ТЕТРАДЬ В КЛЕЕНЧАТОЙ ОБЛОЖКЕ

Обыкновенная «общая тетрадь» с сероватой бумагой, разграфленной в одну линейку. Шестьдесят страниц, исписанных мелким наклонным почерком, с выцветшими от времени чернилами.

Записи делались, как видно, второпях, многие слова недописаны. Первая из них датирована 21 июля, последняя — 8 сентября 1929 года. На первой странице в левом углу микроскопическими буквами выведено — «Седов».

Это неопубликованный дневник Отто Юльевича Шмидта, обнаруженный в архиве ученого.

С понятным волнением и огромным интересом перелистывали мы эту тетрадь, которую до нас еще никто не просматривал. Мы вчитывались в давно написанные неразборчивые строки, и перед нами день за днем, этап за этапом предстал первый славный рейс ледокольного парохода «Седов» на далекую Землю Франца-Иосифа.

Шмидт систематически никогда не вел дневников. Его очень деятельной и подвижной натуре было чуждо записывать виденное и сделанное. Да и нужды в этом не было, он обладал такой феноменальной памятью, что мог цитировать наизусть целые страницы из прочитанной книги. Лишь в редких случаях, когда в его жизни происходили необычные события, с кинематографической быстротой следовавшие одно за другим, Шмидт их записывал. Так было во время восхождения на Памир и так было в дни первого похода в Северный Ледовитый океан.

…Предстоящая встреча с Арктикой так увлекала Отто Юльевича, что со дня отплытия «Седова» до его возвращения на материк он подробно заносил в дневник свои впечатления, причем делал это иногда даже дважды в день.

«Хотя географические исследования меня интересовали издавна, но не могу утверждать, что мои мечты концентрировались именно на Арктике. Как бы то ни было, отправляясь на Землю Франца-Иосифа, я, конечно, не знал, что так горячо полюблю Арктику и что мне придется в течение многих лет служить моей Родине на этом изумительном поприще», — вспоминая свою первую экспедицию, писал позднее Отто Юльевич Шмидт.

Он и не думал об Арктике весной 1929 года.

В самом деле, когда и где математики участвовали в арктических экспедициях? Главному редактору Большой Советской Энциклопедии тоже, казалось, нечего было делать в краю ледяного молчания. Но Шмидту-ученому, Шмидту отличному организатору и политическому руководителю, Шмидту — альпинисту, смелому и закаленному спортом человеку нашлось в Арктике дело и по его характеру и по его возможностям.

Отто Юльевич собирался летом 1929 года снова побывать на Памире, совершить восхождение на пик Ленина. В связи с предполагаемым альпинистским походом Шмидт и пришел в Совет Народных Комиссаров СССР к управляющему делами Н. П. Горбунову. Выяснилось, что по ряду причин памирская экспедиция откладывается.

Горбунов рассказал Отто Юльевичу о предстоящей правительственной экспедиции в Арктику и о том, как трудно найти для нее стойкого политического и компетентного научного руководителя. Неожиданно он спросил:

— А не согласитесь ли вы, Отто Юльевич, стать начальником экспедиции?

Кандидатура О. Ю. Шмидта была одобрена ЦК партии и правительством.

Так вместо гор Отто Юльевич отправился в Арктику.

Правда, он не сразу ответил согласием.

«Решить, куда меня больше тянет, было трудно, — записано в дневнике. — Очень жаль было отказаться от Памира».

Была еще одна причина, заставлявшая Шмидта крепко призадуматься. Его смущало состояние здоровья. Он вспомнил о «дамокловом мече», о котором говорил в его юные годы доктор в Киевской городской больнице. Отто Юльевич знал, что на далеком севере воздух кристально чист и лишен всяких микробов. Но он очень холоден, выдержат ли слабые легкие..? Но ведь он отлично себя чувствовал на ледниках Памира! Значит, можно рискнуть…

Когда же Шмидт детально ознакомился с задачами экспедиции, он, не колеблясь, дал согласие.

Его всегда привлекали наименее разведанные и наиболее сложные области знания, а жажда принести больше пользы родной стране заставляла обращаться к решению наиболее трудных практических задач. Разве не нужное дело изучение «белых пятен» на территории нашей Отчизны?

В личной библиотеке Шмидта есть книга Фритьофа Нансена с подчеркнутыми им словами замечательного исследователя Арктики:

«Мы сейчас гадаем лишь при помощи гипотез о том, что существует в неизвестных областях».

В одну из таких «неизвестных областей» и уходила экспедиция. Ее целью было достигнуть неизведанной Земли Франца-Иосифа, доставить туда зимовщиков и организовать самую северную в мире научную станцию. Эта станция будет иметь огромное значение, как база для разносторонних научных исследований. Ее метеорологические наблюдения внесут существенные исправления в предсказания погоды для всего СССР, а в особенности для судов, плавающих в полярных морях.

Планомерное изучение и освоение природных богатств Арктики стало у нас после Великого Октября делом первостепенной государственной важности.

Еще 2 июля 1918 года В. И. Ленин подписал постановление Совнаркома об ассигновании средств на снаряжение экспедиции для исследования Северного Ледовитого океана.

Тотчас же после освобождения Севера от иностранных интервентов и белогвардейцев были организованы плавания грузовых судов из Архангельска и Мурманска в устья далеких сибирских рек Оби и Енисея, получившие название Карских операций. В. И. Ленин находил время лично следить за подготовкой к проведению Карских операций.

Таких судов с каждым годом становилось все больше и больше. Размах арктических перевозок непрерывно возрастал.

В начале 1921 года Владимир Ильич подписал декрет об организации научного института по изучению Севера.

Уже в 1923 году была создана первая научная станция за полярным кругом на Маточкином Шаре, а к 1928 году действовало несколько таких станций на островах полярного бассейна.

Пора было начинать планомерное изучение огромной, до сих пор таинственной Арктики и одного из ее самых северных архипелагов — Земли Франца-Иосифа. Вот почему туда отправлялась экспедиция во главе с О. Ю. Шмидтом, которого Совет Народных Комиссаров назначил правительственным комиссаром Северных земель.

«По мере втягивания в работу я начал любить идею участия в этом путешествии, а теперь в восторге от него!» — записано Шмидтом в дневнике.

А работы было много, причем не всегда интересной, и очень хлопотливой. Снабжение большой экспедиции в те годы вызывало множество затруднений.

Вот несколько лаконичных записей из клеенчатой тетради:

«Провел через Наркомфин дополнительную смету на 40 000 рублей».

«Получено через К. Е. Ворошилова оружие, взрывчатка».

«В Архангельске не оказалось железных бочек для керосина. Добыл через Центросоюз 60 бочек».

15 июля Шмидт уехал в Архангельск.

В вагон он взял с собой пачку газет последних дней, которые не успел просмотреть из-за беготни по делам экспедиции. Страна жила кипучей жизнью.

…Шла первая пятилетка. Небывалый творческий подъем охватил миллионы тружеников Советской страны. И газеты, как в зеркале, отражали этот трудовой энтузиазм.

Вот заголовки телеграмм, заметок и статей в московских газетах первой половины июля 1929 года:

Через всю страницу «Правды» «шапка» — «Пролетарии-большевики в первых рядах бойцов на фронте социалистического соревнования»…

…«Накануне открытия движения на Турксибе».

…«Строительство автозавода-гиганта в Нижнем».

…«„Седов“ отплывает в Арктику. Беседа с начальником экспедиции тов. О. Ю. Шмидтом».

…«Начал работу первый цех завода тяжелого машиностроения в Свердловске».

…«Подготовка ко Всесоюзному дню коллективизации».

…«Пуск первого цеха на Сельмашстрое в Ростове-на-Дону».

…«Что мы строим?» — огромная карта новостроек, занявшая целую полосу «Комсомольской Правды».

Экспедиция на далекую Северную Землю рассматривалась тогда как ударная стройка пятилетки.

«Седов» готовился к отплытию.

Шла суматоха сборов и погрузки. Нескончаемый поток тюков, мешков, ящиков, бочек лился в трюмы корабля. Но начальник экспедиции заметил, что погрузка идет вяло и что многие грузы нельзя в неразберихе разыскать и неизвестно, доставлены они на пристань или нет?

ФЛАГ-КАПИТАН ЛЕДОВОГО ФЛОТА

Капитан «Седова» Владимир Иванович Воронин радушно, как и подобает командиру корабля, встретил начальника экспедиции.

Шмидт уже многое слышал о самом знаменитом в северных водах капитане.

Благодаря большому опыту, отличному знанию особенностей плавания в северных водах Воронин был одним из лучших ледовых капитанов.

Он плавал на пароходе «Федор Чижов». В первую мировую войну пароход торпедировала немецкая подводная лодка. Воронин — один из немногих спасшихся членов команды этого погибшего корабля. Его выручило железное здоровье, позволившее несколько часов провести в ледяной морской воде.

За год до ухода в новую экспедицию к Земле Франца-Иосифа Воронин уже побывал на «Седове» у извилистых берегов этого отдаленного архипелага, участвуя в поисках погибшего при перелете через Северный полюс дирижабля «Италия». Он вышел тогда за пределы областей, нанесенных на мореходные карты.

…Шмидт глядел на обветренное усатое лицо, на голубые с задорными искорками глаза под нависшими рыжеватыми бровями, на коренастую высокую фигуру испытанного северного моряка, и у него росла уверенность в том, что ответственное задание правительства будет выполнено в срок.

Они сразу понравились друг другу — начальник экспедиции и капитан. Эту взаимную симпатию Отто Юльевич отметил на одной из первых страниц своего дневника.

Сидя в уютной капитанской каюте, он с удовольствием слушал ровный хрипловатый голос Воронина, его слегка «окающую» речь, пересыпанную поморскими поговорками и достаточно «солеными» шутками. Ничто сейчас не напоминало о том, что уж не раз за стенами этой каюты в непроглядной ночи ревела буря и сокрушительные льды с грохотом наползали на борт корабля..

— Да-с… судно испытанное, — говорил капитан. — И все же, сами понимаете, плавание предстоит серьезное, трудное. Льды в этом году тяжелые, опыт кой-какой у нас есть. Придется положиться на свой собственный опыт…

А опыт Владимира Ивановича Воронина был особенный. Он обладал поразительным чутьем, благодаря которому легко и быстро решал самые сложные «ледовые задачи» и нередко выводил корабль из неминуемого, казалось, ледяного плена. Полярный капитан должен быть одновременно и очень осторожным и крайне дерзким. Таким и был «флаг-капитан ледового флота», как звали друзья Воронина. В этом вскоре убедился и Шмидт. Чем больше он плавал с Ворониным, тем больше уважал его, восхищался им.

— Вам обязательно надо написать книгу о плаваниях в арктических водах, — не раз говорил он капитану.

— Что надо знать капитану, уже давно написано умными людьми, — ответил Владимир Иванович. — Вот… — и, улыбаясь, он доставал из кармана потрепанную записную книжку. В нее были старательно переписаны старинные наивные стишки:

Если небо красно с вечера —

Моряку бояться нечего,

Если ж красно поутру —

Моряку не по нутру.

После первого знакомства капитан повел Отто Юльевича осматривать корабль, построенный двадцать лет назад. С 1926 года «Седов» участвовал в промыслах гренландского тюленя в Белом море.

«Седов» неплохо был приспособлен для борьбы со льдами: он имел стальную обшивку толщиной в 2,5 сантиметра и специальный ледяной пояс, защищавший всю нижнюю часть корабля. Не раз «Седов» попадал в сплошное окружение льдов, сжимавших его со страшной силой, и оставался в основном неповрежденным. Конечно, для пассажиров удобств на нем было поменьше, чем, скажем, на океанском лайнере. А народу на этот раз собралось немало. В плавание отправлялись также директор Арктического института Р. Л. Самойлович и выдающийся знаток Севера профессор В. Ю. Визе. Оба они являлись помощниками начальника экспедиции. На «Седове» шли в дальний путь зоолог, гидрохимик, географ, три корреспондента газет, кинооператор, семь зимовщиков — будущих обитателей Земли Франца-Иосифа — и возглавляемая техником-строителем большая артель архангелогородских плотников, которые будут сооружать дома для полярников. Всех их надо было разместить с возможным «арктическим комфортом», а научных работников так, чтобы они могли в пути вести исследования.

После осмотра судна Шмидт распорядился на нижней палубе построить удобные, светлые каюты, каждая на четыре человека. Часть людей устроили в пустующем лазарете.

В ДАЛЕКИЙ ПУТЬ

Наконец сборы закончены.

Начальник экспедиции без устали и с успехом «увязал все неувязки».

Партийные и советские организации Северного края оказывали экспедиции исключительно энергичную поддержку. На торжественном заседании Архангельского горсовета совместно с общественными организациями после доклада О. Ю. Шмидта и приветственных речей экспедиции было вручено Красное знамя трудящихся Северного края для водружения его на далекой советской земле. 21 июня состоялись всенародные проводы уходящей экспедиции.

В первый день плавания пересекли полярный круг. Старейший полярник профессор Самойлович поднял тост за капитана, за славных поморов, за счастливое далекое плавание, за тех, кто впервые пересекает полярный круг. Это относилось ко многим, в том числе и к Шмидту.

«Не устаю смотреть на океан, — записывает Отто Юльевич. — Он не однообразен, игра облаков и солнца оживляет горизонт. Иногда облака создают иллюзию земли, ледяных, гор. Главное развлечение на борту — чайки. Они сначала летели высоко, делая большие круги вокруг парохода, иногда вовсе скрываясь. Потом понемногу стали привыкать, смелеть и теперь отдыхают на вантах…»


Участники экспедиции на «Седове». В центре — О. Ю. Шмидт. Справа от него — В. Ю. Визе. Слева Р. Л. Самойлович и В. И. Воронин.


Первый шторм, хотя и заранее предсказанный капитаном, захватил врасплох. Ветер как-то сразу усилился до шести баллов. Волны заливали палубу, грозя смыть палубных пассажиров: семь коров, лошадь и собак, расположенных прямо под открытым небом.

Морская буря вызывала у Отто Юльевича, впервые ее видевшего, своеобразную реакцию:

«Все это красиво, свирепо, однако у меня появилось ощущение, что бесцельно и бесполезно тратится огромная энергия. Очевидно, так может думать только современный человек. Подобная мысль не могла прийти в голову античному греку или мореплавателю XVII века. Те бы посмеялись над таким практицизмом. Но каждому веку — свое!»

Шмидт, возможно, сам того не ведая, предугадал проблему, решение которой так продвинулось в последние годы. Использование энергии волн для выработки электроэнергии — насущная задача сегодняшней техники. Уже существуют опытные установки электростанций в море, действующие от силы приливов и отливов, а также под воздействием океанских волн.

…К вечеру буря улеглась. Корабль прошел по краю циклона, центр которого был южнее. Корреспонденты, находившиеся на борту, стали посылать радиограммы в свои редакции.

На следующий день Шмидт записал в дневник:

«Журналисты наперебой „информируют“. Мне приходится — так я установил — визировать каждую радиограмму. Чего только не напишут! Вчерашний небольшой шторм превратился в бурю, даже в „свирепую бурю“. Впрочем, все встречные птицы у них „редкой породы“…

Бледно-изумрудный океан покрыт мелкой рябью. На корабле снова тишина, только мерно отсчитывает удары машина.

Начались обычные экспедиционные будни. Развернулась научная работа. Стали определять температуру океанской воды, вести метеорологические наблюдения. Проводятся собрания экипажа и партийной ячейки, на которых Шмидт делает сообщения о планах работы экспедиции и другие доклады.

Корабль неуклонно шел по курсу „норд“.

„23 июля, 7 часов вечера. Покачивает. Идем в густом тумане, давая положенные по правилам гудки, хотя здесь, конечно, никого не встретишь. Оказывается, даем гудки для того, чтобы по эху судить о близости айсбергов!“

ЛЬДЫ И МЕДВЕДИ

Рано утром, на четвертый день плавания, штурман разбудил капитана:

— Айсберги! Видимость средняя!

Все, второпях одеваясь, бросились на палубу.

Из бледной туманной завесы величаво выплыла громадная зеленоватая гора. Она прошла мимо корабля, бросив тень на палубу.

— Ох, и велик! — ахнул кто-то из „новичков“.

— Ну, этот-то небольшой, — авторитетно заметил Визе, — а бывают порядочные айсберги. Сам видел… был зарегистрирован один такой плавучий остров длиной в 67 километров…

Шмидт воспользовался замечанием Владимира Юльевича и стал задавать ему вопрос за вопросом. Он никогда не стеснялся спрашивать о том, чего не знал досконально.

Об Арктике он уже успел прочесть множество книг. Литература об освоении Дальнего Севера на русском языке была тогда не очень богата. Отто Юльевич изучил труды выдающихся исследователей, опубликованные на немецком, английском, французском языках. В его каюте на „Седове“ была целая библиотека. Тут можно было найти книги Нансена и Пири, Норденшельда и Джексона, Амундсена и Стефансона. В каждом томе лежали закладки и немало строк было аккуратно, под линейку, подчеркнуто красным карандашом.

Но книги — книгами, не всегда они заменят живое слово авторитетного знатока. И Отто Юльевич подолгу беседовал с „арктическими профессорами“ Визе и Самойловичем. Он непрестанно учился у них.

В результате наблюдений и одной из таких бесед появилась запись в дневнике:

„Самое красивое в льдинах и особенно в айсбергах — их цвет. Интенсивно-голубой, как в гроте на Капри, — и та же причина. Когда льдина уходит под воду, она вдруг окрашивается прозрачной лазурью — глаз оторвать нельзя. Удивительно благородный тон, а иногда зеленовато-серый цвет. Бывает, что вода зеленоватая, а на самой льдине талые места светятся синим. По словам Визе синяя вода и лед — атлантические, а зеленые — северные“.

…На 76 градусе северной широты встретился огромный айсберг. Сверкая, он медленно качался на темной воде. Ледяная гора была совсем близко от корабля, как вдруг раздался оглушительный грохот. Вода кругом закипела, как в котле. Подтаявший айсберг от перемещения центра тяжести нырнул и перевернулся. Над водой появилась гладко отполированная течением его подводная часть. Затем он раскололся на две ледяные глыбы. Волнение успокоилось, и два айсберга вместо одного спокойно поплыли рядом.

Как-то сразу похолодало.

Скоро ледяная кромка!

Все предвещало ее появление — и холод, и туманы, и понижение солености воды.

Однако „Седов“ полным ходом продолжал идти по чистой воде. Уже появились надежды на свободное плавание до самой Земли Франца-Иосифа.

Но плавание в арктических водах похоже на лотерею, только с той разницей, что настойчивость дает большой шанс на выигрыш. Так было и на этот раз…

Пересекли 77-ю параллель, когда на самом краю горизонта показалась узкая белая полоска. Это, было „ледяное небо“ — отражение на небосводе ледяных полей.

Все чаще стали появляться айсберги и небольшие обломки ледяных полей, медленно плывшие по иссиня-черной воде.

„Впереди серебристая цепочка льдов. Она красива, но чем-то угрожающа. Совсем новое для меня ощущение — такое, как было, когда впервые увидел ледник в горах, — записал Шмидт в дневнике. — Капитан решил не огибать, а идти напрямик“.

„Седов“ вошел в разреженный, блестящий белый лед, который с продвижением вперед становился все плотнее и плотнее.

Отдельные льдины смыкались в огромные поля. Разводий между ними было все меньше и меньше. Пароход поворачивал то влево, то вправо. Воронин искусно лавировал между льдами, ища свободных путей, но их не было. Со скрежетом льдины царапали борта корабля, сдирая свежую краску.

77°20′ северной широты.

Густая, непроницаемая пелена тумана висит в воздухе. С капитанского мостика еле виден нос корабля.

С разбегу бросался „Седов“ на ледяную перемычку. Под напором стального тарана — мощного форштевня корабля — лед давал многочисленные длинные извилистые трещины. Временами чуть ли не на полкорпуса залезал корабль на заснеженную поверхность ледяного поля и собственной многотонной тяжестью давил, мял, дробил… Из-под бортов журча вырывались пенистые потоки воды, выбрасывая на поверхность ледяное крошево.

Вначале океан покрывала тонкая, всего в полметра, броня молодого льда, твердого и прозрачного, как стекло. С ним сравнительно легко справлялся „Седов“.

А чем дальше пробирались на север, тем более утолщались снежные ледяные поля с беспорядочно нагроможденными на них торосами. Идти стало затруднительно. Ледокол вползал на льдину, а она не ломалась, а только уходила под воду и всплывала за кормой целая, без единой трещинки. Подобное плавание грозило бедствием.

…„Седов“ ведь не ледокол, а „ледокольный пароход“ — л/п, как обычно пишут. Он по своим размерам раз в пять меньше такого ледокола, как „Красин“, — с огорчением заносит в дневник Шмидт. — Иногда нам приходится останавливаться, когда туман или снег и не видно, где будет чистая вода. Стоим и „ждем у моря погоды“, любуемся льдами».

Вскоре после того как «Седов» вошел в хрустящую ледяную кромку, его встретил хозяин здешних мест — огромный белый медведь. Собственно говоря, в сизой дымке тумана он показался совсем не белым, а темно-желтым, почти коричневым. Владыка ледяной пустыни шел медленно и важно, время от времени обнюхивая воздух. Он так легко и ловко перепрыгивал через полыньи, трудно было себе представить, что его огромная туша весит более полутонны. Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль. Видимо, живя во льдах, он привык к вечному движению айсбергов и принял корабль за обычную плавучую ледяную гору.

Когда же на палубе поднялась суматоха и раздался первый выстрел поторопившегося охотника, зверь привстал, повернулся и моментально исчез в тумане.

Начальник экспедиции отдал приказ не стрелять в замеченных медведей до тех пор, пока оператор не заснимет их на кинопленку. И второй медведь, попавшийся на пути «Седова», вел себя так, словно был осведомлен об этом распоряжении. Он бесстрашно приблизился метров на 50 к судну. Хозяин ледяных просторов не знает себе равных по силе и ничего не боится. Но он очень любопытен.


…Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль…


Медведь подошел еще ближе к кораблю, задумчиво постоял и, не торопясь, ушел. Посланные вслед ему пули не достали зверя. Полярного медведя можно убить, только попав ему в голову или в сердце. Раненый зверь убегает с большой быстротой.

…Льды и белые медведи — эти атрибуты «арктической экзотики» — в изобилии были кругом. И естественно, что на палубе и в кают-компании о них шли долгие беседы и споры. Бывалых полярных охотников слушали с большим вниманием. Трудно было отличить правду от неизбежного домысла «охотничьих рассказов». Но слушать все равно было интересно.

…«Седов» попал в первое ледовое сжатие. Льды напирали на корабль, скрежеща и грохоча стали наползать на палубу. По команде капитана матросы ломами и пешнями бросились окалывать льдины. Им помогали все участники экспедиции. Наконец, поддаваясь напору корабля, льдины начали медленно уходить назад. «Седов» пробился вперед, в разводье, и, пройдя немного, опять замер перед сплошным, непроходимым льдом.

— Тихий назад! — раздалась команда с капитанского мостика.

Медленно, как бы нехотя, отошел «Седов», чтобы опять со всей мощью ринуться на новый приступ. И казалось, не будет конца этому единоборству со льдами.

Бывало, что за целую вахту — четыре часа — ценой огромных усилий и большого количества сожженного в топках угля ледокольный пароход пробивался вперед всего на корпус.

«Все привыкли к его многотрудной работе. Знаю приблизительно, когда пора остановить винт, чтобы уменьшить удары, каким темпом поворачивать, давать задний ход. Все это повторяется так часто, что уже вошло в подсознание. Можно читать или писать и в то же время угадывать ход по дрожанию судна, а по ходу судить о характере препятствий, — пишет Шмидт. — Об открытом океане сохранилось далекое воспоминание, почти как о Москве. Это медленное движение льдин, чередование ледяных полей и каналов кажется вечным, всегдашней формой моего бытия».

26 июля к туману присоединился снег. Он падал крупными мокрыми хлопьями. Разгар лета на материке. А здесь все покрылось пухлой белой пеленой. Ни зги не видно. Раздалась команда — «Вытравить пар».

«Седов» стал в ожидании ясной погоды.

Кругом его лежали беспредельные ледяные поля, усеянные обломками. Лед был многолетний, до четырех метров толщины, не считая высоты торосов.

Лед да низко нависшее свинцовое небо. Тишина. Северный покой, изредка нарушаемый гулкими выстрелами охотников.

Шмидт сидел и читал в каюте, когда к нему вбежал капитан с радостным криком:

— Отто Юльевич! Медведица с медвежатами!

Обычной суеты теперь не было, привилась традиция стрелять по очереди, после того, как кинооператор перестанет крутить ручку своей камеры.

Шмидт не был ни охотником, ни очень метким стрелком, но не отказался от участия в охоте. Он стрелял третьим, после промаха двух товарищей, и целился в шею убегающему наискось зверю. Раздались два выстрела одновременно. Медведь повалился набок. Стоявший рядом с начальником экспедиции матрос второго класса Бабич радостно вскрикнул:

— Это я его из берданки!

Кто же убил? Оба?

Огромная туша матерого зверя лежала на палубе. Решить этот вопрос можно было лишь путем извлечения пули. Рана от свинцовой пули берданки резко отличается от раны, нанесенной конической пулей современной винтовки. Вскрытие мог сделать только зоолог, но он отдыхал после бессонной рабочей ночи. И как ни терпелось узнать, чья пуля поразила медведя, Отто Юльевич запретил будить зоолога.

Вечером зоолог в присутствии врача решил спор. Без колебаний он определил по входному отверстию, что винтовочная пуля перебила позвонок медведя. На радостях по поводу первого охотничьего трофея Шмидт отдал Бабичу те тридцать рублей, которые тот получил бы за невыделанную шкуру в Госторге. А шкура была хоть и летней, но белой, без желтизны и довольно пушистой.

…28-го «Седов» прорвался через последний ледяной барьер и оказался в полосе сравнительно чистой воды с одинокими льдинами и айсбергами.

Главные трудности остались позади. Все повеселели. Ледокол быстро и уверенно продвигался вперед на север, наверстывая потерянное время.

Широта 79 градусов.

Где-то уже близка земля.

Если ветры не пригонят льдов, «Седов» скоро дойдет до цели.

Гидролог Лактионов после взятия очередной пробы воды радостно сообщил:

— Температура повышается!

— Значит земля близко! — сказал Визе.

Отто Юльевич спокойно заметил:

— Очень хорошо. Можно сказать, отлично!

И действительно, вскоре сквозь снежную пелену показалась черная полоска земли.

Это была Земля Франца-Иосифа.

ЗЕМЛЯ, ОТКРЫТАЯ ЗА ПИСЬМЕННЫМ СТОЛОМ

Может показаться странным, что северный советский архипелаг носит имя предпоследнего австрийского императора, в то время как он с большим правом мог называться именем русского моряка, предугадавшего его открытие.

В 1865 году в «Морском сборнике» была напечатана статья русского флотского офицера Николая Густавовича Шиллинга «Соображения о новом пути для открытий в Северном Полярном океане». Анализируя течение и дрейф льдов, он высказал мысль, что между Новой Землей и Шпицбергеном находится еще не открытая земля. Если бы не было этой преграды, ледяные поля шли бы дальше к югу. «…Вряд ли одна группа островов Шпицбергена в состоянии удержать огромные массы льда, занимающие пространства в несколько тысяч квадратных километров…» — писал высокообразованный, пытливый русский моряк, товарищ создателя первого аэроплана А. Ф. Можайского.

Когда секретарю Русского географического общества, известному ученому П. А. Кропоткину было поручено составление плана большой экспедиции для исследования русских полярных морей, он привлек к этому делу Н. Г. Шиллинга.

Кропоткин был настолько уверен в его теоретических расчетах, что открытие неведомой миру земли намечал как одну из задач планируемой экспедиции, которая «могла бы сделать также попытку добраться до большой неизвестной земли, которая должна находиться в недалеком расстоянии от Новой Земли».

Замечательный план экспедиции остался неосуществленным, царское министерство финансов отказало в ассигнованиях на нее. Но предвидение русского моряка довольно скоро блестяще подтвердилось австрийской экспедицией Пайера и Вейпрехта на судне «Тегетгоф».

30 августа 1872 года с «Тегетгофа» неожиданно увидели суровые скалистые горы. Совершенно случайно был открыт огромный архипелаг площадью до сорока тысяч квадратных километров, названный австрийскими путешественниками Землей Франца-Иосифа.

Кропоткину оставалось только отметить с нескрываемой горечью: «Земля, которую мы провидели сквозь полярную мглу, была открыта Пайером и Вейпрехтом».

…За полустолетие с лишним, с 1873 по 1929 год, на Земле Франца-Иосифа побывало около ста тридцати кораблей. Чуть ли не все страны мира посылали сюда своих представителей. Здесь были и русские, и норвежцы, и англичане, и американцы, и австрийцы, и немцы, и французы, и итальянцы. Однако большинство экспедиций носило не научный, а спортивный, нередко промысловый характер — охота на моржей и тюленей. Для многих путешественников архипелаг служил лишь трамплином для «прыжка на полюс», поскольку от северных его берегов расстояние до Северного полюса составляет всего тысячу километров.

Годами Земля Франца-Иосифа была ничейной землей. Австрия никогда не претендовала на архипелаг, открытый по существу русским моряком.

Декретом Совнаркома от 15 мая 1926 года Земля Франца-Иосифа была объявлена советской территорией. И ее надо было изучить и обжить.

…«Седов» дошел до Земли Франца-Иосифа, до земли, на которой испытал множество бедствий всяк, кто вступал на нее.

Земля была рядом, но подойти к ней «Седову» при почти полном отсутствии видимости было невозможно.

Впереди лежал неровный, гористый берег. Стояла мертвая тишина.

Вдоволь налюбовавшись на суровый пейзаж, на айсберги причудливой формы, торосы, ледяные поля, а за ними зубчатые скалы, Шмидт пошел в каюту и раскрыл тетрадь в клеенчатой обложке:

«Первый этап пройден. Хорошо на душе, но думается уже о следующем — как подойти, где строить станцию. На завтра утром я назначил высадку и поднятие флага. Не хочу медлить».


…Берег Земли Франца-Иосифа медленно приближался при каждом взмахе весел… Справа скала Рубини-Рок.


Никаких мореходных карт подхода к Земле Франца-Иосифа тогда еще не было. Осторожно, «ощупью», с выпущенным якорем среди айсбергов сквозь серую мглу вел Воронин «Седова» к берегу. На мачтах корабля, как в торжественный день, были подняты флаги расцвечивания.

В миле от южного берега острова Гукера «Седов» остановился. На воду были спущены две шлюпки. Начальник экспедиции пригласил с собой на берег своих заместителей, капитана, председателя судового комитета, секретаря партийной ячейки, представителей прессы, кинооператора.

Берег Земли Франца-Иосифа медленно приближался при каждом взмахе весел. Отвесные, неприступные базальтовые скалы поднимались на высоту в 200–300 метров.

Среди черных камней немного серого лишайника, красноватый мох, нежные альпийские маки канареечного цвета, голубые полярные незабудки.

Участники экспедиции водрузили среди камней флаг своей Родины, приславшей их сюда.

«Торжественная часть прошла хорошо, — записал в дневник начальник экспедиции, — просто и в то же время серьезно, в духе севера. …В тишине прозвучал салют — залпы из винтовок и револьверов. Судно, невидимое в тумане, отвечало каждому залпу протяжным гудком».

«МЕЖДУНАРОДНАЯ ГОСТИНИЦА» АРКТИКИ

Внезапно налетевший шторм хотя не испортил торжества, но несколько сократил его. С трудом шлюпки добрались до корабля.

…Корабль двинулся дальше вдоль южной части архипелага, выбирая место для строительства самой северной в мире зимовки.

Опять туман. «Седов» остановился у маленького острова Ньютона, еще никем не посещенного, хотя и отмеченного на карте. Самойлович и несколько человек с ним отправились на остров собирать коллекции. Вернувшись, он внес предложение строить станцию здесь на острове Ньютона. Но Шмидт с ним не согласился «из психологических соображений: на небольшом острове будет слишком тоскливо…» Визе считал наилучшим местом для строительства станции остров Гукера в бухте Тихой. Отто Юльевич полагал, что строить надо на острове Флора, как наиболее посещаемом из всех островов архипелага. Созвали совет и решили осмотреть все предполагаемые места.

30 июля корабль остановился в трех милях от мыса Флора. Подойти ближе не давал сплошной лед.

Небольшая группа во главе со Шмидтом, таща на плечах тяжелый металлический флаг, отправилась пешком на берег. По льду, испещренному разводьями, идти было очень трудно. Местами через расщелины перекидывали железный флагшток и, сидя верхом на этом импровизированном мостике с ногами в холодной воде, переправлялись дальше. Чем ближе люди подходили к берегу, тем отчетливее слышали шум, словно от громадного водопада.

Только взобрались они на низкий берег, усеянный обломками базальтовых глыб, как стало ясно, что этот оглушительный шум производит не вода, а птицы. На высоких серых прибрежных скалах разместился «птичий базар». Десятки тысяч белогрудых кайр и чаек не боялись людей, и только, когда пришельцы близко подходили к гнездам и чересчур бесцеремонно рассматривали их маленьких, еще не совсем оперившихся птенцов, птицы, хлопая крыльями, поднимали отчаянный крик.

Мыс Флора — своеобразная «Международная гостиница» Арктики. Сюда заходят все суда, плавающие в этих широтах. Многие исследователи, мечтавшие о славе завоевателей Северного полюса, побывали здесь.

На берегу возвышалась высокая серая пирамида из зернистого мрамора. На обращенной к северу стороне памятника была высечена надпись:

«Кверини, Стеккен, Олльера

„Стелла Поляре“

1900 г.»

Этот памятник поставлен итальянским исследователем герцогом Абруццким в честь трех участников его экспедиции, погибших на пути к полюсу.

Шмидт нашел недалеко от памятника кусок развалившегося спасательного круга с надписью «Стелла Поляре» и взял его себе на память.

Мраморный обелиск на мысе Флора служил и своеобразным арктическим почтамтом. В углублении памятника находился железный пенал для писем. В нем были полуистлевшие от времени записки, оставленные многими побывавшими здесь за четверть века экспедициями. Наиболее ветхие из них страшно было развернуть. Рядом со старыми письмами белели новенькие визитные карточки американских туристов, приплывавших сюда на зафрахтованных ими норвежских зверобоях.

Последняя карточка была вложена в 1928 году участницей поисков потерпевшего аварию на пути к полюсу дирижабля генерала Нобиле американкой Бойд.

Краткое письмо, оставленное в «почтовом отделении» мыса Флора и написанное рукой Шмидта, гласило:

«Всегда будем чтить память героев Арктики».

Мыс Флора на картах всего мира значится как международная продовольственная база для терпящих бедствие в Арктике. Но в действительности, если бы кто-нибудь и попытался найти здесь спасение, то только ускорил бы приближение конца своих страданий.

На болотистом берегу среди огромных валунов были разбросаны обрывки собачьей упряжи, сломанные ящики, заплесневевшие галеты, ржавые банки. Эту печальную картину Отто Юльевич описал в дневнике:

«Все разрушено, разбито, расковырено. На земле разбросаны зерна кофе, патроны. Кто-то не просто воспользовался продуктами, а дико разграбил, хищно и поспешно, бросая менее нравившееся. Русских не было здесь с 1914 года, значит, это дело иностранных промысловиков или туристов».

Приводить в порядок тот хаос, который нашли на мысе Флора, седовцы не имели времени. Капитан нервничал: льды надвигались на корабль, а идти до него было далеко.

Не отдохнув после тяжелого перехода по льдам, приступили к установке Советского флага. Укрепили его основательно, грудой камней. Красный металлический флаг было хорошо видно издалека.

На обратном пути при переходе через трещины вместо флагштока пользовались найденными на берегу бревнами. Кем-то оставленную здесь шлюпку не тронули. Она может кому-нибудь пригодится.

В БУХТЕ ТИХОЙ

…Корабль медленно входил в бухту Тихую. С палубы хорошо была видна огромная квадратная скала черно-зеленого цвета — Рубини-Рок, вздымающаяся прямо из воды напротив невысокого мыса Седова.

Высокий деревянный поморский крест поднимался к небу. Он был сооружен пятнадцать лет назад экспедицией лейтенанта Седова как астрономический знак.

Все здесь напоминало о мужественном и настойчивом русском исследователе Арктики Георгии Яковлевиче Седове. В 1914 году в этой бухте встало его небольшое зверобойное судно «Святой Фока» на вторую зимовку. Отсюда тяжело больной цингой Седов ушел с двумя матросами и пятнадцатью собаками к Северному полюсу. Ушел, чтобы не вернуться. Это был героический поступок человека, решившего самой своей гибелью еще раз привлечь внимание к тому, чего он так страстно добивался всю жизнь, — к достижению той заветной точки, в которой сходятся все земные меридианы.

В. Ю. Визе в молодости был сподвижником Г. Я. Седова. Он тщетно пытался тогда отговорить Седова от похода на полюс и с грустью проводил его в последний путь.

Присутствие на пароходе непосредственного участника происшедших здесь трагических событий вызвало у седовцев сосредоточенно-грустное настроение, хотя ярко освещенная солнцем бухта Тихая была одним из красивейших уголков за полярным кругом. Вокруг нее с севера, востока и юга поднимались, защищая бухту от свирепых арктических ветров, скалы высотой до 200 метров с нагроможденными на них ледниками.

Бухта Тихая расположена в северо-западной части острова Гукера, занимающего центральное место в архипелаге, вдавалась в остров почти на 2 километра.

— Кажется, лучшего места для зимовки нам не найти, — сказал Шмидт, обращаясь к Визе и Самойловичу; с ним согласились.

1 августа начальник экспедиции записал в свою тетрадь:

«…Решили строить полярную станцию здесь, под крестом, поставленным Седовым. Рано утром капитан, промеряя глубину, подошел к этому месту. Ему удалось встать в 30 метрах от берега. Идеальные условия выгрузки».

Но и при «идеальных» условиях выгрузка была очень тяжелой и трудоемкой задачей. Одно дело разгружать корабль у оснащенного механизмами причала порта, совсем другое у девственного берега арктической земли, забитого стоящими на мели айсбергами.

На два больших карбаса лебедки опускали строительные материалы — доски и бревна. В бухте Тихой почти никогда не бывало по-настоящему тихо, и свежий ветер кренил карбасы набок. Доски сползали в воду вместе с матросами, которым приходилось поэтому не раз искупаться в студеной воде Ледовитого океана. Только что бывшие в воде продрогшие люди садились за весла, а потом на берегу, на собственных плечах, спотыкаясь о скользкие камни, переносили тяжелый груз. И все же за четыре дня все строительные материалы были доставлены на берег. Запылали костры, отогревавшие промерзшую землю под фундаменты. Плотники начали возводить стены кладовой. Все шло хорошо. Но в эти дни Арктика принесла путешественникам новое испытание. 6 августа корабль сел на мель.

«…Периодически в бухту надвигаются льды, тогда ночью будят капитана. А сегодня они внезапно надвинулись днем сплошной массой, — записал в дневнике Отто Юльевич. — Это произошло во время обеда. Вахтенный штурман поздно их заметил и поэтому поздно доложил капитану. Уже ничего нельзя было сделать.

Льдины вперемежку с айсбергами двигались с быстротой хороших гребцов, напирали на корабль, громоздились у него. Мигом они содрали ржавчину с бортов, и море вокруг стало красным. „Седова“ оттащило к берегу и крепко посадило на мель. Большой пароход стал беспомощной игрушкой… Теперь целый день возимся. Крен порядочный, сидим основательно. К тому же льдина (айсберг) села на якорь, ее взрывают (толом). После каждого взрыва отлетают осколки, откалываются части и она покачивается, поворачивается, но опять сидит…»

Напрасно изо всех сил работали машины. На айсберг закинули тросы, пытались подтянуться, но все безуспешно. К концу дня седьмого августа удалось развернуть корабль, но корма продолжала сидеть на мели. На помощь команде были брошены все участники экспедиции. Разгрузили кормовой трюм и начали перекачивать водяной балласт в носовую часть корабля. Это и решило дело. Через 36 часов непрерывного труда «Седов» под громкое «ура» сполз с мели на воду.

Шмидт всегда, всю жизнь, где бы он ни находился, познавал и осмысливал новое. Участвуя в аврале по снятию корабля с мели, он воспользовался случаем, для того чтобы овладеть и морской терминологией.

…«Надо выучиться целому словарю. „Канат“ — это якорная цепь. А наш канат, если толстый, особенно металлический, будет „строп“, поменьше, как веревка, — „конец“.

8 августа в бухте снова показались льды. Появилась опасность, что „Седова“ теперь выбросит на скалу и судно погибнет. Мгновенно были подняты якоря, и корабль спрятался между стоящими на мели айсбергами.

Льды то заходили в бухту, то уходили в океан. „Седов“ все время был под парами, капитан то и дело менял место стоянки. Эта игра в „кошки-мышки“ со льдами продолжалась до 13 августа, когда бухта Тихая очистилась ото льдов.

На берегу тем временем полным ходом велись строительные работы. В них участвовали в качестве подсобной силы все, кто не был занят разгрузкой трюмов корабля. Следуя примеру начальника экспедиции, его заместители, журналисты и врач, научные работники и зимовщики таскали щебень для бетонной подушки радиомачты, укладывали каменный фундамент для мотора, носили кирпичи для печей.

Наконец разгрузка была закончена.

„Надо отдать команде справедливость, — констатирует Шмидт, — работу выполнили на славу, быстро, дружно и очень тщательно. Ничего, кроме пустяков, не разбито, не потеряно…“

Начались научные экскурсии на архипелаг. Большая группа отправилась в Долину молчания, так поэтически окрещенную Визе пятнадцать лет назад.

Стояли последние дни полярного лета. Солнце светило так ярко, что пришлось одеть „консервы“ — синие защитные очки. Освещенная солнцем долина была очень красива. По ней раскинулись яркие ковры из болотного красного мха с желтыми и голубыми цветами. На острых вершинах окружавших ее скал лежали сугробы снега, казавшегося на солнце розовым. Со скалистых склонов бежали журчащие ручейки. Зимой же, когда задуют пурги и все кругом покроет белоснежный саван, этот живописный и оживленный уголок станет пустынным, молчаливым.

В Долине молчания была сделана любопытная находка. Геолог экспедиции увидел здесь, среди лишайников, кусок окаменелого дерева. Откуда он взялся здесь? Росли ли когда-то на склонах долины деревья, или их выкинуло сюда морем?

— Безусловно, это плавник, — сказал профессор Самойлович, внимательно осмотрев находку, — он сюда занесен морем и, пролежав здесь сотни лет, обуглился.

Огромный язык ледника, который повис над Долиной молчания, привлек к себе внимание Шмидта, и на следующий день туда отправились „целой альпинистской группой…“ Шли по верхнему плато, медленно поднимаясь на купол ледника.

„…Странные здесь ледники — новый для меня тип северного глетчера, — отмечает Отто Юльевич. — Плоский купол с очень слабым подъемом. Крепкий в это время года снег сверкал на солнце. Было своеобразно красиво идти, идти без конца по ровному бело-голубому блестящему полю, местами покрытому ледяной глазурью. Но никаких трещин, и со спортивной точки зрения — однообразно. Зато вид с вершины куполов (мы были на трех) великолепен. Далеко-далеко видна сеть каналов и островков. В одних полосах набито льда, другие совсем чистые, синие. На обратном пути была вознаграждена спортивная жилка. Спустились с ледника к мысу Седова. На спуске, уже менее пологом, конечно, масса трещин. Я взял веревку и ледоруб. Они пригодились. Давал практические уроки перехода через трещины и вытягиванья из них. Географ Иванов насчитал 271 трещину, через которые мы прошли“.

Наблюдая за строительством первого жилья на такой широте, Отто Юльевич много размышлял о том, как человек сможет жить в арктических просторах? Его наблюдения приводят к мысли, что „бедная“, казалось бы с первого взгляда, Арктика на самом деле очень богата продовольственными ресурсами.

„Морское население здесь, в Арктике, исключительно богатое. Если бы этих устриц, съедобных червей, морскую капусту ели бы наши зимовщики, они были бы застрахованы от цинги и обеспечены здоровым и разнообразным питанием. На этом пути, а не на пути дорогого снабжения однообразными мясными продуктами лежит проблема заселения Арктики — морские плоды плюс медведь, тюлень, морж, рыба и, конечно, кайра“. Подстреленные на побережье, кайры оказались очень вкусными. Начальник экспедиции взялся заготовить их побольше. Он поехал на шлюпке на охоту и, по его словам, „настрелял много и без промаха“, чем был несказанно доволен: „Может быть, и выйдет из меня охотник?“

В ПОДЛЕДНОМ КАНАЛЕ

Ранним утром 20 августа „Седов“ подошел к леднику Юрий. Этот гигантский ледник сползает к морю между красавицей скалой Рубини-Рок и мысом Медвежьим. Он заканчивался рождающейся ледяной горой — громадным, еще не оторвавшимся айсбергом.

Ледник Юрий назван по имени сына известного русского полярного исследователя художника Пинегина, участвовавшего в 1912–1914 годах в экспедиции лейтенанта Седова и с тех пор отдавшего всю свою жизнь изучению Арктики.

Ледник Юрий, таинственный и мрачный, поднимался на 30–40 метров над уровнем моря.

Корабль шел прямо на высокое нагромождение льдов. Осторожно, с опущенным на дно якорем, „Седов“ пробирался вперед. Он остановился метрах в 30 от ледяной стены. В середине ее виднелся глубокий грот, скупо освещенный отблесками ледяных стен. Этот грот, вернее подледный канал шириной в 8-10 метров, уходил в глубь ледника.

Отто Юльевич на одноместном тузике отправился в плавание по подледному каналу, захватив с собой бутылку для взятия пробы воды, нужные гидрологу экспедиции Лактионову, занимавшемуся изучением вопроса влияния ледников на состав и температуру морской воды.


Ледяная пещера, в которую проник О. Ю. Шмидт.


Маленькая лодочка бесстрашно плыла мимо блестящих ледяных стен под причудливым сводом, с которого свисали ледяные сосульки, сиявшие бледным фосфорическим светом. Чем дальше в грот, тем теплее становилось призрачное, голубовато-зеленое свечение.

„…Об опасности обвала как-то не думалось, — вспоминал потом Отто Юльевич, — было так красиво. Но я не умею смотреть на красоту в одиночестве. Я выплыл к входу и закричал Хлебникову, стоявшему на спардеке „Седова“: — Будите корреспондентов, научных работников, капитана, пусть все приедут. Здесь такая красота, какой я в жизни не видел“. Грот оказался гигантским звуковым отражателем. Меня хорошо услышали, а я только через несколько секунд услышал в ответ: „Есть!“ Как всегда, собирались долго, кино перезаряжалось. Большая шлюпка с трудом пробиралась между льдинами».

Шлюпка только вошла в грот, ее пассажиры не успели еще хорошенько полюбоваться сказочной красотой подледного царства, как неожиданно огромная льдина подплыла к входу и стала закрывать его. Сразу потемнело. Ежесекундно мог произойти гибельный обвал. Отталкиваясь изо всех сил баграми от напиравших льдин, лодка с трудом проскочила между ними, а Отто Юльевичу на легком тузике чудом удалось пробраться сквозь образовавшуюся узкую щель.

Бутылки с ледниковой водой были вручены гидрологу.

Между тем положение «Седова» по-прежнему оставалось угрожающим. Огромная льдина стремительно наступала на корабль. Течением его несло прямо на ледник.

Успев поднять людей на борт, «Седов» стал спешно выбираться из ледяной западни.

Из-за резко изменившейся ледовой обстановки «Седов» не смог зайти на остров Скотт-Кельти, где был раньше высажен для научной работы Самойлович с тремя спутниками. Не взяв с собой продовольствия, отрезанные напором движущихся льдов, они оказались там в тяжелом положении. Но Самойлович заметил «бегство» корабля и со своими товарищами, перетаскивая тяжелую шлюпку через торосистые, неровные льды, заполнившие все проливы архипелага, добрался до «Седова».

На следующий день — новое чрезвычайное происшествие.

Шмидт вместе с техником-строителем Илляшевичем отправился на берег, что бы еще раз проверить, как устроились там плотники.

Обратный путь им преградили подвижные льды. Пришлось матроса со шлюпкой вернуть на остров, а самим пешком добираться к кораблю. Точнее сказать, Шмидт и Илляшевич не шли, а прыгали с льдины на льдину. Но вот перед более широкими разводьями пришлось остановиться. У Отто Юльевича появилась счастливая мысль использовать маленькую льдину как плот и, отталкиваясь имевшимся у них багром, подплывать к следующей большой льдине. Такая переправа шла очень медленно, но верно. За ней наблюдали с судна и решили ускорить дело. На выручку был послан тузик. Шмидт на своем ледяном «плоту» переправлялся через последнюю протоку, когда к нему подошел тузик. Спуститься со льдины в тузик не так уж легко. Он очень неустойчив, и, чтобы не перевернуться, надо обязательно попасть на середину.

Шмидт прыгнул не очень точно, и тузик перевернулся. Отто Юльевич и матрос оказались в студеной воде. Пришлось им поплавать. Хорошо, что кожаные костюмы нескоро намокли и потому не были помехой невольным купальщикам. Холода они сразу не ощутили. Шмидт пытался было влезть на тузик, плававший килем вверх, но он под его тяжестью пошел под воду. С трудом удалось вскарабкаться на ледяной «плот», на котором уже стоял матрос.

Спущенная на воду спасательная шлюпка быстро доставила их на судно. По дороге на воздухе купальщики продрогли больше, чем за пятиминутное пребывание в воде Ледовитого океана.

На палубе, чтобы не залить каюты, переоделись в сухую одежду.

«Нам принесли чай с коньяком. Последний больше, чем я сам, привлек соболезнующих», — записал в дневник Отто Юльевич.

…Недели две спустя Шмидт снова провалился в воду и еле спасся.

По этому поводу им сделана следующая запись:

«И здесь вечная истина: то, что в первый раз трагедия, затем переживается как фарс! Хотя я выкупался столь же основательно, как и в первый раз, но и мне и другим только смешно. Коньяка уже не дают…»

ПОИСКИ ДОРОГОЙ МОГИЛЫ

21 августа «Седов» вышел в научное плавание на Дальний Север. Зимовщики к этому дню уже переехали из кают корабля на берег, в свой бревенчатый пахнущий смолой дом. Первых жителей самого северного в мире поселка было семь.

Начальником зимовки был назначен инженер Петр Яковлевич Илляшевич, однофамилец техника-строителя. Он, пять лет провел на научной работе на Дальнем Севере.

Метеоролог строящейся обсерватории на мысе Седова Георгий Александрович Шашковский тоже уже зимовал в Арктике на Маточкином Шаре.

Врачом зимовки стал энергичный Борис Дмитриевич Георгиевский.

Радиосвязь с «Большой Землей» будет поддерживать молодой, но уже бывалый полярный радист Эрнст Теодорович Кренкель.

Механиком радиостанции стал Михаил Степанович Муров, по его словам, «человек пятнадцати профессий».

На скромные должности служителя обсерватории и повара были приняты Алексей Матвеевич Алексин и Владимир Антонович Знахарев.

В поселке у подножия креста, поставленного Седовым, еще не все строительные работы были закончены. И вместе с зимовщиками остались на время плотники-архангелогородцы.

Быстро прошли Британский канал в северной части, почти совсем чистый ото льда. Каждые 20 миль делали остановки для научных станций. Скоро льды стали тяжелее, однако Шмидт и Воронин решили продвинуться насколько возможно дальше к северу, чтобы при случае, если удастся, побить евразийский рекорд плавания во льдах герцога Абруццкого, достигшего в 1899 году 82 градусов 04 минут северной широты.

«Седов» с трудом продвигался вперед, форсируя плывущие из Центрального полярного бассейна паковые льды.

Стало заметно холоднее. На попадавшихся на пути островах, куда с «Седова» отправлялись экскурсанты для научной работы, они не видели ничего, кроме льда, снега и камней, никакой растительности — даже мха!

Корабль шел к 83-й параллели в местах, не нанесенных еще на морские карты, и достиг 82 градусов 14 минут северной широты.

Мировой рекорд полярного плавания в евразийском секторе Арктики был побит. На достигнутом пределе сделали еще одну научную станцию; «поражает малая глубина — 165 м», — записывает в дневнике Отто Юльевич.

Каких-нибудь 700 километров с небольшим отделяли «Седова» от Северного полюса. У Шмидта «уже невольно разыгрались мечты о полюсе», но идти вперед уже было нельзя. «Седов» встретил на пути к северу льды. Куда плыть дальше?

Посоветовавшись с Визе, Самойловичем и Ворониным, Шмидт решил идти к острову Рудольфа с задачей:

«1. Посетить северную оконечность Земли Франца-Иосифа — самую северную часть СССР.

2. Проверить состояние складов Фиала, может пригодятся.

3. Разыскать, если удастся, могилу Седова. Последнее сомнительно…

А если бы нашли, было бы большое торжество. Перевезли бы останки в Архангельск».

К острову Рудольфа удалось пристать в ночь с 24-го на 25-е. Со спущенным, в знак траура, флагом «Седов» подошел к обрывистому берегу мыса, на котором, по словам матросов Линника и Пустошного, был похоронен Георгий Яковлевич Седов.

Мыс был покрыт огромным, сползавшим к морю ледником.

На каменистом берегу седовцы начали поиски дорогой могилы.

Долго искали место, где похоронен Седов, но ничего не нашли. Да и не могли найти. Берег осыпающийся. Сверху над скалами обрыв ледника. Здесь должны быть частые обвалы и большие потоки талой воды. «Могилу и небольшой каменный холм над ней давно уже снесло в море», — записывает Отто Юльевич.

У одного из ручьев, стекающих с ледника, седовцы установили мемориальную доску на русском и английском языках. Все, обнажив головы, в сосредоточенном молчании слушали речь начальника экспедиции, которая кончалась такими словами:

«Матросы „Седова“, гордо носите имя отважного исследователя Арктики, а возвратившись в Архангельск, поведайте всем, как мы искали дорогую могилу…»

…Спустя три часа «Седов» начал пробиваться к соседней бухте Теплиц. Подходы к ее берегу были густо забиты льдом. Чтобы добраться до берега, приходилось перепрыгивать со льдины на льдину, временами балансируя по перекинутым через разводья скользким доскам. Шмидт первым вспрыгнул на базальтовые прибрежные камни и чуть не упал, споткнувшись о рассохшийся остов лодки. Четыре скелета старых норвежских шлюпок лежали на берегу. Около них валялись ржавые консервные банки, пустые железные бочки из-под керосина, какие-то части машин.

Вот чуть повыше на скале и склад американской экспедиции Фиала (1903–1905 годы), щедро снаряженной на средства миллионера Циглера. Здесь, в бухте, потонуло под напором льдов их экспедиционное судно «Америка».

Остов огромного сарая, вероятно, был покрыт когда-то брезентом. Время сделало свое дело: брезент сгнил, и его по частям сорвало ветром, лишь кое-где болтались жалкие клочья. Масса продовольствия, посуды, белья, патронов — лишь часть разворочено, видимо, медведями. Из снега торчали разбитые ящики и бочки.

Неподалеку от склада стоял неплохо сохранившийся небольшой дощатый дом. Заглянули в окно: помещение почти до самого потолка забито снегом, спрессовавшимся за четверть века. В домик проникли через крышу. На стенах висели часы, портреты, книжные полки. Там, где был сложен очаг, изо льда выглядывала стопка посуды. На столе рядом с керосиновой лампой лежал коробок спичек; они не отсырели, их можно было зажигать. Вполне пригодными для потребления в пищу оказались и найденные здесь консервы. Жизненные припасы, обнаруженные седовцами в арктическом лагере, брошенном двадцать пять лет назад, вполне могли бы поддержать силы целой группы людей, терпящих бедствие.

«Хорошо бы все это имущество разобрать, сложить в прочной кладовой, сделать опись, прибавить недостающее от себя — будет солидная база для путешественников, — записал в дневник Шмидт. — Но это — задача будущих лет; пока я решил ничего не трогать, даже напрасно гибнущие инструменты…»

Взяв на память полуистлевший вымпел потонувшей «Америки», седовцы вернулись на борт своего корабля.

Пора было идти «домой», в бухту Тихую.

У Отто Юльевича появилось неожиданно грустное настроение:

«…Стоял долго на носу и поймал себя на мысли: вот уже не долго смотреть, как колются льды, скоро конец. И стало очень жалко расставаться с Арктикой. Приехать бы вновь в будущем году, сменить зимовщиков, построить новые базы… или пойти с ледоколом к полюсу на зимовку!..»

ПЕШКОМ ПО ЛЕДЯНОЙ ПУСТЫНЕ

Три дня, борясь со льдами, «Седов» настойчиво, но безуспешно, пытался пробиться в бухту Тихую.

В Арктике погода капризна и изменчива. Неделю назад, когда «Седов» уходил с Земли Франца-Иосифа в плавание на север, стояли ясные солнечные дни. Корабль спокойно шел по широким разводьям в толстых, многолетних льдах. Теперь же все заволокло туманом. И хоть капитан часами сидел в бочке на мачте, «Воронин в вороньем гнезде», — говорили корабельные остряки, и, напрягая зрение, всматривался в горизонт, тщетно пытаясь разглядеть темные зигзаги разводий; их не было. Все кругом было покрыто белым снежным одеялом. Кажется, прошедший шторм пригнал все льды из Британского канала к подходам в бухту Тихую.

Лед уже смерзался в сплошные гигантские поля. Скоро зима. Еще недолго, и арктическая ночь окутает все и вся кромешной мглой.

Неужели «Седову» придется остаться во льдах на долгую и тяжелую зимовку? Льды, полонившие корабль, труднопроходимы, к тому же облегченный пароход, освободившийся от груза, уже не в состоянии, как прежде, штурмовать ледяные барьеры. Для того, чтобы продолжать форсировать льды, нужно было сначала довести судно до полного веса. Вот почему все участники экспедиции с утра до вечера кололи лед. Лебедки загружали трюмы ледяными глыбами. Взяв полную норму холодного груза, корабль заметно осел.

Не слышно привычных вздохов корабельной машины. Остановившийся «Седов» стал похож на большой, не очень уютный и довольно холодный многоквартирный дом с пестрым населением, жильцы которого ропщут на свою судьбу. Но, не все!

«А все же ледокол — прекрасное орудие исследования Арктики, — пишет в эти тяжелые часы Отто Юльевич Шмидт. — Сегодня, стоя на льду …мы с географом Ивановым, совсем размечтались… Ледоколом, умеючи и не спеша, можно будет добраться до 86 градуса, а там (на полюс) выйдет группа пешком. Успех такого предприятия зависит от людского материала. Хорошо бы иметь все время радиосвязь с ледоколом и брать пеленг на него… Это пока мечты, а действительность довольно скверная». Начальник экспедиции умел смотреть в будущее. Он мечтал о завоевании полюса. И через восемь лет Шмидт достиг заветной цели. Все дело оказалось в «людском материале» и технике.

Тем временем в капитанской каюте заседал штаб экспедиции. Шмидта и его помощников очень беспокоили дела на строящейся зимовке. Закончили ли плотники отделку зданий? Поставлена ли мачта радиостанции? Может быть, есть какие-нибудь недоразумения со сборкой аппаратуры, которые не могут быть устранены без помощи механиков с корабля?

Зимовщикам оставлена маленькая переносная радиостанция, однако от них нет никаких известий. Ежедневно в восемь часов, как было условлено, радист «Седова» выкрикивал в радиотелефон:

— Алло! Почему молчите? Мы с «Седова»! Алло! Почему молчите?

В эфире была тишина.

Что могло случиться?

Подойти к острову через неприступные льды «Седову» не было никакой возможности.

— Отто Юльевич, дальше идти нет сил, — мрачно заявил Воронин на «военном совете». — Бесполезно пускать в воздух последние остатки драгоценного угля. Вы видите, сделали все возможное… Продовольствия на острове оставлено на три года, хватит не только на зимовщиков, но и на строителей…

Тогда Шмидт, вскочив с кресла, необычно громким голосом решительно произнес:

— Начальник экспедиции не может бросить доверенных ему людей на произвол судьбы. Мы не уйдем от Земли Франца-Иосифа до тех пор, пока я сам не увижу, что радиостанция отстроена, что люди находятся в тепле. Я не дам сигнала к отходу до тех пор, пока не заберу наших строителей и не доставлю их на «Седов». Поэтому сегодня вечером я отправлюсь пешком к острову. Надеюсь, найдутся товарищи, которые не откажутся отправиться со мной?

Желающих оказалось много. Шмидт выбрал себе в спутники корреспондента «Известий» Б. В. Громова и географа И. М. Иванова, с которым мечтал о будущем походе на полюс.

— Вот и будет у нас репетиция, — улыбаясь, сказал он ему.

По настоянию капитана с начальником пошел и опытный матрос В. А. Иванов.

Шмидта пытались отговорить от этого опасного для жизни путешествия, уверяя, что льды могут разойтись и тогда никак не доберешься до земли, но он был непреклонен.

Сборы были недолги. С собой брали маленький брезентовый каяк (лодочку), нарты для ее перевозки, палатку, два заплечных мешка с продовольствием и винтовку.

Перед отходом — большая радость. В сорокакратный капитанский бинокль можно иногда различить коричневую полоску острова Скотт-Кельти, а за ним неясные очертания мыса Седова. На этот раз Владимир Иванович Воронин заметил между крошечными коробочками зданий станции поднявшуюся к небу иглу. Значит, радиомачта поставлена! Значит, работы в поселке идут успешно!

В 10 часов вечера 27 августа провожаемые всей экспедицией смельчаки по узкому шторм-трапу спустились на лед.

— Я думаю, — крикнул им сверху В. Ю. Визе, — при благоприятных условиях через два часа вы будете на берегу. Так думали и уходящие. Но в Арктике трудно, почти невозможно, рассчитывать время, нужное для преодоления какого-то расстояния.

Шмидт и его спутники пошли напрямик, ориентируясь на скалу Рубини-Рок, вершина которой маячила в туманной дали. Вначале шли по ровным ледяным полям, сменяясь по двое, тащили нагруженные нарты. Но очень скоро легкому пути пришел конец. Ровные ледяные поля сменились нагромождениями торосов. Движение сильно замедлилось. Путники с трудом волочили сани по неровным глыбам льда. Нарты задевали за острые углы торосов и часто опрокидывались. Хотя люди были одеты сравнительно легко, пот так обильно стекал с них, что фуфайки промокли. В конце концов нарты не выдержали такой бугристой дороги, и одна из лыж сломалась. Громов предложил было бросить сани с лодкой и налегке двигаться вперед. Шмидт, указывая на темные полыньи впереди, категорически возражал.

Матросу Иванову удалось веревкой скрепить сломанную лыжу.

К 3 часам утра отошли лишь на 5 км и, обернувшись, увидели чернеющий среди необозримой белой пустыни контур корабля. Поднялся ветер с севера, и огромное ледяное поле, на котором находились путники, начало дрейфовать на юго-запад, т. е. в обратном направлении от цели их похода.

Стали появляться разводья. У первого же разводья шириной в полноводную реку приняли решение разделиться на две партии и переправляться по очереди. Иначе поступить было нельзя. Утлый и неустойчивый каяк вмещал только двоих, осаживаясь в воду до самых бортов. Шмидт и географ Иванов поплыли в каяке, а Громов и матрос Иванов пошли в обход, прыгая через узкие разводья, переправляясь через более широкие на небольших ледяных обломках, как на плотах, отталкиваясь палками.

Поднялся колючий ветер и погнал крошечную парусиновую лодку обратно, волны заливали ее.

Потом все четверо встретились и снова стали пробираться через нескончаемые торосы, тянуть нарты с потяжелевшей, намокшей лодкой по ледяным буграм и сугробам, скользя, спотыкаясь и падая.

Идти становилось все труднее и труднее. Ноги вязли в рыхлой снежной крупе. Глаза слипались. Болели плечи, натертые веревкой от саней. Мучительно хотелось пить и, сколько ни грызли кристаллы льда, жажда не унималась.

Так, усталые, измученные, люди шли уже двадцать часов, а берег все не приближался. Дрейф льда сводил на нет все их усилия.

Утром выяснилось, что они находятся почти там же, где были и вечером. Идти вперед не было уже сил. Развернули палатку, ту самую, которую Шмидт брал с собой на Памир, и наскоро закусили застывшими мясными консервами.

Журналист Борис Громов так писал впоследствии об этом привале:

«Хочется хоть полчаса, но отдохнуть. Но неугомонный Отто Юльевич уже торопит:

— Скорее в путь! До земли еще далеко!

Я поражаюсь его исключительной энергии и выносливости. В минуты, когда мы падали от усталости, Шмидт, с присущим ему юмором, умел ловко и незаметно подбодрить, поднять настроение. Только здесь, в исключительных условиях сурового Севера, мы достойно сумели оценить это его прекрасное качество».

И четыре человека снова отправились в тяжелый путь. Медлить нельзя было и минуты. Положение становилось очень опасным. Все крепчавший резкий ветер быстро гнал льды и мог вынести их мимо земли прямо в открытый океан. Тогда спасенья нет!

Единственная надежда — идти вперед, пристать к ближайшему острову Мертвого тюленя. Они были в километре от него.

Громов и Иванов-географ первыми добрались до каменистой отмели острова.

На острове Мертвого тюленя остался Громов, а Иванов отправился за Шмидтом и матросом.

Прошел час, другой, третий… Застывший Громов бродил в одиночестве на диком ветру по пустынному острову, ожидая товарищей. А их все не было и не было. Самые страшные мысли лезли в голову. Шмидт и двое Ивановых остались без оружия, — винтовка у Громова, но зато у него нет ни куска хлеба.

Лишь к ночи отчаявшийся Громов увидел на соседнем острове Скотт-Кельти за полкилометра от него людей. Это были его пропавшие друзья. Сигнал — три выстрела, был ими услышан, и вскоре за Громовым пришла лодка.

«Как нам удалось добраться до берега — это просто чудо, — рассказывал Шмидт. Льдами нас унесло далеко в сторону, и с большим трудом, прыгая с льдины на льдину, мы успели зацепиться за последний мыс островка. Еще минут десять — и мы попали бы в открытый океан. Теперь-то спасены окончательно!»

Решили не идти дальше. Пролив Де-Брюйне, отделяющий Скотт-Кельти от острова Гукера, покрыт тонким молодым ледком. Идти по нему нельзя, а на дырявом брезентовом каяке не поплывешь: к тому же начинался снежный буран. Разбили палатку. Согрелись глотком чистого спирта.

Двадцать восемь часов беспрерывных ужасных скитаний по ледяной пустыне сломили людей, и они заснули мертвым сном. Лишь Шмидту не удалось почему-то заснуть. Как видно, только что пережитое большое нервное напряжение отгоняло желанный сон. И вдруг сквозь дрему он отчетливо услышал знакомые протяжные гудки «Седова». Что это, галлюцинация? Нет, через несколько минут опять заунывно завыл гудок. Шмидт разбудил товарищей.

Еще одно «чудо» — из тумана показались мачты, трубы, знакомые очертания крутых бортов парохода. Гулкие выстрелы заставили «Седова» остановиться. Вот уже спущенная на воду шлюпка пляшет по волнам.

Капитан первым пожал руки Шмидту и его спутникам, обнял их и пробурчал в свои пышные усы:

— Поздравляю, вы были на пороге смерти!

После ухода группы Шмидта, за ней довольно долго следили с корабля в бинокль. Все недоумевали, почему они так медленно двигаются. Когда последний раз вахтенный матрос заметил далеко на льду только две человеческие фигурки, вместо четырех, недоумение сменилось тревогой.


Побережье острова Гукера.


Тем временем, пока отважная четверка пробивалась к берегу, льды потихоньку тронулись. Ожила безмолвная долина, огромные заснеженные поля, разрываясь с глухим треском, двинулись к океану. Появились широкие полосы чистой воды. «Седов» получил возможность двигаться к острову Гукера.

Отто Юльевич с удовлетворением записал в дневник:

«Очень тепло встретила меня команда, которая часто оказывает мне знаки внимания. Она ценит, кроме ровного товарищеского отношения и политических бесед, наличие мужества и предприимчивости, которые они мне приписывают».

…К утру корабль встал на якорь в бухте Тихой.

Шмидт с радостью убедился, что все строительные работы закончены. Очень полезным оказался уход корабля. Рабочие перестали тратить время на переезд утром, в обед и вечером на судно и с судна. Все жили там, где работали, и работали с перерывом только на сон.

Выяснилось, что оставленная на острове Гукера радиостанция из-за неисправности могла только слушать, но не передавать. В условленные часы зимовщики слушали все, что им говорилось по радиотелефону, но отвечать не могли.


Маршрут экспедиции на «Седове» в 1929 году.


КУРС НА ЮГ

Собираясь на торжественное открытие новой полярной станции, седовцы спускались по шторм-трапу прямо на молодой, но уже крепкий лед и шли по нему спокойно на берег. Начиналась зима.

«Время трудное, — констатировал хозяин тетради в клеенчатой обложке. — Ночью опять прижимали к берегу льды, была тревога. Надо уходить поскорее и… с трезвой командой. Решаем сократить торжество и во времени, и, так сказать, в градусах… У дома короткий митинг. Говорили: я, Самойлович, Визе, Воронин, доктор Белкин от ячейки, Кренкель и Илляшевич от зимовщиков. Речи краткие, но значительные и радостные.

Над домом взвивается красный флаг, тот самый, что поднесли нам в Архангельске. Приглашаем зимовщиков в последний раз выпить с нами чаю, подавая пример строго обходиться без алкоголя. Сердечно проходит прощание…»

На мачтах «Седова» колышутся прощальные флаги.

С неба надают тяжелые хлопья снега.

Вечером 30 августа, в непроглядной белой мгле, «Седов», дав три долгих гудка, тронулся в обратный путь. Поднялась пурга.

Корабль вышел в Британский канал, заполненный старым и тяжелым льдом. «Седов» еле продвигался вперед, сотрясаясь всем корпусом, и в конце концов принужден был остановиться. Ледяные поля все сильнее и сильнее сжимали маленький ледокольный пароход. И пока еще была возможность отступать, капитан решил вернуться в бухту Тихую.

На знакомой стоянке был брошен якорь. Кое-кто отправился на берег, чтобы еще раз проститься с отважной семеркой зимовщиков. В это время много часов подряд заседал «штаб» экспедиции, ища выхода из, казалось, безвыходного положения. Путь на юг через Британский канал был наглухо заперт льдами. Что же делать? Оставаться на зимовку в бухте Тихой? Ждать перемены ветра, который выгонит льды из канала? Но льды с каждым часом смерзались все прочнее и прочнее, и скоро непроницаемой броней они закроют море.

Отто Юльевич предложил необычное решение — идти на юг через север! Это может показаться парадоксальным, но таков был дерзкий план — обогнуть остров Гукера с севера, повернуть на восток, а затем уже на юг.

Этот кружной путь оказался хоть и тяжелым, но все-таки проходимым и к тому же давал возможность изучить еще новые места.

Частые вынужденные остановки — передышки в борьбе со льдами — использовались для научной работы.

Но вскоре переменили курс на юг.

Пришлось отказаться от плана посещения острова Уединения. Правда, это и не входило в задание экспедиции. Хоть корабль и шел по чистой воде, но ветер достигал силы в 6–7 баллов. Барометр падал. Израненный во льдах «Седов» не мог дальше бороться с могущими возникнуть в пути трудностями.

На широте 79 градусов «Седов» повернул на восток для исследования большого района океана, где не плавало еще никогда ни одно судно.

Основной же причиной изменения курса, как это указывал Шмидт, было то, что «износился ледокол. Выбираясь из льдов, потеряли одну лопасть винта. Заклепки железного корпуса расшатались, пропуская воду… А 4 сентября утром вдруг тревога, зовут на аврал — течь. Сквозь заклепочные отверстия бьет вода, крен до 8 градусов увеличивается. Начинает работать брандспойт, но вода не спадает, а медленна поднимается. В двух отсеках трюма в носовой части… в машинном отделении обнаружены пробоины. Места течи старались заделать цементом, но на морозе он плохо схватывается. Забивают досками. Судно в таком виде, по словам капитана и штурманов, не может входить в лед и не может перенести серьезного шторма»…

6 сентября Шмидт заносит в свой дневник:

«Поворачиваем на SSW к мысу Желания. Команда сразу повеселела».

На этом обрываются записи в тетради с черной клеенчатой обложкой.

«Седов» плыл к Архангельску.

11 сентября он поравнялся с плавучим маяком у входа в Северную Двину.

Так кончился первый большой советский арктический поход.

Так произошла первая встреча с Арктикой человека, так много сделавшего потом для раскрытия ее тайн.




Загрузка...