Президентский полк

1

Человек, который знал, почему в Чечне разбился фронтовой бомбардировщик Су-24, не входил в круг лиц, допущенных к высшим государственным секретам России. Он вообще не имел допуска ни к каким секретам. Он был доктором математических наук, читал лекции в Бауманском техническом университете и занимался бизнесом — был хозяином фирмы «Сигма», выполнявшей заказы на разработку компьютерных программ для нефтехимических комбинатов.

В советские времена, когда ученых из Бауманки активно привлекали для работы в военно-промышленном комплексе, в допуске ему отказали, так как он был женат на еврейке. Это автоматически делало его потенциально неблагонадежным. Человек, женатый на еврейке, может уехать в Израиль и передать американской военщине секреты советской оборонной мощи, из которых главным и наиболее тщательно охраняемым был тот, что никакой оборонной мощи уже нет, а есть сплошной бардак и катастрофическое отставание во всем, что касалось компьютерных технологий. В 1994 году его кандидатуру на должность руководителя крупного военного проекта вновь задробили. На этот раз — потому что он был чеченцем. В ситуации, когда существовала угроза целостности Российской Федерации и ее вооруженные силы были готовы войти в Чечню дня наведения конституционного порядка, было бы политической близорукостью давать допуск к государственным секретам человеку, которого зовут Асланбек Русланов.

Материальные выгоды от участия в проекте были ничтожными, но открывалась возможность реализовать на практике кое-какие идеи, занимавшие Асланбека. Поэтому отказ сначала удивил его и огорчил, а когда он вник в причины, разозлил. Начальнику первого отдела он ничего не сказал, но дома дал волю своим чувствам:

— Ишаки! Они думают как! Вот я проберусь на КП Дудаева и скажу: «Джохар, дорогой, я принес тебе систему уравнений, описывающих процессы парамагнитных возмущений в сверхтвердой среде. Владей! Аллах акбар!» Так, да? Ишаки! Рахиль, ну почему в России всегда командуют ишаки?

— Теперь ты понял, сынок, каково было нам, евреям? — спросил случившийся при разговоре тесть Асланбека Илья Маркович Большаков. Вообще-то он был Изольд Маркович Бронштейн, но имя ему самому не нравилось чисто эстетически, а фамилия не нравилась по той причине, что такой же была девичья фамилия проститутки Троцкого. Поэтому в конце тридцатых годов, когда это было сравнительно просто, он стал Ильей Большаковым, что не спасло молодого талантливого экономиста, работавшего в аппарате председателя Госплана СССР Вознесенского, от десятилетнего срока по пятьдесят восьмой статье. Вознесенского Сталин расстрелял как врага народа по «ленинградскому делу», а Илью Большакова, хоть он уже и не был Бронштейном, посадили как еврейского буржуазного националиста. В 1950 году его выпустили и реабилитировали, но выше главного экономиста строительного треста он подняться уже не смог. Шесть лет в Дубровлаге, как вовремя сделанная прививка, активизировали его жизненные силы: в свои семьдесят восемь он был еще хоть куда, работал главным бухгалтером в фирме Асланбека, по очереди навещал семьи своих многочисленных дочерей и охотно делился богатым жизненным опытом.

— Не прибедняйтесь, Илья Маркович, не так уж и плохо! — парировал Асланбек. — У евреев было куда уехать!

— У вас тоже будет, — усмехнулась Рахиль, накрывая стол к ужину. — Примерно через две тысячи лет.

— Через две тысячи лет? Почему через две тысячи лет? — не понял Асланбек.

— Ровно столько понадобилось евреям, чтобы создать свое государство. Ты уверен, что у вас получится быстрее? Это шовинизм, дорогой. Это значит, что ты считаешь чеченцев умней евреев.

— Я считаю чеченцев храбрей евреев!

— Если бы я захотел поспорить, я бы поспорил, — глубокомысленно проговорил тесть. — Я бы вспомнил «шестидневную войну» евреев с арабами в одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Почему она называется «шестидневной»? Потому что длилась шесть дней. А почему она длилась шесть дней? Потому что евреям хватило шести дней. Но я готов согласиться: чеченцы храбрей евреев.

— В таких делах одной храбрости мало, — заметила Рахиль. — Мойте руки, мужчины, и прошу к столу.

— Женщина! О чем ты говоришь?! — возмутился Асланбек. — Ты говоришь, что чеченцы глупей евреев?! А это не шовинизм? Это сионизм! Моя жена стала жертвой ядовитой пропаганды мирового сионизма! А вы, Илья Маркович, его агент!

— Нет, дорогой, — возразила Рахиль. — Это всего лишь мой личный жизненный опыт. Не знаю ни одного еврея, женатого на чеченке. А вот одного чеченца, который женился на еврейке и погубил свою карьеру, знаю. Ты его тоже знаешь. Если хочешь его увидеть, посмотри в зеркало. Будешь ужинать? Или подождешь, когда Чечня станет независимой? Ничего не имею против, но учти, что к тому времени все остынет.

Асланбеку Русланову было тридцать девять лет. Семнадцатилетним диковатым юношей, плохо говорящим по-русски, он приехал в Москву поступать в МВТУ имени Баумана. По-немецки он говорил лучше, чем по-русски, потому что родился и провел детство в Северном Казахстане, куда его семью вместе с другими чеченцами и ингушами выселили в феврале 1944 года. Рядом жили поволжские немцы, тоже выселенные, дети дружили. У Асланбека обнаружились способности к математике. В пятом классе он стал победителем республиканской олимпиады среди старших школьников, к десятому у него скопился целый портфель дипломов и почетных грамот.

В 1957 году Хрущев восстановил Чечено-Ингушскую автономию, но отец Асланбека не спешил возвращаться на родину. Здесь обжились, ехать в голодную, разрушенную Чечню с маленькими детьми было страшно. Потом тяжело заболела мать. Только после ее смерти отец решил вернуться в Чечню. Так и получилось, что родные Кавказские горы Асланбек впервые увидел, когда ему было девять лет. И хотя он привык к серебристым казахским ковылям и круглым степным озерам, что-то дрогнуло в его сердце, и появилось ощущение, что вот теперь он наконец-то вернулся домой.

Десятилетку Асланбек окончил с золотой медалью, МВТУ — с красным дипломом. Дипломная работа превратилась в кандидатскую диссертацию. В двадцать шесть лет он стал доктором наук. В Чечне им гордились, сам Доку Гапурович Завгаев, первый секретарь республиканского комитета КПСС, сажал его рядом с собой в президиум торжественных заседаний и представлял высоким зарубежным гостям. Такой чести удостаивался только Махмуд Эсамбаев.

Карьера Асланбека была предопределена. Предполагалось, что он станет ректором университета в Грозном, а позже возглавит республиканскую Академию наук.

Предопределена была и его личная жизнь. Уже и невесту ему подыскали — скромную чеченскую девушку из хорошей семьи. Так говорили «из хорошей семьи», а имелось в виду — из сильного, влиятельного тейпа, к которому принадлежал Доку Завгаев и многие руководители республики. Асланбек был завидным женихом: стройный красавец с белоснежной улыбкой, молодой, но уже знаменитый ученый, лауреат премии Ленинского комсомола.

Но случилось непредвиденное. Во время одной из поездок в Москву Асланбек встретил студентку Института иностранных языков Рахиль и женился на ней, хотя сам Доку Гапурович Завгаев отговаривал его, а потом осудил за безрассудный поступок. Но Асланбек ни разу не пожалел о нем. Даже теперь, после двенадцати лет семейной жизни, после того как Рахиль родила ему сына, он был так же влюблен в нее, как и при первой встрече, так же не понимал, почему он влюблен, так же бешено ревновал, но все ссоры всегда кончались бурным и радостным примирением.

После родов Рахиль начала полнеть. Заметив это, она села на беспощадную диету. «Женщина, ты ешь только капусту, как коза! — возмущался Асланбек. — Мне не нужна коза! Мне нужна жена! Мне нравятся полные женщины, я всегда хотел, чтобы моя жена была полной женщиной!» «Ладно, дорогой, ладно, — отвечала Рахиль. — Не рассказывай мне, какие женщины тебе нравятся!»

Она плакала от голода, но только через полгода, когда смогла надеть джинсы сорок четвертого размера, которые носила до родов, прекратила самоистязание…

Прожив в Москве полжизни, Асланбек никогда особенно не задумывался о своей национальности. Он был воспитан на русской культуре и считал себя русским интеллигентом.

Жизнь заставила его вспомнить, что он чеченец.

Ему с самого начала не нравилось то, что происходило в Чечне при генерале Дудаеве. Он был знаком с генералом. До депортации их семьи жили в селе Первомайское, вернулись в Чечню примерно в одно и то же время. После школы Джохар поступил в Тамбовское летное училище и с тех пор бывал на родине только наездами. Он был такой же достопримечательностью республики, как и Асланбек. В Чечне, где не было аристократии, традиционно почитали людей, достигших высоких чинов.

К молодому и, как все говорили, гениальному математику Асланбеку Русланову генерал Дудаев относился покровительственно, но ни разу Асланбек не слышал от него никаких националистических высказываний. Напротив, генерал с крайним неодобрением отзывался о националистах Эстонии, где служил командиром дивизии тяжелой бомбардировочной авиации и начальником Тартуского гарнизона.

В 1990 году Дудаев подал в отставку и вернулся в Чечню. В октябре 1991 года его избрали президентом Чеченской Республики. Избранию способствовала Москва, Кремль выставил Дудаева против Доку Завгаева, в августе 1991 года поддержавшего ГКЧП. Асланбека удивило быстрое превращение бравого генерала Советской армии в ревностного поборника независимости Ичкерии. Но он не придал этому особого значения — воспринял всего лишь как тактический маневр отставного генерала, решившего повторить карьеру своего друга, первого президента независимой Эстонии.

Но то, что за этим последовало, очень встревожило Асланбека: в Чечне началась безудержная националистическая истерия. Когда в политические игры втягивается народ, результат становится непредсказуемым. Особенно такой народ, как чеченцы, — еще не вполне изживший из своего быта остатки первобытно-общинных отношений, хранящий в генетической памяти уничтожение русскими войсками целых аулов, травмированный сталинской депортацией и морально изуродованный семидесятилетним диктатом советской власти, как уродуется ствол гордого кипариса, вынужденного прорастать сквозь чугунную решетку ограды.

Генерал Дудаев задействовал в своей пропаганде очень сильный фактор. Призрак Кувейта волнующим миражом поднялся с его подачи над Главным Кавказским хребтом. Нефть сделает Чечню Кувейтом, каждый чеченец станет богатым, как шейх. Для этого нужно совсем немного: отгородиться границами от России. Подобные миражи витали в те годы над всем пространством бывшего СССР. Русские пожирают украинскую пшеницу, молдавский виноград, белорусскую бульбу. И никто не задумывался, почему Россия — самая нищая среди братских республик.

Летом 1994 года умер отец Асланбека. Президент Дудаев оказал Асланбеку уважение — пришел на похороны. На следующий день пригласил к себе. Разговора не получилось. Генерал говорил сам. На замечание Асланбека о том, что идею национального самоопределения нельзя насаждать сверху, что это проблема прежде всего культурная, а не политическая, разразился тирадой о том, что каждый чеченец должен всегда помнить, что он чеченец.

— Дорогой Джохар, у меня такое чувство, что я сижу на партийном собрании, — сказал Асланбек. — Только вместо слов «коммунистическая убежденность» слышу «верность нации».

Дудаев гневно на него посмотрел и молча вышел. Присутствовавший при разговоре советник и доверенное лицо Дудаева, молодой чеченец с холодными, немигающими глазами Магомед Мусаев по кличке Муса, с осуждением покачал головой:

— Ты не наш человек. Ты не чеченец, ты стал русским.

— Странно слышать это от выпускника Академии общественных наук при ЦК КПСС, — съязвил Асланбек. — А как насчет идеи пролетарского интернационализма?

С Мусой он был знаком еще с тех времен, когда учился в аспирантуре МВТУ, а Муса делал карьеру по партийной линии. Академия общественных наук, куда чеченцев принимали по квоте для нацменьшинств, была важной ступенькой. Асланбек менее всего склонен был осуждать других людей за то, что они по мере сил и способностей приспосабливаются к обстоятельствам. Но безапелляционность, с которой Муса присвоил себе право судить, кто чеченец, а кто не чеченец, вызвала его раздражение.

Да ни на грош он не верил ни Дудаеву, ни Мусе, ни всем другим новоявленным национал-патриотам. Власть — вот что их интересовало. И ничего более.

— Они приватизировали идею национальной независимости, — вернувшись в Москву, сказал Асланбек жене. — Все это плохо кончится.

Но он и понятия не имел, насколько плохо.

…Штурм Грозного, предпринятый одним ишаком, министром обороны Грачевым, с одобрения другого ишака, президента России Ельцина, обернулся для Асланбека двойной трагедией — родины и семьи. В дом на площади Минутка, в котором жили дядя Асланбека и две сестры с детьми, попала бомба, пробила перекрытия и взорвалась в подвале, служившем бомбоубежищем. Все погибли. При первой возможности Асланбек вылетел в Грозный. Когда он вернулся, его черные волосы были словно бы припорошены несмываемым серым пеплом.

— Рахиль, я только сейчас понял, что я чеченец, — сказал он. — Я не знаю, чем помочь моему народу.

— Я знаю, — ответила она. — Я все сделаю.

Через две недели она велела мужу одеться по-дорожному, закутала маленького Вахида и на своей «Ниве» отвезла их на пересечение Московской кольцевой автодороги и Каширского шоссе. На стоянке, где, как усталые слоны, теснились трейлеры дальнобойщиков, показала на шесть одинаковых «КамАЗов» с огромными серебристыми фурами:

— Дальше поедем на них.

— В Грозный? — догадался Асланбек.

— Да, дорогой, в Грозный.

— Что в фурах?

— Лекарства, продукты, одеяла, палатки. Не хочешь спросить, почему я взяла Вахида?

— Нет, — ответил Асланбек. — Я понял.

Национальность Вахида была постоянной темой споров в их семье, не слишком, впрочем, серьезных. В свидетельстве о его рождении стояло «чеченец». Но у евреев все не как у людей. Национальность ребенка определялась не по отцу, а по матери. В Израиле Вахид считался бы более евреем, чем тот, у кого еврей отец. Асланбек этого не понимал и понимать не желал. Как это может быть? Отец чеченец, а сын еврей?

Самого Вахида его национальность интересовала куда меньше, чем компьютерные «стрелялки». На прямой вопрос отца, кем он себя считает, Вахид немного подумал и спросил:

— А кем быть лучше?

Когда об этом рассказали Илье Марковичу, тот лишь развел руками:

— А вы спорите. Конечно, еврей.

— Ладно, немного еврей, — неохотно согласился Асланбек. — Храбрость чеченца и ум еврея — это хороший вариант.

— А если получится наоборот? — спросила Рахиль и засмеялась, глядя на озадаченное лицо мужа.

Но сейчас было не время для шуток.

— Да, дорогой, — подтвердила Рахиль. — Ты правильно понял. Потому что он чеченец.

Асланбек с благодарностью посмотрел на жену. Он был тронут.

«КамАЗы» разгрузили во временном лагере беженцев. И сразу, не заезжая в Грозный, выехали в Москву. На границе со Ставропольским краем колонну обогнали три черных джипа «гранд-чероки» и перегородили дорогу. Из джипов вышли несколько вооруженных людей в камуфляже. Один из них, с рыжей бородой, в темных очках, церемонно приветствовал Асланбека и передал приглашение президента Дудаева. Президент хочет лично поблагодарить его за щедрую помощь героическому народу Чечни. Это был Муса — советник Дудаева, ставший с началом войны начальником его контрразведки, одной из самых влиятельных и зловещих фигур в окружении генерала.

Асланбек сухо ответил, что не хочет отвлекать президента от его многотрудных обязанностей.

— Тогда я благодарю тебя от имени президента. Я был несправедлив к тебе. Теперь я вижу: ты наш человек, — важно произнес Муса и снял очки, открыв холодные, немигающие глаза. Он дал Асланбеку карточку с контактным телефоном, по которому тот может позвонить, если у него возникнут проблемы, еще раз поблагодарил и уехал.

От этой встречи у Асланбека осталось тяжелое чувство. Ему очень не понравилось, как Муса смотрел на Вахида. После этого разговора в душу его холодной змеей заполз и поселился там страх. Он боялся не за себя. Он боялся за жену и сына. Рахиль и Вахид — это все, что осталось у него в жизни. И еще маленькая Чечня, родина, неизбывная боль.

О гибели российского самолета Су-24 Асланбек Русланов услышал по радио, когда ехал на своей «тойоте-королле» в Шереметьево-2, где должен бы встретить человека, прилетающего вечерним рейсом из Стамбула. Как и все поступающие из Чечни известия, оно оказало на Асланбека гнетущее действие.

Трагедия атомной подводной лодки «Курск» потрясла всю Россию. В Чечне даже по официальным данным каждые два месяца погибало столько же русских, сколько их было на «Курске», и никого это не ужасало. А сколько гибло чеченцев, об этом не знал никто.

Среди сообщений о взрывах радиоуправляемых фугасов, нападениях на российские автоколонны и бесконечных зачистках особенно болезненно Асланбек воспринимал замелькавшие в последнее время на сайте «Кавказ-Центр» в Интернете известия о казнях чеченцев, сотрудничавших с федеральными властями:

Как и все, кто успел пожить в советские времена, Асланбек Русланов хорошо умел читать между строк. Появление термина «национал-предатели» рассказало ему о ситуации в Чечне больше, чем могли бы рассказать аналитические обзоры. Это было невольным и очень красноречивым свидетельством того, что борцы за независимость Ичкерии теряют поддержку в Чечне. Люди устали от войны, они уже ни во что не верят. Казни «национал-предателей» были отчаянной попыткой отвратить чеченцев от сотрудничества с пророссийской администрацией.

В недрах войны за независимость прорастали ядовитые зерна гражданской войны. Это и было для Асланбека самым болезненным. Страшно было даже представить, какая резня начнется, если победу одержат сепаратисты. Слабым и очень двусмысленным утешением было лишь то, что победу они не одержат, хоть и объявили командиром всех моджахедов не кого-нибудь, а самого Мухаммада Ибн Абдуллаха, пророка великого Аллаха.

Асланбек Русланов не был верующим человеком. Как и для большинства образованных людей, образ Всевышнего ассоциировался в его сознании с понятиями совести и надежды. И потому в особенную ярость его приводило насильственное внедрение в быт чеченцев ислама самого агрессивного, ваххабитского толка. И чем хуже шли дела у боевиков, тем чаще поминали они имя Аллаха. Слушая выступления по радио и читая заявления на интернет-сайте «Кавказ-Центр» Басаева, Хаттаба и других амиров «Высшего военного Маджлисуль Шура», как называли себя полевые командиры, можно было подумать, что это говорят не бывшие партийные функционеры и исполкомовские чиновники, а как минимум докторанты Исламского университета в Медине.

Ислам, его суннитская ветвь, начал проникать в Чечню из Дагестана и лишь к началу девятнадцатого века стал господствующей религией. Старые люди находили в нем утешение от тяжелых житейских невзгод, для более молодых, родившихся и выросших при советской власти, это была всего лишь форма. Так положено. Раньше было положено ходить на демонстрации, теперь положено ходить в мечеть и совершать намаз.

И во все времена начальственные установления не обсуждались. Это русские ночами до хрипоты спорили на кухнях, пытаясь уличить власть предержащих в неправильном понимании марксизма. В Чечне об этом не спорили никогда. Есть дождь. Есть снег. О чем тут спорить? На все воля Аллаха. В этом смысле чеченцы были истинными мусульманами.

Но уже во времена Дудаева религия стала активно превращаться в политику. Поначалу Асланбек воспринимал это с иронией. Все попытки использовать ислам как инструмент политический казались ему такими же искусственными и натужными, как семидесятилетнее насаждение коммунистической идеологии. Вид президента Ельцина, стоящего в храме Христа Спасителя со свечкой в руке в окружении других ишаков, бывших партийных бонз, представлялся Асланбеку таким же нелепым и фальшивым, как и обращенные к небесам задницы воинов ислама на стадионе в Грозном во время военного парада.

Но он недооценил идеологов чеченского сепаратизма. Они недаром заканчивали Высшие партийные школы и Академии общественных наук. А там хорошо учили работать с массами.

Любая война выплескивает на поверхность всю грязь, самые низменные национальные традиции. Идеалом чеченцев никогда не был пастух, хлебопашец или купец. Воспевался абрек. Война возвращала чеченцев в первобытное состояние. В Чечне подрастало целое поколение, которое не знало ничего, кроме войны, кроме ненависти к русским, которое мечтало лишь об автомате Калашникова. Вот тут и сгодился ислам. Идеи шейха Мухаммеда ибн аль-Ваххаба находили отклик в душах чеченских юношей, потому что оправдывали их стремление убивать. А большего от них и не требовалось.

Асланбек понимал, что война с Россией ведет Чечню к национальной катастрофе, а чеченцев к деградации и физическому уничтожению. Чечня, возможно, станет когда-нибудь независимой. И не через две тысячи лет, раньше. Не потому, что чеченцы умней евреев, а потому, что в двадцать первом веке само время идет быстрей. Но сохранится ли до того времени чеченский народ?

С такими невеселыми мыслями Асланбек Русланов подъехал к сверкающему огнями зданию аэропорта Шереметьево-2, оставил машину на платной стоянке и вошел в зал прилета, даже пе догадываясь, что ступает на минное поле.

2

Человека, которого должен был встретить Асланбек, звали Абдул-Хамид Наджи. Турецкое имя. Летит из Стамбула. Значит, турок. Больше Асланбек не знал о нем ничего. И не хотел знать. Он встретит этого турка, окажет ему гостеприимство, поможет сориентироваться в Москве, а потом проводит и забудет о нем.

Асланбеку не раз приходилось выполнять такие поручения. Просьбы о них исходили от человека, которому Асланбек не мог отказать. Этому человеку не мог отказать никто из московских чеченцев, будь он банкиром, торговцем или самым крутым бандитом. Звали его Шамиль. Асланбек никогда его не видел, а о его существовании узнал вскоре после поездки в Чечню с грузом продовольствия и медикаментов.

К офису фирмы «Сигма», который Асланбек арендовал на первом этаже одного из учебных корпусов Бауманки, на красном «понтиаке» последней модели подкатили два молодых чеченских джигита и нагло заявили, что он должен платить по десять тысяч долларов в месяц. Первым побуждением Асланбека было вызвать охранника, бывшего чемпиона Москвы по боксу в тяжелом весе, и приказать ему вышвырнуть этих щенков. Но он уже научился обуздывать свой кавказский темперамент, доставлявший ему в студенческие годы немало неприятностей, иногда крупных.

Асланбек знал, что вся чеченская диаспора Москвы платит. Все — от бандитов до самых крупных банкиров. До этого на него не наезжали, потому что о существовании фирмы знали только его деловые партнеры. «Сигма» не нуждалась в рекламе. Даже поначалу, когда Асланбек поставлял в Россию из Австрии большие партии компьютеров, он сам находил оптовых покупателей. Позже, когда фирма свернула торговлю и перешла на программное обеспечение, надобность в рекламе вообще отпала. Информацию о доходах «Сигмы», оправдывающих объявленную цифру, рэкетиры не могли получить и в налоговой инспекции. Существовало много способов минимизировать доходы, не нарушая законы, а умело их обходя, и главбух фирмы Илья Маркович все эти способы очень хорошо знал. Получалось, что Асланбек привлек к себе внимание поездкой в Чечню с колонной «КамАЗов». Об этом он никому не рассказывал, но слухи могли дойти до Москвы из Грозного.

Воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Молчание Асланбека джигиты приняли за сомнения в их дееспособности. Один из них развязно объяснил, что они все о нем знают: и где он живет, и где его дача, где работает его жена и в какой лицей ходит его сын. Второй был поумней. Он попытался сгладить резкость напарника:

— Поймите нас правильно, уважаемый. Этим мы не хотим ничего сказать. Наши братья в Чечне плохо живут, очень бедно живут. Чеченец, который живет хорошо, должен помогать своим.

— Я вас правильно понял, — заверил Асланбек и приказал: — А теперь пошли вон.

От такого неожиданного поворота джигиты растерялись.

— Не поняли? — спросил Асланбек и вызвал охранника: — Покажи молодым людям, где выход.

Внушительная фигура бывшего чемпиона Москвы по боксу произвела сильное впечатление на гостей.

— Мы вернемся, — пригрозил один из них.

— Буду счастлив видеть тебя, дорогой, — обаятельно улыбнулся Асланбек.

Из окна кабинета он проводил взглядом их красный «понтиак» и набрал номер телефона, который после разговора на шоссе ему дал Муса. Ответил какой-то незнакомый человек. Он сказал, что передаст советнику президента все, что нужно.

— Передайте следующее, — раздраженно распорядился Асланбек. — Я не отказываюсь помогать землякам. Я уже помог им на триста шестьдесят тысяч долларов. Но я хочу быть уверенным, что мои деньги идут людям, а не на то, чтобы какие-то молокососы раскатывали по Москве на спортивных машинах.

— Вам позвонят, — ответили из Грозного. — Этого человека зовут Шамиль.

Звонок раздался в тот же вечер. Шамиль молча выслушал Асланбека и спросил, знает ли тот кафе Яши Кривого на Яузе. Асланбек знал.

— Обратитесь к нему, он все сделает…

В этой задрипанной с виду стекляшке без вывески раньше была шашлычная. Внутри она тоже была задрипанная, обычная забегаловка. Но возле нее всегда стояло много машин. Кафе славилось кавказской кухней. Держал его Яша Кривой, толстый чеченец с рассеченной бровью. Публика у Яши собиралась самая разномастная: чеченские торговцы, бандиты, солидные бизнесмены. Под негромкую кавказскую музыку здесь обедали, ужинали, заключали сделки, обменивались новостями. Русские сюда не ходили. Женщин тоже не пускали. В этом Яша Кривой не делал исключений ни для кого. Как понимал Асланбек, это кафе было одним из центров, куда со всей Москвы стекались собранные с чеченцев деньги, которыми подпитывалась война.

Почтительность, с которой хозяин кафе встретил Асланбека, лучше всяких слов говорила о том, какой властью обладает таинственный Шамиль. Яша расспросил о приметах вымогателей, почему-то оживился, узнав о «понтиаке», и попросил:

— Не сердись на них, уважаемый. Молодые, ничего не понимают. Они извинятся. Больше тебя не будет тревожить никто.

На следующее утро джигиты ждали Асланбека у дверей корпуса. Они были перепуганы до смерти и даже не пытались это скрыть. Их унижение было так же омерзительно, как и их наглость.

— Убирайтесь, — приказал Асланбек.

Джигиты поспешно сели в машину. Это были старые «Жигули». Их красный «понтиак» Асланбек позже увидел возле кафе на Яузе. На нем ездил сам Яша Кривой.

Асланбек решительно воспротивился, когда его фирму попытались использовать для отмывания грязных денег, но не смог отказать Шамилю в просьбе предоставить в распоряжение его людей счет «Сигмы» в австрийском банке «Кредитанштальт». Шамиль объяснил, что с этого счета будет оплачиваться лечение раненых моджахедов. Асланбек понимал, что все здесь не столь невинно, но понимал и другое: отказ от сотрудничества опасен. Экстремисты всех мастей одинаковы: кто не с нами, тот против нас. Он приказал Илье Марковичу оставить на счету фирмы в банке «Кредитанштальт» пять тысяч шиллингов, остальные деньги перевести в гамбургский филиал Дойче-банка и счетом в Вене больше не пользоваться.

Асланбеку ничего не оставалось, как поддерживать репутацию своего. В офисе его фирмы проходили встречи высокопоставленных эмиссаров Дудаева, а после его гибели — Басаева и Хаттаба с деловыми партнерами, в его загородном доме в подмосковном поселке Красково они находили безопасное укрытие.

Рахиль очень не нравились эти люди. Но она все понимала. Она забирала Вахида, переезжала в московскую квартиру и возвращалась в Красково, когда гости уезжали.

Рейс из Стамбула прибыл с получасовым опозданием. Встречающие выстроились возле выхода из таможенной зоны длинным живым коридором. У многих в руках были плакатики с именами. Такой же плакатик был и у Асланбека. На нем было написано: «Abdul-Hamid Nadji».

Сначала прошествовали пассажиры первого класса — солидные бизнесмены с кожаными кейсами, все, как один, смуглые, черноусые, с массивными золотыми перстнями. Абдул-Хамида Наджи среди них не оказалось. Потом повалили шумные русские туристы с детьми, ездившие в Анталию из слякотной апрельской Москвы ухватить щедрого турецкого солнца.

Прошел, не глядя ни на кого, странный человек с бледным безусым и безбородым лицом. Он был в новой, дорогой, но плохо сидящей на нем одежде. Асланбек, любивший хорошо одеться и знавший в этом толк, машинально отметил, что плащ на нем от Хуго Босса, костюм от Армани, шляпа «Стэнтон», дымчатые очки в тонкой золотой оправе тоже не из дешевых. Все сидело на нем так, будто было надето только что, без подгонки. В советские времена так одевались отпускники-северяне: покупали в ГУМе новые костюмы, тут же облачались в них, а старые запихивали в урну.

Прошли челночники, обремененные огромными баулами. Потом послышалась французская речь — прибыл парижский рейс. Никто не реагировал на плакат в руках Асланбека. Он еще немного подождал и направился к справочному бюро, чтобы дать объявление по радио. Но в тот момент, когда он склонился к окошечку, сзади негромко сказали на плохом английском:

— Не нужно объявления.

Асланбек обернулся. Перед ним стоял тот самый странный человек.

Он представился:

— Абдул-Хамид Наджи.

И в этот момент Асланбек его узнал. Это был Муса. После той давней встречи на шоссе они не виделись ни разу, но Асланбек много о нем слышал. После гибели генерала Дудаева он стал одним из самых жестоких полевых командиров. За участие в нападении на Кизляр в январе 1996 года Генпрокуратура России объявила его в федеральный и международный розыск. Но Муса исчез. Среди московских чеченцев ходили слухи, что его убили в Махачкале. Слухи подтвердились. На одном из митингов в Грозном Шамиль Басаев назвал Мусу отважным воином, отдавшим жизнь за свободу Ичкерии: «Он стал шахидом на пути Аллаха».

И все же это был он. С чужим лицом, малоподвижным, бледным, как у человека после долгой болезни. Асланбек узнал его, как по запаху, по той агрессии, которая от него исходила.

Замешательство Асланбека не укрылось от внимания Мусы.

— Что с вами, господин Русланов? — подозрительно спросил он.

— Ничего, все в порядке. Вы напомнили мне человека, которого я хорошо знал.

— Я на него похож?

— Нет, господин Наджи. Вы совершенно на него не похожи. Даже не знаю, почему я о нем вспомнил.

— Кто этот человек?

— Его звали Магомедом Мусаевым. Если вы следите за событиями в Чечне, вы должны знать это имя. Полевой командир Муса. Самый отважный из моджахедов. Он стал шахидом на пути Аллаха, если вы понимаете, что я этим хочу сказать.

— Понимаю, — буркнул Муса.

— Для всех нас это очень большая утрата, — продолжал Асланбек. — Он был моим лучшим другом, господин Наджи, он был мне больше чем брат, — нахально соврал он, рассчитывая, что естественное стремление людей примазаться к героической личности убедит Мусу, что он остался неузнанным. — Господин Наджи, я рад приветствовать вас в Москве. Не перейти ли нам на чеченский язык?

— Почему вы думаете, что я знаю чеченский язык?

— У вас очень красивый акцент. Но он выдает вас после первой же фразы.

Предупредительно открывая перед гостем заднюю дверцу «тойоты», Асланбек спросил:

— Я надеюсь, вы окажете честь моему дому?

— Если вас не затруднит, — недружелюбно отозвался Муса.

— Напротив. Я протопил баню. Как вы относитесь к русской бане?

Этот вопрос Асланбек задал не без умысла и с интересом ждал ответа.

— Нет. Мне нельзя в баню.

Все правильно. Пластическая операция. Недавняя. Поэтому ему и нельзя в баню.

— Включите радио, — распорядился Муса. Новости.

— Русское? Би-би-си?

— Русское.

— Тогда лучше «Эхо Москвы». Сам-то я обычно слушаю Би-би-си.

Главной новостью в информационном выпуске было сообщение о гибели российского самолета Су-24. Никаких подробностей не сообщалось.

— Би-би-си передавало о самолете? — спросил Муса.

— Да.

— Что?

— Практически то же самое.

— Причину сказали?

— Технические неполадки. Врезался в гору в условиях плохой видимости.

— Выключите.

— Может, музыку?

— Выключите! — раздраженно повторил Муса.

Реакция Мусы озадачила Асланбека. Информация о гибели российского самолета явно произвела на него очень сильное впечатление. Необычно сильное. Что бы это могло значить?

Но тут мысли Асланбека приняли другое направление. Уже с полчаса в зеркале заднего вида, не приближаясь и не отставая, маячила какая-то машина с сильными галогенными фарами. На темной трассе, ведущей от аэропорта к Москве, Асланбек не смог ее рассмотреть. Когда выехали на ярко освещенную кольцевую, увидел. Это была синяя «Вольво-940» с тонированными стеклами.

Асланбек свернул к бензоколонке. «Вольво» проскочила вперед и прижалась к обочине. Когда Асланбек, заправившись, снова выехал на трассу, «вольво» немного выждала и двинулась следом.

— Не хотелось бы вас тревожить, уважаемый гость, но, по-моему, за нами следят, — сообщил Асланбек.

— Кто?

— Оглянитесь. Только незаметно. Синяя «вольво». Она идет за нами от самого аэропорта.

— Вам показалось.

— Сейчас проверим.

На развязке МКАД и Новой Рязанки Асланбек круто взял вправо, пересек по мосту кольцевую и тут же ушел вниз по витку «ромашки». «Вольво» выскочила на шоссе и остановилась. Водитель сначала не понял, куда делась «тойота», затем резко сдал задом и вошел в завиток поворота.

— Убедились? — спросил Асланбек.

— Не обращайте внимания.

— Уважаемый господин Наджи, вы мой гость. Если с вами что-нибудь случится, на мою голову падет позор. Такой у нас, чеченцев, закон.

— Не обращайте внимания! — прикрикнул Муса. — Это не слежка. Это охрана.

— Охраняют меня? — удивился Асланбек.

— Меня!

— Об этом вам следовало сказать раньше. Вы заставили меня поволноваться.

— Вы слишком много говорите.

Асланбек остановил машину с таким видом, будто хотел выкинуть пассажира на ночную дорогу.

— Хозяин не должен обижаться на гостя, — холодно проговорил он. — Но и гость не должен хамить хозяину.

— Извини, дорогой Асланбек, — неожиданно перешел на «ты» Муса. — Я взволнован. Сегодня произошло очень важное событие. Этот день войдет в историю свободной Ичкерии. Он будет записан золотыми буквами. Да, большими золотыми буквами! Больше ничего сказать не могу. Скоро ты все поймешь сам. Поехали. Я хочу успеть посмотреть новости по телевизору.

Загородный дом Асланбека стоял на высоком берегу тихой подмосковной речки. Он купил его, когда женился на Рахили и переехал в Москву. Жить было негде, в трехкомнатной квартире ее родителей и без него было не повернуться. Сначала снимали комнаты, потом влезли в долги и купили дом. Это была развалюха на небольшом участке, но близко от станции. На работу ездили на электричке. Асланбек — в Бауманку, Рахиль — в иняз, а после его окончания — в английскую спецшколу, позже преобразованную в лицей. Даже когда появились деньги и купили хорошую квартиру в Москве, жили в основном здесь. Асланбек сам ремонтировал и перестраивал развалюху, со временем она превратилась в просторный уютный дом с гостиной, детской, спальней и комнатами для гостей.

Радушно, как и подобает кавказскому человеку, предлагая Мусе входить, располагаться и быть хозяином, Асланбек чувствовал себя так, будто бы оскверняет свой дом, который очень любил, где по половицам в гостиной ползал маленький Вахид, где собирались веселые, шумные компании друзей, не различавших, кто из них русский, чеченец, армянин или еврей.

Информацию о гибели российского бомбардировщика Су-24 повторили и в ночном выпуске НТВ. И тоже без комментариев. Потом пошел репортаж из Грозного, но Муса не стал его слушать. Его необычный интерес к самолету заинтриговал Асланбека. Расставив заранее приготовленные Рахилью закуски на круглом столе в гостиной, он откупорил бутылку французского коньяка «Камю», налил в фужеры и произнес, подчеркнуто обращаясь к гостю на «вы», так как предложенное Мусой «ты» несло в себе опасность невольно выдать себя, обнаружить, что Асланбек узнал его в его новом обличье, а делать этого ни в коем случае не следовало. В этом Асланбек был почему-то совершенно уверен.

— Я не спрашиваю, уважаемый господин Наджи…

— Абдула. Называй меня просто Абдула, — разрешил Муса.

— Я не спрашиваю, уважаемый Абдула, почему сегодняшний день будет записан большими золотыми буквами в историю свободной Ичкерии. Но предлагаю за это выпить. Коран требует чтить обычаи других народов. Мы живем среди русских. И если мы выпьем, это не будет слишком большим грехом? Как вы считаете?

— Не будет. Да, выпьем. За этот день нужно выпить. За нашу победу, Асланбек! Она уже близка, очень близка! — торжественно возгласил Муса и ошарашил объемистый фужер коньяка.

Асланбек привык к таким ночным застольям. Оказавшись вдалеке от опасной и некомфортной Чечни, гости расслаблялись, от души поддавали и пускались в живописания подвигов отважных борцов за независимость Ичкерии. Асланбек слушал, поддакивал и обильно подливал в фужеры, чтобы гости побыстрее набрались и отправились спать. Но Муса был не совеем обычным гостем. Асланбек решил вызвать его на откровенность.

— Да, победа, — задумчиво проговорил он. — Мечта. Как хочется ее приблизить. Но мечта — это как линия горизонта. Она всегда далеко.

— Ты мне не веришь? — с пол-оборота завелся Муса. Коньяк сразу бросился ему в лицо. Это подтвердило предположение Асланбека о том, что он недавно вышел из больницы. Скорее всего, из турецкой. А там вряд ли дают спиртное.

— Конечно, верю. В то, что вы мечтаете о близкой победе. Скажу вам как чеченец чеченцу. В нашем национальном характере много достоинств. Но стремление выдать желаемое за действительное — не лучшая наша черта. Я бы даже назвал ее хвастливостью. Говоря откровенно, я и сам этим грешу.

— Ты не веришь мне? — оскорбленно, даже с угрозой повторил Муса.

— Я математик, — напомнил Асланбек, вновь наполняя фужер гостя. — Это точная наука. В ней нет понятия веры. Я привык иметь дело с цифрами. Цифры не врут. Врут люди с помощью цифр… Будьте здоровы, уважаемый Абдула! Вы закусывайте, закусывайте.

Муса выпил, но к закускам даже не притронулся.

— Продолжай, — кивнул он.

— Давайте оставим этот разговор.

— Нет! Ты начал! Говори!

— Что ж, если вы настаиваете… Ну разбился русский бомбардировщик. У федералов их сотни. А в России тысячи. Вспомните, с чего началась первая война. Уже через неделю у генерал-майора авиации Джохара Дудаева не было ни одного самолета и ни одного вертолета. Русская авиация загнала нас в ущелья, в подполье. Мы можем говорить, что партизанская война — это наша стратегия. Но сами-то прекрасно знаем, что это вынужденная стратегия. Это путь к поражению, а не к победе…

— Ты говоришь как предатель! — гневно перебил Муса. — Если бы я не знал, что ты настоящий патриот, я бы тебя убил!

— Это очень сильный аргумент в споре, — не скрывая иронии, одобрил Асланбек. — Я бы даже сказал — решающий.

— Да, у федералов сотни самолетов и вертолетов! Да! Но завтра все они превратятся в груду обломков! Ни один русский самолет не осмелится приблизиться к границам Ичкерии!

— Вы снова выдаете желаемое за действительное. Для этого нужны зенитные батареи, целая система ПВО.

— Ты не военный человек! Ты ничего не понимаешь! Для этого не нужна система ПВО! Для этого нужно совсем другое. Ты знаешь, что такое ПЗРК?

Асланбек знал. Из курса на военной кафедре Бауманки. ПЗРК — переносной зенитно-ракетный комплекс. Это советские системы ПЗРК «Игла» с дальностью полета ракеты по горизонтали 5200 метров. При максимальной скорости цели 1450 километров в час вероятность поражения цели одной ракетой составляет около сорока процентов. Это аналогичные ПЗРК «Стингер» американского производства. Но Асланбек решил, что не стоит обнаруживать свою информированность. Поэтому сказал:

— ПЗРК? Не знаю, что такое ПЗРК. ПЗРК, ХЗРК. Давайте лучше выпьем.

— Это зенитно-ракетный комплекс. Переносной! Его может нести один боец. Он может уничтожать самолеты из любого ущелья. Ты говоришь: разбился русский бомбардировщик? А я тебе говорю: он не разбился. Его сбили! Его сбили наши бойцы! Таким вот комплексом «Стингер»! Одной ракетой! Вот что такое ПЗРК «Стингер»!

— Почему мы об этом не объявили?

— Еще не пришло время.

— Почему не объявили русские?

— Асланбек, ты шутишь? Если их летчики узнают, что у нас есть «стингеры», ни один самолет и ни один вертолет не поднимется в воздух!

— У нас действительно есть «стингеры»?

— Будут. Теперь ты понял, почему я сказал, что сегодня великий день? Это перелом в войне! С этого дня начнется наш путь к победе! Мы выйдем из подполья. Весь чеченский народ станет армией. Такая армия непобедима. Давай выпьем за нашу победу! Аллах акбар!

Больше к этой теме Асланбек не возвращался. Подливал коньяку, подсовывал закуски, рассказывал о московских политических новостях, к которым Муса не проявлял ни малейшего интереса. Лишь к концу застолья осторожно заметил:

— «Стингеры», я так думаю, стоят немало?

— Очень дорого, очень! — сокрушенно подтвердил Муса. — Восемьдесят тысяч долларов штука! Но нам помогает весь мусульманский мир. Наши люди приходят в мечети и просят помочь чеченскому народу. И нам помогают. Давай выпьем за наших братьев по вере!

— Хватит, — решительно возразил Асланбек. Вам завтра заниматься делами.

— Нет, не хватит! — с пьяным упорством запротестовал Муса, но дал отвести себя в гостевую комнату и отключился.

Асланбек навел в гостиной порядок и вышел на крыльцо. Была глубокая ночь. Накрапывал мелкий дождичек. Пахло прошлогодней листвой.

Обычно Асланбек пропускал мимо ушей похвальбу своих чеченских гостей. Он даже допускал, что сами они верят в то, о чем говорят. В то, что мужество моджахедов повергает в животный ужас русских оккупантов. И в то, что победа близка. После того как в ходе спецоперации были убиты командир Исламского полка особого назначения Арби Бараев и полевой командир Умар, Хаттаб сделал заявление, которое поразило Асланбека глубинной жутью, сознанием собственной обреченности:

Фанатик — это человек, который миновал точку возврата. Он уже никогда не сможет вернуться к началу пути. Но и с сознанием гибельности этого пути смириться не может. Поэтому готов поверить во все. Так человек устроен. Даже в бункере Гитлера, сотрясавшемся от бомбовых ударов, до последней минуты верили в чудо, которое спасет Третий рейх.

Но то, что Асланбек узнал от Мусы, заставило его задуматься. Что в его словах было правдой, а что горячечным бредом фанатика?

Муса — человек серьезный. Таинственное исчезновение, мнимая смерть, заявление Басаева, подкрепляющее легенду о смерти. Пластическая операция. Похоже, его специально вывели в тень. Что это может означать? Только то, что он руководит зарубежной агентурой боевиков.

Еще деталь. В баню ему нельзя. Значит, после пластической операции не долечился. А что может заставить человека выйти из больницы раньше времени? Лишь дела чрезвычайной важности.

Связаны они с катастрофой российского самолета?

Может быть. Хотя однозначного ответа нет.

Мало данных.

Асланбек спустился с крыльца запереть калитку. Машинально выглянул за ворота. В конце переулка темнела машина. В ней были двое, светились огоньки их сигарет.

Охрана. Круглосуточная. Никого из прежних гостей никогда так не охраняли. Какое же поручение выполняет Муса?

Утром вид у Мусы был жеваный, а настроение мрачное, как у всякого нормального человека с похмелья. Держался, однако, мужественно и деликатное предложение Асланбека чуть-чуть поправиться презрительно отверг. Дело у него оказалось только одно: он потребовал у Асланбека доверенность на распоряжение его счетом в венском банке «Кредитанштальт».

В просьбе не было ничего необычного. Асланбек и раньше давал доверенность разным людям, приходившим от Шамиля. Но на этот раз решил прокачать ситуацию.

— Этим счетом распоряжаюсь не я. Я хотел бы получить подтверждение от этого человека.

— Получишь, — хмуро пообещал Муса и приказал остановить машину возле уличного таксофона.

Через пять минут пиликнул мобильник Асланбека.

— Сделайте то, о чем говорит господин Наджи, — своим негромким голосом распорядился Шамиль.

Муса пожелал, чтобы доверенность была оформлена в Первой государственной нотариальной конторе в Бобровом переулке. Правильнее было бы обратиться в контору на Тверской, где одновременно делали перевод документов на иностранные языки и нотариально заверяли правильность перевода. Но Асланбек промолчал. Начальственный тон Мусы его раздражал. Пусть побегает по Вене в поисках переводчика.

Когда с формальностями было покончено, Муса приказал отвезти его в Шереметьево. Возле зала вылета Асланбек остановил машину, но Муса продолжал сидеть.

— То, о чем мы вчера говорили, пусть в тебе умрет, — наконец проговорил он.

— А о чем мы говорили? — удивился Асланбек. — Ничего не помню. Помню, хорошо посидели. Это помню. Больше ничего не помню.

— Я сказал, ты слышал. Мы умеем карать предателей. Мы умеем ценить друзей. Мы высоко ценим твою помощь. Ты настоящий патриот. Ты будешь стоять рядом со мной на трибуне. Да. Когда мы будем принимать парад победы. Не провожай меня.

Он вышел из «тойоты» и подождал, пока Асланбек уедет.

Возле гостиницы Аэрофлота Асланбек съехал на обочину, заглушил двигатель и вновь попытался разобраться в том, что узнал.

Мрачность Мусы объяснялась не только похмельем. Его очень тревожило, не наговорил ли он лишнего минувшей ночью.

И еще. «Мы высоко ценим твою помощь». Какую? То, что он оказывает гостеприимство посланцам из Чечни? Или то, что разрешил пользоваться своим счетом в Вене? Не ахти какие услуги. Вряд ли они тянут на почетное место на трибуне во время парада победы.

Асланбек позвонил по мобильному телефону в офис «Сигмы» и попросил Илью Марковича навести справки о состоянии счета фирмы в венском банке «Кредитанштальт». Потом развернулся, загнал «тойоту» на стоянку у зала прилета и по стеночке, стараясь остаться незамеченным, вошел в здание аэровокзала.

Он почему-то был уверен, что Муса летит в Вену. Но рейс на Вену был только поздно вечером. Между тем Муса стоял возле справочного табло и нетерпеливо посматривал на часы. Объявили регистрацию на Амстердам. Вместе с толпой пассажиров Муса прошел в зону таможенного контроля.

Значит, летит не в Вену. В Амстердам. Что такое Амстердам? Квартал «красных фонарей», легализованная марихуана, самые знаменитые в мире ювелиры, торговля бриллиантами.

Что там делать Мусе?

В офисе «Сигмы» Асланбека нетерпеливо ждал Илья Маркович. Вид у него был очень встревоженный. Но, как всегда, он начал издалека:

— Скажи мне, Асланбек, в чем сходство между женой и главбухом? Не знаешь. А я знаю. Обоих е..т. А в чем разница? Жену можно обманывать, а главбуха нельзя. А почему? Когда ты обманываешь своего бухгалтера, ты обманываешь себя.

— В чем дело, Илья Маркович?

— Почему ты мне ничего не сказал? Я дал бы тебе совет. Я не всегда знаю, что нужно делать. Но я всегда знаю, чего делать не нужно. Я дал бы тебе хороший совет, Асланбек. Я сказал бы тебе: не делай этого, с грязными деньгами связываться нельзя. Это всегда плохо кончается.

— Про какие грязные деньги вы говорите?

— Про те, что поступили на наш счет в Вене. Сорок два миллиона долларов не могут не быть грязными. А если я ошибаюсь, я ничего не понимаю в жизни.

— Сколько?! — ошеломленно переспросил Асланбек.

— Только не говори мне, что ты ничего об этом не знал, — попросил тесть. Потом внимательно посмотрел на Асланбека и с недоумением заметил: — Люди не перестают меня удивлять. Неужели не знал?

— Не знал, — выдавил Асланбек.

Илья Маркович сочувственно покачал головой и сказал:

— Теперь знаешь.

Асланбек понял: все, что ночью наговорил Муса, было правдой.

Амстердам — это не только квартал «красных фонарей» и торговля бриллиантами. Амстердам — это еще и один из мировых центров подпольной торговли оружием.

— Похоже, сынок, кончилась твоя счастливая жизнь, — проговорил тесть. — Что я называю счастливой жизнью? Это когда знаешь, что от тебя ничего не зависит. Поэтому можно ничего не делать и при этом чувствовать себя порядочным человеком. В этом смысле самая счастливая пора моей жизни была в лагере. Ты понимаешь, что я этим хочу сказать?

— Понимаю, да, — кивнул Асланбек, хотя не понимал ничего. Он даже не слышал тестя. Мысли его были заняты совсем другим.

Сорок два миллиона долларов. При цене восемьдесят тысяч долларов за комплекс — это пятьсот двадцать пять новейших «стингеров».

Пятьсот двадцать пять!

Чечня превратится в ад.

3

Решение нужно было принимать очень быстро. Сорок два миллиона долларов переведены в Вену не для того, чтобы они лежали там и обрастали процентами. Асланбек знал, почему выбран счет его фирмы. Потому что фирма чистая, она никогда не привлекала к себе внимания налоговой полиции и Управления по борьбе с экономическими преступлениями. Информация о появлении на ее счету сорока двух миллионов долларов может дойти до ГУБЭП или ФСБ. Поэтому их без промедления перебросят на счета продавцов «стингеров» или посредников.

Асланбек смутно представлял себе схему этой тайной сделки. Наверняка она была очень сложной, с банками в офшорах, с сетью фирм-однодневок. Как бензин оживляет автомобильный двигатель, так и деньги, которые лежали в банке «Кредитанштальт» на счету фирмы «Сигма», приведут в движение этот зловещий механизм.

Как всякий трезвомыслящий человек, Асланбек понимал безнадежность вооруженного противостояния тупой, как бульдозер, военной машине России. Тупая-то она тупая, но свое дело делала. Перед началом первой чеченской войны под ружьем у Дудаева были две бригады, семь отдельных полков, три отдельных батальона общей численностью свыше шести тысяч человек. За счет резервистов эту армию можно было довести до двадцати тысяч за пять-семь суток. На вооружении были сотни танков, БМП, БТР, артиллерийских орудий и минометов. Во что превратилась эта армия, бронетехника и тяжелая артиллерия, в огромных количествах оставленная русскими в Чечне в 1992 году и питавшая военные амбиции генерала Дудаева? Куда девались «грады» Радуева, которыми он похвалялся еще совсем недавно? О чем он думает сейчас в СИЗО Лефортово? Что осталось от батальонов Басаева и от Исламского полка особого назначения Арби Бараева? Где сейчас сам Бараев? Каково ему в мусульманском раю?

Но Муса был прав. Если боевики получат более совершенные «стингеры», это будет означать перелом в ходе вялотекущей, как шизофрения, войне.

Самым страшным злом для боевиков всегда была российская авиация. Воздушная разведка выявляла передвижения даже небольших отрядов, передавала данные артиллерии, наводила штурмовики и бомбардировщики. Российские вертолеты оперативно доставляли десантников в самые труднодоступные места. Если авиацию федералов удастся хотя бы на время подавить, это раздует костер войны, и многие из тех, кто выжидал, отсиживался, возьмут в руки оружие и открыто примкнут к боевикам.

Да, здесь Муса был прав. Но только в воспаленном мозгу загнанного в угол фанатика могла угнездиться мысль, что Россия с этим смирится. Это будет перелом в войне. Но перелом не к победе, а к финалу, быстрому и кровавому.

Чеченцы устали от войны. Но от нее устали и русские. Сегодня еще оставались надежды, что когда-нибудь все же будет заключено перемирие и начнется очень долгий и мучительный процесс выздоровления. С этими надеждами будет покончено навсегда.

На волне чеченской войны президент Путин пришел к власти. Он не допустит, чтобы неуспехи в Чечне привели к его поражению на следующих выборах. Вся мощь российской военной машины будет обрушена на Чечню при единодушном одобрении стада баранов, которые и есть российский электорат. Никакие протесты мировой общественности не остановят эту машину.

Чечня будет уничтожена.

Чеченцы превратятся в цыган.

Что есть честь, а что бесчестие? Что есть верность родине, а что предательство?

Сто сорок лет назад эти вопросы стояли перед имамом Шамилем. Он сделал выбор. Он прекратил сопротивление. Он предал Чечню. Он спас свой народ от полного истребления. И потом до самой смерти замаливал свой грех в Мекке.

О чем он молился? Что считал своим самым тяжким грехом?

То, что всю жизнь воевал с Россией? Или то, что остановил войну?

Сейчас перед таким же выбором стоял Асланбек Русланов.

Он припарковал «тойоту» возле Политехнического музея и медленно, принуждая себя, направился к Лубянской площади. По распоряжению президента Путина руководство антитеррористической операцией в Чечне было передано ФСБ. Асланбек надеялся, что сумеет пробиться к директору ФСБ. Но чем ближе он подходил к зданию бывшего страхового общества «Россия», тем труднее давался ему каждый шаг.

Из этого здания в 1944 году народный комиссар внутренних дел Берия докладывал Сталину:

«Во исполнение Вашего указа с середины февраля до середины июня 1944 года силами НКВД СССР были проведены следующие спецмероприятия.

В рамках операции по выселению чеченцев и ингушей на 25.02.44 в железнодорожные эшелоны было погружено и вывезено 478479 человек, из них 91250 ингушей и 385299 чеченцев. 11.03.44 завершена операция по выселению балкарцев. Погружено в железнодорожные эшелоны и отправлено к местам поселения в Казахскую и Киргизскую ССР 37103 балкарца. В ходе спецмероприятия по переселению лиц калмыцкой национальности было вывезено 93139 человек. Успешно закончена очистка Крыма от антисоветских элементов. Всего было выселено 225009 крымских татар.

В осуществлении вышеуказанных спецмероприятий приняло участие в общей сложности 51 тыс. бойцов и офицеров НКВД. НКВД СССР ходатайствует о награждении отличившихся боевыми орденами и медалями…»

Асланбек остановился. Нет, не мог он войти в это здание. Печать проклятия лежала на нем.

Попытаться попасть на прием к министру внутренних дел? МВД тоже задействовано в Чечне. Но были у Асланбека большие сомнения, что в МВД встретят его с распростертыми объятиями.

Шамилю было проще. В осажденный русскими войсками аул Гуниб, в котором Шамиль и четыреста его верных мюридов держали оборону, явилась депутация от генерал-фельдмаршала князя Барятинского и предложила почетные условия капитуляции. Шамиль их принял. Но еще неизвестно, как бы он поступил, если бы ему пришлось добиваться приема у князя и доказывать его секретарям, что у него к Барятинскому важное дело, которое он может объяснить только ему.

А именно это и предстояло Асланбеку. И чем кончится? Попадет он на прием к министру МВД или хотя бы к его первому заму? Может быть. Через месяц-другой. А скорее всего, ему предложат написать заявление. И пойдет оно гулять по инстанциям. Начнется проверка личности заявителя. Откуда он получил эту информацию, не связан ли с боевиками? Не посадить ли его в кутузку на всякий случай, чтобы был под рукой? А когда дойдет до дела, если вообще дойдет, будет уже поздно.

Асланбек стоял на углу Мясницкой и Лубянской площади, хмуро глядя по сторонам и не зная, на что решиться. Мимо проходили люди, озабоченные своими делами. Из Лубянского проезда на Мясницкую вползали машины, подолгу ожидая стрелку, разрешающую поворот. Две девушки, с виду студентки, окинули Асланбека оценивающими взглядами. Оценили: стройный кавказский красавец в светлом плаще, в самом соку — седина в бороду, бес в ребро, со вкусом одет, золотая цепочка тонкой работы на шее.

— Мужчина, отдохнуть не желаете?

Поняли: не желает. Тут же забыли о нем.

И вдруг Асланбека прошиб липкий противный пот. Он даже поразился тому, как сразу до этого не додумался. Право распоряжаться счетом в венском банке «Кредитанштальт» имел Муса. Но его имел и Асланбек. И пока эти сорок два миллиона долларов лежат в банке, с него нельзя спускать глаз. Что это означало? Только то, что за ним следят.

Слежку он обнаружил сразу. За ним следили — из синей «вольво» с тонированными стеклами. Из той самой, что вчера сопровождала его из аэропорта. Из той самой, что всю ночь стояла в переулке неподалеку от его дома. Она свернула с Лубянского проезда на Мясницкую и приткнулась за метро против магазина «Библио-Глобус». Двое вышли из нее и незаметно поглядывали в его сторону. Обоим лет по тридцать или чуть больше. Лица чеченской национальности.

Асланбек не переоценивал умственных способностей Мусы и тех, кто за ним стоит. Но здесь была очевидная глупость. А если он сейчас нырнет в метро, оторвется от слежки и по электронной почте распорядится перевести эти миллионы на свой счет в каком-нибудь другом банке?

Он еще немного подумал и понял, что нет никакой глупости. Потому что следят не только за ним. Следят и за Рахилью с Вахидом. И при первом же его подозрительном движении они станут заложниками.

Асланбек с ужасом представил, что могло бы произойти, если бы он все же вошел в здание ФСБ, а двое из синей «вольво» это увидели. Уже одно то, что он стоит на Лубянке, могло их насторожить. И, возможно, насторожило.

Асланбек демонстративно посмотрел на часы и слегка пожал плечами, как человек, на встречу с которым опаздывает партнер. Затем достал мобильный телефон и с недовольным видом нащелкал номер — нужно же узнать, где этот чертов партнер застрял.

— Ты где? — спросил он, услышав ответ Рахили.

— Дома. Только что приехала.

— Вахид с тобой?

— Где же ему быть? Что-то случилось?

— Ничего, — заверил Асланбек. — Совершенно ничего. Сделай вот что. Ты мусор давно выносила?

— Асланбек Русланов! — изумилась Рахиль. — С каких пор ты интересуешься такими вещами?!

— Вынеси. И незаметно осмотрись. Нет ли в нашем переулке чужих людей. Или чужих машин.

— Если есть, то что?

— Выброси мусор и вернись в дом. Сразу мне позвони. Жду.

В ожидании звонка Асланбек медленно, с рассеянным видом пошел вдоль лотков с книгами, стоявших на подходе к магазину «Библио-Глобус». Он всегда заходил в этот магазин, когда случалось оказаться поблизости. Как Рахиль никак не могла привыкнуть к обилию продуктов и отсутствию очередей, так и Асланбека до сих пор радостно изумлял вид книжных прилавков. У лоточников книги были иного сорта, такими в «Библио-Глобусе» не торгуют: дешевая эзотерика, прокоммунистические брошюры. На черной бумажной обложке одной из них стояло крупное название «Чего хотят евреи?».

Почти физически ощущая на себе взгляды двоих из «вольво», Асланбек повертел книжку в руках. Полюбопытствовал:

— И чего же они хотят?

— Купи — узнаешь, — ответил лоточник, молодой парень с нездоровым лицом.

— Сколько?

— Шестьдесят.

— Да ты что? — удивился Асланбек. — Мне любой еврей за червонец расскажет, чего они хотят!

— Соврет!

— Все равно дорого. Шестьдесят рублей. Даже без переплета.

— Правда не нуждается в переплетах! — отрезал продавец, и в его больных глазах появился лихорадочный блеск.

— А здесь правда?

— Чистая правда! Чистая, как…

— Я понял, понял. Как «Аква минерале».

— Как слезника распятого жидами Христа!

— Ладно, уговорил, — согласился Асланбек и поспешно расплатился, потому что издал тонкую трель мобильник.

Какая-то средних лет женщина удивленно на него посмотрела и, ни к кому не обращаясь, сказала:

— О господи! Мало ему, что он лицо кавказской национальности. Так он еще и антисемит!

Асланбек сунул книжку в карман плаща и отошел в сторону. Звонила Рахиль.

— Да, — сказала она. — «Жигули», «четверка». В ней трое. Молодые парни. Похоже, твои земляки.

— Что делают?

— Ничего. Курят. Что это значит, Асланбек?

— Ничего страшного. Приеду расскажу.

Но он уже знал, что ничего ей не расскажет. О том, что он собирался сделать, нельзя рассказывать никому. А тем более ей. У нее сердце изболится, если она узнает хоть толику правды.

Вот и в его дом постучалась война. Вот и ему принесли повестку из военкомата.

…С недовольным видом человека, у которого сорвалась деловая встреча, Асланбек вернулся к своей «тойоте». Синяя «вольво» шла за ним до поворота к поселку. Здесь остановилась. Другого выезда на Рязанское шоссе не было. Так и спланировано: те трое на «четверке» блокируют дом, а эти двое — дорогу.

Дом встретил его теплом, привычным уютом, соблазнительными запахами из кухни и буханьем тяжелого рока из-за двери детской. Под эту дурацкую музыку, всегда раздражавшую Асланбека своей громкостью, Вахид делал уроки и путешествовал по Интернету. Асланбек заглянул. Так и есть, сидит за компьютером.

Одиннадцать лет. Совсем еще мальчик. Непросто ему жилось. С улицы приходил с синяками, с разбитым носом. Но никогда не плакал и не жаловался. Настоящий мужчина.

Асланбеку остро захотелось подойти к нему, приласкать. Но он сдержался. Неслышно закрыл дверь детской, прошел в гостиную и как был, не снимая плаща, опустился в кресло. Рахиль села напротив, внимательно на него посмотрела.

— Что происходит?

— А что происходит? — удивился он. — Ничего не происходит. Купил сегодня интересную книгу. «Чего хотят евреи?» Не хочешь почитать?

Он выложил книжку на стол. Рахиль заглянула в аннотацию, пролистала пару страниц и брезгливо отбросила ее:

— Зачем ты принес это в дом?

— Ну как. Хочу узнать, чего хотят евреи.

— Об этом ты мог бы спросить у меня.

— Так я лоточнику и сказал. Но он говорит, что вы все врете.

Рахиль взяла книжку двумя пальцами, как берут за хвост дохлую мышь, отнесла в кухню и выбросила в помойное ведро.

— Асланбек Русланов, смотри мне в глаза, — вернувшись, потребовала она. — И оставь свою еврейскую привычку отвечать вопросом на вопрос. Я спросила тебя, что происходит.

Он посмотрел в ее огромные, полные тревоги глаза и ощутил, как тоскливо сжалось сердце. Ему вдруг захотелось, чтобы никогда не кончался этот мирный вечер, чтобы все было так, как сейчас, всегда: дурацкий рок из детской, вкусные запахи из кухни, мелкий апрельский дождь за окном, шум электричек. И Рахиль напротив — в свободном красном хитоне, обтекающем ее высокую хрупкую фигуру, без единой сединки в длинных черных волосах, с лицом таким знакомым, что уже и не знаешь, какое оно.

Когда Асланбек первый раз увидел Рахиль, он обомлел. Это было в Москве, в метро. Она вошла на «Смоленской», вышла на «Комсомольской». Когда она вышла, он не мог смотреть на людей. У них были не лица, а свиные рыла.

Следующую неделю он прожил на Кольцевой между «Смоленской» и «Комсомольской». И все-таки встретил ее. И вновь поразился, почему никто не смотрит на нее, почему только он видит, как она прекрасна. Он сказал ей:

— Меня зовут Асланбек Русланов. Сегодня я поверил, что Бог есть. Потому что вероятность нашей встречи была один на десять в девятой степени. Если ты уйдешь, больше мы не встретимся никогда.

Она спросила:

— Десять и девятой степени — это сколько?

— Это очень много. Очень. Я тебя люблю. Я хочу смотреть на тебя всю жизнь. Выходи за меня замуж.

— Асланбек Русланов, ты умеешь находить убедительные аргументы, — засмеялась она. — Я подумаю.

Она думала бесконечно долго. Почти неделю…

— Сколько мы уже вместе? — спросил Асланбек. — Двенадцать лет, да? Чем для тебя были эти годы?

— Не увиливай.

— Нет, я не увиливаю. Я почему спросил. Бывает время, когда не живешь, а пережидаешь. Трудные времена, скучные времена. Думаешь: вот они пройдут, а потом начнется настоящая жизнь. Я так жил, долго. Вот закончу институт, вот сделаю кандидатскую, докторскую. Потом думал: вот встанем на ноги, вот подрастет Вахид… А сейчас вдруг понял, что это были лучшие годы моей жизни.

— Чечня? — спросила она.

— Да.

— Что?

Он не ответил.

— Понимаю, — сказала Рахиль. — Мне лучше не знать?

— Да. Ты не ответила на мой вопрос.

— Ты знаешь ответ. Хочешь, чтобы я сказала?

— Хочу.

— Каждый день из этих лет был для меня счастьем. Если сегодня все кончится, мне будет чем жить всю оставшуюся жизнь. Ты это хотел услышать?

— Почему ты вышла за меня замуж?

— Я устала жить среди людей, которые всего боятся. Меня тошнило от осторожных еврейских юношей. От русских, которые видели во мне возможность уехать по еврейской визе, меня тоже тошнило.

— Это не ответ! — запротестовал Асланбек. — Это доказательство от противного!

— Мы вовремя встретились. Я тоже поверила, что Бог есть. Это ответ?

— Да, — сказал Асланбек. — Да.

— А теперь я тебе скажу, чего хотят евреи. Они хотят, чтобы ты всегда был тем человеком, которого я полюбила двенадцать лет назад, хоть он и обманул меня самым бессовестным образом.

— Я тебя обманул? — возмутился Асланбек. — Чем я тебя обманул?

— Вероятность нашей встречи в метро была не один на десять в девятой степени, а всего лишь один на десять в шестой. И не спорь. Мне посчитали это ребята с кафедры математики.

— Я не обманул! Я немножко ошибся! Я волновался, поэтому немножко ошибся!.. Рахиль, мне пора.

— Уже? — упавшим голосом спросила она.

— Да. Самолет в двадцать два тридцать.

— Куда?

— В Вену. Но ты этого не знаешь.

— Что я знаю?

— Ничего. Чеченские мужчины не посвящают женщин в свои дела.

— Иди, — сказала она. — Я верю, что ты знаешь, что делаешь. Не думай ни о чем. Думай только о том, чтобы ты мог прямо смотреть в глаза нашему сыну.

— Спасибо, — растроганно проговорил Асланбек. — Ты ответила, как настоящая чеченская женщина.

— Господи, как ты меня достал своими чеченскими женщинами! Так ответила бы тебе любая настоящая женщина!

«Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, очи твои голубиные».

«Ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен, ты пасешь среди лилий».

4

На темной площадке возле кафе Яши Кривого на Яузе стояло десятка полтора машин. Среди них несколько джипов «лендкрузер», в последнее время ставших модными у крутых. К скромной «тойоте» Асланбека с недружелюбным видом двинулись два парня из охраны кафе, но сразу узнали его, почтительно поздоровались. У двери Асланбек задержался и как бы рассеянно оглянулся. Подфарники синей «вольво», неотрывно следовавшей за ним от поселка, застыли под мостом. Те двое не решились подъехать ближе. На этом Асланбек и строил свой расчет.

В кафе стоял гул, как в улье, все столики были заняты. Над буфетной стойкой работал большой японский телевизор с выключенным звуком. Яша Кривой сидел на своем обычном месте в углу, играл в нарды. Увидев в дверях Асланбека, вскочил и поспешил навстречу. В зале притихли, все головы повернулись к входу: кого это принимают с таким почетом?

— Дорогой друг, ты пришел вовремя. Сегодня у меня кчуч из молодого барашка.

— Нет времени, — отказался Асланбек, ответив на рукопожатие Яши небрежно, снисходительно-высокомерно, как на всем Востоке, в том числе и на Кавказе, начальствующие лица здороваются с подчиненными.

— Тебе некогда скушать кчуч? — почтительно удивился Яша. — Уважаемый Асланбек, ты неправильно живешь!

— Кто знает, как он живет? Об этом нам скажут в Судный День.

С лица Яши, изуродованного шрамом на левой брови, сошла улыбка.

— Есть проблемы? — негромко спросил он.

— У меня? Нет. Они есть у тебя, — холодно бросил Асланбек.

Яша провел его к своему столу в углу, уже покрытому крахмальной скатертью. Расторопные официанты расставляли на нем приборы.

— Присядь, дорогой Асланбек. Немножко посиди, немножко покушай. Не нужно, чтобы люди думали: что случилось, почему уважаемый Асланбек пришел-ушел? Почему он не посидел, не покушал, не оказал уважения Яше?

Асланбек отдал официанту плащ и опустился на предупредительно отодвинутый стул.

— Я тебя внимательно слушаю, — кивнул Яша.

— Известный тебе человек сказал, что я могу положиться на твое слово, — начал Асланбек. — Слово Яши крепче камня. Так он сказал.

Это был блеф, но совершенно безопасный. Такие тексты всегда воспринимаются с полным доверием.

— Да, это так, — подтвердил Яша.

— Ты мне сказал: больше тебя не будет тревожить никто. Был такой разговор?

— Да, такой разговор был.

— Ты сказал: забудь о наездах. Я забыл. Но со вчерашнего дня за мной ездят двое на синей «вольво». Это те же джигиты, которые приезжали ко мне.

— Ты уверен, что это те же люди?

— У меня хорошая память на лица. Они стали старше, но не стали скромней.

Шрам на брови Яши налился кровью.

— Они не стали умней! Ты запомнил номер машины?

— Я не забиваю голову пустяками. Она стоит сейчас под мостом. Синяя «Вольво-940». Как все это понимать, уважаемый? Ты не хозяин своему слову? Или твое слово уже ничего не значит? Я не стал обращаться к Шамилю. Я решил сначала поговорить с тобой.

— Ты правильно сделал, дорогой Асланбек, — горячо одобрил Яша. — Зачем беспокоить такого человека? Это не его дела. Это мои дела. Немножко посиди, я сейчас все устрою.

Яша сделал знак молодым людям из охраны кафе и вместе с ними скрылся в служебном помещении. Асланбек осмотрелся.

Чеченский духан в центре Москвы. Дорогой, с ценами лучших ресторанов. Бедные люди сюда не приходили. Приходили те, кто укоренился в Москве, обзавелся своим бизнесом. Раньше Асланбек иногда заезжал к Яше вкусно поесть и побыть среди своих. Потом ездить перестал. Его раздражал дух показного патриотизма, который царил здесь. Для посетителей кафе война в Чечне была чем-то вроде боксерского поединка тяжеловеса и «мухача». Каждая операция боевиков вызывала бурный восторг, как удар легковеса в корпус противника. Противнику от этого хоть бы что, но до чего же мы, чеченцы, отважный народ. С чувством гордости за своей маленький гордый народ, который не побоялся выступить против огромной России, и возвращались к своим делам. Кто — к более или менее законному бизнесу, а кто — к рэкету, к торговле наркотиками, паленой водкой, крадеными иномарками, к аферам с нефтью и фальшивыми авизо.

И сейчас вид жующих, пьющих и громко разговаривающих посетителей вызвал у Асланбека злобу. И ради того чтобы они продолжали жировать, спокойно обделывать свои дела, он должен рисковать всем самым дорогим в своей жизни. Рисковать жизнью Рахили, жизнью Вахида!

Бараны. Безмозглые бараны. Все бараны. Бараны русские, которые позволяют посылать своих сыновей в Чечню, где они становятся трупами, калеками или мародерами и убийцами. Бараны чеченцы, бездумно поверившие в химеру национальной самодостаточности. Каждый чеченец станет богатым, как шейх! Он станет богатым, как чукча! Без российской трубы, без даровой российской электроэнергии, без российского оборудования. Нефти хватит на каждого чеченца — чтобы утопиться в ней.

Бараны!

…Неожиданно все разговоры стихли. Ожил телевизор. Вечерний информационный выпуск на НТВ. Это был единственный канал, в программах которого события в Чечне еще занимали заметное место. Не такое, как до разгона старой команды, и не в прежней тональности, но посетители кафе умели, как им казалось, выделять правду из потока лжи и переставлять минусы на плюсы в оценке того, что происходило в Чечне.

Голодовка чеченских женщин в лагере беженцев с требованием вывода федеральных войск. Замечание корреспондента о том, что, по некоторым предположениям, за каждый день голодовки они получают по десять долларов, вызвало негодующий шум в кафе.

Нападение боевиков на райотдел милиции в Урус-Мартане. Шумное одобрение в зале.

Резкое заявление главы делегации Европарламента лорда Джадда перед отлетом в Чечню: «Мы больше не можем мириться с нарушениями прав человека в Чечне. У России небольшой выбор: немедленно возобновить вывод войск и приступить к переговорам или оказаться в политической изоляции».

Асланбек хмуро усмехнулся. Все это слова. У Запада был единственный рычаг давления на Россию: займы Международного валютного фонда. Высокие цены на нефть позволили России отказаться от этих займов. И все угрозы западных политиков превратились в пустую болтовню. Но у посетителей кафе слова лорда Джадда вызвали радостное оживление.

Вернулся Яша, грузно опустился на стул. Сообщил:

— Все будет сделано. Когда выйдешь, не спеши по делам. Прокатись по набережной. Туда-сюда, туда-сюда. От моста до моста.

— И долго мне кататься?

— Недолго.

— Сколько?

— Поймешь. Дорогой Асланбек, это было недоразумение. Больше такого не повторится.

Телевизор умолк, а в кафе все еще шло оживленное обсуждение новостей.

— Что мне нравится в нашем народе — это готовность к самопожертвованию, — не удержался от замечания Асланбек. — Чеченец везде чеченец. Где бы он ни жил. Правильно?

— Золотые твои слова. Мы всё готовы отдать для свободы нашей Ичкерии.

— Я про это и говорю. Что будет, когда Чечня обретет независимость? Все чеченцы станут иностранцами. Кроме тех, разумеется, кто примет гражданство России.

— Настоящий чеченец никогда не станет гражданином России! — возмутился Яша.

— Конечно, конечно. Это я и имею в виду, — покивал Асланбек. — Сейчас чеченцу в Москве нужна только регистрация. Будет нужно совсем другое. Виза для въезда в Россию, вид на жительство, разрешение на работу. Не думаю, что русские будут принимать нас с распростертыми объятиями. Как ты считаешь? Или будут?

— Думаю, что не будут…

— Я тоже почему-то думаю, что не будут. Это в том случае, если Чечня получит независимость в результате переговоров. А если в результате нашей победы? Сказать, что будет? Будет вот что. Однажды к твоему кафе подъедут молодые люди в черных рубашках и разнесут его в клочья. А милиция будет стоять в стороне и сдерживать толпу. Чтобы она не помогала людям в черных рубашках. И так будет не только в Москве. Так будет во всей России. Но мы готовы и к этому. Не так ли?

— Мы готовы ко всему, — без особой уверенности в голосе подтвердил Яша. — На все воля Аллаха.

— Поэтому я и говорю: ни один народ в мире не может сравниться с нами, чеченцами. Аллах акбар! — заключил Асланбек и поднялся. — Так я могу сообщить Шамилю, что ты уладил недоразумение? Ах да, мы решили, что это не его дела. Рад был повидать тебя, уважаемый. В другой раз у меня будет больше времени. Тогда я обязательно отведаю кчуч.

«Если этот другой раз будет», — подумал он, садясь в «тойоту».

Его катание по набережной Яузы закончилось на втором кругу. Из темного переулка вылетел джип и подставил крыло синей «вольво». Тут же подлетел еще один джип, пассажиров «вольво» выбросили на асфальт, замелькали руки и ноги. Охранники Яши сразу приступили к делу, не вступая в переговоры. Для Асланбека это было самым важным. Через минуту два тела перелетели через чугунную оградку набережной и тяжело плюхнулись в Яузу. Джипы исчезли. Асланбек выехал на Садовое и через полтора часа был в Шереметьеве-2.

Втайне, не признаваясь в этом даже себе, он мечтал, чтобы билеты на Вену были распроданы на неделю вперед, чтобы произошел сбой в компьютерной системе банка и его кредитную карточку не приняли к оплате, чтобы бдительные российские пограничники заподозрили его в подделке загранпаспорта и задержали для выяснения. Но у неприятностей есть свойство обнаруживаться лишь тогда, когда они мешают. И билеты на Вену были, и кредитная карта в порядке. И даже если бы Асланбек криво переклеил фотографию в своем паспорте или грубо подправил визу, ни один пограничник этого бы не заметил.

— Обратный билет будете брать? — спросила кассирша.

— Нет, — подумав, отказался Асланбек. — Я не знаю, когда закончу дела.

Он вошел в зону таможенного контроля, чувствуя, что катастрофически быстро отдаляется от того безопасного места, с которого начался его путь и куда еще можно вернуться.

Как сладостно, как прекрасно бессилие! Как уютно жить, когда знаешь, что ничего от тебя не зависит, что ничего ты не можешь сделать!

Асланбек мог. И знал это. Хотя предпочел бы не знать. И в душе его еще теплилась слабая надежда, что все обойдется, что все решится само собой, без него, и он снова окажется в положении человека, от которого ничего не зависит.

5

«Боинг-737» австрийской авиакомпании «Остриен эрлайнз» вылетел по расписанию. Через два с половиной часа, в полночь по местному времени, он сел в венском аэропорту Швехат.

Приезжая в Вену, Асланбек всегда останавливался в отеле «Кайзерпалас» во Флоридсдорфе. Номер с гостиной, кабинетом и спальней стоил там пятьсот шиллингов в сутки — почти четыреста американских долларов. Асланбек не экономил. Как всякий кавказский человек, он любил жить красиво, к тому же «Кайзерпалас» производил нужное впечатление на деловых партнеров. И там всегда были свободные номера. На всякий случай он позвонил в отель из аэропорта. Свободные номера были. Асланбек назвался и попросил зарезервировать для него номер…

— Господин Русланов, давно вы у нас не были, добро пожаловать в Вену, — приветствовал его ночной администратор, подтянутый джентльмен глубоко пенсионного возраста. «Герр Швиммер» — значилось на карточке его красного фирменного сюртука. Вряд ли он помнил Асланбека, скорее всего запросил данные в компьютере. Но это было традицией дорогих венских отелей, где каждого гостя встречали как старого друга. — Я распорядился приготовить для вас номер, в котором вы всегда останавливаетесь. С видом на Старый Дунай. Сколько вы намерены у нас прожить?

— Пока не знаю, — ответил Асланбек, отдавая портье паспорт и кредитную карточку. — Получите за трое суток.

— Вы один?

— Как видите.

— Как жаль, что ваша очаровательная жена не увидит весеннюю Вену, — посочувствовал портье, оформляя счет. — Я надеюсь, она в добром здравии?

— Да, спасибо. Вы в самом деле помните ее?

— Господин Русланов, она из тех, кого трудно забыть. Она очень соответствует своему имени.

Это было уж слишком. Асланбек приезжал в Вену с Рахилью лет пять назад. Ему было приятно, что портье запомнил ее, но и в любезности должна быть мера. Он решительно выложил на стойку зеленую банкноту с портретом американского президента Гранта:

— Герр Швиммер, ставлю пятьдесят долларов, что вы не помните ее имя.

— Что значит не помню? — обиделся портье. — Разумеется, помню. Ее зовут Суламифь.

Асланбек немного помолчал и сказал:

— Вы выиграли.

— Извините, работникам администрации запрещено брать чаевые.

— Какие же это чаевые? — удивился Асланбек. — Это ваш выигрыш в честном пари.

— Спасибо, господин Русланов, вы очень щедры. Спокойной ночи. Желаю приятно провести время в Вене…

Асланбек долго стоял на балконе, глядя на засыпающий респектабельный Флоридсдорф. В черной воде старого русла Дуная покачивались отражения фонарей. На севере огни карабкались по склонам Германскогеля, на западе зарево словно бы приподнимало полог ночного неба — там жили своей бессонной, праздничной жизнью Аугартен, Леопольдштадт и Пратер.

Суламифь. Конечно же Суламифь.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись, оглянись, — и мы посмотрим на тебя…»

6

В начале десятого утра Асланбек вошел под торжественные своды банка «Кредитанштальт», одного из крупнейших банков Австрии с филиалами во всех европейских столицах. И уже по тому, как почтительно встретил его менеджер отдела, курировавшего операции с Россией, понял, что ему снова не повезло: сорок два миллиона долларов все еще на счету «Сигмы».

— Могу я видеть вице-президента банка?

— Нет проблем. — Менеджер издал короткий звонок по внутренней связи. — Господин вице-президент ждет вас. Позвольте проводить вас к нему.

Вице-президент банка «Кредитанштальт» был похож, как и все банкиры мира, на значок своей национальной валюты. Русские были пузаты, как рубль. Англичане сухопары, как фунт стерлингов. Американцы упитанны и высокомерны, как доллар. Австрийский банкир, как и австрийский шиллинг, был поджар, благожелателен и стабилен.

— Уважаемый господин Русланов, мы рады вашим успехам в бизнесе. Мы надеемся, что вы и дальше будете оставаться клиентом нашего банка. Могу я быть чем-нибудь вам полезен?

— Да. В разное время я давал доверенности своим партнерам на распоряжение счетом моей фирмы. Я хотел бы отменить все доверенности.

— Это разумно, — одобрил банкир.

— Я хотел бы, чтобы доступ к счету был у меня одного. И лишь в том случае, если я отдам распоряжение лично.

— Простите?

— Лично, персонально, — повторил Асланбек. — Если я явлюсь в банк собственной персоной. В здравом уме и ясной памяти. Не накачанный наркотиками и без сопровождения.

— Вам угрожают? — встревожился банкир. — Тогда вам совершенно необходимо обратиться в полицию.

— Мне не угрожают. Это всего лишь мера предосторожности. Я приехал из зоны рискованного земледелия.

— Простите?

— Я имею в виду бизнес в России.

— Понимаю, понимаю. Россия. Терра инкогнита. Великая и ужасная. К тому же вы…

— Да, я чеченец.

— Мы глубоко сочувствуем вашему народу, господин Русланов. То, что происходит в Чечне, ужасно. Мы искренне желаем, чтобы ваш маленький героический народ обрел независимость.

— Чтоб ты сдох со своими пожеланиями, — с любезной улыбкой ответил по-чеченски Асланбек.

— Простите?

— Я выразил вам свою благодарность. Моя просьба будет исполнена?

— Разумеется. Она несколько необычна, но я не вижу в ней ничего противозаконного. У вас есть еще пожелания?

— Нет.

— О'кей, — заключил банкир и приказал менеджеру: — Займитесь.

Выйдя из банка, Асланбек накупил в киоске газет и расположился с ними на открытой веранде кафе, с которой хорошо просматривались подходы к подъезду «Кредитанштальт». Он ждал появления Мусы. Тот обязательно должен появиться в Вене. Он мог сунуться с доверенностью в амстердамский или любой другой филиал банка «Кредитанштальт». Но там с ним и разговаривать не будут: доверенность на русском языке, хоть и оформлена в Первой государственной нотариальной конторе Москвы. Чтобы для западных банкиров она стала документом, ее нужно перевести на немецкий или английский и легализовать — нотариально подтвердить аутентичность текста. Но и после этого Муса получит отлуп. Ему сообщат, что его доступ к счету блокирован, а больше не сообщат ничего. Чтобы выяснить, в чем дело, он и примчится в Вену.

В два часа дня банк прекратил операции с клиентами. В шесть закрылся. Муса не появился.

Начало темнеть, Альпы затянуло вечерней дымкой. Из деловых кварталов между Рингом и Гюртелем жизнь переместилась в парки Пратера и Аугартена, к Опере и Бургтеатру. Вена жила своей беззаботной вечерней жизнью, пила пиво, поглощала штрудели и огромные, как блины, шницеля, каталась на теплоходах по Дунаю под вальсы Штрауса.

Асланбек двигался в праздничной толпе и чувствовал себя как солдат срочной службы, который знает, что не вернется в казарму. Но пока еще срок увольнительной не истек. Так ему казалось, пока он не задумался о том, что сейчас происходит в Москве.

Как скоро Шамиль узнает, что «наружка», приставленная к Асланбеку, закончила свой патрульный маршрут в Яузе? Не очень скоро. Пока трупы выловят, пока опознают, пока сообщат по месту жительства. Его может встревожить отсутствие от них донесений. Он свяжется с теми троими, что следят за Рахилью. Что они ему сообщат? Ничего особенного: Рахиль с сыном утром уехала в лицей, потом они вернулись в поселок. Хозяина нет, но он часто задерживается на работе. Не последует ли проверочный звонок в фирму? Может. Но и это не страшно. Секретарша ответит: шефа нет, что ему передать?

Был только один плохой вариант: если Шамиль, заподозрив неладное, позвонит в Шереметьево и узнает, что российский гражданин Русланов вылетел в Вену. Такую справку постороннему не дадут, но кто знает, какими возможностями располагает Шамиль?

Любого человека, деятельного по натуре, всегда раздражает состояние неопределенности, подчиненности внешним обстоятельствам. Асланбека оно бесило.

А чего он, собственно, ждет? Когда на него откроется сезон охоты? Откроется. Чуть раньше или чуть позже. Реакция Мусы, когда он узнает, что его доверенность аннулирована по распоряжению Асланбека, предсказуема с точностью до десятого знака. На ноги будет поднята вся Москва, вся чеченская агентура в Австрии, если она есть. А если нет, в Вену первым же рейсом вылетят люди с его фотографиями, с описанием его внешности и его привычек.

Решение заблокировать счет «Сигмы» в банке «Кредитанштальт», представлявшееся Асланбеку очень удачным, вдруг показалось не просто глупым, а самоубийственным. Да, сделку со «стингерами» он затормозит. Но лишь до тех пор, пока Рахиль и Вахид не станут заложниками. А их выкрадут в тот самый момент, когда Шамиль почует неладное. И Асланбеку ничего не останется, как разблокировать счет. А тогда для чего он все это затеял?

Как он может помешать Шамилю? Никак. Он не знает о нем ничего. Даже телефона. А если бы и знал, то что? В лучшем случае ситуация зависнет на мертвой точке. Пока сам Асланбек вне досягаемости и счет в банке под его контролем, эти сорок два миллиона будут надежной страховкой того, что с Рахилью и Вахидом ничего не случится.

Но не слишком ли это дорогая плата?

И так ли надежна страховка?

Она была бы стопроцентно надежной, если бы речь шла о нормальных террористах из тех, что угоняют самолеты и захватывают заложников для выкупа. Но Асланбек знал чеченцев. Он хорошо помнил жуткую историю, когда трем англичанам и новозеландцу отрезали головы. Асланбек знал подоплеку этой истории. За них потребовали выкуп десять миллионов долларов. Сторговались на пяти. Деньги были доставлены в Чечню и переданы похитителям. Шестьсот тысяч долларов оказались фальшивыми.

Если, как говорили в кафе у Яши Кривого (и Асланбек склонен был этим разговорам верить), это была провокация ФСБ, то она сработала с математической точностью. Чеченцы восприняли шестьсот тысяч фальшивых долларов как кровное оскорбление. К черту полетели вся логика и все расчеты. В том числе и политические. Четыре отрезанные головы ужаснули весь мир, и только тупостью российских политиков и неразворотливостью государственного информационного аппарата можно объяснить, что эта чудовищная история, позорящая любого чеченца сама по себе, не поставила для Запада вечный черный жирный крест на Чечне и на борцах за ее независимость.

Если бы речь шла о его жизни, Асланбек бы рискнул. Но подвергать такой опасности Рахиль и Вахида? Еще не поздно, все еще можно отыграть назад. Рахиль поймет, Рахиль все одобрит. Евреи выжили только потому, что берегли своих сыновей. Ради них они жертвовали всем — жизнью, честью, интересами еврейского государства. Всем. Они знали: будут живы сыновья, будет все. А если они будут мертвы, никому не нужно ни государство, ни честь.

Все так. Но сам-то он как будет после этого смотреть в глаза Вахиду? Как он, чеченец, будет смотреть в глаза своему сыну-чеченцу? Он тоже поймет. Но после этого никогда не будет чеченцем. Он станет евреем. Навсегда. И пресечется род чеченцев Руслановых. Тот род, прервать который не смогли ни революции, ни войны, ни депортация и лютость голодных казахстанских зим.

Проклятие! Аллах акбар? Ну так докажи мне, что ты велик! Почему ты покровительствуешь тем, кто спекулирует твоим именем и ведет свой народ к гибели, а не сообщишь толику твоей мудрости тому, кто хочет своему народу помочь?!

Асланбек не заметил, как оказался на набережной. Его высеяло из праздничной вечерней толпы, как камешек из потока зерна, оттеснило в сторону, в тишину, в темноту. Он медленно шел по набережной, сжимая кулаки в карманах плаща. Его трясло от ненависти. Если бы сейчас ему попался Муса, он бы его убил. Ни секунды не колеблясь. Свернул бы ему шею и утопил в Дунае. И все проблемы были бы решены.

В операции по закупке «стингеров» были задействованы десятки людей. И в Чечне, и далеко за ее пределами. Кто-то занимался финансированием, кто-то разрабатывал все детали, Шамиль координировал операцию из Москвы. Но центральной фигурой сейчас был Муса. И если бы удалось вывести его из игры…

Родившаяся в запале мысль как пришла, так и ушла. Асланбек знал, что не сможет убить Мусу. Не сможет, потому что не сможет. Потому что он обычный человек, а убийца перестает быть человеком.

Право убивать одних людей руками других людей взяло на себя общество и выстроило целую систему этических и юридических норм, оправдывающих убийство: от атавистической кровной мести до защиты Отечества. Общество же в лице государства взяло на себя обязанность защищать людей от убийц. И вот результат: в начале третьего тысячелетия по Европе разъезжает объявленный в международный розыск убийца и беспрепятственно готовит новые убийства.

В свое время, прочитав сообщение о том, что Генеральная прокуратура России в числе других участников нападения на Кизляр объявила Мусу в розыск, Асланбек не обратил на это внимания. Кого только Генпрокуратура ни объявляла в розыск. Все силы Генеральной прокуратуры России уходили на то, чтобы разбираться с собственными генеральными прокурорами. Когда ей заниматься преступниками?

Ни на что особенно не рассчитывая, Асланбек нашел интернет-кафе, абонировал компьютер и ввел в поисковую систему «Yahoo»: «Интерпол. ru». На экране возникло:

«The WWW page is suspended by site owner». «Веб-страница временно приостановлена хозяином сайта». Следовательно, недоступна.

Конечно, недоступна. С чего ей быть доступной? Но зато оказалась доступной веб-страница Генерального секретариата Интерпола в Лионе. Среди ста семидесяти девяти национальных центральных бюро было и НЦБ России:

Телефон не годился. Слово к делу не пришьешь. К делу можно пришить только бумажку. И не электронную, а настоящую, на которую положено реагировать. Вот и реагируйте, мать вашу так!

Асланбек выключил компьютер и долго, обдумывая каждое слово, составлял текст, вызывая удивленные взгляды посетителей. Ну надо же: сидит человек перед компьютером, а пишет ручкой на бумаге. Затем подошел к администратору и спросил, не может ли он воспользоваться факсом кафе.

— Почему нет? — ответил тот и протянул руку за листком.

— Приват, — возразил Асланбек. — Я сам, это возможно?

— Приват, я понимаю, — заулыбался администратор. — Приват есть приват…

В Вене было восемь вечера. В Москве — девять вечера. Но факс российского Интерпола работал, был включен на прием.

Асланбек вложил листок в аппарат и нажал кнопку «Старт».