Полет над бездной (СИ)

22 «Да будь ты проклято 22 февраля!!!»

У главного струнного храма в этот день было очень много людей, что кружась и веселясь, отдыхали будто на ярмарке. Здесь на площади по традиции развернулось настоящее празднество. Ряды и круги лавок, шатров и палаток придавали обычно строгой архитектурной гамме светлого кольта радостно-пестрый тон. Жизнь кипела здесь и множество радостных людей мешались с белыми магами, создавая массу, где и черному магу потеряться было не сложно.

Сэт стоял у одного из столбов световых кристаллов, что должны были озарить сиянием площадь в миг очищения. Он ничем от себя обычного не отличался во внешнем виде: черные джинсы, темно-синяя майка, линзы серые на глазах и волосы светло-русого тона. Так он немного отличался от того, кого все знали и видели в скандалах, но именно так он выходил из дома последнее время, не выходя таким видом за рамки удобного для себя внешнего вида.

Он стоял и наблюдал измученно-отрешённым взглядом, проводя глазами счастливую пару с двумя детьми, так случайно замеченную в этом бездумном наблюдении. Они были людьми, чем привлекали его куда сильнее белых магов и их детей. Люди все еще ему были ближе, и черных и белых магов, они были ему как родные. Их он понимал лучше других, за них переживал сильнее и именно о них слишком сильно беспокоился, зная все их слабости в этом мире магов.

Вздох… тяжёлый и обреченный…

— Ну, что? — спросил бодрый голос Норбера, когда его обладатель положил руку на плече Сэта. — Готов?

— Наверно, — равнодушно ответил человек, даже не оборачиваясь.

— И не холодно тебе?

Сэт лишь фыркнул на подобный интерес, посмотрев на сложенную в руках куртку, затем на озябшие немного плече, но не стал ничего делать.

Все же, хоть и лежал снег, хоть и была зима, но значительных холодов не наблюдалось. Такова суть климата Атлантиды, но было ли это сейчас приемлемо для Сэта? Напротив, ему хотелось замерзнуть, почувствовать холод, ожить, возможно отвлечься.

— Нда… Сэт, все же ты не изменился…

Задумчивый человек отдернул плечо, освобождаясь от руки навязчивого союзника.

— Иди на свою точку, — бросил он, старательно подчеркивая полное не желание вести разговор.

Норбер же лишь рассмеялся, не видя в этом ничего по-настоящему серьезного.

— Мы победим, — прошептал он, хлопнув товарища по плечу, думая что его беспокоит именно это, а затем направился дальше бродить по рядам лавок в намеренье невзначай поискать пару тройку милых девушек, что были бы не прочь, поболтать, выпить с ним чашечку другую кофе, а возможно и куда большего внимания, раз уж есть возможность пообщаться с диковинными белыми дамами, что вряд ли приметят его темный дар.

Норбер ушел и Сэт вновь выдохнул, обретая некое облегчение, но в то же время попытка расслабиться хоть немного подлежала провалу…

— Вопрос о твоей готовности крайне уместен, — прошептал Шпилев, что будто невзначай оперся о тот же столб, закурив.

Вдох и глубокий протяжный выдох, до бессилия…

Отчаянье…

— Я уже предал, большего от меня теперь и не нужно…

— Послушай…

— Если нет ничего нового, лучше оставь меня…

Шпилев молчал, выдыхая горький сигаретный дым, понимая, что его лицемерной лжи нет уже предела. Он врал ему все это время, до самого конца, врал в самой корни, в сути и раскрывать правду сейчас, срывая операцию, не намеревался. Может его немного угнетала совесть, но это было мелочью, совершенно незначительным внутренним зудом. Он облегчил свои мучения, когда поведал правду своей сестре, ведь вену он чувствовал именно перед ней, а этот… Все же, если бы он умер, все стало бы куда проще, но в тоже время хоть они и не много общались, но этот черный человеческих кровей маг стал ему почти другом, спасать которого он все же не собирался. Все, что он мог сделать, это протянуть ему сигарету в качестве прощания.

Сэт посмотрел на эту отраву, усмехнулся и все же принял ее, истолковывая этот жест по своему, куда более миролюбиво, нежели все сделанное Норбером за пару мгновений до этого.

Щелчек зажигалки.

— Спасибо, — прошептал Сэт спокойно.

Короткий взгляд. Встреча глаз. Две разных мысли.

Он опустил прощально веки, а Сэт лишь равнодушно выдохнул дым, не замечая ничего странного, да и не желая замечать. Он быстро отвернулся, будто и не говорил ни с кем, а так и стоял, просто закурил от скуки.

Что-то мягко щемило в груди и тянуло вниз, оставляя отчаянный привкус усталости. Сегодня его измена станет известна и он не будет прощен. Это было горько, но он ни о чем не сожалел, хоть и понимая тяжесть неизбежности окончательного разрыва с наставником, но он по прежнему делал это ради него. И пусть Илья Николаевич никогда не поймет его и, наверняка, никогда не простит, но жалеть ему все же было не о чем, оставалось лишь ждать, когда придет время того мига, где все тайное обретет явные формы и его приговор будет озвучен.

Все же он был уже к этому всему готов от того лишь тяжело вздыхал где-то в глубине оставляя лишь глубокую тоску смиренной неизбежности.

Он посмотрел на часы в надежде определить время, то самое, что оставалось ему на ожидание.

До начала настоящей операции осталось чуть меньше часа. Эта мысль рассеяла тоскливый гнет, заместившись в сознании рабочими мыслями и планами.

Накинув куртку, выдохнул дым, по привычке и не думая касаться сигареты рукой, и осмотрелся, наблюдая людей в поиске кого-нибудь полезного, ведь еще немного времени ему оставалось просто пережить, что бы начать и закончить уже все наконец.

Он продумывал, что ему стоит делать и как, в мельчайших деталях, особенно в случаи, если что-то пойдет не так. Стоило запомнить как можно больше из окружения.

Он примечал патрулирующих стражей, что как и полагалось мирно ходили средь рядов. Он выискивал людей Шпилева, зная, что они здесь есть под видом мирных обывателей, он даже имел несколько предположений и помнил их лица и энергии.

Он мог бы сейчас очень много осознать, если бы только внутри не нависла неясная усталость, видимо пришедшая вместо тоски.

— Любимый!

Лира свалилась на его плече, будто из неоткуда, тут же перебравшись руками на шею и повисла не ней, привычно отобрала и выбросила сигарету.

— Я нашему малышу такие тапочки видела, — щебетала она, не дожидаясь даже реакции на свое появление. — И вообще у белых такие красивые детские вещицы, если бы была девочка я бы столько ей всего тут могла подобрать…

Ее было сложно слушать и еще сложнее воспринимать всерьез, особенно теперь, когда заметный живот давил на него и, уже как по привычке острая маленькая пятка упиралась куда-то в пупок.

Так много времени уже прошло, а он этого толком и не заметил.

Не так уж и много времени осталось до рождения его сына. Он теперь и не знал сомневаться ему в их родстве или нет, принять или просто смириться. Он будто забыл об этом ребенке, переживая совершенно другие беды и тревоги в своем сознании.

— Сэт! Ты меня вообще слышишь? — воскликнула она, топнув ногой, отлепившись от его шеи.

Она хмурилась, став в позу, с таким грозным видом, будто собиралась с ним драться.

Он просто выдохнул в место усталого возмущения.

— Да, слышу, но… давай не сейчас… Я не могу об этом думать.

Злость ее исчезла и она, сделав жалобный вид, обняла его.

— Извини, любимый, но они такие хорошенькие, такие миленькие, такие крошечные и мягонькие…

Бровки ее жалобно и умоляюще приподнимались.

— Что? — не понял он, хорошо однако осознавая, что столь надоедливая сейчас невеста явно чего-то от него ждет.

— Можно? Ну, пожалуйста?

Она смотрела на него с мольбой, сложив руки за спиной и чуть привстав на носочки, как сама невинность.

— Пожалуйста…

Он прищурился, ненавидя такое лицемерное ее поведение, ведь он то знал какая она есть.

— Ты хочешь что бы я дал тебе денег на все это барахло?

Лира прищурилась злобненько, встав на ноги, будто отяжелела от гнева, но желание добиться своего было сильнее ее негодования, к тому же его строгий взгляд пугал ее не самой возможностью его гнева, а вероятностью куда большей немилости. Все же она по прежнему его любила, как бы строго и печально не было его отношение, как бы он не был к ней холоден и равнодушен.

— Это не барахло, — прошептала она, наигранно надув губки и чуть отвернувшись. — Это для нашего малыша.

— Да… да…

Сэт лишь закатил глаза и дал ей свой кошелек, выудив его из кармана куртки.

— Тебе должно хватить…

И вся ее тяжесть исчезла в одно мгновение. И с радостным воплем она вновь повисла у него на шее, забрав кошелек.

— Спасибо! Спасибо! Спасибо!!!

Целуя его в щеку она старательно пыталась прильнуть к нему, а он брезгливо отстранялся, стараясь освободиться из ее хватки.

— Ну все… все… пусти, — бормотал он, отстраняясь, — ты же хотела там что-то покупать…

Все же с ней ему было тяжелее, чем во всей этой пытке с делами магов Атлантиды, будто эта женщина для его ума была страшней войны.

Только Лира в своей пылкости совершенно не умела останавливаться не чувствуя никакой грани, цепляясь за него со всей своей силы, будто почувствовала его уязвимость.

— А поцеловать?

И нагленький лжежалобный взгляд был последней атакой.

Сэт вздохнул, тяжело и обессиленно, но в тот момент, когда по логике Лиры он должен был подчиниться, его терпение иссякло: резко схватив ее за руку, он отдернул ее в сторону, одарив суровым до жестокости взглядом.

— Хватит, — безапелляционно заявил он. — Оставь меня уже, мне не до твоих капризов.

Она понимала, что проиграла, но не умела этого делать, именно поэтому оставалось лишь ублажить свое «Я», оставив последнее слово за собой.

Она отдернула руку так, будто это он пытался ее удержать. а не она старательно навязывалась.

— Как знаешь! — гордо заявила она и неспешно удалилась, держа себя подобно победительнице.

Сэт отчаянно вздохнул, понимая, что эта темпераментная особь женского пола вытягивает остатки его сил, безжалостней врагов. Похоже на ироничную шутку…

Подняв глаза, он посмотрел в чистое небо…

Верхний город…

Очередной вздох и взгляд чуть в сторону. Отсюда смутно видно крохи черной ауры Башни Мрака…

Он впервые задумался о сосредоточии бед этого мира. Верхний город. Впервые он захотел, что бы что-то исчезло окончательно, навсегда, без права на спасение и возвращение. Он даже стал жалеть, что нельзя просто обрушить верхний город, со всеми своими высокомерно-управленческими черно-белыми структурами.

Ему было мерзко от места, в котором он находился, от самого мира, в котором родился и от смысла, который видел во всем этом, но как бы сильно он не злился на абсурдность и нелепые междоусобицы, в сердце у него зарождалась решимость, которой так сильно прежде не хватало. Он слишком хорошо понимал, что цели его наставника не имеют ничего общего с тем, что происходило вокруг, а значит все это время, он был прав, пытаясь остановить одну из опаснейших ошибок на пути нынешнего Дьявола. Еще немного, и он мог стать на туже дорожку, что медленно ведет к краху этого мира руками иных владык.

Время на размышления и церемонии с собой подходило к концу. Счет переходил на минуты, и остаться на месте становилось все сложнее. Да и тянуть он больше не желал. Все, что его переполняло, это желание поскорее со всем этим покончить. Именно с этим намереньем в сердце, решимостью в глазах и спрятанными в карманы руками, он оставил свое место наблюдателя и отправился к храму, собираясь сыграть более важную роль…

— Сэт…

Этот голос он знал слишком хорошо, что бы остаться равнодушным. Это было и сказкой и кошмаром, ворвавшемся в явь. Он застыл, замер, затаив дыхание, запутавшись в своих эмоциях за долю секунды, ведь это была его единственная — Наташа. Он столько раз думал о том, что хотел бы ей сказать, о том, что хотел ей объяснить, будто у него только возможность. Но вот эта возможность появилась, и он ничего не мог сделать, ничего не мог сказать, даже хотел не выдавать себя. И как она его только узнала?

Сейчас он думал совсем о другом, он был переполнен совершенно иными мыслями. Это было совсем не то место, не тот миг, для всего этого, но она все равно медленно приближалась, напоминая о своей алой энергии ее волнах, запахе, привкусе и чувствах.

— Я знаю, что это ты, — проговорила она тихо, находясь уже совсем рядом, за его спиной, уже почти касаясь его куртки.

Застыв так, не делая последний шаг, что б не коснуться и не сорваться на объятья.

— Ты знаешь, что я чувствовала, все это время?

Но в вопросе не было ни злобы ни гнева, скорее опустошенная скорбь об утраченном. Он не мог так оправдываться и не мог защищаться, постепенно разделяя эту близкую его духу скорбь, от того имея право лишь молчать, опустив глаза, что бы ни в коем случаи не встретить чей-то взгляд.

Она ждала, искренне ждала ответа, наблюдая за кровью в его теле, за забивающимся с ритма сердцем, за самим молчанием, но все же надеялась, что он заговорит.

— Не станешь со мной говорить? — спросила она, когда мимо промелькнуло достаточно людей, что бы ощутить усталость от толпы.

— Я просто не знаю…

— Ты звонил мне…

— Да…

— Зачем?

Это было то, что он совсем не хотел слышать. Вновь подняв глаза к небу, он будто в последний раз просил пощады, но ее, конечно же, не было, а значит, что-то да придется говорить, и это явно не те слова, что он говорил ей в своем сознании, представляя подобную возможность выговориться, все это вдруг перестало быть уместным и понятным, даже ему самому.

— Я просто…

Что-то в нем все же было в этот день ни так. Так сильно привыкнув терять кого-то в этот день, он видел в этом уже неизбежность, и вместо того, что бы бояться, следить за каждым словом и пытаться что-то изменить, он, будто в протест, был готов рискнуть всем, будто все это уже утрачено, видимо в этот день переломилось что-то более весомое, чем верность дьяволу, переменяя ценность всего мира внутри и вокруг…

Он обернулся и, взглянув прямо в ее алые глаза, наконец, ответил:

— … все еще люблю тебя…

Первым, что он увидел в ответ, было удивление, немного ошарашенное и даже шокированное, но тут же сменившееся страхом, а через миг родился гнев, и жесткое крыло вздернулось вверх, как занесенный перед ударом топор палача. Он и к этому был внутри готов, но даже глаза закрывать не стал, стараясь не упустить ее взгляд ни на долю секунды, будто бросал ей вызов своей любовью.

— Дурак, — прошептали с дрожью ее губы.

На ресницах выступили слезы. Она не могла его ударить, и крыло отступало, прячась за спиной, а влажный взгляд, принимая его вызов, не стремился сбежать, даже под напором целой бури чувств.

— Если бы ты действительно любил меня…

— Прости…

Но он не стал на этот раз умолять, просить, объясняться, вымаливать или напротив убегать. Он просто обнял ее, стараясь хоть немного защитить ее от боли и слез, которые сам же и порадел.

— Я и правда, тебя люблю. И хоть я понятия не имею о твоих чувствах, но я хотел бы их знать и понимать. Правда…

— Дурак…

Она плакала, всхлипывая и прижимаясь к нему, как ребенок, заставляя крылья дрожать от напряжения.

— Ты просто дурак….

— Совершенно согласен, — прошептал он легко, с ноткой смирения и некой неизбежности, будто оспаривать подобное было нелепо. — Прости меня…

— Как я могу простить тебя? — спрашивала она, все так же рыдая, и цепляясь за него, будто и не искала в нем спасения, от слов, что сама говорила. — Ты предал меня.

Она только сильнее прижималась, сжимая кулаки, грозясь порвать майку.

— Ты женишься на другой… такое не прощают.

— Я могу не жениться… Я… Да, так сложилось и я не откажусь от ребенка, но я могу не жениться, только дай мне шанс…

— Нет, — коротко, уверенно и безоговорочно, хоть и тихо.

Она медленно затихала, переставая всхлипывать. Хватка ее слабела. Медленно отстраняясь, выбираясь из его объятий, она тихо шептала:

— Нет… Это не то… Я не желаю так… Это совсем не верно…

Он не стал ее удерживать, но и соглашаться с ней не хотел.

— Я не люблю ее и никогда не любил.

— Зато спал с ней! — заорала Наташа, обернув все эмоции гневом.

Подобный крик заставил людей обернуться, что бы тут же потерять интерес к банальной драме, продолжая свой путь.

Она сжимала кулаки, скалилось и рычала, сдавленно чуть слышно, но достаточно агрессивно.

— Ты… Она ждет ребенка, а ты рассуждаешь о нем, как…

Рычание мешало говорить, сбивая дыхание. Гневу слова не ведомы, но она еще пыталась с собой бороться.

— Она же тоже чувствует… Она…

Его рука легла ей на плече. Пылающее гневом сердце сжалось, обрывая метания. Все то ей оставалось, это поднять глаза и посмотреть на него, все еще тяжело дыша, мешая во взоре, мольбу и покорность.

— Если ты согласишься выслушать меня, я тебе все объясню…

Он нежно коснулся ее щеки, чуть скользнув кончиками пальцев по мочке уха.

— Что тут можно…

Большой палец скользнул по ее губам, пока ладонь скользила к шее, обрывая ее речи.

— Мне есть, что объяснять, правда, только дай мне шанс.

Она молчала, лишь глядя на в его глаза, молящие, не скрывающие надежды. Ей легким был этот взгляд, будто она уже все простила, будто принимала назад, но все же еще не желая принимать иное обоснование происходящего, кроме как веса собственных эмоций.

Сэт взглянул на часы, будто наконец опомнившись и вернувшись в реальность, где вообще-то на кону жизнь этого города, а не его личные драмы.

— Только я…

— Не можешь говорить сейчас?

— Да…

Он взглянул в ее глаза так, будто она была такой же родной, как и прежде, будто ничего с ними не случилось и она по прежнему доверяли друг другу и потом ей можно будет рассказать все и про ребенка и про предательство, только надо немного времени.

— Ты ведь сможешь подождать немного?

Она молчала, обдумывая все с самого начала, пытаясь принять решение, то решение, которое она так и не смогла принять прошлой ночью, а он ни о чем, не догадываясь так безжалостно торопил ее с ответом, не понимая, что на кону в действительности стояла его жизнь.

— Поверь мне, я правда спешу, но потом я…

— Потом, — прошептала она отчаянно, вспоминая слова брата о том самом потом, что должно сегодня случиться.

— Да… Завтра… или… сегодня вечером. Хочешь? Я могу за тобой заехать.

Глаза ее отчаянно пустели, теряя блеск и надежду, будто сама ее любовь угасала от неизбежности, но как бы много она сейчас не думала, сказать не выходило ни слова. Все, на что хватало ее сил, это отрицательно покачать головой, медленно и отрешенно, не отвечая на его вопрос, а скорее отвечая несогласием на свои мысли.

— Прошу…

Но слушать его она совсем не могла, цепляясь за его руку. В пустых глазах появлялись бусинки слез, куда более горьких чем те, первые, что она проронила на его майку.

— Наташа, родня…

Но она держала лишь крепче. Он уже пытался освободиться, чувствуя, как внутри к растерянному недоумению начинает примешиваться страх.

— Пусти, прошу…

Он почти освободился, но она тут же вцепилась в его руку вновь, но уже двумя руками.

— Нет! — было ее ответом.

— Но мы и поговорить здесь сейчас не сможем, — пытался убедить ее Сэт. — Наташа…

— Нет!

— Я не могу даже…

— Дело не в этом…

Он утих не пытаясь возражать, чувствуя, как дрожат ее пальцы, впиваясь в его руку из последних сил.

— Я не пущу тебя никуда…

В глазах Сэта застыл ужас осознания. В один миг, обрывки мозаики сложились в картину, будто ее слова были последним осколком. Разговор с Сашей до сели бессмысленный стал логичным, а поведение Наташи оправданным, от этого его спешка стала куда большей необходимостью. Ужас подобной комбинации, казался ему не суть не лучше того, что он пытался предотвратить в этом городе, а главное, это значило терять не так, как он рассчитывал, а так, как обычно в этот день приходиться.

На расспросы и попытки что-то узнать времени не было, ибо, судя по всему, он и так опаздывал, оставив себе лишь крохотную надежду успеть изменить хоть что-нибудь.

— Прости, — промолвил он, силой вырывая руку, и спеша в храм, где однозначно все должно было быть не так, как было условлено.

Запах стен храма, возвращал Илью в прошлое. Он был хорошо знаком и заставлял вспоминать далекое начало пути. Он знал здесь рельеф каждой стены, каждый зал и коридор, каждую мозаику и фреску.

Здесь ничего не изменилось за эти годы, что заставляло Вересова улыбаться, но он старался сгладить рвущуюся наружу победоносную улыбку, стараясь сменить на живущую в нем ностальгическую, доброй линией губ застывшей на его лице.

Все шло так, как он и хотел, и даже ощущение фантомности его не смущало. Не редко белые маги не желающие являться на церемонию, но имеющие вес достаточный что бы их отсутствие заметили и недостаточный, что бы откровенно отказаться., присылали качественные фантомные копии, что порождало это нелепое ощущение в тот же время не позволяя ни найти фантома, ни даже понять сколько их.

Скоро церемония должна была начаться…

В этом наверно и была вся ирония. Все постепенно замирало в ожидании…

Наташа не могла его удержать, и догнать его было слишком сложно, толпа мешала быстрому бегу, но она знала куда идти, это давало хоть какую-то надежду.

Но в то же время знала, что могла не успеть, уж слишком много она знала о том, что должно быть дальше.

Она хотела его остановить, любой ценой, только бы не позволить ему так погибнуть, исчезнуть в один миг навсегда. Она успела увидеть его в толпе, еще с далека, но уже у самой границы, где она могла уже не успеть, где постепенно формировалось церемониальном оцепление, от сета, что должен начать излучать храм в день обычного очищения, а не того, что должно случиться сегодня.

Легкое сомнение не покидало ее, мешаясь со страхом, но сильнее всего было томящее желание его жизни, а она очень хотела, что бы он жил. Именно поэтому она забыла обо всем на свете, глядя на границу оцепления, чувствуя уже легкую энергию, зная, что есть смысл прислушиваться к движениям в храме.

Купол защиты начинал формироваться, а значит, внутри все скоро все начнется по-настоящему, а он вот совсем скоро переступит границу и оцепление его держать не станет.

Еще несколько мгновений и он будет для нее недосягаем.

— Нет, — прошептала она, забывая последние сомнения.

Алые глаза вспыхнули на мгновение и сквозь милую внешность проявилась личина охотника-кровопийцы. Короткий взмах крыльями и она почти мгновенно оказалась над толпой, в скоростном рывке вперед.

Ее не останавливал испуганный визг толпы и шаг его последний за границу. Сейчас единственным для нее законом стали ее инстинкты и остановить ее было уже невозможно, просто она сама не осознавала надобность остановки, глядя на возлюбленного как на добычу с ценной кровью, сужая восприятие, лишь до его движений, шагов, дыхания — жизни.

И купол будто захрустел от ее удара. Она прорвалась с легким громовым раскатом, почти ничего не ощутив кроме покалывания и молнияподобной вспышки в глазах. Ее спасала скорость, но думать об этом она не могла, впервые ощущая транс охотника, занятая всем сознание лишь своей жертвой.

Он лишь спешил к человеку, которому был обязан всем и ради которого начал все это, но будто, как из-под земли, после вспышки и чуть слышного раската, ему больше напоминающего хлопок, возникла перед ним — Она…

Он замер и отшатнулся, не видя ее прежде такой, суровой с ярко-алыми глазами заполненными светом, без зрачка лишь с яркими искрами и черными узорами, делающими еще ужасающим взгляд зверя.

Будто демон надумал его покарать.

В голове все смешалось за краткий миг, но лика зверя перед ним уж не было. Зверь был усмирен и вернулась та которую он любил, привычная и прекрасная.

— Нет, — прошептали ее дрожащие губы.

— Ната…

Он ничего не успел ни сказать, ни сделать, ибо был заключен в крепкие, но все же осторожные объятья, явно не человека и взор ее прямо в глаза, заставлял умолкнуть и не сопротивляться.

Она многое могла ему сейчас сказать, многое сказать ей все таки хотелось, но способность говорить ей казалась сейчас чуждой, нелепой и бессмысленной. Она просто поцеловала его, чуть прокусив губу, стремясь одолеть его стремление вперед своим дурманящим укусом.

Он покорился ей, нежно обнимая, не чувствуя боли от клыков, но все же чувствуя пьянящий жар в сознании.

— Те, кто посмели посягнуть на сосуд богини Атрии, нашу великую Струну Света, должны умереть.

Этот голос звучал будто в самой его голове, заставляя очнуться, возвращая боль губам.

Все, что он по-настоящему услышал, сводилось для него лишь к одному смыслу — умереть…

Он оттолкнул Наташу, отбросив прочь свои чувства и ту историю о любви, заботясь сильнее о том, что сейчас было в опасности по его вине.

Он рванул к храму, не понимая, что изменить уже ничего не мог, лишь умереть…

— Нет! — донесся до него короткий крик Наташи, которую уже силой удерживал старший брат, подавляя все ее сопротивление.

Этот крик тяжелым эхом прорывался сквозь множество выстрелов. Он лишь успел обернуться, в поспешном и отчаянном осознании…

— Сукин сын, это он предал нас! — взвизгнул гневно Ник, понимая уже суть ловушки.

Илья, не имея возможности сдвинуться с места, смотрел на убывающие мгновения в поддельной струне с тоской и печалью, понимая сейчас куда больше, чем утром, чем пару мгновений назад, и ругань друга, обреченного на смерть вместе с ним, обращалась лишь в гул, не прикасающийся к его мыслям.

Вересом и сам понимал, что его предали, и слишком очевидно было имя предателя, даже его мотивы магу, казались не тайной…

В пустом зале исчезнувших фантомов два черных мага были вынуждены ждать в предчувствии последнее вспышки созданного для них оружия.

— Прости меня за все, — прошептала Лира со слезами на глазах. — Я просто, правда, тебя люблю…

Она белела на глазах, цепляясь за него слабеющими руками.

— Прости… меня…

Он смог поймать ее, едва дыша, в силах больше ничего понимать. Все смешалось в обрывки событий и фраз, ведущих в неизбежному.

Опустив ее окровавленное тело, он взглянул на далекую Наташу. В ее глазах застыли слезы и мольба, однако это лишь охлаждало его и без того опустошенное уже сознания.

Весь мир переворачивался слишком быстро, не оставляя ему ничего, только руины и трупы с обломками каких-то наивных надежд.

Никто больше не стрелял. Тихо, так тихо, будто он уже умер.

Вокруг лишь шок, а он смотрел на всех, стоя на одном колене у тела той, что вынашивала его сына. Этого уже не существовало, лишь там где-то в прошлом…

Что бы он теперь не сделал, всему был конец и ему самому тоже.

Встав на ноги, он бросил последний взгляд на шокированную толпу и как ни в чем не бывало, продолжил свой путь, теперь уже понимая, что идет навстречу смерти.

— Сэт, не надо! Я люблю тебя! Я прощаю тебя! — кричала Наташа в последней надежде, безжалостно пиная брата.

Сэт не остановился, он хотел умереть, он чувствовал, что уже умер там где-то, внутри, но все же обернулся, что бы увидеть ее в последний раз, раз уж чувства к ней были единственным живым в нем самом.

Что-то будто щелкнуло, пробуждая панику в глубинах сознания, все еще чуткого до интуиции и звуков.

Она пыталась протянуть к нему руку и что-то кричала, но он ее уже не слышал, вновь оборачиваясь к храму.

Горячий воздух, как дыхание дракона и тут же пламя, не свет белых магов, а черное пламя проклятья…

Вот и все, что ему осталось.