11. Человек боится того, из чего состоит

Отказавшись думать о голодном персидском гусе, я достиг, наконец, пальцами самого раскалённого участка её плоти. От прикосновения к нему меня накрыло мягкой волной, под которой мне стало необычно легко и необычно тепло. Как в густом и огромном мешке мыльной пены в нашей восточной бане.

Я ощутил как во мне стала разливаться слабость, но она уже не пугала меня и не мучила, а, напротив, отцеживалась в какую-то странную силу…

Надрезанный в суставе палец напрягся, протиснулся дальше и упёрся в упругий скользкий бугорок. Перевалив через него, он ушёл вовнутрь, в тесную глубину, пропитанную вязкой влагой, которая потекла по пальцу к запястью. В ранке на суставе стало щипать, и тут я услышал из-за двери хриплый кашель деда.

Отскочив от персиянки, как ужаленный, я оказался под репродуктором:

Если бы любить друг друга и беречь мы не могли, —

Верь пророку Иэтиму: нас бы сбрило, как щетину,

Опалило, как щетину, как никчемную щетину,

Прочь с лица земли.

Спиной к Сильве и к деду, в изумлении и в страхе, я разглядывал свой покрытый кровью палец, — не моей, а густой кровью персиянки. Волосы на запястье слиплись в засыхающей влаге, от которой несло тошнотворным духом. Стоило мне догадаться — что это была за влага, как меня передёрнуло от стыда за всех людей в мире, за всё живое и смрадное. За то, что всё, наверное, в этом мире внутри ужасно.

Потом я удивился тому, что раньше этого не знал: никто мне этого не говорил. Говорили разное, но не то, что даже без ужасов всё внутри так ужасно. Почему же никто не говорил мне об этом? А не может ли быть, что этого ещё никто не знает, — только я? Нет, рассудил я, такого быть не может. Может, однако, быть другое: это ничуть не ужасно, и кажется это ужасным только мне, потому что я знаю меньше, чем все. Может быть даже, что мир не только не ужасен без ужасов, а, наоборот, чудесен без чудес…

— Выключи радио! — прервал меня резкий голос деда.

— Почему? — насторожился я, скрывая кулак.

— Сейчас приведут быка, — и погладил лезвием ножа камень.

— А где Сильва? — забеспокоился я.

— Пошла за скотиной.

— У меня вопрос, — сказал я, не торопясь счищать кровь.

Дед не возразил, и я добавил:

— Почему человек боится крови?

— Это глупый вопрос. Кровь напоминает о смерти.

Я качнул головой:

— А может ли быть, что человек боится того, из чего состоит.

— Выключи, говорю тебе, радио! — рявкнул дед.

Загрузка...