Последний довод

Фред не сумел отказаться ни от второй, ни от третьей чашечки кофе, который Брунинг наливал из большого кофейника, принесенного с кухни. Он проглотил все три с несвойственной ему жадностью, но удовольствие от кофе было безнадежно испорчено. Косясь на медный кофейник, Фред ругал себя за безволие. Вчерашняя решимость отказаться от кофе, как туман, рассеялась с первыми лучами солнца. Задолго до рассвета Фред был уже на ногах, следил за последними приготовлениями и, хотя его лицо сохраняло обычную угрюмую бесстрастность, сильно нервничал.

Статья Джейн Броуди в “Нью-Йорк таймс” подействовала на него сильнее, чем он сам думал. Фред был невероятно мнителен во всем, что касалось здоровья. Постоянно подозревал у себя какие-то болезни, пугался при малейшем недомогании, с каким-то странным удовольствием читал популярную медицинскую литературу.

Из-за страха перед никотином и алкоголем он уже лишил себя сигарет и спиртного. Теперь “Нью-Йорк таймс” отнимала у него кофе. Фред уже как-то пробовал перейти на кофе без кофеина, но, лишившись привычного утреннего допинга, смалодушничал. Теперь он выяснил, что потребляет не менее тысячи миллиграммов кофеина в день, поскольку умудряется проглотить на работе минимум десять чашечек. Следовательно, его организм подвергался постоянной интоксикации кофеином. От этого медицинского термина ему вчера стало сильно не по себе. Расстройство сна, головные боли, беспокойство, раздражительность, сердцебиение, диарея, боли в желудке, депрессия, нежелание работать — он нашел у себя все симптомы. Теперь ему стало ясно, почему он так болезненно перенес отказ от кофе: синдром абстиненции, от этого страдают все наркоманы, лишившиеся обычной порции. Так, во всяком случае, следовало из статьи. Тогда-то Фред и дал себе клятвенное обещание отказаться на веки вечные от кофе, пусть даже несколько дней ему придется помучиться. Фред был полон решимости перейти на напитки типа “Севен-ап”, “Спрайт”, “Фанта” и имбирный эль, а заодно по утрам заниматься гимнастикой..

Эмсли установил в комнате несколько портативных японских телевизоров “Сони”. Три основные американские телекомпании — Эй-би-си, Си-би-эс и Эн-би-си — транслировали обычные дневные передачи. Скользнув по трем экранам равнодушным взглядом, Фред сосредоточился на четвертом. В голубом прямоугольнике что-то бесконечно мелькало. Ко всем четырем телевизорам были подсоединены видеомагнитофоны. Наконец четвертый экран ожил. Фред, Эмсли и Брунинг уставились на известную каждому американцу гигантскую башню-памятник Джорджу Вашингтону, внутри которого находился музей. Было что-то странное в этом неозвученном изображении. Несколько случайных туристов вышли из музея. За ними наблюдал одинокий служащий.

Брунинг занялся сложной радиоаппаратурой, установленной прямо на полу. Чтобы включить ее, ему пришлось присесть на корточки. Микрофон с длинным шнуром он установил на столе перед Фредом. Эмсли вопросительно посмотрел на Фреда.

— Теперь ждать, — сказал Фред. — Пять минут назад он выехал из мотеля.

До рождества оставалось несколько дней. Приближение праздника ощущалось даже в официальном Вашингтоне. Из магазинов люди выходили с красиво перевязанными коробками и свертками, город приобрел праздничный вид, телепередачи стали заметно веселее, и служба опросов общественного мнения сообщала, что количество времени, проводимого вашингтонцами у телевизоров, увеличилось. Погода подкрепляла надежду на приятные праздники. Невысокое зимнее солнце исправно несло вахту над Вашингтоном, гарантируя, что никаких осадков не ожидается.

В политической жизни наступил определенный вакуум. Люди ничего не хотели знать о проблемах, которые подстерегали их в будущем году; хотя бы несколько дней без забот и тревог…

Первая информация поступила в 9.20. Прежде чем выслушать доклад своего агента, Фред велел Брунингу включить магнитофон. Катушкам с магнитной лентой предстояло крутиться до самого вечера. События этого дня уместятся на не видимой человеческому глазу дорожке магнитной записи. Это совершенно безопасно магнитофонные и видеокассеты, которые будут записаны сегодня, никогда не попадут в чужие руки. Закон о рассекречивании документов по истечении срока давности на них тоже не распространяется.

Эмсли тронул Фреда за плечо:

— Смотрите, шеф.

На экране четвертого телевизора, на котором застыло изображение памятника Джорджу Вашингтону, вдруг что-то изменилось.

— Началось! — не выдержал Брунинг.

Фред посмотрел на часы: ровно половина десятого утра.

Белый микроавтобус “форд” 1979 года выпуска с номерным знаком штата Флорида проехал мимо поста парковой полиции и остановился возле главного входа в мемориал Вашингтона. На кузове большими буквами было написано: “Задача № 1: запретить ядерное оружие”. Из кабины вылез человек в темно-голубом спортивном костюме и черном мотоциклетном шлеме. Шлем, полностью закрывавший лицо, делал его похожим на марсианина. В руке он держал черную сумку, из которой торчала антенна. Стоявший поодаль служитель парка, заинтересовавшийся странным человеком, подошел поближе. Через несколько секунд с выпученными от страха глазами он помчался прочь. Несомненно, он бежал к находящемуся неподалеку посту парковой полиции.

Фред не видел лиц полицейских, к которым бросился служитель, но мог себе представить, что в эту минуту испытывают блюстители порядка, чья задача отгонять пьяниц и позировать перед фотоаппаратами туристов. На экране что-то замелькало, потом все очистилось. Не было видно ни одного человека, кроме водителя микроавтобуса.

Фред явно недооценил начальника поста парковой полиции, дежурившего в тот день. Он велел увести подальше совершенно обезумевшего служителя, который заикался и дрожал мелкой дрожью, и поспешил к телефону, чтобы доложить начальству у подножия мемориала стоит микроавтобус, начиненный тысячью фунтов тринитротолуола, и некий Филип Никольсуг рожает разнести памятник вдребезги, если не будут приняты его требования. В настоящее время, добавил полицейский, в музее осталось во семь человек: шесть туристов и двое служащих.

Охрану всех американских парков несет специальное подразделение полиции, подведомственное министерству внутренних дел. Через не сколько минут капитан Пэйп из парковой полиции был на месте. Ему передали конверт, в ко тором был один листок бумаги, исписанный от руки. Филип Никольс изъявлял желание вести переговоры только с представителем прессы. Короткая приписка гласила: “Или вы в качестве акта благоразумия запретите ядерное оружие, или получайте хорошенькое светопреставление”. Капитан Пэйп выругался. Один из полицейских обратился к нему:

— Капитан, я все время держу его на прицеле. Один выстрел и…

— Заткнитесь! — завопил Пэйп.

Похоже, он был рад выместить на ком-нибудь раздражение, которое распирало его. Потом взял трубку телефона. Световые маячки над его машиной безостановочно вращались, разбрызгивая вокруг желтые отблески, от них рябило в глазах.

Фреда интересовало, сколько понадобится времени, чтобы новость достигла ушей журналистов. Ведь некоторое время информация должна крутиться внутри государственного аппарата, тем более что в это дело неминуемо вовлекалось несколько его звеньев: секретная служба, а следовательно, и министерство финансов, ФБР, парковая полиция, полиция федерального округа Колумбия, состоящего, собственно, из одного Вашингтона, ЦРУ… Из южных окон Белого дома был хорошо виден белый микроавтобус у подножия памятника, окруженного множеством флагштоков. Звездно-полосатые флаги полоскались на ветру. От начиненного взрывчаткой микроавтобуса до Белого дома было меньше километра.

Первой отреагировала личная охрана президента. Были запущены моторы нескольких вертолетов, чтобы в соответствии с планом на случай чрезвычайных обстоятельств вывезти президента и его окружение из Белого дома на авиабазу Эндрюс. Приведено в готовность бомбоубежище под Белым домом, где оборудована так называемая ситуационная комната — из нее можно руководить страной в случае войны. А пока что президента и первую леди перевели подальше от опасной зоны. Ланч, на котором должен был присутствовать президент, из комнаты, обращенной окнами к монументу, перенесли в другое помещение.

Фред не терял из виду экраны трех остальных телевизоров. Взволнованный диктор Си-би-эс зачитывал сверхсрочную информацию, которая мгновение спустя распространилась по всей Америке. Эн-би-си и Эй-би-си тоже прервали передачи, чтобы рассказать о том, что происходит неподалеку от Белого дома.

Фред посмотрел на часы: о безумце, задумавшем взорвать памятник Вашингтону, американцам сообщили всего через сорок минут после того, как Филип Никольс остановил свой “форд” у входа в мемориал. Такой прыти Фред не ожидал от своих коллег, которые отвечали за работу с журналистами. Его даже напугала подобная сверхоперативность: редакции газет и телекомпании начали обзванивать прежде установленного времени. Впоследствии, подумал Фред, это может вызвать подозрения: кто и почему столь настойчиво приглашал прессу и телевидение к памятнику Вашингтону, когда даже ФБР еще ничего не было известно.

Когда автобусы телекомпаний подъехали к Белому дому и американцам показали прямой репортаж об угрозе, нависшей над президентом и Вашингтоном, начальник секретной службы тоже включил телевизор. Все меры предосторожности были приняты, и он не знал, что еще предпринять.

Секретная служба была создана в рамках министерства финансов в 1865 году для борьбы с фальшивомонетчиками (эта задача по-прежнему числится за ней), но после покушения на жизнь президента Уильяма Мак-Кинли в 1901 году взяла на себя охрану хозяина Белого дома. Сотрудники секретной службы не пользуются расположением американцев: иногда они месяцами “бездельничают”, работа для них начинается, лишь когда президент отправляется в поездку по стране или за границу. Их легко узнать: крепкие, коротко стриженные молодые ребята в костюмах устаревшего покроя, внимательно разглядывающие толпу. Многие американцы считают, что от секретной службы мало толку: чем она помогла Джону Кеннеди? Да и те президенты, которые оставались живыми после покушений, были обязаны этим не своим телохранителям, а счастливой случайности. За секретной службой числились разные грешки. Поговаривали, что ее сотрудники занимаются подслушиванием внутренних телефонов Белого дома, а иной раз и исследуют сейфы некоторых его обитателей, разумеется, с ведома и по прямому указанию президента.

Нынешний глава секретной службы, пробившийся наверх из простых охранников, стремился во что бы то ни стало укрепить престиж своего ведомства, но не знал, как это сделать. Если бы произошло покушение и если бы его люди сумели защитить президента… Но, по правде сказать, начальник секретной службы не питал особых иллюзий. Когда президента хотят убить, его убивают.

Он, не отрываясь, смотрел на телеэкран. Эта история предоставляла ему шанс. Но секретную службу сразу отстранили от дела; когда он предложил своими силами немедленно обезвредить преступника, ему даже не дали договорить.

“Вся нация превратилась в заложника”, — вещал один из теледикторов Фреду приходилось теперь делить свое внимание между всеми четырьмя экранами, чтобы не пропустить ничего важного. Самым неинтересным был четвертый экран: Филип Никольс все так же в одиночестве прохаживался около своего микроавтобуса Зато три остальных экрана бушевали Компании подключили лучшие силы, дабы удержать внимание зрителей. Тон выступавших становился все более трагичным. Атмосфера накалялась. “Один человек держит в руках всю страну!” “Мы все находимся в страхе по вине этого фанатика!”

Полиция блокировала центр столицы, некоторые магистрали были закрыты для автомобильного транспорта. Вашингтонцы не могли попасть домой. Двадцать тысяч федеральных служащих — их ведомства находились поблизости от мемориала — отпустили с работы.

К этому моменту специалисты по взрывному делу из Федерального бюро расследований уже доложили своему начальству, что хотя в сумке с торчащей из нее антенной, вполне вероятно, находится миниатюрный радиопередатчик, с помощью которого можно подорвать взрывчатку, тысяча фунтов тринитротолуола лишь поцарапает мраморное покрытие памятника. Единственное, что угрожало Белому дому, — несколько выбитых ударной волной окон Журналистам, однако, об этом не сказали.

На приличном расстоянии от памятника Вашингтону и Филипа Никольса с его черной сумкой парковая полиция организовала оцепление. Журналистов там скопилось не меньше, чем полицейских, — человек сто.

Три основные теле- и радиокомпании вели прямой репортаж в эфир. Газетчики то и дело бегали к телефонам, чтобы передать самую свежую информацию для очередного выпуска После полудня для переговоров с Филипом Никольсом выделили корреспондента информационного агентства Ассошиэйтед Пресс. В течение последующих шести часов он несколько раз беседовал с Никольсом.

Никольс требовал, чтобы конгресс незамедлительно занялся обсуждением вопроса о ядерных вооружениях, чтобы средства массовой информации посвятили половину газетной площади, теле- и радиовремени этому вопросу.

В ответ Эй-би-си показала интервью с одной домохозяйкой из Южной Дакоты, которая прямо заявила: “Все эти активисты антивоенного движения кричат, что хотят спасти нас от ядерной смерти. Теперь мы знаем их подлинное лицо”. Это же интервью продублировала сеть частных телестанций. Корреспондент Си-би-эс беседовал с пожилым строителем из Висконсина. “Я не понимаю, почему полиция медлит! — кричал он в подставленный корреспондентом микрофон. — Никольсу и его единомышленникам место в тюрьме! Или пусть убирается в Россию, на чьи деньги они так стараются!” Супружеская пара — он и она пенсионеры — сказала, что просто не понимает, как вообще можно участвовать в антивоенном движении, если в нем состоят настоящие преступники.

В дневных выпусках всех провинциальных газет появились одинаковые сообщения корреспондентов информационных агентств ЮПИ и АП.

Начались возмущенные звонки в редакции газет: “Когда наконец покончат с этим негодяем, Филипом Никольсом?” Несколько сот человек, как торжественно объявил отдел Белого дома по связи с общественностью, сочли своим долгом выразить свою поддержку президенту. Они задали работу телефонисткам Белого до ма, спеша выразить восхищение мужеством и стойкостью президента.

Фреду теперь приходилось все время вести какие-то переговоры по радио. Не все шло так, как было намечено. В два часа дня Никольс предложил восьми заложникам, остававшимся внутри мемориала, уйти. Первым эту новость услышал Эмсли, который тоже не снимал радионаушников. Фред нахмурился. Брунинг и Эмсли ожидающе смотрели на него: не пора ли кончать? Продолжать игру было опасно. Никто из них не мог поручиться, что Никольс не выкинет еще какой-нибудь номер.

Внимание всей страны по-прежнему было обращено к человеку в мотоциклетном шлеме, с черной сумкой в руках. Фред имел полную возможность убедиться, что, забыв о намеченных программах, телевидение и радио переключились целиком на Никольса.

— Поразительно, что этим наглым шантажом, — брызгал слюной фермер из штата Айова, — занимаются люди, — которые кричат на каждом углу о необходимости покончить со злом и заставляют нас разоружаться. Могу себе представить, что они бы здесь устроили, если бы им поверили.

Фред предполагал, что в редакциях газет и на телевидении раздаются и другие звонки-с требованием прекратить клевету на антивоенное движение, прислушаться к голосу миллионов американцев, требующих ядерного разоружения, но о них ничего не сообщалось. С голубых экранов неслись одни проклятия Никольсу и иже с ним. Словно слепая злоба против него и таких, как он, — вот и все, что испытывали сейчас американцы.

Сумрак быстро сгустился над Вашингтоном. Вспыхнули фонари в парке, разделяющем памятник и Белый дом Белый микроавтобус Никольса стал почти незаметен, констатировал один из сотрудников секретной службы, дежуривший у выходящих на юг окон резиденции президента.

— Шеф, — голос Эмсли заставил Фреда оторваться от телеэкранов, — только что передали: бывший работодатель Никольса — владелец гостиницы из Южной Флориды, у которого Никольс был служащим, — вылетел в Вашингтон, чтобы уговорить его сдаться.

Фред посмотрел на часы семь вечера. Он с удовольствием прикрыл глаза. Целый день он не отрывался от мерцающих экранов. Пожалуй, хватит. Большего добиться все равно не удастся. Он кивнул Эмсли.

Ровно в 7.20 Филип Никольс залез в машину включил двигатель. Вероятно, он хотел только развернуть свой микроавтобус, но, как только он двинулся с места, раздались выстрелы. Полицейские вели прицельный огонь. Микроавтобус повело в сторону, и он перевернулся. Первым к микроавтобусу подбежал агент ФБР. Никольс был еще жив. Он прошептал: “Они попали мне в голову”. Полицейский вертолет — крохотная тень на фоне гигантского памятника — опустился, его прожекторы осветили скрючившееся тело Филипа Никольса. Мотоциклетный шлем свалился с его головы, и на лице Никольса застыло выражение крайнего удивления. Или это только показалось агенту?

В Филипа Никольса попали четыре пули. Но на него сейчас никто не обращал внимания. Высыпавшие из патрульных автомобилей и синих фургонов с гербом ФБР люди лихорадочно осматривали вывалившиеся из “форда” Никольса ящики.

Взрывчатки в микроавтобусе не оказалось. В ящиках был довольно приличный запас еды и безалкогольных напитков. Не оказалось и радиопередатчика, антенна была мистификацией.

Агент ФБР набросился на капитана Пэйпа, приказавшего стрелять. “Я считал его опасным человеком, — хладнокровно ответил капитан, испытывавший, по-видимому, удовлетворение оттого, что сумел расправиться хотя бы с одним возмутителем спокойствия. — Он мог поехать в сторону Белого дома. Нельзя же было подпускать начиненную взрывчаткой машину близко к дому президента. Его мешок с антенной выглядел как настоящий. Кто мог знать…”

Собственно говоря, ему незачем было оправдываться. Кроме сотрудников ФБР, которые предпочли бы получить в руки живого Никольса, чтобы иметь возможность допросить его, никто ни в чем не обвинял полицию. Смерть была сочтена справедливым возмездием человеку, осмелившемуся бросить вызов спокойствию американцев.

Фред оделся и ушел из квартиры, где они просидели весь день, оставив Брунинга и Эмсли возиться с аппаратурой. На платной стоянке служащий вывел его автомобиль. Выехав на улицу, Фред по привычке включил радио и тут же выключил. История с Филипом Никольсом по-прежнему была в центре внимания радиопрограмм. Последнее, что услышал Фред, — слова хозяина гостиницы, где работал прежде Никольс: “Если бы я успел, он был бы жив. Столько людей совершают убийства, и они все еще живы. Филип собирался что-то сделать ради спасения людей, и его убили”.

Рэндольф Хобсон был “жаворонком”, его жена — “совой”. Это значит: он встает до рассвета, пробегает рысцой несколько миль и в семь часов уже сидит в офисе. Она может до полудня проваляться в постели, не чувствует никакого интереса к жизни до вечера, когда готова принимать гостей или танцевать всю ночь. Но к этому времени он уже спит.

Мир пернатых, разумеется, не имеет к этому ни малейшего отношения. Хобсон был, что называется, дневным человеком, его жена — ночным. В Стэнфордском университете Хобсон краем уха слышал, что в мозгу человека есть какие-то клетки, которые контролируют жизненный цикл — когда спать, когда работать. Во время прошлой предвыборной кампании ему частенько приходилось бывать в Стэнфорде; если у него оставалось свободное время, он заходил в лабораторию сна при университете, там он услышал немало любопытного.

Ученые, правда, считали, что “сов” и “жаворонков” в чистом виде не так уж много. Чаще всего склонность людей рано вставать или, наоборот, работать по ночам — результат привычки, ритма, складывающегося с первых лет жизни человека.

Хобсон читал, что большинство супругов, даже если дневные ритмы мужа и жены не совпадают, со временем притираются друг к другу. У них в семье этого не получилось. Рэндольф Хобсон приезжал в Белый дом одним из первых, чтобы ознакомиться с американской прессой и информационными сводками о комментариях зарубежных средств массовой информации, посвященных американской политике. Затем участвовал в инструктивном совещании аппарата Белого дома, которое проводил руководитель аппарата, или его заместитель, или советник президента Генри Дуглас. Иногда Хобсона приглашали в Овальный кабинет, где неизменно присутствовала вышеупомянутая тройка, помощник президента по вопросам национальной безопасности Адриан Корт и кто-нибудь из высших чиновников. Но чаще Хобсона вызывал к себе Дуглас и говорил, что на сегодняшней пресс-конференции нужно обратить внимание на то-то и то-то, внушить журналистам такие-то и такие-то мысли, о том-то умолчать. Потом начинался длительный рабочий день. Две пресс-конференции, одна узкая — важная, вторая — широкая, имеющая обычно чисто формальное значение. И главное — бесконечные встречи с журналистами, аккредитованными при Белом доме, сложные, требующие больших затрат нервной энергии беседы: занимаемое им кресло требовало умения ладить с опытнейшими людьми, которыми американские газеты, телекомпании и информационные агентства укомплектовывали свои вашингтонские бюро. С утра и до вечера он должен был, не выказывая раздражения, без устали защищать политику президента, убеждать журналистов сконцентрировать внимание на том, что может понравиться избирателям, уводя их в сторону от вопиющих ошибок, неудач и безответственных акций администрации.

К вечеру Хобсон терял голос и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Таращил глаза и автоматически продолжал улыбаться. Именно эта улыбка выводила из себя миссис Хобсон. Как раз тогда, когда она была готова активно включиться в вашингтонскую жизнь, Рэндольф Хобсон мечтал поскорее улечься спать. Редкий день обходился без скандала. После этого Хобсон долго не мог заснуть, а его жена — с благородным гневом в глазах и румянцем на щеках, который, как ее все уверяли, удивительно ей шел, — уезжала к одной из многочисленных подруг.

Вечером того дня, когда Филип Никольс потребовал от правительства Соединенных Штатов запретить производство ядерного оружия, а всех американцев призвал задуматься над угрозой всеобщей атомной смерти, в семействе Хобсонов разразился грандиозный скандал. Хобсон здорово вымотался и надеялся отдохнуть в субботу и воскресенье. Дома же выяснилось, что на уик-энд у четы Хобсонов иные планы: два вечерних приема и один званый обед. Словом, нервную дрожь при воспоминании о вчерашней сцене Хобсон испытывал еще и на следующий день утром, когда без двадцати семь переступил порог своего кабинета.

Едва он уселся за письменный стол, зазвонил телефон, словно кто-то ждал этого момента. Его соединили с заведующим вашингтонским бюро информационного агентства Юнайтед пресс интернэшнл. С ним Хобсон был знаком лет десять.

— Видел утренние выпуски газет? — поинтересовался заведующий бюро.

— Не хочешь же ты сказать, что встаешь раньше меня? — бодро начал Хобсон. — Хотя что я говорю. Ты просто еще не ложился. Ты же, счастливчик, не находишься на государственной службе.

— Ясно, — констатировал заведующий бюро, — еще не читал. Я позвоню попозже.

Он повесил трубку, а Рэндольф Хобсон почувствовал щемящее беспокойство. Что-то произошло.

В половине девятого утра владелец адвокатской конторы Бертис Холл прибыл в офис. Через несколько минут в его кабинет вошла секретарша.

Она положила на стол свежую почту и сообщила:

— В приемной дожидается клиент. Мистер Уэстлейк из Флориды.

— Попросите его подождать.

Холл быстро пролистал газеты. Первые полосы были посвящены рассказу о событиях вчерашнего дня. Газеты единодушно возмущались наглостью человека, посмевшего угрожать президенту и стране.

Немало крепких слов пришлось на долю участников антивоенного движения. Как говорилось в одной из редакционных статей, если кто-то раньше и питал к ним симпатию, находил в их доводах рациональное зерно, то теперь убедился: эти люди еще более отвратительные “ястребы”, чем те, кого они обвиняют в “ястребиной” политике. Как раз они-то и готовы уничтожить страну во имя достижения своих целей…

Глаза Холла скользили по страницам, ни на чем не задерживаясь, пока адвокат не заметил рецензию на книгу о нынешнем президенте. Из нее следовало, что в прошлую избирательную кампанию люди нынешнего хозяина Белого дома украли у соперника — президента Грайнза, надеявшегося остаться на второй срок, важные документы, которые были переданы Генри Дугласу, а он, в свою очередь, показал их Рэндольфу Хобсону. Документы, похищенные из избирательного комитета президента Грайнза, сыграли немаловажную роль в предвыборных баталиях и способствовали поражению Грайнза, хотя первоначально опросы общественного мнения сулили ему победу.

Украдены были копии всех важнейших материалов, определявших предвыборную стратегию Грайнза, списки поддерживавших его активистов (по штатам и округам) и потенциальных жертвователей, которых предстояло обработать в нужном направлении, а также черновики программных заявлений Грайнза, всех его речей и выступлений. Зная его позиции по ключевым внутри- и внешнеполитическим проблемам, аргументацию по каждому вопросу, претендент на президентское кресло смог на диво хорошо подготовиться. Грайнз в результате постоянно оказывался в худшем положении, его выступления не имели успеха, поскольку претендент неизменно умудрялся опередить его. Тогда это казалось политической прозорливостью…

Президент сидел спиной к окну, глядя поверх огромного антикварного стола на мраморный камин, занимающий главное место у северной стены. Два дня назад у него был день рождения. Пятидесятипятилетний юбилей он встретил в кругу семьи и еще сегодня с утра был в хорошем расположении духа. До прихода Дугласа.

Генри Дуглас с номером “Вашингтон пост” в руках — у него только что побывал Хобсон — стоял около стола с левой стороны.

Президент и Дуглас молчали. Слово “Уотергейт” не было произнесено. Но хозяин Белого дома и его советник думали именно о том, как Никсон лишился своего поста. Любую грязную историю в высших эшелонах власти теперь сравнивали с “Уотергейтом”. И сейчас параллель была пугающе очевидной. Сам президент был когда-то профессиональным адвокатом в Техасе и хорошо понимал, сколь губительными для репутации могут оказаться подобные разоблачения.

Президент думал о том, какой линии поведения ему придерживаться. Дуглас — о том, что, если не произойдет чуда, кто-то должен стать козлом отпущения. Но кто? Неужели он, Дуглас?

Но потом их мысли приобрели общее направление: кто вытащил эту старую историю на свет божий? Кто отдал этот материал газетам и начал охоту? Президент взъерошил безукоризненно уложенные волосы (прическа-предмет особого внимания, как это часто бывает у лысеющих блондинов). Такое случалось с ним в минуты крайнего волнения.

Ответы на поставленные вопросы имели решающее значение.

Потому что Америка вступила в год выборов.

Бертис Холл изучающе смотрел на клиента. Перед ним сидел пожилой человек, который вряд ли мог похвастаться отменным здоровьем. Морщинистая шея, худое лицо, толстые стекла очков — старческая дальнозоркость берет свое…

— По-видимому, господин Уэстлейк, — Холл тщательно подбирал слова, — вы не совсем отдаете себе отчет в том, какой неблагоприятный резонанс могут иметь ваши действия. Этот человек сейчас в глазах всей Америки олицетворение зла. Вы уверены, что ваша репутация выдержит любые нападки, которые на вас обрушатся незамедлительно, лишь только вы возьмете под защиту этого человека? Может пострадать ваш бизнес — у вас ведь несколько гостиниц на юге, если я вас правильно понял?

Уэстлейк вовсе не чувствовал себя героем, способным восстать против всех, но он не хотел так быстро сдаваться.

— С ним поступили несправедливо. Он хотел только добра. Он думал, что только таким образом можно заставить людей задуматься над происходящим вокруг. Он часто говорил, что все сошли с ума и мир катится к пропасти. Его поступок-безумие, но не преступление.

Бертис Холл внимательно наблюдал за Уэстлейком.

— Следовательно, вы по-прежнему хотите, чтобы я занялся вашим иском против полиции и постарался как-то оправдать в глазах общественного мнения вашего бывшего служащего?

Уэстлейк утвердительно кивнул головой.

— Когда я услышал по телевизору об этой истории, я сразу позвонил в полицию и сказал, что немедленно лечу в Вашингтон. Вне всякого сомнения, я убедил бы его… Но когда я прилетел, все было кончено. Они не должны были стрелять.

Холл минуту молчал, перекладывая бумаги на столе.

— Хорошо, — наконец произнес он, — я согласен заняться этим делом. Любой клиент, исправно платящий гонорар, вправе получить от адвоката помощь. Теперь вам придется откровенно ответить на несколько моих вопросов. Во-первых, что вас лично связывает с Филипом Никольсом?

Уэстлейк ответил без промедления:

— Он приходился двоюродным братом моей покойной жены.

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул Холл. — Во-вторых, почему Никольс покинул Флориду?

— Работая у меня в гостинице, он накопил немного денег и решил поехать в Вашингтон. Он надеялся изложить кому-нибудь в столице свои взгляды на гонку вооружений. Я-то ему советовал помалкивать. Люди нашего круга уверены: если мы не будем вооружаться, русские проглотят нас. Никольсу изрядно доставалось, когда он высказывался насчет того, что американские стратеги виновны в не меньших грехах, чем Гитлер, и не русские, а мы несем ответ за гонку вооружений. Но в столице, видно, тоже никто не захотел с ним разговаривать.

— Когда он уехал в Вашингтон?

— С полгода назад.

— Где он жил?

Уэстлейк вытащил мятый листок бумаги.

— Он остановился в мотеле “Даунтаун”. Приехал на машине. Зарегистрировался там под фамилией своей матери — Батлер, — добавил Уэстлейк.

Холл вызвал секретаршу.

— Сейчас мы выполним необходимые формальности, — объяснил он Уэстлейку, — и я приступлю к ведению вашего дела.

Рэндольфу Хобсону казалось, что он находится в боевой рубке корабля, который непрерывно обстреливает артиллерия противника. Скандал вокруг похищения документов из штаб-квартиры избирательного комитета президента Грайнза разворачивался с необыкновенной быстротой. В отличие от тогдашнего, никсоновского “Уотергейта”, сонь сразу сосредоточился на руководстве Белого дома Главными мишенями стали Генри Дуглас и Рэндольф Хобсон.

Один из сотрудников избирательного комитета нынешнего президента, в благодарность получивший синекуру — пост председателя Национального фонда искусств и гуманитарных наук, поспешил заявить, что очень хорошо помнит, как ему передали для работы “толстенную пачку бумаг с напечатанным через два интервала текстом”. Это были документы Грайнза Председатель фонда тут же добавил, что получил бумаги от Хобсона.

Председатель одной из подкомиссий палаты представителей Шэдди попросил двух высших должностных лиц администрации разъяснить, каким образом четыре года назад они получили материалы из досье тогдашнего президента Грайнза. Шэдди отметил, что, “возможно, произошло нарушение уголовного законодательства, поскольку могли иметь место кража или сокрытие кражи”.

Хобсон знал, что Генри Дуглас уже подготовил письмо, адресованное конгрессмену Шэдди, в котором признал, что они действительно использовали некоторые материалы избирательного комитета Грайнза. Однако он категорически заявлял, что не знает, как их удалось добыть.

Письмо Дугласа ничего не могло изменить. Скандал разрастался. В Белом доме царила растерянность. Дуглас, который в обычное время железной рукой наводил порядок в хозяйстве президента, чувствовал, как под ним заколебалась почва. Мнения сотрудников аппарата Белого дома разделились. Одни считали, что надо занять глухую оборону и все отрицать. Другие возражали подобная тактика чуть не довела Никсона до импичмента. Все ждали, что предпримет президент, но хозяин Белого дома пребывал в нерешительности.

Хобсон обратил внимание на то, что один Адриан Корт помощник президента по вопросам национальной безопасности, не потерял хладнокровия. История с кражей документов его как будто не беспокоила. Конечно, рассудил Хобсон, персонально Корта это не касается. Бумаг он не видел потому что во время прошлой предвыборной кампании еще продолжал работать в Гуверовском институте войны, революции и мира, — в президентскую команду он вошел после инаугурации. Однако история с бумагами ставила под угрозу переизбрание президента, и это не могло не заботить Корта. И все же Адриан Корт демонстрировал подлинное, непоказное спокойствие. Почему?

Когда профессор Чейз старший сотрудник Совета национальной безопасности, вернулся вечером домой из Белого дома его ожидала оставленная сыном записка: “Доктор Орвил Этвуд, прилетевший сегодня в Вашингтон, хотел бы побеседовать с тобой”. Дальше следовал адрес.

Чейз снова завязал галстук и спустился в подземный гараж. Ехать ему было недалеко. Доктор Этвуд остановился в доме своего старинного друга бывшего министра юстиции, вернувшегося к адвокатской практике — среди его клиентов были в основном калифорнийские корпорации из так называемой Силиконовой долины под Сан-Франциско, которую считают центром американской электронной промышленности.

Кроме самого Этвуда и хозяина дома, в гостиной, обставленной мебелью в стиле Людовика XIV, профессор застал заместителя директора ЦРУ Ральфа Хьюма, сенатора Артура Плиммера из комиссии по делам вооруженных сил и генерала Дэвида Шрайвера — своего бывшего сослуживца, ныне помощника министра обороны. Все они собрались здесь по приглашению доктора Этвуда. Встреча с ним должна была состояться еще неделю назад, но Этвуду пришлось совершить короткое путешествие в Европу.

Светловолосый, мускулистый Этвуд шагнул навстречу профессору. Чейз с завистью отметил, что Этвуд похудел. Помимо обязательного тенниса и плавания, он занимался альпинизмом, был завзятым горнолыжником.

Хозяин дома смешивал гостям коктейли. На отдельном столике были сервированы закуски. От еды Чейз благоразумно отказался — за годы работы в Белом доме он дополнительно располнел и удовлетворился двойным виски. Потом ему принесли кофе сваренный по особому рецепту. Чейз добавил из серебряного молочника сливок, трижды запустил ложечку в сахарницу. Этвуд ни к чему не притронулся. Убедившись, что все присутствующие готовы его слушать, он начал рассказывать о европейских впечатлениях, крайне неблагоприятных. Атлантическая солидарность отнюдь не была такой крепкой, какой ее хотели видеть здесь, в Вашингтоне. Новые американские ракеты отнюдь не радовали европейцев. Этвуда беспокоило не только европейское антивоенное движение, но и настроения американцев. Общественное мнение качнулось в пользу переговоров с русскими с целью замораживания ядерных вооружений Белый дом добился своего “першинги” и крылатые ракеты были установлены на европейской земле, но Этвуд раздраженно процитировал слова одного из американских дипломатов насчет “пирровой победы” Соединенных Штатов: политика Вашингтона вызвала волну возмущения в мире. Глядя прямо в глаза Чейзу, Этвуд спросил:

— Не кажется ли вам, профессор, что вторя таким вот либералам и надеясь успокоить пацифистские группы, в государственном департаменте да и в Белом доме стали иной раз грешить “миролюбивой” лексикой.

Чейз развел руками:

— В год выборов любой президент волей-неволей должен продемонстрировать готовность к переговорам с русскими, иначе он лишится изрядного количества голосов. Так было всегда.

— Но еще никогда не было такого антивоенного движения, — резко прервал его Этвуд, — да и перед администрацией стоят более серьезные задачи, нежели рутинное увеличение ассигнований для Пентагона. Президент пришел в Белый дом с лозунгом коренного пересмотра американской военной политики, обещав вернуть стране утраченное превосходство над Советами. Неужели он не понимает что отход от этой линии обернется поражением для него? Я уж не говорю о том, что в принципе правительство напрасно старается “успокоить” антивоенное движение. Это только повышает акции пацифистов.

Чейз был поражен страстностью, с которой обычно выдержанный, корректный Этвуд обрушился на президента.

Молчание нарушил Ральф Хьюм:

— Мы предпринимаем кое-какие усилия с целью убедить общественность в опасности пацифистских настроений. Последняя акция, мне кажется, была удачной.

Этвуд устремил благожелательный взгляд на заместителя директора ЦРУ.

— Все здравомыслящие американцы ценят ваши усилия. Но этого мало, слишком мало.

— Я с удовольствием и восхищением вспоминаю план “Стэнфорд”. — Мощный голос сенатора Плиммера наполнил комнату. — Какая это была прекрасная мысль! И ведь удалось добиться стопроцентного эффекта. Неужели “Стэнфорд” неповторим?

Генерал Шрайвер устремил вопрошающий взгляд на Чейза, Чейз посмотрел на Этвуда. Тот кивнул.

Чейз обратился к Шрайверу:

— Я думаю, генерал, что мы уже можем поделиться с нашими друзьями некоторыми соображениями.

Повинуясь привычке военного человека, Шрайвер поднялся.

— Речь идет пока что о предварительных наметках, которые, как нам кажется, могут лечь в основу широкомасштабных акций. Начать с того, что…

— Вежливый такой… Правда, себе на уме человек… Платил всегда аккуратно, хотя видно было, что каждый доллар у него на счету. В комнате книг полно, газет. Грамотный человек…

Замшелый старичок (ему доверяли только хранение ключей от номеров, но именовалась его должность пышно — дежурный администратор мотеля, того самого, где пять с половиной месяцев жил Батлер, он же Филип Никольс) не мог ничего плохого сказать о своем постояльце. О тождестве Батлера и Никольса, которого обливала грязью вся пресса, он еще не подозревал.

Бутылка дешевого калифорнийского вина опустела лишь наполовину, но администратор уже проникся симпатией к неожиданному посетителю. Бертис Холл часто достигал подобного эффекта благодаря врожденному обаянию. Умение наладить контакт с людьми много значит в его профессии.

Ключи от комнат висели на деревянных крючках за спиной администратора. Десятидолларовая бумажка решила дело — ключ от комнаты Никольса — Батлера в мгновение ока исчез в кармане Холла.

Диван с потертой обшивкой, журнальный столик два стула, вертящееся кресло, платяной шкаф — обычная меблировка дешевых номеров. Первые полтора года после университета Холл работал в полиции. Обыскать небольшую комнату для него не составляло труда. Ничего интересного он не нашел: старые газеты, книги, минимум личных вещей.

Холл спустился вниз к администратору.

— Я знаю, кто вы, — заговорил администратор, — вы из полиции. Только ума не приложу, в чем провинился бедный Батлер, ей-богу, неплохой парень.

И он недоверчиво покачал головой.

Бертис Холл продолжил разговор. Его интересовал один вопрос, и, к своему удивлению, он получил на него ответ. Последний месяц к Батлеру — Никольсу не раз наведывались двое, по словам администратора, “молодых ребят”. “Ребятам”, как выяснилось, все же было лет по сорок. Холл кое-как уяснил для себя их приметы. Один постоянно носит кожаную куртку, у него усы, опускающиеся к углам губ, глаза почти совсем без ресниц. Второй — короткошеий, мощная голова, нос перебит, как у бывшего боксера. Имена? Нет, имен он не знает. К Батлеру заходили часто, иногда выпивали рюмку — другую в баре.

Холл встал, больше ему здесь ничего не узнать.

Администратор посмотрел на часы, сощурив глаза, чтобы разглядеть стрелки.

— Видно, он и сегодня не появится.

— Кто? — не понял Холл.

— Как кто? Батлер.

“Ах, да, — сообразил Холл. — он же еще не знает”.

— Загрузил в свой фургон несколько чемоданов, еды взял побольше, — тихо бубнил администратор. — Я его спросил: “Вы нас покидаете?” А он ответил: “Может быть, уеду на некоторое время, а может быть, вернусь вечером”. Не вернулся.

У себя в конторе Бертис Холл стал первым делом набирать номер Уэстлейка. Странный человек был этот Филип Никольс. Зачем он назвал в мотеле другую фамилию? Побаивался полиции? Да и вся его затея — плод больного ума…

— Соедините меня с номером 603, — попросил Холл гостиничную телефонистку.

— Минутку. — Затем явно растерянный голос. — Вы слушаете? Из номера 603 пожилого джентльмена увезли в больницу.

— Что с ним?

— Сердечный приступ. Мы вызвали “Скорую”.

Записав адрес больницы, куда попал его клиент, Бертис Холл спрятал в сейф блокнот с пометками о деле Филипа Никольса, надел куртку и вышел на улицу Вашингтон — небольшой город. Минут через пятнадцать он уже был в больнице и застал полицейского и судебно-медицинского эксперта, которые пришли, чтобы засвидетельствовать смерть Герберта Уэстлейка, 68 лет, последовавшую в результате острой сердечной недостаточности. Тело Уэстлейка уже было отправлено в морг. Он умер еще в пути, сказали Холлу.

Холл почти рухнул на подставленный ему стул. Так внезапно его клиенты еще не умирали. Хотя странного ничего тут нет. Сердечно-сосудистые заболевания — причина смертности номер один во всем мире. Уэстлейк и не производил впечатления здорового человека, к тому же возраст…

— Вы его адвокат? — безразлично осведомился полицейский. — Ну, тут никаких сомнений нет, если бы все так умирали, мы бы совсем без работы остались.

Холл все же настоял на том, чтобы ему показали тело Уэстлейка. Да это был он — уже со следами прикоснувшейся к нему смерти.

По-настоящему Холл пришел в себя дома. Со смертью Уэстлейка все его хлопоты теряли смысл, но Уэстлейк заплатил ему авансом солидную сумму. Простая порядочность требует отработать деньги. Как все-таки странно, что Уэстлейк скончался скоропостижно…

В телефонной книжке Холл отыскал телефон одного опытного патологоанатома, которому полностью доверял, и попросил провести вскрытие тела Уэстлейка.

— Бертис, ты же знаешь, существует этика взаимоотношений между врачами. Я не работаю в этой больнице, и там будут возражать…

— Я настаиваю на этом как адвокат, — сказал Холл, — я заплачу тебе…

— Разумеется, но…

— Я добьюсь специального разрешения для тебя. У меня действительно не должно быть никаких сомнений в том, что мой клиент покинул этот свет без посторонней помощи.

Ужинать Холл не стал и пошел в гостиную смотреть телевизор. Он успел как раз вовремя — к программе новостей.

Ведущий посвятил пятнадцать минут рассказу о новых деталях вашингтонского скандала. Советник президента Генри Дуглас, отвечая на вопросы подкомиссии палаты представителей под председательством конгрессмена Тэдди, сообщил, что документы Грайнза были переданы ему директором ЦРУ.

Глава ЦРУ поспешил тут же опровергнуть его слова он ничего не может припомнить об этом, когда он был руководителем избирательной кампании нынешнего президента, через его руки проходило слишком много документов.

По сообщению агентства Ассошиэйтед пресс, высшие официальные лица администрации собрались, чтобы обсудить эту проблему. Президент сказал, что ему ничего не известно о похищении каких-то материалов. “Много шума из ничего, — заявил он. — Да и, откровенно говоря я вообще не думаю, что какие-либо материалы Грайнза как таковые попадали нам в руки”. Президент, однако, попросил министерство юстиции провести тщательную проверку инцидента.

Немедленно последовало заявление Белого дома о том что документы Грайнза изъяты из архивов и передаются министерству юстиции, которому предстояло ответить на вопрос, использовались ли они его соперником. Пресс-секретарь Белого дома Хобсон пообещал со временем ознакомить с этими материалами печать. Он заявил что во время предвыборных кампаний обе партии занимаются сбором подобной информации. Такова обычная практика политической борьбы.

В конце передачи ведущий вернулся к истории Филипа Никольса.

— Федеральное бюро расследований, — сказал он, — обнаружило сегодня убежище этого шантажиста. Выяснилось, что шесть лет назад он был арестован за попытку незаконного ввоза наркотиков в страну. Сообщником, как полагают в столичном отделении ФБР был его дальний родственник — Уэстлейк. В Вашингтоне Никольс проживал под чужой фамилией, поскольку, по-видимому, не оставил свой преступный бизнес. В его комнате в мотеле “Даунтаун” агенты ФБР обнаружили большой запас кокаина.

Холл вскочил с кресла. Утром, когда он осматривал комнату Филипа Никольса в мотеле, там не было наркотиков!

Вернувшись домой, профессор Чейз, несмотря на позднее время, не удержался и позвонил Адриану Корту. Помощник президента по национальной безопасности еще не спал и взял трубку.

— Я хотел только сообщить вам о беседе с Орвилом.

— Да-да, — заинтересованно откликнулся Корт.

— Он одобрил нашу идею с некоторыми поправками в сторону большей интенсивности. У него на этот счет свои соображения, которые я вам завтра изложу.

Профессор Чейз справедливо остерегался откровенничать по телефону в Вашингтоне никто не застрахован от подслушивания ЦРУ и ФБР никогда не отказывались от заманчивой возможности узнать, о чем беседуют между собой видные вашингтонские чиновники. Даже спецсвязь Белого дома не давала полной гарантии — истории известны имена президентов, которые приказывали прослушивать телефоны своих сотрудников.

Ночь застала Холла в вашингтонском отделении ФБР. Известного адвоката Холла там знали, и агент ФБР позволил ему вместе с несколькими журналистами осмотреть находку, сделанную в номере Филипа Никольса в мотеле.

На столе лежало кокаина на добрых триста тысяч долларов. Холл с интересом разглядывал мешочки с белым порошком — такой упаковки он еще не видел, хотя не раз участвовал в судебных процессах, где в качестве вещественных доказательств фигурировали и героин и марихуана.

— Хорош борец за ядерное разоружение, — заметил агент ФБР, обращаясь к журналистам. — Готов держать пари он просто надеялся получить выкуп, шантажируя всех нас, а денежки использовать для торговли наркотиками.

Пока журналисты фотографировали мешочки с порошком, Бертис Холл обратился к агенту:

— Где же он держал наркотик?

— Под кроватью, в ящике из-под виски, — весело ответил агент. — Мы как чувствовали, что найдем нечто подобное, сразу захватили с собой понятых.

Агент помахал перед носом Холла листками протоколов со множеством подписей.

Холлу не давала покоя одна догадка, но проверить ее было чрезвычайно трудно да и, пожалуй, опасно. Репутация дорога адвокату не меньше, чем врачу. Потеряв ее можно лишиться куска хлеба.

И все же соблазн был слишком велик. Холл отправился в гостиницу, в которой остановился, приехав в Вашингтон, Уэстлейк.

Был уже час ночи, но ключ от номера 603 оставался на месте. Это означало, что, как и предполагал Холл, номер еще не заселен. Он поднялся на шестой этаж. Бывший номер Уэстлейка находился в дальнем от лифта конце коридора. Холл медленно шел по мягкому ковру, устилавшему пол этого дорогого отеля, и размышлял. Сзади послышались голоса. Холл не хотел, чтобы его здесь заметили. Рядом была дверь без номера — служебное помещение для персонала гостиницы. Почти без всякой надежды он взялся за ручку, дверь оказалась незапертой, и Холл скользнул в спасительную темноту.

Мимо него по коридору прошли два человека, у каждого в руке по небольшому чемоданчику. Холл высунул голову, чтобы увидеть, куда они идут.

Они остановились у номера 603. Один из них вытащил ключ. Они вошли в номер, захлопнув за собой дверь. Холл засек время. Ровно через восемь минут вышли. Теперь шли обратно по коридору, и Холл смог хорошо рассмотреть их. Раздался музыкальный сигнал вызываемого лифта и все стихло. Холлу оставалось только ждать.

Потекли томительные минуты. Гостиница спала. Здесь останавливалась солидная публика и поздние развлечения были у нее не в моде. Холл простоял в темной комнате сорок минут, и за это время ни один человек не прошел по коридору.

А потом все изменилось. Зазвучал перезвон сразу всех трех лифтов и коридор наполнился звуками. Мимо его наблюдательного поста вихрем пронеслись человек десять. Вся группа остановилась у номера 603.

То, что происходило начиная с этой минуты, показалось Бертису Холлу настоящей комедией — только он еще не до конца понимал, для кого она разыгрывается.

Беспрерывно щелкали фотоаппараты. С соблюдением всех предосторожностей была открыта дверь, с ручки предварительно сняты отпечатки пальцев. С криками: “Осторожно! Осторожно!” вся группа ввалилась в комнату. Теперь Холл ничего не мог видеть, зато хорошо все слышал. Процедура заняла немного времени — раздался звучный голос “Свидетелей сюда!”, и Холл понял что дело сделано. Он вышел из своего убежища и тоже пошел к номеру 603. Единственный оставшийся у двери полицейский принял его за опоздавшего журналиста и отступил в сторону, приглашая войти. Холлу было достаточно одного взгляда, чтобы все понять. Из коричневого чемодана Уэстлейка на стол выгружали кокаин — в той же самой пластиковой упаковке, которую Холл сегодня уже видел. Указывая на мешочки, агент ФБР что-то объяснял журналистам.

Холл вышел из комнаты, полицейский с удивлением покосился на него, но ничего не сказал.

У входа в гостиницу стояли машины ФБР и управления по борьбе с наркотиками. Возле одной из них курили двое. Холл сразу узнал их: сорок пять минут назад они побывали в номере Уэстлейка.

Все воскресенье советнику президента Генри Дугласу пришлось провести за работой. На понедельник была намечена пресс-конференция президента, логично было ожидать, что журналисты сосредоточатся на истории с кражей документов. В распоряжение газет попали все материалы, полученные в свое время руководителями предвыборной кампании нынешнего президента. Газеты поспешили сообщить, что, судя по документам, кражи происходили в течение нескольких месяцев и что бумаги конфиденциального характера поступали непосредственно из Белого дома, а не только из штаб-квартиры избирательного комитета Грайнза.

Но понедельник начался другой неприятной историей.

Министр обороны пригласил группу близких Пентагону корреспондентов газет и телевидения на брифинг. Есть новые веские доказательства, заявил министр, что исходящая от Советского Союза военная угроза резко усилилась. Он, министр, глубоко доверяет приглашенным журналистам и поэтому распорядился, ознакомить их с разведывательными данными, вызвавшими глубокую тревогу Пентагона.

Затем корреспонденты перешли в конференц-зал, отделенный от кабинета министра холлом, где им было роздано “соглашение о нераспространении информации министерства обороны”, в котором говорилось: журналистам станут известны “совершенно секретные сведения разведывательного характера, связанные с безопасностью США и принадлежащие правительству Соединенных Штатов”, и они ни при каких условиях не должны сообщать эти сведения кому бы то ни было, в том числе своим главным редакторам. Кроме того, журналисты обязаны немедленно уведомлять министерство обороны, если кто-либо попытается получить от них эту информацию.

Представители печати наотрез отказались подписывать такое соглашение. Сотрудники министерства обороны были в замешательстве. Покинув конференц-зал минут на десять, они вернулись с предложением внести изменения в некоторые формулировки. Журналисты вновь отказались. После второго совещания пентагоновские работники сказали, что согласны на устное обещание придерживаться соглашения. Помощник министра обороны по политике в области международной безопасности генерал Шрайвер зачитал список присутствующих журналистов, обращаясь к каждому с вопросом, согласен ли он дать честное слово, что не станет распространять какую-либо информацию о брифинге. Все присутствовавшие журналисты ответили утвердительно.

Что именно рассказали журналистам в Пентагоне, осталось неизвестным широкой публике. Различные слухи поползли по редакционным кабинетам. Чаще всего повторялось имя бывшего начальника разведывательного управления министерства обороны (РУМО), который приготовил для консервативной организации “Мерит фаундейшн” объемистый доклад под названием “Высотный рубеж”. Из доклада следовало, что Советский Союз добился огромных успехов в создании нового оружия, которое представляет неотразимую угрозу для Америки. Поговаривали, что администрация в растерянности, что в Пентагоне не знают, чем ответить на усиление “советской военной угрозы”, и не хотят разглашать истинные масштабы наращивания Москвой боевой мощи, чтобы не подорвать предвыборные акции президента. Ведь он, президент, как сказал корреспондентам, аккредитованным при Белом доме, один высокопоставленный представитель администрации (без права ссылки на него), теперь делает акцент на разоружение и полон решимости добиться сокращения американских арсеналов.

Слухи эти немедленно распространились, и в дневных выпусках газет авторы комментариев потребовали от правительства быть честным со своими согражданами и не скрывать правду.

Сотрудники отдела связей с общественностью Белого дома бросились за помощью к Дугласу что отвечать.

Дуглас был озадачен. Впервые администрацию укоряли в недостаточной заботе об укреплении военной мощи. Президент, за которым стараниями “либералов” прочно укрепилась репутация “ястреба”, того гляди мог превратиться в “голубя”. Что-то здесь было не так.

— Подумать только, каким негодяем оказался этот ненормальный, который угрожал взорвать памятник Вашингтону, — сказала Бертису Холлу его секретарша. — Сначала я даже немного сочувствовала ему. В самом деле, зачем тратить так много денег на ракеты? Но теперь я вижу, что ничего хорошего от этих людей ждать не приходится.

Холлу было достаточно утром просмотреть первые полосы газет, дабы удостовериться со слов полиции пресса сообщила, что Никольс и Уэстлейк замешаны в преступной торговле наркотиками. Нечего и удивляться, что этот Уэстлейк прилетел в Вашингтон, писали газеты, он надеялся выручить своего компаньона из беды.

Президент был в неплохой форме, это отметили все участники пресс-конференции. Улыбался он, как всегда, безмятежно.

Журналисты не стали церемониться.

— Господин президент хотелось бы поговорить о материалах вашего предшественника Грайнза, которые были получены теми кто отвечал за организацию вашей кампании. Считаете ли вы в принципе возможным использование этих материалов?

— До того, как несколько дней назад об этом было сообщено в печати, я даже не знал, что кто-то из организаторов нашей предвыборной кампании имел такие материалы. Я никогда ничего подобного не видел.

— Не следовало ли немедленно отослать такие материалы владельцам? Или вы полагали, что стоило заглянуть в эти материалы, уж если они были получены?

— Я попросил министерство юстиции выяснить, когда и как они попали к нам и нет ли чего-нибудь предосудительного, незаконного в действиях нашего избирательного комитета. Но какую роль сыграли эти документы, если они даже не попали в мои руки? А я клянусь, что никогда их не видел. Годфри? Я вас слушаю.

— Господин президент, мне хотелось бы выяснить, как вы расцениваете историю с похищением материалов у вашего соперника. Что вы думаете по поводу этической стороны дела? Ваш пресс-секретарь сказал, что такие методы не новость в политической борьбе. Склонны вы прощать своим людям любые акции, если они способствуют успеху? Прощаете ли вы какие-то сомнительные поступки и действия во время предвыборной кампании, которой руководите?

— Нет, методы, о которых вы говорите, никогда не были характерны ни для одной избирательной кампании в которой я участвовал и я хочу повторить еще раз, пока вы все не заговорили о пропавших бумагах я никогда ничего об этом не слышал. Совершенно естественно, что мне никогда не приходило в голову использовать подобные материалы в предвыборной кампании. Но я хочу, чтобы министерство юстиции высказало свое мнение. Я знаю, что многие вольно используют слово “украл”, говоря, что кто-то что-то украл в Белом доме. По-моему, очень глупо так категорично утверждать, но нужно все выяснить Сделал ли это какой-то недовольный сотрудник моего предшественника…

— Я хочу продолжить.

— Все хотят продолжать. (Смех.)

— Даже если использование материалов вашего соперника не было незаконным, как вы считаете, было ли оно этичным? И как вы относитесь к тому, что из всех участников вашей избирательной кампании именно директор ЦРУ оказался единственным человеком, который абсолютно ничего не помнит. А ведь он руководил всем. Он был руководителем вашего избирательного комитета.

— Поэтому-то он сразу и передал другим сотрудникам документы, как только они попали к нему. Я тоже иногда так поступаю с некоторыми бумагами (смех), я в них не заглядываю, но знаю, что их можно передать кому-то другому.

— А этическая сторона дела?

— Что?

— Этическая сторона дела, сэр?

— Вопрос этики? Мне думается, что, по сложившемуся мнению, предвыборная кампания всегда допускает двойные критерии. Это вызывает у меня сожаление. Я лично не верю, что к политической борьбе нужно применять двойные критерии. Нет, я считаю, что этика должна быть безупречной…

Поблескивая стеклами очков, директор ЦРУ говорил, что он не может понять, откуда к журналистам попали сведения о чертовых бумагах, которыми пользовались в ту избирательную кампанию.

— Это не люди Грайнза, — категорически утверждал директор ЦРУ, — я сразу обратил внимание на то что они не спешат воспользоваться этой историей. Они вроде бы тоже были удивлены. А теперь понимаю, что для них здесь мало приятного. Выходит что в их лагере были проходимцы, которые служили двум хозяевам.

— Так кто же это? Один из наших? — предположил Дуглас.

Директор ЦРУ неопределенно пожал плечами.

— Сегодня перед пресс-конференцией меня вызывал президент. — Генри Дуглас посмотрел прямо в глаза своему собеседнику. — Он во что бы то ни стало хочет узнать, кто рассказал о похищении бумаг. Главная опасность: этот некто может поведать, что президент был в курсе нашей операции по получению бумаг. Тогда у него нет никаких шансов на выборах. Придется вам всерьез заняться связями тех журналистов, которые раскручивают эту историю.

— Иными словами, начать прослушивание их телефонов? — уточнил директор ЦРУ.

Он откинулся в кресле.

— Для этого мне нужно письменное распоряжение президента.

Дуглас покачал головой.

— С каких это пор вы стали таким законником?

— Поймите меня. Генри, — сказал директор ЦРУ, — сейчас я фактически парализован. Каждый мой неудачный шаг может обернуться ударом для администрации.

Попрощались они сухо.

Приехав в штаб-квартиру Центрального разведывательного управления в Лэнгли, директор вызвал своего заместителя.

— Послушайте, Ральф, — сказал он Хьюму, — есть срочное и важное поручение президента. Я хочу, чтобы вы докопались до сути этой истории с похищением документов у Грайнза. Кто был источником информации — вот что интересует президента. Записывайте разговоры журналистов, должно же всплыть какое-ни будь имя.

Пока что Бертис Холл не знал пригодится это ему или нет, но вчера на своем “бьюике” он “проводил” одного из тех ребят, которые пронесли в гостиничный номер Уэстлейка наркотик, до дома и записал адрес. Сегодня он уже знал имя и фамилию — Энтони Диркс, место работы выяснить не удалось.

В отделе кадров ФБР ответили, что такой сотрудник у них не числится. Управление по борьбе с наркотиками — ответ отрицательный. Вашингтонская полиция — то же самое. Врут? Этого Холл не знал.

Он размышлял о том, что делать дальше. С одной стороны, было ясно — влезать в это дело резона нет: клиент мертв.

Холл не любил кустарщины. Разумнее всего было бы воспользоваться услугами одного из многочисленных частных детективных бюро, но в данном случае он вряд ли имел на это право. Как адвокат он понимал, что такая слежка была бы сочтена нарушением законности и могла бы стоить частному детективу лицензии. Слежку за Энтони Дирксом Холл никак не мог оправдать интересами своего клиента.

Телефонный звонок отвлек Холла.

— Послушай, Бертис, — адвокат узнал голос патологоанатома, которого попросил участвовать во вскрытии тела Уэстлейка, — я выполнил твою просьбу. Мой секретарь перешлет тебе счет за консультацию.

— Чем ты меня порадуешь? — устало спросил Холл.

— Официальная судебно-медицинская экспертиза ограничилась самым тривиальным диагнозом — инфаркт миокарда. Но у меня есть некоторые соображения. Знаешь ли ты что такое общий адаптационный синдром?

Адвокат был вынужден признаться в невежестве.

— Понятие стресса тебе, разумеется, знакомо. — Патологоанатом был полон решимости растолковать сложную материю не разбирающемуся в серьезных науках юристу. — Стресс — это реакция организма на экстремальную ситуацию. При этом в организме активизируется деятельность гипоталамуса, гипофиза и надпочечников — они выбрасывают в кровь так называемые “аварийные гормоны”, которые помогают организму справиться с болезнью.

Холл напряженно вслушивался.

— Однако в определенных ситуациях эта защитная реакция становится причиной смерти человека. Тебе это может показаться парадоксальным, но это так. Огромное количество выделяемого в кровь адреналина и норадреналина приводит к кислородному голоданию миокарда. В нем возникают очаговые некрозы, затем фибрилляция желудочков, и наступает смерть. Эндокринная система Уэстлейка была в плохом состоянии.

— Он был диабетиком, — сказал Холл.

— Дело не только в этом, — продолжал патологоанатом, — но в наши тонкости я тебя не стану посвящать, они все равно будут тебе непонятны. Мы совсем недавно занимаемся общим адаптационным стрессом, здесь много неизвестного, но я больше чем уверен: смерть Уэстлейка наступила после тяжелого нервного потрясения. Возможно, он узнал нечто такое, что произвело на него большое впечатление. Организм отреагировал стандартно — выработкой “аварийных гормонов”, и сердце не выдержало. Других причин смерти я не вижу.

Патологоанатом распрощался с Холлом, оставив адвоката в состоянии еще большей неопределенности.

Бертис Холл просидел в кабинете до вечера, но так и не смог решить, что ему делать.

Мэтью Бродерик был действительно приятным парнем с густой шапкой темных волос, карими глазами и открытым лицом, что сыграло не последнюю роль в успехе фильма. Уступая настояниям жены, Фред согласился вечером пойти в кино, но теперь нисколько не жалел о потраченном времени. Фильм “Военные игры” был одновременно захватывающим и убедительным.

Фильм вызвал много шума, поэтому жена и потащила Фреда в кинотеатр. Старшеклассник, его играл молодой актер Мэтью Бродерик, с помощью школьного компьютера подключается к компьютеру НОРАД — центру системы противовоздушной обороны Северной Америки и едва не провоцирует начало третьей мировой войны. Картину заранее начали рекламировать, но ее успех превзошел все ожидания продюсера: у кинотеатров стояли очереди. “Военные игры” имели настолько большой резонанс, что бригадный генерал Томас Брандт, заместитель начальника штаба НОРАД, выступил со специальным заявлением о том, что все показанное в фильме совершенно невозможно и что нечестно выдавать заведомую выдумку за правду. Его слова никого не убедили: Мэтью Бродерик был так достоверен…

— В газетах пишут, что русские могут вывести из строя нашу оборону, введя неправильную информацию в компьютеры, обслуживающие военных, — сказала жена Фреду, когда они возвращались домой.

Насчет этого Фред ничего не знал, но ему рассказывали, что ФБР уже давно научилось “заглядывать” в хранилища памяти любых компьютеров, если бюро нужна информация о каком-нибудь человеке. Агенты ФБР выуживали немало интересного из компьютеров системы социального страхования, куда заложены сведения о девяти из каждых десяти работающих американцев, о всех, кто получает пенсию и медицинскую помощь по программе “Медикэйр”. Есть и другие источники информации. Служба внутренних доходов хранит в своих ЭВМ данные о восьмидесяти миллионах американцев, министерство сельского хозяйства — о миллионе с лишним фермеров, министерство транспорта — о четырех миллионах, лишенных водительских прав, министерство строительства — о пяти с половиной миллионах, получивших займы на строительство домов, министерство труда — о десяти миллионах, когда-либо получавших работу или профессиональное образование в соответствии с федеральной программой создания рабочих мест. В Пентагоне было досье на семь миллионов человек. Секретная служба хранила данные на сто пятьдесят тысяч человек. Две трети из них представляли потенциальную опасность для президента. Пятьдесят тысяч человек попали в эту категорию, потому что теоретически могли иметь доступ к президенту — все государственные служащие, армия журналистов.

Уходя из дома, Фред пользовался услугами “электронного секретаря” — магнитофона, подключенного к телефону. Перемотав ленту, Фред услышал глухой голос Брунинга, который просил срочно с ним связаться. Поскольку жена уже улеглась, Фред вышел с телефоном в коридор. Брунинг был дома.

— Тут какой-то адвокат Холл очень интересуется историей с Никольсом, — сказал Брунинг. — Вас не было дома, поэтому позвонили мне.

— Это плохо. — У Фреда сразу испортилось настроение. — Завтра выясни…

— Меня просили передать, — прервал его Брунинг, — что медлить здесь не следует. Я позволил себе кое-что предпринять. Эмсли уже занялся этим вопросом, а я сейчас за вами заеду.

С одной стороны, в действиях Брунинга нельзя было увидеть ничего, выходящего за пределы его компетенции. С другой… Фреду не понравилось, что работать начали, не посоветовавшись с ним.

Собираясь домой, Рэндольф Хобсон подводил итоги трех дней. Президент собирался отдохнуть недельку в Калифорнии, но перед этим помощник президента по вопросам национальной безопасности Корт потребовал от Хобсона устроить четырехактное представление. Цель? Показать, что президент прочно держит в руках рычаги американской внешней политики. Это стоило им уик-энда, зато все прошло как по маслу.

Акт первый. Пятница, первая половина дня. Вице-президент и государственный секретарь, возвратившиеся соответственно из Западной Европы и Азии, делают заявления представителям средств массовой информации.

Акт второй. Суббота, полдень. Президент выступает с короткой речью и фотографируется с вице-прези дентом и государственным секретарем в Овальном кабинете. Затем втроем идут в зал Белого дома для брифингов и отвечают на вопросы журналистов.

Акт третий. Воскресенье. Вторая половина дня. Президент встречается с руководителями Международного валютного фонда. Фотографии передаются в прессу, чтобы читатели увидели их в понедельник утром.

Акт четвертый. Понедельник, первая половина дня. Вице-президент выступает по телевидению, чтобы рассказать о том уважении, которым пользуется политика президента США в мире. Его высказывания повторяются в вечерних газетах и в вечерних выпусках последних известий.

За исключением этой акции пресс-службе Белого дома нечем было особенно похвастаться. Опросы общественного мнения свидетельствовали о падении престижа президента. Процесс замедлила история с Филипом Никольсом. Но этот успех Хобсон не мог приписать себе, и на совещании аппарата Белого дома его служба подверглась резкой критике.

В половине девятого утра Бертис Холл припарковал машину недалеко от своей конторы. Секретарши, к удивлению Холла, не оказалось на месте. Он открыл дверь и вошел в кабинет. Он не успел сделать и двух шагов, как притаившиеся там люди схватили его за руки. Один из них предъявил удостоверение сотрудника управления по борьбе с наркотиками. Когда Холл опомнился, на его руках уже защелкнули новенькие наручники.

— Какого черта! — возмутился адвокат.

Вместо ответа человек, представившийся ему сотрудником управления по борьбе с наркотиками, распахнул один из встроенных в стену шкафов, где у Холла было что-то вроде архива, и вытащил оттуда большой бумажный пакет. На пакете был типографским образом напечатан адрес конторы Холла — он заказал сотни че тыре таких пакетов в соседнем магазине писчебумажных принадлежностей.

Быстрым движением человек вытряхнул на письменный стол Холла несколько мешочков в целлофановой упаковке.

Такую упаковку Бертис Холл видел дважды: в вашингтонском отделении ФБР и в номере покойного Уэстлейка. Знакома ему была не только упаковка. Он хорошо знал, что там внутри.

Белый порошок. Химическая формула С¹⁷Н⁴¹О⁴. Дериват эритроксилона кока. Известен под следующими названиями: “кок”, “снежок”, “понюшка”, “веселуха”, “листок”, “хлопья”, “холодок”, “пудра счастья”, “нюхательный леденец”, “перуанец”, “леди”, “белая девушка”. Или, попросту говоря, кокаин. Растительный алкалоид, получаемый из листьев кокаинового куста, который растет на восточных склонах Анд. Доступность, в США повсеместно. Стоимость: 2200 долларов за унцию, в пять раз дороже золота.

Уинтерсу нравились такие отели — не слишком дорогие, но с кабельным телевидением. Всем видам кинематографического искусства он предпочитал порно и вестерны. Обычные телепрограммы не всегда соответствовали его вкусам. Зато кабельное телевидение, которым оснащалось все большее число американских отелей, никогда не подводило Уинтерса. На телевизоре в номере лежал перечень фильмов, которые отель предлагал своим постояльцам: почти одна порнография.

Уинтерс выбрал одну из новых лент, позвонил гостиничному оператору и включил телевизор. Свободный канал ожил, по экрану побежали титры. Уинтерс развернул телевизор экраном к кровати, не раздеваясь, улегся. У него было много времени. Вечером к нему должна была прийти Джози с пленками. Она боялась оставлять их у себя — не ровен час найдет кто-нибудь из постоянных гостей.

Когда неделю назад Джози в первый раз прокрутила ему на видеомагнитофоне отснятые ею пленки, Уинтерс ни о чем таком не подумал. Он просто получил удовольствие, разглядывая, как известные всей стране люди участвуют в одной из самых грязных вечеринок, которые он когда-либо видел. С Джози они были близки лет десять, познакомились еще в Сан-Франциско, где оба родились. Уинтерс давно ошивался в Вашингтоне, но дела у него шли неблестяще. Встретив старую знакомую, он на радостях перехватил у нее пару сот долларов, которые все же вернул, чтобы буквально через день вновь занять их. Как ни странно, Джози (ее полное имя Джозефина было слишком длинным и не подходило к его обладательнице) обрадовалась, встретив Уинтерса.

Джози после того как ей пришлось уйти из манекенщиц — в рекламной фирме сочли, что в тридцать лет она выглядит недостаточно соблазнительно, — стала любовницей одного калифорнийского миллионера, который, переехав в Вашингтон, снял для нее квартиру на Массачусетс-авеню. Миллионер в прошлом году умер. Джози перешла в качестве наследства к его приятелям. Разозлившись на одного из новых любовников, она установила в спальне скрытую камеру.

Джози с презрением смотрела на веселившегося Уинтерса. Он поймал ее взгляд и недоуменно спросил:

— В чем дело?

— Ты дурак или притворяешься? — прошипела Джози. — Думаешь, я тебя пригласила на голых мужиков любоваться.

Резким движением она выключила магнитофон.

— Это же огромные деньги. Они, — Джози кивнула в сторону потухшего экрана, — выложат любую сумму, только бы эти пленки не попали в чужие руки. Для них это конец. Политическая смерть.

Уинтерс взял со столика сигареты. По старой привычке он старался курить поменьше, хотя его карьера профессионального игрока в бейсбол давно кончилась. Джози — баба не промах, это он всегда понимал, но сейчас она придумала дельце, которое при удачном исходе могло бы принести им кругленькую сумму. Только бы все правильно рассчитать.

Уинтерс лежал на кровати, курил и размышлял. Опасная это штука — наступать на мозоли сильным мира сего. У него два привода в полицию — за мелкую кражу и угон автомобиля. Обе эти истории произошли, когда он еще был довольно известным бейсболистом, и в полиции пошли навстречу его влиятельным заступникам. Зато теперь вкатят на полную катушку, отмотают сразу несколько лет.

С другой стороны, он оказался совсем на мели. А привычка к широкой жизни требовала немалых средств. Он приподнялся на локте, чтобы бросить окурок, и в зеркале на противоположной стене отразилась бледная физиономия с набрякшими от неумеренного употребления алкоголя мешками под глазами и аккуратно подстриженными усами. Усы он то сбривал, то вновь отращивал — судя по настроению.

Когда Джози принесет ему пленки он сделает первый звонок сенатору. Тому придется раскошелиться как следует, ведь он фигурирует почти во всех кадрах. В полицию сенатор не рискнет обращаться: себе дороже. Предпочтет выложить денежки. Эта приятная перспектива порадовала Уинтерса, и он, уже не отвлекаясь, стал смотреть фильм.

Советник президента Генри Дуглас мог поклясться, что никогда не видел Артура Плиммера в таком состоянии. Сенатор был не в себе. Теперь только Дуглас поверил, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

Когда час назад секретарша соединила его с Плиммером и он услышал паническую просьбу о помощи, Дуглас ужасно разозлился. Его стол был завален срочными бумагами, а сенатор требовал чтобы он, бросив все дела, немедленно приехал к нему. Несколько минут назад от Дугласа ушли руководители только что созданной “группы стратегической пропаганды”. Перед ними поставили задачу попытаться привлечь на сторону президента те группы избирателей, которые заведомо выступают против политики нынешней администрации. Особых шансов тут, правда, не было.

Президент в предстоящей избирательной кампании уже не мог рассчитывать на преимущества человека со стороны, выступающего против непопулярного предшественника, как это было в прошлый раз. Теперь ему самому придется занять оборонительную позицию и защищаться от нападок соперников.

Дуглас понимал, что мало кто из избирателей латиноамериканского происхождения станет голосовать за президента: ведь за время его пребывания у власти их положение изменилось только к худшему. Тем не менее было решено посвятить месяц — два активной обработке этих избирателей. Президенту придется несколько раз слетать в Техас и Флориду и выступить там.

Аппарат президента питал мало надежд и в отношении женщин и негров — с точки зрения социальной активности их традиционно выделяли в особые группы. И те и другие резко отрицательно относились к президенту и наверняка будут голосовать против него. Переубедить женщин вряд ли удастся, а уж негры и вовсе “безнадежны”, откровенно сказал Дугласу руководитель “группы стратегической пропаганды”. За четыре года президент и пальцем не пошевелил, чтобы помочь женщинам добиться равноправия. Расовая дискриминация в годы его правления только усилилась. “Президенту не повредило бы, — продолжал руководитель группы, — если бы он пообещал сократить военные расходы и договориться с русскими об ограничении вооружений”. Дуглас промолчал, хотя в душе понимал, что тот прав.

Перед этим они смотрели рекламный фильм, который должен был на следующей неделе демонстрироваться по телевидению. Лента расписывала достижения президента. В заключение диктор трагическим тоном произносил: “Если вы не поможете переизбранию президента, то кто это сделает?” Представители созданной специально для проведения избирательной кампании ультраконсервативной организации “Граждане за спасение Америки”, которая собрала уже полтора миллиона долларов, показали Дугласу рекламные наклейки на автомобили с фотографией нынешнего президента, образцы петиций и писем в поддержку хозяина Белого дома. Сборщики пожертвований трудились в поте лица. Каждый день тысячи американцев вынимали из почтовых ящиков очередное послание какой-нибудь политической организации, предлагающей спасти страну от негодяев и для этого немедленно прислать чек. “Граждане за спасение Америки”, используя заложенные в память компьютеров списки активных сторонников правящей партии, рассчитывали собрать еще по меньшей мере шестнадцать миллионов долларов для ведения кампании в пользу нынешнего хозяина Белого дома.

Методичный, скрупулезно изучающий каждую бумагу Дуглас старался держать под контролем всю эту работу. И он и другие высокопоставленные сотрудники Белого дома были довольны избирательной машиной, рассчитанной на использование колоссальных возможностей, вытекающих из того обстоятельства, что их кандидат является президентом Соединенных Штатов. Поэтому Дуглас раздражался, когда продуманную программу дня нарушало что-то незапланированное, и едва удержался, чтобы не послать сенатора Плиммера ко всем чертям.

Плиммер был один в своей огромной квартире, которую обставил на 143 тысячи долларов, получаемых от конгресса на расходы, связанные с выполнением его долга перед американским народом. Сенатор много выпил, это было заметно по лихорадочно бегающим глазам, нервным движениям рук, побагровевшему лицу. Увидев входящего Дугласа, Плиммер картинно взмахнул руками и зарыдал.

— Все пропало, Генри, все пропало. Я конченый человек.

Дуглас не выносил слабохарактерности. Он повесил плащ и двинулся навстречу Плиммеру.

— Так что случилось, Артур?

Плиммеру понадобилось полчаса, чтобы опустив детали, рассказать все Дугласу. Генри свои человек, считал сенатор, и в силу определенных обстоятельств не пожалеет усилий чтобы вытащить его из беды.

Слушая Плиммера, Генри Дуглас не переставал дивиться. О нравах на Капитолийском холме он был изрядно наслышан. Дугласу и другим руководителям администрации не раз приходилось через министерство юстиции придерживать агентов ФБР, когда те начинали расследование аморальных поступков видных законодателей, поддерживающих президента. Совсем недавно нескольких членов конгресса обвинили в растлении подростков, служивших рассыльными в аппарате палаты представителей. Конгрессмен Фредерик Ричмонд заставлял своих сотрудников покупать для него кокаин и марихуану и устроил на работу в Капитолий беглого преступника. Немало конгрессменов и сенаторов уклонялось от уплаты налогов, другие увлекались чтением высокооплачиваемых лекций: за несколько слов, произнесенных перед группой бизнесменов они получали по две — три тысячи долларов. Даже самый неискушенный человек понимал — это обычная взятка, плата за прошлые или будущие услуги.

Самым непримиримым критиком подобных нарушений был сенатор Артур Плиммер. Он не упускал случая, чтобы посетовать на “безнравственность” своих коллег. “Вся сила закона подобно молоту должна обрушиться на конгрессменов, употребляющих наркотики, — вещал Плиммер хорошо поставленным голосом. — Они подтверждают коммунистические теории насчет того, что мы загниваем. И нам совсем не нужны на Капитолийском холме конгрессмены-наркоманы, пополняющие кассу организованной преступности”.

Дуглас не стал читать Плиммеру бессмысленные нотации. Он был человеком дела. Обращаться в полицию нельзя — огласка неизбежна. ФБР? От этой мысли тоже пришлось отказаться, там у Дугласа не было своих людей. Своим был начальник секретной службы — личной охраны президента, обязанный Дугласу назначением на этот пост.

Начальник секретной службы побоялся доверить столь щекотливую материю телефону и на собственной машине, без шофера, приехал к Плиммеру. Просьба Генри Дугласа была для него равносильна приказу.

Вечером Дуглас и начальник секретной службы вновь встретились на квартире сенатора Плиммера. Известный всей стране законодатель начисто лишился высокомерия и надменности — качеств, которыми сенатор старался утвердить свое превосходство над окружающими. Сейчас это был просто пожилой человек с испуганными глазами и дрожащими руками. Его взгляд заискивающе перебегал с Дугласа на начальника секретной службы. От этих людей зависели его положение в Вашингтоне, его карьера, благополучие.

Начальник секретной службы, гордившийся своей идеальной фигурой и новой должностью, успокоил Дугласа:

— Все в порядке. За дело взялись мои друзья из управления по борьбе с наркотиками. В мотель, где Уинтерс снял номер поедут три агента управления — надежные ребята. Любовница Уинтерса некая Джозефина (Плиммер даже глазом не моргнул) у них давно на заметке — подторговывает кокаином. Ребята хорошо проинструктированы вне зависимости от того, найдут ли они наркотики, Уинтерса задержат, а видеокассеты доставят прямо начальству.

— Это не годится, — забеспокоился Дуглас. — Потом же их придется отдавать. Если наркотики у Уинтерса не найдут, его сразу отпустят.

— Об этом я уже позаботился, — успокоил помощника президента начальник секретной службы. — Мой человек в управлении заменит видеокассеты. Уинтерсу вернут пленки вполне невинного содержания.

— Он заметит подмену.

— Заметит. Но скандалить не решится. Ведь он даже не сможет рассказать полиции, что именно было заснято на его пленках. Будьте покойны. У меня нет никаких сомнений — через два часа я доложу вам о завершении этого дела.

Со дня на день президент должен был одобрить кандидатуру Артура Плиммера на пост председателя своего избирательного комитета. От человека, занимающего эту должность, зависит многое, и Дуглас не мог допустить, чтобы Плиммер так не вовремя выбыл из игры.

На столе Дугласа вторую неделю пылились два письма, которые должен был подписать президент. Но Дуглас медлил, два — три раза в день заходя в Овальный кабинет, о письмах не упоминал.

Первое письмо было адресовано председателю федеральной комиссии по выборам:

“Меня информировали, что в федеральной комиссии зарегистрирован санкционированный мною и расположенный по адресу Вашингтон, 20001, Первая улица, 440, политический комитет по проведению предвыборной кампании за выдвижение моей кандидатуры в качестве официального кандидата на пост президента Соединенных Штатов. Поскольку деятельность этого комитета окажет мне огромную помощь в период, когда я буду добиваться переизбрания на пост президента на второй срок, я настоящим письмом официально поручаю этому комитету быть моим главным комитетом по проведению предвыборной кампании с тем, чтобы позволить лицам, поддерживающим мою кандидатуру, выразить свою поддержку в той форме, которая полностью соответствует федеральным законам о выборах.

Вся корреспонденция, направляемая мне по этому вопросу, должна передаваться на мое рассмотрение по адресу комитета, указанному выше.

Настоящее заявление сделано в соответствии с № 101.1 (а) 11 федерального кодекса положений о выборах по форме 2 федеральной комиссии по выборам.

Настоящим удостоверяю, что ознакомился с вышеозначенным и что, насколько я знаю и как полагаю, все вышесказанное — полная правда и доподлинно верно.

Искренне Ваш,

Вашингтон, 20463

К-стрит, 1325

Председателю федеральной комиссии по выборам…

Копия: заместителю председателя федеральной комиссии по выборам…”

Второе письмо было адресовано сенатору Артуру Плиммеру:

“Дорогой Артур!

Я пишу это письмо в связи с Вашим решением стать председателем комитета. Деятельность Вашего комитета будет мне чрезвычайно полезна в период, когда я буду добиваться переизбрания на пост президента на второй срок.

Я констатирую, что с учетом формальных требований федеральных законов о выборах (в том числе требования о назначении основного комитета по проведению предвыборной кампании) Ваш комитет должен зарегистрироваться в федеральной комиссии по выборам в качестве комитета, который будет добиваться моего переизбрания. Настоящее письмо свидетельствует о моем согласии на то, чтобы Вы учредили данный комитет.

Искренне Ваш,

Вашингтон, 20510…

здание сената США

Артуру Плиммеру”.

Дуглас многого не знал о сенаторе Плиммере, который был верным сторонником президента.

Артур Плиммер был своим человеком среди владельцев лас-вегасских казино, которые неизменно вносили самые крупные суммы в его избирательный фонд, когда он баллотировался в губернаторы штата Невада, а затем в сенат. Перед тем, как окончательно переехать в Вашингтон, Плиммер вместе с братом построили отель-ка зино.

Азартные игры в последние годы превратились в выгоднейший бизнес в Америке. Одно только букме-керство приносило в год 60–75 миллиардов долларов, немногим меньше, чем торговля наркотиками. Зато в отличие от торговцев наркотиками заправилы бизнеса на азартных играх могли меньше бояться тюремной скамьи. Нелегальное букмекерство пользовалось мощной поддержкой купленной полиции и местных политиков. Владельцы тотализаторов, казино, устроители лотерей всегда имели в друзьях нескольких конгрессменов и сенаторов в законодательных собраниях штатов.

Получая деньги от владельцев казино, сенатор Плиммер особенно не рисковал, зная, что общественное мнение снисходительно относится к азартным играм. А всякую связь владельцев казино с мафией Плиммер решительно отрицал. В штате Невада он провел через конгресс закон легализовавший практически все виды азартных игр, а затем заявил газетам, что налоги на казино и тотализаторы дают больше половины доходов в бюджет штата.

За эту сторону своей жизни он не беспокоился. Но вот видеопленки, снятые в квартире Джози, сломают его карьеру. Средний американец по натуре ханжа, все, что происходит за закрытыми дверями и плотно задернутыми шторами, его не касается. Но уж если чье-то грязное белье вытащено на свет божий, то пощады не будет.

Джози не только передала Уинтерсу сами пленки, но и привезла из дома видеомагнитофон, который они немедленно подключили к стоявшему в номере телевизору. Джози посидела минут пятнадцать и ушла. Уинтерс остался один. Он еще раз внимательно просмотрел пленки, смакуя наиболее откровенные сцены. Его немного удивило, что все присутствовавшие на вечеринке у Джози употребляли кокаин, хотя, с другой стороны, именно кокаин стал всеамериканским наркотиком.

Кокаин уже не считался тайным грехом элиты, экзотической и скандальной блажью голливудских снобов, как это было еще не так давно, — вызывающее мотовство, порошок счастья, вдыхаемый через свернутые трубочкой стодолларовые купюры. Кокаин, убеждался Уинтерс, ныне эмблема благополучия и высокого общественного положения.

До 1906 года кокаин свободно продавался в Соединенных Штатах. Он содержался и в кока-коле, но в том же году компании в соответствии с решением федерального правительства пришлось исключить наркотик из хранящегося в тайне состава этого напитка.

Бросив бейсбол, Уинтерс несколько месяцев употреблял кокаин. Вскоре он убедился, что эйфорический взлет, чувство уверенности и приподнятости, наступающие после нескольких коротких затяжек, быстро переходят в подавленность. Регулярное применение наркотика вызывало у него депрессию, раздражительность. Но больше всего он испугался, когда обнаружил, что привыкает к кокаину. Он признался Джози:

— Мне говорили, что к кокаину не привыкают. И мне было хорошо. После дозы я чувствую себя другим человеком. Но первое, что хочется этому новому человеку, — принять еще одну дозу.

Когда Уинтерс поехал в штат Колорадо отдохнуть в горах, он познакомился с большой компанией весьма состоятельных людей, не делавших секрета из употребления кокаина. Курорт Аспен и вовсе был известен как “гуляйгород”, там была распространена кокаиновая эпидемия. Множество молодых людей неплохо зарабатывали, перепродавая только что купленный кокаин, добавив в него предварительно какой-нибудь дряни. Никто из знакомых Уинтерса не стеснялся своей привычки. Они были завсегдатаями магазинов для наркоманов — вашингтонского “Сундука удовольствий” и голливудской “Снежной леди”, где покупали сверкающие золотые лезвия для разрезания кристаллов кокаина, серебряные нюхательные ложечки. Само обладание наркотиком определяло статус человека — кокаин равносилен деньгам, деньги равносильны власти.

Некоторое время Уинтерс, пару раз с выгодой перепродавший своим приятелям граммов по пятьдесят кокаина, подумывал, не заняться ли ему этим делом всерьез.

Девяносто процентов кокового листа поступало с гор Перу и Боливии (департаменты Ла-Пас и Когамба). В одной только Боливии в год производилось не менее двухсот двадцати тонн сульфата кокаина, килограмм которого стоит пять тысяч долларов. Молодым летчикам в голубых джинсах и бейсбольных шапочках платили за рейс до десяти тысяч долларов — они вывозили сульфат кокаина в Колумбию для рафинирования. Даже самый маленький самолет брал на борт не менее полутонны — верных четыре с половиной миллиона долларов. В США наркотик доставляли контрабандисты, чья изобретательность не знала предела. Они прятали кокаин в чем угодно — от банок из-под леденцов до париков, иногда глотали пластиковые мешочки с порошком они случалось, взрывались в желудке, исход смертельный. Но контрабандисты шли на риск. В Боготе, столице Колумбии, килограмм 90-процентного кокаина стоил десять тысяч долларов, в Нью-Йорке — шестьдесят тысяч. Поскольку порошок, продающийся на улице содержит не более двенадцати процентов чистого кокаина первоначальный килограмм увеличивался до восьми килограммов и приносил торговцам не менее полумиллиона долларов.

Но Уинтерс побоялся влезать в этот бизнес. Он боялся не агентов управления по борьбе с наркотиками, а конкурентов, профессиональных торговцев кокаином, в основном бежавших с Кубы бывших сторонников режима Батисты. Называли их “кокаиновыми ковбоями” — за готовность убивать во имя своего бизнеса. В распоряжении “кокаиновых ковбоев” были не только лучшие суда, самолеты, любое оружие, которое только можно купить за деньги, они имели собственную разведку и контрразведку и наняли вышедшего в отставку крупного военного для руководства операциями. Их главным партнером в Боливии был Роберто Суарес Гомес — человек с внешностью киногероя и многосотмиллионными вкладами в нескольких швейцарских банках. Он чувствовал себя полным хозяином в стране, потому что в его секретных платежных ведомостях числились высшие правительственные чиновники и полицейские. Параллельно он содержал армию наемных убийц, состоящую из бывших офицеров белой родезийской армии и просто “солдат удачи”. Инструктировали этих бандитов четыре нациста, укрывшиеся после разгрома гитлеровской Германии в Боливии, среди них был и лионский палач — бывший гестаповец Клаус Барбье.

Ссориться с такими людьми слишком опасно, благоразумно решил Уинтерс.

После одной бурно проведенной ночи он выкурил подряд две трубки “фрибейса” — высококонцентрированный героин, который не нюхают, а курят, — и вдруг все его тело стало холодеть У него было такое чувство будто он вот-вот упадет в обморок В глазах потемнело все окружающие предметы отдалились Силы и жизнь покидали его Каждый вдох стоил ему титанических усилий Больше он не принимал кокаина, хотя у Джози всегда водился порошок.

Ровно в десять вечера у входа в гостиницу остановился потрепанный “шевроле”. Водитель высадил троих пассажиров и свернул на стоянку. Пассажиры “шевроле” были одеты почти одинаково — светло-коричне вые скромного покроя костюмы, в руках чемоданчики. Ничего не спросив у портье они прошли прямо к лифту.

На четвертом этаже дверцы лифта раздвинулись Три человека торопливо зашагали по коридору. У номера с табличкой “405” они остановились.

Нетерпеливый звонок в дверь поднял Уинтерса с кровати. “Джози?” — подумал он и осторожно открыл дверь. В номер стремительно ворвались трое. Сердце у Уинтерса упало. Его первой мыслью было: сенатор Плиммер нанял головорезов, чтобы расправиться с ним за попытку шантажа. Двое заломили Уинтерсу руки за спину, третий обшарил карманы.

— Оружия нет. Отпустите.

Уинтерс увидел перед носом карточку агента управления по борьбе с наркотиками. Он ухмыльнулся.

— Да вы, ребята, ошиблись адресом. У меня вы не найдете и щепотки…

— Помолчи, — приказал Уинтерсу человек предъявивший удостоверение. По его сигналу двое других начали обыск комнаты.

Уинтерс окончательно успокоился. С наркотиками он завязал еще год назад и в этом отношении мог ничего не опасаться. Он равнодушно наблюдал за тем, как вывернули наизнанку его чемоданы, спортивную сумку. Самый молодой из троих, с рыжими усами, добрался до пакета принесенного Джози, переложил из него видеокассеты в свой чемоданчик, затем вытащил кассету и из видеомагнитофона.

— Эй, послушайте, — забеспокоился Уинтерс, — зачем вам кассеты. Я не храню в них наркотики.

На его слова никто не обратил внимания. Обозлившийся Уинтерс тронул стоявшего спиной к нему агента за плечо и полетел на пол от удара в челюсть: агент с рыжими усами не стал церемониться. Уинтерс с трудом поднялся и проковылял в ванную. Выплюнул выбитый зуб, пустил струю холодной воды, сунул под нее голову. Шум бегущей воды помешал ему услышать то, что происходило в комнате.

Старший агент с удивлением увидел как дверь в номер отворилась и на пороге появился моложавый на вид, но совершенно седой человек. Он мгновенно захлопнул за собой дверь и бросился на агента стоявшего ближе всех к нему. Рукой в массивной черной перчатке ударил агента по голове. Удар был сильным и агент повалился на ковер. Двое других были настолько ошеломлены, что потеряли несколько драгоценных секунд. Они стояли в другом конце комнаты, у окна и сделали попытку защититься, лишь когда нападавший был совсем рядом. Один из агентов сунул руку под пиджак, надеясь добраться до наплечной кобуры. Седой человек вытянул вперед правую руку в перчатке. Что-то щелкнуло, и агент мягко сполз на пол. Рыжеусый оказался проворнее своих коллег. Ударом ноги он отбросил нападавшего и выхватил револьвер.

Седой вновь вытянул руку и последний из агентов, не успев выстрелить, повалился на пол. В мгновение ока видеокассеты исчезли в прямо-таки бездонных карманах матерчатой куртки седого. В этот момент из ванной появился Уинтерс с полотенцем в руках. Бросив взгляд на него, седой подошел к одному из агентов вытащил у него из наплечной кобуры револьвер и дважды выстрелил в Уинтерса. Выстрелы с близкого расстояния отбросили Уинтерса к стене, два кровавых пятна расплылись на его голубой рубашке.

Седой человек вышел из номера. Он сделал все, что от него хотели. Револьвер из которого был убит Уинтерс, сжимает рука агента управления по борьбе с наркотиками, и когда он очнется от кратковременного сна, подумает, что сам застрелил парня. “Летающие иголки” (приспособление для их запуска смонтировано в перчатке) он выдернул, и только квалифицированный эксперт поймет что к чему. Но до экспертизы дело вряд ли дойдет, подумал седой человек, дожидаясь лифта.

В час ночи сенатору Плиммеру сообщили: задержать Уинтерса не удалось, он был застрелен, когда оказал сопротивление властям. Видеокассеты не обнаружены.

Профессор Чейз с интересом читал опубликованную в “Вашингтон пост” статью журналиста, чье имя в глазах публики прочно ассоциировалось с раскрытием самых тщательно скрываемых секретов. Он всегда резко критиковал людей из коридоров власти, что обеспечивало ему популярность среди читателей:

“Новая разрушительная сила, которую в кулуарах Пентагона называют мрачным сокращением ЭМИ, может закончить третью мировую войну еще до того как она начнется.

Сокращение ЭМИ означает “электромагнитный импульс”, он-то и послужил причиной встревоженных обсуждений за закрытыми дверями.

Как объясняют ученые при взрыве ядерного устройства, произведенном на большой высоте, образуется гамма-излучение, частицы которого будут взаимодействовать с электронами, входящими в состав молекул воздуха. При этом образуется поперечный электрический ток создающий электромагнитные импульсы, направленные в сторону земли.

Но для нас эффект ЭМИ означает просто следующее: если ядерное оружие будет взорвано на высоте 200 миль над Соединенными Штатами, то образовавшиеся при взрыве электромагнитные импульсы почти мгновенно прервут все электроснабжение в Северной Америке. Перестанут работать телевизоры, электронно-вычис ли тельные машины, телефоны. Весь континент погрузится во тьму. Из строя выйдет американская система командования, управления и связи, которая должна в случае ядерного удара обеспечить ответный удар. Некоторые специалисты по анализу обстановки в Пентагоне считают, что Советский Союз может вынудить нас капитулировать, просто взорвав ядерные бомбы в космическом пространстве и лишив нас нашей стратегической ракетной мощи. Ведь для самого запуска наших ракет необходима электроэнергия. В одном совершенно секретном докладе Пентагона, который удалось раздобыть моему помощнику, говорится, что национальная система оперативно-стратегического управления вооруженными силами будет уничтожена. И президент напрасно будет нажимать кнопку ответного ядерного удара.

Такая перспектива выглядит слишком пугающе, чтобы мы могли хладнокровно наблюдать за тем, как в Белом доме пренебрегают ключевыми вопросами национальной безопасности. Проблема ЭМИ — лишь фрагмент нового крупного “окна уязвимости”, если вспомнить речи, произнесенные президентом во время прошлой избирательной кампании. Я вынужден констатировать, что за время его президентства “окно уязвимости” не только не удалось закрыть, но, напротив, оно увеличилось до устрашающих масштабов.

Удар русских из космоса — вот о чем сейчас следует говорить. Реальность этой угрозы прекрасно сознают наши военные, но молчат, дабы не вызвать гнев Белого дома. А ведь президенту на пороге избирательной кампании следовало бы задуматься над тем, что американцы призвали его в Белый дом для укрепления нашей мощи, а не для позирования перед телекамерами. Когда он убеждал избирателей, что серьезно намерен бороться с нашим отставанием в военной области, американцы поддержали его. Не знаю, захотят ли они продлить его мандат”.

Профессору Чейзу не очень понравилась статья. Он не одобрял дешевых эффектов и пустых слов, но все же признал, что автор статьи свою задачу выполнил. Он снял трубку и позвонил генералу Шрайверу.

— Я поздравляю вас, генерал, с первым удачным выстрелом.

— Это всего лишь пристрелка, дорогой профессор. — Генерал Шрайвер определенно был в хорошем настроении.

Несколько дней сенатор Плиммер был ни жив ни мертв. Он ждал, где и когда выплывут пленки, снятые в квартире Джози. Что точно произошло между Уинтерсом и агентами федерального управления по борьбе с наркотиками, выяснить не удалось. Агенты клялись, что Уинтерса застрелили в целях самообороны, а пленок в его номере не было. Джози сенатор не звонил и к ней не ездил.

Плиммер до предела сократил свою активность. Сказавшись больным, не появлялся на Капитолийском холме, воздерживаясь от публичных выступлений. И даже когда позвонил профессор Чейз из Совета национальной безопасности, Плиммер принялся рассказывать, как плохо он себя чувствует, так плохо, что вынужден отказаться от выступления в сенатской комиссии по делам вооруженных сил. Чейз все сочувственно выслушал, однако заметил, что это просьба президента и распрощался.

Повесив трубку, Плиммер в волнении заходил по кабинету. Ссориться с президентом не хотелось, но и страх не проходил. Потом еще позвонил и доктор Орвил Этвуд. Они не были близко знакомы, поэтому звонок удивил Плиммера, но одновременно и польстил ему. Этвуд осведомился о здоровье сенатора и посетовал на то, что давно не имел возможности слышать его острые, интересные выступления которые так необходимы и ему, Этвуду, и его друзьям, и всей Америке.

Бертиса Холла растолкали рано утром и повезли в суд. После получасового ожидания он предстал перед пожилым судьей, который формально предъявил Холлу обвинение в хранении наркотиков. Холл который провел ночь в тюремной камере, успел успокоиться и слушал молча.

Судья назначил залог в тридцать пять тысяч долларов. К удивлению Холла, залог уплатила не жена — она стояла тут же, судорожно сжимая в руке платочек, глаза красные от слез, — а некий презентабельно выглядевший господин, который представился руководителем общественной организации “Американцы — в защиту прав человека”. Когда формальности были закончены и Холла до суда выпустили на свободу, они познакомились.

— Роджер Эберли. — Рукопожатие было крепким, улыбка дружелюбной. — Разрешите, я отвезу вас домой, ваша жена слишком взволнована, чтобы вести машину.

Дома они продолжили разговор.

— Ваша история, мистер Холл, — еще один образец того, как действуют наши правоохранительные органы. Не в силах справиться с растущей наркоманией, они хватают заведомо невинного человека да к тому же фальсифицируют улики. Наша организация следит за работой полиции и управления по борьбе с наркотиками и вы, мистер Холл не первый, кому мы помогаем.

Эберли поднялся.

— Я приеду к вам завтра. Нужно подумать о подготовке к суду.

Бертис Холл и его жена растроганно благодарили нового друга.

Джози выключила зажигание и посмотрела в зеркальце заднего обзора за ней уже выстроилась порядочная очередь. Сначала водители суетились что-то кричали, потом успокаивались, глушили моторы и вылезали из машин. Все они торопились, но ясно было, что простоять придется не менее часа. Самые ловкие заметив, что попали в ловушку, сразу разворачивались и уезжали надеясь найти объезд. Джози тоже следовало так поступить, но когда она это сообразила было уже поздно другие автомобили прочно закупорили дорогу.

На всякий случай она сделала еще одну попытку. Вытащила из сумочки мелочь и дошла до ближайшего уличного телефона-автомата в стеклянном пузыре. Бесполезно — номер по-прежнему не отвечал.

Джози вернулась в машину. Спиной к ней стоял ряд полицейских в касках. Один из них, скаливший в улыбке белозубый рот, все время оглядывался на Джози. Парень был недурен собой, в другое время Джози, возможно, была бы полюбезнее, но в тот момент ее голова была занята другим.

Уинтерс не отвечал на телефонные звонки со вчерашнего вечера. Джози отдала ему все пленки и теперь молча бесилась. Неужели он решил ее обмануть? Она познакомилась с Уинтерсом давным-давно и знала за ним кое-какие грешки, поэтому считала, что держит его в руках. Уинтерс казался ей самым подходящим компаньоном для дела, которое она задумала. Неужели никому нельзя доверять?

Она весь вечер безуспешно звонила в отель, где Уинтерс жил уже второй месяц. Утром его тоже не было на месте и она решила съездить туда, отель принадлежал к тем низкопробным заведениям, где по телефону не отвечали на вопросы о постояльцах.

А тут еще эта демонстрация!

В просветах полицейской цепи мелькали сменявшие друг друга лица. Мужчины, женщины, старики, молодежь, белые, цветные… Над касками блюстителей порядка плыли нарисованные от руки плакаты, изображавшие перечеркнутую атомную бомбу, лозунги: “Нет — гонке вооружений!”, “Положить конец милитаристскому психозу!”, “Уничтожить ядерные арсеналы!”.

Джози с удивлением всматривалась в лица демонстрантов. “Зачем им это надо? — недоумевала она. — Своих забот мало?” Она вспомнила, как Артур Плиммер злобно ругал антивоенное движение, говорил, что все эти люди “живут на русские деньги и подрывают наше могущество”.

Джози пришлось провести в машине добрых два часа, прежде чем последние колонны пересекли улицу, направляясь к Белому дому. Когда полицейские расступились освобождая дорогу транспорту. Джози не сразу сообразила, что можно ехать, и теперь машины гудели уже ей.

Припарковаться она решила не у самого отеля, где снимал комнату Уинтерс, а на боковой улочке — там всегда можно было найти свободное место. Она вылезла из машины, держа в одной руке сумочку на длинном ремешке, в другой ключи. В этот момент прямо на нее рванулся остановившийся поодаль темно-синий “бьюик”. Правым крылом он ударил Джози и набирая скорость, промчался по улице. Джози, потерявшую от нестерпимой боли сознание, бросило на капот ее “форда”. А когда подбежали люди она распластав руки, медленно сползла на асфальт.

Перед членами сенатской комиссии по делам вооруженных сил предстал помощник министра обороны генерал Шрайвер. Он и не пытался строить из себя обворожительного человека, поэтому, миновав обычную стадию широких улыбок, сразу перешел к делу:

— Господин председатель и члены комиссии, я рад возможности выступить сегодня перед вами и поблагодарить за проявленный вами интерес к состоянию американских космических программ военного назначения. При изложении этой темы — в том случае, если у вас появятся вопросы, — мне будет помогать начальник управления перспективных научно-исследовательских работ министерства обороны.

Деятельность министерства обороны по освоению космического пространства расширяется, — продолжал Шрайвер. — Увеличенные ассигнования которые выделяются на космические системы в оборонном бюджете, служат признанием их возрастающей важности. За нынешний трехлетний период реальный прирост составлял двадцать процентов в год. Космические системы стали важной частью структуры наших вооруженных сил.

Космическая политика министерства обороны подкрепляет национальную космическую политику, изложенную президентом. Мы исходим из того что, поскольку целый ряд военных задач можно эффективно решать при помощи космических систем использование космического пространства должно иметь оперативную направленность.

Успешно проведенные полеты космического корабля многоразового использования представляют собой действительно важный успех. Мы в министерстве обороны всерьез намерены включать применение челночного космического корабля и связанной с ним техники в наши планы в отношении будущего использования космического пространства. Мы приняли на себя ответственность за создание и эксплуатацию стартового комплекса для челночного космического корабля на авиабазе Ванденберг для полетов по полярным орбитам, за разработку и строительство верхней ступени с трехосной (инерциальной) ориентацией а также за разработку оперативных устройств, которые позволят министерству обороны эксплуатировать челночный космический корабль в полном объеме.

Расширяющиеся возможности космических систем военного назначения и зависимость от них вооруженных сил делают военные спутники привлекательными мишенями. Мы разрабатываем в настоящее время противоспутниковую систему. Она состоит из самолета F-15 и двухступенчатой ракеты-носителя “Срэм Альтаир” с миниатюрной боеголовкой.

Что касается космического лазерного оружия, то министерство обороны провело серьезное изучение потенциала такого оружия, результаты были изложены в докладе конгрессу. Мы пришли к выводу, что лазеры космического базирования обладают военным потенциалом для выполнения целого ряда функций…

Дальше заседание комиссии проходило при закрытых дверях. Журналистов и прочих посторонних попросили очистить помещение. Корреспондентам двух — трех крупнейших газет в кулуарах конгресса объяснили, что начальник управления перспективных научно-технических работ Пентагона сообщил сенаторам данные о новых видах космического оружия. Из пентагоновцев ясное дело ничего не выжмешь, но сенатор Плиммер, намекнули журналистам, выступил на заседании с большой речью и сказал кое-что новое и не совсем приятное для правительства.

Через полчаса в служебных апартаментах сенатора на Капитолийском холме появились четыре журналиста — из тех кого нельзя не принять, если всерьез заботишься о своей репутации в Вашингтоне.

Набычившись и закусив сигару сенатор Плиммер с наигранным недовольством смотрел на журналистов, которые рассаживались на стульях с жесткими неудобными спинками — специальная мебель для посетителей, чтобы не задерживались.

— Ну, кто первый набросится на меня? — Плиммер обвел глазами журналистов.

— Сенатор Плиммер, — политический вес “Нью-Йорк таймс” позволял ее корреспонденту ногой открывать практически любую дверь в Вашингтоне и задавать представителям высших эшелонов власти самые неприятные вопросы. — Я хотел бы все-таки понять: вы защищаете или критикуете политику президента?

Лицо сенатора расплылось в улыбке.

— Наихудшим качеством нашей журналистики, а следовательно, и всей политико-психологической сферы американской жизни я считаю отсутствие умения или нежелание писать в полутонах, искать более мягкие цвета. Как вы знаете, я поддерживал президента еще в те времена когда он начинал борьбу за этот пост. Я поддерживал его и как политика, чью программу усиления американской мощи разделяет большинство наших сограждан, и как личность — именно такой волевой и целеустремленный руководитель необходим Соединенным Штатам. Я продолжаю поддерживать президента и по сей день, но это не лишает меня права критиковать правительственную политику в том случае, если она противоречит интересам моих избирателей. В данном случае я сомневаюсь в правильности действий Белого дома в отношении космоса.

— В чем суть ваших разногласий с президентом?

— Белый дом не уделяет достаточного внимания угрозе безопасности нашей страны, исходящей из космоса. Мы гордимся нашими вооруженными силами и тратим на них астрономические суммы, но новые виды оружия могут в мгновение ока сделать Америку беззащитной. Похоже, что в правительстве на это закрывают глаза.