народ и нас детишек в частности. Чтобы он нас в частности любил, как скажем, товарищ Берия или герой тридцатых годов товарищ Енукидзе, такого я о Суслове не слышал, врать не стану. Нравственный был мужчина и предельно трезвый. Побольше бы таких мужей, поменьше членов ЦК.

Траур по Суслову в лагере не затягивали. Всё-таки не Сталин и даже не Никитка Хрущев. После тихого часа мы освободились и пошли в лес.

Разговор у пацанов шел не о товарище Суслове и не о горе, которое постигло каждого советского человека. Обсуждали, почему рыба в последнее время стала плохо ловиться.

— Словно её кто пугает.

— Да, пугает, а может и жрет.

Слушали, постановили, того гада, что нашу рыбу пугает, поймать, морду набить и велеть, чтобы впредь не делал.

— Только как его поймаешь, вздыхал Димон. Маскируется собака.

Новичок Горчица, еще не получивший права полноправного члена банды, высказался осторожно, что может и не человек, может опять щука или еще кто.

— Щуке морду не набьешь, справедливо рассуждал Вован. А если и еще кто, то кто же?

Мы так и не пришли к общему знаменателю. Поужинали чем бог послал из моих запасов. Бог мне сегодня послал паштет страсбургский, сельдь по-датски, маслины греческие и прочие вкусности. Не всё было оценено должным образом строгими ценителями из пионерлагеря. Маслины так и вообще подверглись всеобщему поруганию. Горькие соленые, тьфу на них. Сказал выдающийся российский гурман и гурмэ мсье Vovannn. В целом с хлебом съели и маслины.

— Ты Боря в следующий раз чего получше воруй, посоветовал мне Димон.

Галька в дискуссии придерживалась нейтралитета. Лисичке опять досталась самая вкусная часть копченой курочки, и она была довольна.

— Везет девкам, вечно им самый вкусный кусок, грустил Димон.

— А ты отрасти грудя и еще чего там сделай. И ступай в девчачью палату. Там девок недобор.

Очередную драку между лучшими футболистами нашей команды разнимали мы уже втроем. Мне с Галей помогал Горчица.

«А вечер опять хороший такой. Что песен не петь нам нельзя.»

Хорошо поют девчонки, в воздухе еще не отошедшей белой ночи далеко разносятся их голоса. Даже старшуха заслушалась и не командует играть отбой. Можно и попеть еще несколько минут. Композитор Соловьев Седой в свободное от рытья траншей и гашения зажигательных бомб время сочинил у нас в Ленинграде такую замечательную песню. Может всем композиторах стоит немного порыть траншеи и поносить бревна? Какие бы песни запел народ! Впрочем, я подпеваю и вовсе не ехидствую.

— Боренька, сегодня траур, а я такая счастливая. Я с тобой каждый вечер счастливая. Прости, что я за квартиру ругалась. Боюсь я Боря! Вдруг тебя поймают и посадят. А я виновата буду, что тебя не отговорила, не уберегла тебя, мальчик мой… Ну что ты говоришь, что не поймают. Всех же ловят.

И милая советская девочка продолжала спасать меня от участи, которая хуже смерти. Советские тюрьмы это пожалуй то самое. Но мне они не грозят. Хотя, интересно было б заглянуть туда на экскурсию, поглядеть быт и нравы.

Утро первого июля, второй месяц моей жизни в чужом мире. Я вроде пообвыкся, приспособился. Пионерский галстук мне не жмет, воздух шестидесятого года двадцатого столетия чище и свежее, чем воздух проклятого двадцать первого века. Арабы сидят себе в своих песках и только начинают пакостить белым людям. Всё еще впереди.

— Ребята! На этой неделе к нам приедут наши друзья из соседнего пионерлагеря. У нас будут совместный концерт, дружеские соревнования по футболу и другим видам спорта. Давайте примем наших гостей весело и гостеприимно!

— Сожрут наши компоты, сволочи. Истопчут наши дорожки, потом подметай. Набьем им морды в футбол, шеф?

— Я только за, друзья. Но пусть у них тоже девчонки в составе будут.

— Будут Красотка, всё у них будет. Синяки будут неделю лечить. Правильно я говорю?

— Добрая ты, Галочка. Месяц они будут лечиться.

Футбол у нас точно хороший получится.

Первый день июля обошелся без гроз. Аппетит у меня по-прежнему выше нормы. И по-прежнему я граблю финские магазины, съел уже стаю финских куриц, исжевал не одну пачку жвачки и выпил десятки бутылок кола колы. Лично мне нравится.

Загрузка...