ПРАКТИКУМ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ

ДЕТИ КИТЕЖА. АНТОН (продолжение)

Антон в пятнадцать лет написал стихи:

Порок дает нам жизнь среди порогов,

А жизнь дает нам шанс, споткнувшись, снова встать.

По-моему, здорово, даже если и непрофессионально.

Он не стал красавцем, но зато приобрел уверенность в себе. В начале девятого класса он пришел на собрание наставников и магистров и буквально потребовал для себя испытания. Скоро он стал членом Малого Совета, бросил курить и начал получать пятерки в школе.

Вот так бы эффектно и закончить эту историю, но я пи­шу не роман, а в реальной жизни никто не отменял закона борьбы противоположностей и отрицания.

Антон достиг нового этапа развития и, естественно, во­шел в новый кризис. Он начал пересмотр своей системы ценностей, целей и ожиданий. И все это снова, но уже поч­ти по-взрослому излилось в форму претензий к окружаю­щему миру. Если маленький мальчик еще не знал о своем праве на обиду, хотя и пользовался им инстинктивно, то выросший Антон начал поговаривать: «Я сирота, у меня было трудное детство, поэтому и учиться мне трудно и вам, взрослым, никому не верю!» Так, по-родственному, он па­рировал наши усилия заставить его лучше учиться или бросить курить. Впрочем, то же самое он говорил, когда кто-то пытался в душевной беседе уговорить его поработать над своим дурным характером, не хамить друзьям и вообще перестать быть таким откровенным эгоистом.

Мы знаем, что байроновское отношение к окружаю­щим, которые «не способны понять», свойственно всем мо­лодым поэтам в возрасте шестнадцати лет, но в условиях китежского социума Антон являл собой дурной пример для более юных учеников, пока еще склонных выполнять до­машние задания, верить взрослым и уважать ровесников.

Антон обиделся на «батю», который не проявлял душев­ной чуткости и заставлял учиться, потом на учителей — за то же самое. Ему хотелось любви и свободы, а мы насило­вали его волю подготовкой к экзаменам.

Мы развили в нем способность творить в сознании ми­ры. Вот он и творил их, отрываясь от обыденности, отказы­ваясь признавать реальность.

Теперь он сам, не слушая советов, создавал модели желаемого будущего:

«У меня дом в деревне, я вернусь туда и займусь бизнесом. Разбогатею и буду независимым!»

И через неделю: «Я решил поступать в милицей­ское училище. Там много платят».

Потом: «Я буду поэтом»…

И тут же с обидой: «Вам мои стихи не нравятся, но я докажу…»

Редко, кто из детей, попав в кризисную ситуацию, воз­держивался от соблазна пойти по простейшему пути: при­нять свои мечты и желания за «меру всех вещей», путая мыслеобраз мира с реальностью.

Мы, взрослые, знаем, что обида — далеко не лучший способ воздействовать на окружающих. Состояние обиды съедает внутреннюю энергию, отвлекает силы от борьбы.

Человек уже не стремится получать удовольствие от побе­ды, а значит, он и не будет стремиться побеждать.

Мы пытаемся показывать каждому ребенку, начавшему использовать право обидеться, что это плохой инструмент для достижения цели. Но если он не знает других инстру­ментов воздействия на мир взрослых?

В благополучных семьях дети, проверяя мир на проч­ность, тоже бьются о тех, кто ближе всего к ним, но они подсознательно, как правило, считают себя внутренне едиными со своими родителями. Они привыкли к любви с грудного возраста, она заложена в подсознание и позво­ляет при конфликтах не терять связующую нить, по кото­рой можно уходя вернуться.

Этого иррационального чувства связи с родителями у детей-сирот нет. Этот файл отсутствует. Поэтому они рвут отношения без сожаления — «все и навсегда». Поэтому так резки их замечания по отношению к окружающим: «Они меня достали», «Опять заставляют», «Родные родители мне бы это купили» и т. д.

Если мы пытались развеять их иллюзии, они начинали сражаться с нами, как с врагами, покусившимися на их мечту.

— Я все равно горжусь своим отцом. Он был га­дом, он бил меня, но это мой отец. Он был силь­ным! — сказал один из моих приемных детей, объясняя, что в нем борются мои объяснения и совершенно нерацио­нальное, но по-человечески понятное желание быть похо­жим на отца.

Мы в Китеже давно заметили, что будь то пятилетний ребенок или шестнадцатилетняя девушка, они с одинако­вой силой сопротивляются любой попытке взрослого раз­веять их иллюзии, отождествляя свои детские заблуждения

с собственным Я. Соответственно, человек, пытающийся таким образом вмешаться в их внутренний мир, становит­ся врагом.

Программа настоящих — биологических — родителей остается очень притягательной, потому что именно их об­раз действий был первым, заложенным в основу единого ОБРАЗА МИРА. Но в этой программе есть существенный изъян: в ней есть отчаяние проигрыша, горькое очарова­ние неприкаянности, но не содержится понятия дисципли­ны, запретов, табу, свойственных любому цивилизованно­му человеку (не убий и не укради).

Именно поэтому выпускники детских домов часто пря­мо из школы попадают в колонии или тюрьму. Они не смог­ли унаследовать нравственные ориентиры, а жизнь в соци­альном учреждении не учит нюансам межличностных отно­шений, не позволяет различать невидимые социальные границы. Эти вызовы не всегда удается сформатировать и в Терапевтическом сообществе.

Нельзя насильно удерживать созревших для жизни юно­шей и девушек в лоне семьи или безопасного мира.

Мы поняли, что, сами того не желая, стали препятстви­ем на пути развития Антона. Все зачатки талантов теперь могли развиваться только в реальных жизненных столкно­вениях.

Мы уже понимали, что словами не стереть жизненную программу, даже построенную на юношеских фантазиях и обидах. Только столкновение с реальностью может заста­вить юную личность внести в нее изменения. Научить чело­века быть разумным против его воли еще никому не удава­лось.

Жизнь талантливее нас. Только столкновение с реаль­ностью могло заставить Антона пересмотреть свои взгля­ды и начать подстраиваться под взрослую систему договоров. Только попытка достичь СОБСТВЕННЫЕ ЦЕЛИ могла заставить юношу развиваться, задействуя все свои резервы.

Антон к семнадцати годам был уже достаточно разви­той и творческой натурой, что, по нашему мнению, давало ему не плохой шанс в борьбе за существование в реаль­ном мире.

По решению педсовета Антон был отправлен в специ­альное техническое училище в Калуге. Ну а мы, взрослые, сохранили за собой право негласного контроля за проис­ходящим. Мы помогали ему деньгами, советами, встреча­лись с его новыми преподавателями.

Через год Антон приехал в Китеж, и мне удалось пого­ворить с ним о жизни. Вот что он мне рассказал:

Дмитрий, теперь по прошествии нескольких лет, я понял, что вы заботились о моем развитии. Но тогда я этого не понимал и обижался. Я привык считать, что вы должны делать мне добро.

А что такое добро, Антон? Кистеперые рыбы полезли на сушу, когда им стало совсем плохо в высыхающем водоеме. Им приходилось через боль де­лать усилия, чтобы доползти по камням до клочка травы. Ты понял, о чем я?

Если по доброте душевной кому-то пришло бы в голову подкармливать рыб, то они так и остались бы в своем болоте, им не надо было бы лезть из кожи вон, чтобы измениться. И все потому, что добрый человек остановил их эволюцию.

Итак, мы были злыми, Антон, когда застав­ляли тебя «ползти за знаниями» так далеко?

Тогда мне казалось, что да! На компьютере не даете играть, сколько хочется, за уроки сажаете да с душевными беседами пристаете.

Какая была главная претензия?

Что меня не ценят. Взрослые меня не замеча­ли. Мало хвалили.

Но ты же сам говорил, не лезьте в мои дела. Что же нам оставалось? В любом случае мы не соответствовали твоим ожиданиям.

А откуда я мог знать, что ожидать? Я, толь­ко оказавшись в общежитии в Калуге, понял, что значит считать деньги, так чтоб на еду хватило. В Китеже я как-то об этом не задумывался. Мы вообще не понимали — чем занимаются взрослые. Те­перь я вам сочувствую и хочу, чтоб вы меня считали своим.

Какой будет конец у этой истории? Как сложится жизнь этого юноши?

Все ли мы сделали для него, что могли?

Теперь Антон сам отвечает за себя, но, похоже, мы все еще нужны ему. Он учится, работает. Он не спился и не стал наркоманом, и ему по-прежнему интересны окружа­ющие люди и собственное будущее. Может быть, это и есть положительный результат?

Загрузка...