Повесть о дружных

И Таня принялась за работу. Сначала было, ох, как трудно, но потом спина прошла и ноги разошлись. На ладонях вздулись мозоли...

* * *

Когда солнце ушло за холмы, Власьевна остановила работу.

- Теперь,- сказала она,- вы идите домой, а то изработаетесь в первый же день. Чижик пусть спать ложится; ты, Лена Павловна, сделай милость, раздуй самоварчик. А мы с Марьей Петровной еще чуток покосим.

Леночка пыталась было протестовать, но Власьевна прикрикнула на нее по-хозяйски. Сестры стали собираться домой. Совсем уже рядом, на соседнем поле двигалась какая-то машина, взмахивая широкими крыльями.

- Это что? - спросила Таня.

- Лобогрейка.

- Что такое?

- Жнейка такая, лобогрейкой называется.

- А почему?

- Народ так прозвал, потому что за ней снопы вязать,- лоб согреется, пот польет, а и вытереть некогда.

- А кто на ней работает?

Власьевна поглядела из-под руки.

- Кажется, Миша Теплых. Ну, иди, иди, не задерживайся.

Дома Лена вскипятила самовар, накормила Таню щами. Она двигалась по избе медленно, с трудом; видно было, что каждое движение причиняет ей боль. Ладони у нее вспухли.

Тане пришлось долго мыться: солома и мякина прилипли к потному телу, раздражали его и царапали. Зато как приятно было вытянуться на чистых прохладных простынях!

Таня повернулась на бок, начала засыпать и вдруг увидела, что Лена снова повязала платком косы, посмотрела на свои горящие руки и направилась к двери.

- Куда ты? - спросила Таня.

- Пойду еще помогу.

- Тебе же очень трудно, Леночка...

Сестра склонилась над Таней.

- А как ты думаешь, Чижик, если папе там очень трудно,- он бросит своих друзей в тяжелую минуту?..

И Леночка поцеловала Таню и скрылась за дверью.

Помощники

Хлеб!.. Таня знала, конечно, что хлеб не сам по себе растет, что для этого должны немало потрудиться колхозники; но никогда она не думала, что собрать большой урожай так трудно и так важно. Она и не представляла, что тысячи, миллионы людей думают о хлебе; о каждом снопе, о каждом зерне дни и ночи, ночи и дни...

Вот пришла уборочная, и в полях ни на минуту не смолкает шум работы. Как в городе сутками шумели заводы, рабочие не выходили из цехов, как на фронте солдаты с жестокими боями шли вперед и вперед, так и колхозники не уходили с поля, не разгибали спин, идя вперед и вперед от делянки к делянке.

Убирали машинами, косили косами, жали серпами.

Даже заводы, работая для фронта, не забывали о жнейках, ученые упорно выращивали новые сорта хлебов, газеты печатали рядом с фронтовыми сводками сводки с колхозных полей. Из района приезжали люди, по телефону требовали отчета о каждом дне, о каждом килограмме, помогали, советовали, требовали...

"Хлеб, хлеб, хлеб",- было у всех на устах.

И всем этим огромным трудом - на фронтах, на заводах, на колхозных полях - руководил один всенародный штаб - партия.

- Власьевна,- удивлялась Таня,- зачем столько хлеба? Почему нельзя немножечко отдохнуть?

- Да ведь, Чижик, война... Бойцы врага пулей бьют, а мы зерном.

- Как зерном?

- Фашисты думали: поразорят колхозы в тех местах, что временно у нас взяли, и наши бойцы начнут голодать. АН нет! Мы в других колхозах вдвое, втрое собрали и всех накормили. Ну, а для этого, видишь, как работать надо.

Таня видела и сама старалась работать лучше на школьном участке.

"И я вас зерном",- думала она, склоняясь над снопом, когда уж очень болели руки.

* * *

И вот неделя прошла.

На школьном участке, словно крепости, стоят золотые суслоны, сохнут на ласковом осеннем ветерке.

Таня загорела, окрепла, зарумянилась. Хохол у нее выгорел и золотится на солнце. Ладони у Тани огрубели. Круглые желтые мозоли сели на них рядком.

У Леночки щеки стали смуглее.

Завтра уже не надо идти в поле.

Тане даже жалко. Хорошо было вставать на рассвете, шагать по росистой тропе, слушать перезвон кос. Хорошо было, накрыв последним снопом суслон, выпрямиться, потереть поясницу и оглянуться кругом. Поле чисто. Ни одного колоска не торчит нигде. Власьевна деловито вытирает косы, обертывает их мешковиной. Марья Петровна отряхивает с платья пыль. Лена приглаживает волосы.

Дело сделано, можно идти домой!

А вечером как чудесно было мыться в жаркой бане, смывая пыль и пот с усталого тела, выбирая соломинки из волос!..

Власьевна стегала Таню душистым березовым веником.

- Веник пройдет, всю боль уберет с белого тела, с крепких костей,приговаривала она, смеясь.

А Таня взвизгивала и стонала от восторга.

И вот, чистые и довольные, сели они ужинать.

- Ну, завтра поспи подольше, Чижик,- говорит Лена,- а то ты что-то похудела; надо и отдохнуть.

- Хорошо,- соглашается Таня,- с удовольствием посплю.

А тут скрипит дверь, и входит председатель колхоза.

Таня видит его в первый раз. Какой старый дедушка! Запыхался. Видно, нелегко ему подниматься в гору.

Лена бежит ему навстречу, берет у него шапку и палку из рук, ведет к столу. Власьевна вытирает лавку передником.

- Милости прошу, Иван Евдокимыч, откушай с нами чайку.

Председатель смотрит на Таню, сидящую у стола, на хлопочущих Власьевну и Лену и понимающе улыбается:

- Подружились, значит? Вот это хорошо. Птаха в бурю всегда на дерево прячется. Ты жмись к ней, дочка, жмись! Власьевна - она голова. Она у нас генерал! Где какие неполадки увидит, забушует в сельсовете. Но ничего, справедливая женщина.

- Ну уж ты скажешь, Иван Евдокимыч! Сам ведь не тихий. Вон на старости лет какую тяжесть на плечи взял! - говорит Власьевна.

- Что поделаешь, некому ведь! Наши там воюют, а нам здесь приходится. Вот кончится война, возвратятся сынки, Иван Дмитриевич с фронту придет, тогда и отдохну. А сейчас, знаешь, Афанасьюшка, иной раз и думаешь: счастье-то какое, что в тяжелое время и мы, старики, пригодились, сумели плечо подставить, а не то, что в стороне лежать да охать.

Иван Евдокимович говорит, а сам внимательно смотрит по сторонам.

- Устроилась, значит, дочка? Ты не стесняйся; если что нужно, прямо ко мне беги. Много не можем, а капустки там или картошки подброшу.

- Спасибо, Иван Евдокимыч.

Председатель усаживается поудобнее и говорит строго:

- Вот что, красавица, завтра ты нам дело наладь. Уборку мы кончили, а колоски с поля собрать нужно. Колосок к колоску - мешок к мешку. Собери-ка ты свою пионерию, и выходите завтра в поле, чтобы были поля чистые, словно изба к празднику.

- Хорошо,- говорит Лена.

- Ты не сомневайся, Иван Евдокимыч, она сделает,- подтверждает Власьевна.

- Знаю уж, бабы по деревне похвалу ей поют, говорят, новая учительница хоть куда! И сводки наладила, и книги ребятам направила, и в поле поработала. От мирских глаз ведь не скроешься.

Лена краснеет от удовольствия.

* * *

Утром на школьном дворе собрались веселой гурьбой ребята - весь четвертый класс во главе со звеном. Пришли даже малыши из второго класса. Только Миши Теплых опять не было.

- Где же он? - спросила Лена,- почему не подчиняется пионерской дисциплине?

- Он в кузне, дяде Васе помогает наладить молотилку. Он там нужен. Его ко всякой машине допускают! - Петя завистливо вздохнул.

Манька стояла в стороне, надув губы, и капала слезами. Нюра крепко держала ее за руку.

Леночка подошла к девочкам.

- Что такое, Маня? Почему ты плачешь?

У Маньки быстрее закапали слезы.

- Кто тебя обидел, Маня?

- Она...- Манька кивнула на Нюру. Нюра стояла с непреклонным видом.

- Она? Что же она сделала с тобой?

- Вымыла! - горестно всхлипнула Манька.

Ребята залились смехом.

- Вот это так обидела!

- Глядите, глядите, и вправду чистая!

Манька вырвала руку у Нюры, отбежала в сторону, запрыгала по-воробьиному на двух ногах и запела:

- Буксир, буксир, двенадцать дыр! За мной не угонишь, сама потонешь.

Слез у нее как не бывало.

Никогда у нее не поймешь, у этой Маньки, что у нее всерьез, а что нарочно.

В поле ребята разбрелись по сторонам и разделились. Мальчики в одном конце, а девочки кучкой вместе.

Ребята собирали колоски сначала себе в корзины, а потом сносили в общие кучи. Мимо них то и дело проезжали телеги, груженные серебряными снопами: девушки возили ячмень в сушилку. Ни одна не проедет молча:

- Эй, работнички! Шевелитесь, не спите!

- Что-то больно мелки! Сколько вас на фунт сушеных идет?

Саша обрывал их солидным басом:

- Проезжай, проезжай, не задерживайся, мелки да крепки!

А Климушка серьезно отвечал на вопрос о сушеных:

- Шемь.

Ребята работали по-разному. Таня наклоняется, как заведенная: всё боится, как бы не сказали, что она хуже других. У нее уже и вихор вздыбился, и пот течет по лбу и скатывается с курносого носа. А Нюра присядет на корточки и быстро, чистенько всё вокруг себя подберет, словно метелочкой подметет. А потом отойдет на шаг и снова так же. И коса у нее не растреплется, и щеки не зарумянятся.

Женя и Валя ходят рядком, собирают в одну корзинку и о чем-то своем беседуют.

Манька успела уже песенку выдумать и поет ее на всё поле. Хоть Таня Маньку и не любит, а сознаться должна: голос у нее звонкий, почти как у Леночки. И песенки выдумывать ловка:

У нас речка неглубока:

Можно камешки достать,

Берите, девочки, корзинки,

Идем колосья собирать!

Мальчишки с криком и гиканьем мечутся, будто и без толку, по всему полю. А всё-таки корзинки V них полнятся,- не отстают от девчонок.

Высоко поднялось солнце; высоки стали кучи собранных колосков. А ребята что-то слишком низко гнутся, слишком долго не распрямляются устали.

Лена хлопнула в ладоши и губами заиграла, как на горне, сбор:

"Слушай внимательно звуки призывной трубы!"

Ребята набежали со всех сторон.

- Отдых,- говорит Лена,- садитесь в кружок.

Лена снимает передник и расстилает его на земле.

- У кого что есть закусить, кладите сюда; сейчас столовую откроем.- И Лена кладет на передник два больших куска хлеба с зеленым луком, свой и Танин.

И ребята кладут - кто ярушник, кто шаньгу, кто печеную картошку, а у кого и ничего нет. Те смотрят в сторону. Вот это-то Лена и знала.

- А у кого ножик есть? - спрашивает она.

Саша лезет в карман, долго пыхтит и отцепляет приколотый английской булавкой перочинный ножик. Он протягивает его Лене, смотрит умоляюще:

- Только не потеряйте, Лена Павловна, это трофейный. Папка с фронта привез. И дайте, я вам сам открою, вы не сумеете. Там и пробочник, и для консервов, и крючок такой - в ушах ковырять.

- Ну, это уж ты выдумал, для чего-нибудь другого, наверное.

- Это, конечно, для фрицев, а нам ни к чему,- степенно уверяет Саша.

Ребята смеются.

- Ну-ка покажи, покажи!

- И мне пошмотреть!

- Всё ты, Сашка, врешь, это не для ушей, всегда выдумаешь чепуху. Лена Павловна, он врет.

- Разве бывают такие большие уши? - удивленно спрашивает Алеша.

Лена пересчитывает глазами ребят, берет ножик и делит всё на равные части.

- "Вам орех и нам орех, и делите всё на всех!" Кушайте, ребята.

И пока ребята жуют, Лена высыпает из одного колоска зерна на ладонь, пересчитывает их и рассказывает ребятам, сколько зерен в одном колоске, сколько колосков остается на поле, сколько полей в Советском Союзе, сколько бойцов на фронте можно накормить душистым мягким хлебом, спеченным из колосков, собранных ребячьими руками.

Перед глазами ребят вагоны, поезда с зерном, ковриги хлеба, бойцы за обедом. Ребята поражены и довольны. Каждый чувствует, что он помогает фронту. Саша вскакивает на ноги.

- Эй, поднимайся, расселись тут! А дело не ждет. Вон Манька: собирать - так старуха, а жевать - так молодуха! Давай за работу!

И с удвоенной энергией наклоняются ребята к земле, и растут-растут кучи колосков.

Когда солнце уже садилось, прямо к ним на поле приехала телега. На передке, широко расставив ноги в больших мужицких сапогах и крепко держа вожжи, стояла рослая девушка Паня Кашина. За ухом у нее торчал пучок ромашки, а зубы белели на черном от пыли лице так же, как белые лепестки в черных волосах.

- Эй, работнички,- закричала она звонко,- Иван Евдокимыч за вашим урожаем прислал! Да и вас велел в деревню подбросить. Грузите пока урожай! - Она сбросила им на землю мешки, и ребята, смеясь и толкаясь, стали складывать в них колоски.

Десять мешков туго набили работники, забросили их на телегу.

- Ну, залезай,- крикнула Паня,- прокачу с почетом!

Она взмахнула кнутом, и, взметая пыль, понеслась телега через поле, по проселку, в деревню.

Тут озорная Паня прокатила ребят по главной улице. Телега дребезжала на ухабах, кони звенели удилами, а ребята пели во всё горло: "Мы красна кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ..."

Усталые до предела, колхозницы, возвращаясь с поля, останавливались, пропуская телегу, и вдруг улыбались. А одна молодуха крикнула вслед: "Молодцы, ребята! Вернутся отцы, за вас стыдиться не будут, работнички!"

Петр Тихонович заходит в дома

Таня проснулась от стука в окно; чей-то голос весело кричал:

- Вставай, вставай, Власьевна, плясать выходи!

В кухне загудел пол,- это Власьевна спрыгнула с печки. Лена повернулась на другой бок, пробормотала что-то и снова заснула. А Таня уже всунула ноги в туфли, накинула халат и выбежала в кухню.

Власьевна уже сбрасывала крючок с двери. Была она босая, в накинутом поверх рубахи полупальто, руки у нее дрожали, но лицо улыбалось на звук веселого голоса. Она стремительно распахнула дверь.

У самого крыльца стояла двуколка, забрызганная грязью, а на ней, как большой важный медведь, сидел почтальон Петр Тихонович, бережно держа сумку с почтой. Рыжая борода его сияла в лучах солнца, как медная, а глаза хитро щурились и улыбались.

Власьевна вся так и потянулась к нему и даже не заметила, что унылая лошаденка деловито принялась за подсолнух под окном.

- Ну как,- сказал Петр Тихонович,- плясать будешь или шкалик поднесешь?

И Петр Тихонович потянул из сумки кончик треугольного фронтового письма.

- Да родной ты мой, да я тебя сейчас чайком попотчую. У меня ярушнички мягкие есть.

И Власьевна уже вскрывала письмо, уже читала его, уже улыбалась гордо, не замечая, как стынут на утренней росе босые ноги.

- От Митеньки,- сказала она,- медаль получил. Ну, так и быть должно. И всё же приятно. Далеко сынок укатил! А от Ванюшки?

- Ну, ты больно прыткая. Тебе - как мед, так и ложка. Ванюшка пишет, завтра привезу.

Лошадь уже доедала любимый подсолнух Власьевны.

- А нам от папы письма нет?! - спросила Таня.

- И вам, доченька, пишут.

Власьевна спохватилась.

- Да что ж это я! Зайди, обогрейся, милости прошу, Петр Тихонович.

И Власьевна в пояс поклонилась почтальону.

- И то зайду, очень пить хочется. У меня сегодня великий день, Власьевна: восемь писем с фронта везу! Радости-то, радости сколько в моей сумке! - И Петр Тихонович грузно спрыгнул с двуколки.

Потом Власьевна завертелась по избе, словно молоденькая: она поила Петра Тихоновича чаем, поставила перед ним все свои заветные конфетки, резала и резала душистый ярушник, как будто не один Петр Тихонович, а целый десяток почтальонов привез ей письма. Она зряшно переставляла с места на место вещи, будила Лену и требовала, чтобы она показала на карте, где река Висла. Наконец сказала:

- Ну, чаевничай здесь, Петр Тихонович, а я на деревню побегу, бабам всё-таки похвастаю про медаль, да и к Марушке в правление колхоза,- небось, тоже глазыньки проплакала.

- Мне чаевничать некогда, люди писем ждут, надо ехать скорей.

Петр Тихонович вытер покрывшийся испариной лоб и посмотрел на пригорюнившуюся Таню.

- Не горюйте, милая, скоро и от папаши письмо получите. Раз я говорю,значит, правда. Чем зря грустить, едем-ка со мною письма развозить. На чужую радость насмотритесь - на душе веселее станет.

И вот уже Таня важно сидит в двуколке. Петр Тихонович дал ей подержать сумку, и она тяжело лежит на коленях. Таня держит ее обеими руками. Лошадь медленно спускается с крутой горы, но не в силах сдержать тележку и рысью влетает на улицу деревни. На дребезжание колес во всех избах открываются окна, двери, ворота, и все с надеждой смотрят на Петра Тихоновича.

Кое-кто спрашивает, нет ли ему чего, но большинство молчит, глядит со страхом, с надеждой, с мольбой...

Петр Тихонович для каждого находит слово:

- Нету еще, Марьюшка, нету, но будет, обязательно будет, я тебе говорю. А ты что выбежала? Кому я в пятницу письмо привозил? Еще захотела? Думаешь, у него только и делов на фронте, что мамке писать?

К домам, в которые у него есть письма с фронта, Петр Тихонович подъезжает рысью и вожжи натягивает так, как будто его старая кляча орловский рысак дорогих кровей.

- Выходи! - кричит он зычно, хотя хозяйка уже стоит у порога.

Как бережно принимают заскорузлые руки треугольнички писем! Как любовно смотрят покрасневшие глаза на радостного вестника! Его угощают ярушником, шаньгами, печеным яичком. Не знают, как благодарить за эту весть о далеком, живом, здоровом...

Как будут сегодня работать, сжимая серп, лопату, топор, эти руки, в которых трепещут белые листки!

У одной избы Петр Тихонович хмурится и сворачивает в проулок.

- Почему сюда? - спрашивает Таня.

- Тише,- отвечает Петр Тихонович, почему-то шепотом,- мимо тетки Анисьи не хочу ехать. Четвертый месяц письма дожидается. Ох, беда...

Но вот уже сумка почти пуста, розданы письма, газеты, книги, пакеты в сельсовет и в правление колхоза.

- Теперь,- говорит Петр Тихонович торжественно,- к тете Дуне на свиноферму, ей особый почет: она инвалид, стахановка, а сын,- Петр Тихонович поднимает указательный палец,- Герой Советского Союза!

Тетя Дуня и Тимка

Двадцать пять лет было тете Дуне и три года сынку ее Тимке, когда принесли ее на носилках в избу. Лежала она такая белая и смотрела неподвижными глазами в потолок, что Тимка даже не заплакал. Забился на печку, закрыл глаза и дрожал всем телом.

В жаркую страдную пору работала тетя Дуня у молотилки. Ребята вертелись около нее вьюнами. Никто и не заметил, как слишком близко подскочила к машине крохотная Марушка. Зацепили зубья за красное платьице, закрутили, и, если бы не тетя Дуня, не бывать бы Марушке первой красавицей в Бекрятах. За жизнь Марушки заплатила тетя Дуня правой рукой. Недаром говорили по деревне, что у Марушки две матери: одна родила, а другая от смерти выкупила.

Дядя Егор, рассердись за что-нибудь на дочь, говорил ей сурово:

- Ты должна быть на селе первой работницей, в колхозе первой помощницей, за тебя дорогая цена плачена!

Два месяца пролежала тетя Дуня в больнице и вернулась домой худенькая, бледная, с пустым рукавом на правом плече.

Беда никогда не приходит одна. В это же время умер муж тети Дуни. И осталась тетя Дуня с Тимкой и с грудной девочкой Симой, да с одной рукой.

В старые времена погибла бы баба с ребятами, пошла бы кусочки под окнами просить, да и сгинула бы где-нибудь на дороге.

А советская власть поддержала и помогла.

И когда стали люди собираться в колхозы, первой записалась в артель тетя Дуня.

И сказала тетя Дуня на собрании:

- Одну только руку я в колхоз несу, но не сомневайтесь, люди: работать буду так, словно у меня и вторая выросла.

И правда, ни в чем не отставала Евдокия Поликарповна от других работников.

А тут и Тимка подрос. Жалел мать, старался ей помочь. На седьмом году научился грамоте, на восьмом в школу побежал.

На все школьные праздники приходила Евдокия Поликарповна. Почетной гостьей была мать отличника Тимки.

Шли годы. Старые старились, молодые росли.

Поздновато однажды вернулся Тимка домой, по-хозяйски уселся за стол и сказал матери:

- Отец тележного скрипу боялся, а сын в комсомол записался.

Завелись в избе газеты. По вечерам читал матери книжки. И не думал тогда о том, как далеко побывать придется.

В свободное время забегал Тимка на конный двор, объезжал лошадей, и самые молодые и горячие в его руках были спокойны и покорны. Всегда для него находилось дело, и от дела он не бегал.

Но больше всего полюбил лесовать, охотничать.

Лесная трава, еще мокрая от росы, серебряной тропкой стелется под ногами. Заяц мелькнет под тяжелой веткой пихты. Скользит по дереву бойкая векша. Прошумит твердыми крыльями тетерев. Сколько тут живности! Гляди в оба.

Метким стрелком стал Тимка, хорошим охотником. Научился тихо красться по лесу, бить без промаха, находить добычу по мелким приметам.

Рос Тимка, рос колхоз, вырастали в колхозе и люди. Лучшим работником стала в колхозе однорукая тетя Дуня. Такую свиноферму завела, что приезжали из других районов на тети Дунины дела поглядеть.

В сорок втором году ушел Тимка на фронт, И там пригодились ему лесные, охотничьи его повадки.

В один и тот же месяц тетя Дуня в тылу за работу орден получила, а Тимофей Иванович на фронте героем стал. Много фашистов убитых у него на счету имеется!

Вот о чем рассказывал Тане Петр Тихонович, пока не остановил лошадку у ворот свинофермы.

Тимофей Иванович

Во дворе было тихо, а из длинного, большого здания свинарника несся визг, хрюканье, звяканье ведрами.

Петр Тихонович встал на тележке.

- Евдокия Поликарповна! - закричал он зычным голосом.- Выходи, мать, порадую.

Таня соскочила наземь.

- Давайте, я позову ее.

- Что ты! Что ты! Да тебе тетя Дуня голову оторвет! Туда посторонним ходу нет. Тут порядки строгие.

И Петр Тихонович снова закричал:

- Выходи, Дунюшка! Письмо привез!

Тетя Дуня вышла на порог, прикрылась от солнца рукой.

- Кто тут шумит?

Увидела Петра Тихоновича и подбежала к тележке.

- Письмо, Тихоныч?

- Письмо, письмо, Поликарповна...

Тетя Дуня взяла письмо, повертела в руке, прижала к груди и засетовала:

- Очки-то я дома, очки оставила... вот горюшко! Что теперь делать буду? Вот беда!

- А ты дай, Поликарповна, вот девушке, у нее глаза молодые, острые, она прочитает.

- Сейчас, сейчас, только погляжу маленько.

Тетя Дуня с трудом развернула письмо, всматривалась в него, а слезы застилали ей глаза и капали и капали на страничку. На листке оставались лиловые пятна. Таня потянула Петра Тихоновича за рукав.

- Дядя Петя, я так ничего не разберу, смотрите, там кляксы делаются.

Петр Тихонович легко взял письмо от Евдокии Поликарповны.

- Довольно, мать, слезами-то капать, послушай-ка лучше, что сынок пишет. Читай, девушка.

"Сегодня я получил, мамочка, два ваши драгоценные для меня письма. Одно с вашей карточкой, а другое с платочком Симы. Я увидел вас на карточке. Конечно, большие произошли в вас перемены. Конечно, вы, мамочка, очень постарели, и это потому, что много за меня беспокоитесь. Но часто писать мне мешают бои, да и к вам от меня не простая дорога. Не расстраивайтесь и не плачьте обо мне, я жив и здоров, живу прекрасной боевой жизнью. А если мне придется погибнуть, буду умирать героем, чтобы моя смерть обошлась им дорого. А пока я жив, не плачьте, а наоборот, гордитесь, что я защитник Отечества и что это вы воспитали меня таким.

В школе я только на карте видел да в книжках читал про те области, города и реки, через которые мне сейчас пройти пришлось. Прошли мы с боями немало, и каждый день я вижу невыносимые сердцу зверства фашистских банд и наши села и города, залитые кровью. Но на школьных картах ничего не изменится, всё будет восстановлено по-прежнему, и, как раньше, будет идти наша счастливая жизнь. Будет нам с вами о чем вспоминать про всё прожитое в большой разлуке, про ваши обо мне слезы и про мой пройденный с боями путь.

А теперь порадуйтесь вместе со мною, мамочка: скоро будет у меня партийный билет, совсем такой, какой был у товарища Ленина.

А еще наградили меня орденом боевого Красного Знамени.

А за сим шлю я вам, мамочка, свой далекий боевой привет и прошу вас: поберегите свое здоровье для нашей радостной встречи. Мы одержим победу, и к вам я приеду на горячем боевом коне. А теперь не забывайте своего сына Тимофея, снайпера Красной Армии, и прошу вас, не плачьте".

Но тетя Дуня продолжала плакать и вытирать слезы рукой. И у Тани защекотало-защекотало в носу, и ее слезинка капнула на листочек, и расплылось лиловое пятнышко.

- Э, бабы! - сказал Петр Тихонович,- распустили реки соленые; тут радоваться надо, а они вон что!

Петр Тихонович обдернул гимнастерку, вытянулся перед тетей Дуней:

- Дозвольте, Евдокия Поликарповна, поздравить вас с награждением сына вашего Героя Советского Союза орденом Красного Знамени.

Тетя Дуня вытерла слезы и сказала с достоинством:

- Спасибо на добром слове, Петр Тихонович. Сделай милость, заезжай вечерком чайку откушать. Я шанежек напеку для такого случая. Не каждый день сына в партию принимают и ордена дают.

- Заеду, заеду! А теперь прощай пока! Едем, девушка!

- Пусть погостит, на мое хозяйство посмотрит. Она городская, ей, верно, интересно.

- Ну, оставайся тогда.

И Петр Тихонович влез в тележку и тронул лошадь.

Великое сидение

Таня двинулась к двери. Тетя Дуня схватила ее за плечо.

- Куда ты? Разве так можно! У меня там малышей полно. Постой-ка тут.

Она вернулась назад через несколько минут, держа в руке толстый, сшитый из грубого холста, но чистый халат.

- Вот это надень, а тут вот ноги протри.

На пороге свинарника лежал соломенный коврик, густо посыпанный каким-то белым порошком.

- Культурно в свинарник надо входить. Молодняк, он нежный, заразу занесешь - и конец всему делу.

Таня удивляется. Она думала, что это ее защищают от поросят халатом и порошком, а оказывается, наоборот. Несколько смущенно она переступила порог.

Кто это сказал, что свиньи грязные? Кто допустил такую клевету? Хозяин у свиньи может быть грязный и нерадивый. А если такая хозяйка, как тетя Дуня, то на свиней можно только любоваться.

Длинное здание было ослепительно выбелено известкой. Пол чисто выскоблен. В открытые окна лились солнце и свежий воздух. По обе стороны прямого прохода были сделаны высокие загородки. На каждой дверке дощечка с кличкой свиньи.

И имена-то у них какие: Красавица, Белоснежка. Это тебе не Чушка или Хрюшка!

И в клетках ни помоев, ни грязи, ни объедков.

- Вот тут у нас матки с малыми поросятами.

В каждой клетке лежала бело-розовая чистая-чистая свинья, а около нее копошились смешные, курносые, словно фарфоровые поросятки.

- Сейчас у нас всего пять маток,- вздохнула тетя Дуня,- а вот кончится война, такую ферму заведу, что в Москве узнают.

Молоденькая свинарка подбежала к тете Дуне.

- У меня вода уже готова. Можно начинать?

- Давай. Хочешь, девочка, посмотреть, как малыши купаться будут?

Таня только кивнула. Она онемела от восхищения.

- Ну, конечно,- продолжала тетя Дуня,- нет у нас еще настоящего порядку. Вот водопровода нет, ведрами воду таскаем, а всё-таки культуру соблюдаем.

В предпоследнем загончике толпилось десятка два поросят с задорно закрученными хвостиками. Тоненько повизгивали, стучали копытцами, напирали друг на друга и всё рвались к узенькой, низкой дверке.

- Ишь, как освежиться охота,- рассмеялась тетя Дуня,- ну, становись, Ольга.

Тетя Дуня и ее помощница Ольга взяли огромные лейки с подогретой водой, встали по бокам узкой дверцы и откинули крючок. С веселым визгом ринулись поросята под теплые струи.

Таня рассмеялась: они так забавно виляли окорочками, поднимали кверху розовые пятачки, старались вытеснить друг друга, обиженно хрюкали, если на них попадало мало воды.

А Оля еще каждого рукой прошурует.

- Вот так, вот так, чистенькими нужно быть.

- Ну, а теперь беги домой, девочка, да по дороге загляни в загончик, где дышит воздухом наша Машка; такой второй, верно, в мире не найдешь.

На зеленой полянке стояла Машкина квартира. Загородка была высокая, и Таня, чтобы лучше разглядеть Машку, влезла на самую верхнюю жердь, уселась поудобнее, посмотрела вниз и испугалась. Это даже не было похоже на свинью. В загоне лежала огромная розовая туша с большой пастью, с широкими, как лопухи, ушами. Глазки у нее были маленькие, узенькие и такие сердитые, что Тане стало не по себе.

Нет, Машка ей не понравилась!

Таня хотела слезть, но Машка грозно хрюкнула. Девочка замерла. Потом осторожно спустила ногу на нижнюю жердь. Машка дернула ухом. Таня быстро подтянула ногу обратно.

- Маша,- сказала она сладеньким голоском,- Машенька, ты полежи, а я домой пойду; Леночка, верно, беспокоится.

Таня снова попыталась слезть, но Машка так грозно рыкнула, что девочка окончательно окаменела.

Так началось великое сидение.

Машка не позволяла девочке слезть. При малейшем движении Тани она дергала ухом и хрюкала. Минуты шли за минутами, а Таня оставалась на верхней жерди, словно птица на застрехе. Она чувствовала себя, как охотник, который сидит на дереве, а внизу лежит свирепый тигр и ждет, когда охотник устанет и свалится прямо в его кровожадную пасть.

А дома Леночка, наверное, беспокоится, и Власьевна обещала сегодня спечь картофельный пирог.

Таня с тоской смотрела на двери свинарника,- не выйдет ли оттуда кто-нибудь. Никого.

Вдалеке прошел дядя Егор, но как закричишь? Он далеко, а страшная Машка близко. Неизвестно, что из этого выйдет.

Ноги у девочки занемели.

"Вот упаду - и тогда конец... съест... как у Некрасова в стихотворении...- с ужасом думала Таня.- И никто никогда не узнает... разве только сандалии выплюнет..."

Тане стало жалко себя до слез. А она-то думала, папу увидит, домой еще поедет, с Нюрой сходит за черникой, картофельный пирог будет есть, и вот... всему конец!

В это время тетя Дуня вышла из свинарника. Поглядела по сторонам, заметила девочку, постояла минутку.

"Вот-вот уйдет! Вот-вот уйдет!" - со страхом думала Таня.

Но тетя Дуня подошла к загородке.

- Что ты тут так долго делаешь, девочка?

Таня молча поманила ее пальцем.

- Что такое?

- Боюсь,- сказала Таня шепотом.

- Кого?

- Машки... не позволяет слезть, ушами дергает...

- Ах ты, глупенькая,- рассмеялась тетя Дуня,- Машка спит, а ушами дергает потому, что ее мухи кусают.

Тетя Дуня сняла Таню с загородки и легонько шлепнула.

- Беги домой, вояка!

Теперь уже можно об этом рассказывать. Теперь уже Машка боится Таню. Таня тычет ее голыми пятками в толстые бока, кормит сочной травой и на все Машкины капризы даже бровью не поведет.

А тогда Таня обо всем промолчала, и тетя Дуня ее не выдала.

Скучать некогда

Больше Таня не скучает. Хлопот у нее полон рот. Саша каждый день звено собирает. Скоро первое сентября, а сколько еще нужно сделать!

Лена теперь редко уходит со школьного участка, да и ребята толкутся тут с утра до вечера.

- Словно медом вам школьный двор смазали,- ворчит Власьевна.

Медом не медом, а интересно, хлопотно и весело стало на школьном дворе.

Во-первых, пионерская работа.

Во-вторых, Лена Павловна. Сколько она всякого рассказывает, с ней не соскучишься!

Потом - Таня и ее книги. Почти все ребята перечитали "Тимур и его команда", принялись за "Школу".

Таня на выдумки неистощима. На сеновале она устроила убежище, там собираются друзья: Таня, Нюра, Саша, Алеша, Петя, Манька, ну и, конечно, Климушка и круглая Тонька. Забегают и сестры Веселовы. А Таня звену и название придумала: "Звено дружных". Лена Павловна и Саша одобрили.

В каждой работе, в каждой затее звено дружных впереди. И работают вместе, и в лес идут вместе. Принесут грибов, ягод и ссыплют на одну сковородку, в одну чашку. Все ребята к звену тянутся. Малыши только и мечтают, когда их в пионеры возьмут.

В субботу убирали школьный огород. Веселое это дело - собирать урожай! Таня больше всего любит дергать морковку. Ухватит ботву, понатужится и вытащит. А морковка чистая, толстая, как веретено с намотанной пряжей. Отрежет Таня ботву, бросит морковку в ведро, и зазвенит ведро на весь огород.

На соседней грядке Нюра с Манькой занялись свеклой. Саша с Климушкой помидорами. Тане всё как-то не верится, что это помидоры. Они не мягкие и не красные, а плотные, светло-зеленые, словно лаком покрыты, блестят. Сашка и Климушка складывают помидоры в корзинки; их не понесут в подполье, а поставят дома. И Саша уверяет Таню, что они тоже станут красными.

Власьевна довольна: она любит, когда во дворе много народу, спорится работа. Ходит она от амбаров к огороду и обратно, звенит ключами и всё замечает.

- Зачем на ботву наступаешь? Ботва в корм скотине пойдет... Зачем лопатой свеклу ранишь? Загниет потом... Бобы вот сюда складывайте, шелушить будем потом, на досуге.

Покрикивает, ворчит, а видно, что рада.

В амбаре делается всё красивее и красивее. Таня заглянула туда... и ахнула. Словно в пещере Али-Бабы, разбойника. Морковь лежит, как золотые слитки. Гранатовая свекла, мраморная редька, пышные и важные тыквы, нежно-зеленые стручья гороха, взъерошенный лук...

Даже жалко подумать, что скоро такую красоту сложат в глубокие ямы и засыплют песком. Но зато, уверяет Нюра, овощи всю зиму будут свежие и сочные.

А на огороде стало скучнее: грядки выворочены, ботва посохла, только капуста по-прежнему нарядная, расселась, как барыня. Ее до первого снега не тронь.

Было хлопотно и весело, стало еще хлопотливей и веселей: приехала Галина Владимировна, учительница первого класса. Забежала в огород и звонко крикнула:

- Здравствуйте, ребята!

Ребята повскакали с мест и бросились к ней, чумазые, перепачканные землей.

- Здравствуйте, Галина Владимировна! Здравствуйте!

- Не подходите, выпачкаете...- И сразу к Леночке.

- Будем знакомы... Галина.

- Лена,- отвечает Леночка и смотрит на Галину Владимировну пристально. И вдруг целует ее.

- Вот хорошо, что приехала, а то я всё одна да одна...

- А теперь будем вместе. Ну, чем помогать?

Галина Владимировна Тане сразу понравилась: молодая, веселая, кудрявая, хохотушка, не повернется без песни. Глаза у нее черные-черные, как смородинки, лицо смуглое, и в уголке рта притаилась черная родинка. И Власьевна ей обрадовалась:

- Здравствуйте, Галина Владимировна! Прилетел соловушко!

С Леной они сразу подружились.

- Ну,- говорит Галина Владимировна,- Власьевна, мне комсомол поручил проверить, готова ли школа к занятиям. Дайте-ка мне ключи.

Побежала Галина Владимировна в школу, пришла обратно и морщит нос.

- Не понравилось мне в школе.

- Как не понравилось? - строго спрашивает Власьевна.- Уж я чистила-чистила, мыла-мыла, нигде ни пылинки не найдешь.

- Вы не обижайтесь, Власьевна, чисто-то чисто, а красоты нет1 Надо, чтобы малыши в класс пришли и им понравилось. Надо, ребята, цветов.

- Откуда? - говорит Саша.- Цветов-то уж нет, луга покосили.

- Ромашка да шиповник есть еще по угорьям.

- Шиповник долго не стоит, осыпается,- говорит Нюра.

- Значит, надо, ребята, красивых веток нарезать.

- Да ведь кругом сосна и елка.

- А мы подальше пойдем, за холмы, там осинники.

Ну и пошли на другой день ребята в поход. Целый День бродили, принесли осиновых багряных веток, покрасневшего брусничника, вереска с черными ягодками. Прибили ветки над дверями, над окнами в классах.

Нюра принесла из дому горшочек с бальзамином. Алеша - герань в банке.

И так нарядно, весело стало в классе у малышей, да и во всей школе, что захотелось скорее заниматься.

А молодым учительницам всё мало.

- Давайте, ребята, сделаем для малышей подарки,- говорит Леночка.Каждому на парту поставим.

И вот снова открылась целая мастерская. Только на этот раз у Власьевны в кухне: в школе пачкать нельзя, через неделю первое сентября.

Натаскали ребята лоскутков, коры, шишек и принялись за дело. Саша вырезал из коры лодочки, девочки делали куколок из тряпок, перочистки. Алеша рисовал яркие картинки, а Петька очень ловко мастерил из сосновых и еловых шишек различных животных: журавля на тонких ногах, поросенка, ежика.

Нехитрые подарочки, а всё-таки малышам приятно.

Вот так и работают целый день, а тут еще круглая Тонька тоже прибавляет хлопот. Вечно рот у нее перепачкан: все ребята суют ей кто хлеб, кто огурец, кто морковку. Жует-жует целый день,- и как живот не заболит? Все за ней смотрят, а у семи нянек дитя без глазу. Один ее умоет, другому кивнет, утри, дескать, а тот и забудет. И ходит Тонька с мокрым лицом. А то посадят ее на гряде среди капусты, да и займутся своими делами,спохватятся,- а она спит, как Дюймовочка, на капустном листе! Толстуха, а непоседа, вечно что-нибудь вытворит. Один раз в луже выкупалась, а то углей наелась... Ну нет с ней сладу!

* * *

Вечер. Кончилась работа. А ребятам уходить не хочется.

Девочки в горелки играют:

"Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Глянь на небо, звезды блестят, журавли летят..."

А мальчики, как всегда,- в лапту.

Таня не знает, к кому примкнуть. И в горелки побегать хочется, померяться силами с быстроногой Манькой, и мальчишки к себе зовут:

- Айда, Чижик, к нам! Давай скорей сюда! Чего тебе с девчонками возиться!

И Таня выбирает лапту.

Галина Владимировна и Лена сидят на крылечке.

- Война кончится, ты здесь останешься? - спрашивает Галина Владимировна.

- Не знаю... Я хочу дальше учиться.

- А чему?

- На математический хочу, это так интересно.

- Нет,- говорит Галина Владимировна,- это не для меня. Я вот хочу садоводом быть. Вернусь на Украину, а там враги сады повырубали. Вот я и стану наново сажать. Еще лучше прежнего насажаю!

- А школу бросишь?

- Ну, что ты, что ты! - пугается Галина Владимировна.- То я в свободное время. Без ребят я никак не могу. А сейчас в особенности. Знаешь, как у нас ребята отстали? Ведь им два года учиться не пришлось. Разорили фашисты мою Украину... Города сожгли, сады вырубили... Людей угнали... Вот и сестренка моя неизвестно где мыкается... Сколько работы у нас впереди!..

- Значит, уедешь?

- Уеду, уеду, Леночка. Всё отстроим, всё вырастим. Будут снова у нас сады цвести и девушки песни петь мои любимые.

И Галина Владимировна запевает бархатным грудным голосом: "Ой, у лузи да ще при дорози червонна калина..."

Ребята бросают игры, присаживаются на ступеньках, слушают. Вот уже Манька подхватила припев, и Леночка не выдержала...

И несется над угорьями, над темными еловыми лесами, над бревенчатыми избами песня о белых хатках, о вишневых садах, о червонной калине и бескрайней степи.

А потом замолкнет, тихо-тихо станет, и Саша скажет:

- Лена Павловна, расскажите что-нибудь.

И тут уже Лена начнет рассказывать, всё больше про войну.

От нее узнали ребята и про Зою Космодемьянскую, и про Александра Матросова и про Гастелло. Леночка хорошо рассказывает,- так бы сидели и слушали всю ночь.

Но выходит на крыльцо Власьевна и говорит:

- Не довольно ли, полуночники? Пора и честь знать.

- Ну еще минуточку,- просит Таня.

- Нечего-нечего, отцы-матери дома заждались.

- Сейчас уйдем,- говорит Нюра примиряюще,- только нашу споем, "Дружную".

"Дружная" - теперь песня звена. Леночка научила. Пока не споют, не разойдутся по домам.

- Запевай, Манька.

Кто в дружбу верит горячо,

Кто рядом чувствует плечо,

Тот никогда не упадет,

В любой беде не пропадет.

И ребята подхватывают:

А если и споткнется вдруг,

То встать ему поможет друг.

Всегда ему надежный друг

В беде протянет руку.

И так, с песней, спускаются в деревню.

Устанет за день Таня и упадет на кровать камешком.

А Лена еще долго сидит за столом, роется всё в книгах, заметки себе делает,- видно, к занятиям готовится. Волнуется Лена,- как-то у нее в школе дело пойдет?..

Конец лета

Послезавтра в школу. В последний раз собралось звено дружных по грибы, по ягоды в темный лес.

Теперь когда еще удастся выбраться? Разве что а какое-нибудь из воскресений. И то, если учеба пойдет хорошо, не надо будет догонять и подтягиваться.

Власьевна не велела Тане собирать "всякую чепуху",- сыроежек, лисичек, опят.

- Знаю я, натащишь всякого сору, а теперь надо дельно по грибы ходить: грузди да рыжики для засола брать. Всякая мышь к зиме готовится, а мы разве хуже? Я уже и кадушки пропарила.

Поля лежали голые, сжатые. Ячмень уже высушили и овес скосили. А трактор всё стучал в поле, поднимая зябь для будущего лета.

Из-под ног то и дело вспархивали полевые петушки с куропаточками. За ними тянулся выводок. Некуда бедным птахам спрятаться, побегут теперь на картофельные поля.

Саша поймал одного птенца, подержал в ладонях, подышал на темечко и отпустил. Куда его, такого щуплого?

На болотцах зарозовела клюква, протянула свои длинные ниточки. Таня нарвала было горсть, бросила в рот и сразу выплюнула. Ух, какая твердая и кислая!

- Дурная ты,- говорит Саша,- разве клюкву теперь щиплют? Ее после первого мороза брать будут.

В молодом ельничке набрели ребята на племя рыжиков. До чего же ладненький, красивый гриб!

Словно медные пятаки рассыпались по зеленой траве. Таня как присела на корточки, так и просидела час, только ножиком взмахивала.

До деревни Таня несла корзину, закрытую еловыми лапами, а у деревни их сбросила. Пускай все видят, с какой добычей домой идет!

На крыльцо взошла, нарочно топая ногами, чтобы Власьевна скорее выглянула. В сенях застучала в дверь ногой, звонко крикнула:

- Власьевна!

Власьевна не откликалась.

Таня поставила корзину на пол, рванула дверь и вбежала в кухню.

Хотела было снова крикнуть Власьевну, да осеклась: посреди кухни стояла незнакомая высокая, худая женщина. Лицо у нее красивое, тонкое, но было в нем что-то такое горькое, что Таня невольно затихла. Маленький рот был крепко сжат, а очень черные глаза смотрели печально и строго.

На полу стоял чемодан, а около печки Власьевна, как будто растерянная.

Женщина устало посмотрела на Таню.

- Здравствуйте,- пробормотала девочка.

- Здравствуй,- тихо сказала женщина и нагнулась над чемоданом.

Таня потопталась на месте и, осторожно открыв дверь, выскользнула из кухни.

"Ну и ну! Кто же это такая? Скоро ли она уйдет отсюда?" Таня не знала, как ей быть. Бежать ли к Леночке или посидеть тихонько на крыльце и подождать, пока эта строгая женщина уйдет из дому?

Но тут дверь приоткрылась и высунулась голова Власьевны.

- Иди сюда,- сказала Власьевна.- Это заведующая новая. Здесь с вами жить будет, а я в сторожке.

Заведующая повернулась к Тане.

- Как тебя зовут, девочка?

- Чижик... то есть Таня...

- Как? Таня?..

Женщина вдруг быстро взглянула на девочку, отвернулась к окну и замолчала...

- Так вот, Таня,- начала она снова спокойным и ровным голосом,- мы будем жить вместе. Я люблю, чтобы в доме было чисто и тихо. Иначе я не могу работать. Я тоже постараюсь тебе не мешать. Меня зовут Мария Дмитриевна.

Таня стояла столбом и, не мигая, смотрела на новую знакомую.

Мария Дмитриевна чуть повернула голову:

- Ну, займись своими грибами, Таня...- сказала она, и губы ее вдруг дрогнули.

Девочку словно ветром сдуло.

Таня стояла на крыльце и грустно смотрела вдаль.

В домике было тихо, но не той мирной, веселой легкой тишиной, как бывало раньше.

Нежаркое солнце скрылось за серыми облаками. Лес казался совсем черным и суровым, только кое-где пылали красным огнем осины. Первый мелкий осенний дождик засеял сквозь редкое сито облаков.

Кончилось лето.

Кончились необыкновенные, хлопотливые, трудовые каникулы.

Наступила осень.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОСЕНЬ

Первое сентября

От волнения Таня плохо спала эту ночь. И окончательно проснулась, когда солнышко только-только показалось из-за леса. Лена была уже на ногах. Она кипятила чай и жарила картошку.

Таня сразу услышала, что картошка подгорает, хотя Лена стояла у самой печурки. Таня опасливо взглянула на сестру. Лена была бледная, строгая какая-то, не домашняя.

"Волнуется",- подумала Таня и притихла.

За стеной начала одеваться Мария Дмитриевна.

Лена очнулась.

- Завтракай, Чижик, и иди в школу.

- А ты?

- Я приду позже. Мы теперь не будем ходить вместе. И помни, Чижик, в школе ты не должна называть меня Леной.

- А как же? А если мне нужно будет спросить у тебя что-нибудь?

- Придется называть меня по имени-отчеству.

- Хорошо,- покорно вздохнула Таня. И окончательно присмирела.

Она наскоро позавтракала, еще раз проверила книги в школьной сумке и побежала в школу.

Несмотря на ранний час, много ребят уже толпилось у школьных дверей. И всё шли и шли школьники из дальних колхозов, из-за лесов, из-за холмов. Вот группа ребят из Бекрят, пятеро из Запальты, десять из Полюдья, а в гору поднимаются всё новые и новые.

У дверей школы густо навалены еловые лапы. Прежде чем войти в сени, ребята тщательно вытирают сапоги. В школе должно быть чисто. Дежурная по коридору, Нюра Валова, стоит на пороге и осматривает обувь:

- Покажи ноги... Иди обратно, на каблуке грязь.

Мимо такой с грязными ногами не проскочишь!

А в коридоре ребят встречает Власьевна. Каждой группе она кланяется и говорит приветливо:

- Ну, в добрый час, в добрый час! С почином вас, ребятушки! С пятерками, четверками, а двойки - ну их к шуту! Не нужны они нам совсем!

Ребята смеются, вешают в раздевалке свою одежонку и разбегаются по классам.

Мария Дмитриевна, строгая и спокойная, осматривает школу, как полководец войска перед боем. Она заглядывает в классы,- чисто ли там,проверяет бак с кипяченой водой, внимательно оглядывает ребят.

Ребята, проходя мимо нее, сдерживают шаг, идут степенно. Девочки украдкой приглаживают волосы,- мальчики одергивают рубахи.

К ребята сегодня особенно нарядные. Пионеры все в галстуках. На Саше новая рубашка топорщится, как железная. Сестры Веселовы в одинаковых голубых передничках и от этого еще больше похожи одна на Другую. И даже у Маньки в жидкую косюльку вплетена красная ленточка.

По коридору ходит дежурный учитель - Марья Петровна. Какая она сегодня торжественная! Платье черное так и шуршит, ботинки блестят, а на плечах белоснежная пуховая шаль. И лицо у нее светлое, спокойное, и вся она тоже праздничная. Старшие ребята прямо к ней бегут:

- Здравствуйте, Марья Петровна!

- Можно в класс?

- Можно, можно. Проходите!

У двери первого класса стоит Галина Владимировна, принимает малышей.

Малыши приходят важные-важные, крепко держатся за руку матери или старшей сестры.

Галина Владимировна помогает им снять пальтишки, улыбаясь, что-то говорит, шутит, смеется, и малыши вдруг сами выпускают руку провожатой.

Галина Владимировна ставит их в пары, а матери подходят к ней и говорят:

- Вы уж, Галина Владимировна, в случае чего, не взыщите... мала ведь...

Тане смешно: чего же они боятся? В школе хорошо, интересно и весело. Она бежит по коридору и заглядывает в первый класс.

"Ого! как у них славно!"

На окошках цветы и на учительском столике цветы. На каждой парте немудреные подарки, которые приготовили Таня с друзьями, а на стенах веселые яркие картинки. Их привезла из района Мария Дмитриевна и сама следила, как их развешивали. На одной зайчишки грызут морковку, на другой ребята сажают деревцо, а вон на той смешные утята важно идут к озеру. Очень красиво в классе. Хорошо будет малышам здесь учиться!

Таня вздыхает. А как-то будет ей, Тане? С арифметикой у нее всегда нелады. И Таня бежит к себе в четвертый.

В классе уже полно ребят.

В большинстве это старые знакомые и друзья: Нюра, Саша, Петька-крикун, Алеша и другие, с кем уже и поработано и по грибы хожено, с кем уже ссорились и мирились. Только несколько человек из дальних деревень таращат на Таню глаза. Ну, да это не беда,- познакомятся!

Таня внимательно вглядывается в ребят. Они ведут себя иначе, чем ученики в городской школе. Как-то серьезнее, солиднее, выдержаннее.

Все устраиваются по-хозяйски. Садятся на свои прежние места, со своими прежними соседями. Только Таня одна на второй парте.

- Нюра,- говорит Таня,- Нюрочка, иди ко мне...

- Не могу,- вздыхает Нюра и косится на Маньку.- Я уж с ней...- Нюра горестно качает головой.

Манька с независимым видом смотрит в потолок.

В правой колонке, рядом с Таней, Саша с Алешей. Налево - Паша из Бекрят с Петькой-крикуном. И дальше всё знакомые, двадцать семь ладных ребят.

"Конечно, это самый лучший класс во всей школе, а может быть, даже во всем районе! Нет, наверно, во всей области!" - с гордостью думает Таня.

Ребята вытаскивают из сумок кто газету, кто кусок обоев и раскладывают на партах.

- Зачем это? - удивляется Таня.

- Как зачем? - отвечает Нюра.- Парта черная,- капнешь чернилами и не заметишь, и всю тетрадку вымажешь. Так аккуратнее.

- А ведь верно,- Таня жалеет, что она тоже не принесла газету.

Но Нюра берет свою и аккуратно делит пополам.

- Возьми, Таня.

Теперь и у Тани всё в порядке.

И вот звенит звонок. Тот самый школьный звонок, при звуке которого у Тани всегда вздрагивает сердце.

Ребята подтягиваются и не спускают глаз с двери.

Входит учительница. Все встают, и Таня вместе со всеми.

Лена совсем не похожа на себя. Коса скручена в тугой узел и уложена на затылке. Черное платье застегнуто до самого горла, узенький белый воротничок. На рукавах тоже беленькие полоски.

"И когда это она всё успела?" - растерянно думает Таня.

- Садитесь, ребята,- говорит Елена Павловна.

Голос у нее спокойный, а Таня видит: волнуется.

- Мы с вами уже знакомы,- продолжает учительница,- так что можем прямо приступить к занятиям. Только пусть староста сначала скажет мне,- все ли в классе?

Нюра встает.

- По списку в классе тридцать человек, на месте - двадцать восемь. Коля Лапшин болен, Миша Теплых не явился по неизвестной причине.

- Так,- говорит Елена Павловна,- садись. Значит, Миши Теплых в классе нет?

И Таня чувствует, что Лена становится спокойнее.

- У нас сейчас урок русского языка. Откройте тетрадки. Мы напишем диктовку. Я хочу проверить вашу грамотность.

Как всегда при слове "диктовка", Таня начинает волноваться. Внутри у нее что-то дрожит. Ведь ей непременно-непременно надо написать на пятерку.

"Наша Родина...",- диктует Лена.

Двадцать восемь голов склонились над тетрадями. Двадцать восемь перьев забегали по бумаге, и - увы! - как всегда, Таня высунула кончик языка... Медленно диктуя, Лена ходит между партами, заглядывает в тетрадки.

- Девочка,- наклоняется она к Жене Веселовой,- как ты написала "столица"?

Так начался учебный год.

В переменку ребята выбежали во двор. Мальчики быстро затеяли игру в птаху и лапту, а девочки, взявшись за руки, стали в круг и затянули песню.

Таня носилась с мальчиками за мячом, пока не запыхалась.

Галина Владимировна играла с малышами в гуси-лебеди. Малыши уже освоились в школе и, когда прозвучал звонок, с визгом бросились в класс.

А Саша ходит сумрачный; подвел звено Миша Теплых: не все пионеры собрались в школу.

- Петя,- говорит Саша,- найди Мишку и дай ему жару. Если будет прогуливать, на звено вызовем.

- Верно! - возмущается Петька,- его надо пробрать.

На четвертом уроке Елена Павловна сказала:

- По расписанию у нас должно быть сейчас рисование, но так как у нас еще нет тетрадей и не хватает карандашей, я буду вам читать.

Ребята обрадовались, зашевелились, зашептались, устроились поудобнее на партах.

Елена Павловна развернула газету.

"Подвиг разведчика Сосновского",- прочла она заглавие.

И притихшие ребята слушали, затаив дыхание, рассказ о юном разведчике, ползли вместе с ним по минным полям, перерезали колючую проволоку, часами лежали зарывшись в снег и с торжеством вталкивали в штабную землянку растерявшегося "языка".

Рассказ кончился, а ребята сидели неподвижно... Потом посыпались вопросы. Давно прозвонил звонок, а никто не хватался за сумку...

Елена Павловна, раскрасневшаяся, оживленная, еле успевала отвечать ребятам.

- Ну, как? - спросила Леночка дома, снимая жакетик.

- Что "как"? - не поняла Таня.

- Как я провела уроки? Тебе было интересно? Всё понятно?

- Всё понятно. И очень-очень интересно,- торопится уверить Леночку Таня,- только не арифметика...

- Ну, это я уже знаю,- смеется Леночка,- ты арифметики не любишь.

- А ребята спрашивают: ты нам каждый день читать будешь?

- Постараюсь, на пятых уроках.

Таня виснет на шее сестры:

- Ну, и вправду говорят ребята, что ты самая замечательная учительница на свете!

Будни

Вот и начались трудовые будни. В маленьком домике стало совсем тихо. Таня то в школе, то на огороде. Она старается как можно больше времени проводить во дворе; не хочется идти в молчаливый пустой дом. Леночка очень долго задерживается в школе, там проверяет тетрадки, подготавливает карты и картины к следующему дню, советуется о чем-то со старшими товарищами.

А о Марье Дмитриевне и говорить нечего, она дома почти не бывает: то в школе, то в сельсовете, всё хлопочет, за всем наблюдает. Большое у школы хозяйство! Надо и о дровах, и о крыше, и об учебниках подумать. Да еще собирает Марья Дмитриевна каждую неделю учителей, и они обсуждают всякие дела. Да еще Марья Дмитриевна и третий класс ведет. Все учительницы на ее уроки ходят - учатся. В ее кабинет днем дверь не закрывается: то Власьевна забежит, то учительницы за советом и помощью, а то из сельсовета кто-нибудь. Вот и приходит Марья Дмитриевна домой поздно-поздно, выпьет чаю и ложится спать.

И некому сидеть у румяной толстухи-печки, песни петь, звякать посудой около фырчащего самоварчика. За ненадобностью самоварчик отправлен в кладовую, а вместо него появился скучный чайник.

Русская печка давно не топится.

"Она требует слишком много дров,- сказала Марья Дмитриевна,- а дрова для школы нужны. Мы вполне обойдемся и плиткой".

А раз Марья Дмитриевна сказала,- так это уж сделано. Она, ух, какая строгая!

Таня всё еще присматривается к новой соседке. Марья Дмитриевна никогда не повышает голоса, всегда спокойна, вежлива, сдержанна, но как-то при ней трудно засмеяться, запеть, попрыгать. Она никогда ни о чем не расспрашивает Таню, да ей, правда, и некогда. Частенько подъезжает к дому тележка из сельсовета, запряженная вороной лошадкой. Воронко бьет землю копытом, мотает головой, озорно поводит глазами... Марья Дмитриевна сядет в тележку, возьмет вожжи крепкой маленькой рукой, и Воронко сейчас же остепенится, перестанет капризничать и, покорный приказу, бойко побежит по дороге. Возвращается Марья Дмитриевна из района всегда со свертками, ящиками, пакетами... В школе появились новые карты, новые книги для чтения и даже настольные игры.

И в домике стало чище, удобнее, наряднее. По приказу Марьи Дмитриевны выбелили стены, обили теплым войлоком двери. В сенях появился соломенный коврик, по кухне протянулись половички, на окна встали горшки с цветами.

Но двери в уютный домик открывались редко,- трудно было застать в нем хозяев.

Изредка вечером забежит Галина Владимировна и спросит:

- Марья Дмитриевна дома?

- Нету, нету.

- Ну и хорошо, мне что-то попеть охота, а при ней знаешь, Леночка, мне как-то веселиться неловко, строгая она, что ли?

- Мне кажется,- говорит Леночка,- что у нее какое-то горе. Знаешь, Галочка, она иногда встанет ночью и ходит, и ходит по комнате. А один раз я слышала, что она плакала.

- Ну, всё равно,- легкомысленно машет рукой Галина Владимировна,заведующая она хорошая. Смотри, какой порядок в школе навела. Да и нам с тобой помогает много. А до остального нам дела нет.

- Ты думаешь?..- неопределенно говорит Леночка.

А Марья Дмитриевна и правда много помогает молодым учительницам. То пересмотрит с Леночкой план урока, то книгу принесет: "Вот почитайте, Елена Павловна, это вам поможет в работе". А то проверит с Леночкой тетради и скажет: "Вот на это надо вам обратить внимание..." Леночка очень дорожит занятиями с Марьей Дмитриевной и говорит Галине Владимировне: "Я после разговора с Марией Дмитриевной всегда как-то спокойней работаю".

Но за ласковым словом, за теплом и вниманием Таня и Лена по-прежнему бежали к Власьевне.

Власьевна жила в крохотной сторожке, в которой троим было трудно повернуться. Но там свистал самоварчик, пылала печка, мурлыкал кот, а главное,- Власьевна всегда с интересом выслушивала и Таню, и Лену, давала добрый совет, ободряла и горевала вместе над неудачами.

- Власьевна,- говорит Леночка,- мне так хочется что-нибудь для ребят сделать. Ведь им сейчас нелегко: и школа, и дома работы много, и в колхозе помогают... Отцы на фронте, а матери устают, не до ребят им.

- А ты порадуй их, повесели чем-нибудь.

- Да я и то думаю,- нужно кружок наладить хоровой или пьеску поставить...

- Хорошее дело, хорошее. И ребятам забава, и нас повеселишь.

- Власьевна,- говорит Таня,- знаешь, сегодня коза в обморок упала.

- Какая коза? - волнуется Власьевна.- Уж не наша ли Розка?

- Нет, чужая. Собака на нее выскочила из ворот, а она бежала-бежала, бряк на спину,- и все четыре ноги кверху!

- Да вы-то что смотрели, отогнали бы собаку...

- Мы отогнали.

- А коза?

- Полежала, полежала, встала и пошла.

- То-то,- успокаивается Власьевна.

Но Власьевна редко бывала свободна.

Как звено дружных помогло тете Дуне

После уроков Саша прибежал обратно из деревни на школьный двор.

- Чижик, иди скорей, надо наших ребят собрать, у тети Дуни беда! Машка-свиноматка убежала! Все свинарки с ног сбились, ищут-ищут, никак найти не могут! Идем, поможем!

Ну, Таня, конечно, рада.

Ребята побежали на свиноферму. По дороге захватили Алешу. Забрали с собой подымавшихся к школе Маню и Нюру, крикнули Петьку.

На свиноферме было пусто. Двери на запоре. Все свинарки ушли на поиски.

Нижняя жердь Машкиной загородки была сломана. На столбе виднелись белые прилипшие щетинки, на пыли - следы острых копыт. Загон был неуютен и пуст без огромной хрюкающей Машки.

- Ну и ну! - сказал Саша.- Ишь, какую жердину выломала!

- Ну, как искать будем?

- Как? Как разведчики, по следам, по приметинам.

Саша снял щетинку со сломанной жерди.

- Вот видите, она здесь пролезла.

- Вот дурень,- сказал Петька,- это мы сами знаем: раз дырка,- значит, пролезла; ты дальше ищи,- вот задавака!

Саша нагибался к самой земле, нюхал воздух и поучал:

- Вот видите, тут трава примята, а вон щепка переломана, за всем следить нужно, разведчику всякая примета дорога.

- Примета! Примета! - заорала Манька.- Что она тут шла, всякому дураку видно. Вон какие следы глубокие. Липовый разведчик!

В огороде, на горе,

Выросла калина.

Сашка Машку искал,

Чистая картина.

- Отстань ты,- сказал Саша,- балаболка! Я и дальше следы найду.

Но дальше пошла трава; следы исчезли, и Саша призадумался.

- Ну, что стоишь? Веди вперед! - издевалась Манька.

- Ты воздух нюхай, воздух,- поддакивал Петька.

- А ну вас! - разозлился Саша.- Ищите сами, и я буду искать; еще посмотрим, кто найдет!

Девочки разбежались по лугу, заглядывали за кусты и в овражки и кричали: "Машка! Машка! Пать! пать! пать!"

А Климушка, размахивая хворостиной, звал почему-то: "Цып, цып, цып!"

Таня, подражая Саше, зорко присматривалась к траве, искала следов, щетинок...

Однако Машки нигде не было.

- Как же это так, ребята!..- говорил Алеша обиженно.- Вот и найдут ее свинарки.

- Ну и хорошо, если найдут!

- Да, хорошо! Надо, чтобы мы нашли,- а то какие же мы пионеры?

В это время мимо прошел какой-то незнакомый человек:

- Вы кого ищете, ребята?

- Свинью.

- Машку!

- Сама белая, левое ухо черное...

- Да она вон там, за ракитником лежит; я только что видел.

Ребята бросились к ракитнику.

- Вот какой хороший человек! - сказала Таня.- Это кто?!

- Не знаю, он не из нашей деревни.

- А лицо у него какое симпатичное!

- Наверно, тракторист или механик, они все такие приметливые.

У ракитника простиралась огромная серая, липкая лужа. Машки не было!

Петька засунул руки в карманы и сказал:

- Пошли отсюда, ребята. Этот дядька над нами смеялся. Ничего он не видел.

- И зачем ему смеяться? - недоверчиво протянула Таня.

- Конечно, посмеялся, я сразу заметил: у него лицо хитрое.

- И зачем он ходит по лугам,- прищурилась Манька,- когда все люди работают? Не тракторист он, верно, просто бродяга.

- Ребята,- оказал Алеша страшным шепотом,- может, это он Машку украл?

- Он из нее колбас наделает! - крикнула Манька.

Саша с досады подхватил камешек и бросил его в серое бревно посредине лужи.

И вдруг... бревно хрюкнуло и повернулось. Негодная Машка валялась в луже, вся вымазанная серой грязью, и из жижи торчали только два уха!

- Машка! Машенька! Пать, пать, пать!

- Иди сюда, миленькая, иди, красавица!

Но Машка только лениво переворачивалась с боку на бок.

Ребята стали забрасывать ее камешками. Сашка взял у Климушки хворостину и старался хлестнуть свинью.

Петька подпрыгивал на одном месте и оглушительно кричал: "Бах! бах! бах!" - думая, что свинья испугается.

А Машка только нехотя выползла на край лужи и дальше решительно отказалась двигаться. На нее не действовали ни прут, ни удары голыми пятками, ни крики.

- Стойте, ребята,- сказала Таня,- я придумала! Девочки, бегите в ближнюю избу, принесите картофельных очистков...

- Ну и что?

- А вот увидите.

Манька и Нюра побежали в деревню.

Машка дремала. Мальчики презирали затею Тани.

- Ничего из этого не выйдет, зря девчонок погнали!

- Ее бы домкратом поднять...- сказал Петька.

- Еще что выдумаешь! Свинью домкратом!

Вспотевшие девочки притащили большое ведро очистков.

Таня взяла горсть и положила у края лужи. Машка подергала пятачком, похлопала ушами и лежа потянулась к картошке. Но Таня быстро отодвинула кучку подальше. Вкусный запах шел от кожуры и щекотал Машкины ноздри.

И вот, нехотя и лениво, она поднялась на короткие ноги. Вылезла из лужи, вмиг проглотила шелуху и просительно хрюкнула.

Таня взяла новую горсть очистков и бросила у своих ног.

Машка подошла к Тане.

И вот Таня двинулась с ведром в руках, протягивая вкусную дорожку из картофельных очистков. И Машка пошла по дорожке вслед за Таней.

Свинья сопела и чавкала, а ребята хохотали, глядя на одураченную Машку. Так они дошли до самой свинофермы.

А Таня так и не догадалась, что помогли ей старые сказки, помогли мальчик с пальчик и веселый портняжка, уводящий Единорога.

Бой на картофельном поле

Дни шли за днями.

Всё так же двигалась и двигалась вперед на запад Советская Армия, всё так же от темна до темна работали колхозники, так же склонялись ребята над тетрадками.

У каждого были свои заботы, а Иван Евдокимович ходил совсем хмурый.

В колхозе не хватало рабочих рук. Прискакал из района нарочный, привез приказ: срочно убирайте картошку,- ждут заморозков, падут холода на промокшую осеннюю землю,- и пропадет урожай.

Частенько выходит Иван Евдокимович на картофельное поле, стоит, опершись на палку, и думает, думает...

Ветер треплет седую бороду.

Гектар за гектаром тянутся поля, побуревшая ботва мокнет под мелким дождем, а рук так мало!

Уже считали-пересчитывали в правлении колхоза, думали, с каких работ можно снять людей, а из райкома всё торопят: скорей, скорей, чтобы ни одного клубня не замерзло!

Иван Евдокимович пришел к Марье Дмитриевне. Она выслушала его и сказала решительно:

- Что ж, на субботу с полдня и на воскресенье мобилизую учителей и старших школьников. Сама, конечно, пойду. На остальные дни выделю вам только Власьевну. Учебе ничто не должно мешать.

- И на том спасибо,- сказал Иван Евдокимович и, вздохнув, ушел.

Вот он стоит на школьном дворе и всматривается вдаль.

Что такое детская эта подмога, когда здесь нужны десятки здоровых рук?

Власьевна подошла к нему, заглянула в глаза.

- Ну, как?

- Неважно, Афанасьюшка. Не хотел я помощи просить, да придется. Пойду позвоню в райком, там посоветуют.

- Иди, иди, в райкоме уж что-нибудь придумают. А ты самому Сергею Ивановичу звони.

- Конечно, ему...

- Я вечерком забегу к тебе, Иван Евдокимович.

- Ну... ну...

И Иван Евдокимович идет звонить в район.

Через два дня из райкома сообщили, что организуют помощь из города.

В субботу всё было готово к приему городских.

В сельсовете, в правлении колхоза расстелили на полу свежую солому. Женщины принесли подушки, истопили печи. На поле притащили большой котел, приготовили щепу. Стали варить работникам картошку и щи. Щи хоть и пустые, без мяса и масла, да горячие и пахнут свежими овощами и зеленой петрушкой.

Колхозники тащили кто что мог для дорогих гостей. Тетя Дуня принесла ведро квасу, с фермы прислали творога, для школьников накопили молока. Иван Евдокимович заглядывал повсюду, обо всем заботился.

- Люди к нам с помощью, мы к ним с приветом. Смотрите, бабоньки, чтобы всё по-хорошему. Лопаты наточены? Мешки приготовлены? Лошади кормлены?

И вот загрохотали по проселку машины.

Колхозники сгрудились на крыльце правления. Иван Евдокимович почистил рукавом медали на груди и приосанился.

Звено дружных, конечно, вертелось впереди всех. Манька всё пыталась влезть на ограду. А Нюра дергала ее за юбку.

- Слезь! Ты не воробей на ограде сидеть. Люди приедут городские, а ты словно из лесу выскочила.

Но Манька ее не слушала.

Вот машины загудели у околицы. Ребята бросились навстречу. Саша распахнул воротца и сдернул шапку:

- Здравствуйте!

- Здравствуйте! Здравствуйте!

Два грузовика были полны людей. Кого тут только не было! И солидные, седоусые рабочие с въевшейся в кожу металлической пылью, и девушки-комсомолки, и военные, и пожилой инженер в больших роговых очках. Шутка ли, пятьдесят человек помощников!

Люди соскакивали с машин, разминали затекшие ноги и сразу же хватались за лопаты.

- Куда брести, папаша? - спросил бойкий паренек у председателя.

- Одну минуточку, молодой человек,- остановил его Иван Евдокимович с достоинством и поднял руку.- Товарищи,- сказал он негромко, но внятно,колхозники наши благодарят вас за помощь. Спасибо вам, други. Не для себя мы вас встревожили, а для родной нашей армии. А теперь пойдем.

Люди рассыпались по полю. Работали по двое. Таня с Нюрой, рядом Лена с Галиной Владимировной, потом Власьевна с Марией Петровной. Марья Дмитриевна у весов с карандашом в руке, и дальше, сколько видит глаз, всё клонятся и клонятся люди над черной промокшей землей.

Таня крепко хватает жухлую ботву и тянет ее на себя. А Нюра вонзает лопату и выворачивает землю. И лежат в яме розовые картофелины, словно маленькие поросята.

Таня и Нюра сразу переходят к другому кусту, а малыши выбирают картошку из ямы, складывают в ведра, в мешки. Даже круглая Тонька роется в земле. Даже кашинские невесты стайкой работают вместе. А мальчики таскают ведра и, взвесив, высыпают картошку в телеги.

Ничего, что земля сырая, что на лопату налипают комья, что стынут руки и сверху сеет мелкий холодный дождик. Всё-таки весело работать, когда поле гомонит звонкими голосами.

Оказывается, не все умеют копать картошку.

Власьевна подходит к пожилому инженеру. Тот растерянно смотрит на ботву в своих руках. Он как ухватится за нее, так и оборвет у самой земли. А его напарница, молоденькая девушка в пестром платочке, сердится:

- Ну, что это вы, Георгий Георгиевич, опять?

- Опять,- беспомощно разводит руками инженер.- Она как-то, простите, обрывается.

- Что ты на человека нападаешь? - говорит Власьевна.- Может, им впервой приходится. Дайте-ка я вам покажу!

Инженер и Власьевна склоняются над кустом.

- Вот так.

- Благодарю вас,- говорит инженер.- Теперь я понял: способом первого рычага.

Девушка смеется.

- А ты не смейся,- останавливает ее Власьевна,- гражданин, наверно, в своем деле на заводе - орел!

- Ну, на заводе, конечно,- уважительно говорит девушка.

- То-то,- и Власьевна спешит дальше еще кому-то помочь, еще чему-то научить.

А народ всё прибывает.

Пришли из района, из дальней МТС, из лесничества. И тут оказалась проруха: многие женщины-одиночки привели с собой ребят: не на кого было оставить. И вот толкутся они около матерей, мокнут под осенним дождиком, падают в липкую грязь. Хнычут тоскливо и мешают работать. А на них раздраженно шикают занятые люди.

- Вот что,- говорит Лена Галине Владимировне,- так нельзя. Надо где-то ребят пристроить. Чижик, а Чижик! Иди сюда! Вы с Нюрой соберите всех этих крикунов, а я побегу к Марье Дмитриевне, попрошу пустить их в школу.

- Да что ты,- говорит Галина Владимировна,- и не ходи! В школе сейчас чистота. Пустят тебе туда этих пачкунов!

- Да что и ходить,- вступает в разговор тетя Дуня.- Что им там за радость! Ни прилечь, ни присесть, ни чайку попить! Забирай их, Таня, в мою квартиру, и пачкунов, и чистеньких. Там и печку затопите, и щей наварите.

- Ну, Чижик,- говорит Лена,- зови Нюру и Маню и принимайтесь за дело. Да смотри, чтоб всё было в порядке. А я Ивану Евдокимовичу доложу.

Так Таня неожиданно делается "заведующей" детским садом.

Суматошливый народ

Восемь ребятишек, мокрой взъерошенной стайкой, жались друг к другу посреди просторной избы тети Дуни.

От дверей до дорогих гостей по свежевымытому полу шли липкие, грязные следы.

Таня, Нюра и Манька стояли в сторонке и любовались своими подопечными.

- Ай и хороши! - притворно-строго качала головой Нюра.

- Словно воробьи в непогоду! - смеялась Таня.

- Грязищи-то натаскали, грязищи! - лицемерила Манька, будто не замечая собственных грязных ног.- Вот кого надо на буксир!

- Что же мы с ними делать будем? - спросила Таня.

- Сейчас я с ними игру заведу,- заявила Манька.

- Какую?

- А какую знают.

Но Нюра без дальних слов сняла пальтишко, подвязала передник тети Дуни и прикрикнула на подружек:

- Какую еще игру! Их сначала раздеть и разуть нужно. Сажайте их всех на лавку: мы с тобой. Чижик, будем раздевать, а ты, Манька, пол подотри.

- Не хочу я пол! Сама подтирай!

- А не хочешь, так мы тебя вовсе из избы выгоним, сами справимся.

Манька притихла и пошла за тряпкой.

Таня и Нюра стащили с ребят сырые пальтишки и платки, сняли с них обувь, растерли холодные ноги. Ребятишки повеселели.

- Ну, нате теперь, играйте,- сказала Нюра, дала им несколько чурочек, насыпала на столе горсть гороха, груду сосновых шишек, что всегда хранились у тети Дуни для самовара.

- Дай им. Чижик, еще вон ложки; они ими звенеть будут. А мы пока с тобой печку растопим и щи им поставим. Ты, Манька, чисти картошку.

Манька хотела было снова поканючить, но потом раздумала, взяла из ведра большую картошину и стала ее чистить так ловко, что тонкая, длинная кожура свивалась спиралью и пружинила, раскачиваясь в воздухе.

Малыши слезли с лавки, окружили Маньку кольцом, с восхищением глядя на вьющуюся шкурку. А та все вилась и вилась из-под ножа непрерывной ленточкой, а Манька гордо блестела глазами и уже напевала песенку:

Как у нашего двора

Растянулась кожура.

Погоди немножко,

Будешь есть картошку...

С этого момента Манька стала безраздельной владычицей малышей.

Кто-то застучал в окно. Таня выглянула. Под окном стоял Петя.

- Сашка велел узнать - может, что нужно: дров или воды; так я сейчас сделаю.

- Принеси, Петя, дров посуше, да поколи помельче, а то у меня печь не разжигается,- сказала Нюра.

Работа закипела по-настоящему.

"Бух! бух! бух!" - бухал топор на дворе. Петька колол щепу; Нюра чистила морковку; Таня резала капусту; Манька занимала ребят.

Скоро загудела печь, и в избе стало уютно.

Ребята играли шишками, стреляли друг в друга горохом. Толстый мальчонка прыгал на одном месте и кричал: "Пиф-паф! пиф-паф!" Белобрысая девчонка завернула полено в тряпочку и баюкала.

Всё было в порядке; только Таня находила, что а избе слишком шумно.

Петя уже давно убежал обратно на картофельное поле.

Таня разжигала самовар, а Нюра перетирала тарелки, когда мальчишка, изображавший пулемет, отчаянно завизжал. Он стоял посреди избы, выпучив голубые глаза, и крупные слезы катились по его щекам.

- Что такое? Что случилось? - бросились к нему девочки.- Что ты кричишь?

Но он только бессмысленно топал ногами и кричал: "Там, там, там!"

Малыши смотрели на него с изумлением, но круглая Тонька разъяснила всё дело:

- У него горошина в носе сунутая...

Попробовали вытащить горошину пальцем - не получалось. Заставили мальчишку сморкаться,- горошина сидела прочно.

Манька предложила воспользоваться крючком для вязанья,- Нюра не позволила. Она взяла соломинку и пощекотала ею в свободной ноздре. Мальчишка оглушительно чихнул, и злополучная горошина вылетела на пол. Все облегченно вздохнули.

- Собери-ка ты, Маня, весь горох да выброси, а то они его еще в уши засунут.

К этому времени поспели щи; девочки разлили их по тарелкам, мискам, чашкам и начали кормить ребят.

Ребята проголодались, ели за обе щеки, просили прибавки.

Манька отдыхала, а Таня и Нюра сбились с ног. Одного покорми, другому подлей, третьего вытри.

Саша приоткрыл дверь, заглянул в избу.

- Ну, как, справляетесь с мелочью?

- Справляемся, справляемся! - степенно ответила Нюра.- Всё по-хорошему!

- То-то! - сказал Саша и скрылся.

Девочки устали. "Что же теперь с ними делать?"

- А теперь спать положить, как в очаге... тихий час.

- "Не пищать и не кричать, а ложиться быстро спать!.." - запела Манька.

Она коршуном налетела на малышей, хватала их и укладывала на кровать тети Дуни. Четверо поместилось На кровати, для остальных расстелили на полу тулуп.

Уставшие за день малыши не сопротивлялись, и скоро теплое сонное дыхание наполнило избу.

Таня бессильно опустилась на скамью.

- Вот бы они, Нюрочка, подольше спали!

- Да, как же! Поспят они!

- А проснутся,- надавать им тумаков, так опять заснут! - предложила Манька.

- Ну уж, ты скажешь!

Девочки сами принялись за щи. Беседовали полушепотом, степенно, чтобы не разбудить малышей.

Так мирно и тихо прошли час, другой, а на третий с кровати послышалось пыхтение. Кто-то пыхтел всё громче и громче. В пыхтении появились плаксивые ноты, взвизгивания. Нюра и Таня бросились к кровати и замерли от ужаса: беловолосая Катя просунула голову между прутьев кровати! Туловище ее лежало на матрасе, а голова торчала наружу. Сдерживая слезы, Катюша ерзала и извивалась, стараясь освободить голову, но уши ей мешали. Перепуганные Таня и Нюра пытались ей помочь, но ничего не выходило: уши мешали голове пролезть обратно.

- Что делать, что делать, Нюрочка? Она же так задохнется!

Услышав страшное слово, Катюша испугалась и завопила так ужасно, что Манька вскочила с лавки, проснулись ребята. Они с удивлением смотрели на туловище девочки, видное с кровати, затем слезали на пол, обходили спинку кровати и с любопытством всматривались в Катину голову.

- Чижик,- сказала Нюра,- беги скорее, кого-нибудь позови!

Таня бросилась в поле. Пока она бежала, ей мерещились всякие ужасы: Катина голова оторвалась и лежит уже на полу или девочка задохлась среди железных прутьев. И Таня разыскала Власьевну, уже захлебываясь от слез.

- Что случилось, Чижик? - испугалась Власьевна.

- Там... Катюша... в кровати запуталась, сейчас умрет...- залепетала Таня.

Власьевна не стала расспрашивать, вонзила лопату в землю и бросилась к избе. Заплаканная Нюра метнулась ей навстречу.

- Тетенька, помогите!

Власьевна подошла к Катюшке, попробовала ее повернуть так и этак. Уши мешали.

- Воды и мыла,- приказала Власьевна.

Нюра и Таня бросились к тазу, разом схватились за него, стукнулись лбами, выронили таз. Потирая ушибленные места и не глядя друг на друга, налили воды, понесли таз к Власьевне. Манька уже тащила мыло.

Власьевна густо намылила голову Кати, легко нажала на темечко, и скользкий мыльный шар проскользнул сквозь решетку!

- Ну, вот и всё! - облегченно вздохнула Власьевна.

Не обращая внимания на рев, она вымыла девочку, вытерла полотенцем и взяла ее на руки.

- Ну, тихо, тихо, всё прошло! Вот придешь ко мне, я тебе конфетку дам!

При мысли о конфете Катюша сразу успокоилась, а Таня смертельно испугалась,- что, если другие малыши услышат про конфету и все начнут совать голову между прутьев?!

Но, к счастью, никто ничего не слыхал.

- Вот что, девочки,- сказала Власьевна,- в избе вы с ними замучитесь. Дождик перестал, солнышко проглянуло, ведите-ка их во двор, там они сами побегают и поиграют, только приглядывайте.

До самого вечера всё было благополучно. Но когда солнце стало садиться за темные леса, ласточки низко летать над землей, зашумел предвечерний ветерок, и девочки забрали ребят в избу, начался настоящий концерт! Ребята визжали, ревели, орали: "Мама! К маме! К маме хочу!"

И тут на помощь пришла Манька.

- Тихо! - крикнула она, покрывая разноголосый рев.- Сейчас представление показывать буду!

И показала!

Она скакала, прыгала, вертелась колесом. Она мяукала, кукарекала, прыгала, как лягушка, пела песни.

Таня смотрела на нее с невольным восхищением. Вот так Манька!

А ребята забыли о своих горестях и весело смеялись.

Вот и ночь пала на землю. За окном темно и сумрачно. Глухо гудят деревья; снова сеет мелкий серый дождь.

Ребята спят, почмокивая во сне. Нюра с круглой Тонькой ушли домой.

Тетя Дуня вернулась с поля, не раздеваясь, рухнула на лавку и заснула крепким сном. Манька устроилась на полу около ребят.

- Маня,- шепчет Таня,- ты не поспи еще немножечко, я пойду Лену проведаю.

- Иди,- говорит Манька и уже засыпает.

- Манька, ты не спи, надо, чтоб был дежурный,- тормошит ее Таня.

- Я не сплю,- и Манька громко всхрапывает.

Таня взглядывает на мирно спящих ребят, на тетю Дуню, машет рукой и бежит в правление колхоза. Там на полу, на лавках, на столах спят люди. Сторожиха на корточках раздувает круглую печурку. То и дело задремывает, вздрагивает, просыпается, снова дует, снова дремлет... Люди спят крепким сном. Тяжелый выдался сегодня денек!

При свете коптилки Лена и Иван Евдокимович, Марушка, инженер и Марья Дмитриевна щелкают на счетах, подсчитывая, что сделано за день, что надо сделать завтра.

Таня подходит к сестре, но Лена так занята и так устала, что не замечает Таню. Девочка тихонько целует сестру в щеку и идет на свой пост.

* * *

Прошло и воскресенье.

Половина картофельных полей была убрана.

Вечером уезжали городские. Уже зашумели машины, уже забросили в них мешки с картошкой - подарок колхоза, уже погрузили лопаты, а люди не хотели расставаться.

- Так вы, Георгий Георгиевич, летом к нам непременно приезжайте,говорит Власьевна.- У нас летом куда как хорошо!

- Обязательно, обязательно, Афанасия Власьевна. Если будет отпуск, приеду.

Иван Евдокимович благодарит уезжающих, жалеет, что мало побыли.

- Ну, конечно, сам понимаю, на заводе тоже дело ждать не может.

Девочки стоят на крыльце тети Дуниной избы, окруженные своими питомцами. И каждая мать, подходя за своим, говорит сердечно:

- Спасибо вам, девочки!

И вот уж затарахтели машины, зашуршали колеса, и скрылись вдали друзья из города.

В деревне вдруг стало тихо-тихо, женщины вздохнули неслышно и снова взялись за лопаты.

Долгожданные вести

Петр Тихонович настоящий волшебник! Вчера он сказал пригорюнившейся Леночке: "Не грустите, Лена Павловна, завтра обязательно письмо вам привезу". И вот оно лежит на столе, долгожданное, родное письмо от папы. Таня не хочет вскрывать его без Леночки - она должна сейчас прийти.

Таня вертит треугольничек в руках и жадно рассматривает его. Много дорог прошло письмецо, во многих побывало руках, вот и кончики погнулись, и пятнышки появились на белой бумаге. Может быть, военный почтальон пробирался с ним под пулями через луга и леса, полз по минным полям, переплывал бурные реки...

А папа писал его, верно, в танке - вон масляное пятнышко село на оборотную сторону... И думал о своих девочках...

Леночка, не раздеваясь, села на кровать и вскрыла письмо. Конечно, папа не мог писать, а теперь он будет писать чаще.

"...Но не бойтесь, если будет опять перерыв в письмах. Сейчас мы так стремительно идем вперед, что и почте порой трудно за нами угнаться. Мы идем с боями по чужой земле, освобождаем от фашистов города и села, и трудовой народ встречает нас, как родных, как защитников, как надежду.

Вчера враги, отступая, взорвали мост, и местные крестьяне сами вышли из ближайших сел и стали наводить переправу. Три часа работали они в ледяной воде и все сделали к приходу наших войск.

Девочки мои дорогие, вы должны гордиться, что наша армия, наш народ встал на защиту всех порабощенных, неся им счастье и свободу. Мне никогда не забыть, как засыпали наши танки цветами, как поднимали детей на руках. Расскажите об этом всем друзьям, дочурки, пусть все радуются и гордятся..."

Многое еще писал папа, и Лена вечером понесла его письмо в школу и в правление колхоза, и читала выдержки из него и Власьевне, и тете Дуне, и дяде Егору. Долго говорили о нем на деревне. И все как будто выросли на голову. А Таня поняла, что Советская Армия не только защищает свою Родину, но и весь мир.

На другой день пришло письмо и от Андрея.

Но тут вышла неприятность.

Таня так хотела обрадовать Лену, что помчалась с письмом в учительскую. Она даже не постучалась, с маху распахнула дверь и остановилась на пороге, потная и взъерошенная.

- Лена! - крикнула она.- Леночка!

А в учительской шло заседание.

Марья Дмитриевна, Лена, Галина Владимировна обернулись к ней.

- Богданова,- сказала Марья Дмитриевна строго,- что за крик? Почему ты врываешься в учительскую? Почему ты не постучала?

Таня сразу потухла.

- Вот... письмо...- пробормотала она, бросила письмо на стол и выскочила за дверь. Слезы текли у нее по щекам, и она машинально размазывала их рукой, на которой висела школьная сумка.

И, как всегда в тяжелую минуту, около нее очутилась Нюра. Откуда-то появилась и Манька.

Захлебываясь и запинаясь, Таня рассказала им, в чем дело.

- Оборвать цветы! - сказала Манька.

- Что?

- Оборву директорше все цветы! Залезу в комнату и оборву, раз она такая!

- Да брось ты, Манька, чепушить! - строго сказала Нюра.- Чижик сама виновата: ну кто так в учительскую врывается?! Ведь даже не постучала?

- Не постучала,- виновато всхлипнула Таня.

- Ну вот, видишь! Перестань плакать, Чижик, сейчас Лена Павловна выйдет... Занята, верно, очень.

- А я погляжу, что она там делает,- и Манька прильнула глазом к замочной скважине.

- Сидят,- сказала она громким шепотом,- заседают.

- А письмо?

- Письмо на столе лежит, нераспечатанное...

- Да-а,- протянула Нюра,- верно, Елена Павловне уйти никак...

Таня вытерла слезы.

- А всё-таки она меня не любит, а, Нюра?

- Чепуху ты говоришь, Чижик, она просто строгая и порядок любит.

- А почему она меня по имени никогда не зовет? Никогда "Таня" не скажет?

Нюра задумчиво кивает головой:

- Это, знаете, девочки, неспроста. Тут какая-нибудь тайна.

- Ну какая тут тайна! Тайны бывают только у красавиц! - говорит Манька, сомнительно покачивая головой.

В это время из учительской, наконец, вышла Лена.

- Чижик,- сказала она взволнованно,- идем к Власьевне.

У Власьевны тикают ходики, курица дремлет под печкой, герани цветут на окне.

А Леночка врывается к ней, как вихрь, и, потрясая письмом, кричит:

- Власьевна! Дорогая! Милая! Они там вместе, оба вместе!

Власьевна бледнеет, поднимается со стула и роняет вязанье.

- Кто?

- Андрей и ваш Митенька! Вот, вот, читайте!

"Как сходятся судьбы людей! Твое письмо принес мне старшина Лагутин, чудесный, между прочим, парень. Он посмотрел на обратный адрес и сказал: "А письмо-то вам из моей деревни". А потом и выяснилось, что он родной сын суровой твоей Власьевны..."

При слове "суровой" Таня испуганно косится на Власьевну,- обиделась? Но Власьевне не до того.

- Милая ты моя, красавица,- говорит она, обнимая Лену,- как хорошо! Хорошо-то как! Друг за другом они присмотрят, друг другу помогут,- глядишь, и вернутся живые, здоровые, нам на радость!

Крепко обнявшись, Власьевна и Леночка смотрят в окно, туда, на запад, где сын, и Андрей, и папа.

Миша появился

Когда Таня на другой день подошла к школе, она увидела, что младшие ребята толпились у крыльца. Ни один из них почему-то не поднимался по ступенькам. Они переминались с ноги на ногу, смотрели в сторону.

Учителей еще не было. На крыльце, небрежно прислонившись плечом к входной двери, стоял высокий, широкоплечий мальчик, широко расставив ноги в больших сапогах. Через плечо у него висела сумка от противогаза, набитая книгами. Руки засунуты в карманы, волосы, откинутые назад, открывали высокий чистый лоб. Лицо его не было ни угрюмо, ни сердито, наоборот, он смотрел в пространство с добродушно-презрительной улыбкой, как будто не замечая толпившихся ребят.

Но по тому, как плотно прижался он к двери, как широко расставил ноги, было видно, что он не собирается сдвинуться с места и пропустить кого-нибудь в школу.

- Кто это? - спросила Таня шепотом.

- Миша Теплых. В школу не пускает.

- Как это не пускает! - Таня сразу вскипела. Она взбежала по ступеням, подошла к Мише.- Ну-ка, пропусти!

Миша скользнул по ней небрежным взглядом и отвернулся.

- Пропусти, тебе говорят! - Таня двинулась на него, взъерошенная и злая. Миша отмахнулся рукой, как будто отгоняя назойливого комара, и плотнее прижался плечом к двери.

Тогда Таня, полная справедливого гнева, ухватила мальчика за пояс обеими руками. Миша удивленно поднял брови, лениво толкнул Таню. Он только слегка повел рукой, но Таня отлетела от мальчика и чуть не упала на землю. А Миша даже не повернулся.

Таня беспомощно оглянулась,- никого из звена дружных еще не было. Ну что ж, значит, придется одной принимать бой!

Но в это время показалась Лена. В одной руке она несла большой глобус, а в другой - высокую пачку ученических тетрадок, прижимая ее к груди и слегка придерживая подбородком. Таня видела, как Лена чуть задержала шаг, подходя к ребятам, и, видимо, сразу всё поняла.

"Что-то сейчас будет?" - подумала Таня со страхом.

Лена подошла к ребятам. Те расступились перед ней, с любопытством и интересом следя за ней глазами.

Лена быстро поднялась по ступенькам и спокойно, будто ничего не замечая, сказала:

- А-а, Миша! Ну-ка, открой мне двери!

На мгновение удивление мелькнуло в Мишиных глазах. Потом он отступил и распахнул дверь.

- Возьми-ка глобус,- сказала Лена,- мне тяжело.

Миша взял у нее глобус и вразвалку, не спеша, пошел в класс.

Лена повернула в учительскую, ребята хлынули в школу.

Когда Таня вошла в класс, Миша сидел за ее партой. Он сидел развалясь, разложив руки по спинке скамейки, колени его подпирали крышку парты. Для Тани он оставил совсем мало места. Таня кое-как протиснулась и сложила книги. В это время прозвенел звонок.

Писали грамматические упражнения, и, пока ребята дружно скрипели перьями, а Лена ходила между рядами, Миша медленно, но настойчиво оттеснял Таню к краю парты. Вот уже одна половинка тетради свесилась у Тани, вот уже левая нога ее в проходе.

Таня сначала пыталась сопротивляться, потом она с трудом сдерживала слезы, но молчала, не желая мешать Лене вести урок. Еще минута,- и она упадет. Но в это время Елена Павловна, проходя мимо Миши, заглянула к нему в тетрадку.

- Ты хорошо пишешь, Миша, только не делай такой нажим. Вот тут и тут,она показала пальцем,- у тебя получилось грязно. Да и подвинься, пожалуйста, немного. Если ты сядешь правильнее, у тебя почерк будет совсем красивый.- И твердым движением Елена Павловна подвинула Мишу на его место.

В перемену Нюра Валова подошла к Мише.

- Миша, ты опять начинаешь? Опять хочешь мешать всему классу? Нам интересно, и мы не дадим тебе мешать.

- А ну, отойди,- сказал Миша лениво, но глаза его сузились.

На арифметике попалась очень трудная задача. Ребята работали сосредоточенно: кто вздыхал, кто чесал за ухом, кто шепотом считал что-то. У Вали Веселовой на тетрадку капали слезы. А язык Тани так и двигался из одного уголка рта в другой.

Когда Таня оторвалась на минутку от тетрадки, она увидела, что Миша сидит, сложив руки. Закрытая тетрадка лежала перед ним, он лениво поглядывал по сторонам.

"Ну и ну",- подумала Таня и снова погрузилась в задачу. Елена Павловна поглядела на Мишу.

- Почему ты не работаешь, Теплых?

- Так,- буркнул Миша не вставая.

- Тебе что-нибудь непонятно?

- Нет,- небрежно бросил Миша; и нельзя было понять, что означает это "нет".

Елена Павловна подошла к нему.

- Ну, давай я тебе объясню.

- Не надо,- снисходительно сказал Миша.

Лена, чуть сдвинув брови, открыла его тетрадь.

- Да ты уже всё давно решил! И так чисто, аккуратно! Вот молодец! Что же ты сразу не сказал? Ты другой раз не стесняйся и не бойся, говори прямо.

Миша весь вдруг покраснел, как рак.

"Наверно, обиделся, что Лена сказала "не бойся",- подумала Таня,- ишь, даже сжал кулаки!"

Но Елена Павловна сказала весело и дружелюбно:

- Вот я тебе сейчас поставлю в журнал пятерку. Хорошее начало! Приятно ведь в первый же день заработать пятерку по арифметике.

Миша буркнул что-то вроде "всё равно", но гордая улыбка тронула его губы.

На большой переменке, когда ребята шумно обсуждали все события, Миша безучастно слонялся по школьному двору, потом подошел к малышам.

- Ну, горох, чего приуныли? Давайте в гуси-лебеди играть, вот я буду волк,- и он, рыча, двинулся на мелкоту. Ребята с веселым визгом бросились врассыпную, а Миша вдруг заметил, что Таня наблюдает за ним, и зашагал в класс.

Лена принесла в класс карту, повесила ее на доску и стала объяснять ребятам, как на карте обозначаются горы, реки, моря, долины. Ребята слушали с интересом, всматривались, вытягивали шеи, задние вставали на ноги.

Лена называла ребятам моря, омывающие нашу Родину. Миша, скрестив руки на груди, небрежно смотрел на ребят.

- Ты меня не слушаешь, Теплых! - строго заметила Лена.

- А я это всё знаю,- буркнул Миша.

- Знаешь? Откуда?

- Он знает! - крикнул Алеша.- Он моряком хочет быть!

- У него уже бескозырка есть!

- Он в морское училище пойдет!

- Ну, заболтали! - заворчал Миша.

- Тише, ребята! Вы мне всё расскажете после урока. А ты, Миша, тем более должен быть внимательным.

- А я и так знаю...

- Сейчас я вам расскажу о великих мореплавателях.

И Лена стала рассказывать о великих русских землепроходцах: о Дежневе, о Беринге, о Лаптеве и о трагической судьбе Седова.

Ребята слушали, не спуская глаз с указки, которая двигалась по морям-океанам.

Таня покосилась на Мишу.

Теперь и он вытянулся на парте, следил за Еленой Павловной, и глаза у него горели, и уши пылали.

"Хорошо рассказывает Лена,- подумала Таня,- вот молодец!"

После урока Миша подошел к Лене и спросил, глядя в сторону:

- Вам отнести глобус?

Корабль Магеллана

На другой день Тане сразу пришлось горько. Не успела она, по примеру других ребят, разложить на парте газету, как Миша взял газету и перетащил на свою сторону.

- Это ты что?

- А то,- Миша навалился на газету обоими локтями.

- Это моя газета, отдай сейчас же!

- Ну-ну,- тянул Миша лениво,- не подвертывайся,- могу нечаянно задеть.

Таня дернула газету в свою сторону. Миша нажал на нее плотнее, и клочки бумаги остались у Тани в руках.

В это время вошла Лена, начался урок.

Когда, после объяснения, Лена сказала: "Выньте тетради", Миша покосился на Таню и насмешливо улыбнулся.

Елена Павловна прошла по рядам.

- Таня, ты что, забыла сегодня газету? Я тебе дам другую, но постарайся не забывать. А у тебя, Миша, что это за рвань на парте? Надо быть аккуратнее. Таня, дай ему половину своей.

И Таня, негодующе глядя на Мишу, аккуратно оторвала половину газеты и отдала ее мальчику.

Но Миша не выглядел торжествующим.

На втором уроке, пока Елена Павловна объясняла грамматику и писала на доске примеры, Миша вытащил чурочку и острый ножичек и принялся что-то строгать. В тишине класса настойчиво раздавался скрип ножа.

- Перестань,- несколько раз сказала ему Таня. Но он только досадливо повел плечом и продолжал свое. Ребята стали оглядываться на него, но Лена строго постучала по столу карандашом, и все снова обернулись к доске. Визг ножа и шуршание стружки возобновились с новой силой.

- Теплых,- сказала Елена Павловна строго,- перестань шуметь и слушай урок.

Миша замер на минутку, а потом снова принялся за свое.

Учительница перестала объяснять.

- Выйди из класса, Миша Теплых, ты мешаешь всем ребятам.

Миша не шевельнулся.

Таня с ужасом смотрела на него.

"Что же это,- думала она с тоской,- что же это он делает? Бедная Леночка, ну как она с ним справится? Он такой большой и сильный, Леночка растеряется".

Но Елена Павловна подошла к Мише.

- Ты слышал, что я тебе сказала?

- Не пойду,- буркнул Миша сидя.

Таня быстро взглянула на сестру и испугалась: такой она никогда ее не видела. Леночка побледнела, но лицо у нее было спокойное, а глаза стальные и холодные. И она сказала негромким, но властным, "железным" голосом, как иногда говорил папа:

- Встань!

Миша взглянул на нее исподлобья и встал.

- Выйди из класса!

Миша мгновение поколебался.

В классе настойчиво зашептали:

- Выйди. Выходи! Выходи, тебе говорят!

- Мишка,- грозно окликнул Саша,- ты же пионер!..

Лена сказала спокойно и холодно:

- Я жду.

Миша опустил голову и вышел.

Вздох облегчения пронесся по классу.

- Продолжаем урок,- сказала Лена спокойно.

На перемене Саша подошел к Мише и сказал:

- Ну, Мишка, дерись не дерись, а я тебе скажу, что ты вредный! И мы Лену Павловну задирать не позволим!

Миша шагнул из-за парты.

- Это ты не позволишь?

- Да, и я! - крикнула Нюра.

- И я! И я!

Миша стоял, большой, на голову выше всех окружающих его ребят, и лицо его медленно краснело. Но ребята сгрудились вокруг него, плотно прижавшись плечом к плечу, и смотрели на него без боязни и с негодованием.

- Ах так! - Миша подался вперед.

Но тут крохотная Женя Веселова, хрупкая и худенькая, не достававшая Мише до плеча, сжав цыплячьи кулачки, шагнула к мальчику.

- И я не позволю! - крикнула она тоненьким голоском, прерывающимся от волнения. И это не было смешно: за девочкой твердой стеной стоял весь класс, пионеры-друзья, товарищи... И Миша вдруг обмяк, разжал кулаки и, бросив: "У ты, вещество!", сел за парту.

Ничего особенного будто не произошло, но ребята были радостно возбуждены.

На уроке географии Елена Павловна вызвала Мишу. Он покопался в парте и вышел, зажимая что-то в кулаке. Он взял указку, повернулся спиной к классу и что-то делал несколько мгновений. Потом он подошел к карте, рассказал сначала все, что надо, а потом перешел к путешествию Магеллана.

"В 1519 году Магеллан отправился в путь. Он вышел из гавани на рассвете..."

Миша поднял указку и прикоснулся ею к карте, и все увидели на конце указки прикрепленный крохотный кораблик. С мачтами, с парусами, с деревянной фигуркой на носу,- настоящий корабль Магеллана.

Уверенно заскользил кораблик по синим волнам, через проливы, моря и океаны, и ребятам казалось, что они видят, как настоящий корабль борется с бурей возле Огненной Земли.

- Молодец,- сказала Елена Павловна,- молодец, Миша! И с кораблем ты хорошо придумал: только делать это нужно дома, не мешать себе и другим в классе и не разводить в школе грязь. За ответ я ставлю тебе пятерку. Но в перемену убери сор и подмети класс.

В перемену Миша не вышел из класса. Ребята думали, что он будет убирать сор, но из-за закрытых дверей вдруг послышались шум, грохот, пыхтенье. А когда после звонка открылась дверь, ребята увидели в классе нечто невообразимое: парты перемешались, сдвинулись, сгрудились, словно овцы во время бури. Прохода между ними не было. Учительский стол лежал на подоконнике, вытянув тонкие ножки, будто прося пощады, а посреди всего этого хаоса стоял пыльный, взъерошенный, потный Миша и силился один втянуть первую парту на вторую. Он повернулся на шум, и в глазах у него мелькнуло растерянное выражение.

- Теплых,- сказала Лена строго.- Что это такое?

- Я не успел...- пробормотал Миша.

- Что не успел?

Но Миша уже замолчал, и от него нельзя было добиться ни слова. Урок был сорван. Пока ребята кое-как забирались на свои места, пока успокоились, до конца осталось только двадцать минут.

После уроков Елена Павловна приказала Мише не уходить из школы и осталась с ним в классе. О чем они говорили там, неизвестно, но Лена пришла домой веселая.

- Знаешь, Чижик, зачем он все это затеял? - сказала она, обнимая девочку.

- Зачем?

- Ему просто мала ваша парта, и он хотел поменять ее на самую заднюю, самую большую - и не успел. Не так-то просто в узком классе вытащить самую заднюю парту, вот и получилась каша. Он не плохой мальчик,- продолжала Лена задумчиво,- но как мне все-таки трудно...

Как Лене было трудно

А Лене, и правда, было очень трудно. Ей часто не хватало сил, не хватало опыта, знаний, времени. Она вздыхала, нервничала, говорила Тане:

- Мало я знаю, Чижик, мало у меня опыта, вот я и мучаюсь.

Леночка приходила из школы с грудой тетрадок, каждый день проверяла то русский, то арифметику. Таня всегда с интересом смотрела, как мелькает красный карандаш в руках у сестры. Где букву зачеркнет, где вставит или напишет на полях красиво: "Пиши лучше".

- Что ты, Чижик, на меня смотришь? Занимайся своим делом.

Но Таня восхищается:

- Как это ты все знаешь! Где "о", а где "а", и даже где запятая!

Леночка смеется.

- Ну еще бы я этого не знала! Тогда меня совсем преподавать не пустили бы. Учитель должен знать все.

- Все? - спрашивает Таня.

- Да, все.

- Все на свете?

Проверит Леночка тетрадки и начинает готовиться к завтрашнему уроку. План пишет, в книгах роется. Все задачи решит. А потом расскажет Тане про завтрашний урок и велит:

- Ну, задавай вопросы.

А Таня не знает, какие вопросы задавать. Думает-думает, иногда выдумает что-нибудь. Тогда Леночка сердится.

- Ну что ты, Чижик! Такого глупого вопроса никто в классе не задаст.

- А вдруг Манька задаст?

- Чепуха!

- Ну, Женя задаст,- упрямится Таня,- она любит всякое спрашивать. Раз я задала,- значит, и она может.

Но тут Тане делается Лену жалко, и она задает совсем простой вопрос, как будто она первоклассница. И Леночка начинает ей объяснять и объяснять, а потом вдруг вскакивает и говорит:

- Постой, постой, я, кажется, что-то интересное придумала! Побегу спрошу Марью Дмитриевну, можно ли так на уроке сделать.

А вчера Леночка сидела-сидела, думала о чем-то, а потом и сказала тихо:

- Ох, боюсь...

Таня перепуганно посмотрела на темное окно, взглянула на крюке ли дверь.

- Кого ты боишься, Леночка? - спросила она шепотом.

- Не "кого", а боюсь, что не справлюсь. Понимаешь, сестренка, ведь нашим ребятам все придется делать: и восстанавливать, и строить, и новую жизнь налаживать, а кто их должен к этому подготовить? Я. Понимаешь, Чижик, какая это ответственность?

- Понимаю,- говорит Таня и с уважением смотрит на Лену,- ох, понимаю!

* * *

Однажды Леночка объясняла приставки. То ли у Тани голова болела, то ли в окно слишком назойливо лезло осеннее солнышко, только Таня ничего не поняла.

Посмотрела на Мишу,- Миша чертиков рисует. Посмотрела на Нюру,- Нюра с учительницы глаз не спускает, лицо такое напряженное, видимо, силится понять, а не получается.

Тут вошла Марья Дмитриевна. Она села на заднюю парту и все время что-то записывала.

Таня урока не слушала: она следила за карандашом Марьи Дмитриевны, и ей все время казалось, что Лена говорит что-нибудь не так.

"У, какая! - думала она про директоршу,- опять что-то записала, а потом ругать Лену будет!"

А у Лены урок не ладился. Спросила новый материал Алешу,- Алеша что-то путал. Спросила Нюру,- Нюра мямлила. А Петька просто встал столбом и молчал на все вопросы.

"Ой, что будет! - с тоской думала Таня.- Никто ничего не понял. А тут, как назло, Марья Дмитриевна!"

После уроков Леночку позвали к директорше.

У Тани совсем упало сердце.

Она пришла домой, растопила печурку, согрела щи... Потом печурка потухла, щи остыли. Таня снова разожгла печурку, снова закипели щи... Только вечером вернулась из школы сестра.

- Леночка, милая, она тебя ругала, да? Я так и знала!

- Нет, Чижик,- улыбнулась Лена,- она меня совсем не ругала, только разобрала мой урок и показала, почему ребята меня не поняли. И она меня научила; вот увидишь, завтра будет интересно. Право, она мне очень помогла.

- Ну,- сказала весело Таня,- если так, я ее щи тоже поставлю греться!

На другой день первый урок была грамматика. Лена вошла в класс в сопровождении Саши. Странные вещи принесли они с собой! Графин с водой, стаканы, мисочки, тряпку, промокашку, воронку.

Ребята с любопытством привставали, вытягивали шеи. Интересно, зачем это все...

- Знаете, ребята, что у меня в графине? - спросила Лена.

- Вода! - закричали ребята.- Вода!

А Манька, как всегда, озорно крикнула:

- Квас!

- Конечно, вода,- сказала Лена,- а воду можно...

- Лить, лить!

Леночка написала на доске крупными буквами: "лить".

- А теперь посмотрим, что я еще могу делать с водой.

Леночка взяла графин и налила стакан до половины.

- Налить! - закричали ребята.

И пошло на учительском столе веселое волшебство. Мелькали ловкие руки Лены, булькала вода, звякало стекло. Ребята поняли, в чем дело, выкрикивали приставки, и, подчиняясь этим маленьким частичкам, Лена делала с водой разные вещи: она могла налить стакан, слить из двух стаканов в один, перелить в третий, вылить в мисочку, разлить по столу. Вот какие хитрые эти маленькие частицы, меняющие смысл слова! Вчера еще ребята ничего не понимали, а сегодня они не отрывали глаз от учительницы, и все стало ясно и понятно.

Саша с гордостью посмотрел на Таню:

- Вот какая Лена Павловна! Вот как интересно все придумала! И все понятно стало!

Таня скромно промолчала, но, придя домой, тщательно полила все цветы Марьи Дмитриевны.

Как Таня не попала на молотьбу

Во вторник Лена сказала ребятам:

- После уроков не расходитесь, пойдем помогать на колхозный ток. Хлеб подсох, завтра начнут молотить. Будем досрочно сдавать хлеб государству. Нам надо все подготовить. Днем работать не придется: учебу прерывать нельзя, а после уроков будем помогать.

После уроков весь класс гурьбой двинулся к колхозному току. Двери амбара были широко открыты, там уже орудовали дядя Егор и Паша Кашина. Под разлапистой сосной на бревнышках устроились пять старушек. В ожидании работы шептались о чем-то, сокрушенно покачивая головами.

- Подмога прикатила,- сказала Паша басом,- ну что ж, давайте!

Она быстро распределила работу.

Мальчики занялись вытряхиванием и выбиванием мешков для зерна, Саша работал по-стахановски: он брал в каждую руку по мешку и выколачивал сразу по два о ствол березки. Летели во все стороны пыль, прошлогодняя полова, застрявшие в швах зерна; и сытые куры лениво клевали добычу. С березки, медленно кружась, опадали желтые листочки.

Петька, Алеша и другие мальчишки не отставали от Саши. И такое хлопанье неслось по деревне, будто на току, как в старину, работали десятки цепов.

Девочки брали выбитые мешки и тщательно осматривали их. Не должно было быть ни одной дырочки, чтобы не просыпались драгоценные зерна.

Обнаружив дырку, девочки несли мешки к старушкам, а те кривыми иголками быстро штопали дырки.

После этого Нюра Валова еще раз придирчиво осматривала мешки и складывала их аккуратными стопками.

Работали ребята дружно и весело. Обсуждали школьные дела, подсмеивались друг над другом, запевали песни.

Только Миша Теплых, засунув руки в карманы, бродил по току. Подошел к девочкам, небрежно ткнул в груду мешков ногой.

- Стараетесь по своему делу?

- Стараемся,- сразу вспыхнула Таня,- а ты лодырничаешь!

- Ну, ты потише!

- Чего потише! Таня права. Шел бы ребятам помогать.

А Манька уже пританцовывает перед Мишей:

Все ребята на току

Работают умело,

Один Мишка взад-вперед

Шляется без дела!

У Миши уже глаза сузились и кулаки сжались, Дал бы он Маньке, да в это время дядя Егор с подручными девушками выкатили из сарая молотилку. Миша отмахнулся от Маньки и побежал туда.

Вскоре он суетился больше всех, покрикивал на девушек, бегал в амбар, насвистывал; он, видимо, делал дело. Что-то подмазывал, стучал молотком, бренчал инструментами, залезал руками в какие-то непонятные и страшные для Тани зубья, колеса, шестеренки. Дядя Егор то и дело подзывал его: "Мишка, сделай то, сделай это".

И Миша исполнял все быстро и охотно.

Таня задумчиво посматривала на него.

- Видишь, Нюра, он какой: с нами ничего делать не хочет, а там хорошо работает.

- Задается! - фыркнула Манька.

- Полный мужик! - уважительно сказала Нюра.

Из колхозной конюшни повели в кузню лошадей. Миша и тут оказался нужен. Он брал под уздцы сразу по две лошади, важно покрикивал на них и нарочно проводил их близко около девочек.

- Поберегись! - говорил он лениво,- затопчу!

Девушки в конюшне подкладывали в ясли свежего сена, подсыпали овса. Лошадям предстоял далекий путь: они повезут зерно на районный ссыпной пункт.

Дотемна гомонили ребята на току.

Утром в школе заниматься было трудновато. В открытые форточки врывались в класс звуки напряженной, горячей работы. Стучал трактор, приводящий в движение молотилку, что-то лязгало, скрипело, звенело. В прозрачном осеннем воздухе звонко раздавались голоса, девичьи песни, окрики возчиков, скрип телег.

Головы ребят то и дело поворачивались к окошку. И никогда Елене Павловне не приходилось делать так много замечаний, никогда не казались труднее задачи, скучнее грамматические правила.

У Тани в тетради появилась клякса. Нюра два раза переделывала упражнение. Алеша тихонько вздыхал, а Миша томился и так вертелся, что скамейка жалобно скрипела под ним.

Наконец раздался долгожданный звонок. Ребята повскакали с мест, торопливо засовали в сумки тетради и книжки и шумным потоком бросились к дверям. Но Тане пришлось остаться.

- Ты, кажется, забыла, что ты сегодня дежурная? - строго сказала Лена.

И Таня, глотая слезы, мыла доску, подметала пол, вытирала парты.

А потом Лена позвала ее домой обедать и готовить уроки. На другой день Таня после уроков помчалась домой, чтобы занести книжки. Не снимая пальтишка, стоя, она запихивала в рот холодную картошку, поглядывая в окошко,- не ушла ли уже поджидающая ее Нюра.

В это время вошла Власьевна.

- Чижик,- сказала она, на ходу завязывая платок,- что я тебя попрошу: посиди-ка ты сегодня за меня в школе, а я пойду помогу молотить. Что понадобится Марье Дмитриевне или кому там, ты сейчас за мной и сбегаешь.

И Власьевна повернулась к двери.

Слезы брызнули у Тани из глаз.

- Власьевна! - крикнула она.- Я тоже хочу на ток, там все ребята, все помогают, одна я...

Но Власьевна посмотрела на Таню сурово.

- А ты подумать можешь, кто там больше дела сделает - ты или я? У тебя о себе думка, у меня о деле!

Власьевна повернулась и хлопнула дверью.

Да, грустный вечер выпал на долю Тани! В окно школы она видела, как побежала вниз с горы Лена, на ходу подвязывая поверх пальто большой передник, как прошла, неся мешки, уборщица Наташа. А в школе было тихо, пусто, неуютно. Таня бродила по коридорам и тихонько всхлипывала.

Но на третий день она не стала дожидаться, чтобы кто-нибудь задержал ее. Она бросила книжки в парту, вихрем вылетела из класса и побежала вниз с горы.

Вот уже одинокая ель, вот дом Марьи Петровны, сельпо, все ближе и ближе ритмичный шум работы... Из окна правления выглянула Марушка.

- Чижик! - крикнула она.- Чижик, иди сюда скорей!

Марушке Таня не могла отказать ни в чем.

- Что такое, Марушка, говори скорее, некогда!

- Чижик,- говорила девушка, спешно засовывая в ящик стола какие-то бумаги,- посиди здесь немножечко, а я на молотьбу сбегаю.

- Что ты, Марушка! - ужаснулась Таня.- Я сама на молотьбу...

- Ну, Чижик, ну, миленькая, только четверть часика. Все люди, как люди, все на настоящей работе, каждая пара рук на учете, а я с ними возиться должна!

Марушка нетерпеливо тряхнула счетами. Костяшки рассыпали жалобную дробь.

- Танечка, четверть часика, а?..

- Ну, хорошо, только не больше...

Прошло четверть часика и часик с четвертью...

Нет, Тане положительно не повезло.

В открытые окна был виден кусочек тока, там суетились люди, плыл сизоватый дымок, пробегали ребята, кто с мешком, кто с метлой, проезжала тяжело груженная бестарка. Воздух был полон шумом работы: скрипом колес, звонкими окриками.

А здесь скучно стучали часы, лениво двигая круглым маятником, да билась под потолком радужная муха, такая же неожиданная пленница, как и Таня.

Зачем ее посадила сюда Марушка? Ведь сегодня никто не заглянет в правление, ведь все, все, все: и Иван Евдокимович, и бригадиры, колхозники, учителя, ребята - все на току... Одна она, Таня, такая несчастная... Вдруг зазвонил телефон.

Таня вздрогнула и покосилась на звонок. Молоточек бил настойчиво и упрямо по круглой, блестящей чашечке, муха испуганно закружила в воздухе. Телефон звонил требовательно и оглушительно.

Таня с бьющимся сердцем подошла к нему и робко взяла трубку. Прямо в ухо ей забарабанил молоточек. Таня испуганно посмотрела в трубку и снова прижала ее к уху.

- Я слушаю,- сказала она шепотом.

- Да что это такое? - закричал в трубке сердитый мужской голос.Отчего не отвечают? Это Бекрята?

Таня проглотила слюну и сказала громко:

- Бекрята! Это Бекрята.

- Кто у телефона?

Таня снова поглядела в трубку, осмотрелась беспомощно по сторонам: она была одна в правлении.

- Кто говорит, кто у телефона? - надрывалась трубка.

Таня облизнула пересохшие губы, одернула платье и сказала громко:

- Чижик. У телефона Чижик.

Трубка ошеломленно замолчала.

- Что такое?! Что за шутки? - зарокотала она вновь.- Это Бекрята?! Это правление колхоза?

- Бекрята...- сказала Таня торопливо,- я дежурю.

- Ничего не понимаю,- сказали в трубке,- чушь какая-то, Сергей Иванович...

- Постой, не волнуйся,- ответил другой голос,- дай мне трубку.

И новый голос, знакомый Тане голос Набокова, окликнул ее:

- Чижик, это ты?

- Я.

- Сестра Елены Павловны?

- Да.

- Ты что, одна в правлении?

- Да.

- А где же Марушка?

- На молотьбе. Попросила меня на минуточку...

- Вот оно что! Ну, так слушай, девочка, сейчас же беги к Марушке, скажи, что звонили из райкома, пусть немедленно передаст сводку, как идет молотьба. Скажи, от всех колхозов уже сводки есть, а от вас нет. Немедленно, поняла?

- Да,- сказала Таня твердо.

- Ну, прощай... Чижик,- сказал Набоков и рассмеялся,- напугала ты моего товарища.

Трубка щелкнула и замолкла.

Таня послушала еще немного, подула в трубку, потом осторожно опустила ее на рычаг.

"Что же теперь делать? Дежурный не должен уходить с поста, а надо бежать к Марушке".

В это время в избу вошла Марья Дмитриевна с записной книжкой в руке. Она была совсем необыкновенная: разрумянившаяся, в большом синем переднике, в косынке на голове. В черных волосах ее, как снежинки, блестела мякина, соломинки прилипли к шерстяной юбке...

- Богданова,- сказала она с удивлением,- что ты тут делаешь?

- Дежурю,- покорно вздохнула Таня.- Марушка велела,- вдруг всхлипнула она,- а тут звонили.

- Откуда?

- Из райкома, сводку требуют.

- Ну, вот я за этим и пришла. Сейчас позвоню и передам сводку. А ты иди домой. Поздно уже.