Последняя орбита

Бурмаков не торопил товарищей, так как не только понимал их, а и сам чувствовал себя как на распутье.

И вот «Набат», изменив орбиту, неподвижно повис над запад­ной частью озера Солнца. Под кораблем раскинулась огромная равнина, и только далеко на севере к ней подступала невысокая горная гряда.

Взволнованный Бурмаков, собрав экипаж, торжественно произнес:

— Павел Константинович, принимайте обязанности капитана!

Еще на Земле было решено, что первым на Марс отправится самый опытный — Бурмаков. Павел понимал, что это правиль­но. И все-таки еле удержался, чтобы не попросить Степана Ва­сильевича поменяться с ним. Нет, он не думал о лаврах человека, которому выпала честь быть на Марсе первым. Его беспокоило другое. Что там ждет космонавта, предсказать невозможно. Хоро­шо бы проверку на опасность сделал он, Гуща, чья жизнь не так ценна для человечества, как жизнь Бурмакова. Но он был дисцип­линирован и, встав, коротко ответил:

— Есть!

На первый раз Бурмаков не ставил перед собой больших за­дач. Решил пролететь километров двести над местностью, кото­рая условно принимается за границу озера Солнца и пустыни, и над устьем канала Нектар повернуть назад. Но возвращаться не прежним путем, а напрямик.

— Выход разрешаю, — Павел пожал Бурмакову руку. — Счаст­ливо.

Степан Васильевич обнял товарищей за плечи. Отпустив, сказал:

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — и направился в эллинг, где стоял ракетоплан.

Павел с Витей на экране внутренней связи наблюдали, как он надел скафандр, легкий, похожий на спортивный костюм, и очень прочный; как опустил на голову гермошлем. Подготовившись, Степан Васильевич сквозь прозрачный пластик гермошлема подмигнул товарищам — он их тоже видел на своем экране:

— Не горюйте, ребята, придет и ваша очередь.

Услышав голос Бурмакова, немного измененный микрофоном и поэтому чужой, Витя засопел, однако бодро крикнул:

— Скорее бы!

— Не пройдет и суток, — засмеялся Бурмаков и забрался в ракетоплан.

Связь отключилась. Несколько минут компрессоры откачи­вали воздух. Потом корабль содрогнулся, и в иллюминаторах, оставляя за собой дымный шлейф, промелькнул серебристый «Скакунок». Сквозь шум и треск помех пробились едва слышные слова:

— Я в полете!

— Удачи, — пожелал Павел, хотя Степан Васильевич вряд ли услышал его. Оставалось только внимательно следить за ра­кетой — на экране она выглядела маленькой хвостатой рыбкой. Сначала она стремительно неслась вниз, а над поверхностью рас­правила, как настоящая рыба плавники, стабилизаторы-крылья и замедлила движение,

— Все нормально, — сообщил Бурмаков. — Смотрите вместе со мной.

Телепередатчик «Скакунка» ожил, и на экранах Павел с Ви­тей увидели песчаные барханы пустыни. Если бы не цвет, яркий, непривычный, можно было подумать, что это трансляция отку­да-то из Средней Азии или Сахары. Изображение было четким, и Павел подключил передатчик на Землю. Событие заслуживало, чтобы люди узнали о нем немедленно.

Полет ракетоплана продолжался около часа. Бурмаков за все это время ни словом не прокомментировал то, что видел, ни разу не проявил своего отношения к марсианским пейзажам. Вроде все и всем давно было известно.

Бурмаков не рискнул опускаться на иззубренную лавовую по­верхность — дно озера Солнца — и выбрал участок между двумя дюнами. С «Набата» было видно, как «Скакунок» пошел на посадку кормой вниз, поднимая тучи песка и пыли, а вскоре и сам исчез в этих красных клубах.

Прошло, наверное, полчаса, пока осела пыль, и Степан Васи­льевич вновь возобновил передачу.

— Как вам нравится эта красная мука? — он показал товари­щам видеозапись какого-то чрезвычайно густого и грязного тума­на. Этот туман клубился, бурлил, не оседая. — Думал, конца не будет. И теперь еще кажется, что на зубах песок.

— Похоже, тут без вездехода и шагу не сделаешь. — Павел представил себя на месте капитана в этой подвижной массе и мысленно посочувствовал ему. Наверное, не очень сладко, если ощущение песка было таким реальным.

— Сейчас проверю, — спокойно сказал Бурмаков и спустил в открытый выходной люк трап. — Ну, я пошел... Один малень­кий шаг человека... — рассмеялся капитан.

Осторожно ставя ноги — мягкая лестница покачивалась, из­вивалась, — он выбрался из люка и, ловко перебирая руками по перилам, спустился по ней.

Степан Васильевич сделал несколько шагов в сторону от ра­кетоплана. Ноги проваливались в сыпучий песок, и ямки от боль­ших тяжелых ботинок быстро заплывали песком, не держали сле­дов человека.

— Легко как, ребята! Необычно! — кричал Бурмаков, вы­танцовывая какой-то танец. Попытался носком ботинка копнуть вглубь. Песчаная толща не поддалась, осыпалась, и он махнул рукой, весело, беззаботно: — Оставим недра для геологов или, как их там, ареологов.

Бурмаков шутил, был не похож на себя обычного, сдержан­ного. Радовался, что Марс встретил первого человека совсем не враждебно, как своего.

Телеэкран чрезвычайно точно передавал скупые марсианские краски. Пустыня, насколько брала камера, была красноватой, волно­образной и неподвижной, застыв­шей. Павлу подумалось, что все это — и Марс, и Бурмаков — нереальны, как бы снятся ему.

А Степан Васильевич постоял минутку, глядя на чудесное сине-фиолетовое небо, на котором туск­ло светило, словно ненастоящее, непривычно маленькое, нежаркое Солнце, и вдруг побежал, смеш­но загребая ногами и размахивая, помогая себе, руками. Пробежав, остановился, нагнулся, набрал при­горшню песка и, поднеся его к гла­зам, пропустил меж пальцев. Павел смотрел, как струятся мельчайшие красноватые частички, похожие на окрашенную воду, и думал: неужели эти песок и камни, что громоздятся на горизонте, будут их едиистиной находкой?

Наверное, Степан Васильевич понял его мысли, а может, и сам не испытывал восторга от скучной природы, потому что, как бы утешая, сказал:

— Мы пустыню выбрали для начала, друзья.

Павел хотел сказать, что и в горах будет то же самое, но про­молчал. Впрочем, никто и ничто не обещали людям жизни на Марсе. А интересные находки будут. Но даже не в этом дело, Марс — только начало...

Бурмаков еще долго ходил вокруг «Скакунка», иногда оста­навливался, будто присматривался к чему, прислушивался. Он не хотел брать ни проб, ни образцов. Их достаточно привез­ли автоматические станции. Он просто входил душой, сердцем в марсианскую природу, привыкал к неземным обстоятельствам, хотел понять их, как говорится, изнутри. Павел знал, что, впер­вые оказавшись на Луне, Степан Васильевич вел себя таким же образом. А что делал бы он, Гуща, на месте капитана? Навер­ное, смотрел бы на все бешеными глазами, не замечая, по сути, ничего, и потом радовался, что каждый его шаг, каждый пред­мет, на котором остановился глаз, фиксировал телеобъектив. Вот сам он вряд ли запомнил бы что-то стоящее, особенное. Видимо, в этом не было бы ничего удивительного. Осознание того, что ты на Марсе, ошеломит кого угодно. И хорошо, что у них в экипаже есть Бурмаков — космонавт, за плечами у которого несколько вы­ходов в пространство...

Пока Гуща размышлял, Степан Васильевич вернулся к «Ска­кунку», бросил взгляд вокруг и взялся за перекладину трапа.

— Как вы там, Степан Васильевич? — не выдержал Витя.

— Хочешь знать мои впечатления? — Бурмаков глядел на красные барханы. — Надо разобраться. Да и что я видел? Почти то же, что и вы там. Одно скажу: твои земные рекорды, кажется, и я перекрыл бы. — И начал подниматься в ракетоплан.

III

Следующую вылазку на Марс Бурмаков сделал с Витей. На­строение у космонавтов было хорошее. Земля поздравила с пер­вой вылазкой — ее смотрели не только в Центре управления по­летом, но и по всей стране. Это было особенно приятно.

Новая программа была более насыщенной. Вылетели на двух­местной модели «Скакунка», способном, кроме людей, брать на борт вездеход. Место для посадки на этот раз выбрали гористое, вблизи каньонов экваториальной зоны. На случай, если нельзя будет проехать на вездеходе, космонавты имели специальный летательный аппарат, похожий на самолет. Легкий, устойчивый, испытанный в высокогорных земных условиях, он и на Марсе должен был проявить себя хорошо.

Сейчас Павел на корабле остался один, но чувствовал себя более уверенно, не было вчерашней тревоги за товарищей. Марс оказался приветливым, техника работала надежно. И Павлу оставалось только быть зрителем. Переносные телекамеры по­казывали довольно полную картину событий на месте высадки, а Степан Васильевич иногда еще и комментировал то, что видел и чувствовал.

«Скакунок» опустился в устье длинного узкого ущелья — од­ного из многочисленных рукавов главного каньона. По обе сто­роны громоздились горы, голые, молчаливые. И дно ущелья, песчаное, усеянное камнями, было таким же диким, напоминало русло давно высохшей бурной реки, в котором уже не осталось ни ракушек, ни водорослей.

Павел наблюдал, как медленно, осторожно ставя ноги на этой непривычной, чужой земле, Степан Васильевич и Витя пробира­лись вглубь ущелья, и думал, как там все мрачно, уныло, скучно. Будто где-то в высокогорном Тибете.

А люди, маленькие и хрупкие рядом со скалистыми горами, шли все дальше и дальше, держась извилистого и относительно ровного дна ущелья.

Наверное, и Вите было не очень весело, потому что вдруг он грустно сказал:

— Может, за поворотом в расселине прячется засада...

Павел понимал, что его человеческое сердце протестовало против окружающей омертвелости, необъяснимой ненужности. Ведь для чего, как не для жизни, должны существовать и горы, и долины, и сама планета?..

Степан Васильевич положил руку на плечо юноше:

— Нам, Виктор, надо избавиться от привычных мерок, под­хода. Все здешнее имеет очень мало общего с земным и поэтому требует иной оценки, какого-то своего восприятия.

— Постараюсь, Степан Васильевич... — парень помялся и искренне заговорил: — У меня теплилась надежда, что авто­матические разведчики не смогли механическим умом заметить на Марсе жизнь, что люди, прилетев сюда, найдут ее, хотя бы самую примитивную! — Потом смутился: — Скажете, романтик, мечтатель?

Бурмаков обнял парня.

— Не буду повторять, что людям без мечты, доброй и смелой, было бы трудно. Этого ты и без меня наслушался. А жизнь... Кто тебе сказал, что ее здесь нет? Марс существует — значит, он жи­вет!

Некоторое время они шли молча, сосредоточенно, словно забыв, что вокруг них Марс, тот самый, к которому так стремились.

А местность была такой однообразной, что Павел уже решил­ся было каким-либо нейтральным вопросом вернуть их от грез к действительности. Однако Бурмаков и сам ничего не упускал. Он остановился под нависшей над ущельем высокой скалой, огля­нулся, проверяя, правильно ли сориентирован контрольный теле­объектив, и сказал:

— Интересный разрез.

Безусловно, фраза касалась и Павла, и всех, кто в это вре­мя на Земле смотрел передачу с «Набата». Однако по правилам и Павел, и сотрудники Центра, которые поддерживали с кораблем постоянную двустороннюю связь, могли в разговор десантников вмешаться только в случае крайней необходимости, чтобы не от­влекать, так как на месте все-таки виднее, что и как.

Ответил Витя, поводя круглым гермошлемом:

— На Земле таких немало.

— Не думаю, — Бурмаков не сводил глаз со скалы. — У Мар­са собственная история развития. Здесь не льют дожди, во вся­ком случае, видно, что не лили на протяжении многих тысяч лет, не бушуют снежные бураны. Таким образом, местные породы не подвергаются, в отличие от земных, сильным климатическим воз­действиям. Поэтому, кажется, на этом разрезе можно проследить биографию если не всей планеты, то этого района — определен­но. Давай присядем, ведь и на Марсе, похоже, в ногах правды нет.

Неподалеку лежал вросший наполовину в грунт большой плоский валун.

— Не камень, а ложе. — Бурмаков присел сначала на краешек, проверил на прочность и тогда подвинулся дальше.

Несмотря на скафандры, Степан Васильевич и Витя в этот момент выглядели совсем как на Земле. И пейзаж вокруг них, как показывал экран, тоже был почти земной. Однако Павел догадывался, что капитан остановился здесь не случайно. Он ви­дел что-то такое, что пока было открыто ему одному. Разве не из-за этого умения понимать чужую природу Бурмаков на Луне нашел полезный минерал там, где до него побывали две экспедиции?

— Горы старые, здесь давно не было активных тектонических процессов. Так что, — Степан Васильевич сказал это иронично, посмеиваясь, — нам с тобой, Виктор, марсотрясение не угрожает. А теперь смотри. Нижний слой — базальт, выше — застывшая лава. Когда-то здесь было жарко — гремели вулканы, пылали, как факелы, кратеры, в небе плавали тяжелые черные тучи, но проли­вались они не дождем, не градом, а вулканическим пеплом.

— Из недр же, наверное, извергалась и вода, большие массы воды. Где она?

— Так было на Земле, Виктор. Возможно, так было и на Мар­се. Иначе откуда песчаное, похожее на русло дно ущелья, его из­вилистость. — Бурмаков говорил раздумчиво. — А может, тут все происходило по-марсиански. Вот тебе программа на будущее — ищи ответы. Начинай сегодня. Ведь сколько потребуется для это­го времени — дней, месяцев, лет, — неизвестно.

Вроде бы шутил капитан. А Витя понял предложение всерьез. Нерешительно, как бы извиняясь, что отказывается, сказал:

— Тут столько непознанного...

Бурмаков вздохнул, соскочил с камня:

— Наверное, Виктор, ты ответил правильно. Мы действитель­но в самом начале. Ну, за работу.

Солнце понемногу перебралось в зенит. Заметно потеплело. В ущелье, как в аэродинамической трубе, загудел ветер. А сине-фиолетовое небо по-прежнему было чисто, и на нем пробивались крупные золотистые звезды.

Наполнив контейнеры, капитан и Витя вернулись к ракето­плану. Завтра образцы марсианских пород станут достоянием лабораторий. А сегодня космонавты посетят другие места: Витя побывает в большом кратере, вблизи которого стоял ракетоплан, а Бурмаков пролетит над ущельем на север, где оно брало начало у большой горы.

Вскоре рядом со «Скакунком» расправил крылья серебристый самолетик. Маленький, хорошо видный на темно-сером фоне го­лого каменного плато, он, наряду с высоким стреловидным ракето­планом, который длинные опорные штанги делали еще более вы­тянутым вверх, выглядел кукольным, беспомощным. Как поведет себя воздушный аппарат в почти безвоздушном небе? Бурмаков испытывал самолет на Памире, знает его возможности. Но Павел тревожился. И за Витю тоже. Парень он дисциплинированный, но вдруг захочет на глазах миллионов телезрителей — передача же будет продолжаться — покрасоваться, продемонстрировать альпи­нистские способности в обрывистом скальном кратере?

— Ты, Витька, не очень там, — Павел по отдельной линии связи все-таки предостерег юношу. — Один будешь.

— Не подведу, Павел Константинович. — Он повернулся, за­кинул лицо в наушниках в направлении невидимого оттуда, с по­верхности планеты, «Набата», будто и взглядом хотел заверить, что волноваться за него не надо. Витя был далековато от камеры, но Павлу показалось, что он даже подмигнул. Хитровато и свое­вольно, как это обычно делал.

Сейчас перед Павлом светились два экрана. На одном Бур­маков вел своеобразный репортаж, показывая, что видит сам с километровой высоты. На втором, так же, как недавно в ущелье, автоматический телепередатчик держал под своим неусыпным оком Витю.

На экране Бурмакова ничего особенного не было — те же, разделенные не слишком глубоким ущельем, однообразные горы, и Павел больше следил за Витей.

Юноша остановился на краю кратера вулканического происхож­дения. Где-то в прозрачной дымке просматривалось дно, покрытое застывшей лавой. Склоны кратера были довольно пологие, и Витя цепляясь рукой за острые каменные выступы, начал спускаться. Делал это он легко, вприпрыжку. Телекамера, хотя и мобильная, человеческих способностей не имела и вынуждена была остаться наверху. Павел постоянно увеличивал изображение, чтобы хорошо видеть парня и то, что было рядом с ним. Но увеличение также было не безгранично, и с каждым Витиным шагом детали теряли четкость. К счастью, юноша вскоре достиг дна. Бугристое, оно, по­хоже, давно лежало в сонной неподвижности.

Помыкавшись среди этого хаоса, Витя отошел к стене, сел, на­чал оглядываться. Павел с удовлетворением отметил, что парень ведет себя как настоящий исследователь, спокойно, не суетясь. Молодец, чувствует ответственность.

Витя некоторое время посидел, что-то обдумывая, потом из заплечного рюкзака достал приборы и расставил их по дну кра­тера. Снова сел. У него все было нормально, и Павел повернулся к экрану Бурмакова.

— Еще километров сто, — сказал капитан, — и поверну назад.

— Без посадки? — удивился Павел, так как она была запла­нирована.

— На поверхности тут, похоже, ничего не лежит, — уклончи­во ответил Степан Васильевич.

Он не уточнил, что имеет в виду. Павел не переспросил. Об­меняются предположениями позже.

А в кратере, пока Гуща разговаривал с капитаном, что-то произошло. Когда он перевел взгляд на Витин экран, юноша стоял, наклонившись над анализатором воздуха.

— Что, Витя? — спросил Павел, подключив также канал свя­зи Бурмакова.

— Откуда-то сочится газ, — парень недоуменно оглянулся, словно не поверил прибору и хотел увидеть газ своими глаза­ми. — Странно.

— Установи бур, — подсказал Бурмаков, — а сам отойди к «Скакунку». Вдруг в этой бутылке сидит джинн...

Как выяснилось, капитан не ошибся. Витя выпустил если не самого джинна, то его сына. Тонкий бур на двадцатиметровой глубине наткнулся на полость, и оттуда, отбросив далеко в сто­рону переносную бурильную установку, вырвался светло-серый фонтан газа. Он растекался, медленно опускался вниз, застилая подвижной пленкой дно кратера. И это необычное для Марса зре­лище, свидетельство его жизни, близкой в своей основе к земной, обрадовало космонавтов. Такой Марс был более понятен.

— Может, стоит забить скважину? — предложил Витя.

— Пусть фонтанирует, — не согласился Бурмаков. — Это же здешнее, марсианское. Ущерба местной природе не принесет, а нам интересно посмотреть, что произойдет в жерле, казалось бы, мертвого вулкана.

Степан Васильевич долетел до заданного пункта и, прежде чем возвращаться, все-таки посадил самолет на небольшой удоб­ной площадке, которую разыскал у подошвы горы. В этом месте в гору врезалось то самое ущелье, в устье которого сейчас просы­пался Витин вулкан.

— Знаете, — объяснил капитан свое неожиданное решение опуститься, — ущелье переходит в длинную и высокую пеще­ру. Посмотрю. Не волнуйтесь, если связь прервется, — и пошел в пещеру.

Витя был возле ракетоплана. Покачиваясь на мягком трапе, как на качелях, он терпеливо ждал, чем закончится его вторже­ние в марсианскую природу. Пока что все было спокойно. Чут­кие приборы, установленные на трех автоматических станциях, не отмечали оживления в здешних недрах. Только газ, будто ему до сих пор в каменной полости было очень тесно, сначала одним языком, потом вторым лизнул край жерла вулкана и вдруг облепил его круглым и пушистым воротником. В разреженном окружающем воздухе газ быстро светлел, растворялся. А снизу напирали все новые и новые сизые клубы.

Автоматы-сторожа оживились, задвигали антеннами, словно стали между собой советоваться, и два из них покатились к кратеру.

Тем временем Бурмаков вышел из пещеры. Павел услышал его голос:

— Возвращаюсь...

— Что там у вас? — Павел задал вопрос больше по инер­ции— если бы было что-то неожиданное, Степан Васильевич сам сообщил бы.

Однако Бурмаков ответил:

— Кто знает...

А Павлу вдруг захотелось посмотреть на выражение его лица. Однако на экране виднелась только холмистая однообразная рав­нина, которая проплывала под самолетом, — себя капитан пока­зывать не пожелал.

И Бурмаков, и Витя, как сговорившись, молчали. Так про­должалось около часа. Он показался Павлу необычайно долгим и нудным.

И вдруг бдительные автоматические сторожа опять заволнова­лись, закрутили усами-антеннами, на этот раз словно прислуши­ваясь к чему-то. Через минуту они откатились на шаг, выставив антенны в сторону дымного жерла. Будто оборонялись от опас­ности. Сравнение показалось Павлу метким — очень яростными выглядели на экране выбросы газа. Их поведение обеспокоило и Витю. Он спрыгнул с трапа и наклонился над сторожем, кото­рый остался у ракетоплана.

— Ого! — воскликнул юноша. — Толчки силой до одного балла.

В этот момент на пульте Павла ожили индикаторы связи с ав­томатическими станциями Марса. Корабельная ЭВМ сообщала, что в районе посадки «Скакунка» в глубине возникли и нараста­ют колебания коры. В зоне контроля других станций это явление не наблюдается. Павел сообщил о сигнале Вите и капитану.

— Локальный характер?.. — задумчиво проговорил Бурма­ков. — И на том спасибо.

— Что? — не понял Витя.

— Что твой первый контакт с Марсом не выглядит масштаб­ным. — Степан Васильевич, наверное, при этом улыбнулся, так как голос звучал мягко, сочувственно. — Сможешь — продер­жись. Я быстро.

Бурмаков появился через полчаса. Вулкан уже извергался по- настоящему грозно, выдыхая перемешанный с пеплом черный дым. Автоматические сторожа, как пугливые щенки, отступили к самому ракетоплану. В их программе было предусмотрено лишь сообщать об опасности, а не бороться с ней. Правда, Витя мог послать их ближе к жерлу, приказ они выполнили бы. Но ему было жаль эти смешные аппараты. Да и обстоятельства не требо­вали крайних мер. И Витя с улыбкой наблюдал, как механические помощники сдают позиции одну за другой. Сам Витя совсем не испугался. Ни газовое извержение, ни еле уловимые толчки под ногами пока опасными не выглядели.

Вулкан, однако, будто только и ждал появления Бурмакова. Не успели еще они с Витей погрузить самолет в ракетоплан, как из мгновенно покрасневшего жерла вырвался огненный столб, неся с собой горячую лаву, бросая высоко в небо раскаленные камни. Но еще до этого Павел крикнул: «Будет взрыв!» — электронный мозг «Набата» предсказал ситуацию. Бурмаков только показал рукой на еще не сложенную аппаратуру — мол, не оставлять же ее здесь, пригодится. На корабле имелись запасные самолеты но капитан был человеком расчетливым. Не обращая внимания на опасность — камни падали уже около «Скакунка», — он сначала погрузил в ракетоплан серебряных механических сторожей, по­том разобрал самолет и тогда уже присоединился к Вите, который все это время стоял наготове возле входного люка.

Людям, скрытым за стальным корпусом ракетоплана, ничего не угрожало теперь, и Степан Васильевич сказал:

— Побудем до конца, осталось мало.

Он не ошибся. Каменный дождь через минуту затих. Над вы­тянутым жерлом возник черный купол, он рос, раздувался, пре­вращался в большой шар, в середине которого бушевало пламя.

Ракетоплан пошатнулся, накренился, но удержался в верти­кальном положении. Нацеленный острым шпилем в зенит, он, как символ человеческой силы, гордо стоял среди разгула враж­дебной стихии.

Бурмаков положил руку на штурвал, и по его напряженной фигуре Павел догадался, что возникла ситуация, когда все будут решать мгновения. И еще понял, что капитан запустит двигатель только в самый последний момент.

Шар над жерлом вулкана вдруг раскололся, рассыпав вокруг огненные искры, и по склонам стремительно понеслась, глотая камни, пузыристая дымная лава.

Павлу стало не по себе, захотелось закрыть глаза. Он не удержался, напомнил:

— Ну что вы...

— Ничего... Жуть! — в голосе Бурмакова были возбуждение, удовлетворенность, уверенность.

Наконец и под «Скакунком» блеснул яркий поток. Павел вздохнул с облегчением — успели.

И через три часа, когда космонавты собрались уже в кают-компа­нии, марсианский вулкан все еще извергал на поверхность накопив­шуюся за долгие годы спокойствия бешеную магму. Она растекалась черными потоками, покрывая все вокруг мертвым панцирем.

Бурмаков, поглядывая на экран, на котором бушевала слепая стихия, был необычайно молчаливым, сосредоточенным. Будто всю свою энергию оставил там, около вулкана.

Витя подумал, что капитана огорчил этот разбуженный ими вулкан:

— Набезобразничали мы ...

— Просто ускорили события, — Бурмаков пожал плечами.

Павел вопросительно взглянул на него.

— Да, — сказал Бурмаков, — есть новости более странные. — Он раскрыл кулак, и товарищи увидели на его ладони небольшую капсулу, в которых обычно хранились кристаллики видеозапи­си. — Это я видел в пещере. Пойдемте, покажу.

Космонавты перешли в рубку. Степан Васильевич не просто демонстрировал запись. Он часто останавливал ее, объяснял кад­ры, высказывал соображения.

Павел с Витей увидели пещеру, просторную, высокую. У вхо­да горбились песчаные дюны, нанесенные пылевыми бурями. Дальше песка стало меньше, а вскоре он пропал совсем. Даже сильные марсианские ветры не могли его забросить так далеко.

— По моему мнению, внутри горы когда-то был мощный лед­ник, а может, и вся гора была покрыта толстой ледовой шапкой. Лед таял, и так, наверное, образовалось это ущелье, похожее на русло. Но не это главное. С тех пор прошло много времени, отпо­лированные льдом гранитные стены пещеры, безусловно, разру­шились, потрескались, осыпались...

На экране появилась крутая, в щербинках, стена. Она сверка­ла под лучом фонаря, переливалась радужными искорками.

— Однако смотрите...

Луч фонаря скользнул и уперся в свод.

— Естественно, лед, когда заполнял пещеру, образовывал ее, мог придать стенам любые очертания. Но что вы скажете вот об этом?

Пещера сузилась. Было похоже, что где-то близко она закон­чится. Тысячелетия и здесь напоминали о своей разрушительной деятельности. Вокруг были те же трещины, выбоины, колдоби­ны. Только место, где стена соединялась со сводом, выглядело необычно. Оно не было полукруглым, как везде, пусть и непра­вильной формы, а строго прямоугольным.

— Всемогущая природа, — Павел не нашел в этом ничего не­обычного.

— И тут? — голос Бурмакова сел.

Пересекая каменный пол, тянулась прямая, не слишком глу­бокая выемка. Она врезалась в стену и поднималась вертикально, теряясь примерно на метровой высоте. Почти то же самое было и на противоположной стене. Только там следы выемки выше по­являлись снова.

— Хотел бы я быть уверенным, что в этом виновна мать-природа, — сказал Бурмаков, остановив кадр. — А что, если это осталось от какой-то заслонки, например, или от ворот, которые отгораживали что-то или кого-то?

Павел покачал головой:

— Такое могли сделать люди, а мы на Марсе, Степан Василь­евич.

— Бьешь меня моими же аргументами? — капитан от волне­ния не заметил, что обратился к Павлу на «ты».

— Это одно. Второе — зачем лезть в каменный мешок, если хватает места снаружи? Ведь, опять-таки, врагов наверняка тут у них не было.

— Пришельцы? — у Вити загорелись глаза.

— Не в том дело, Виктор, — Бурмаков ие утверждал, а раз­мышлял. — Может, что-то такое было и снаружи, только время там все стерло. Время и сюда добралось.

Павел, который на Земле был горячим сторонником гипотез о пришельцах, принял гипотезу капитана как интересную, но не более. Слишком пустынным был Марс, чтобы серьезно говорить о чем-нибудь, созданном разумом.

IV

Нервы у Гущи были крепкие, иначе в космонавты не приняли бы. И не думал он, что в скором времени вспомнит о них.

Накануне своей высадки на Марс Павел заснул, как обычно, едва коснувшись подушки. А посреди ночи, конечно условной, проснулся от непонятного беспокойства. Словно что-то важное должен был сделать, но не сделал. Он попытался прогнать тре­вогу. Не удалось. Сна не было. В голове, словно заноза, сидела мысль, что угадать причину тревоги совсем просто. Павел кру­тился на кровати под защитным колпаком, который поддерживал нормальную силу тяжести, и злился на свою «дырявую голову». Злость, однако, будоражила еще больше, и он заставил себя раз­мышлять не спеша, спокойно, чтобы оценить последние события на корабле, свое поведение со стороны. Это ему удалось. Что мог­ло выбить его из равновесия? То, что произошло, или то, что бу­дет? Ближе, казалось, лежит другое — завтра ему лететь на чужую планету. Событие немаловажное, оно действительно волнует. Но и отлет с Земли был, пожалуй, событием не менее значимым.

А тогда он спал так и столько, сколько было предусмотрено распо­рядком дня. Было, конечно, волнение, только хорошее, без трево­ги. Так что дело, видимо, не в завтрашней вылазке, даже если до­пустить, что на него повлияло длительное пребывание в космосе.

Причину надо искать в случившемся. В собственном поведении? Кажется, ошибок не допускал. В работе? И тут все ладится. Так что, как ни крути, надо снова возвращаться к рейду на планету.

Не к самому факту, а к тому, что с ним связано. Павел улыбнулся.

Это стало похожим на игру, и она его заинтересовала. Как-то неза­метно пришло спокойствие, появилось ощущение, будто он прос­то решает трудную задачу. Так что в рейде? Маршрут определен: пролив Танаис с последующим выходом на равнину — несколько сотен километров путешествия на вездеходе. Техника про­верена. Спутник также надежный — Вундеркинд, хотя и робот, в критический момент поможет не хуже человека. Связь продумана с учетом опыта предыдущих высадок. «Набат» изменит орбиту и, чтобы быть ближе, повиснет над Танаисом... Павел задумался.

Что ему нужно еще? Самостоятельность? Она есть и будет там, на месте, так как его, Павловы, решения имели приоритет...

Павел отключил защитное поле. Тело сразу наполнилось лег­костью. Часы показали пять. Подъем в семь. По большому сче­ту можно было еще поспать, и даже совсем не вредно, потому что голова была туманной, тяжелой. Гуща осторожно повернулся на бок, сдвинул с иллюминатора занавеску. Неподвижный, усе­янный кратерами, как веснушками, Марс закрывал небо. Павел дернулся: хотел найти Танаис, посмотреть, как он выглядит с вы­соты, — и завис над кроватью.

Мелькнуло: как «Набат» над Марсом. Павел рассмеялся. Так вот что его беспокоило во сне... Павел расслабился и мгновенно уснул...

Бурмаков посмотрел недоверчиво:

— Нужно ли, Павел Константинович?

— В принципе не все ли равно — туда, сюда?

— В общем, да. Однако многое понадобится обдумать заново. Местность совсем незнакомая, неизученная. Только по снимкам.

— Зато хоть какой-то аргумент есть. Именно над Никс Олимпика при движении корабля что-то произошло.

— Вот это, если по правде, меня и беспокоит, — Бурмаков проявлял несвойственную ему нерешительность. — Понимаете, «Набат», имея большую массу, отреагировал. А что будет с лег­ким «Скакунком»?

— Пред невесомостью все равны, — засмеялся Павел. — Это стихи. Сказано не слишком четко, но в целом точно и образно.

— Даже если это были какие-нибудь силовые лучи?

— Фантастика, Степан Васильевич. А у меня совершенно ре­альный план: сажусь на равнине, потом, сколько сможет везде­ход, проеду, а после пойду пешком. Я же альпинист.

— Вундеркинд не пройдет.

— Найдем пыльную тропинку...

— Опять поэзия? Уверенность — половина успеха, говорили в старину, — он внимательно посмотрел на товарища. — Пусть будет по-вашему, Павел Константинович...

За одним из холмов равнина внезапно закончилась. До самого горизонта простиралось вздыбленное каменное поле. Будто какой-то великан ударил тяжелой кувалдой по большой горе, и она распалась на бесчисленное множество скальных осколков.

Павел пошел перед этим каменным месивом, угрюмо взгля­нул на свою машину и проворчал:

— Одно название — вездеход.

— А до Никс Олимпика двадцать километров, — то ли посо­чувствовал, то ли, вспомнив недавнюю беседу, уколол Бурмаков с «Набата».

Павел промолчал. Вундеркинду реплика, видимо, не понра­вилось, и он равнодушно, что прозвучало в этих обстоятельствах язвительно, уточнил:

— Двадцать километров до подножия.

— Спасибо, Вундеркинд, — серьезно сказал Павел, хотя мог бы и усмехнуться: роботы эмоций не улавливают. — Ты верный друг. Будем искать тропинку.

Вундеркинд похлопал зелеными глазами и снова выдал поправку, теперь уже своему хозяину:

— На Марсе тропинок нет. Марс необитаем.

— Два-ноль в твою пользу, — твердолобость робота, в общем естественная, развеселила Павла. — Нет тропинок — будет про­ход, лазейка или еще что-нибудь подобное.

Они двинулись вглубь каменного поля, минуя нагромождения, пробираясь меж горными обломками. Идти было не так трудно, как думалось ранее. Павел только боялся, чтобы его помощник, ходок не слишком ловкий, не споткнулся, и выбирал самую на­дежную дорогу. Это задерживало. Вскоре робот забеспокоился. Его электронный мозг не понимал причин, которыми руководст­вовался человек, он отметил сам факт. А потом прикинул и ре­шение. Едва они остановились, Вундеркинд опередил человека и заявил:

— Впереди пойду я.

— Что вы там не поделили? — Бурмаков услышал их.

Контрольную телеустановку Павел с собой в эти каменные джунгли не взял, хватало груза и без того, и на корабле видели лишь то, что он хотел показать, но разговор с роботом слыша­ли.

— Маленький бунт кибертехники, — Павел не знал, сможет ли заставить Вундеркинда вернуться на место.

— Пусть идет, может, он только с виду неловкий, — посове­товал Бурмаков.

Вундеркинд оказался ловким скалолазом, несмотря на свои негнущиеся ноги. Он двигался быстро, находил проходы, про­тискивался сквозь щели, даже перепрыгивал с камня на камень. И совсем не уставал. Гуща едва поспевал за ним, удивляясь со­вершенству робота, которое обернулось еще одной стороной.

Двадцать километров до подножия горы было напрямик. Дли­ну лабиринта в камнях не сумел заранее вычислить даже Вундер­кинд. Через пять часов ходьбы хаос закончился так же внезапно, как и возник. Перед спутниками открылась узкая песчаная поло­са, плотная, гладкая, словно отутюженная дорожным катком. А за ней, словно вырастая из этого красного фундамента, начиналась гора, крутая, голая, огромная.

Павел остановился, пораженный величием марсианской при­роды.

— Вымахала! — воскликнул он. — Сила тяжести здесь мала, вот горы и растут.

Вундеркинд переступил с ноги на ногу, выбирая наиболее удобную позу, поднял голову и, поблескивая направленными на гору глазами-линзами, выдал справку:

— Никс Олимпика, или Снега Олимпа, имеет протяженность около пятисот километров у подножия. Ее вершина представляет собой кратер диаметром шестьдесят километров. Над кратером возвышается пик с почти вертикальными склонами. Наибольшая высота горы примерно двадцать километров. — И умолк. Под­держивать разговор робот не умел.

Напарник хлопнул его по плечу:

— Не горюй. Не заберемся сами — ракетоплан выручит. Впро­чем, и через каменную чащу пробираться не было нужды. Плохо, Вундеркинд, без разведки.

Это слышали и на корабле. Но ни Степан Васильевич, ни Витя не отозвались, Павел и сам понял, что поспешил.

Им все-таки повезло. После того как около часа шли вдоль глухого горного склона, неожиданно наткнулись на трещину. Широкая, похожая на след, проложенный рекой или ледником, она плоскостью тянулась куда-то далеко в высоту, рассекая гору надвое. Павел показал товарищам вход в расщелину, сказал:

— Поднимемся.

— Скоро стемнеет, — с сомнением напомнил Степан Васи­льевич.

Павел взглянул на солнце. Оно уже клонилось к западу, но должно было еще долго освещать трещину.

— Найдем пещеру и заночуем. Должен же человек обосно­ваться на Марсе!

Дорога была хорошей, без неожиданных обвалов и оползней, и Павел с Вундеркиндом довольно быстро продвигались вперед. Робот по-прежнему шел первым. Но сейчас Гуща доверял ему больше. Он смотрел, как кибер не слишком эстетично загребал ногами, и думал, что очень часто мы пользуемся условными представлениями, пожалуй, не всегда верными, а лишь привыч­ными. Вот и робот вроде бы неуклюжий. Однако, даже косола­пя, он ловок, легко обходит бугорки и ямы, ни на мгновение не замедляя передвижение. Конечно, он, несмотря на свою форму, только машина. Совершенная, в определенной мере умная, но машина. Но, может, изящество в своей сути и есть величайшая целесообразность? И механизма, и человека.

А Никс Олимпика, похоже, вся была основана на сюрпризах. Где-то на высоте трех тысяч метров от условной поверхности — океанов на Марсе не наблюдалось — перед Павлом открылась широчайшая впадина. Будто кто-то, может, тот самый, кто рань­ше насыпал гору, огромным долотом врубился в гранитную глы­бу и создал фантастический колодец, забыв налить в него воды.

У Павла перехватило дух. Он не боялся высоты, а тут, подавлен­ный неземными масштабами, остановился в шаге перед обрывом, и сердце его забилось. Таким маленьким, беспомощным почувст­вовал он себя перед этим космическим всплеском природы.

__ Что будем делать, Вундеркинд? — в горле першило, и воп­рос прозвучал сипло, отрывисто.

Портативная телекамера не могла ухватить всю картину, и Бурмаков с Витей не поняли волнения Павла.

— Нашли пещеру? — спросил Степан Васильевич.

Павел встрепенулся, повел глазами. Выше, на том нависшем над впадиной карнизе, под которым они сейчас находились, в горном массиве виднелось затененное углубление. Стараясь не смотреть вниз, он показал пещеру роботу:

— Зайдем?

Вундеркинд не делал выводов, не имея исходных данных, по­этому ответил:

— Степень пригодности для ночлега пятьдесят на пятьдесят. Надо посмотреть.

— Бездушное ты существо, Вундеркинд, прагматик, — делан­но возмутился Павел. — Нет у тебя фантазии.

— Существует то, что поддается анализу, — робот выдавал запрограммированые истины бесстрастно, даже равнодушно.

— Что с тобой поделаешь, — махнул Павел рукой, — обсле­дуем...

— Учитесь житейской мудрости, Павел Константинович, — сокрушался с высоты Степан Васильевич.

— Куда тут денешься, — Гуща пошел следом за роботом, оки­дывая взглядом близкую бездну.

Пещера оказалась очень глубокой, извилистой. Локаторы ро­бота не смогли установить точно, где она кончается. Павел нашел поблизости от входа небольшой грот и начал устраивать постель. А когда все было готово, задумался, глядя на огонек походного фонаря, который разбрасывал вокруг неподвижные тени: была ли вообще нужда в пещере? С таким же успехом можно было расположиться у любой скалы или даже на открытом месте.

Сказалась извечная потребность человека — иметь над головой крышу. Даже скептический робот не дошел до такого простого решения — и ему люди передали свои взгляды. Спать в скафанд­ре было не очень удобно, жестковато, что мешало, не давало рас­слабиться. Павел позавидовал Вундеркинду. Ему не надо было спать, и он, как часовой, окаменело стоял у выхода из пещеры, а его зеленые глаза соперничали яркостью с крупными звездами марсианского ночного неба. Наконец Павел устроился, и по телу начала разливаться усталость...

Утро пришло ясное, морозное. Павел выглянул наружу, чувст­вуя утреннюю прохладу — почти минус сто градусов по Цель­сию! Солнце еще не поднялось над горой, и в котловине было мрачно, она не казалась бездонной. Самое время отправлять­ся выше. Там узкий карниз расширялся, постепенно переходя в небольшое плато. А оттуда виделся доступный путь к вершине. Павел не задумывался, отчего стремится именно туда. Просто хо­телось посмотреть как можно больше. Казалось, как раз мощный кратер выдохнул что-то такое, что подтолкнуло «Набат». Это не могло быть газом, корабельные приборы сразу уловили бы на­личие его в пространстве. Это было излучение... Если оно было вообще.

Гуща приветствовал товарищей на «Набате» и приказал ро­боту выходить. Вундеркинд, однако, почему-то медлил. Его уси­ки-антенны на круглой голове раскинулись, зашевелились, как недавно у Витиных автоматических сторожей у вулкана. И вдруг робот стремительно обернулся.

— В этот район падает крупный метеорит. Надо спрятать­ся,— говорил он, как всегда, медленно, тягуче. А у Павла по­холодело в груди. Вундеркинд постоянно обменивался инфор­мацией с корабельной ЭВМ, видно, от нее и получил сведения о направлении, скорости и размерах метеорита. Все это молнией пронеслось в голове Павла. Не колеблясь, схватил робота за руку и потащил в пещеру.

Они стояли в гроте, отгороженные от выхода толстым высту­пом. Утренняя изморозь молчаливо ползла в пещеру, покрывая сухие потрескавшиеся стены. Было тихо, очень тихо. Павел даже не слышал, как колотится в ожидании взрыва его сердце — толь­ко чувствовал частые «тук-тук». Вокруг светлело. А может, это глаза привыкали к полумраку. Секундная стрелка на хронометре, казалось, не трогалась с места. Павел следил за ней, мысленно надеясь, что, может, произошла ошибка, может, ничего не слу­чится.

Густой басовитый гул ворвался в окрестности с такой силой, что мембраны слухового аппарата задрожали, захрипели, пытаясь погасить звук, спасти уши человека. Павел инстинктивно втис­нулся в неровную шероховатую стену. А вслед за гулом, будто несясь на его крыльях, хлынул нестерпимо яркий свет. Он блес­нул и погас. Все вокруг затряслось, заходило ходуном. Так про­должалось минуты две. Потом все стихло, успокоилось, и только осталась тьма, густая, вязкая, черная, словно ночная.

— Ты цел, Вундеркинд? — Павел оторвался от стены, вклю­чил фонарь.

— Функциональные системы действуют нормально, — по­медлив, ответил робот. Словно мощный взрыв оглушил и его. Подтверждая, что не врет, добавил: — Нас завалило.

— Ничего более веселого не скажешь? — неожиданно рассер­дился Павел.

— Скала весит пятьсот земных тонн, завал плотный, без про­светов, — роботу Павлова вспышка была безразлична. — Связь с главной ЭВМ отсутствует.

Гуща чуть не взвыл от отчаяния. Его беспокоили не столько собственная беспомощность, сколько Бурмаков и Витя. Они видели катастрофу и сейчас подумают, что он погиб. А он еще не сложил руки, хотя надежная, казалось, пещера стала ловушкой. С горечью сказал :

— Влетел из огня в полымя.

Вундеркинд мгновенно отреагировал:

— О наличии пламени информации не имею.

Несмотря на критичность положения, это механическое заме­чание чрезвычайно практичного робота рассмешило Павла.

— Мудрец, соображай, как выбраться.

Создатели электронного мозга Вундеркинда не предвидели подобной ситуации, и робот начал выдавать предложения, кото­рые в их положении были не более чем чушью, — сдвинуть ска­лу рычагом, разрушить направленным взрывом, пробить лазером штольню...

Гуща слушал его одним ухом и думал, что не только создатели Вундеркинда, но и он сам не предвидел такой ситуации. Иначе хотя бы лазер захватил. Надежда на товарищей была слабая. Они знают, что он в пещере, и наверняка поспешат на выручку. Одо­леть скалу, если она просто завалила вход, для них пустяк. Но если взрыв здесь разбросал все вокруг? Тогда сюда не добраться. Так что ему сидеть и ждать освобождения не приходится.

Нужно оставить друзьям знак, а самому искать выход в проти­воположном конце пещеры.

Теперь впереди опять шел человек. Вундеркинд не обиделся на это и бесшумной тенью брел сзади, будто блуждание в зава­ленных пещерах было для него привычным занятием, заложен­ным в кибернетическую программу. Павлу очень хотелось знать, что за варианты и комбинации прокручивает электронный мозг его помощника. Но умный Вундеркинд такого абстрактного воп­роса не поймет, он умеет отвечать только на что-то конкретное. А оно не созрело.

Недавно чистая, похожая на разработанную штольню в шахте, после взрыва пещера была засыпана камнями, кое-где взды­билась, кое-где просела. Ноги часто цеплялись, скользили, прова­ливались. А впереди была все та же зловещая пустота, в которой исчезал свет сильного фонаря. Она раздражала своей бесконеч­ностью, она и успокаивала. Ведь все же давала надежду... Павел, однако, старался об этом не думать. Подбадривал себя тем, что за спиной осталось несколько пройденных километров, что этот проход в толще горы вряд ли возник в результате какого-то катак­лизма. Его промыл когда-то давно водный поток, вырвавшийся на свободу из глубинных недр, и он должен вывести на свободу. Павел чувствовал, что этот вывод шаткий, безосновательный. Но другого придумывать не хотел.

Каменный столб вырос на пути, когда они уже прошли кило­метров пятнадцать. От него туннель раздваивался. Ошеломлен­ный, Павел замер: не подбрасывает ли Марс лабиринт, в котором можно проблуждать до скончания века? Налево пойдешь, напра­во...

— Человеку пора питаться.

Глуховатый голос робота в этой деревянной тишине про­звучал как напоминание о существовании. Только предложение было нелепым. У человека, думалось, дела были поважнее, чем обед или, может, ужин. Чего заботиться о волосах, когда сама го­лова держится не слишком надежно. Да и есть не хотелось. Од­нако Павел понимал и то, что на нервах долго не продержишься, и должен был только благодарить верного Вундеркинда, который ничего не забывал. Он нехотя сел на какой-то обломок, приладил питательный аппарат. Концентрированная высококалорийная пища показалась, как никогда раньше, безвкусной. Павел с иро­нией подумал, что он не ест, а заправляется. Как машина. А это плохо. Так до паники недалеко.

Хронометр показывал четырнадцать часов. Разгар марсианс­кого дня, ясного, солнечного, с дымком на горизонте. А может, мрачного, в красной дымке песчаной метели. Да имело ли это для Павла значение? Уже четверть здешних суток он отрезан от всей Вселенной, и конца пути по-прежнему не видно.

Мысль была обидной, болезненной, и Павел решился было вскочить, чтобы идти дальше, не медлить, сложа руки. Однако неожиданно вместо этого сполз вниз и лег прямо между жест­кими колючими камнями. Что толку переть на рожон, руководст­вуясь одним инстинктивным желанием выбраться, выжить. Поспешность — дурной советчик, особенно если сидишь в хо­лодном базальтовом мешке.

Время было. В том смысле, что и кислорода, и продуктов хва­тит еще на трое суток. И лучше бы, хотя и с опозданием, оказав­шись перед выбором, наконец обдумать свое положение. Он не боялся, что останется здесь навсегда. Уверенный в себе, воору­женный знаниями, молодой и здоровый, Павел органически не воспринимал смерть в отношении себя. Его огорчало другое. Не­предвиденный случай, который не предсказали бы все ЭВМ Зем­ли, может сорвать экспедицию. А этого допустить он не мог даже в мыслях. Значит, нужно изощряться, заставить серое вещество изобрести все возможное и даже невозможное.

Из поколения в поколение переходит студенческий дельный совет: если уж идешь на экзамен с пустой головой, то пусть она будет хотя бы свежей. В своей голове Павел сейчас свежести не чувствовал. Напряжение последних часов исподволь вымотало, забрало силы. Только сон, бездумный, беззаботный, мог вернуть их. Но прежде чем закрыть глаза, Павел приказал Вундеркин­ду проверить левое ответвление туннеля. С левым ему обыч­но везло — в левой руке оказывалась белая пешка, если перед шахматной партией гадали, кому делать первый ход; внезапный переброс из правой в левую руку теннисной ракетки позволял на­нести решающий удар, с Валей тоже познакомился в левом крыле академического Дворца культуры...

Проснулся Гуща от ощущения, что кто-то наклонился над ним. Сначала было странно: кто это делит с ним невзгоды — Марс мерт­вая планета, а Бурмаков с Витей так быстро сюда добраться не могли. Однако ощущение, что он не один, было приятным. И не­которое время, боясь столкнуться с суровой действительностью, Павел лежал не открывая глаз. А открыв, усмехнулся: рядом стоял Вундеркинд. Терпеливый, безучастный, будто задумчивый.

— Ты вернулся?

— Через тысячу метров ход становится низким...

Робот, к сожалению, ползать не умел. Таким образом, на этот раз Павлу не помогла и примета. Марс вел себя очень серьезно, не признавал шуток.

— Пойди направо, — Гуща с досадой подумал, что напрасно по­терян целый час. Это задание можно было дать роботу как запасной вариант, если в левом постигнет неудача. — Информируй меня.

Правый ход вел в никуда. Вундеркинд вскоре наткнулся на глухую стену. Павел в это время был на том месте, где левый тон­нель начинал опускаться. Сейчас этот лаз оставался их последней надеждой. Мизерной, так как соображение, что туннель — быв­шее русло, не оправдалось. Он посветил фонарем в глубину лаза, пригнулся и сунулся в пустую черноту. Когда идти стало невоз­можно, он опустился на колени, а потом и вовсе на живот и по­полз, перебирая руками, отталкиваясь от стен ногами.

Сколько прошло времени, Павел не знал, не хотел смотреть на хронометр. Какая разница — дороги назад все равно не было. И вдруг свет фонаря осветил одну сторону, другую, запрыгал, заме­тался, отсвечивая где-то далеко-далеко. Павел шумно выдохнул. Гора словно распахивалась перед ним, открывала свое таинственное нутро. Ход привел его в новую пещеру, широкую и высокую, как котлован на строительстве многоэтажного дома. Это давало пере­дышку, надежду. Павел поводил вокруг себя лучом фонаря и по­вернулся назад, к лазу. Он еще не знал, как это сделает, но решил, что Вундеркинд обязательно окажется здесь. Оставив его, Павел не простил бы себе измены, хотя Вундеркинд был только роботом.

Вдвое более тяжелый ящик со стеклянными изделиями, каза­лось, было бы проще протащить сквозь эту неровную нору, чем беспомощного, не приспособленного к такой грубой транспорти­ровке робота. Осторожно волоча, подталкивая, перенося эту сде­ланную «под человека» куклу, Павел больше всего боялся повре­дить точные и хрупкие механизмы кибера. За всю жизнь у него не было более тяжелой и ответственной физической работы. Раза три он бессильно опускал руки, но, немного отдохнув, тащил Вундеркинда снова. И когда очутился на открытом месте, то уже не нашел сил, чтобы поставить его на ноги и подключить схемы к источникам энергии. Он опустился рядом с роботом и долго ле­жал ничком, чувствуя нечеловеческую усталость и безграничную радость, которая пульсировала в затуманенном мозгу.

Наверное, Павел потерял сознание. Но сколько продолжа­лось небытие, похожее на бред, сказать не мог бы. Он давно уже не считал время. Ему чудился Минск, парк над Свислочью, Валя. Потом возникал «Набат», Бурмаков, Витя... И что-то гудело в ушах. Павел очнулся именно от этого гудения. Оно будто шло из наушников. Павел пожал плечами и стал оживлять Вундеркин­да. Вскоре тот уже стоял, и его зеленые линзы, как настоящие глаза, наивно поблескивали. Но его сейчас что-то обеспокоило, он замотал головой, зашевелились усы-антенны.

Гуща насторожился. Если только в кибернетическом организ­ме Вундеркинда ничего не расстроилось, то его любопытство представляло интерес.

А Вундеркинд подался вперед, будто решился побежать, мгно­вение выждал и произнес, как всегда, равнодушно:

— Под углом тридцать один градус от оси в стене наблюда­ются отверстия.

Павел бросил туда самый сильный луч, который мог дать его фонарь, но увидел шероховатую стену. Однако он не мог не ве­рить локаторному зрению робота и коснулся его плеча, словно тот мог постичь смысл этого прикосновения:

— Пойдем...

Гуща шагал широко, дорога здесь была ровнее, менее завалена — взрыв не одолел горную толщу. Робот не отставал, держась на метр позади, и Павлу иногда казалось, что у Вундеркинда, как и у него, перехватывает дыхание и из горла вырывается короткий хрип.

Километра через два пещера снова сузилась, перешла в свое­образный коридор с высоким потолком. А еще метров через сто Павел напоролся на скалу. Он выключил фонарь и какое-то время стоял, привыкая к темноте. И вдруг прямо перед собой увидел... звезду. Одну, вторую, россыпь...

Павел обессиленно прислонился к стене. Он еще не знал, что там, за брешью, — плато, круча, новая гора. Это, впрочем, не име­ло значения. Главное, теперь можно послать товарищам весть. Но его опередили, будто только и ждали этой мысли.

— Павел Константинович! Павел Константинович!

В наушниках раздавался Витин голос, ломкий, немного хрип­лый. Видимо, не один час юноша повторял эти слова, с каждым разом все больше и больше теряя надежду.

Павел хотел ответить, что он здесь, живой, но только пробор­мотал что-то невнятное.

Голос в эфире, монотонный, скучный, на мгновение прервал­ся и взвился криком:

— Па-авел Константинович!

— Все нормально, Витя, — наконец справился со своим вол­нением Гуща. — Живые, целые, а подробности письмом. — Все, что было недавно — мрак, безнадежность, тоска, — сразу исчез­ло. Он уже был среди своих товарищей, он уже шутил.

— Поздравляю, Павел Константинович. — Бурмаков забрал у Вити связь, деловито спросил: — Где вы находитесь? — И ни слова о своих чувствах, тревоге.

— Если бы знать... — рассмеялся Гуща. — Вот, может, Вун­деркинд...

Робот принял реплику как команду, двинул яркими в темноте глазами и назвал координаты. В звездном марсианском небе он ориентировался лучше своего хозяина-астронома.

— Ну, вы даете! — после небольшой паузы, видимо, при­кидывая по карте, протяжно произнес Бурмаков. — Такую гору прогрызли. — И уже заметно встревоженно спросил: — Павел Константинович, кислорода у вас часов на двенадцать осталось?

— Это же целая вечность! — воскликнул Гуща, равнодушно от­метив, что выходил из чрева горы почти двое с половиной суток.

Он не стал ждать рассвета, не сумел. Расширил щель — по­рода здесь была мягче остальной, поэтому, наверное, и образо­вались пещера и это отверстие, — и скоро они с Вундеркиндом были на свободе. Павел вздохнул полной грудью, пообещав, что в следующий раз в пещеру его не загонит даже болид, если он одолеет здешнюю атмосферу и не распадется раньше. Подняв лицо вверх, минуту смотрел на безбрежное небесное пространст­во, а потом закричал:

— Как прекрасно, друзья!

Над головой словно распростерся гигантский планетарий с неподвижными звездами, непривычными с виду планета­ми — полным огненного сияния Юпитером, зеленоватой Землей с шариком-Луной, крупным Сатурном. И только Фобос, марсианский месяц, золотистый шарик, нарушал общую непод­вижность, осторожно катился меж звезд, словно боясь погасить их или, наоборот, обжечься.

Вундеркинд также смотрел в небо. Молча, не мигая, словно понимая, что не сможет сравняться с человеком в силе эмоцио­нального восприятия красоты. Павел пожалел его, механическо­го, лишенного чувств. После пережитых вместе испытаний Вун­деркинд стал ему таким же близким, как живое существо.

А потом пришла мысль: что, если и совершенный кибернети­ческий мозг под влиянием обстоятельств стал бы способен улав­ливать в окружающей среде не одни физико-химические свойст­ва материи, а и определенные эстетические достоинства? И уже где-то веря в свою выдумку-желание, сказал:

— Красиво, Вундеркинд! Ты видишь?

— Вижу...

Удивленный, Гуща замер с протянутой к роботу рукой.

—... инородное тело из инертного вещества. Расстояние одна тысяча шестьсот метров. Ориентир на Большую Медведицу.

Павел захохотал, хватаясь за живот.

— Что он такое увидел? — Бурмаков слышал их разговор.

— Не в том дело, — Павел перестал смеяться. — «Сгусток мысли сокрушит скалы, сгусток энергии свалит гору».

— Опять стихи? Кстати, припасы вам выслали. Но я что-то не понимаю ваших аллегорий, Павел Константинович?

— Простите, Степан Васильевич, — извинился Гуща. — Это не красноречие. Мне было показалось, что Вундеркинд преодо­лел свою механическую ограниченность.

— И залюбовался вместе с вами звездами? — Бурмаков также хохотнул, не из солидарности, иронично. — Бывает...

До рассвета Гуща перезарядил кислородный и питательный аппараты, поменял энергетический блок киберу. Когда же взошло Солнце, был готов идти дальше. Решил побывать на вершине и по пологому склону, дав тридцатикилометровый крюк, выйти к вездеходу. Он уже собирался повернуть на юг, где дорога каза­лась более ровной, как вдруг вспомнил находку Вундеркинда. Было светло, но звезды на небе не гасли, просматривались. Па­вел отыскал Большую Медведицу, опустил взгляд и наткнулся на террасу, будто вырезанную в скале, стоявшей над широкой, по­крытой внизу туманом долиной. Ничего особенного на террасе, однако, не заметил.

— Где же то инертное вещество? — на всякий случай спросил он робота.

— На месте, — кибер будто недоумевал недогадливости че­ловека и даже насмехался над ней.

— Так веди, если ты все знаешь, — и Гуща подумал, что робо­ту очень малого не хватает, чтобы стать умным собеседником.

Терраса находилась немного в стороне от намеченного им пути. Но до вечера было далеко, и он не торопился. Тем более что именно здесь появилась площадка для обзора.

Павел чувствовал себя как в земном самолете на заоблачной высоте. Далеко внизу клубились, похожие на облака, светлые на солнце лысые горы. В этой дикой красоте было необычное ве­личие, непреодолимая сила. Павлу стало скучно. Великий тво­рец — природа здесь будто бы остановилась на пол пути. Понас­тавив гор, понасыпав песка, она забыла обогатить планету водой, растениями, животными...

Узкое обрывистое ущелье перегородило путь, когда до терра­сы было уже совсем близко. Павел покачал головой и фыркнул. Ущелье, похоже, опоясывало нужную им скалу с террасой со всех сторон.

— Словно ров средневековой крепости, — он показал товари­щам эту внезапную преграду.

— Ну, значит, должен быть и мостик, — пошутил Степан Васильевич.

— Ладно, поищем.

Пока Гуща раздумывал, куда повернуть, Вундеркинд, поше­велив своими антеннами, сдвинулся с места. Подражая хозяину, он свернул вправо, отошел назад и остановился, глядя линзами на что-то видное ему одному. Гуща подошел и окаменел.

— Что вы нам этот ров демонстрируете вот уже целых пять минут? Думаете, мостик действительно вырастет? — не выдер­жал капитан.

— А-а, — спохватился Павел и направил телекамеру на тер­расу.

— Что это? — всегда спокойный Бурмаков не сдержался, за­кричал: — Витя! Виктор!

На отрезанной от горы, не прикрытой скалой террасе, рванув­шись к небу, но не сумев оторваться, застыла в скованной недвиж­ности фигура — то ли памятник, то ли засохшее дерево.

Оставив Вундеркинда на месте, Павел побежал вдоль обры­ва, ища тот шутя обещанный Бурмаковым мостик. Он спешил, перепрыгивая через камни и ямы, и остановился, запыхавшись, бледный, только тогда, когда, обежав вокруг, наткнулся на робота. Тут сверкнула догадка, что скала, может, совсем не случайно обо­соблена, недоступна. Тот, кто оставил эту непонятную фигуру, наверное, позаботился о ее сохранности. Кого и чего он боялся, для кого ставил?

— Памятник? — нарушил его размышления Бурмаков.

— Чей? — Хотелось и было боязно поверить, что перед глаза­ми что-то рукотворное, чужое.

Со светло-желтого пьедестала, который глубоко врос в скалу, стремилось в высоту нечто спиралевидное, поросшее серебрис­тыми листочками, со спутанными ветвями. Что-то знакомое былов этой фигуре, несокрушимой, способной устоять бесконечно долго перед натиском всех возможных марсианских стихий. Но прежде чем он наконец догадался, что означает фигура, Вундер­кинд флегматично произнес:

— Напоминает макет Галактики.

Растерянный, обрадованный Павел воскликнул :

— Действительно! Как, Степан Васильевич?

— Похоже... — капитан тоже был ошеломлен.

Тысячи мыслей, соображений роились в голове Павла. И ни на одной он не мог остановиться. Стараясь получше рассмотреть это галактическое дерево, сделал несколько шагов вправо и снова ахнул. Рядом с фигурой стояла черная плита, на которой была вы­бита золотистая схема... Солнечной системы. Только что-то в ней было не так. У Павла задрожали ноги, он опустился на камень, не отрывая глаз от плиты. На схеме было два солнца. Одно настоя­щее, второе на месте Юпитера — тусклое, багровое. Творцы как нарочно подчеркнули это, найдя нестареющие краски для мону­мента. Планет было девять. Девять? Без Юпитера?

— Витя! — он почему-то обратился не к Бурмакову, а к свое­му младшему товарищу. Может, чувствовал, что вопрос вообще наивен? — Сколько у нас планет? Назови.

— Все там правильно, Павел Константинович. Лишний Фаэ­тон. Значит, он был?

— Нет, ты смотри выше. Плутон...

— На месте, — вместо юноши ответил Степан Васильевич.

— Я не об этом, — горячился Гуща, — звездочка, рядом с Плутоном. Почему только у Плутона спутник?

— Нам еще многое потребуется узнать, Павел Константино­вич. Виктор, передай сообщение в Центр.

Гуща смотрел на золотистые эллипсы орбит планет и чувст­вовал, как спадает нервное возбуждение, уступая место мыслям.

Действительно, пока что они не готовы ответить, кому и зачем нужно было ставить этот памятник на пустынном Марсе, а не на Земле, которая и в ту далекую пору, наверное, обещала разумную жизнь. Но он знал, что уже не успокоится, будет искать отве­ты. Потом, когда подготовится к этому.

Добраться до террасы не было возможности — столь длинный мост космонавты перебросить туда не могли. Павел сдетал мно­жество снимков, установил автоматическую станцию для постоян­ного наблюдении за твореннем рук пришельцев и стал собираться в путь. Когда все было готово, он взглянул на Вундеркинда. Тот стоял неподвижно и смотрел на скалу. Павлу показалось, что Вундеркинд также удивляется необычайной находке, и он спросил:

— Что ты скажешь, Вундеркинд? Хотя бы о том шарике около Плутона?

— Чужой, — сразу, словно давно ждал такого вопроса, отве­тил робот.

— Почему? — Павел допускал, что Вундеркинд может оши­баться, но даже его ошибки следовали из определенных логичес­ких посылок.

— Он имеет свою собственную окраску.

Человек об этом спорить с Вундеркиндом не мог.

— Твой помощник правду говорит, — вмешался в разговор Бурмаков. — Это подтвердила и ЭВМ. Пока мы тут с вами в ла­доши от восторга хлопаем, они свой совет провели.

— Степан Васильевич, — Павел подпрыгнул. — Это не спут­ник. Нет, спутник. В том смысле, что искусственный.

— Торопитесь? Ну, да время покажет, — задумчиво сказал Бурмаков.

Павел еще побродил вокруг Никс Олимпика, надеясь, что най­дутся и другие следы пребывания космических гостей. Однако больше ничего не было. То ли они оставили вести о себе в других местах, то ли все остальное погибло.

Когда Гуща вернулся, о его приключениях в недрах огромной горы как-то даже не вспомнилось. Космический памятник засло­нил все. Говорили только о нем.

— Ваши предложения, Павел Константинович? — спросил капитан, когда показалось, что все уже обсуждено и оговоре­но. — Кстати, специалисты Центра допускают, что это действи­тельно искусственный спутник.

— Проверить бы... — Гуща сразу ухватился за эту поддержку его гипотезы в Центре.

Бурмаков внимательно посмотрел на него, усмехнулся:

— Конечно, немедленно? Ты, Виктор, что скажешь?

— Я — за! — вспыхнул юноша.

Капитан посерьезнел, замер, вглядываясь в изображение па­мятника, которое транслировала автоматическая станция. Думая он долго. Потом поднял голову.

— Так и сообщим на Землю... — и его изменившиеся глаза ласково посмотрели на товарищей.

Еще неделю пробыл на орбите Марса «Набат». Экипаж зани­мался анализом собранных на планете минералов, проб воздуха, газов, вел визуальные наблюдения. Однако с прежним энтузиаз­мом работал, пожалуй, один Бурмаков. Он умел быть сосредото­ченным в любых обстоятельствах. Его же младшие коллеги этим качеством не обладали. Марс для них сразу стал пройденный этапом. Они уже жили будущим и беспокоились, как отнесется руководство к их планам. Сомнения были и у самих космонавтов и, наверное, среди специалистов. Рейс к Плутону специально не готовился, а ведь это во много раз дальше, чем до Марса. Правда, возможности «Набата» позволяли совершить такой полет. Но признают ли готовыми к этому людей? Обнадеживало одно — Центр с ответом не спешил, значит, там серьезно взвешивали все варианты.

Приказ пришел неожиданно — через час после того, как была закончена очередная вечерняя передача и дежурный Центра по­желал экипажу доброй ночи. Засветился экран, и космонавты увидели руководителя полета. В рубке зазвучал его раскатистый бас:

— Прошу прощения за ночное вторжение.

Павел, который был на вахте, сразу подключил каюты Бурма­кова и Вити.

— Дорогие друзья! Космический центр поздравляет вас с пре­красно выполненным заданием. Ваша находка на Марсе кладет конец спорам о существовании жизни во Вселенной. Она есть! По единодушной мысли астрономов, расположение планет Сол­нечной системы, показанное на марсианской схеме, могло быть в последний раз сто тысяч лет тому назад. Но могло быть и рань­ше. Тем не менее Центр одобряет вашу идею отправиться к Плу­тону. Возможно, его спутник — действительно искусственная станция, оставленная пришельцами. Ваша задача — выяснить это. На корабельную ЭВМ позже будет передан маршрут.

Хочу сообщить вам, что Марс также не останется без вни­мания. Новые экспедиции продолжат начатую вами работу. Три корабля класса «Набат» в следующем году будут направлены к планете.

Привет вам от родных и близких, от всех нас, от человечества!

Желаю счастливого путешествия и возвращения на Землю!

Часть четвертая

І

«Набат» удалялся от Марса. Планета, которая еще недавно за­крывала полнеба, с каждым днем становилась меньше и меньше и вскоре превратилась в красный кружочек. И даже в телескопы космонавты не могли узнать хорошо знакомые районы, где еще совсем недавно высаживались.

Вначале полет ничем не отличался от прежнего. То же мол­чаливое пространство вокруг, те же звезды на черном небе. Но Бурмаков и его товарищи не слишком доверяли спокойствию в окружающем пространстве. Корабль приближался к поясу ас­тероидов. А встреча даже с маленьким небесным телом могла принести крупные неприятности. Правда, вероятность столк­новения, как показывали расчеты и наблюдения, была незначи­тельна — вблизи астероидная зона не выглядела такой плотной, как с Земли. Но все же не учитывать это обстоятельство было нельзя.

Настал день, когда впервые в отсеках и помещениях «Набата» взревела сирена тревоги: зоркие локаторы нащупали вблизи ко­рабля постороннее тело.

Оно пронеслось мимо на расстоянии в тысячу километров, и сирена замолчала. Однако ненадолго. В окружающей среде метеоритов было много, и тревожный вой будоражил людей все чаще. Бдительные автоматические лазерные установки, предна­значенные для уничтожения метеоритов, были всегда наготове. Но случилось так, что и они не помогли. Хотя виновными в этом были скорее их хозяева.

Во время одной из небольших передышек между воем си­рены, когда в корабле было тихо, а на экранах спокойно, вдруг упала мощность левого двигателя. Приборы, зафиксировав сам факт, объяснений не дали. Бурмаков был на вахте, и выяснять, что произошло, выпало Гуще.

— Я с вами, Павел Константинович, — попросил Витя.

Выход на корпус корабля в открытом космосе был вообще безопасным. И если бы не метеориты, Бурмаков позволил бы Вите выйти. Но он не стал пугать товарищей и сказал:

— Ты мне тут понадобишься, Виктор.

Капитан как в воду глядел.

Минут через пятнадцать Гуща уже был снаружи. Магнитные подошвы держали надежно, да и специальный трос страховал, так что Павел без особой опаски шагал по палубе, неся коробку с инструментом.

— Смешно, — не выдержал Витя. — «Набат» набит электро­никой, уникальными приборами, а как потребовался ремонт, так зубило с молотком понадобились.

— Эти зубило и молоток, — Бурмаков на минуту оторвался от экрана, на котором виден был Гуща, и повернулся к юноше, — тоже к электронике отношение имеют. Павлу Константиновичу бить молотком по зубилу не придется.

— Знаю, — улыбнулся Витя, — да вот коробка очень похожа на старомодный чемоданчик, с которыми мастера-ремонтники когда-то ходили.

— Пока вы там надо мной издеваетесь, — снисходительно отозвался Павел, — я вам неисправность ликвидирую. Летите, братцы, хоть на край света.

— До самого Плутона, Павел Константинович, — подхватил Витя.

— Что-нибудь серьезное? — Бурмаков подался к экрану.

— Контакт оплавился, мелочь, — ответил Гуща. — Наверное, ради профилактики стоит и остальные поменять. Рабочий ре­жим — не прогон на испытательном стенде. — Он говорил правильно, однако даже себе не хотел признаться, что его желание задержаться имеет и другую причину. Вдруг почувствовал, что боится выходить на палубу.

— Можно, — согласился капитан. — В левой дюзе меняйте, а за правую возьмемся завтра.

Наконец все было сделано, и Павел, держась рукой за страхо­вочный трос, начал выбираться из дюзового отсека. На корме за­ставил себя остановиться. Когда добирался сюда раньше, старал­ся не смотреть по сторонам, да и думалось больше о двигателе. А теперь, поколебавшись, посмотрел. Сердце дало сбой, задро­жало. Вокруг было бескрайнее пространство, молчаливое и гроз­ное. Перед ним и корабль и человек были нулями, молекулами. По спине поползли мурашки. Павлу стало страшно. Показалось, что магнитные присоски на ботинках не удержат, и он упадет с палубы, и космос проглотит его, даже не заметив этого. Первым желанием было бежать — к ближнему люку в переходную камеру. Странно, в корабле, в ракетоплане он этого страха не чувст­вовал: наверное, потому, что там было замкнутое пространство. Здесь же пространству не было конца. Но сдержался, не побежал. Только сильнее сжал трос. Позже не знал бы, как жить, прояви он сейчас слабость. Он обязан был победить ее. И он не любил ничего откладывать на потом.

Бурмаков обратил внимание на какую-то неестественность в поведении товарища, окликнул:

— Павел Константинович, что с вами?

— Я с космосом наедине.

В голосе Гущи слышалось волнение. Впрочем, совершенно естественное, поскольку величие космоса точно не оставит нико­го равнодушным. Но Бурмаков все-таки предупредил:

— Не задерживайтесь, Павел Константинович, прошу вас. Пока вы на палубе, лазеры не действуют.

— Я сейчас, сейчас...

И не успел. Заревела сирена, возвещая опасность. Ее звук раз­дался в наушниках Павла. С трудом отрывая ноги, сразу забыв свои недавние страхи, беспокоясь уже только о корабле, Гуща бросился к люку. Он уже ухватился за дверцу, как вдруг побли­зости промелькнуло что-то большое, темное. Павел почувствовал толчок в спину. Он отпустил дверцу, сделал шаг почему-то в сторону от люка и упал головой вперед, сильно ударившись шлемом о мачту радиотелескопа. Тут же сирена замолчала.

— Павел Константинович! Павел! Павел!

Бурмаков звал напрасно. Гуща не отвечал.

— Степан Васильевич, он не шевелится, — испуганно произ­нес Витя.

— Вот тебе и наедине, — с горечью произнес капитан. — Вик­тор, дежурь здесь, я за Павлом Константиновичем...

Бурмаков поспешно влез в скафандр и, уже стоя в переходной камере, с отчаянием наблюдал за слишком неторопливой стрел­кой барометра. Скафандр на Павле цел. Сигналы датчиков, ко­торые следят за состоянием человека в космосе, тоже не особо тревожные. Павел жив. Но что с ним? Оглушило, травмировало, контузило? Можно ли ему долго лежать без помощи? И когда вы­ходные дверцы открылись, Бурмаков, рискуя сорваться с палубы, рванулся по ступенькам вверх. Однако с Павлом уже спускался осторожно.

II

Не зря говорят, что беда не ходит одна. Мало того, что выбыл из строя Гуща, еще неожиданно сгустился астероидный пояс. Сигнал тревоги звучал почти не затихая. И Бурмаков вынужден был постоянно находиться в ходовой рубке, держать управление кораблем в своих руках. В короткие минуты передышки, когда можно было забыть про метеориты и астероиды, он приходил к больному Гуще и садился рядом с его ложем. Павел пришел в себя только на шестые сутки, но был слишком слаб, чтобы при­нять участие в работе экипажа. Бурмаков рассказывал, как обсто­ят дела, подбадривал.

Гуща чувствовал себя неловко из-за своей беспомощности и однажды произнес, как бы извиняясь:

— Не вовремя я...

— Болезнь никогда не бывает вовремя. А я — жилистый, справлюсь.

Степан Васильевич не кривил душой. Он порой сам удив­лялся своей выносливости. Даже на Луне, когда космос был ему в новинку, когда сложные ситуации возникали раз за разом, он старался не нарушать определенного режима. Отдыхал, следил за физической подготовкой. А теперь вот уже несколько дней обхо­дился без сна, без искусственных стимуляторов, и голова все рав­но была ясной, свежей. Так ведь другого выхода не было. Витя, хотя и был парнем крепким, умным, нужного в такой обстановке опыта и психологической подготовки еще не имел.

Однако большая физическая нагрузка, ответственность за «На­бат» не пугали Бурмакова. К ним он был готов, приняв обязаннос­ти капитана. И сейчас все было бы нормально, если бы не случай с Павлом. Чем больше Степан Васильевич думал о нем, тем боль­ше винил себя. Не нужно было позволять Павлу задерживаться на палубе. Не было в этом необходимости. Он, капитан, должен был предвидеть и такой случай — ведь метеоритная угроза существо­вала. На то он и поставлен во главе экспедиции. Бурмаков не боял­ся упреков. Их и не было. Руководители полета не сказали ни слова в осуждение действий его как капитана. Наоборот, сейчас стара­ются успокоить, помочь поставить больного на ноги. Однако есть собственное понимание ответственности. От него не сбежишь, не спрячешься за пунктами и параграфами инструкций.

Может, Бурмаков судил себя слишком строго. Но эти мысли были с ним все время и не забывались, только когда наваливалась работа — отступали, чтобы вскоре вернуться снова.

Но все когда-то заканчивается. И космос, наконец, словно сжа­лился над людьми. Сирена больше не поднимала тревоги, метео­риты остались позади. Впервые Бурмаков передал полную вахту Вите и каких-то часов шесть мог отдохнуть. Однако прежде чем пойти в свою каюту, пожаловал к Павлу. Сегодня он шел сюда не как врач, а просто как товарищ, который посещает больного и может побыть подольше.

На днях каюту Гущи снова подключили к сети внутренней связи, и он уже был в курсе всех событий на корабле. Известие, что Витя занял место за пультом на целую смену, обрадовало Павла, ободрило лучше лекарства. Это свидетельствовало, что «Набат» входил в нормальный режим, что из Центра не придет команда возвращаться.

Увидев Бурмакова, Павел приподнялся на кровати, сказал о наболевшем:

— Утомил я вас... — он уже чувствовал себя почти здоровым и был готов к любому разговору.

Идя сюда, Бурмаков, конечно, догадывался о настроении Пав­ла. Услышав эту жалобу, утешать не стал. Человек, говоря прав­ду, вряд ли рассчитывает на сочувствие. Он просто констатирует факт. Выходил Гуща на палубу не для прогулки. А что задержался, на то, видимо, была причина. Неизвестно, как бы повел себя на его месте кто-нибудь другой. Космос, пожалуй, никого не оставит равнодушным. Да и вероятность встречи «Набата» с метеоритом была одна на десять тысяч, это Гуща проверил перед выходом.

— Есть врач, должны быть и пациенты, — в штатном расписа­нии «Набата» Бурмаков занимал также должность врача. — Как дела сегодня?

— Немного голова кружится. Залежался.

— Через два часа начинаем ускорение. Пространство позво­ляет, так что пора набирать темп, — он постепенно переходил к деловой беседе. — Вижу, вас одолевает желание действовать. Что ж, понятно. Виктор, — он повернул голову к экрану внутрен­ней связи, — ты нас слушаешь?

— Внимательно, Степан Васильевич, — его тоже радовало, что Павел поправляется.

— Есть у меня мысль, хотя задержка в этой ледово-каменной зоне и отразилась на нашей скорости...

Гуща дернулся, хотел сесть.

— Лежите, Павел Константинович, — положил ему на грудь руку Бурмаков. — Позже встанете. А задумка... Прикинул я, что мы пройдем мимо Ганимеда, спутника Юпитера. Наши скорости в тот момент будут примерно равны, и какое-то время мы будем двигаться параллельно. Так не воспользоваться ли случаем?

— В общем, интересно, — однако было заметно, что идея капитана Павла не захватила. — Миллион километров от Юпите­ра, и планетка, в которой мало что интересного. Лично я выбрал бы спутник Сатурна Энцелад. Это же под самым боком у такого гиганта! Удивительного, прекрасного...

— И мощного, — закончил за него капитан. — Пальчиком по­манил — и не отпустит.

— А мы заранее проверим, как далеко простирается госте­приимство и власть Сатурна. — Гуща оживился, даже щеки по­розовели.

— Виктор, — обратился к юноше Степан Васильевич, — как ты думаешь?

— Соблазнительно. В принципе. Но... крюк, и посчитать надо хорошо.

— Повзрослел ты, стажер! — Бурмаков с теплотой смотрел на экран, на котором виднелась склоненная над приборами фигура Виктора. — Вот и обменялись мнениями. Теперь слово за ЭВМ. Спокойной ночи, Павел Константинович.

Через три дня Гуще позволили встать с постели — так решил консилиум: Бурмаков, земные медики и контрольная ЭВМ.

Павел сразу пришел в рубку, стал рядом с Витей, который сно­ва был на вахте.

— Заскучали, Павел Константинович?

— Не говори, брат, — вдруг расчувствовался Павел. — Кажет­ся, сел бы здесь и не выходил.

— Ага, — хитро прищурился юноша, — сегодня же связь с родными.

— Вот это новость, спасибо! — Павел действительно развол­новался и подумал: хоть капитан и сказал, что Витька повзрослел, на самом деле он еще совсем мальчик. Взрослый не намекал бы на встречу со своей сестрой Валей. Но ничего — юность! А она, говорят, быстро проходит. На Землю Витя вернется восемнадца­тилетним.

Гуща почувствовал грусть. Многое обретет Витя в этом путе­шествии. Но ведь и потерь хватает? В его возрасте человеку не лишни и детские, юношеские радости.

— Вам плохо? — Витя с тревогой посматривал на Павла.

— Прости, задумался.

— Не все продумали, пока болели? — Бурмаков неслышно вошел в рубку.

— Жизнь раз за разом подкидывает повод подумать, — развел руки Павел.

— Лишь бы не метеориты, — подхватил капитан. — Осталь­ное как-нибудь одолеем.

ІІІ

«Набат» мчался в пространстве, с каждой секундой увеличи­вая скорость.

Блестящий диск Юпитера, похожий раньше на раскрашенную тарелку, не вмещался уже в иллюминаторы. На экране, связанном с телескопом, космонавты рассматривали планету по секторам. Но везде было одно и то: аммиачно-метановая атмосфера непре­рывно клубилась, пульсировала, вспыхивала тусклым пламенем, потухала.

— Издалека довольно занятно, безобидно, — озабоченно ска­зал Бурмаков. — Как бы не переступить границу...

— Да, Юпитер жадный, — поддержал Павел. — Вон сколько нахапал спутников. Больше всех.

— Думаете, на нас покусится? — удивился Витя. — Не оси­лит. Больше миллиона километров и скорость...

— Не забывай, Виктор, что объем Юпитера больше земного в тысячу триста раз. И хотя его средняя плотность чуть больше, чем у воды, сила его притяжения огромна. Представь себе на мгновение, что кто-то очень смелый, не позаботившись о соот­ветствующем скафандре, ступит на поверхность этого гиганта. Знаешь, что с ним будет? Наверное, сплющится в блин.

— Спать не буду, а засну — блин приснится, — рассмеялся юноша.

— Легкомысленный ты человек, — Бурмаков также развле­кался. — На ЭВМ надеешься?

— Мне хватит и Вундеркинда, — хохмил Витя. — Заберу в свою каюту. Вдвоем не так страшно.

Такие шутливые разговоры были хорошей разрядкой после больших тревог.

А «Набату» и действительно особо ничего не угрожало. Даже когда скорость корабля стала снижаться и двигатели заработали на торможение, когда приборы отметили некоторое отклонение от курса, космонавты в любой момент могли придать кораблю новое ускорение.

Зато Юпитер, похоже, злился. Из его неспокойной атмосферы на десятки тысяч километров вырывались, как щупальца спрута, мощные протуберанцы, будто целились захватить и дерзких лю­дей, и их «Набат», который посмел проникнуть в его владения. Не доставая, обессиленные протуберанцы опускались, исчезали, оставляя после себя серые облачка. Приборы, что беспрестанно анализировали состав окружающего космического пространства, улавливали ядовитые смеси, характерные для юпитерианской ат­мосферы.

А вскоре вокруг корабля потеплело. Жар шел от Юпитера. Он, казалось, струился откуда-то из его бездонных недр, в которых происходили, не затихая ни на миг, ядерные или, может, какие-то другие сложные процессы. Видимо, не случайно на марсианской схеме залетные гости пометили Юпитер как второе Солнце. На­верное, он действительно когда-то был очень жарким, и только лишь какой-то малости не хватило ему, чтобы стать звездой.

Приближалась точка в пространстве, где «Набат» должен был подойти на наименьшее расстояние к Ганимеду, и прежде чем их пути разойдутся вновь, около суток пролететь рядом. Такой мо­мент грешно было не использовать.

Бурмаков попросил разрешения на высадку на этот спутник Юпитера. Руководители полета не возражали, но окончательное решение оставили на усмотрение самих космонавтов. И телеско­пы «Набата» нацелились на серебристый мячик, который наплы­вал с правого борта.

Павел, словно спеша наверстать потерянное время, целые дни проводил наблюдения за Ганимедом, пытаясь заранее составить нужное впечатление, проверить, подходит ли он для посадки. Но спутник, похоже, имел характер своего грозного властителя и, хотя не прятался, как тот, за атмосферу, не слишком раскрывался.

— Венерианский вариант? — словно бы сочувственно подка­лывал Витя. Весельчак, непоседа и шутник, он не упускал случая, когда можно было кого-нибудь поддеть. А Павел словно сам лез в ловушку.

— Оптику нам подсунули, чтоб ей сгореть, — попытался он доказать юноше, что в своих неудачах не виноват.

Но разве Витя мог пропустить такой момент? Тут же предло­жил:

— Может, фильтр подать, Павел Константинович?

Бурмаков расхохотался. Ему понравилось, что шутку насчет фильтра, возникшую в начале полета и забытую за последними заботами, вспомнили снова.

Обычно горячий, въедливый, Гуща на этот раз отмахнулся от насмешек. Его сейчас больше беспокоило, что представляет из себя Ганимед, соответствует ли прежним и довольно приблизи­тельным данным, добытым астрономами в наблюдениях с Зем­ли.

А тем временем расстояние сокращалось, и на Ганимед напра­вили разведывательные зонды. Павел был вынужден отложить собственные исследования и заняться материалами, доставлен­ными автоматическими станциями. Не все земные аппараты вер­нулись. Часть погибла, не успев подать о себе вести, некоторые передали один-два снимка, сигналы. Но уцелевшие свою задачу выполнили.

Казалось бы, столько всего видели космонавты за это путе­шествие, а все равно с интересом и волнением рассматривали фо­тографии представителя многочисленной юпитерианской свиты. На поверхности Ганимеда было неспокойно. Он словно злился, что люди посмели потревожить его сон. Один автомат показал, как рушились колонии похожих на большие кристаллы торосов, как на эти бессистемные нагромождения, прорвавшись откуда-то из глубины, наползало похожее на магму серое месиво. Второй аппарат ухватил фотообъективом извержение газового аммиач­ного фонтана — он стремительно взлетал вверх и, мгновенно за­мерзая, спадал вниз белым снегом.

— Бр-р, — поежился Бурмаков от этого зрелища.

— Вам еще хочется на Ганимед? — посмеиваясь над реакцией капитана на морозный пейзаж, спросил Павел.

— Упаси бог, не туда сядешь — засосет. Как трясина. Вместе со «Скакунком», — Бурмаков округлил глаза, но было это более наигранным, чем серьезным.

И когда Гуща спросил, обязательно ли опускаться, он сразу под­хватил:

— Соблазнитель вы, Павел Константинович. — И снова вер­нулся к съемкам. Потом пообещал, почему-то угрюмо:

— Подумаю...

Такому человеку, как Бурмаков — неугомонному, преданному космосу, — достаточно подать идею, может, на первый взгляд и не очень дельную, но интересную. Услышав, он уже не мог отбро­сить ее, не взвесив, не повертев так и сяк, и, как ни странно, часто вытаскивал из нее что-то стоящее. Наверное, если бы Гуща тог­да не сказал, между прочим, что на Ганимед можно не садиться, Степан Васильевич ограничился бы изучением спутника автома­тами, наблюдениями в момент наибольшего сближения. А теперь засел за ЭВМ. И вскоре решительно заявил:

— Буду готовиться!

А Гуща пожалел, что поддразнил капитана: вдруг ему все-таки захочется выбраться из ракетоплана. Недаром же люби­мой поговоркой Степана Васильевича было: «Экран — хорошо, руки — лучше».

Только сто семьдесят километров отделяли «Набат» от Ганимеда. На некоторое время их скорости сравнялись, и было похо­же, что они неподвижно висят рядом в пространстве, привязан­ные друг к другу невидимой, но прочной цепью.

Молчаливый огромный Ганимед, не уступая в размерах Мар­су, казалось, ждет удобной минуты, чтобы обрушиться своей не­вероятной массой на слабый и беспомощный перед ним земной кораблик. Его поверхность выглядела однородной, неуютной, враждебной. Павел смотрел на спутник и думал, что здесь глазу даже не за что уцепиться. И уже по-другому вспомнился Марс. Там было пустынно, но похоже на Землю, на привычное. А тут, видимо, и начинается настоящий, незнакомый еще людям кос­мос. Может, и Плутон будет таким. Так что вылазка Бурмакова окажется совсем не лишней.

Ракетоплан отчалил, и его огни засветились в темноте, как но­вые звезды. Потом из сопел вырвались столбы огня, удивительно строгие, очерченные. Павел раньше как-то не обращал внима­ния на этот вообще-то торжественный момент и теперь неволь­но залюбовался красотой выхода ракетоплана на орбиту. А когда опомнился, «Скакунок» стал маленькой быстрой и яркой точкой среди неподвижных звезд.

Никто со стороны не фотографировал ракетоплан, и Павел с Витей вынуждены были удовлетвориться тем, что можно было разглядеть с помощью корабельных установок, да скупой инфор­мацией, которую передавал Бурмаков.

Под ракетопланом проносились вздыбленные торосы, их сме­няли относительно ровные места, однако Степана Васильевича они, видимо, не интересовали. Ни над одним из этих участков он не замедлил полет. Он держал курс на юг, где местность была выше. Скоро действительно показались покрытые замерзшим аммиаком невысокие холмы.

— Попробую сесть, — Бурмаков показал товарищам на небольшую ложбинку.

«Скакунок» в вертикальном положении начал медленно са­жаться, разметав огнем двигателей заледенелые белые шапки на холмах. Но, казалось, им нет конца. Ракетоплан опускался ниже и ниже, уже даже спрятался наполовину в огромной воронке, выжженной двигателями, а твердой нетающей основы все к было.

Бурмаков поднял ракетоплан, перелетел на другое место, третье, четвертое... И везде было одно и то же.

— Степан Васильевич, — Витя, верный себе, шутил, — да вы весь Ганимед расплавите.

— Тебе хватит, — проворчал капитан, и это было на него, всегда вежливого, отзывчивого, мало похоже.

Павел обеспокоенно сказал:

— Наверное, везде так, Степан Васильевич. Возвращайтесь

— Как знать, — Бурмаков не спешил, голос его звучал задумчиво. — Топливо еще есть.

Павлу стало тревожно. Смелый, настойчивый. Бурмаям может пойти и на риск. А Ганимед — не Марс, тут на выручку не успеешь, даже если авария будет не слишком серьезная.

Но Степан Васильевич поднялся выше, пролетел сначала на восток, потом круто повернул на север и закружил над широкой равниной — что-то, похоже, нашел.

Павел взглянул на хронометр. Капитан мог находится в полете еще около часа.

И вдруг в эфире прозвучало бодрое:

— Кажется, есть!

На экране равнину пересекала глубокая пропасть. Она имела нехарактерную для здешнего ландшафта темную окраску и могла принять не только «Скакунка», а и пару «Набатов».

Ракетоплан завис над ущельем, и поверхность стали ощу­пывать невидимые лучи, которые должны были определить ее свойства.

— Не развалится, — уже другим, деловым тоном через не­сколько минут сообщил Бурмаков.

С «Набата» ущелье рассмотреть было нельзя, и капитан пос­ле посадки выпустил контрольную телеустановку. Сейчас Павел и Витя видели все, что там происходит.

«Скакунок» тремя ногами опирался на чуть оплавленную и уже затвердевшую массу, которая растеклась небольшой лужи­цей под соплами реактивного двигателя.

Минут через десять Бурмаков выпустил резвых киберов, что­бы они проверили обстановку. И только когда они вернулись, вы­брался из кабины сам. Цепляясь руками за многочисленные ледя­ные выступы, полез по крутой стене ущелья вверх.

Над зубчатым недалеким горизонтом показался край Юпи­тера. Степан Васильевич замер, изумленный. Тот быстро рос, поднимался, превращаясь в большой, раскрашенный белыми, се­рыми, багровыми пятнами и полосами внушительный косматый диск. Юпитер был не таким грозным, как недавно, когда пытался испытать свою силу на земном корабле. Сейчас на большем рас­стоянии простым глазом уже не замечалось враждебное дыхание его ядовитой атмосферы. Однако по-прежнему он господствовал над окрестностями, посылая Ганимеду и другим своим вассалам смутный пепельный свет со зловещим багровым оттенком.

На равнине кое-где заискрились заиндевелые россыпи, между торосов легли причудливые тени. Природа словно ожила, радуясь скупому и нечастому вниманию могущественного властителя. Бурмаков подождал, пока Юпитер взойдет полностью, и, слов­но подталкиваемый его лучами, широко зашагал вглубь равни­ны, где виднелись островки торосистых нагромождений. И сразу следом побежал, ловко перебирая десятком членистых ножек, ки­бернетический разведчик. Разноцветные сигнальные огоньки на его черном корпусе весело подмигивали.

Гуща следил за капитаном и думал, что, наверное, еще дол­го в космосе люди будут похожи на малышей, которые начинают узнавать окружающий мир. Им, как детям, будет все интересно, все впервые, все захочется потрогать своими руками, попробо­вать на запах, на вкус. Дети, конечно, вырастают. Но сколько времени пройдет, пока космические малыши станут взрослыми? А может, этого вообще не случится никогда? Ведь человек всегда будет открывать для себя что-то новое — и на Земле, и тем более на чужих планетах, звездах...

А что здесь откроет Бурмаков? Скорее всего, вернется с Ганимеда возбужденный, счастливый и с пустыми руками. Главные сведения принесут автоматы, которые могли бы без особого рис­ка для человека побывать там и без него, самостоятельно. Павел понимал, что в этих рассуждениях есть много такого, что Валя когда-то называла, укоряя, голым практицизмом. Он действи­тельно любил делать то, что быстро можно было, как говорится, потрогать, взвесить, измерить. И на Марсе выбрал Никс Олимпик, ибо только там виднелась какая-то зацепка. Неожиданно блестящий результат укрепил убежденность Павла в том, что их работа в космосе должна основываться на непоколебимой логи­ке, на практической необходимости, а не на простом человечес­ком любопытстве — на том, что правило сейчас Бурмаковым...

Тем временем Степан Васильевич приблизился к торосам. Вдруг он замедлил шаги, подался влево, вправо и остановился, потом отошел немного назад.

— Будто прогибается под ногами... — недоуменно сказал он. Положил руку на кибера, который напоминал ежа с удлиненной толовой: — Ты кто?

— Номер четвертый.

— Вот что, номер четвертый, — капитан почему-то заколе­бался, прежде чем отдать приказ, — пойди к торосам.

Робот послушно побежал, скользя на гладкой, блестящей поверхности, что замерзшим озерцом окружила кучки торосов. Робот сыпал цифрами, названиями — его датчики непрерывно анализировали среду. Бурмаков не слишком вслушивался, все это записывала корабельная ЭВМ, его занимало, доберется ли «но­мер четвертый» до торосов.

Ничто не говорило об опасности. Даже этот аммиачный лед не гнулся под довольно тяжелым роботом. Бурмаков успокоился и хо­тел отправиться следом, как вдруг кибер отшатнулся назад, упира­ясь ногами, словно норовистый конь, которого тянут за уздечку. Он перебирал ногами и наклонялся, наклонялся «носом» вниз, пока не стал на «голову», а потом начал проваливаться. Болтались задние ноги, корпус погружался все глубже и глубже, а датчики, словно ничего не случилось, продолжали давать информацию... Наконец серая подвижная масса сомкнулась, и робот умолк.

Растерянный Бурмаков не верил своим глазам. Онемели и Павел с Витей. Надо было возвращаться, а капитан не трогался с места.

А через минуту-другую на том пятачке, где только что разыг­ралась маленькая трагедия, начал расти пузырь, и какая-то неви­димая сила вытолкнула на поверхность несчастного кибера. Он работал, действовал и все пытался освободить спутанные про­зрачной пленкой резвые ноги, дергался, а его антенны шевели­лись, посылая непонятные уже сигналы.

Пленка на глазах толстела, крепла. Робот утихал, стянутый белым коконом, превращаясь в... большой, правильной формы, кристалл-параллелепипед.

— Вот и все, — печально вздохнул Бурмаков. — Вот и мы оставили в пространстве памятник...

IV

После Ганимеда полет проходил без происшествий.

Космонавты ежедневно собирались вместе. Пережитые трудности еще больше их сблизили, придали дружбе теплоты, сердеч­ности, словно породнили.

Собравшись, космонавты могли работать, думать, молчать — каждый о своем. Но это никого не удивляло, не оскорбляло. Важ­но, что рядом был товарищ.

Как-то вечером они в кают-компании смотрели передачу с Земли. Это были их самые любимые минуты. Давала себя знать неизбежная тоска по родине. И теперь, двигаясь вперед, они уже думали о будущем возвращении, о встрече с родными.

Передачи приходили с задержками — «Набат» отдалился от родной планеты на миллиарды километров, двусторонние пере­говоры становились почти невозможными, но каждая весточка из дому приносила космонавтам величайшую радость — был ли то привет от близких, последние новости или обычная театральная постановка. И сегодняшний концерт народного хора они смотре­ли с удовольствием.

Павел бывал в театре, из которого велась трансляция. Слу­шая песни, он вспоминал сибирский город, встречи с коллегами в научном городке. Наверное, и у его друзей сейчас возникали подобные мысли, ведь Витя вдруг отвернулся от экрана и вздох­нул.

— Ты что, Виктор? — встревожился Бурмаков.

— Как там, на Земле?

Степан Васильевич уменьшил звук в телевизоре, потом подключил соседний экран к телескопу. Маленькая голубая звездочка — Земля — на необъятном небе выглядела одной из многих.

— Побыть бы там минутку... — мечтательно произнес Витя.

Ему ничего не ответили. Однако по лицам товарищей юноша понял, что у них эти слова вызвали только грусть. Чтобы загла­дить свою промашку, он попросил:

— Степан Васильевич, покажите Плутон.

На экране засветился новый уголок неба. Неяркий, неболь­шой, Плутон словно выпирал из далекой звездной россыпи.

— Он почти рядом, — пояснил Бурмаков.

— Неужели о нем так ничего конкретного неизвестно? — спросил Витя, довольный, что товарищи вдруг оживились.

— Об этом тебе Павел Константинович лучше расскажет, он в астрономии понимает больше.

— Не прибедняйтесь, товарищ капитан, — засмеялся Гуща. — Но, чтобы не было между нами спора, попросим Вундеркинда. Расскажешь нам об особенностях планеты Плутон? — обратился он к роботу, который в последнее время превратился в четвертого члена экипажа — во всяком случае, его не отсылали в хозяйст­венный отсек, а держали в комнатах команды.

Вундеркинд, как это, видимо, было заложено в программу, на­чал издалека:

— В конце прошлого века самой дальней, последней планетой в Солнечной системе называли Нептун. Однако уже тогда астро­номы заметили, что его теоретическая орбита не соответствует действительной, и выразили естественную мысль, что на Нептун воздействует другая неизвестная планета. Но какая? Где она? По­иски начались в 1878 году. Астрономы наблюдали в телескопы, математики делали расчеты орбиты этой неизвестной планеты, но проходили годы, а планеты не было. Только в 1930 году на фотографиях места, которое вычислили математики, была за­мечена неизвестная звездочка. А вскоре подтвердилось, что это и есть новая планета, за которой так долго охотились астрономы. По традиции ей дали имя мифического бога. Через двадцать летудалось измерить диаметр Плутона — он составляет 0,46 земного, или 5870 километров. Таким образом, Плутон немного больше Меркурия и меньше Марса. Среднее расстояние от Солнца — со­рок астрономических единиц, или шесть миллиардов километ­ров. Это — последняя из известных планет Солнечной системы. Дальше уже, видимо, начинаются владения других миров. Блеск Плугона не постоянен. Иногда он кажется ярким, порой — туск­лым. Это обычно бывает у планет, вращающихся вокруг оси, как Земля, например. Значит, и на Плутоне есть и день, и ночь, в за­висимости оттого, какой стороной он обращен к Солнцу — оно и для него является единственным светилом. Сутки равны шести земным плюс девять часов, двадцать одна минута и тридцать се­кунд. Это данные наблюдений. Анализ их позволяет сделать вы­вод, что Плутон не похож на другие большие планеты Солнечной системы.

Вундеркинд остановился, как бы прикидывая, говорить еще что-то или нет, и Витя поспешил с вопросом — ведь раньше он как-то Плутоном не интересовался:

— А что это за наблюдения?

— Согласно расчетам, — ровным голосом заговорил робот, — масса этой небольшой планеты равна земной...

— Ого! — воскликнул изумленный юноша. — Пятьде­сят граммов в кубическом сантиметре, — расчеты он умел делать не хуже ЭВМ, — плотность в шесть раз больше, чем у железа?

— Да, — деловито подтвердил Вундеркинд. — Плоскость его орбиты наклонена к плоскостям орбит других планет под большим углом — семнадцать градусов, чего не наблюдается ни у одной другой планеты Солнечной системы. Сутки на больших планетах равны десяти — пятнадцати часам, на Плутоне же они намного длиннее...

— Спасибо, Вундеркинд, — перебил Павел робота, — поз­воль теперь мне пофантазировать.

— Пожалуйста, Вундеркинд фантазировать не умеет, — с до­стоинством ответил робот. — Он будет слушать и запоминать.

— А запомнив, в другой раз ты и это расскажешь, — усмех­нулся Павел. — Так вот... Первое, что мы сделаем, опустившись на Плутон, — посмотрим на его небо. Оно должно выглядеть однородной черной бездной. Созвездия будут такими же, как и те, что мы видели с Земли и Марса. Солнце, однако, будет выглядеть лишь яркой звездой. Оно дает Плутону тепла в две с половиной тысячи раз меньше, чем Земле, однако освещает его поверхность в двести раз ярче, чем Землю полная Луна. Без телескопа мы увидим лишь очень яркий Нептун, а также Сатурн и Уран. А Юпитер — вряд ли. Атмосферы на Плутоне нет, ви­димо, во всяком случае, если она и есть, то должна быть очень разреженной, ничем, пожалуй, не отличающейся от космичес­кого окружения.

— Веселая картина, Павел Константинович, — покачал голо­вой Витя. — Ночь, горы... Погуляем.

— Это еще не все. Если за Плутоном нет другой планеты, ко­торая влияла бы на движение Нептуна, то нам будет скверно не только от тьмы и бездорожья, а и от большой силы тяжести.

— Да, — выдохнул Витя, — очень грустно. Одна надежда, что мы и здесь, как на Марсе, ошибаемся.

В кают-компании было тепло, по-домашнему уютно. И только включенный экран напоминал, что вокруг — бескрайний космос, готовый поглотить маленький корабль земных смельчаков.

Часть пятая

I

Было девять часов по московскому времени, когда Бурмаков передал в Центр управления полетом, что «Набат» вышел на ор­биту искусственного спутника Плутона.

Утомленные дальней дорогой, а еще больше — пустым и молчаливым космосом, люди с удовольствием смотрели на сов­сем близкую планету, само существование которой напоминало им о родной Земле. И странно, — стремление увидеть что-то новое, незнакомое, надежда найти следы пришельцев, которой они жили долгие последние месяцы и которая сейчас вроде бы осуществлялась, вдруг как-то померкли, уступив место желанию просто почувствовать под ногами надежную тысячекилометро­вую толщу, походить по Плутоновой тверди. Эти чувства были настолько сильны, что Бурмаков решил не делать, как раньше на Марсе, полетов по очереди на «Скакунке», а сразу посадить на планету «Набат».

На Плутон отправились автоматические разведчики. Его по­верхность рассматривали и сами люди, и их чуткие аппараты с борта корабля. Съемки рассказывали о скалистых массивах, по­тухших вулканах, необъятных равнинах. О том, что Плутон в се­мье больших планет, к которой его приписали земные астрономы, был действительно чужим. Он скорее напоминал тот же Марс или Венеру, ведь и средняя плотность его оказалась большей, чем у планет-гигантов, и даже превышала земную.

Ничто не предвещало, что посадка мощного корабля будет опасной. Но Бурмаков не спешил — где потрачены месяцы, там дни значения не имеют. Он хотел сначала облететь всю планету и составить хотя бы приблизительную карту ее поверхности. Его решение и на этот раз было правильным.

Где-то на шестидесятом витке в плавном движении корабля почувствовалась почти незаметная заминка. Вахту нес сам Бур­маков. Он сначала удивленно посмотрел на пульт, где все, одна­ко, выглядело нормальным, почесал затылок и тут вспомнил, что что-то такое уже было на Марсе. Бурмаков прикусил губу, что у него означало высшую степень волнения, и разбудил Гущу.

Павел вошел как раз в тот момент, когда капитан проверял запись контрольной системы автопилота. Он подошел к Бурмакову и через его плечо взглянул на ленту осциллографа, которая медлен­но ползла назад, демонстрируя ровную волнообразную запись.

— Что это вы, Степан Васильевич, автоматы проверя... — Па­вел осекся. Над длинным рядом ровных волн выскочил знакомый ему пик. Боясь поверить внезапной догадке, пошутил: — Экс­курс в марсианскую эпопею?

— Вроде бы да, — капитан поднял улыбающееся лицо к Гуще. — Но... здесь!

Павел плюхнулся в кресло. Записи — и эта, и та, марсиан­ская, — были очень похожи. Павел проверил снимки планеты, сделанные в том месте, над которым в движении «Набата» про­изошел сбой. Это была большая равнина, точнее, ровное горное плато.

— Обследуют? — предположил он.

— Надеешься еще на один памятник? — Бурмаков задумал­ся.— Возможно. Но если он есть, никуда не денется. Мы же наметили исследовать сверху всю поверхность — так не будем отклоняться.

А через несколько витков «Набат» заметил новый слабый тол­чок, потом вскоре второй...

— Вот такие пироги, как говорила моя бабушка, — закусил губу Степан Васильевич. — Самое время по вашему недавнему примеру пофантазировать. Где там Виктор?

— Иду, товарищ капитан, — отозвался из своей каюты юно­ша. — Я не сплю и все понял.

— Таким образом, — начал Бурмаков, когда Витя зашел в руб­ку, — мы, похоже, встречаемся с уже знакомым явлением. Мы не знаем его сути, но это, на мой взгляд, пока не имеет существенно­го значения. Скорее всего с планеты в пространство направлены какие-то лучи. Найдя источник, мы, пожалуй, узнаем, что излу­чается и для чего.

Гуща хотел было что-то сказать, Бурмаков поднял руку:

— Потерпи, Павел Константинович. Я совсем не уверен, что эти излучения служат своеобразными маяками, построенными, чтобы навести нас или других разумных существ, которые слу­чайно, заметьте, случайно, попадут в Солнечную систему, на па­мятник или на что-то еще необычное. Это было бы очень при­митивным объяснением факта. Да и установка, по сути, вечных маяков около схем, которые несут очень мало полезной информа­ции, была бы неоправданной.

— Но ведь было, — Павел не согласился.

— Совпадение. В том смысле, что макет поставлен рядом с источником энергии. Видимо, там была стоянка гостей... — Он запнулся, но сразу же твердо закончил мысль: — Так, временная стоянка космических пришельцев. Вот здесь маяк, пожалуй, был нужен.

— Точнее — база! — сам вывод капитана у Павла возражений не вызвал, предположение, что называется, витало в воздухе.

— База, наверное, была здесь, на Плутоне, — не согласился Бурмаков. — База, с которой они исследовали наши планеты.

— Почему же они ничего не оставили на Земле? — удивился Витя.

— Может, и оставляли, — ответил капитан. — Да вот в земном климате даже их очень прочные сооружения не сохранились.

— В своем первоначальном виде. — Гуща вспомнил гипотезы o космических пришельцах, решив, что теперь от них уже не от­махнуться. — А кое-что осталось, и мы вот ломаем голову: свое это или чужое!

— Вот поэтому я приглашаю вас пофантазировать, — засме­ялся Степан Васильевич.

— Узнать бы, кто они, откуда! — у Вити горели глаза от вос­торга. Но и его старшие товарищи не могли скрыть волнения. Само присутствие, даже в какую-то давнюю пору, в Солнечной системе представителей другой высокоразвитой цивилизации из области фантастики переходило в реальность.

— Постараемся, Виктор!

— Ведь маловероятно, что все это оставили после себя ми­фические фаэты или те, кто, может, давным-давно жил на Зем­ле, — Гуща подвел итог разговора.

Бурмаков передал ему вахту и пошел в свою каюту.

Сегодняшнее открытие потрясло капитана даже больше мар­сианской находки. Впервые ему, человеку, который всегда при­знавал только то, что имело под собой неоспоримое обоснование, вдруг захотелось не ограничивать свою фантазию никакими гра­ницами.

Встретить представителя другой цивилизации... Раньше он никогда серьезно не думал об этом, хотя уже давно всего себя по­святил познанию и освоению космоса. Не думал, отправляясь на Марс и давая Павлу задание вернуться к необъяснимым фактам, которые есть на родной планете. А сейчас очень захотелось, чтобы именно первый контакт, пусть не с самими инопланетянами, а с их творениями, произошел непосредственно при его участии.

Привыкший анализировать и взвешивать свои чувства и поры­вы, Бурмаков понимал, что хочет слишком многого. На его долю и без того выпало немало. Луна, Марс, Ганимед, наконец, Плутон! Но мысли не уходили. В этом сказывалась — и он знал это — его неугомонная натура исследователя. Бурмакову чудилось что вскоре он увидит что-то такое, что расскажет о неизвестной планете в далекой Галактике, посланцы которой оставили свои следы. И ему представились прекрасная планета, залитая ярким солнечным светом, необыкновенно красивые города с широкими улицами-садами и вынесенными высоко в воздух оживленными дорогами-магистралями, большие густые чащи, полные зверей и птиц, — а надо всем этим царит человек, похожий и непохожий на земного: сильный, умный, совершенный.

Пожалуй, впервые Бурмаков так и не смог заставить себя за­снуть. Полежав определенное для сна время с открытыми глаза­ми, он встал и направился в командный отсек. Взглянув на Павла, сосредоточенного, насупленного, видимо, тоже полного разду­мий о скорой встрече с новыми следами деятельности разумных существ, Бурмаков включил экран с увеличенным снимком мес­тности, где был обнаружен один из маяков-излучателей. Изобра­жение было серым, неясным. Виделись какие-то тени, похожие на перистые облака, сквозь которые почему-то просвечивалось черное небо с тусклыми звездами.

— Ничего отсюда мы не установим, — Степан Васильевич выключил экран, подсел к Гуще.

— Недавно зафиксирован еще один маяк, я послал туда под­вижную автоматическую станцию, — сказал Павел.

— Вряд ли она выявит истину, Павел Константинович, тут че­ловеку понять бы...

Гуща удивленно поднял голову. Бурмаков среди космонавтов имел славу самого горячего сторонника кибернетического разума и вот вдруг засомневался в способностях техники.

— Да, — кивнул Степан Васильевич. — Маяки самим надо исскать.

Виток за витком наматывал «Набат» вокруг Плутона. Каза­лось, что на планете не осталось ни одной точки, над которой не пролетал корабль. А капитан медлил, выискивал на вычерченной ЭВМ карте Плутона районы, которые, возможно, еще не попали в поле зрения корабельных объективов и приемников-ловушек, так как маяки посылали довольно тонкие пучки лучей.

Павел считал, что знать расположение всех маяков необходи­мости нет, достаточно изучить один-два, чтобы понять и суть их, и природу. Но терпеливо ждал, когда капитан разрешит посадку. Бурмаков и сам не любил напрасной работы. Не был он и тру­сом, перестраховщиком. Исследуя Плутон тщательно, детально, он, очевидно, хотел выяснить что-то такое, в существовании чего уверенности не было, однако и отбросить, не проверив, тоже не мог, так как это представлялось ему важным, нужным. Павел и сам никогда не спешил рассказывать о замыслах, которые еще не выкристаллизовались, здесь он Бурмакова понимал. И вовсе не в пику Степану Васильевичу не поделился с ним и Витей одной своей мыслью. Но к Плутону она никакого отношения не имела.

Прошло еще почти три земных недели, когда Бурмаков нако­нец развернул на столе большую карту двух полушарий Плутона, перечеркнутых параллелями и меридианами. Кое-где на карте виднелись красные кружочки.

— Это районы, где выявлены излучатели, — пояснил он. — Однако дело не только в их существовании, сами по себе они, может, и не заслуживали бы такой подробной карты. Меня заин­тересовало их размещение. Если соединить их на карте линией, получится вытянутый овал. Что он напоминает? — Степан Васи­льевич как бы проверял себя.

Витя вытянул шею, будто хотел рассмотреть чертеж с проти­воположной стороны, и спросил:

— Орбита?

— Наверное, — удовлетворенно подтвердил Бурмаков. — Еще бы знать — чья?

Павел мысленно улыбнулся: похоже, они с капитаном подо­шли к одной идее с разных сторон. Он, Гуща, наблюдениями, как, впрочем, и полагается астроному, Бурмаков — логикой. Но не слишком ли длинный и надежный этот их путь? Небо ведь большое, необъятное, звезд и планет на нем уйма. Так не выбрать ли третий, математический подход к проблеме? Он должен быть, если... И Павел произнес, будто точно знал это: