Правила поедания устриц (СИ)

И ты себе не хозяйка

Забытое правило: все это не работает.

Однажды она приходит с киберимплантом вместо левого глаза.

Собственные глаза (глаз) Шей темные, изменчивые, словно море в шторм, — не то графитово-серые, не то синие, а в определенном освещении могут показаться и карими; имплант — светло-голубой, как у сиамской кошки.

— Ты же в курсе, что любые кибервмешательства отнимают немного Сущности? — рассудительно спрашивает ее Из0бель. — Казалось, тебе нравится видеть потоки ци и вызывать духов. Вчера ты планировала стать магом, сегодня хочешь стать риггером?..

“Я хочу стать всем”, — вспоминается Рактеру их старый диалог.

Но сейчас с Из0бель Шей почему-то не спорит. Лишь хмурится и отводит взгляд.

— Никем я не хочу стать. Отвалите.

Гоббет замечает:

— Лучше бы ты, подруга, потратилась на кибернетический желудок. Учитывая, какой дрянью мы питаемся, предвижу гастрит месяцев через пять.

— У меня — гастрит? Ха! Поспорим на сотню нюйен, что ты быстрее меня крякнешь от заворота кишок? — Шей смеется, но смех совершенно искусственный, и Рактер успевает заметить ее испуг. Что весьма необычно, потому что шутками про дрянной рацион они обмениваются по пять раз на дню.

— Да ты обалдела — на целую сотню, — отступает Гоббет. — Нетушки. И все-таки — зачем тебе этот жуткий глаз? Надеешься, что станешь лучше стрелять?

Шей к поддевке остается равнодушна:

— Ну да, может, аж на троечку с плюсом?.. Впрочем, как бы паршиво я ни стреляла, ты еще хуже меня. — И снова фальшивый смех.

Она похожа на тень прежней себя. Словно в ней что-то сломалось навсегда.

И легко читающий спектр ее эмоций Рактер догадывается, что именно. Случилось именно то, чего он все это время ждал, на что надеялся.

Мусорщица Шей Сильвермун, любительница забирать у своих друзей по кусочку личности, словно сувениры на память, наконец-то взяла кое-что и у Рактера.

Смерть. Шей взяла у него знание о смерти — и не вынесла этой ноши.

Подняв глаза, Шей запоздало замечает его: Рактер неподвижно стоит, прислонившись к дверному косяку, слившись с тенями.

— На следующем забеге поглядим, кто тут лучше стреляет, — хорохорится Гоббет. Но Шей вместо того, чтобы вступить в бодрую жизнелюбивую грызню, которая происходит между ними почти ежедневно, вдруг холодно говорит — почти что приказывает, обращаясь одновременно к Гоббет и к Из0бель:

— Оставьте меня. Мне с Рактером поговорить нужно.

Когда они с Шей остаются наедине, она долго смотрит Рактеру в лицо — напряженно, изучающе. Один глаз темный и непроницаемый, будто глубины тысячелетнего океана. Другой — яркий и пустой, как детский бассейн.

Он практически читает ее мысли: так же он ощущает свои импланты, как она, или нет? Чувствует ли себя и окружающих уродливой кучей костей и потрохов? И если да, почему не предупредил, не предостерег ее от этого?

Он молча ждет, пока она спросит прямо. Она сумрачно говорит:

— У вас так же? Это. Ну, вы ведь понимаете, о чем я.

— Я не знаю, как у вас, — спокойно отвечает он.

— Врете, — не выдержав, бросает Шей. — Вы врете. Вы же читаете мои эмоции, так не притворяйтесь, что не видите, что со мной происходит. И вы заранее знали, что так будет! Вы все знали.

Это правда: он все знал, и прекрасно видит, чем это обернулось сейчас.

Отвращение. Страх. Гнев.

Волны темных, яростных, непривычных чувств огромной силы захлестывают ее с головой. Шей хорошо притворяется, но сейчас ей стоит больших усилий держаться спокойно хотя бы внешне.

— Я ведь говорил: “Постарайтесь не думать о том, как я воспринимаю мир. Это может вас погубить”, — бесстрастно напоминает Рактер.

Шей обмякает, точно из нее выпустили воздух.

— Это правда, — шепчет она. — Вы предупреждали. Вы были честны со мной.

— Позвольте взглянуть на ваш глаз поближе?

Она, помедлив, кивает.

Когда он дотрагивается до ее нового голубого глаза пальцами, она не прикрывает веко. Выглядит немного жутко.

— Купили у Десятирукого Амброуза?.. Глаз вполне хорош. Правда, он представляется мне довольно бесполезным приобретением, учитывая, что у вас и так превосходное эльфийское зрение. Но, кажется, все работает как надо.

— Да, — тихо говорит она, — да… Амброуз барахла не продаст…

Рактер гладит ее по щеке, приподнимает лицо за острый подбородок.

— Ну так что, Шей? Вы пришли, чтобы обвинить меня? Или просто выговориться? Или что-то еще?

— И обвинить, и выговориться, — бормочет Шей, виновато отведя взгляд и прижавшись щекой к его ладони.

— Так говорите.

Рактер обнимает ее. Шей, закрыв глаза, какое-то время молча греется в привычности его объятий. Потом начинает:

— Первое время я радовалась ощущению, что во мне есть какая-то часть, которая так идеально выглядит и работает. Потом… Потом другой глаз, ну, мой, стал вызывать у меня отвращение. Или, скорее… страх. Ужас. Все те чувства, что вы сейчас увидели. И я не могу заставить себя думать ни о чем другом. Живое тело чудовищно. Эта роговица — как будто бы какая-то несвежая, все время сохнущая, — эти лопнувшие сосуды в белках… Это так мерзко. И все остальное — я как будто увидела свое лицо под увеличительным стеклом: поры, волоски, прыщи, капилляры, морщины. Раньше мне часто казалось, помните, я рассказывала — что я легкая и могу летать… Но теперь я больше не легкая. Нет. Моя сила — она вся куда-то исчезла. И сигарету я больше поджечь, наверное, не смогу… Зато я чувствую каждый свой орган — в смысле, не то чтобы я раньше не знала об их существовании, но теперь постоянно думаю о том, как сердце качает кровь, как желудок переваривает пищу — все в моем теле словно давит друг на друга… Я просто мерзкая гора потрохов… — Она говорит и говорит, словно прорвало какую-то плотину. — И, главное, я постоянно помню, что каждый из этих органов рано или поздно откажет. Вы правы — век эльфа долог — но я теперь не могу избавиться от мысли, что все, что есть в моем теле, постепенно портится, пусть и незаметно для меня. Я умираю, умираю непрерывно. Я словно тикающая бомба. И остальные металюди — такие же. Это пройдет?

— Станет легче, но не пройдет, нет. Вы же не думали, что поставить имплант — это все равно что набить татуировку?.. Это одна из причин, почему многие становятся аддиктами кибермодификаций. Сложно остановиться. Хочется улучшать себя еще и еще, пока в теле не останется ничего больного, испорченного, умирающего.

Шей, вздрогнув, кивает. Признается:

— На самом деле я хотела не только обвинить вас или выговориться. Наверное… наверное, я пришла узнать, как с этим теперь жить. Вы же как-то живете…

— Ну, мне было проще. В том плане, что для меня мало что изменилось с приобретением имплантов. Я и до этого ощущал мир примерно так же. Без электромагнитных волн и инфракрасного излучения, конечно. Но наша смертность — то, чего вы прежде не замечали — я о ней не мог забыть никогда.

Теперь Шей замолкает надолго. В ее молчании Рактер читает изумление с внезапной примесью жалости — как в тот раз, когда она спустилась к нему в мастерскую в своем белом платье и они говорили о способности чувствовать радость.

Через какое-то время она тихо говорит:

— Я теперь лучше понимаю ваши мечты. Вашу одержимость техникой и информацией. Но я… я не такая, как вы. Я не хочу становиться роботом или переносить свое сознание в облако. Хочу остаться собой. Вернуть все как было. Но понимаю, что уже поздно — даже если я вырву этот чертов кукольный глаз, уже никогда не избавлюсь от ощущения смертности. Господи, что я наделала? И самое ужасное… Я сегодня попыталась вызвать духа — и не вышло… Я даже искру не могу зажечь. Мне так страшно, Рактер. Я боюсь, что больше никогда не смогу…

Не договорив, она начинает плакать.

— От одного небольшого импланта вы не потеряете способность колдовать. Шей… Шей, посмотрите на меня.

Она послушно поднимает к нему мокрое от слез лицо. В темной радужке ее правого глаза Рактер видит свое отражение. Он гадает, о чем она думает в этот момент. Возможно, о капиллярах и морщинах (его лицо совсем близко от нее), о потрохах под кожей и прочем. Но все же он робко надеется, что вместе со всей этой мерзостью она видит и человека, которого ждала, по ее собственным словам, всю жизнь, каждый день, с самого детства.

— Шей, я тоже не хочу становиться роботом или переносить свое сознание в облако. Больше не хочу. Знакомство с вами открыло мне глаза на то, что я не понимаю о жизни кое-чего важного, — честно признается Рактер. — И, мне кажется, я нашел лекарство от этого ощущения смертности, которое сейчас так мучает вас. Я понял это, когда мы ночью гуляли по цветочному рынку и я увидел, как вы колдуете. Как бы банально это ни звучало, вам просто нужно вспомнить, что люди — это не только потроха. Ну как — вспомнить? Снова поверить в это. По-настоящему поверить, всей душой. Оказаться в такой ситуации, где восхищение жизнью окажется сильнее. Любовь и радость — это не совсем моя сфера, вероятно, я не очень хорошо объясняю, но, надеюсь, вы поняли, что я имею в виду.

Шей все смотрит и смотрит на него. На ее лице постепенно обозначается едва уловимая улыбка, а взгляд становится мягким, как облако. Он понимает, что она все вспомнила: Монг Кок, ночь, цветочный рынок, теплый ветер волшебства, поднимающий вокруг них вихрь сияющих серебряных лепестков…

— И если вы поверите, — продолжает Рактер, — уверен, вы забудете о страхе и отвращении, про которые недавно рассказывали. Вы уже забыли о них на миг, слушая меня, правда ведь? С ваших пальцев снова начнут сыпаться искры, и вы сможете взлететь, и для вас снова не будет ничего невозможного. Вы особенная. А гонконгцы — те и вовсе считают вас мессией.

Она кивает, слегка покраснев.

— Хорошо. Я попробую. Только вместе с вами. Ладно?

— Зачем я вам? — уклончиво говорит он.

— Мне страшно, — признается Шей. — Страшно, что у меня не выйдет. Страшно… одной. Без вас я сама не своя. Вот из-за этого импланта распсиховалась так, что впору лечиться, а увидела вас — и сразу поверила, что все не так плохо. Если это правда, что мне нужно снова почувствовать радость жизни, то без вас у меня точно ничего не получится, ведь моя радость и моя жизнь — это вы. Пожалуйста. Вы же сказали, что это приятное ощущение. Когда я колдую.

— Очень приятное. — “Как укол в сердце. Смерть на конце иголки, иголка в яйце, яйцо в утке, а утка в зайце. У моей иголки воронье гнездо на голове, щербатая улыбка и искусственный голубой глаз”, — думает Рактер. — Ладно. — Он заставляет себя улыбнуться и полушутливо подает ей руку. — Идемте, Шей. Конечно, я не оставлю вас в такой момент.

И вот они идут по воздуху — прямо как в той старой попсовой песне. Их ступни будто поддерживают чьи-то невидимые руки.

Девушка в белом и мужчина в черном скользят в ночи, держась за руки, над крышами небескребов под серебряной луной. А люди далеко внизу спят, потому что рассвет займется еще не скоро.

Темный океан ровно бьет о берег — кажется, что сам Гонконг во сне дышит и ворочается с боку на бок.

На Шей белая рубашка, которая сияет в свете луны — и благодаря магии. Ее глаза тоже сияют. Черные кудри плывут по воздуху, словно под водой, сливаясь с темнотой. Она смеется:

— Как хорошо… Спасибо. Спасибо, что сказали мне это, спасибо, что пошли со мной… Посмотрите, мы как птицы! Я так люблю вас. С вами я могу колдовать, могу летать. Я могу все.

— Знаете, Шей, а ведь вопрос не в том, на что вы способны со мной. Он в том, что вы можете без меня.

Рактер говорит это ничуть не грубо и не зло. Он совершенно бесстрастен.

Возможно, именно это и пугает Шей — она не может понять его интонацию. Она растерянно моргает.

— Что?..

— Увы, вы стали без меня совершенно беспомощны.

Нежную серебристую музыку ее чувств будто разрубает скрежещущей нотой. Страх и — нет, еще пока не понимание: лишь предчувствие понимания…

Рактер на секунду разжимает свои пальцы, потом снова перехватывает ее ладонь. Но за то мгновение, что он не касался ее, Шей покачнулась в воздухе, словно невидимую опору из-под ее ног вдруг убрали.

Он терпеливо разъясняет:

— Вы сами сказали: я — ваша жизнь… Ваша радость и ваша сила — все это я. И, похоже, это действительно так. Больше у вас теперь ничего нет, только я. Но что у вас останется, когда я скажу, что вы мне не нужны?

— Но… как так? Вы же сами… говорили, что нужна, — возражение звучит удивительно нелепо, но странно в такой момент требовать от нее большего. — Вы называли меня особенной… мессией…

Она заглядывает ему в лицо, и Рактер наконец-то позволяет увидеть ей себя настоящего. Увидеть пустое и страшное равнодушие. Увидеть, что он бы легко мог — и подумывал — убить ее сотней разных способов. Или искалечить и кормить с ложечки, наслаждаясь ее беспомощностью. Но все еще хуже: она просто не нужна ему.

Он забрал все, что хотел, и ему больше не хочется тратить на нее свое время.

— Я врал. Ну какой из вас мессия. Глупая зацикленная на себе девочка.

Шей дышит хрипло и тяжело. Молчит. Слова закончились. Сильно, до боли стискивает его руку своими тонкими смуглыми пальцами. Боится. Осознала, что от земли ее отделяют многие сотни метров. И что внутри нее — потроха. Петли кишок, сети сосудов, непрерывно изнашивающиеся, склизкие, ноздреватые, невероятно хрупкие органы…

Потроха и больше ничего.

Пульсирующий серебристый свет, исходивший от нее, погас. С каждой секундой тело Шей становится все тяжелее, пока она не повисает на его руке, как гиря.

Сорок восемь килограммов.

Рактер резюмирует:

— Вы ведь сами прекрасно знаете… Когда человек превращается в жалкого, вечно скулящего паразита, от него избавляются. Вы ведь и сами поступали так с другими.

Море внизу бьет ровно, как колокол.

Она висит на его руке, беспомощная, темная, тяжелая. Ее лицо искажено ужасом.

Они смотрят друг на друга невероятно долго: она — снизу вверх, он — сверху вниз. В конце концов мельтешение красок ЭМ-излучения Шей вдруг сливается в одну сплошную усталость. Как будто из нее разом выпустили весь воздух. Как будто она в глубине души знала, что рано или поздно так все и будет. Она разжимает пальцы, которыми до этого отчаянно хваталась за его запястье, — смирившись с неизбежным.

— Зря я тогда… — шепчет она. — Зря не поверила Гоббет… И зря спросила, что бы вы хотели у меня взять…

— Да. Зря, друг мой.

Когда он отпускает руку Шей, ее тело черным камнем падает вниз и исчезает во тьме. Океан так далеко, что он, конечно, не слышит плеска.

По всем известным Рактеру законам физики он должен упасть следом за ней, но вместо этого опускается медленно и плавно. Ни мышцы, ни металл как будто ничего не весят, и полы пальто, светящегося во тьме серебром, поддерживают его, как крылья.