Порча на смерть

9. Обреченный

Приснилась мама. Во сне мама была совсем молодая, а Игнат совсем-совсем маленьким, ребенком. Он плакал, ему было больно, и мама его утешала, обещала, что боль пройдет, скоро-скоро. Но боль усиливалась с каждым вздохом, боль терзала, мучила, МУчила, МУЧИла, МУЧИЛА...

Игнат проснулся от тупой, ноющей боли в почках. Пошевелился. Боль ощетинилась иголками. Игнат вздохнул поглубже. Два каменных ежа вместо почек раздулись, иглы их заострились, подросли. Игнат охнул, ойкнул и затих, глотая воздух маленькими порциями. Боль втянула иголки, съежилась...

Что такое здоровье? Это свобода от болевых уколов в теле, от страха перед этими уколами, ударами, таранами, волнами, взрывами... Укладываясь спать, Игнат машинально выключил лампу-ночник. Он выключал лампу тысячи раз, каждый раз перед сном выключал, не думая, как дотянуться до кнопки правой рукой и как при этом опереться о подушку левой. Боль заставила рассчитывать каждое микродвижение, она жестоко наказывала за поспешность и резкость, словно дрессировала, подчиняя себе. Скрипя зубами, Игнат медленно повернулся на бок, вытянул руку, застыл, переживая болевой импульс, потянулся к кнопке, медленно-медленно приподнялся на локте, вскрикнул... Свет!

Свет ударил в лицо, Игнат упал на подушку. Волны боли, разбегаясь от поясницы по всему телу, захлестнули, утопили сознание, смыли мысли... Волна, еще одна, девятый вал... отлив...

Миллиметр за миллиметром Игнат повернул голову. Трудно вертеть головой так, чтобы не беспокоить бдительную к малейшему движению туловища боль в почках. Скошенные глаза увидели наконец куцую стрелку на циферблате будильника. Меньшая из стрелок возле цифры 5.

Боль напала неожиданно, будто опытный диверсант. Она выбрала для нападения излюбленное диверсантами время суток между четырьмя и пятью часами утра.

Когда у маленького Сергача болели почки, мама согревала их, укутав поясницу колючим пуховым платком. Надо же, столько лет прошло, и он вспомнил неприятные ощущения от соприкосновения колючего платка с детской кожей, вспомнил про спасающее тепло.

Игнат поднимался с ложа страдания в три приема: опустил ноги на пол, поморщился, подышал, оттолкнулся руками, вскрикнул, выматерился, встал на ноги, пошатнулся, устоял. Шаг за шагом, вскрик за вскриком, Игнат дошел до ванной. Свет на пороге ванной комнаты зажигал поэтапно, выбирая оптимальную траекторию движения руки к выключателю.

Справиться с краном оказалось легче — не надо выпрямляться, можно стоять, согнувшись в три погибели. Горячие брызги, разбиваясь об эмаль, полетели в лицо. Теперь перекинуть ногу через край ванны, опереться на растопырку рук, подтянуть другую ногу и лечь. Быстрее!..

Почки отомстили за спешку болевыми извержениями, Игнат лежал, заткнув пяткой водосток, и ждал, когда водяное тепло погасит пожар под ребрами, мечтал об облегчении, молил о нем...

Боль ушла. Растворилась в воде с запахом ржавчины, испарилась в парах, осела каплями на вспотевшем потолке.

Спустя час Игнат вылез из ванны. Прислушался к ощущениям в пояснице. Почки не беспокоили. То есть он вообще их не чувствовал, никакой неприятной тяжести, покалывания, ничего.

И трудно поверить, что он шел в ванную, скрипя зубами, рассчитывая каждый шаг.

Сергач насухо вытерся полотенцем, прогнулся в пояснице вперед-назад, вправо-влево. Ничего. Замечательное «ничего»!

Танцующим шагом повеселевший Игнат вернулся в комнату, сел на растерзанную кушетку и... Моментально в бока впились раскаленные шипы. Убаюканная теплой водой садистка Боль пробудилась вновь...

Игнат застонал, упал на мятые простыни, заставил тело расслабиться, постарался дышать одной лишь грудью, так, чтобы живот не вздымался, чтобы поясница оставалась в полном покое. Боль задремала, втянула шипы, затаилась в засаде. Измученный Игнат сам не заметил, как заснул вслед за болью через сорок примерно минут тревожного ожидания новых приступов. И спал без сновидений до девяти, отдыхал после схватки с болезнью.

В девять Игнат открыл глаза. Почки не болели, лишь чуть-чуть ныли. Плавно перевернувшись на живот, с величайшей осторожностью Игнат потянулся к телефонному штепселю, без спешки вставил его в розетку. Тихонечко сел. Снял трубку радиотелефона с базы, набрал номер.

— Вас слушают.

— Алло, Костик...

— Игнат?

— Он. Костик, караул.

— Что случилось?

— Почки прихватили, полночи в горячей ванне провалялся.

— Сейчас болят?

— Тянет в пояснице. Я шаг ступить боюсь, так болело, как будто ножами резали.

— Лежи, через час приеду.

— Извини, старик, я, правда, в ауте...

— У меня прием с шестнадцати, до четырех придумаем, что с тобой делать.

— Спасибо, старый. Люське привет.

— Передам. Через десять минут выезжаю, не психуй.

— Да я ничего. В смысле, с нервами все о'кей, — соврал Игнат.

— Разберемся, — обнадежил Костик и отключился.

«Может, действительно, невроз приключился после вчерашних допросов? — подумал Игнат с надеждой. — Ну, не сглазили же меня позавчера, в самом деле? Да и подлечился я перед сном от сглаза, произвел профилактику по методу доктора Архивариуса...»

Трубка в руке требовательно заверещала.

— Алло, Костик?

— Сергач?

— Привет, Архивариус. Долго жить будешь, только что о тебе вспоминал.

— Я звонил вчера, ближе к ночи. Телефоны не отвечали.

Игнат усмехнулся — знать, не зря, придя домой, позаботился об отключении связи. Интуиция не подкачала.

— Ты меня удивляешь, Архивариус. Связь по твоей инициативе такая редкость.

— Сергач, ты вчера сходил по оставшимся адресам?

— Нет. С утра навалились заморочки в «Альфхейме». Из налоговой приходили счета проверять, до вечера мурыжили, потом я с ними бутылку распил, короче, никуда не успел.

— Удачно. Я звонил и звоню, чтобы предупредить: по последнему, восьмому, адресу в «Школу Фэн Шуи зовущих могил» не ходи. Мне срочно сигнализировали — спец негативного Фэн Шуй, возможно, связан с ФСБ. Сведения не точные, но есть угроза попасть на заметку спецслужб.

— Спасибо за предупреждение, ой!.. Черт!..

— Не расслышал последние слова, повтори.

— Я сказал «ой, черт». В почке резко кольнуло.

— Заболел?

— Пустяки. Вчера на меня гриппозная баба начихала, алкогольные возлияния и магнитная буря, опять же, не способствуют самочувствию. Плюс ко всему из логова Велиара драпал потный по морозу, мог застудиться.

— Ты предостерегся от сглаза? Скажи правду.

— Ага. Манипулировал рюмочками и дверной ручкой в точности по твоим инструкциям. Спасибо за нотки трогательной заботы в твоем прокуренном голосе, не волнуйся, все со мной будет о'кей. Я уже созвонился со старинным школьным дружком Костиком, мы с ним и с его будущей женой Люськой с первого класса дружим. Костик закончил медицинский с красным дипломом, врач-практик, доктор от бога. Он ко мне уже едет.

— В твоем случае обычный доктор может и не помочь.

— Это в каком таком «моем случае»? В случае порчи, да?.. А Костик, кстати, не совсем обычный доктор. Получив стандартное медобразование, Константин еще сто лет назад ринулся изучать премудрости восточной медицины, слышишь? Курсы акупунктуры Кот закончил, едва они появились при Институте повышения квалификации медиков...

— На Востоке иголкам учат шесть лет, — перебил Архивариус. — У нас — двухмесячные курсы. На Востоке используют деревянные, костяные, золотые, серебряные иголки. У нас — универсальную стальную, утвержденную Минздравом.

— Зря смеешься. Костик все это не хуже тебя знает. Он китайский выучил, английский у него как родной. Я, когда ассистировал в «Шестом чувстве», вывел его на узкоглазых, настоящих асов по пульсовой диагностике. А еще раньше он со мной к Фаму ходил, я сегучо изучал, а Костик из вьетнамца тем временем секреты точечного массажа выуживал. Он и травами лечит, и иридодиагностику освоил. В прошлом году, весной, я с температурой свалился, так он меня за день выходил, представляешь?

— Где он работает, твой Костик?

— Ты не поверишь — в поликлинике. Альтруист! Его во всякие буржуйские больницы зовут, он там консультирует за бабки время от времени, однако районную лечебню ему влом бросить, представляешь? Божий человек, уникум!.. Ох, черт!.. Блин, почки проклятые, то не болят, а то... Ладно, Архивариус, давай завязывать с трепотней, лягу я, полежу...

— Ложись. Костик Костиком, но и я подумаю, как бы тебе помочь.

— Спасибо.

— Я позвоню.

До того как в дверь позвонил старинный друг Костик, Игнат валялся полтора часа. Костик опоздал. Оно и понятно — за окном неожиданно разбушевалась метель. Очумевший от ледяного ветра снег бился в оконные стекла, точно мохнатые хлопья просились их впустить в дом, мечтая растаять и потечь весенними ручьями. Весь облепленный снегом, Константин долго отряхивал за порогом утепленную джинсовую куртку, отправив открывшего ему дверь Игната обратно в койку.

Однажды, еще в старших классах школы, Костик заковал себя в джинсовую униформу, да так и ходил в ней до сих пор, оставаясь верным лейблам «Ливане». В семнадцать лет, отрастив усики а-ля молодой Пол Маккартни, Костик никогда их не сбривал. Если он слушал музыку, то группу «Дип Перпл», если отдыхал, то в Судаке, если выпивал, то коньяк «Белый аист», курил до сих пор болгарские сигареты. Костик был консерватором во всем, кроме своей профессии, как профессионал он постоянно рос и совершенствовался.

— Костик, внимания на бардак не обращай, ладно?

— Лежи, не вставай!.. Да уж, беспорядок в комнате образцово-показательный. — Костик огляделся, засучил рукава джинсовой рубахи. — Переворачивайся на живот. Здесь больно?

Костик мягко шлепнул ребрами ладоней по почкам.

— Немножко. Почти не чувствую.

Костик шлепнул посильнее.

— Так чувствую. Больно, но терпимо.

— Здесь? — Доктор обхватил плечо пальцами, стиснул.

— Плечи-то, блин, на фига тискать?!

— Больно?

— Да.

— Потеря аппетита накануне имела место?

— А... а, пожалуй, что имела. Позавчера вечером мотался по городу, жрать хотелось — ужас, а вчера...

— Понял тебя, молчи. Здесь больно?

— Ой!.. Отпусти пятку, садюга!.. Слышь, Айболит, ты почему меня про ухо не спрашиваешь? Вчера каждый приставал, чего у меня с ухом, а ты... Ой! Полегче, икроножные мышцы не железные!..

— Больно, понял... Про ухо не спрашиваю потому, что вижу — с ухом ничего опасного. Здесь тоже больно?

— Ай!..

— Лежи, отдыхай пока. Я позвоню?

— Не вопрос, звони, конечно.

Костик взял трубку радиотелефона, отстучал номер, отошел к гладильной доске. Ему ответили, и Костик заговорил не по-русски, мешая английские и, кажется, китайские слова. Говорил недолго, больше слушал. Разговаривал смешно — раболепно как-то, с придыханием. Когда телефонные переговоры закончились, Игнат не удержался, вставил шпильку:

— Умеешь к иностранцам подлизываться. Ты, часом, в школьные годы тайком от нас, друзей-однокашников, фарцовкой не занимался?

— Ты все такой же, Сергач — Серый Грач, с годами не меняешься. Ты что, и в морге будешь санитаров смешить, Игнаша? — парировал Костик. — Завещай себе на могильной плите вместо эпитафии анекдоты выбить, советую как врач.

— Шуточки у тебя...

— Как и у тебя.

— Согласен, шутки идиотские. Ладно, пошутили, и будет. Каков диагноз, доктор? Жить буду?

— С точки зрения западной медицины, ничего страшного с тобою не происходит. Острый пиелонефрит, в худшем случае. Я практически убежден — возьмем у тебя анализы, и они не будут особенно паршивыми. Дела твои плоховаты с точки зрения медицины Востока. Обычно нечувствительные зоны реагируют болью, раз. Понижение аппетита перед приступом, два. Гоношишься, пытаешься выглядеть бодрячком, три.

— Это-то при чем? В смысле, что гоношусь, приободряюсь?

— Долго объяснять. Вставай, одевайся. Не бойся, я почти уверен — до восхода луны нового серьезного приступа не будет. Одевайся, поедем на консультацию к дядюшке Вану.

— К китайцу? Ты с ним созванивался, да?

— С ним. Господин Ван Лю Чень милостиво согласился уделить нам целых полчаса своего драгоценного времени. Ты потешался над тем, как я лебезил перед Лю Чень, будто бы забыл, как сам кланялся сенсею Фаму. С восточными людьми есть два типа отношений — или ты им кланяешься, или они тебе. Я закурю?

— Кури. — Игнат встал с кровати. Почки не болели. Почти не болели.

— Пепел в чашку на подоконнике можно стряхивать?

— Валяй.

— Одевайся-одевайся, не бойся, сказано тебе — до ночи не скрутит. Физкультурой заниматься не советую, а остальное можно. — Костик обошел гладильную доску, присел на подоконник. — Болгарский табак превратился в дефицит, днем с огнем его не...

— Рассказал бы лучше про Вана, покуда я одеваюсь.

— Пожалуйста. — Костик затянулся, выпустил аккуратное сизое колечко. — Ван Лю — светило. Я под ним шестерю в надежде набиться в ученики. Более сведущего восточного целителя я раньше не встречал. Ван переехал в Москву перед Новым годом. Я помогал ему с визой и арендой квартиры. Он и раньше бывал у нас наездами, приезжал из Шанхая преподавать на курсах акупрессуры. В этом году собирается открывать в Москве собственный Центр восточной медицины.

— Таких центров сейчас...

— Ты мне говоришь? До и больше, без тебя знаю. Я ему намекал — вам выгоднее, как раньше, вести курсы наездами. Он кивает и все делает по-своему... Оделся?

— Готов. Господин Ван меня на халяву проконсультирует?

— Возьми, если есть, на всякий случай, баксов двадцать. Как у тебя с деньгами?

— Тьфу-тьфу-тьфу, двадцать баксов найдется. Как говорится: бросай курить, вставай на лыжи. Поехали!

Окурок болгарской сигареты потух, раздавленный о донышко грязной чашки, бывшие одноклассники покинули малогабаритную коммуналку некогда хорошиста Игната, спустились к машине типа «Победа» былого отличника Константина. Машина вместе с теплым гаражом досталась Костику в наследство от двоюродного дяди полковника, героя Великой Отечественной. «Победа» оправдала свое название и до сих пор исправно боролась с коварными ухабами Отечества.

Ветер и снег бушевали на дорогах Москвы, в транспортных артериях столицы образовывались тромбы пробок, но, хвала духам, китайское светило Ван Лю Чень поселился в Марьиной Роще, куда от «Новослободской» можно прошмыгнуть, минуя автомобильные баррикады центра. И все равно добирались долго. Подъехали к пятиэтажной «хрущобе» ровно — Игнат посмотрел на часы — без тринадцати тринадцать. Дуплет несчастливых чисел вызвал у Игната улыбку, довольно-таки грустную, и спровоцировал лишенный всякой мистики, чисто бытовой вопрос:

— Костик, ты на работу из-за меня не опоздаешь?

Костик как раз парковал «Победу» в закутке меж двух сугробов и в содержание вопроса не вник. Они вылезли под снег и ветер, втянув головы в плечи, трусцой добежали до «хрущобы». На лестнице, отряхнувшись, Костик проинструктировал:

— Сергач — Серый Грач, ради всех святых, будь серьезен, не гоношись, и, умоляю, повежливее с Ваном.

— О'кей, вводную понял, готов раболепно поедать глазами светило.

— Прошу ведь как человека: будь серьезен! — Костик поднялся на площадку первого этажа, остановился напротив двери с цифрой один. — Сергач! Прекращай гримасничать!..

— Все-все, звони. Я серьезный, как покойник.

Дверь номер один открылась после первого же звонка. Внешность светоча восточной медицины Игната несколько разочаровала. Китаец как китаец, среднего роста и неопределенного возраста, угрюмый, неулыбчивый, в спортивных штанах и куртке фирмы «Найк», в резиновых шлепанцах на босу ногу. Почему-то Игнат ожидал его лицезреть в приличном европейском костюме, при галстуке, улыбающимся и учтивым. Ни фига! Никакой учтивости — открыл дверь, и ни «здрасте вам», ни «проходите, пожалуйста», открыл, повернулся спиной и пошлепал в комнаты. От такого, мягко выражаясь, холодного приема Игнат сразу же почувствовал себя неуютно. А почки, кстати, совсем не болели, и казалось, что ночной приступ просто приснился.

Осмотр продолжался пятнадцать минут. Время Игнат засек, снимая часы с руки и в одних трусах укладываясь на продавленный диван советского производства. Игнат лежал на диване, его одежда и часы — на картонных коробках с иероглифами. Таких коробок в комнате было множество. Если китайца придет проверять местный участковый, Ван вряд ли сумеет доказать менту свою причастность к медицине, тем более что участковый вряд ли говорит по-английски, а тем паче по-китайски. Честное слово, дядюшка Ван здорово смахивал на типичного торгаша с вещевого рынка. Особенно в интерьере с коробками.

Первые десять минут осмотра Игнат лежал на животе, последние пять сидел. Десять минут Ван Лю тыкал пальцами в спину, а Сергач ойкал или айкал. Три минуты Игнат сидел с открытым ртом, китаец изучал его горло. Рот Игнату узкоглазый открыл, словно неразумной скотине, взявшись руками за нос и подбородок. И закрыл точно так же — потянул за нос, надавил на нижнюю челюсть. Ухватился кончиками пальцев за веко, одно, потом другое, по минуте разглядывал глазные яблоки, молча, без комментариев и, как показалось Игнату, без всякого интереса.

Закончив осмотр, китаец отвернулся от пациента, что-то сказал по-иностранному, Костик перевел:

— Одевайся.

Игнат натягивал носки, влезал в брюки, застегивал рубашку, повязывал галстук и слушал, как беседуют доктора на шипящем языке Шекспира с вкраплениями отдельных слов и целых предложений из гортанно-лающего языка Конфуция. Игнат одевался и корил себя за то, что в свое время поленился выучить хотя бы международный английский. И вообще, ужасно неприятно, когда тебя обсуждают эскулапы, даже если ты понимаешь, о чем они говорят. Твоя личность, твой внутренний мир большинству врачей до лампочки (кроме психиатров), предметом их обсуждения является твоя начинка — ливер, легкие, требуха, филей. Чем-то доктора напоминают поваров, не правда ли?

— Тысяча извинений, господа медики! Вы случайно не забыли, что я еще живой и пока что мыслящий человек? Как это ни смешно, но мне хотелось бы узнать прогнозы на будущее относительно собственной бренной плоти.

Ван Лю и Костик — оба замолчали. Угрюмое желтокожее и озабоченное побледневшее лица повернулись к Игнату. Полную едкой иронии, кучерявую речь Игната с великого и могучего на китайский Костик перевел одним словом. Ван Лю кивнул, дескать — ясно, и, глядя Сергачу в переносицу, с равнодушной интонацией робота выдал короткую шипяще-лающую фразу.

— Костик, будь любезен, переведи дословно его диагноз.

— Он сказал: «Вас запрограммировали на смерть».