Поэмы

Твой лес, о Виндзор, твой зеленый кров

И королей и муз принять готов;

Тебе мой стих. Лесных прошу я дев

Озвучивать ручьями мой напев.

О музы! Грэнвилл ждет, а где же дар?

Неужто Грэнвилл недостоин чар?

Отрадный мы утратили Эдем,

Но в песнях он, зеленый, ведом всем;

Изволь мне, Музы, грудь воспламенить,

Дабы с Эдемом Виндзор мне сравнить.

Вот холм и дол, вот лес, вот гладь воды,

И между ними видимость вражды,

Но мнимый хаос взору говорит

О том, что здесь гармония царит;

В различиях мы видим лучше строй

Там, где стихии ладят меж собой.

Здесь листья чередуют свет и тень,

Отчасти только допуская день;

Так нимфа, обожателю в ответ,

Не говорит порой ни "да", ни "нет".

Одна к другой там тени могут льнуть,

Друг друга норовя притом спугнуть;

Плывут над рыжим лугом облака,

И виден синий холм издалека.

Здесь вся в пурпурном вереске земля,

Там дальше плодородные поля,

Средь пустоши угрюмой острова,

Где высятся хлеба и дерева.

Пусть амброй похваляется Восток,

Где в деревах благоуханный сок,

Британский дуб зовет британских Муз;

Приносят нам дубы ценнейший груз.

Олимп в неувядаемой красе,

Где собираться любят боги все,

Едва ли краше скромных этих гор,

Где для богов раздолье и простор;

Ты посмотри: здесь Пан — хранитель стад,[20]

Плодам Помоны радуется сад;[21]

Румяной Флоре все цветы к лицу,

Церера урожай сулит жнецу;[22]

Промышленность в долинах расцвела;

При Стюартах богатствам нет числа.

Однако та же самая страна

Была пустынна в прошлом и мрачна;

Как хищный зверь, закон тогда был дик,

И не было спасенья от владык:

Присвоили бы даже небеса,

Опустошая воды и леса;

И зверь бежал неведомо куда,

И люди покидали города;

И кто бы на чужбину не бежал,

Когда тиран стихиям угрожал?

Напрасно прораставшее зерно

Согрето было и орошено;

Селяне видят свой напрасный труд

И средь полей голодной смертью мрут.

Одна и та же казнь могла постичь

Убийцу и охотника на дичь,[23]

Которую откармливал тиран,

На голод обрекая поселян.

Был дерзкий Нимрод, истинный злодей,[24]

Безжалостный охотник на людей;

Так, словно дичь, преследовал врагов

Норманн, вооруженный до зубов;[25]

Царило запустение в домах,

И в храмах, и в полях, и на холмах;

На улицах густели сорняки,

В святилищах свистели сквозняки;

Средь бывших городов и деревень

Плющ на развалинах топтал олень;

Лис рыскал средь зияющих могил,

На хорах ветер воющий царил.

Народом проклят, лордов запугав,

Властитель тешил свой преступный нрав,

Своим жезлом железным потрясал,

Как будто Сам Господь — его вассал;

Так превзошел жестокостью тиран

И варваров саксонцев и датчан.[26]

Везде непогребенные тела

И нет голодным хищникам числа;

Затравленный судьбою наконец,

В добычу превращается ловец;

Копье сжимая, раненый лежит,

И кровь из ран горячая бежит;

Впоследствии без гнева короли

Смотрели, как селения росли;

Стада паслись, прославив мирный край,

И на песках был собран урожай;

Лес в изумленье на зерно глядел,

И радовался втайне земледел;

В Британии Свобода — Божество,

И для нее настало торжество.

Охота смелых юношей влечет,

В чьих жилах кровь горячая течет;

В дубравах может ловчий преуспеть;

Трубите в рог, раскидывайте сеть!

Когда развеет осень летний зной,

В полях для куропаток рай земной;

Тогда, свою вынюхивая цель,

Бежит перед охотником спаньель,

Которого чутье не подведет:

Собака стойку делает и ждет;

Не успевает, впрочем, дичь взлететь:

Врасплох беспечных застигает сеть.

Так, если в бой вступает Альбион,

Его сынами город окружен;

Не чают осажденные беды,

Но все тесней смыкаются ряды,

И наконец врасплох захвачен враг:

Над городом британский реет флаг.

Смотри! Над папоротником фазан

Едва взлетел, восторгом обуян,

И сразу прерван радостный полет:

Губительная рана больно жжет.

Ах, с красотой расправа коротка!

Что ненаглядный пурпур гребешка,

И зелень перьев, и раскраска крыл,

Когда сражен золотогрудый был?

Хоть мокрый небосвод бывает хмур,

Охоте не препятствует Арктур;[27]

По заячьему следу гончих мы

Пускаем во владениях зимы,

Верны себе среди пустынных нив,

Животных на животных натравив.

Добычу зимний лес ружью сулит,

Когда мороз деревья убелит;

На голых ветках стаи голубей,

На кочках кулики; знай только бей;

И ствол ружейный вровень со зрачком,

И под морозным небом слышен гром;

Взлетает чибис, только в тот же миг

Безжалостный свинец его настиг;

Жизнь жаворонка в воздухе навек,

Лишь тельце подбирает человек.

Весною ясной, в трепетной тени

В прохладе влажной долго длятся дни.

И терпеливый занят рыболов,

Наладил он крючок без лишних слов,

За пляшущим следит он поплавком,

С причудливой добычею знаком;

Различно населенье наших вод;

И яркоглазый окунь там живет,

Серебряные водятся угри,

Карп, чьи чешуйки в золоте зари;

Там в красных крапинках форель видна,

Там рыщет щука, вечно голодна.

Рак с Фебом воцарились в небесах,[28]

И снова юность буйствует в лесах;

Охота будит вновь лесную тень,

И поднят псом стремительный олень;

Напряжены все жилы скакуна,

Копытами земля возбуждена;

Шагнул — и сразу мили пересек,

Минуя много троп, холмов и рек;

Ты видишь, юность не страшится круч,

В кустах и в долах бег ее могуч;

И всаднику скакун летучий рад,

Земля как будто катится назад.

Пускай Аркадия была всегда

Охотницей бессмертною горда,[29]

Бывала здесь монархиня одна,

Которая богине той равна;[30]

Лес во владенье королеве дан,

Хоть ей подвластен даже океан.

И древнюю Диану Виндзор влек;

Он от нее, казалось бы, далек,

Но видели, как бродит здесь она,

Воздушной пустотой окружена,

Со свитой девственных своих подруг

И как серебряный сияет лук.

Одна из нимф Лодоною звалась

И от тебя, о Темза, родилась

(Так что твою прекраснейшую дщерь

Навеки воскрешает песнь теперь).

Богиню отличал от нимфы той

Лишь полумесяц бледно-золотой,

И нимфа, видя в любящем врага,

Носила пояс и была строга;

У нимфы был колчан, и стрелы в нем;

Она владела луком и копьем.

Преследуя дичину как-то раз,

От похотливых не укрылась глаз;

Увидел Пан ее и воспылал,

Красавицы бегущей пожелал.

Так быстро мчаться вряд ли бы могла

Голубка, улетая от орла,

Такую прыть едва ли бы обрел

В погоне за голубкою орел,

Как нимфа, за которой бог бежал,

Как бог, который нимфе угрожал;

У нимфы все сжимается в груди;

Шаг ненавистный слышен позади.

Тень жуткая уже прильнула к ней

(К закату тень становится длинней),

Дыханье бога шею нимфе жжет.

Беглянку кто теперь убережет?

Напрасно Темзу призывала дочь,

Диана тоже не могла помочь;

И вырвалась у загнанной мольба:

"О Цинтия![31] Ты видишь: я слаба;

Меня к моим родным теням верни,

Чтоб лепетать и плакать мне в тени".

Сказала дева и в слезах спаслась,

Потоком серебристым разлилась,

Чья девственно прохладная вода

Лепечет, плачет и бежит всегда,

Нося прозванье нимфы, чья краса

Очаровала здешние леса,

И прибавляет Цинтия к волнам

Небесную слезу по временам;

И в этом зеркале находит взор

Небесный свод и склоны ближних гор;

Лесная даль в том зеркале жива,

Трепещут, расплываясь, дерева;

Сливаются стада с голубизной,

Поток раскрашен зеленью лесной;

Так, отразив леса и облака,

Впадает в Темзу тихая река.

О Темза, матерь всех британских рек,

Была горда лесами ты весь век;

Твои дубы — надежный наш оплот;

Распознается в них британский флот.

Тобою одарен, к тебе щедрей

Нептун, суровый властелин морей.

Нет в мире чище и светлее рек,

Прекрасен тот, прекрасен этот брег;

Пускай небес чарующих своих

Достойна По, где нежный слышен стих,

Ты тоже не стыдишься берегов,

Где Виндзор твой — приют земных богов:

И звездам в небесах не заблистать

Земным твоим красавицам под стать;

И, кажется, Юпитер был бы прав,

Твой холм, а не Олимп седой избрав.

Тот счастлив, кто в краю своем родном

Возлюблен государем и двором;

И счастлив тот, кто Музою любим

И может любоваться краем сим,

Кто, радостей домашних скромный друг,

Занятья чередует и досуг.

Он знает в травах толк, и он здоров

От полевых и от лесных даров;

Использует целебный дух цветка

И минерал, таинственный пока;

Он изучает бег небесных тел,

Пытается постигнуть их предел,

Листает книги древних мудрецов,

Внимательный к совету мертвецов;

Обдумывает он в лесной тиши

Долг мудрой, добродетельной души

Перед несчастными, перед собой,

Перед природой и перед судьбой;

Он пристально глядит на небосвод,

Свой звездный устанавливая род;

Как бы бессмертным верит он глазам:

Жилище наше истинное там.

Отчизне мудрый Трамбел послужил;

Счастливый, на покое так он жил.

О Музы! Вам душа моя верна

И вашими восторгами полна;

Пускай меня волшебный ваш полет

В зеленый лабиринт перенесет;

Холм Купера увидеть мне пора,[32]

Где ваша продолжается игра

(Холм Купера, где веют ветерки,

Лелея ваши вечные венки);

Среди священных рощ блуждать бы мне,

Где звуки замирают в тишине;

Среди теней свой продолжая путь,

Поэтов не могу не помянуть;

Здесь Денем начал том стихов своих,

Здесь Каули сложил последних стих;[33]

Неужто кто-нибудь из них забыт?

О них река торжественно скорбит.

Здесь, умирая, каждый лебедь пел;

Здесь лиры на ветвях, здесь наш предел.

С тех пор как нет небесных голосов,

Замолкла музыка в тени лесов.

Кто петь посмел там, где была слышна

Божественного Каули струна,

Где Денем пел? Какой поэт воскрес?

Неужто Грэнвилл так чарует лес?

Милорд, у вас во власти красота!

Верните муз на прежние места,

Чтобы цветами сцены размечать

И зеленью бессмертной лес венчать,

Чтобы приблизить башни к небесам,

Чтобы в стихах вознесся Виндзор сам,

Прибавив к блеску прежнему аккорд,

На что способны только вы, милорд!

И знатный Сэррей, Грэнвилл прошлых лет,[34]

Здесь разъярился в чаянье побед;

Поэт и грациознейший танцор,

Умел он дать копьем врагу отпор:

Его струны коснулся Купидон,

Любовью возвестив ему закон;

Царила Джеральдина здесь тогда,[35]

Сияя, как небесная звезда.

А может быть, воспеть нам королей,

Которым Виндзор был всего милей,

А может быть, воителей, чей прах

Покоится на здешних берегах?

В своих стихах воспой, британский бард,

То, что свершил великий Эдуард,[36]

И в песнопеньях ты превознеси

Прославленную битву при Креси,[37]

Для наших и для будущих времен

Воспой паденье вражеских знамен;

Пусть Франция всегда в стихе своем

Английским будет ранена копьем.

Ты Генриха злосчастного оплачь,[38]

Сумей воспеть величье неудач;

И мрамор над страдальцем весь в слезах,

Почти что рядом Эдуарда прах;[39]

Того, кому был тесен Альбион,

Вмещает склеп, где вечно длится сон;

Почиют и властители в гробу,

С подвластными деля свою судьбу.

Для англичан гроб Карла вечно свят[40]

(Пусть даже времена его таят).

О, горе! Сколько бедствий перенес

Ты, Альбион, и сколько пролил слез!

Кровавый бой вели твои сыны,

Твои соборы были сожжены;

Триумф бесславный и позорный шрам

Завещан был усобицею нам;

Сказала Анна:[41] "Прекратим раздор!" —

И мир царит в Британии с тех пор.

Как только время мирное пришло,

Седая Темза подняла чело;

И в золоте сияли волоса,

С них капала прозрачная роса;

На урне у нее, нетороплив,

С приливом чередующий отлив,

Всплыл месяц, чтоб сияющим рогам

Рассыпать золото по берегам;

И окружен сородичами трон,

Всегда предотвращавшими урон;

Те, кто прозванье в прошлом дали ей,

Близ Темзы Тейм и Айсис всех видней;

Вот Кеннет, где проворные угри,

Вот Лоддон в зелени ольхи, смотри!

Кто в островах, как в россыпи цветной,

Кто с меловою, млечною волной;

Вот Вэндэлис, чья глубина светла;

Вот Ли: осока там всегда росла;

Поток угрюмый прячется в туман,

В потоке молчаливом кровь датчан.

И в мантии зеленой, как волна,

На урну опершись, озарена,

Богиня Темзы устремила взор

На башни Виндзора и на собор;

И ветры перестали дуть вдали,

Лишь воды мимо берега текли;

Рекла: Да здравствует священный мир!

Он к славе Темзы приобщил эфир.

Пусть созерцает Тибр бессмертный Рим,

Пусть Герм прославлен золотом своим,[42]

Пускай с небес течет обильный Нил,

Чтоб он и впредь сто государств кормил,

Вся слава рек теряется во мне,

Как воды в океанской глубине.

Пусть блещет сталь на волжском берегу,

Пусть лесом копий Рейн грозит врагу,

Пусть рабской ратью хвастается Ганг,

Мир возвожу я в наивысший ранг.

Британской кровью Эбро и Дунай

Вновь не окрашу — что мне дальний край!

Здесь для сынов Британии судьба —

Пасти стада или растить хлеба;

В империи моей тенистой вновь

Пускай лишь на охоте льется кровь;

Пусть горн молчит, пускай трубят рога;

Пусть бьют зверей и птиц, а не врага.

Смотрите! Вилла выше с каждым днем,

И тень длинней на хрустале моем;

Смотрите! Рядом с храмом новый храм;

Вот что сегодня мир дарует нам.

Мы явственно Уайтхолл новый зрим;[43]

Два города склонились перед ним.

Там для народов разных и племен

Грядущий жребий будет возвещен,

Чтоб на поклон со временем пришли

К британской королеве короли.

Деревья, Виндзор, твой лесной народ,

Моих могучих не минуют вод;

Им предстоит британский крест и гром

Нести на лоне моря голубом;

Испытывать полярные моря

Там, где сполохи в небе как заря;

И южные изведать небеса,

Где пряный ветер дует в паруса;

Пусть каплют ароматы для меня,

Коралл краснеет, смелого маня;

Мне — жемчуг драгоценный из глубин,

Мне — золото и рдеющий рубин,

Мне, Темзе, для союзов и для встреч,

Для рода человеческого течь;

Былому представленью вопреки

Моря соединят материки;

Увидит нашу славу край земли,

И Новый Свет пошлет к нам корабли;

Причалят неуклюжие суда,

И люди в перьях явятся сюда;

Раскрашенных вождей заворожит

И наша речь, и необычный вид;

Мир, торжествуй ты в наши времена,

Чтобы исчезли рабство и война;

Пускай плоды индеец в рощах рвет

И со своей возлюбленной живет;

Пусть королевский род в Перу царит,

А Мехико пусть будет златом крыт;

Прогоним же с лица земли вражду,

И пусть она господствует в аду,

А с ней гордыня, горе, гнев и гнет

Железных удостоятся тенет;

И мстительности тоже место там,

Где бывшее оружье — ржавый хлам;

Палач лишится силы там своей,

Узнает зависть яд своих же змей;

Там не на что сектантству притязать,

А фуриям там некого терзать.

О песня! Наш кончается полет,

Век золотой на Темзе настает.

Стих Грэнвилла, богами вдохновлен,

Открыл завесу будущих времен;

Смиренная внушила Муза мне

Песнь о цветах и лесе в той стране,

Куда голубка мира принесла

Оливу, чтобы та произросла;

И пусть пройдет мой беззаботный век

Среди пустых похвал и сладких нег,

Не лучше ли, когда бы в тишине

Внимал пастух моей лесной струне?