Юрий Цурганов Как читать постсоветских историков? Точки над «i»

С утверждением, что история Второй мировой войны оболгана, согласятся многие. Тем более согласятся с тем, что оболгана история участия в ней СССР. Но при этом каждый соглашающийся будет иметь в виду свое: один — что лгали до перестройки, другой — что лгут сейчас. Поэтому сразу раскрою карты: я отношусь к той категории людей, про которую Проханов сказал: «…стремятся заплевать красные иконы Победы ядовитой слюной нигилизма».

Прекрасное начало

В начале 1990-х для научных работ по истории Второй мировой войны были характерны резкая критика историографии советского периода и стремление отмежеваться от нее: «…Адепты тоталитаризма по-прежнему пытаются навязать исторические мифы, с тем чтобы вытравить научное знание. Таковым примером является пресловутый десятитомник «История Великой Отечественной войны советского народа. 1941–1945», работа над которым была развернута в соответствии с решением Политбюро ЦК КПСС от 13 августа 1987 года… Десятитомный официальный опус — это целенаправленная диверсия идеологов от КПСС против прозревающего от лжи народа. Это попытка знакомыми средствами реанимировать идею прочности и незыблемости «социалистического» строя… Общественность ждет от историков принципиально нового труда, созданного на основе глубокой переоценки прошлого, а не подправленной модели уже написанного». Эта тенденция была устойчивой на протяжении нескольких лет, но потом ситуация начала меняться.

Катынь — тест на вменяемость

Среди ранее не исследовавшихся проблем одной из первых привлекла к себе внимание современных российских историков судьба польских военнопленных в СССР.

Сборник статей «Катынская драма» с участием отечественных исследователей автор предисловия проф. А. О. Чубарьян назвал первым в нашей стране научным изданием, посвященным катынскому делу. Публикации построены на архивных документах. «…Дела польских офицеров и полицейских, находившихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях в декабре 1939 — марте 1940 года, — делает вывод Н. Лебедева, — готовились на рассмотрение Особым совещанием НКВД в апреле—мае 1940 года. Более 15 тысяч польских военнопленных — офицеров и полицейских — были вывезены из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей и переданы УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей. Таким был их последний маршрут, конечными пунктами которого стали Катынь, Медное и 6-й квартал лесопарковой зоны Харькова».

Вывод о «советском следе» сделал и В.К. Абаринов, автор монографии «Катынский лабиринт». С юридической точки зрения Абаринов оценивает события в Катыни как военное преступление. При этом он ссылается на статью 6 Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге, которая говорит о нарушениях законов и обычаев войны, в частности, об убийстве военнопленных. Автор также указывает на то, что Советский Союз был участником Конвенции о неприменимости срока давности к военным преступлениям и к преступлениям против человечности от 26 ноября 1968 года. В декабре 1983 года СССР голосовал за резолюцию 38/99 Генеральной Ассамблеи ООН, согласно которой привлечение к ответственности лиц, виновных в этих преступлениях, является обязательством всех членов международного сообщества.

В принципе, вопрос о том, кто именно расстреливал поляков в Катыни, уже утратил историческую актуальность, предметом исследований сегодня могут быть только детали события. После того как в апреле 1990 года президент СССР М.С. Горбачев признал вину НКВД в Катынском деле, этот вопрос утратил и политическую актуальность. Сегодня вопрос об ответственности за содеянное превратился в тест на вменяемость, который в нашей стране проходят не все.

«Контраргументов» три. Первый — отрицание до последнего, вопреки очевидным обстоятельствам, факта расстрела польских военнопленных именно советскими спецслужбами, перекладывание ответственности на вермахт, СС, гестапо. Доводы, как правило, облечены в характерную лингвистическую форму: «Это не мы, это немцы». Действительно, уже один только инстинкт самосохранения должен заставить выступать в защиту всех и каждого, кого человек объединяет вместе с собой в единое «мы». Проблема упирается в то, что все еще есть люди, для которых Сталин и НКВД — это «мы».

(Зарубежная общественно-политическая мысль иногда сама подталкивает к такому использованию местоимений. На Западе, да и в Восточной Европе, часто не разводят, а синонимируют понятия «русские» и «большевики». Так, например, Войтех Маетны дал своей книге название: «Путь России к холодной войне». Хотя во времена холодной войны на политической карте мира не было государства с названием «Россия».)

Второй «контраргумент»: да, расстрелы осуществляли чекисты, но «неужели наши польские друзья не в состоянии оценить случившееся с четких классовых позиций? Ведь речь идет о командных кадрах старой польской армии, стоявшей на службе у буржуазии. Так почему же польские товарищи начинают терять классовое чутье, впадают в националистические амбиции?».

Третий «контраргумент»: руководство НКВД неверно истолковало приказ о ликвидации лагерей, Сталин вовсе не имел в виду расстрел поляков, это подчиненные перестарались.

И все же самым популярным остается первый «контраргумент». Примером может служить книга главного редактора газеты «Дуэль» Юрия Мухина «Антироссийская подлость». В ней, как и в нескольких других произведениях, автор пытается перечеркнуть выводы современной исторической науки о начальном периоде Второй мировой войны и вернуться к канонам советской историографии, сдобрив их пафосом национал-большевизма.

«Антироссийская подлость» — книга о Катыни. Ее даже не обязательно брать в руки, чтобы понять, в чем хочет убедить автор своих читателей. На обложке изображен немецкий военнослужащий, стреляющий в затылок человеку в польской униформе. (Качество рисунка очень низкое, но характерная немецкая каска и польская «конфедератка» угадываются.) В рамках статьи не представляется возможным дать полный анализ тезисов Мухина. Скажем только, что первый документ, который он приводит (причем уже во введении к книге), — «показания крестьянина Киселева» сотрудникам НКВД. В них Киселев утверждает, что при немцах был вынужден говорить, что поляков убили чекисты, поскольку немцы применяли к нему методы физического воздействия. Видимо, следует понимать так, что представители советских органов таких методов не применяли и потому с ними человек был по-настоящему откровенен.

Уровень полемики Мухина характеризуют высказывания такого рода: «После войны для польских шляхетских уродов, ошивающихся за границей и готовых за мелкие подачки на что угодно, Катынское дело стало единственным оправданием того, почему они не воевали против немцев во Второй мировой и почему гадят Польше и после войны… Приход в СССР к власти безмозглого Горбачева и его команды оставил Советский Союз без управления. Этот пятнистый кретин спилил сук, на котором сидел, а упав с вершины на помойку, делает вид, что он именно этого и хотел из-за своей приверженности «общечеловеческим ценностям» и своему новому «мышлению». Своих научных оппонентов Мухин оценивает так: «…в архивы были допущены в основном крайне подлые, но частью просто глупые «ученые»…»

Мухин любит выводить события 1940-го (или, как он считает, 1941 года) на современность: «Многие ли в России понимают, что… почти 40-летний военный союзник СССР ныне стал потенциальным врагом России?..» А понимает ли он сам, что Польша никогда не была союзником СССР, что она была его сателлитом? Понимает ли он, что в 1944 году происходило не «освобождение» Польши, а смена оккупационного режима — гитлеровского на сталинский? Красная Армия бездействовала, вместо того чтобы прийти на помощь Варшавскому восстанию в августе 1944 года. Это восстание против нацистов было поднято Армией Крайовой («шляхетскими уродами», которые «не воевали против немцев во Второй мировой»). Армия Крайова — это сила, стремившаяся восстановить правопорядок, существовавший в Польше в довоенные годы. Конечно, Сталину было выгодно, чтобы нацисты утопили это восстание в крови, потому Красная Армия и бездействовала. Ведь главная цель Сталина — навязать Польше, как и другим европейским государствам, до которых он смог дотянуться, ту же варварскую систему, которая существовала в СССР. Это удалось, и на протяжении упомянутых Мухиным сорока лет СССР держал Польшу на поводке. В 1982 году Ярузельский был даже вынужден сам ввести военное положение, чтобы не допустить развития событий по венгерскому сценарию 1956-го или чехословацкому 1968-го. Даже без Катыни этого достаточно, чтобы признать ненависть поляков к большевизму вполне обоснованной. Пока только к большевизму как к системе, а как насчет русских как нации?

Общий вывод Мухина: «Катынское дело было использовано «пятой колонной» СССР и России точно так же, как его использовали гитлеровцы со своими польскими холуями начиная с 1943 г., т. е. для вызывания ненависти у европейцев к СССР и России…»

Трагедия Мухина и его единомышленников заключается в том, что для них СССР — российское государство.

— А какое же еще? — последует вопрос.

— Большевицкое, коммунистическое, советское (в данном случае будем рассматривать эти термины как синонимы). А это означает — антироссийское в узком смысле и античеловеческое — в широком. Чем национальное государство отличается от тоталитарного? Тем, что национальное правительство в своей деятельности исходит из того, чтобы улучшить жизнь граждан. На этом поприще национальные правительства могут совершать ошибки, могут оказываться недостаточно компетентными, но вектор их политики задан, тем не менее, именно в названном направлении. Тоталитарное правительство в принципе не ставит перед собой задачу улучшения жизни граждан. Его задача — укрепление режима внутри страны и расширение географии его влияния. А все, что находится в стране, включая граждан, это лишь сырье для осуществления главной задачи. Причем ее осуществление представляет собой бесконечный процесс. Конечно, и тоталитарные правители делают что-то для граждан, но подобно тому, как рабовладелец делает что-то для рабов, а фермер — для домашних животных.

Почему трагедия? Потому что Мухин действительно любит Россию. Но в стремлении выразить свои чувства пытается защищать СССР — государство, которое было главным врагом для народов, проживавших на его территории. Любое обвинение, направленное против СССР, воспринимается Мухиным и его единомышленниками как «антироссийская подлость», то есть априори предвзято. А насколько это обвинение справедливо само по себе — для них неважно: обвиняют «наших», значит, надо защищаться. В действительности же Россия — первая жертва большевизма, который впоследствии стал действовать от имени своей жертвы, навлекая на нее ненависть сопредельных народов за свои преступления. Отречься от Ленина и Сталина как от губителей России — главная задача национальной политики. Говорить о них как о национальных лидерах — это действительно антироссийская подлость, в данном случае без кавычек.

По-настоящему плохо то, что Мухин неразборчив в средствах. В целях обеспечения поддержки своей версии со стороны российских обывателей он играет на весьма незатейливых чувствах: «Многие ли понимают, что как только в этом деле будет поставлена вожделенная поляками и отечественными негодяями точка, нынешние граждане России будут платить нынешним гражданам враждебной Польши денежную «компенсацию»?..» К теме возможного «иска граждан Польши к гражданам России» Мухин обращается неоднократно. Исследователи, цель которых — воссоздание адекватной картины прошлого, к таким доводам не прибегают.

Из 1940-го Мухин не только перепрыгивает в 1991-й, но и отпрыгивает в 1937-й: «Катынское дело прекрасно объясняет, почему накануне Второй мировой войны потребовались чрезвычайные тройки и почему так беспощадно уничтожалась «пятая колонна»». Масштаб его сверхзадачи действительно впечатляющ: не только обвинить во всевозможных грехах архитекторов перестройки, но и оправдать сталинские репрессии.

А вот Александра Филипповича Катусева Мухин обидел напрасно («…осенью 1990 г., главный военный прокурор СССР Катусев из отъявленных негодяев ГВП собрал «следственную бригаду» для юридической фальсификации этого дела»). Более ревностного борца с «пятой колонной», чем Катусев, пожалуй, не найти. В 1990 году он совместно с В. Оппоковым написал для «Военно-исторического журнала» статью «Иуды (Власовцы на службе у фашизма)». Название говорит само за себя и выводит нас еще на одну тему, не менее животрепещущую.

На чьей службе находились власовцы?

В 1990-е вышло несколько серьезных книг об антисталинском протесте советских граждан 1941–1945 годов. Они, как правило, написаны молодыми историками и опубликованы частными издательствами. Но вот книга, написанная Михаилом Ивановичем Семирягой — корифеем советской исторической науки, ветераном (что немаловажно), напечатанная издательством РОССПЭН — «Российская политическая энциклопедия». В этой монографии, озаглавленной «Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны», читаем: «Подавляющее большинство граждан государств прежнего Советского Союза резко осуждает бесчеловечный сталинский режим. Но когда заходит речь о политической оценке тех, кто вел активную борьбу против него, то возникает, казалось бы, парадоксальная ситуация: люди готовы сочувствовать тем узникам сталинского режима, которые были заточены в многочисленные лагеря ГУЛАГа и, по существу, не могли активно бороться против него. Но эти же люди психологически и поныне не готовы понять и принять тех противников Сталина, кто с оружием в руках сражался против того же режима… Жизнь всегда богаче, сложнее, многограннее любых, даже самых устоявшихся схем и стереотипов. Поэтому, думается, с течением времени отношение к коллаборационистам — исключая, конечно, подлинных военных преступников, карателей, которым нет и не может быть прощения, — наверняка изменится. Новые поколения наших соотечественников сумеют, очевидно, более широко и непредвзято оценить характер и мотивы поведения многих коллаборационистов, увидеть и понять трагичность их судеб».

Такой взгляд, представленный фактически на официальном уровне, был большим событием для отечественной науки. Но тут же пошел и откат назад. Борис Филиппов в статье «Сопротивление советскому режиму (1920–1941)» начинает «за здравие»: «Массовому сознанию был навязан тезис об отсутствии сопротивления, о пассивном поведении обескровленного мировой войной, революцией и войной гражданской населения, активная часть которого либо погибла, либо эмигрировала». Приводит многочисленные факты сопротивления большевизму в 1920-1930-е, классифицирует их. Но заканчивает «за упокой»: «…до начала Отечественной войны не прекращалось сопротивление сталинскому режиму». А что, после начала «Отечественной войны» оно прекратилось? Именно после 22 июня оно и развернулось по-настоящему.

С. Чуев, автор книги «Проклятые солдаты», признает и наличие сопротивления, и его размах. Но, задаваясь вопросом, почему это стало возможным, дает ответ: «В первую очередь, это готовность немецких командиров привлекать на службу местных жителей и военнопленных, хотя подобная инициатива порой и тормозилась гитлеровским окружением».

Такая готовность немецких командиров проявилась отнюдь не сразу. Инициатива сотрудничества с немцами исходила именно от местного населения и от военнопленных. Идея политического оформления движения тоже исходила от местных — конкретно от жителей Смоленска осенью 1941 года. Вопрос о том, что первично — антисталинский протест граждан СССР, перешедший из латентной фазы в открытую в условиях войны, или желание немцев пополнить кем-либо свои редеющие полки, — принципиально важен. Нельзя согласиться и с тем, что инициатива «порой и тормозилась гитлеровским окружением». Она встретила активнейшее противодействие нацистской партийной верхушки, прежде всего самого Гитлера, поскольку противоречила идеологическим установкам, разработанным еще до войны.

«…У нас служба немцам, — продолжает Чуев, — все-таки воспринималась, в том числе и в народном сознании, как предательство, а уж если бургомистром становился бывший советский или партийный чиновник, а полицаем — бывший милиционер, то такой поступок расценивался как особо циничный и непростительный…»

Единого отношения к сотрудничеству сограждан с немцами не было, поскольку само сотрудничество было массовым. Кроме того, многие смотрели на это с прагматических позиций. Криминальная полиция (в СССР — милиция) должна существовать в любой стране при любом режиме. И она должна быть местной, говорить на одном языке с населением, иметь опыт работы в конкретных городах и населенных пунктах, знать специфику криминального мира. Большевики отступили, так и жуликов ловить не надо? Не надо обслуживать систему жизнеобеспечения? Пахать, сеять, собирать урожай? Сталин так и хотел: либо при мне, либо вообще никак. Отсюда и приказы об уничтожении инфраструктуры при отступлении Красной Армии. (Так будет действовать и Гитлер с конца 1944 года — тактика «выжженной земли».) Диктаторы хотят, чтобы жизнь заканчивалась вместе с ними, но должна ли нация разделять этот взгляд? Книга Чуева компиляционная, он опирается на множество документальных данных, введенных в научный оборот другими авторами, но выводы и оценки предлагает прямо противоположные. Благодарность, которую он выражает К. Александрову, С. Дробязко, Г. Кокунько и другим, выглядит поэтому довольно странно.

Книга Б. Ковалева «Нацистская оккупация и коллаборационизм в России, 1941–1944» написана на основе диссертации, что видно уже из введения: характерное для этого жанра перечисление объекта, предмета, цели, задач исследования, классификация источников, анализ историографии проблемы. Уже это обязывает нас особенно внимательно отнестись к данной работе.

«Насаждая на оккупированных территориях свой «новый порядок», нацисты стремились стереть само слово «Россия» с карты так называемой «Новой Европы».

России на карте мира в 1941 году не было, она уже была стерта большевиками.

Автор дает оценку работам предшественников: «С середины 90-х годов в России появились статьи и книги, рассказывающие о различных формах русского коллаборационизма в апологетических тонах. К ним относятся, в первую очередь, статьи К. Александрова в журналах «Посев» и «Новый часовой». С 1997 г. в Москве под редакцией А.В. Окорокова выходят «Материалы по истории Русского Освободительного Движения (1941–1945 годы)»… Власовское движение в них называется «Русским Освободительным Движением» (именно в таком написании, все слова с большой буквы. — Б.К.). О советском сопротивлении пишется в уничижительных тонах…»

Предпочтения Ковалева очевидны: «Из наиболее фундаментальных работ общего характера о событиях Второй мировой войны следует отметить выпущенный в 1960–1965 годы Военным издательством Министерства обороны СССР шеститомник «История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945». Ее авторы ввели в научный оборот огромный материал, отражающий все основные стороны истории войны, в том числе и события на оккупированной нацистами территории нашей страны». Не менее лестного отзыва удостоен 12-томник «История Второй мировой…», издававшийся в 1973–1982 годы. «Отдельные главы этого труда посвящены были борьбе советских людей в тылу врага». Сопоставим это высказывание с оценкой, данной советским многотомникам в 1992 году (цитата в начале данной статьи). Опять откат. Тенденция удручающая.

«…Пока еще нет комплексного исследования по этой проблеме, — продолжает Ковалев. — Отсутствием работ в данной сфере сейчас воспользовались те, кто прямо или косвенно пытается реабилитировать лиц, сотрудничавших с немцами в годы Великой Отечественной войны. Активно используя средства массовой информации, они проводят мысль о самостоятельности коллаборационистского движения. Одной из важнейших задач, стоящих сейчас перед отечественными историками, является объективное исследование данной проблемы, разоблачение подобных утверждений».

Автор заключает: «У страны был один враг — иноземные захватчики…» Ну а раз так, то бороться против Сталина не нужно? (По данным, представленным в 1991 году в Верховный Совет РСФСР органами прокуратуры и МВД, суммарное число жертв сталинских репрессий составило 50 114 267 человек.) Значит, те, кто это делал, находились «на службе у фашизма», и не более того? Подводя читателя к такому выводу, автор возвращается к самым прямолинейным советским трактовкам, отбрасывая целый пласт исследований и выводов, сделанных в 1990-е.

Страсти по «Ледоколу» продолжаются

В 2002 году издательство «Вече» в Москве выпустило книгу Александра Помогайбо «Псевдоисторик Суворов и загадки Второй мировой войны». Это очередная попытка опровергнуть концепцию о подготовке Сталина к нападению на Европу в 1941 году. Прежние попытки отличались беспомощностью. Главный аргумент критиков был идеологическим: «Книгой «Ледокол» Суворов оскорбил чувства ветеранов Великой Отечественной войны». Текст книги не анализировал никто, в том числе и главный критик — Габриэль Городецкий. Его монография «Миф «Ледокола»» должна была бы называться по-другому — «Некоторые сведения о советско-германских отношениях на рубеже 1930-1940-х годов». В ней много нового и интересного, но опровержения концепции Суворова в ней нет.

Помогайбо первый, кто поставил перед собой задачу опровергнуть Суворова по пунктам, но, опять же, безуспешно. Первое, что обращает на себя внимание, — это попытка автора воспроизвести стиль своего противника. Язык Суворова живой, афористичный, почти разговорный. В этом и сила и слабость его книг о войне. Сила в том, что автор обрел массовую читательскую аудиторию, слабость — дал повод своим недоброжелателям отнести «Ледокол» к разряду публицистики, хотя по сути это научное исследование. Суворов любит острить, но делает это талантливо, а Помогайбо — бездарно: «Я прямо-таки вижу: бородатый Маркс колдует над ретортами, выращивает чистый марксизм. Но чистый не получается. Выходит все грязный, с осадком. «Эх, чего-то не хватает, — скорбно шепчет Маркс. — Подбавил бы сюда мне Суворов-Резун сто пятьдесят грамм мировой революции…» Кошмарная сцена. Бр-р-р».

Подобные ерничества встречаются почти на каждой странице. Действительно «бр-р-р». Читать тяжело и неприятно.

Второе — мелочность придирок. Суворов пишет: «И снаряды «Тигра» (вес 56 тонн) и «Тигра-Б» (вес 67 тонн) с такой дистанции пробить «ИС-2» не могли…» Помогайбо парирует: «Не может быть такого, чтобы танк имел снаряды в 67 тонн!» Да, фраза Суворова построена не очень удачно, но тем не менее совершенно ясно, что тонны относятся к танкам, а не к снарядам.

На форуме письмо: «Господин Помогайбо! Давайте начистоту… Книгу Вы написали плохую. Поверхностную в изложении фактов, в построении контраргументов к теории Владимира Богдановича и попросту непрофессиональную. Я с июня 2001 года пишу аналогичный труд (уже написано свыше 3 Мб вордовского текста, более 1,2 млн. печатных знаков с пробелами), поэтому как коллега вижу достоинства и недостатки. Когда я писал каждую из глав, то закапывался в различные источники, как наши, так и иностранные, и доискивался до сути дела. Даже пробился в РГВА (Российский государственный военный архив. — Ю.Ц.) и почитал документы по финской. Ну как можно скакать в одной главе с темы на тему, не заканчивая мысль и не выстраивая четкое доказательство с выводом в конце «слушали-постановили»? Так, как это делаете Вы, книги не пишутся. Хаотичное изложение фактов, отсутствие собственной цельной теории о развитии событий… В. Суворов Вашу книгу в порошок сотрет…»

Посмотрим, конечно, что в итоге представит сам автор письма, но попытку «разоблачить» Суворова, предпринятую Помогайбо, следует признать неудачной.

Кроме того, эти попытки уже утомили читателей. Антисуворовские книги перестали пользоваться спросом. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что одно из произведений читателю пытались впихнуть контрабандой. «Ледокол-2». Дизайн обложки как у всей суворовской серии, имя автора — «Виктор Суровов». Порядок букв изменен, но беглый взгляд выхватывает это не сразу. Как маркетинговый прием — мерзость, с точки зрения содержания — еще большая мерзость. Это даже не критика, переходящая на личность, а просто набор грязных домыслов.

На Западном фронте без перемен

А. Орлов в книге «За кулисами второго фронта» задается вопросом: «Что позволило Гитлеру чуть ли не пять лет (сентябрь 1939 г. — июнь 1944 г.) успешно избегать войны на два фронта? Почему второй фронт был открыт только на пятый год войны?» Автору, конечно, известно про высадку союзников в Италии в 1943 году, боевые действия в Северной Африке в 1942 году, на Тихом океане в 1941 году, в Западной Европе в 1940 году и про то, что Англия и Франция объявили войну Гитлеру 3 сентября 1939 года — через два дня после того, как он атаковал Польшу. Но для него это малозначительные эпизоды: «…Понятие «второй фронт» подразумевало боевые действия вооруженных сил США и Англии в Западной Европе (и в 1944 году. — Ю.Ц.), да, именно в Западной, ибо только сокрушительный одновременный натиск на Германию с востока и запада, с территорий, непосредственно выводящих армии государств антигитлеровской коалиции к границам самой Германии и к столице Третьего рейха, позволял союзникам взять цитадель фашистского блока в мощные тиски. Только такие условия обеспечивали победу над гитлеровским рейхом и во всей Второй мировой войне».

Во-первых, территорией, непосредственно выводящей к границам Рейха, была не только Франция, но и Италия. Во-вторых, наличие нескольких фронтов, безотносительно к тому, где они расположены, вынуждало немцев распылять силы, не давало собрать их в единый кулак на восточном направлении. Что касается Японии, то для нее альтернативой Перл-Харбору был советский Дальний Восток, но японский удар пришелся по США. Иначе на два фронта воевал бы не Гитлер, а Сталин.

Все это довольно очевидно, но у Орлова сверхзадача — еще раз подтвердить советский тезис о том, что СССР взял на себя не просто наибольшую часть задачи по разгрому Гитлера, но что значение участия союзников крайне мало, и они до последнего уклонялись от решительных действий.

А вообще-то какой фронт второй, а какой первый? На момент объявления Англией и Францией войны Гитлеру СССР и Германия были связаны договором о ненападении. Через 25 дней они подписали договор о дружбе, то есть стали союзниками. СССР поставлял Германии стратегическое сырье — «Мессершмитты», утюжившие Британские острова, работали на топливе, изготовленном из бакинской нефти. Два диктатора договорились о сферах влияния в Европе, приступили к разделу и, конечно, перегрызлись.

Тут мы подходим к еще одной сверхзадаче Орлова — убедить читателя в том, что у СССР будто бы не было агрессивных намерений: «…С середины 30-х годов сталинское руководство предпочитало во внешней политике уже не идеи Коминтерна, а национальные интересы советского государства. Ведущую роль приобретала геополитика, а не идеология. Произошло, можно сказать, прощание «Славянки» с «Варшавянкой». Советскому Союзу нужен был мир».

Каламбур про песенки эффектный, но декларация в целом не подтверждена никакими фактами. Из чего следует, что Сталин отказался от мировой революции — из лозунга «Социализм в отдельно взятой стране»? Так тут противоречия нет — сначала в одной стране, потом повсеместно. Что же касается «национальных интересов советского государства», то это вообще некорректная постановка вопроса, таковых у СССР просто не было, это государство не ставило перед собой задачу обслуживать интересы нации.

Тон книги Роберта Иванова «Сталин и союзники: 1941–1945 годы» задает эпиграф — цитата из Сталина: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории развеет ее!» Книга откровенно реваншистская — автор ставит задачу перечеркнуть выводы, сделанные исторической наукой 1990-х. Это свое стремление он оправдывает так: «В канун 50-летия Победы на Западе резко усилилась фальсификация истории и итогов войны. К сожалению, в этой кампании активно участвуют и отдельные отечественные историки». «Многие историки, писатели, публицисты специализируются сейчас на беспредельном очернительстве всего, что было в истории нашей страны после 1917 г.»

Иванов стремится выглядеть объективным, неоднократно повторяет, что Сталин допускал «серьезные ошибки». Однако автор «объективен» настолько, что готов уравнять черта с младенцем: «Сталин — с одной стороны, Рузвельт и Черчилль — с другой — представляли различные, противоположные по своему социально-экономическому и общественно-политическому содержанию системы… каждая из них имела свои плюсы и минусы… Император России Александр I ни в коей мере не был образцовым демократом, не блистал он и какими-либо другими добродетелями. И тем не менее его имя вписано в историю как освободителя Европы от ига Наполеона». Это попытка провести аналогию с «освободителем Европы» Сталиным, который тоже не был «образцовым демократом».

Автора интересует моральная сторона вопроса: «…С самого начала Второй мировой войны государства, воевавшие с блоком фашистских стран, вели справедливую, освободительную войну за свое существование. Этот освободительный характер Второй мировой войны еще больше усилился после вступления в нее Советского Союза». Освободительный характер войны действительно усилился после 22 июня 1941 года, поскольку увеличилось число людей в мире, ведущих борьбу против тирании, причем как внешней, так и внутренней (последнее, впрочем, Иванов не подразумевает). Но 22 июня 1941 года не есть дата вступления СССР во Вторую мировую войну, он к этому времени уже почти два года воевал. С учетом этого утверждение автора лживо. СССР вступил во Вторую мировую войну 17 сентября 1939 года, ударив в спину Польше. И ничего освободительного в этом нет — полку агрессоров прибыло. С учетом этого утверждение Иванова лживо тоже.

Некоторые высказывания автора вообще повергают в недоумение: «Народный характер Второй мировой войны требовал поиска новых путей сотрудничества самых широких народных масс Советского Союза с общественностью союзных и дружественных стран». Во-первых, если речь идет о новых путях, то что такое старые пути сотрудничества? Количество граждан СССР, имевших контакты с иностранцами в довоенные годы, было ограничено крайне узким кругом ответственных работников, и они были первыми кандидатами на «посадку». Во-вторых, если исходить из целесообразности сохранения общественно-политического устройства СССР, а Иванов именно из этого исходит, то требовалось, как и в довоенные годы, не допускать соприкосновения граждан СССР с «тем миром», чтоб не набрались уму-разуму и не явили зарубежному сообществу свидетельства о советских порядках. Это прекрасно понимал Сталин, отсюда его отношение к тем, кто в годы войны соприкасался с союзниками, например, по работе в области ленд-лиза, не говоря уже о военнопленных и остарбайтерах. Соприкосновение последних с союзниками лишь отягчало их участь: освобожденные из немецких лагерей Красной Армией — кандидаты на «червонец», а освобожденные англо-американцами — на «четвертак». Иванов упоминает несколько созданных в СССР антифашистских комитетов, члены которых действительно путешествовали по союзным странам, но это не «широкие народные массы». К тому же исключение подтверждает правило: большинство участников этих турне потом посажали и постреляли, а Михоэлсу устроили ДТП с летальным исходом.

Иванов сетует: «…в огромной исторической и публицистической литературе, посвященной истории Второй мировой войны, все еще остается большое белое пятно — показ роли широких народных масс в разгроме фашистской Германии, ее союзников и сателлитов». С учетом того, что именно на это была в первую очередь направлена советская литература о войне, и все равно — «белое пятно», может быть, слухи об этой роли стоит признать преувеличенными? Регулярная армия — да, управляемое и строго контролируемое Москвой партизанское движение — да, но «широкие народные массы»?..

Как и другие красные реваншисты, Роберт Иванов любит выводить тему на современность: «…просматривается прямая связь темы «Сталин и союзники: 1941–1945 годы» с острейшими проблемами современной России, ее внутренним и внешнеполитическим положением». Личные политические предпочтения автора предельно четко раскрываются его фразой: «Сталин остался один из Большой тройки, когда настало время подводить итоги войны. И это было большое благо для нашей страны».

Давить и не пущать

Учебник Игоря Долуцкого «История СССР. XX век» лишен грифа «рекомендовано». В интервью журналу «Новое время» (21 декабря 2003 года) автор сказал, что издатель сумел из чиновничьего экземпляра учебника перерисовать их пометки. Гнев чиновников вызывает упоминание о жертвах репрессий: «За 1941–1942 годы расстреляно за трусость и паникерство 150 тысяч человек, это равняется 16 дивизиям». Они также в ужасе от формулировок, таких как «полувековая оккупация Прибалтики Советским Союзом». Негодуют по поводу следующего абзаца: «Бобруйская группировка немцев 15 раз пыталась вырваться из окружения. В полный рост днем бросались немцы на прорыв. Метров с семисот по ним открывали огонь наша артиллерия, пулеметы. А они продолжали идти, переступая через трупы». Один возмущенный рецензент, — свидетельствует Долуцкий, — вопрошал: разве так надо учить истории?! История как наука вообще не ставит перед собой воспитательных задач, точно так же, как их не ставит перед собой физика или химия. Об их воспитательном значении говорить было бы просто нелепо, а вот о воспитательном значении истории говорить почему-то принято. Единственная задача исторической науки — по возможности максимально точная реконструкция событий прошлого. Эта задача может быть выполнена, только если масштаб исторического явления и степень внимания, которое уделяют ему исследователи, адекватны друг другу. Любой перекос — повышенное внимание к избранным сюжетам, отстранение от других сюжетов — тут же создает эффект кривого зеркала. А что такое воспитание, тем более патриотическое воспитание? Это стремление донести до воспитуемого систему взглядов и суждений. И если на службу этому ставится историческая наука, то это неизбежно будет означать тенденциозный отбор фактов — пишем и говорим о том, что делает честь отечеству, а что не делает — о том не пишем и не говорим. Тем более не говорим о том, что делает честь противнику отечества. И сразу же наука вырождается в пропаганду, исследователь и преподаватель превращается в политрука.

Эпизод с бобруйской группировкой немцев, продолжает Долуцкий, это почти дословный пересказ воспоминаний маршала Рокоссовского. «К Рокоссовскому 40 лет претензий не было, что он неправильно освещает нашу историю. Но у нас такая технология издания, что она не дает сносок». Действительно, в учебной литературе практически отсутствует источниковедение и историография. Никого не учат методологии проверки источников на достоверность, не учат анализировать факты, сопоставлять концепции и делать самостоятельные выводы. Вместо этого приучают принимать на веру и вызубривать некие клишированные суждения.

«Сейчас начался откат от прежних либеральных трактовок и наступление державнической идеологии, — пишет Долуцкий. — В годы перестройки, в эпоху Ельцина, из нее изъяли коммунистическую сердцевину, но государство-то осталось… Не надо только путать государство и людей, государство и страну. Они не совпадают, это не синонимы. Я пытался изобразить… как на самом деле вело себя государство, вели себя правители и как люди им сопротивлялись… Можно любить родину, но ненавидеть государство… Большевики совершили преступление в 1917 году, длящееся преступление, и оно не может содержать каких-то светлых моментов, которые мне советуют найти. Единственный светлый момент — сопротивление народа этому натиску».

Формируется стереотип: Великая Отечественная война — это (после Пушкина) «наше все». При Министерстве образования и науки РФ создана «общественная организация» — Совет ветеранов. Цель очевидна — осуществлять внедрение советского патриотизма. Ветераны в массе своей — самая консервативная часть общества.

Долуцкий: «Есть Конституция, которая гарантирует отсутствие официальной идеологии. Если наша идеология не националистическая, не шовинистическая, мой учебник имеет право на существование… Идет попытка смены идеологии, и это государственная политика, и она каждый учебный год делает шаг вперед… Министерство — только исполнитель государственного заказа, который идет от стоящих на самом верху людей, а им, конечно, выгодно, чтобы у всех имелось одно мнение».

Судьба учебника Долуцкого — не единственный прецедент. Несколько лет назад началась травля учебника А.А. Кредера «Новейшая история зарубежных стран». Тоже сняли гриф, автор перенес два инфаркта и умер. Чиновников не устраивало примерно то же, что и в книге Долуцкого. Кредера травили нещадно за то, что он не показал в должном, по их мнению, объеме подвиг советского народа. Хотя у него тема другая — всемирная история. Вот рецензия Ю. Мухина, выложенная на сайте газеты «Завтра»: «Прочитав этот учебник, я пришел к выводу, что данная книга — это образец антиславянского сионистского расизма, на обложке которой не хватает только надписи: «Для 9-го класса туземных школ колонии Раша (Russia)».

Долуцкого критикуют, в частности, за то, что он подрывает «коллективистские исконные ценности русского народа и насаждает не свойственные нашему народу индивидуалистические ценности». Определять, что характерно, а что не характерно для народа в целом — стремление само по себе пагубное. Тем более что история доказала: прогресс основывается на индивидуальном творчестве в условиях интеллектуальной свободы (хотя многим людям действительно уютнее чувствовать себя в стаде). Если же говорить о войне, то трудно не согласиться с авторами статьи, размещенной к 9 мая 2005 года на сайте Агентства Русской Информации: «…Вся арифметическая нечистоплотность в истории войны является следствием нечистоплотного отношения советской власти к населению страны, величие которой зиждилось на том, что ценность жизни отдельной личности была не просто ничтожно мала, а отсутствовала вовсе, принесенная в жертву коллективному «сплочению масс».

Итак, тенденции печальные: интеллектуальному прорыву, начавшемуся на рубеже 1980—1990-х годов, противостоит нарастающая волна лжи. Особенно это заметно, когда речь идет об истории Второй мировой войны. Есть ли выход? «Я верю, — говорит автор «нерекомендованного» учебника, — в возможность сопротивления каждого отдельного человека на своем участке натиску государства».

Загрузка...