Почтальон, шире шаг!

Беспокойное утро

Маринка проснулась, но еще несколько минут лежала тихо-тихо, не шелохнувшись: старалась вспомнить что-то важное. Всю ночь помнила, а открыла глаза — выскочило из головы. Вот ведь! Разве что снова уснуть? Неохота. Есть, вспомнила! Сегодня они едут в деревню! К дедушке! И даже не едут, а летят. На самолете. Папка вчера билеты принес… Ну, как можно было об этом забыть?!

Маринка сбросила одеяло, села на кровати и счастливо улыбнулась. Все еще спали. Тихонько, чтобы никого не разбудить, она подбежала к окну. На траве, на листьях кленов, на кустах сверкали, переливаясь под солнечными лучами, капельки воды. Асфальтовая дорожка, обсаженная кустами сирени и акации, которая вела к соседнему трехэтажному дому, была мокрой и тускловато-серой. Ночью шел дождь.

Не обув сандалии, хотя мама не раз бранила ее за это, Маринка застлала свою кровать, почистила зубы, умылась и заплела две коротенькие белесые косички. В доме было тихо. Даже Саша спал. Чудак, так ведь можно проспать все на свете. И опоздать на самолет!

Маринка глянула на будильник. Золотистая стрелка стояла на цифре семь. Большая черная стрелка уже минула семерку, а маленькая только приближалась к ней. Маринка знала: когда и маленькая дойдет до семи, а большая — до двенадцати, будильник весело затрезвонит. Она еще раз посмотрела на Сашу, и ей захотелось пощекотать его розовую пятку, торчавшую из-под одеяла. Но она передумала. Вместо этого Маринка осторожно придвинула стул к комоду, взобралась и сняла фарфоровую лодочку. В лодочке обычно лежали мамины бусы, брошки, красивые пуговицы, а вчера — Маринка очень хорошо это приметила — мать положила туда билеты на самолет.

Билеты были на месте. Две синеватые бумажки с нарисованными вверху распростертыми крылышками. Один билет был немножко больше — для мамы. А вот этот — ее. Саше билета не надо, он еще маленький. Долетит «зайцем». Папа остается дома, у него работа. В деревню он приедет через неделю — забрать Марину.

Потому что ей скоро в школу.

Вволю налюбовавшись билетами, Маринка приподнялась на носки, чтобы поставить лодочку на место, и в это мгновение…

— Др-р-р-р-р! — пронзительно зазвенел будильник.

От неожиданности Маринка вздрогнула, лодочка выскользнула у нее из рук, ударилась об угол маминого столика и разлетелась на мелкие кусочки.

Конечно же, все немедленно проснулись.

— Ах, — воскликнула мама, — что ты наделала! Бабушкин подарок… Зачем ты туда полезла, гадкая девчонка?!

Но Маринка не слышала ни трезвона будильника, ни огорченного маминого голоса. Захныкал Саша, но она и его не слышала. Оглохшая, онемевшая, она стояла на стуле и даже не плакала. Ясное утро вдруг стало серым и пасмурным, словно солнце нарочно спряталось за тучу, чтобы не видеть Маринкиной беды.

Все рухнуло, разлетелось вдребезги вместе с красивой фарфоровой лодочкой. Теперь Маринка точно знала, что ее никуда не возьмут, что она не увидит бабушку и дедушку и не полетит на самолете. Саша полетит, а она останется дома.

От горя Маринка, наверно, упала бы со стула, если бы папа не подхватил ее на руки.

— Ну, ладно, ладно, чего уж там… — сказал он. — Не вечная же она была, та лодочка. Всему на свете приходит конец…

Словно разгадав Маринкины мысли, папа добавил:

— Может, еще вообще никто никуда не полетит. Вон какая туча наползает, вполнеба. Чего доброго и дождь пойдет.

Однако в аэропорт они все-таки поехали.

Папа опасался опоздать на работу и то и дело поглядывал на часы. Когда сели в троллейбус, он сказал:

— До аэропорта тридцать минут езды. Сейчас восемь. Пожалуй, успею, а?

— Успеешь, — согласилась мама.

А Маринка думала о разбитой лодочке. Мама не разговаривала с нею все утро. Даже за завтраком слова не сказала, хотя видела, что Маринка ест яичницу без хлеба. И Маринка не знала, возьмет ее мама с собой или нет. Вот приедут они сейчас в аэропорт, а мама и скажет папе: «Забирай свою дочку домой, я хоть спокойно отдохну без нее в деревне. Такую красивую лодочку разбила…»

Маринка украдкой поглядывала на маму, а сама думала:

«Пусть бы уж лучше сегодня самолет не полетел. До вечера мы помиримся, а завтра…»

К счастью, все обошлось. Троллейбус остановился. Папа донес чемодан до аэропорта, поцеловал маму, Сашу, потом прижал к себе Маринку, шепнул ей на ухо: «Ну, дочка, держись!» — и тут же заспешил назад, к остановке. Через несколько минут он уехал.

И только тут Маринка повеселела. Значит, и она летит. Теперь уж никто не отправит ее домой.

В аэропорту

Они долго ждали посадки в большом и светлом зале. В зале стояли невысокие круглые столики и широченные кожаные кресла. Кресла были низкие и очень удобные: можно сидеть вдвоем. Маринка с Сашей сначала посидели и покачались на мягких пружинах в одном кресле, затем — в другом. Они, пожалуй, перепробовали бы все кресла, сколько их было в этом зале, но мама не разрешила: усадила возле себя и больше ни на шаг не отпускала.

Людей в зале было мало, и все — взрослые. Ни одной девчонки, ни одного мальчишки…

У окна стояли два моряка в бескозырках с ленточками. Маринке очень хотелось прочитать, что у них на ленточках написано, но это ей никак не удавалось: моряки разговаривали, смеялись, крутили головами. Только одно слово и разобрала: «…океан». Ну, конечно же, где же им еще плавать, таким красивым и сильным, как не в океане!

Маринка посмотрела на Сашу, затем на себя и заскучала. Они оба тоже были в «матросках» — так мама называла их костюмчики. Только разве можно сравнить их с настоящими, морскими?! А у матросов еще и бескозырки…

Но долго скучать ей не пришлось. Моряки куда-то ушли, и в кресло у окна сели девушка в зеленом платье и высокий, ну, просто черный от загара, кучерявый парень. Они сидели и держались за руки, и Маринка подумала, что им, наверно, тоже, как ей и Саше, велели никуда не отлучаться, чтобы не потерялись.

За соседним столиком толстый дядя с длинными рыжими усами читал газету, далеко отставив ее от себя, — и как только буковки различал! Вдруг Маринка заметила, что дядя таинственно подмигивает ей и показывает глазами вниз, под свой стол. Маринка вытянула шею и увидела у дядиных ног кошелку, сплетенную из белых прутьев. В кошелке лежали то ли большие желтые яблоки, то ли маленькие тыквы.

«Хочешь?» — казалось, спрашивал дядя лукавым взглядом.

Ответить Маринка не успела. Где-то сбоку захрипело, защелкало, и громкий голос произнес:

— Граждане пассажиры! Объявляется посадка на самолет, следующий рейсом…

Каким рейсом следует самолет, Маринка не расслышала, потому что все засуетились, зашумели. Мама взяла чемодан, подтолкнула ее и Сашу вперед, и они вышли сквозь высокие двери на аэродром.

На просторном зеленом поле стояли самолеты. Огромные, с серебристыми крыльями и круглыми окошечками. Раньше Маринка видела самолеты только в небе и никогда не думала, что они такие длиннющие и высоченные. Даже если бы вон тот долговязый дяденька, который шагал впереди, посадил ее на плечи, она и тогда, пожалуй, не дотянулась бы до крыла. Чтобы забраться в самолет, нужно было подниматься по широкой лестнице, как на второй этаж в их доме.

— Мы на этом полетим? Или во-он на том? — затеребила Маринка маму.

Но мама ничего не ответила. Наверно, все еще сердилась за разбитую лодочку. А может, и сама не знала.

Женщина в синем костюме с красной повязкой на рукаве велела всем идти за нею. И все пошли: мама, Маринка, Саша, усатый дядя с кошелкой, в которой лежали то ли яблоки, то ли тыквы, девушка в зеленом платье. А загорелого кучерявого парня на летное поле не пустили. У него, наверно, не было билета. Он остался за оградой и все махал, махал им рукой. Завидовал, наверно. Маринке даже жалко его стало, и она помахала в ответ: мол, не огорчайся, улетишь следующим рейсом.

Они прошли мимо нескольких серебристых гигантов и остановились у зеленого, похожего на стрекозу, самолетика. Он был куда меньше и совсем не такой красивый, как те, у которых до крыла не дотянуться. Да и крылья у него были не такие, а двойные: одно сверху, другое снизу, а лестничка, по которой поднимались пассажиры, совсем невысокая. Маринка видела такую у их соседа доктора. Он подставлял ее, когда снимал со стеллажей, из-под самого потолка, книги.

Очутившись в самолете, Маринка сразу же припала к круглому окошечку. Но сквозь толстое стекло ничего, кроме краешка зеленого поля, не было видно.

Саша дернул ее за рукав: «Дай и мне посмотреть!» Маринка подвинулась: «Пожалуйста, не жалко, смотри, сколько влезет!»

Один летчик уже сидел на своем месте — в приоткрытую дверь Маринка видела его широкую спину, обтянутую синим кителем. Второй тем временем втащил в самолет лестничку и запер дверь. Но этого ему, наверно, показалось мало, и он подпер ее лестничкой. Видно, чтобы какой-нибудь чудак не вздумал открыть во время полета.

Пригнувшись, летчик прошел в кабину. В то же мгновение самолет загудел, задрожал и рывком тронулся с места. Маринка оттерла Сашу от окна: хватит, насмотрелся, надо совесть иметь.

Она-то понимала, что сейчас начнется самое интересное.

Как Саша потерялся

Сначала самолет катил по полю, словно грузовик по разбитой проселочной дороге, и всех подбрасывало и трясло, как в кузове грузовика. Того самого, на котором Маринка с папой в минувшее воскресенье ездили в грибы. Ох и здорово же их тогда натрясло, целый день бока болели. Но не успела Маринка об этом подумать, как самолет вырулил на широкую гладкую дорожку, и тряска прекратилась. На минуточку самолет приостановился, словно раздумывая, лететь или не лететь, потом решил: лететь! Еще громче, будто осерчав на кого-то, взревел и, набирая скорость, побежал по дорожке.

Промелькнули и остались где-то позади здание аэропорта со стеклянной башенкой наверху, серебристые самолеты-великаны, желтая машина с огромной бочкой-цистерной… Зеленое поле за окном качнулось, провалилось куда-то вниз, Маринка увидела дома, которых раньше не было видно, дорогу, цепочки лип вдоль нее и поняла, что они уже в воздухе.

— Мама! Саша! Летим! — радостно закричала она.

Мама улыбнулась — впервые за все утро — и что-то ответила, но Маринка не расслышала, что. Очень уж громко гудел мотор самолета. Саша забрался на скамейку с ногами и тоже что-то кричал, показывая рукой в окно.

И тут Маринка почувствовала, что оглохла. Уши заложило, словно их ватой позатыкали. Она прижала к ушам ладони и закрутила головой. Мама засмеялась и дала ей и Саше по конфете. Маринка пососала конфету, и — случилось чудо — в ушах что-то щелкнуло, она снова стала слышать. Замечательное лекарство — конфеты!..

Когда Маринка опять посмотрела в окно, самолет уже летел высоко-высоко. Где-то слева проплывали серые облака. А земля лежала далеко внизу, и все на ней казалось маленьким, невзаправдашним, словно нарисованным. Во-он по дороге медленно ползет коробочка. Это автобус. Навстречу ему катит подвода. Все кукольное: лошадь, телега, люди… Попробуй различи, дети это или взрослые…

А это что? Еще одна дорога? Но почему она такая извилистая? Так и вьются петли, так и вьются, поблескивают под солнцем…

— Мама, что это? — не выдержала, спросила Маринка, наклонившись к маме.

— Где? — не поняла мама.

— Да вон там, внизу. Видишь?

— Это река, — ответила мама. — А сейчас над железной дорогой полетим. Видишь, какая она ровная. Словно две нитки натянули туго-туго. А вон мост…

До чего же далеко все видно с самолета!

Исчезла железная дорога, растаяла. И речки не стало. Во все стороны внизу раскинулся лес. Маринка не раз бывала с папой в лесу. В грибы ездили, в ягоды. Там такие чащобы — не продраться. Бывало, вся исцарапаешься, а то и платье о сук порвешь, пока доберешься до крепенького черноголового боровичка. А сверху лес совсем не такой. Даже цвет иной: темно-зеленый, почти синий. Деревья кучерявые, и каждое как будто отдельно от других растет. Была бы охота, кажется, пересчитать можно. Только слишком уж их много. А между деревьями поляны, полянки. Плывут, проплывают. На одной стадо коров пасется. И костер горит: сизый дым стелется по земле. А пастуха не видно. Где он, тот пастух, может, за боровиками охотится?

Маринка оглянулась, чтобы позвать Сашу и вместе поискать на полянке пастуха, пока она еще не исчезла, эта полянка, но Саши рядом не было.

Саша исчез.

Сначала Маринка подумала, что Саша чего-то испугался и спрятался. Но где? Спрятаться в самолете было не так-то просто: все на виду. На всякий случай Маринка заглянула под скамейки, на которых вдоль прохода сидели пассажиры, затем прошла в хвост самолета, где стояли чемоданы, сумки, кошелки.

Саши нигде не было.

«А вдруг, — похолодев, подумала Маринка, — он забыл, что летит в самолете, открыл дверь и вывалился? И никто даже не услышал…»

Маринке стало так жалко брата, что она чуть не заревела. Но нет, дверь была заперта на засов с цепочкой и прижата лесенкой. Открыть ее Саша никак не смог бы.

Маринка подбежала к маме, дернула ее за руку и изо всех сил закричала:

— Саша! Где Саша?!

Мама оторвалась от окна, глянула в одну, в другую сторону…

И правда, где Саша?

Рыжеусый дядя, который даже в самолете не расставался со своей кошелкой и держал ее на коленях, что-то сказал маме. Но в гуле мотора ничего нельзя было разобрать. Тогда он показал рукой на кабину летчиков.

Конечно же, Маринка бросилась туда первой.

Двери в кабину были застеклены. За ними на небольшом возвышении виднелись два кресла. В креслах, глядя прямо перед собой, сидели летчики. Со своего места Маринка могла разглядеть только их спины и головы. Оба летчика были в наушниках, а тот, который сидел слева, обеими руками держал руль. Руль был, как в машине-такси, блестящий, белый, только не круглый, как баранка, а полукруглый, словно кто-то разломал баранку пополам. На стенах кабины виднелись какие-то металлические коробки и коробочки, разноцветные провода. Всюду торчали ручки, рычажки, светились разноцветные глазки приборов, вздрагивали стрелки…

Но Саши не было и здесь.

Вдруг летчик, который сидел справа, зашевелился, повернулся к каким-то рычажкам, и из-под руки у него выскользнула загорелая ножка в белом носке и синей сандалии.

— Здесь он! — закричала Маринка и потянула маму за платье. — Видишь, мамочка, здесь!..

Но мама увидела Сашу еще раньше, едва только подошла к кабине, и теперь спокойно глядела через головы летчиков вперед, туда, где за грядой серых облаков широким полукругом открывалось ясное, синее небо.

Встреча

Когда они все вместе вернулись на свои места и Маринка снова выглянула в окно, то ни дыма от костра, ни стада коров на полянке уже не было. Да и лес кончился. Теперь под самолетом проплывали зеленые луга и широкие, неровные квадраты полей — то желтые, то темно-серые, то совсем черные. В одном месте, там, где оканчивалось желтое и начиналось черное, ползла какая-то, похожая на большого жука, машина. Мама сказала, что это трактор пашет.

Маринка принялась расспрашивать Сашу, что он видел в кабине летчиков, но тот лишь крутил головой и горделиво усмехался.

«Эх, если бы я сама там побывала! — с досадой подумала Маринка. — Уж я бы все-все разузнала, все-все рассмотрела! И для чего какие приборы, и что делают, чтобы самолет взлетал выше, и как летчики разговаривают между собой в таком грохоте… А Сашка что… ничего он там не увидел!»

Теперь они летели над каким-то городком или поселком, как раз над улицей, вдоль которой стояли красивые, словно сложенные из кубиков, белые домики и зеленели сады. Вдруг все за окном наклонилось набок, опрокинулось, словно самолет потерял управление. Маринка даже отшатнулась и схватила маму за руку. У нее снова заложило уши, но в сумку за конфетой мама не полезла.

Самолет выровнялся, и навстречу ему стремительно полетела земля. Промелькнул край перелеска, какие-то кусты, грузовик и несколько телег, возле которых суетились люди. Самолет ударился о землю колесами, подпрыгнул, снова ударился, на этот раз мягче, прокатил по широкому лугу и остановился. В последний раз взревел мотор и выключился. И стало тихо. Так замечательно тихо, что Маринка засмеялась от радости.

Из самолета Маринка с мамой и Сашей вышли самыми последними.

— Вот и прилетели. Большое вам спасибо! — сказала мама летчику, который вынес их чемодан. — А почему же это нас никто не встречает?!

И тут Маринка увидела дедушку. Она сразу узнала его, хотя не видела с самой весны. Как и тогда, весной, когда дедушка с Васильком и дядей Петром приезжал в город, он был в сером суконном пиджаке и черной рубашке с вышитыми по вороту зелеными листочками. На голове — выгоревшая шапка с обвисшим козырьком, на ногах — сапоги с высокими голенищами.

Дедушка хлопал по плечу дядю с рыжими усами, прилетевшего вместе с ними, и, казалось, совсем не замечал ни дочь, ни внуков.

— Да повернись ты, покажись! — громко говорил он, вздернув седую, аккуратно подстриженную бороду. — Значит, у моря лечился, в санатории? От чего же тебя там лечили, мил-человек, ты ведь и без этих самых санаториев здоровый, как дуб!

— Ремантизм, брат, заедает, чтоб ему ни дна ни покрышки. Вот и послал колхоз в капремонт. А ты все в саду своем загораешь? Как там нынче урожай? Внукам зубы поточить хватит?

— Еще и останется. Подъедь со мной, полюбуешься. На деревьях за яблоками листьев не видать, такое дело…

Они разговаривали, а Маринке вдруг обидно стало. Как же так! Летели, спешили, торопились к деду, а он не обращает на них никакого внимания. Беседует с каким-то незнакомым дядькой, а к ним даже не подойдет…

Но тут усатый пассажир тронул деда за рукав:

— А не твои ли это, Микола, гости томятся? Смотри, брат, а то обидятся да назад улетят.

Дедушка повернулся, увидел Маринку, маму и Сашу и по спешно кинулся к ним. Расцеловал, щекоча мягкой седой бородой, засуетился:

— А доченька ты моя, а внучата вы мои дорогие… Да я ж вас и не приметил! Заговорился с человеком и своих, как тот говорил, не узнал. Вот ведь незадача… Ну, да пойдемте быстрей к телеге. Бабка, поди, где-то все глаза проглядела, дожидается…

Дедушка легко подхватил мамин чемодан, взял Сашу за руку и пошел к телеге, которая стояла под старой березой.

— Это ж вы припоздали немножко, — на ходу говорил он. — Я вас здесь с половины десятого жду. Вижу, тучи в вашей стороне ходят, затягивают небо. Думал, может, сегодня самолет и не прилетит. А он, вишь, прилетел. У нас здесь с неделю дождя не было, а у вас? Оно б, как тот говорил, хороший дождь картошке не помешал бы…

Не дождавшись маминого ответа, дедушка повернулся к усатому дяде, который шел вместе с ними:

— Ну, а ты, Мартын, куда? Может, и правда, заглянешь к нам? Погостишь, яблочек наших отведаешь.

— Спасибо, Микола, как-нибудь в другой раз, — отказался усатый. — Вон машина из Раёвки, до самого дома довезет.

Он попрощался с дедушкой и мамой, потом вдруг спохватился, что-то вспомнив, поставил на землю свою кошелку, сплетенную из белых прутьев, наклонился над нею и снова, как в аэропорту, подмигнул Маринке:

— Хочешь?

На ладони у него лежало что-то круглое: то ли большое яблоко, то ли маленькая тыква. Маринка взяла и поблагодарила, — дома разберемся…

— Это ж я познакомился в санатории с одним человеком с Кубани, — сказал дядька Мартын. — Как говорится, коллеги, он тоже огородником работает. Ну, уговорил на обратном пути к нему завернуть. Вот где, брат, огороды так огороды! Бахчи, по-ихнему. И растут на них арбузы да вот эти дыни. Каких только там сортов нету, все и не упомнишь. Мне особенно этот полюбился, «колхозница» называется. Дыни, правда, небольшие, но уж сладкие — чистый мед. А пахнут… Вот попробуете сами.

— Не думаешь ли ты у себя их развести? — хитро прищурился дедушка. — Больно горячо расхваливаешь…

— А почему бы нет, — ответил дядя Мартын. — Арбузы у меня — сам видел какие. А «колхозница» — она у нас тоже должна расти. Разве ж мы не колхозники? — засмеялся усач. — Конечно, поначалу уход ей потребуется серьезный, что ни говори, гостья южная, однако… Однако, бывай, Микола, а то как бы машина без меня не укатила. Придется потом на своих двоих добираться.

Дядя Мартын еще раз пожал всем руки и зашагал к грузовику, который стоял на дороге у леса. А Маринка вместе с дедушкой, мамой и Сашей направились к телеге.

Путешествие на телеге

Темно-гнедая лошадка — дедушка называл ее Каштаном — трусила себе потихоньку, а дедушка ее и не подгонял, словно хотел дать своим дорогим гостям отдохнуть и оглядеться. Дорога сначала шла через лес, и Маринка все время пригибалась, опасаясь, что нависавшие над самой телегой еловые лапки и березовые ветки стянут с головы белый платочек, который мама повязала ей перед выходом из самолета. Но затем лес кончился, телега выкатила на полевую дорогу, по обеим сторонам которой розовел еще не сжатый гречишник, и Маринка с облегчением выпрямилась.

Она сидела рядом с мамой на ворохе мягкой золотистой соломы, застланной клетчатым рядном, и держалась за планку, потому что телегу то и дело подбрасывало на камнях да на выбоинах. Саша пристроился на передке возле дедушки, забрал у него кнут и, сияя от важности, покрикивал на лошадь: «Но-о, Каштан, но-о-о!» — однако Каштан не обращал на него никакого внимания. Дедушка раскурил маленькую трубку, похожую на голову смешного человечка с длинным носом и острой бородкой, и синеватый дымок из нее поплыл, смешиваясь с рыжей пылью, клубившейся за телегой.

А вокруг было такое раздолье, такой простор, что у Маринки дух захватывало, словно она снова взлетала на самолете. Легко и радостно стало ей, и она сама не заметила, как замурлыкала себе под нос песенку, которую ей не раз пела мама, когда Маринка была еще совсем маленькой:

На синем-синем небе ярко горело солнце. Над дорогой, перед лошадью, словно сопровождая ее, кружили стрекозы с прозрачными слюдяными крылышками. Зелеными пятнами темнели в розовато-коричневом гречишнике круглые островки кустов. Весело постукивали колеса телеги. Пахло медом, и от сладкого запаха этого кружилась голова.

Маринка глубоко, аж в груди кольнуло, вздохнула и откинулась на спину. Зажмурила глаза и словно поплыла, покачиваясь в лодке, по широкой, спокойной реке. И вдруг ей почудилось, что они едут совсем в другую сторону — не в деревню, где их ждет не дождется бабушка, а назад, на аэродром.

Она подняла голову. Нет. Далеко впереди, как и прежде, возвышаются зелеными горами деревья, справа сверкает на солнце крыша какого-то огромного здания. Маринка легла, зажмурилась — и телега снова покатила назад.

Она лежала и слушала, как дедушка разговаривает с мамой. Правда, говорил больше дедушка.

— Вот уж беспокойный человек этот Мартын, — попыхивал дедушка трубкой. — Обязательно надо ему что-нибудь такое придумать, чего еще ни у кого нету. Теперь, вишь, дыни привез… Ты, Валюша, его должна помнить. Это ж он, когда ты еще в школу ходила, приезжал в наш колхоз пчел покупать. Двенадцать ульев они взяли тогда. И картошку «темп» он первым в наших местах стал сажать. Отменная картошка, крупная, разваристая, а урожай — по ведру с куста. Он сначала у себя в огороде посадил — из какого-то картофляного научного института с десяток привез, а теперь у нас никакой другой и знать не хотят. И в колхозах, и на участках приусадебных только «темп» растет. А Мартын уже над новой колдует, «белорусская» называется. Вроде бы она получше «темпа» будет, в ней, ученые говорят, крахмала больше. Башковитый, скажу я тебе, мужик. Я его еще с войны знаю, партизанили вместе…

Под мерный перестук телеги и негромкий голос дедушки Маринка задремала. Что ни говори, а встала сегодня рано, раньше всех… Опять же дорога: троллейбус самолет… А волнений сколько! Разморило Маринку.

Каштан мягко прихлопывал копытами дорожный песок. Потом под ногами у него что-то забарабанило, и тут же словно гром из края в край прокатился.

Маринка быстренько вскочила и протерла кулаками глаза. Оказывается, они переехали мост через речку.

— Гуси! Гуси! — пронзительно закричал Саша, словно никогда раньше не видел гусей.

— Ой-ёй-ёй, а сколько же их! — подхватила Маринка.

Оба берега реки у дороги казались белыми от гусей. Словно снег выпал и замел все вокруг. Гуси щипали траву, неторопливо переваливаясь на коротких ножках. Целая стая бултыхалась в речке. И только один глупый гусак вдруг вытянул длинную шею, грозно зашипел и побежал за телегой.

— Чего это ты, чтоб ты здоров был! — сказал дедушка, взял у Саши кнут и покрутил им в воздухе.

Гусак понял, что шутки плохи, остановился, задрал голову и злобно загоготал. Потом повернулся и важно направился к реке, всем своим видом давая понять остальным гусям, что это именно он прогнал громыхающую телегу, что, если бы не его отвага, худо пришлось бы всему гусиному племени.

— Ну, — хитро прищурился дедушка, собрав у глаз веселые лучики-морщинки, — а сосчитала бы ты, сколько в нашем колхозе гусей?

— Может быть, сто? — неуверенно назвала Маринка самую первую цифру, которая пришла ей в голову.

— А вот и не угадала, — усмехнулся дедушка. — Не сто, а три раза по сто да еще тридцать. Целый, к примеру тебе сказать, гусиный батальон. А знаешь, кто им командует, тем батальоном? Наши ж хлопчики и девчатки. У нас в позапрошлом году всего с десяток гусей было, никто ими не занимался. И без того работы много, где ж ты рук свободных наберешься. А пионеры задумали птицеферму организовать. И что ты думаешь — организовали. Сами за гусями и ухаживают: кормят, на речку пригоняют. Кухню специальную построили и электричество туда провели…

Подробнее рассказать о птицеферме дедушке не удалось, потому что Каштан повернул направо, и телега вдруг оказалась в широком зеленом туннеле. С обеих сторон за низенькими заборчиками из штакетника высились стройные клены, кучерявые липы, развесистые каштаны, белоствольные, в черных пятнышках веснушек, березы. За ними, в глубине дворов, в густой зелени цветников и садов, приветливо поблескивали окнами дома под шиферными, железными, черепичными крышами. Дома были обшиты досками и покрашены голубой, желтой, салатовой краской — словно прошел по деревне веселый волшебник и разбросал осколки теплой семицветной радуги.

Бабушка Ганна

Бабушка встретила их у ворот. Пока она подхватывала сначала Сашу, потом Маринку на руки, целовала в обе щеки и ссаживала на землю, обоим казалось, что бабушка высокая и сильная. Как дед, как их мама. Но, очутившись на земле, Маринка увидела, что бабушка Ганна всего, может, на голову выше ее. Ей даже не поверилось, что это — мама их мамы.

А бабушка тем временем поторапливала деда:

— Подкинь коню сена, а лучше кликни мальчишек с улицы — пусть прокатятся до конюшни. Да пойдемте быстрей в хату.

Маринка еще никогда не была в деревне и немножко огорчилась, когда увидела, что внутри бабушкина хата почти ничем не отличается от их городской квартиры. Как и у них — две комнаты и кухня, как и у них — круглый стол, стулья, мягкий диван, красивые половички. Негромко поет радиоприемник, подмигивая зеленым кошачьим глазом. Под потолком — электрическая лампочка, только не с голубым абажуром, как у них, а с розовым. А она-то надеялась увидеть что-нибудь интересное…

Немножко утешила Маринку печь. Такой огромной, в полкухни, синевато-белой, словно снежный сугроб, печи в городе она ни у кого не видела, — хоть про печь сможет рассказать подружкам. И еще окна в бабушкиной хате были немножко поменьше, но какой интерес об этом рассказывать…

— К столу, к столу, гостейки мои дорогие, — приговаривала тем временем бабушка, вытирая передником и без того чистый, выскобленный до желтизны стол. — Проголодались небось после такой-то дороги. Ну, ничего, сейчас я вас накормлю…

— Какая ж это дорога, мамочка, — сказала Маринкина мама. — Тридцать минут всего летели, было когда проголодаться…

— Не говори, доченька, сама знаю. Как-то вместе с Миколой ездила в город — двое суток на паре коней добирались. Это ж нас за молотилкой для колхоза посылали, — говорила бабушка и все ставила, ставила на стол тарелки.

— Э-э, старая, о чем вспомнила! — засмеялся дедушка. — Когда это было — лет сорок с гаком минуло. А они ж — самолетом. Р-раз — и тут.

— Знаю, все знаю, — отмахнулась бабушка. — А все равно больше ста верст, хоть бы себе и самолетом.

— Может, хоть Петра с Зосей обождем, — сказала мама. — Скоро ведь на обед придут, куда спешить. И Василька нету.

— А чего их ждать, — не хотела и слушать бабушка. — Петрок в конюшне, Зося где-то в поле. А Василька дома на привязи не удержишь. Прилетел, схватил горбушку и опять куда-то умчался. Соберутся — еще раз за стол сядем, а вы тем временем угощайтесь…

Чего-чего только не поставила бабушка на стол! У Маринки аж глаза разбежались. Верещака с пухлыми белыми оладьями, колбаса, яичница-глазунья, творог со сметаной, янтарный мед… И все вкусное-вкусное, все так и тает во рту. Вроде и есть не хотелось, а тут откуда только аппетит взялся…

Бабушка Ганна сидела между Маринкой и Сашей, подкладывала им в тарелки и все приговаривала:

— Ешьте, соколики мои, ешьте, мои родненькие. Ишь, какие вы худущие… Ну, ничего, вы у меня на парном молочке быстро поправитесь.

А мама смеялась: вовсе не были Маринка и Саша худущими, скорее наоборот. У Сашки вон какие щеки, как футбольные мячи. Но бабушка ее и слушать не хотела. Сама она даже оладушки не съела, все глядела на внучат добрыми, ласковыми глазами, поглаживая то одного, то другого по голове жесткой сухонькой рукой.

Когда все уже пообедали, дедушка повернулся к Маринке.

— Ну, а теперь, может, ты нас угостишь, а?

Маринка сразу догадалась, на что намекает дедушка. Ей и самой всю дорогу не давал покоя подарок дяди Мартына. Маринка взяла дыню с подоконника и торжественно подала дедушке. Он разрезал ее на широкие дольки, желтые, как солнце.

— Только зернышки не выбрасывайте, отдадите мне. Попробую посадить следующей весной, может, и у меня из них что-нибудь вырастет.

Дыня была душистая, сладкая, ну, просто замечательная. Одно плохо — маленькая. Ведь нужно было оставить попробовать и дяде Петру, и тете Зосе, и, конечно же, Васильку, так что особо не разгонишься. Маринка складывала желтоватые и продолговатые, как огуречные, только немножко крупнее, зернышки на бумажку, а сама все поглядывала на деда. Ее еще с обеда так и подмывало разузнать: только пионеры ухаживают за гусями или, может, им помогают и ребята поменьше, например, такие, как она.

Когда дед вылез из-за стола и, пересев на диван, принялся набивать табаком свою трубку-человечка, Маринка тоже перебралась к нему.

— Дед, а дед, — сказала она, — а что у вас еще пионеры делают?

— Ну, об этом тебе лучше Василек расскажет, — запыхтел трубкой дед. — Он вместе с ними всюду бегает: и в поле, и в лес, и на огород. И у меня в саду они — первые помощники. Вот недавно, скажем…

Дедушка, наверно, рассказал бы Маринке что-нибудь интересное, да помешала бабка. Заметив, что дед закурил, она ястребом накинулась на него:

— Снова задымил, паровоз? Повел бы детей лучше в сад, яблочками да сливами угостил. Да сладеньких, сладких из кладовки возьми. А дыма у них и в городе хватает.

Дед-чудодей

Сад у дедушки был небольшой, но густой и очень красивый. Вперемежку, не обижая друг друга, там росли вишни и сливы, яблони и груши. С двух сторон сад был обсажен кустами крыжовника и черной смородины, только ягод на них, как Маринка ни приглядывалась, не увидела.

— Поздновато вы для ягод приехали, отошли уже ягоды, — сказал дедушка. — И вишен нету, разве что на макушках где-нибудь. Да только попробуй их достань… Нет такой лестницы, чтоб до них добраться. Пусть уж скворцы лакомятся.

— А почему яблони и груши снизу мелом побелены? — спросила Маринка. — Чтобы красиво было, правда, дедушка? А вишни не побелены. Почему?

Дедушка подошел к яблоне, со всех сторон подпертой жердями с рогульками. Если бы не эти подпорки, у яблони, наверно, все ветки под тяжестью яблок пообломались, столько их было.

— Нет, внучка, побелены яблони не для красоты, — ответил он. — Подойди-ка сюда. Видишь, какая шершавая, вся в трещинках, на дереве кора. А в щели и в щелочки всякие вредители сада прячутся: жучки, гусеницы, бабочки. Засядут себе там и портят яблоню. Думают, никто до них не доберется. А побелишь ствол — да не мелом, известью с железным купоросом, — тут им и конец. Не любит эта нечисть извести. А на вишнях кора гладкая, там спрятаться негде…

Саша нашел в траве яблоко и громко захрустел им. А Маринка не захотела искать. Облюбовала себе на дереве самое большое, самое красивое и сорвала. Надкусила и сморщилась. Яблоко было кислым-кислым, челюсти свело — не проглотить.

— Это поздние антоновки, — сказал дедушка. — Они еще не созрели, потому и невкусные. А вот привезу я вам их в город зимой — будете есть да похваливать. Во всем свете нет яблока вкуснее антоновки, когда оно выспеет, а потом еще в соломке полежит. Всем яблокам яблоко!

Дедушка повел Маринку и Сашу в самый конец сада, к развесистой яблоне, которая стояла в сторонке от других деревьев. Дальше, за нею, уже начинался огород. Там густым частоколом виднелись долговязые, со шляпками в тарелку величиной подсолнухи, покачивались на тонких ножках коробочки мака, давным-давно растерявшего свои нарядные лепестки, лопушилась сизая капуста, лезла из земли оранжевая морковь и густо-красная свекла, как ленивые коты, грели под солнцем бока толстые полосатые и желтые тыквы. От ярких и чистых красок у Маринки зарябило в глазах.

— А эта яблоня называется малиновкой, — сказал дедушка, останавливаясь под деревом. — Яблоки на ней малиновые, как утренняя зорька, потому она так и называется. А уж сладкие-сладкие, как сахар.

Маринка тут же принялась обследовать яблоню. Она то подходила к самому стволу, то отходила к грядкам с маком и, задрав голову, вглядывалась вверх. Но ни одного яблочка на яблоне не было и в помине. Правда, иногда ей казалось, что в редкой листве мелькает что-то круглое и красноватое, как яблоко, но, присмотревшись, она убеждалась, что это — обыкновенный побуревший листок. Следом за нею деловито топал Саша. Он тоже ничего не мог разглядеть и обиженно сопел.

— Где же яблоки? — наконец разочарованно сказала Маринка. — Вы ни одного не оставили…

— Как это не оставили?! — удивился дедушка. — А вон, а эвон… Да их же здесь еще тьма-тьмущая!

Маринка внимательно следила за дедушкиным пальцем, поднималась на носки, приседала, но все равно не могла рассмотреть на яблоне ни одного яблочка.

— Ладно, — усмехнулся дедушка, — так и быть, вот сейчас я потрясу, они и посыплются. Только успевайте подбирать.

Он поставил под яблоню скамеечку, которая валялась кверху ножками под вишней, кряхтя, взобрался на нее и ухватился за два толстых сука.

— Ну, смотрите! — скомандовал дедушка и затряс яблоню.

С дерева слетели и, планируя в воздухе, опустились на землю несколько буровато-коричневых листочков.

— Чего ж вы стоите, не собираете? — сердито крикнул дедушка. — Вон под сливку одно закатилось.

И хоть Маринка и Саша не видели и не слышали, чтобы с дерева падали яблоки, они наперегонки припустили к маленькой колючей сливке, которая росла на самой меже, и принялись разгребать вокруг нее высокие кустики травы.

В это время дедушка потряс яблоню еще раз, и — чудеса да и только! — золотистые, малиновые, как утренняя зорька, яблоки забарабанили по земле.

Маринка подняла голову, чтобы посмотреть, откуда они взялись, и в то же мгновение одно яблоко угодило ей в плечо, другое ударило по ноге.

— Ой! Ай! — закричала она и отбежала в сторонку.

Когда Марина вернулась к дереву, дедушка и Саша уже собирали яблоки в плетеную кошелку.

— А я что-то видел! А я что-то знаю! — похвастался Саша. — Дедушка ка-ак вывернет карман, а яблоки ка-ак посыплются…

— Дедушка, потряси еще! Ну, потряси! — начала упрашивать Маринка, сообразив, как подшутил над ними дед.

— Э-э, нет, — пригладил бороду дедушка. — Вот когда съедите эти, тогда можно будет еще разок потрясти.

В сад пришли мама с бабушкой. Они тоже заметили дедушкину проделку с яблоками.

— Ну, дед, — засмеялась бабушка Ганна, — да ты у нас настоящий чародей. Вон сколько яблок с пустой яблони натряс!

Полакомились сочными медовыми яблоками, принялись искать спелые сливы. Бабушка объяснила: спелые — когда темно-красные, почти синие. Попробовали — вкусно. А дед хитро прищурился и принес целую шапку желто-зеленых. Маринка на них даже глядеть не стала: кислятина, наверно, когда они еще посинеют…

Снова, видно, решил дедушка над внуками подшутить!

Но дедушка не шутил. Он уговорил Маринку и Сашу попробовать. Желтовато-зеленые сливы были тоже сладкими-сладкими, вкуснее синих. Оказывается, сорт такой есть: сливы с виду зеленые, а на самом деле давно поспели.

Жаль только, есть уже ну совсем не хотелось.

Сон и неожиданное пробуждение

Мама надула два шарика: Саше — красный, Маринке — голубой. Но поиграть с ними не удалось: Сашин шар налетел на колючку сливы и лопнул. Конечно же, Саша немедленно начал хныкать.

Тогда бабушка принесла из хаты два одеяла с подушками и постлала в тени под вишнями.

— Полежите, детки, отдохните, — позвала она Маринку и Сашу. — А я вам сказку расскажу.

Маринкин шар был целым, и ей вовсе не хотелось лежать и отдыхать: хоть и длинным был день, она нисколечко не устала. Но не послушать сказку… Она тут же привязала свой шар к ветке и улеглась возле Саши.

Сквозь узорчатую сетку из веток и листьев пробивались и прыгали по подушке, по цветастым одеялам, по траве круглые и неяркие солнечные зайчики. Где-то совсем рядом басовито загудел шмель: зззз!.. Дохнул ветерок, и где-то в конце сада с верхушки дерева сорвалось, прошелестело в густой листве и шлепнулось на землю яблоко. Опершись локтем на подушку, бабушка прислушалась к тишине и негромко начала сказку:

— Было это или не было — не знаю, только мне когда-то моя бабка рассказывала, а теперь я вам расскажу. Жил да был на свете ежик. Была у него в лесу хатка. Не большая, не маленькая — в самый раз для ежика и его семейства. Как-то под осень, в такой вот, как сегодня, теплый солнечный денек, собрался ежик сходить поглядеть на яблоньку, которая росла на лесной опушке: не поспели ли уже на ней яблочки. Давно известно, что ежики — великие охотники до яблок. Наколют на колючки на спине и несут в свои хатки-норки… Так вот, выбрался наш ежик в дорогу. Идет, идет, а навстречу ему — заяц. Косой тоже вышел погулять да заодно своей заячьей капустой в огороде полюбоваться…

Боясь шелохнуться, слушали Саша и Маринка сказку о том, как хитрый и умный ежик выиграл у глупого хвастливого зайца целый мешок яблок. Они наперегонки бегали, и длинноногому зайцу так и не удалось своего соседа-тихохода обогнать. Затем другая сказка началась: про сестрицу Аленушку и братца Иванушку…

Маринка слушала бабушкины сказки, слушала и — сама не заметила, как уснула.

Долго она спала, и приснился ей необыкновенный сон. Словно собрались в дедушкином саду и хвастунишка заяц, и хитрец ежик, и много всяких других зверей: лисички-сестрички, белочки-рыжухи, бобры-строители. И принялись они все вместе хоровод водить. Бегали, топали, песенки пели, а потом увидели на вишенке Маринкин шар, отвязали и давай в футбол играть.

Заяц и белочки лапками мяч перебрасывают, лисички-сестрички стараются на нос, как колобка, подхватить, а бобры-мастера — хвостами, хвостами… Только ежик-хитрец в сторонке стоит, приглядывается. Затем — пых, пых! — подкрался незаметно да как наподдаст своими колючками-иголками!

— Ба-бах! — выстрелил шар.

Тут все лесные жители, словно по команде, кинулись наутек. Будто их и не было.

Вскочила Маринка, в одну сторону глянула, в другую — никого. Только стоят под вишенкой Саша и какой-то босой конопатый мальчик, то ли знакомый, то ли незнакомый — спросонья и не разберешь, и держит этот мальчик в руках ниточку, а на ниточке болтается голубой лоскуток — все, что осталось от шара.

Маринка протерла кулаками глаза и наконец совсем проснулась. Теперь она узнала конопатого мальчишку. Это был ее двоюродный брат Василек, сын дяди Петра.

Маринке жалко было свой шар, но она сдержалась — не заплакала. Только носом шмыгнула.

— А где мама?

— Ушла с тетей Зосей, — ответил Саша. — И мы сейчас куда-то пойдем. Правда? — повернулся он к Васильку.

— Ага, — кивнул Василек и вдруг спросил у Маринки. — А ты что делать будешь? Под вишенкой загорать?

«Вот ты какой! — с обидой подумала Маринка. — Когда приезжал к нам в город, я не спрашивала, что ты будешь делать. Достала из шкафа все игрушки — играй. Самую красивую книжку свою с разноцветными картинками — сказку про конька-горбунка — не пожалела. Насовсем подарила, а в ней всего-навсего двух листов не хватало, как новая была…»

Но Маринка ничем не показала, что обиделась. И даже про книжку не напомнила.

Она сказала:

— Мы… мы играть будем.

— Хм! — хмыкнул Василек. — Игра-ать… Ну, а мне играть некогда. Вот сейчас в конюшню нужно бежать — коней пора поить да на луг гнать. Потом деду в саду помогать буду. В нашем колхозе, знаешь, какой сад…

— Возьми и нас с собой, — попросила Маринка.

— Это другой разговор, — важно проговорил Василек. — Ну что ж, тогда пошли-поехали.

И припустил к калитке.

Маринка едет на Портфеле

Когда они прибежали к конюшне, дядя Петро со своим помощником — молодым веселым парнем в солдатских штанах и красной футболке — как раз выгонял лошадей на водопой.

Широкие ворота были распахнуты настежь, и из темной глубины конюшни одна за другой выбегали лошади. Буланые и вороные, гнедые и золотисто-рыжие, в белых носочках и с белыми звездочками на лбу… Одна была пегой — рыжая, с большими белыми пятнами на боках. Лошади спешили к колодцу, у которого виднелись два наполненных водой корыта.

Маринка так засмотрелась на лошадей, что не заметила, куда девался Василек. Кажется, только что стоял рядом с нею и Сашей неподалеку от ворот, а уже нету.

Но через мгновение она увидела своего двоюродного брата. Василек чуть не галопом вылетел из конюшни на красивом вороном коне и круто осадил его. Маринку аж зависть взяла. Вот бы ей так прокатиться! Но об этом, конечно, и мечтать не стоило: она ж еще никогда не ездила верхом.

Тем временем лошади, напившись, неторопливо отходили от корыт и по узкой, с двух сторон огороженной жердями улочке сами выходили на дорогу, которая вела к лугу.

— Что, хочется проехаться? — спросил дядя Петро, заметив, с какой завистью и восхищением Маринка поглядывает на Василька. И тут же окликнул своего помощника в красной футболке: — Леня, посади ее на Портфеля.

Маринка с удивлением посмотрела на дядю Петра: шутите, да? О каком это вы портфеле говорите и кого собираетесь на него сажать? Уж не меня ли? У нас во дворе зимой ребята на портфелях с горок катаются, а теперь ведь лето…

И лишь когда Леня поймал за гриву и подвел к ней маленькую, пузатую, пепельно-серую лошаденку, она сообразила: это ж кличка! Лошадку называют Портфелем, а прокатиться на Портфеле предлагают ей.

Маринке стало и радостно, и страшно: а вдруг свалится?!

— Не бойся, не бойся, — сказал дядя Петро. — Портфель у нас мирный, покладистый, не кусается, не лягается… Самый конь для такой всадницы. А мы с Сашей вдвоем на Каштане поедем.

Вдвоем… Везет же некоторым… Вдвоем с дядей Петром Маринка и на слоне поехала бы — не побоялась, а вот одной…

Леня подхватил ее под мышки и легко посадил на коня, Маринка вся сжалась в комок и обеими руками вцепилась в жесткую гриву.

— Маринка на Портфеле! Маринка на Портфеле! — заорал Василек, гарцуя по двору на своем вороном.

Но дядя Петро не дал Васильку насмешничать над сестричкой.

— Ну-ка замолчи! — строго сказал он. — И не стыдно, а? Забыл, как сам на нем же ездить учился? Езжай вперед. А ты, Маринка, ровненько сиди да не тяни так за гриву. Лошадке ведь больно…

Портфель стоял спокойно, только время от времени потряхивал гривой. Наверно, ему и правда было больно. Маринка потихоньку осмелела и немножко разжала пальцы. Вот если бы еще бока у Портфеля были не такими круглыми и толстыми. А то сидишь, как на бочке, и не знаешь, в какую сторону скатишься. Да и высоко все-таки. Это только с земли Портфель кажется маленьким, а на самом деле — ого-го, как высоко!

Но самое страшное было впереди. Едва лишь Портфель сделал первый шаг, у Маринки все закачалось, поплыло перед глазами, и она, чтобы не свалиться, снова изо всех сил вцепилась в гриву.

— Ты под ноги коню не гляди, гляди вперед, на уши, — посоветовал Леня. — И не напрягайся так, свободно сиди, не свалишься.

Сам он сидел на лошади как-то смешно, как на скамейке, свесив обе ноги на одну сторону. И не держался. Если бы Маринка полетела со своего Портфеля, Леня, наверняка, успел бы ее подхватить.

Маринка послушалась, подняла голову, разжала кулаки. И вдруг почувствовала себя совсем свободно. Ее больше не подбрасывало на каждом шагу, не трясло. На какое-то мгновение ей даже показалось, будто это не Портфель, а она сама мягко ступает по дороге.

Маринка так осмелела, что даже повернула голову, чтобы посмотреть, как едут Саша с дядей Петром. И чуть не поплатилась за это. Портфель повернул вправо, следом за другими лошадьми, и Маринка едва на нем удержалась.

Вскоре Маринка успокоилась, но какая-то жилка, затрепетавшая в ней еще тогда, когда Леня подхватил ее на руки и посадил на лошадь, больше не унималась ни на минуту.

— Страшно? — спросил Леня. — Неужели страшнее, чем на самолете?

Маринка не ответила. А про себя подумала: «Нашел что сравнивать! В самолете я ведь была не одна, а с мамой, со всеми… Чего там бояться!»

Они выехали на луг. Лошади, которые бежали первыми, уже разбрелись по пастбищу. Леня соскочил со своего коня и направился к Маринке, чтобы ссадить ее. Но в это время Портфель пригнул к земле голову, и Маринка, неожиданно для себя, поехала, поехала по его широкой спине, по шее — и скатилась в густую мягкую траву. Не ударилась — засмеялась: наконец-то земля!

— Ну вот и молодчина, слезла, — похвалил ее дядя Петро. — Еще садиться сама научишься, хорошая получится из тебя наездница.

У криницы

— А ты смелый, вон как на коне гарцевал! — с уважением сказала Маринка Васильку, когда они направились луговой тропкой в колхозный сад.

Василек покраснел от удовольствия и начал отнекиваться:

— Я что… Какой я ездок… Вот Леня ездит — это да! Он даже стоя в седле умеет! Давай руку, я тебя переведу.

Они подошли к узенькой речушке, через которую вместо мостика были переброшены два круглых бревнышка.

— Нет, нет, я сама, — отказалась от помощи Маринка. — Ты лучше Сашу переведи.

Бревнышки были без коры, мокрые и скользкие. Идти по ним было неудобно: того и гляди потеряешь равновесие и бултыхнешься в воду. Маринка шла осторожно, широко раскинув руки и покачиваясь на каждом шагу. Перешла, оглянулась — Саша и Василек все еще топтались на том берегу. Василек хотел, чтобы Саша перешел по кладке сам, держась за его руку, но тот уже успел намочить сандалии и упирался — боялся ступить на бревнышки.

Тогда Василек быстренько подвернул штаны и, присев на корточки, подставил Саше спину.

— Садись на плечи, — приказал он. — Да держись покрепче. Тут мелко, не бойся. А мне что — я босой.

Он подхватил Сашу под коленки и решительно заплюхал по воде к другому берегу.

— Холодная вода? — спросила Маринка, когда Василек и Саша благополучно переправились.

— Еще бы! — ответил Василек. — Здесь же везде криницы.

— Какие криницы? Где? Покажи! — попросила Маринка. — Ну, пожалуйста…

— Как же показать, если к ним не подступишься. Грязно очень. — Василек посмотрел на свои облепленные грязью ноги. — Пойдемте лучше туда, где река начинается, вот там можно увидеть.

По тропке, которая вилась в густой траве меж кустов ольшаника, они дошли до старой, склонившейся к земле вербы. Дальше ни кустов, ни речки, ни даже никакого ручейка видно не было. Зеленел луг. За лугом начинался колхозный сад.

— А где криница? — спросила Маринка.

— Ты же возле нее стоишь. Неужели не видишь? — удивился Василек. — Глянь под вербу.

Под вербой чернела заполненная водою яма, со всех сторон обложенная камнями. Вода в яме словно кипела: пузырилась, вздрагивала, а в центре аж пучилась невысоким бурливым пригорочком.

Маринка наклонилась и опустила в воду руку. И тут же одернула ее: ледяная вода обожгла пальцы.

— Эх, жаль, не во что набрать, — сказал Василек. — Деду в сад занесли бы. Очень он воду из кринички любит. Говорит, целебная…

— Как в сказках: живая вода! — засмеялась Маринка.

— А что ты думаешь, и живая, — серьезно ответил Василек.

Саша бросил в воду сухую щепочку. Щепочка закружила по поверхности, описывая все большие и большие круги, затем стремительно пронеслась сквозь узкий проход между камнями и, покачиваясь, поплыла по ручейку к кустарнику. Ручеек, вытекавший из кринички, был куда меньшим, чем там, где лежали кладочки. Здесь через него можно было запросто перешагнуть.

Маринке хорошо было смотреть, как кипит, клокочет, вырываясь откуда-то из-под земли, прозрачная вода в криничке, как, словно живые, шевелятся на дне то ли какие-то корешки, то ли побуревшие стебельки травы, слушать, как без умолку звенит, лепечет ручей. Трудно сказать, сколько они простояли бы тут, не прогони их какая-то сердитая тетка, которая пришла с деревянным бочонком по воду.

— Ну-ка марш от кринички! — грозно закричала она. — Нашли место для забавок! Вот скажу матери…

Василек нахмурился и молча потянул Сашу и Маринку за собой.

В колхозном саду

Вот это был сад так сад! Ни конца ни краю. И все деревья — одно в одно. Все усыпаны яблоками, все обставлены подпорками. И, что больше всего поразило Маринку, росли деревья не так, как возле дедушкиной хаты: одно там, другое здесь, а ровненькими рядами. На какую ближнюю яблоню ни погляди, за нею развесистыми стожками стоят соседки. И вдоль, и поперек, и наискосок.

Как солдаты на параде.

— Почему это так? — спросила Маринка у Василька.

— Что почему? — не понял тот. — А-а, почему яблони так растут? Как посадили, так и растут. Побежали лучше к деду.

Дедушку они увидели возле небольшой, накрытой соломой сторожки, которая стояла посреди сада. Сторожка была похожа на крышу дедушкиного сарая. Словно крышу сняли со стен и поставили просто на землю.

Возле сторожки желтела горка яблок, валялось несколько пустых круглых кошелок. Здесь же лежала груда жердей. Привезли их, видно, совсем недавно — на некоторых еще зеленые листочки завянуть не успели.

— Помощники пришли! — обрадовался дедушка. — Очень хорошо, очень. Сейчас и работа для вас найдется. Поднесите-ка мне эти подпорки.

Он выбрал несколько жердочек полегче, одну дал Маринке, другую Саше.

А Василек схватил сразу две и потащил за дедом.

Дедушка шел от яблони к яблоне, иногда останавливался, поправлял подпорки, ставил новые. Возле одного дерева, на краю сада, он топтался особенно долго. Все вглядывался вверх, словно хотел что-то только одному ему известное разглядеть среди листьев.

Маринка тоже присмотрелась. Нет, ничего особенного. Яблоня как яблоня. Вот только яблок на ней почему-то почти совсем нету. Лишь кое-где белеют. И — как достать дедушке рукой, там, где ветки расходятся в стороны, — какая-то тряпочка завязана.

— А зачем тряпочка? — полюбопытствовала Маринка.

— Тряпочка? — переспросил дедушка. — А что делают, если человек, скажем, руку поранит?

— Ну, перевяжут, — неуверенно ответила Маринка. — Зеленкой помажут, а потом бинтом…

— Вот и мне пришлось дерево забинтовать.

— А кто его ранил? — засопел Саша. — Казаки-разбойники?

— Ветер ранил, — сказал дедушка. — С месяц назад такая буря налетела, просто страх. Самую большую ветку у этой яблони обломало. На одной, кажется, коре повисла. Ну, думаю, пропала, бедняга. Это ж не шутка — такая рана на дереве. Засохнуть может. А у меня эта яблонька — на весь сад одна, больше такого сорта нету. Однако ничего. Обмазал садовым варом, перевязку сделал, вроде, ожила. Правда, яблоки до времени оборвать пришлось, чтобы сил быстрей набиралась. А уж яблоки на ней… Даже с моей малиновкой не сравнить.

— Дедушка, можно? — перебил деда Василек. — Я не себе, я им. Хорошо?

Маринке на яблоки уже и глядеть не хотелось, не то что есть, но не станешь же об этом говорить, когда для тебя так стараются. Тихонько вздохнув, она промолчала.

— Ну что ж, гостям можно, — согласился дедушка. — Только лезть на дерево я тебе не дам. Сбегай к сторожке, там где-то моя палка-снималка лежит.

Василек — только пятки засверкали! — припустил к сторожке. Через минуту-другую он вернулся с длиннющим ореховым прутом. С тонкого конца прут был расколот крест-накрест, а в раскол вставлены палочки. Получилась растопырка: словно четыре пальца длинной и тонкой руки.

Дедушка взял прут, прицелился им и ловко подсек большое крутобокое яблоко. Оно, как в ловушке, застряло в пальцах-растопырках прута. Это яблоко досталось Маринке. А следующее, точно так же подсеченное палкой-снималкой, — Саше.

— Погоди! — воскликнул Василек, увидев, что Маринка собирается надкусить свое яблоко. Взял, постучал им по своему колену и поднес к Маринкиному уху. — Слышишь?

Василек потряс яблоко, и Маринка услышала, как внутри затарахтели косточки. Словно в погремушке.

Маринка смотрела на своего двоюродного брата, как на фокусника. Взяла яблоко, потрясла сама. Бренчит! Как живое! Чудеса, да и только!

— И мне! И мне сделай, чтоб бренчало! — заныл Саша.

— А тебе и делать не надо, — ответил Василек. — Оно у тебя такое спелое — потряси, и забренчит. Глянь на солнце — все косточки пересчитать можно.

Съесть такое удивительное яблоко — нет, на это Маринка просто никогда не решилась бы. Она спрятала его в карман. И Саше велела спрятать.

— Отвезем в город, ребятам покажем, — сказала она. — Вот удивятся.

— Чудачка, — засмеялся Василек. — В город мы с дедом вам других дадим.

Маринка, Саша и Василек еще долго бродили по саду, собирали яблоки-опадки в большие плетеные кошелки и носили к сторожке, издали любовались пчелиными ульями — маленькими желтыми домиками. Близко к ним подходить дедушка запретил — пчелы покусать могут.

И что бы ни делала Маринка, она все время ощущала, как оттопыривает ей карман дорогой подарок — живое яблоко-погремушка.

Как Саша снова потерялся

По дороге вдоль сада, поднимая клубы пыли, проносились грузовики, тракторы тащили за собой прицепы-тележки. В одну сторону машины шли чем-то доверху нагруженные, а в другую — порожние.

— Что это они все возят и возят? — не выдержала Маринка. — Пылищу подняли, все яблоки запылятся.

— Ничего, яблоки дождик вымоет, — ответил дедушка. — Сегодня кукурузу силосовать начали, теперь шоферам только успевай поворачиваться.

— Дедушка, можно, мы сбегаем посмотрим, — сказал Василек. — Они еще никогда не видели…

— Какое ж дело без вас обойдется, — засмеялся дедушка. — Ладно уж, бегите. Да яблок возле сторожки навыбирайте, добрых людей угостите.

Едва ребята выбежали из сада, как на дороге показался грузовик с прицепом. Василек «проголосовал» — поднял вверх обе руки с большими красными яблоками, — и шофер тут же затормозил.

— Ай да молодец, Василий Петрович, — сказал он, вкусно захрустев яблоком. — А то у нас сегодня такая запарка, воды попить некогда, честное слово.

— Подвезите нас на поле, — попросил Василек. — Они из города, — пояснил он, кивнув на Маринку и Сашу. — Никогда не видели, как комбайн работает.

— А ты видел? — насмешливо прищурился шофер. — У нас ведь раньше не было таких комбайнов, впервой получили. Куда же вас посадить? В кузов нельзя — еще вывалитесь, а в кабине тесновато…

— В тесноте, да не в обиде, — деловито сказал Василек. — Мы вам, дяденька Кастусь, мешать не будем, вот увидите.

Шофер хмыкнул, покрутил головой и пошире распахнул дверцу кабины.

— Так и быть, полезайте, что с вами, воробьями желторотыми, сделаешь. Только уговор: сидеть смирно и ничего не трогать.

В кабине и правда было тесновато. Маринка сидела рядом с шофером, Саша пристроился у нее на коленях, а Васильку достался самый краешек сиденья. Зато ему было лучше всех видно, что происходит и впереди, и по сторонам.

— Вон, вон моя мама на льнокомбайне работает! — закричал он, когда машина выскочила на пригорок. — И ваша мама там…

Маринка попыталась глянуть туда, куда показывал пальцем Василек, и нечаянно толкнула локтем шофера. Шофер, наверно, и не почувствовал этого, потому что все так же спокойно крутил одной рукой баранку, а в другой держал надкушенное яблоко. Но Маринка все равно испугалась, что он рассердится и высадит их из машины прямо посреди дороги. Она покрепче прижала к себе Сашу и только сказала:

— У вас тут везде комбайны, а я еще ни одного и не видела…

— Увидишь, — ответил Василек. — А комбайны у нас, и правда, везде. И хлеб убирают, и лен, и кукурузу, и картошку осенью копать будут. Только они все разные, непохожие, хоть называются одина…

Окончить Василек не успел. Шофер свернул с дороги на поле, машину затрясло, и мальчишка чуть не прикусил себе язык.

Вскоре грузовик остановился, и Маринка вслед за Васильком и Сашей вылезла из кабины.

И тут она наконец увидела комбайн.

По краю кукурузного поля двигались сразу три машины. Впереди полз гусеничный трактор, за ним — сам комбайн, а рядом с комбайном — грузовик. Точно такой же, как тот, на котором они приехали. Только без прицепа. От комбайна к грузовику тянулась огромная, как слоновый хобот, труба, из которой сыпались и сыпались в кузов мелко порезанные стебли и листья кукурузы, желтовато-белые початки.

Маринка долго шла следом за комбайном, глядя, как он прокладывает себе острыми ножами широкую дорогу в густых зарослях кукурузы, как сердито урчит, перемалывая, дробя толстые стебли и сочные листья. Комбайн был похож на могучего богатыря из бабушкиных сказок. Вот он ворвался в стан врагов и пошел их крушить. Струсили враги, отступают, а он знай идет себе вперед, только гром стоит…

Устав, Маринка подобрала кукурузный стебель с пушистой метелочкой, с длинными, как зеленые ленты, листьями. С одной стороны листья были гладкие, глянцевитые, а с другой — шершавые. Проведешь пальцами, будто иголки покалывают.

— Маринка! Маринка! — вдруг услышала она голос Василька. — А где же Саша?

Василек уже умудрился прокатиться рядом с комбайнером на комбайне, а теперь, увидев, что дядя Кастусь загружает прицеп, решил с ним же вернуться в деревню.

Маринка глянула в одну, в другую сторону — нету Саши. Снова исчез. Вот противный мальчишка!

Грохотал трактор, комбайн все так же решительно врезался в кукурузные заросли, в небе ласково светило солнце, но Маринку уже ничто не радовало. Попробуй отыщи его, если кукуруза как лес. Заблудится, пропадет. И что скажет мама…

Подбежал Василек, и они вместе закричали изо всех сил:

— Са-ша! Са-ша! Ого-го-го! Где ты-ы-ы?!

— Да здесь я, здесь, — послышалось рядышком с ними. — Чего кричите?

Раздвигая руками кукурузные стебли, Саша выбрался к ним.

Маринка возмущенно всплеснула руками.

— Ты зачем спрятался? А если бы мы без тебя уехали, что б ты тут делал? Бессовестный человек ты, Сашка, вот что я тебе скажу.

— У нас на прошлой неделе теленок в кукурузе затерялся, — сказал Василек. — Целый день искали, еле нашли. Хорошо, что волк не задрал.

Услышав про волка, Саша растерянно шмыгнул носом, заморгал и опустил правую руку, которую до этого старательно прятал за спину.

Маринка стремглав налетела на брата и выхватила у него огрызок яблока.

— Ты… ты съел?! Дедушкино яблоко-погремушку съел?! Эх ты…

И столько презрения было в ее голосе, что Саша не выдержал. Словно догоняя друг друга, из его глаз полились, посыпались слезы.

— Я хотел посмотреть, что там в середке, — запинаясь, пробормотал он. — А там ничего нету-у… Одни только зернышки.

И заревел на все поле.

Помощники

Кто знает, чем окончилась бы эта история, будь у Маринки побольше времени. Вполне возможно, что она, несмотря на Сашины слезы, стукнула бы его разок-другой по шее, чтоб не был таким любопытным, — очень уж хотелось ей привезти в город парочку «живых» яблок, похвастаться во дворе перед подружками. Но времени не было: громко засигналив, возле них притормозил грузовик дяди Кастуся. И в кузове, и в прицепе горами высилась искрошенная комбайном кукуруза.

Но как же они поедут назад, домой?

В кабине, рядом с шофером, сидел широкоплечий мужчина в плаще и фуражке с лаковым козырьком.

— Наш бригадир, — шепнул Маринке Василек. — Ты не бойся, дядя Гриша добрый…

Ничего себе «добрый»… Занял их места, а им что же — пешком топать?!

Бригадир вылез из кабины и взял Сашу на руки.

— Чего, моряк, слезы льешь? — сказал он. — Большуны обидели? Ну, ничего. Полезай в кабину на мое место, а я сейчас с ними побеседую…

Бригадир хоть и выглядел сердитым, а Маринке понравился. Папа дома тоже иногда вроде сердится, говорит грозно, а глаза смеются. Так же весело смеялись глаза и у дяди Гриши.

И Маринка смело спросила:

— А мы где поедем?

— Вы? — удивился бригадир. — А кто вам сказал, что вы поедете?

— Дядя Кастусь сказал, — подал голос Василек. — Он нас сюда привез.

— Ну, если сам дядя Кастусь сказал, то забирайтесь наверх, в кузов. Или трусите?

— Нет! Нет! — дружно закричали Маринка и Василек.

Бригадир по очереди поднял их и посадил через высокий борт машины на мягкую прохладную гору мелко изрубленной кукурузы.

— Ложитесь на животы, я между вами пристроюсь, а то еще спикируете на ухабе, — сказал дядя Гриша и тоже забрался в кузов.

Эх, и помчались же они, выехав на дорогу, эх, и полетели! Маринке показалось — быстрее, чем на самолете. Только ветер в ушах свистел. Покрасневшее солнце над дальним лесом гналось, гналось за ними, да так и не догнало. Запыхалось, наверно, бедное, уморилось и, когда машина свернула на другую дорогу, совсем отстало.

Дядя Гриша прикрыл Маринку и Василька полами своего плаща и сказал:

— Ну, чего приумолкли? Рассказывайте, где были, что видели.

Но разве сразу все так и расскажешь…

— Мы в саду были и у криницы. Там, где речка начинается, — вспоминала Маринка. — Там вода из-под земли бьет…

— То место у нас Семь Криниц называется, — сказал дядя Гриша. — Но это только так говорится — Семь Криниц. Их там не семь, а может, семьдесят семь. Никто не считал. Правда, остальные поменьше, но и в них вода чистая да холодная. Словно огнем жжет. Ну, а в орехи еще не ходили? Нет? Чего ж ты, Василь, не сводишь? Уже спелых много.

Бригадир засунул руку в карман плаща и достал две зеленые шишечки. Одну дал Маринке, другую — Васильку.

Из шишечек во все стороны выглядывали головки орехов. Из Маринкиной целых шесть штук, а из Васильковой — пять. Маринка нажала пальцем, и один орех вылетел, вылущился из шишечки. А там, где он только что был, осталась гладенькая круглая ямочка, как раз кончик пальца поместится.

Маринка вылущивала, вылущивала орехи. А последний вдруг заупрямился. Он был самым маленьким и никак не хотел покидать свое гнездышко.

— Не старайся понапрасну, — сказал дядя Гриша. — Если орех сам не вылущивается, значит, он или пустой, или зеленый.

Маринка раскусила орех, а он — и не пустой, и не зеленый. Трухлявый, черный. И горький-горький, как полынь-трава.

Тут машина вдруг остановилась. Все. Приехали.

Маринка приподнялась в кузове. Грузовик стоял на пригорке возле какой-то странной, длинной-длинной ямы. Над ямой виднелась крыша, укрепленная на столбах, но стен не было. А в глубине, куда уже сбрасывали с их прицепа кукурузу, важно разъезжали верхом на лошадях двое мальчуганов, ну, может, чуть постарше Василька. Там же с веселым криком и смехом бегали, кувыркались через голову, прыгали еще десятка два мальчиков и девочек.

— Что они там делают? — удивилась Маринка.

— Кукурузу силосуют, — ссаживая ее с машины, сказал дядя Гриша. — Разравнивают, утаптывают. Вроде, понимаешь, забава, а на самом деле — работа.

Едва очутившись на земле, Василек тут же оказался в силосной яме и присоединился к веселой суете. Маринка с завистью покосилась на него и спросила:

— А зачем ее силосуют?

— Как это зачем? Чтобы было чем коров зимой кормить, — ответил дядя Гриша. — Ты небось зимой соленые огурцы и квашеную капусту любишь? То-то же. А для скота силос заготавливают. Прыгай и ты туда, помогай. Да гляди ж от лошадей держись подальше, договорились?

Все только начинается

Поздно вечером Маринка вместе с Сашей и Васильком лежала в сарае на мягком душистом сене. Мальчики как добрались до подушек, так сразу и уснули, а у Маринки всё глаза закрываться не хотели.

Высоко вверху, сквозь дырочку в крыше, остро поблескивала звездочка, одна-одинешенька. Прищурившись, Маринка глядела на далекую звездочку и вспоминала все, что ей довелось увидеть и пережить за этот, такой бесконечно длинный и удивительно богатый событиями и встречами день. Как она только сегодня не путешествовала! Летела на самолете, ехала на телеге, потом верхом на Портфеле, в кабине и в кузове грузовика… Вспомнились, словно что-то далекое-далекое, разбитая фарфоровая лодочка, здание аэропорта со стеклянной башенкой над крышей, веселые моряки в бескозырках с ленточками, усатый дядька Мартын с медовыми дынями, дедушка с неразлучной трубкой, похожей на смешного человечка, прозрачная криничка под старой дуплистой вербой… Завтра утречком они вместе с Васильком отправятся в орехи, снова погонят на луг лошадей, и, может, ей еще разок удастся прокатиться на Портфеле, помогут дедушке собирать яблоки в колхозном саду, а потом заглянут на птицеферму. Очень хочется Маринке покормить белоснежных гусей, вот только гусака боязно. Ну да ничего, Василек его прогонит. Он смелый, Василек.

Ох, скорей бы наступило утро!

Сухая травинка защекотала у нее за ухом, и Маринка счастливо улыбнулась. Глаза у нее сами собой закрылись, и она почувствовала, что летит навстречу светлому и радостному завтрашнему дню.