Праздник цвета берлинской лазури

17

Спустилась ночь, но не принесла прохлады. Горячий воздух угрожающе напитался липком влагой, не давал вздохнуть, сковывал движения.

Голубки Руджери, ослепленные солнцем, ушли с площадки раньше обыкновения; полчища мух, комаров, цикад заставили все двигатели заглохнуть; сорока-воровка изнывала на ветке каштана, тщетно надеясь на внезапное дуновение ветерка. Альфонсо на своем велосипеде пытался противостоять ночи, пылающей черными углями, но сдался и пошагал пешком. Такая давящая жара могла стать предвестницей землетрясения. Старая черепаха выглянула из норки в поисках свежести, но духота оглушила ее. Кошки, жуки, птицы будто окаменели; люди трупами лежали в своих комнатах, как пораженные бичом Божьим. Запахи стали более насыщенными; аромат шелковицы смешался с хвойным духом сосен, сладостью конского каштана, терпкостью дубов и сахарным привкусом дынь. Замир, привычный к жаре, растянувшись на кровати, наслаждался благоухающим, пьянящим коктейлем, проникавшим через открытое окно. Отдавшись благостному ощущению спокойствия, он погрузился в воспоминания, навеянные запахами. Вспомнилась седая борода старого араба, который торговал прохладительными напитками из красного холодильника. Грузный отец Замира, проезжая по песчаной равнине на осле, уставился на него и засмеялся. На скале, испещренной красными, желтыми, зелеными прожилками, как египетский иероглиф, вырисовывалось обнаженное тело подростка. Тут же вспомнилась нежная Шейла, которая еще совсем ребенком приобщила его к любовным играм, пропадая с ним каждый день в гроте, где они, хихикая, щекотали и раздевали друг друга. В ароматной дымке стали появляться плотные бедра и крепкие груди, вспомнился поцелуй, пахнущий персиком. В состоянии покоя, граничащем с небытием, Замир почувствовал, как расслабились все его суставы и как узелки прошлого, страхи будущего, опасения и сомнения растворились в блаженстве. Воспоминания неожиданно возбудили его, кровь забурлила в жилах, потекла вниз, завибрировала, напрягла бедра и прилила к члену так, что тот чуть не проткнул простыню. В полусне Замир схватился за него рукой; Шейла, пахнущая теплой кока-колой, подобралась к нему, взяла его в рот, стала тереться своими упругими грудями. Как больной, который после операции бережно проводит рукой по шву, Замир прикоснулся к пенису, прикрытому простыней, нащупал пульсирующие вены. Он, снова превратившись в мужчину, мысленно пожелал, чтобы эрекция никогда не спадала и своей мраморной крепостью помогла ему забыть о перенесенных унижениях. Чувствуя себя во всеоружии, он поднялся с кровати и решил, что пора отправиться к Умберте, проникнуть в ее гнездышко. Может, он и не был влюблен в нее, но Умберта не выходит у него из головы, как будто став частью его самого. Замир быстро оделся и побежал к ее комнате. Он оказался в длинном коридоре, где были вывешены портреты знатного арабского семейства. Замир с веселым вызовом разглядывал напыщенные лица, заключенные в позолоченные рамы. Старый сановник в красной феске смотрел с упреком, другой сурово хмурил брови. Княжеская дочь, юная черноглазая девушка, не могла отвести наивного влюбленного взгляда от Замира. Старик с саблей на последнем холсте, казалось, готов был снести ему голову. Зеркало на барочном туалете, стоявшем в конце длинного коридора, отразило юношу с горящими глазами. Замиру понравилась собственная пылкость. Волосы ниспадали на плечи карандашными штрихами, образуя необычную бахрому на краях белой, тесно облегающей майки.

Легкие шаги в теплой ночи слегка замедлились на лестнице.

Замир остановился на пороге. Будет ли Умберта рада его появлению? Имеет ли он право навсегда превратиться в мужчину, взять билет в один конец? Но мощный накал этой ночи преодолел все его сомнения. Боясь, что время играет против него, Замир, широко улыбаясь, постучал. Сонная Умберта открыла и ничуть не удивилась, как будто происходящее было предначертано судьбой. Ветер иорданских равнин просочился в спальню вслед за Замиром. Босиком, молча юноша приблизился к Умберте.

Бледная, ненакрашенная, слегка смущенная неожиданным ночным вторжением, она была готова повиноваться.

Не проронив ни слова, Замир поцеловал ее, осторожно снимая с нее пижаму. Благоговейно опустился перед ней на колени, с шелковой нежностью прикоснулся к ее нижним губам, похожим на ротик ребенка, пахнущий молоком. Губы вздрогнули и приоткрылись, подобно лепесткам кувшинки. Потрясенная лаской Умберта упивалась долгим, деликатным поцелуем, каждым движением, настроенным на тональность ее наслаждения. Замир как будто насыщался из источника любви, а Умберта гладила его по волосам дрожащими пальцами.

В продолжение чудесной сказки Замир вытянулся на ее теле и погрузился в нежное, обволакивающее удовольствие. Он пытался остановить мгновение, чтобы потом снова и снова возвращаться к нему в мечтах, но любовный пыл толкал его дальше. В задаваемом Умбертой темпе Замир взял самые неприступные и торжественные высоты. В водовороте чувств он потерял счет времени и даже не заметил, что Умберта не девственна.

Как-то около часу пополудни, в саду, прервав рассказ об Африке, поэт Валерий Шаганов лишил Умберту невинности. Ей тогда едва исполнилось шестнадцать. Поэт нагло прижал ее к себе, тяжестью своего тела затолкал на поле подсолнухов. Умберта попыталась отключиться, притупить чувственные ощущения, как будто то, что с ней происходило, было на экране телевизора, а она наблюдала за этим с дивана. Лишь в тайном уголке памяти отпечатались потемневшие зрачки Шаганова, его бурный натиск, его грубое, животное буйство. Клубок этих эмоций она хранила под семью печатями, пряча от себя самой. Теперь, в объятиях Замира, призрак пережитого насилия вновь предстал перед ней, чтобы навсегда исчезнуть под мягким напором нежности. Это напоминало излечение от тяжкой болезни. Оскал Шаганова сгинул в огромных глазах Замира, синяки от рук Валерия, выламывавших ее тело, стерлись под юношескими ласками, ненависть к мужскому естеству сменилась желанием обладать им, подсолнухи, царапавшие ее кожу, скрылись в нежных складках шелковых простыней, жестокость Шаганова потонула в море любви.

Мокрые от пота, среди смятых простыней, с дрожащими руками, с сердцами, готовыми выскочить из груди, они оторвались друг от друга. Замир впервые ощутил себя в полном согласии с этим миром. Он устало улыбнулся, однако нового поцелуя Умберты оказалось достаточно, чтобы силы вернулись к нему.