Поэмы

Средь Виндзора полян, в глуши лесной,

Коснулся я впервые струн весной.

И там, на Темзы берегах английских,

Я голос Муз услышал сицилийских,

Чье пенье вешних ив тревожит сон,

И вторил им скалистый Альбион.

Осмелюсь я сказать без лицемерья:

Вы мудры слишком для высокомерья,

Добры для властолюбья чересчур.

Души величье — дар таких натур.

Где качества, которыми поныне

Гордился мир? Теперь их нет в помине.

Пусть вашей лире в лад мою свирель

Настроит Муза, робкая досель.

Где нужно соловью отдохновенье,

Он смолкнет — и дрозда раздастся пенье.

И слушают, как свищет в роще дрозд,

Пернатые ценители из гнезд.

Но розовеют на заре откосы,

Спешат стада стряхнуть ночные росы.

Стрефон и Дафнис, для любовных нег

Презревшие беспечно свой ночлег, —

Два пастуха, как утро — свежих, юных,

Овец в долину гонят белорунных.

В цветущей роще певчих птиц трезвон

Звучит, восход приветствуя, Стрефон!

Льет Фосфор блеск алмазный.[5] Кисть природы

Нам красит в пурпур небеса и воды.

Зарянка заливается в кустах.

У нас — печать молчанья на устах!

Когда мы слышим Филомелы трели,[6]

Немеют наши скудные свирели!

Под музыку Дамона спой, пока

Нам взбороздят равнину два быка!

Но кто охапку вешних роз похитил

И ветер ароматами насытил?

В густой траве — фиалки и шафран.

От их благоуханья воздух прян.

А ты, в ручей смотрящий кротким взглядом,

Ягненок резвый, будь моим закладом!

Серебряная чаша — мой заклад,

Где лозы клонит крупный виноград.

На чаше той четыре зрим фигуры,

Являющих круговорот натуры.

Кто небо опоясал? Вот вопрос!

Кто знаки зодиака там нанес?

Чьей волей на пути светил небесных

Поставлено двенадцать вех чудесных?

Ну, Дафнис, начинай! Как Музы, впредь

Должны и мы поочередно петь.

Деревья зелены. Кругом, в избытке,

Боярышник цветет и маргаритки.

Таков природы здешней произвол,

Что каждой ноте вторит вешний дол

И на поляне голос переливный

Среди цветов находит отклик дивный.

Чтоб Делии красу воспеть я мог,

Струну мне дай, Уоллер, Грэнвилл — слог![7]

Быка молочной белизны я Фебу

Обрек, — да примет он благую требу!

Заклад мой не ягненок, не овца,

Но сердце, что стучит в груди певца!

Да преисполнится язык мой силой,

Как взоры победительные милой.

Я Делию, что подала мне знак

И скрылась, отыскать не мог никак.

Но выдал деву, будто ненароком,

Притворный смех в укрытье одиноком.

Я Сильвию приметил без подруг,

Что убегала, огибая луг.

Но были с парой стройных ног в разладе

Глаза, моля отнюдь не о пощаде.

По золотым пескам теки, Пактол,

И амбру источай, древесный ствол,

В долине По, однако, девы юной

Прекрасней, чем на Темзе, нет в подлунной.

Навек благословенный край избрав,

Овец пасу я среди здешних трав.

Хоть облюбован Элевсин Церерой,

Идалион — прельстительной Венерой,

Дианой — Кинф, но чудо из чудес

Для Сильвии моей — Виндзорский лес!

Струится ливень, и, полны печали,

Цветы поникли, птицы замолчали.

Меж тем улыбка Делии одна

Сиянье небу возвратить вольна,

Вернуть природе прежнее обличье,

Благоуханье роз и пенье птичье.

Ликующей природы ясный день,

Листвы прохладной ласковая сень,

Пригретый солнцем воздух побережный —

Все прелестью дышало безмятежной.

Но Сильвии краса, улыбка, стать

Совсем затмили эту благодать.

Люблю я дол — весной, в предзимье — гору,

Поляну — утром, лес — в полудня пору.

Но Делия уйдет — и лучший дар

Природы вмиг утратишь ты, овчар!

В объятьях пылких Сильвию сжимая,

Осенний спелый плод иль свежесть мая

Припомню я? Полдневный блеск и зной

Иль кроткую зарю в тиши лесной?

Нет Сильвии — не жди весны прихода!

А с ней весна — в любое время года.

В каком краю ветвей раскинут свод,

Что укрывал монарха от невзгод?[8]

Диковинного древа мне названье

Открой — и победишь в соревнованье!

Сначала я задам тебе вопрос:

В какой земле чертополох возрос

И почему над лилией он вскоре

Взял верх и побеждает в каждом споре?[9]

А если мне ответишь ты впопад —

Красавицу возьмешь и мой заклад.

Ягненка — Дафнису, Стрефону — чашу!

На том и кончим перепалку вашу.

Блажен хвалу воздавший нимфе той,

Что блещет несказанной красотой.

Блаженна нимфа, если стих похвальный

Слагает ей любовник беспечальный.

Закапал дождь, но жимолости куст —

Укрытье наше: он душист и густ.

А дерн — цветами устланное ложе! —

Благоуханье изливает тоже.

С небес, однако, хлынул дар Плеяд,[10]

Пойдем искать пристанища для стад.

Овец курчавых по траве росистой

Алексис гнал вдоль Темзы серебристой.

Шурша листвой, зеленая ольха

Прохладой овевала пастуха.

Гляделся с грустью он в поток зеркальный,

И вскоре замер говор волн печальный,

Когда на участь горькую пастух

Стал со слезами жаловаться вслух.

А стадо бессловесное овечье

Являло состраданье человечье.

И слезы у наяд, ручьев жилиц,

Лились при блеске Зевсовых зарниц.

Для юной Музы критик не суровый,

Вплети мой плющ ты в свой венок лавровый.

Недуг сердец неопытных, мой врач,

Тебе зато не вылечить, хоть плачь!

Спасет от Феба лиственная крона,

Увы, защиты нет от Купидона!

Я зря взываю к тишине лесной:

Лишь Эхо разговор ведет со мной.

Когда моей избранницы бездушье

Терзает сердце бедное пастушье,

Свидетели немые тайных мук —

Прозрачный ключ и густолистый бук.

Ее гордыня и бесчеловечье

С природы добротой в противоречье.

И овцам белорунным свет немил:

Их мучит зной, меня — любовный пыл.

Сжигает буйный Сириус посевы,

Но зимний хлад объемлет сердце девы.

Неся любви неразделенной груз,

В каких краях искать беглянок — Муз?

Не там ли ваш святой приют, богини,

Где Кем иль Айсис льются по долине?

Смотрелся я в прозрачный водоем.

Играл румянец на лице моем.

Зато теперь, отвергнутый, печальный,

Я больше не гляжусь в ручей хрустальный.

Пастух злосчастный, ведал ты в лесу

Любое зелье, пьющее росу.

Но, сердце излечить свое не в силах,

По крайности лечи овечек хилых!

Пускай другой проворный молодец

Сноровистей меня стрижет овец

И славится уменьем холить стадо.

Мне в этом деле первенства не надо.

О, если б Аполлон, пастуший бог,

Чело обвить мне лаврами помог!

— Я имя Розалинды нес по свету.

Возьми, — промолвил Колин, — дудку эту![12]

И отдал мне свою свирель, но в ней

Жила печаль его последних дней.

И нимфа Эхо повторяла в чаще

То имя, что хранил тростник звучащий.

Теперь висит на дереве свирель:

Презрела ты ее простую трель.

Но, будь я птицей пленной, пел бы кряду

Весь день — и поцелуй имел в награду!

Мой стих лесным твореньям по нутру.

Сатиры пляшут под мою игру.

Своим искусством козлоногий блещет,

И Пан его стараньям рукоплещет.

А нимфы, покидая влажный грот,

Подносят мне плоды и в сотах мед.

Наяды, выйдя из кустов прибрежных,

В ладонях держат горлиц белоснежных.

Влюбленных нимф я берегу дары

Для их обворожительной сестры.

А пастухи весь мир благоуханный

Вплели в гирлянду для моей желанной,

И нет на свете прелести иной,

Чем та, что я увидел в ней одной.

Покинув олимпийские чертоги,

Элизиум в лесах находят боги.

Венера и Адонис для забав

Нередко избирали тень дубрав.

А к девственной охотнице Диане

Ласкались в чащах заповедных лани.

О нимфа, молчаливый час любви

Присутствием своим благослови!

Тот мирный час, когда, устав от жара,

С холмов спустилась на ночлег отара,

И пастухи овец пригнали в хлев,

Благослови, о лучшая из дев!

Меж тем колосья золотой пшеницы

В душистые венки вплетают жницы

И на простор полей нисходит мгла.

Звучит Церере в сумерки хвала.

От века змей не видя в нашей роще,

Змея-Любовь, твоей не знал я мощи!

Поит нектаром пчел багряный куст.

Мне сладок лишь нектар любимых уст!

О нимфа! Приведи тебя наитье

В твое давно забытое укрытье,

Где моет мхи, прозрачен и певуч,

В зеленой полутьме звенящий ключ.

Любимая, тебя, в тени древесной,

Зефир дарит прохладою чудесной.

Где легкая твоя пройдет стопа,

Цветов пурпурных там полна тропа.

Будь я — Алфей, была б ты Аретуза![13]

Твой блеск воспеть мне помогла бы Муза,

Чтоб отклик звонкий птичьих голосов

Тебя благословлял в тиши лесов.

Пусть эхом вторят им холмы и гроты

И Геликона горние высоты.

О сладкопевная, тебе одной

Под силу спор с Орфеевой струной!

Твой голос, упоительно звучащий,

Пуститься в пляс дубы заставит в чаще.

Стремнины стихнут бурные окрест,

Вершины гор сойдут с привычных мест.

Летящий со скалы поток отвесный

Мгновенно смолкнет, слыша звук небесный,

И, став подобьем каменных громад,

Замрет громокипящий водопад.

Меж тем коровы, ручейка журчаньем

Привлечены, спешат к нему с мычаньем.

Избавившись от зноя, овцы пьют.

Прохлады полон их ночной приют.

О боги! Нет ли от любви лекарства,

Чтоб оградить нас от ее коварства?

Лучей багрянец в океан клоня,

Их остудило там светило дня.

Я днем пылал, а ночью пламень лютый

Был нестерпимей с каждою минутой!

Гилас и Эгон, прислонившись к буку,

Поют, кляня любви неверной муку.

И Делии с Доридой имена —

Та вероломна, эта холодна —

Звучат печально в роще, в день осенний,

Когда желтеют лиственные сени.

Гилас и Эгон, стих ваш я хочу

Пересказать, но мне не по плечу

Без Мантуанских нимф.[15] Дозвольте, боги,

Мне попросить у них святой подмоги.

Тебе "девяткой" дан волшебный дар,[16]

И Плавта мудрость, и Менандра жар.

Ты одарен Теренция искусством

И юмора неистощимым чувством.

Задор в тебе доселе не угас.

Твои сужденья восхищают нас.

И безыскусной страсти с простодушьем

Смешенье в сердце видишь ты пастушьем.

Но таинство ежевечерних треб

Свершает облаченный в пурпур Феб.

В курчавой пене облаков пушистых

Теперь не счесть прожилок пламенистых.

И песнопеньем горестным Гилас

Холмы тревожит в этот мирный час:

— Ты Делии мой вздох благоговейный

Снеси, Зефир, посланец тиховейный!

Так жалуясь, призвать стремится вновь

Тоскующая горлица любовь!

Я весь во власти своего злосчастья:

Не вижу ни надежды, ни участья.

Здесь листья лип оделись желтизной.

Давно ль они нам тень дарили в зной?

В тиши лесов хранит безмолвье птичий

Народ, презрев свой певческий обычай.

Утратив аромат, хоть слезы лей,

Поникли нежные цветы лилей.

Ты Делии, Зефир мой дивнокрылый,

Немедля отнеси мой вздох унылый!

Редеет сень широкошумных лип,

И горько слушать голых сучьев скрип.

Нам увяданья вид печалит взоры,

И немота сковала птичьи хоры.

Для двух сердец разлука в эти дни

Воистину небытию сродни.

И, вспоминая Делии объятья,

Лугам, полям, лесам я шлю проклятья,

Препоны и препятствия кляну:

У них моя любимая в плену!

Но можно ли сулить, поддавшись гневу,

Цветам увянуть и засохнуть древу?

О Делия, по мне, усеян будь

Лилеями душистыми твой путь!

Пускай гирлянды алых роз, в дубравах,

Повиснут на ветвях дубов корявых.

Пусть амбра из тернового куста

Сочится, благовонна и густа.

Да не умолкнет Филомелы пенье,

Не прекратится ветра дуновенье,

И не иссякнет звонкая струя,

Пока во мне жива любовь моя.

Чем пастухам в долине ключ кристальный,

Чем землепашцам отдых беспечальный,

Чем птицам — высь и пчелам — цвет полей,

Мне дивный образ твой стократ милей.

— О Делия! — взываю на потеху

Прибрежных скал насмешливому эху.

Но что со мной? Ужель поддался ум

Блаженному соблазну сладких дум?

А Делия — не плод воображенья —

Идет ко мне! Ее телодвиженья

И поступь узнаю: приметы те,

Что свойственны стыдливой красоте.

Свободен будь, Зефир, от жалоб томных,

Посланий скорбных, воздыханий скромных!

Тут Эгон смело первый звук берет,

И Виндзор восхищает, в свой черед.

А стих, внушенный Музой, как известно,

Ей будет и самой прослушать лестно.

— На зов плачевный, до прихода тьмы,

Откликнитесь, о Виндзора холмы, —

Взывает сердце скорбное пастушье,

Что ранило Дориды криводушье.

Здесь горные вершины поднялись

Со дна долин в заоблачную высь.

А по лугам бегут, сгущаясь, тени,

И вьются вдалеке дымки селений.

С полей плетется подъяремный скот.

Огни заката гасит небосвод.

Был наш приют под сенью осокори,

На чьей коре обеты милой вскоре

Я вырезал, когда, любви полна,

Гирляндой ветви обвила она.

Цветы увяли, время стерло с древа

Любви обеты, что давала дева.

На зов плачевный, до прихода тьмы,

Откликнитесь, о Виндзора холмы!

Как видно, такова вещей натура:

Над хлеба изобильем блеск Арктура,

Багрянец ягод в роще золотой,

На ветке плод румяный, налитой.

Набухли соком винограда кисти.

О боги, я не вижу в том корысти:

Круговорот природы в силах вновь

Все возродить, но только не любовь!

Меня бранят и вслух, и втихомолку:

— Где плох пастух, пожива будет волку!

Что проку, если стадо я стерег,

А сердца своего не уберег?

Великий Пан спросил меня: — Какая

Тебя смутила сила колдовская? —

Ответил я: — О бог лесов и рощ!

Я встретил взор, таящий эту мощь.

Уйти бы мне от всех живых и сущих,

От пастухов, овец, полян цветущих.

Влечет меня Любви жестокий мир,

Где властвует коварный мой кумир.

В неведомых горах тебя, волчица,

Вскормила и взлелеяла тигрица.

О бурь, громов и пламени сестра!

Тебя извергла Этна из нутра.

О Виндзора холмы! На стих прощальный

Услышу ли ваш отклик беспечальный?

Прости, лесов торжественная сень!

Прости, и солнце дня и ночи тень!

С утеса кинусь я, чтоб мук душевных

Не знать и не слагать стихов плачевных.

Столь складно пели Эгон и Гилас!

Алмазная роса ласкала глаз,

А тени удлинились, и, при этом,

Алело небо уходящим светом.

Тирсис, напева твоего звучанье

Пленительней, чем родника журчанье,

И мелодичней, чем теченье рек,

Что плавно омывают сонный брег.

Спят овцы в одеянье тонкорунном.

Покуда дремлет мир в сиянье лунном,

И племя птичье не звенит в лесу,

Воспой величье Дафны и красу!

В лесу, что был зеленым и тенистым,

А нынче серебром сверкает льдистым,

Займу я у Алексиса рулад:

Своей свирелью он скликал дриад.

Учиться столь певучим переливам

Велела Темза всем плакучим ивам.

О боги, да прольется на поля

Дождей обилье, урожай суля!

Сказала Дафна: "Вкруг моей гробницы

Вы пойте, пастухи!" Я плетеницы

Из лавра тотчас для нее совью,

А ты веди мелодию свою.

Покиньте, Музы, свой ручей зеркальный,

Венок сплетите, нимфы, погребальный!

Пусть миртами засыплет слез поток

Эрот, Киприды плачущий сынок.

Когда Адонис умер, лук ненужный

Сломил Амур, с богинь любимцем дружный.

И нынче преломил он лук святой:

Любовь без Дафны стала сиротой!

Печаль свою на камне он могильном

Златой стрелой излил в стихе умильном:

"Натура, плачь! Изменчив белый свет.

Нет в мире Дафны — и любви в нем нет!"

Красот природы такова превратность,

Что туч гряда затмила дня приятность!

Роняют ветви частый жемчуг слез

На те засохшие венки из роз, —

Дань уваженья, восхищенья, чести, —

Что с ней цвели и с ней увяли вместе.

К чему в природе ждать весны примет,

Когда ни Дафны, ни красот в ней нет?

Овечье стадо корм отвергло злачный,

Телицами забыт родник прозрачный.

И стаи лебединой голоса

О Дафне грусть уносят в небеса,

Как будто среброкрылой птицы участь

Оплакивает скорбная певучесть.

И, нраву своему наперекор,

Безмолвствует в пещере эхо гор.

Лишь имя Дафны с грустью необычной

В горах звучит, как отклик мелодичный.

Ночные не сияют небеса.

На сонный дол не падает роса,

И, раскрывая лепестки спросонья,

Цветы не изливают благовонья.

— Куда девался ароматов пир? —

Осиротелый сетует Зефир

И не приносит на крылах волшебных

Полей благоуханья многохлебных.

Свой фимиам утратил пестрый луг.

Порожняя пчела жужжит вокруг,

Но не находит сладостного дара:

Где Дафны нет — не может быть нектара!

И жаворонок, в небесах паря,

Не внемлет ей, когда взойдет заря.

И птицы на ветвях, с благоговеньем,

Не станут упиваться Дафны пеньем.

Поток не перестанет вдруг журчать,

Чтоб музыке пленительной звучать.

Теперь свирель с тоскою молвит лире:

— Не стало Дафны — музыки нет в мире! —

Прошелестел деревьям ветерок,

Что отнял Дафну беспощадный рок.

Листва о Дафны жребии печальном

Пролепетала всем ключам кристальным.

Стал буйным бег доселе тихих рек,

Что слезной влагой заливали брег.

— О Дафна, скорбь и слава наша! — с грустью

Шептали волны, устремляясь к устью.

Но чудо! Вот она восходит ввысь,

Туда, где хоры звездные зажглись.

Там вечное блаженство и отрада,

Дубрав зеленых сень, полей прохлада.

О Дафна, лучшая среди богинь!

Ты взором благосклонным нас окинь,

Меж амарантов пурпурных покоясь

Иль в травах луговых бродя по пояс.

Все слушает печальной Музы глас,

Как Филомелу в сумеречный час,

Когда Зефир уже дремотой дышит,

Но сонную листву еще колышет.

А я готов заклать, под стать жрецу,

Богине нашей тучную овцу.

Пусть имя Дафны льет свой свет чудесный,

Подобно солнцу в синеве небесной.

Над нами властен времени закон.

Нам бедствия приносит Орион.[18]

Природа, увядая и хирея,

Едва жива в объятиях Борея.

Прощайте, Дафна, Музы и стихи!

Прощай, любовь, прощайте, пастухи!

Прощайте, горы, долы, рощи, реки,

И ты, лесной народ, прощай навеки!