Президентский полк

1

В тот момент, когда в кабинете старшего оперуполномоченного по особо важным делам Российского национального центрального бюро Интерпола майора Георгия Гольцова заработал факс-аппарат, сам Георгий Гольцов стоял у окна и смотрел на замутненную моросящим дождем Москву.

Российское национальное центральное бюро Интерпола располагалось на восемнадцатом этаже серого бетонного здания, возвышавшегося над безликими кварталами Новых Черемушек. Перед входом прохаживался милицейский прапор с автоматом Калашникова, на вахте дежурил другой прапор, с пистолетом Макарова. Никакой вывески на здании не было, а возле двух телефонов внутренней связи в тамбуре висело объявление: «Справки о судимости выдаются с… до…»

Семнадцать нижних этажей здания занимал ГИЦ — Главный информационный центр МВД, юдоль печали, грустный памятник стране, в которой каждый четвертый гражданин сидел, а каждый сотый сидит. Последний, восемнадцатый этаж выделили российскому Интерполу. Он как бы увенчал собой египетскую пирамиду из уголовных дел, судебных приговоров, агентурных донесений и всей прочей информации, рассказывающей о теневой жизни страны, и связал ее со всем миром, как установленные в верхней точке здания антенны связывают передатчики со вселенским эфиром.

Из окна кабинета Гольцова был виден центральный офис Газпрома, выперший из-под земли как огромный сине-зеленый фаллос, а вдалеке огни рисовали контур высотного здания гостиницы «Украина». Таким образом, Георгий имел перед глазами всю новейшую историю России, воплощенную в камне: сталинские высотки, хрущевско-брежневские коробки и монстр Газпрома — наглый шиш, знак постсоветских времен, порождение огромных дурных денег, неизвестно откуда появившихся и неизвестно кому принадлежащих.

Но Гольцов не думал об истории и ее архитектурных символах, воплотившихся в облике Москвы. Он думал о том, что нужно спускаться вниз, садиться в машину и ехать домой. Поводов задерживаться на работе не было. Поводов неформальных, таких можно придумать сколько угодно. У каждого сотрудника Интерпола, как и у любого следователя, прокурора, да и вообще чиновника, всегда есть куча недоделанных дел, которые не горят, есть не просят и потому откладываются до лучших времен. Но уцепиться за такой формальный повод было бы трусостью и враньем самому себе.

Георгий даже пожалел, что после окончания рабочего дня не пошел с ребятами в «Лес» — так называли бар в столовой соседнего здания, где располагалось множество учреждений, в том числе и редакция «Лесной газеты». Вмазать там сто пятьдесят — и с чистой совестью можно звонить жене: так и так, извини, выпил с ребятами, за руль нельзя, поэтому переночую в кабинете.

Но и это было бы трусостью и враньем. Правда же заключалась в том, что он не хотел ехать домой.

Да, он не хотел ехать домой. Он не хотел видеть поджатые губы тещи и равнодушное лицо жены, отношения с которой разрушались медленно и неотвратимо, как оставленный без хозяйской заботы дом, не хотел погружаться во враждебную ему атмосферу своей двухкомнатной квартиры в подмосковном военном городке. Когда-то хрущевка со смежными комнатами, шестиметровой кухней и совмещенным санузлом была счастьем. Теперь же каждая полочка, любовно сооруженная его руками, вопила о своей убогости и о его неумении жить.

Семейные проблемы как смерть. Для человека, который внутри их, — мука мученическая, ад. Для всех остальных людей — дело житейское. Не от черствости и равнодушия, а оттого что ничем тут помочь нельзя. Чем можно помочь другу, у которого умер близкий человек? Только сочувствием. Чем можно помочь человеку, запутавшемуся в семейной жизни? Ничем. Потому что все советы, которые можно дать, известны заранее и потому бесполезны.

Толчком для этих размышлений Георгию Гольцову послужил разговор с начальником НЦБ Владимиром Сергеевичем Полонским. В восьмом часу вечера в кабинет Гольцова заглянула Зиночка, секретарша Полонского, и сообщила:

— Шеф. Изъявили желание вас увидеть. Главное — не волнуйся. Смотри в глаза, отвечай коротко и точно. И не спорь.

— Неужели я похож на человека, который спорит с начальством? — удивился Георгий.

— Нет, — ответила Зиночка. — Ты похож на человека, который сидит на работе и занимается фигней, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор. Гольцов, ты не хочешь меня соблазнить?

— Жажду. Сейчас закончу фигню, потом поговорю с шефом и начну тебя соблазнять.

— Вот все вы такие! Болтуны! — сказала Зиночка и зацокала каблучками по коридору.

Георгий не обратил внимания на фривольность ее тона. Это была всего лишь форма. Она не значила ровно ничего. Зиночка была симпатичной, с милыми белокурыми кудряшками, с изюминкой, но никто из молодых офицеров Интерпола, людей современных и не слишком отягченных моральными императивами, даже не пытался подбивать к ней клинья. В ней видели товарища. И только. Так установилось. Может быть — к искреннему сожалению Зиночки. Но свой образ она создала сама и была обречена ему соответствовать.

Зиночка пришла в НЦБ вскоре после его создания, была горячей патриоткой Интерпола и считала своим долгом служить буфером между начальником и сотрудниками. Она была из скромной милицейской семьи, училась на заочном отделении юридического института, радовалась успехам НЦБ в целом и отдельных сотрудников и очень огорчалась, когда у кого-то что-то не получалось. Она была чем-то похожа на Манипенни из фильмов о Джеймсе Бонде, дух которого незримо витал на восемнадцатом этаже здания ГИЦа. Но когда Зиночку так называли, она отвечала:

— Я такая же Манипенни, как вы Джеймсы Бонды. Вы, господа, чиновники, а не Джеймсы Бонды.

Эту формулу ввел в оборот один из первых начальников НЦБ. В предисловии к сборнику документов об Интерполе он написал:

В обиходе эта мысль отлилась в слоган, который все следующие начальники НЦБ наследовали вместе со скромным кабинетом, синим флагом Интерпола в небольшой приемной и бессменной секретаршей Зиночкой:

— Не стройте из себя Джеймсов Бондов! Вы чиновники, а не Джеймсы Бонды!

Разные начальники произносили это по-разному. Одни агрессивно, другие словно бы с сожалением. Но смысл оставался неизменным. Исполнительская дисциплина хромала во всех госучреждениях России, как в гражданских, так и в военных. И если в других местах это как-то проходило, то в системе Интерпола было совершенно недопустимым, так как разрушало координацию действий международной уголовной полиции. Каждый невыполненный запрос, каждое не вовремя переданное сообщение разрывали ячейку в информационной сети, парализовали работу Интерпола, как тромб парализует функционирование участков мозга.

Георгий выключил компьютер и вышел из кабинета. Коридоры НЦБ были пустыми и оттого казались просторными. В стандартных пятнадцати метровых комнатах, тесных от серверов и мониторов, тоже не было никого, лишь работали компьютеры, перемалывая своими электронными мозгами огромные массивы информации, стекавшейся со всего мира.

В закутке, отгороженном от коридора занавесками, дежурная смена из отдела оперативной информации кипятила в чайнике «Тефаль» воду для кофе и разогревала в микроволновке принесенный из дома ужин. Здесь же стояли две раскладушки, пока еще сложенные. На них в очередь будут спать дежурные, но четыре часа — инструкция это разрешала. Такая же раскладушка была и в кабинете Гольцова. Инструкция это не разрешала, но и не запрещала.

Стены коридоров были увешены большими цветными снимками. Как в театральных фойе на самом видном месте красуются портреты главных режиссеров и отцов-основателей, так и в коридорах российского Интерпола почетное место занимали снимки руководителей НЦБ.

За одиннадцать лет существования в нем сменилось семь начальников. Кадровая чехарда в НЦБ была вызвана частыми сменами министров и затяжным непониманием высшим руководством страны, что такое Интерпол и с чем его едят. СССР вошел в систему международной уголовной полиции в 1990 году из соображений политических. При Горбачеве Советский Союз вступал во все, во что можно вступить, чтобы продемонстрировать Западу свою открытость. Открытость продемонстрировали, но что делать дальше, никто не знач.

Знали формально. Первые попытки полицейских разных стран объединить усилия предпринимались еще в конце позапрошлого века, а в 1923 году была учреждена Международная комиссия уголовной полиции, ставшая Интерполом. С того времени структура организации постоянно совершенствовалась, и в Москве прекрасно представляли себе, как она работает. Но не могли всерьез принять правила игры и объявить во всеуслышание, что в Советском Союзе тоже есть преступники, которых доблестная советская милиция сама не может поймать.

Как-то это было неловко, идеологически совестно. Вот так взять и показать всему миру свое грязненькое исподнее? Открытость открытостью, но не до такой же степени. А до какой? Ответить на этот вопрос не мог никто. Так поначалу и завис новоявленный Интерпол в состоянии организационной недоношенности.

По положению Российское национальное центральное бюро Интерпола являлось структурным подразделением Министерства внутренних дел и имело статус главного управления — наряду с уголовным розыском, общественной безопасностью, ГУБОП и другими главками. Начальнику НЦБ Интерпола полагалось быть генерал-лейтенантом. Но сначала пошли по пути Франции, где национальное центральное бюро возглавлял сам министр. Начальником российского НЦБ стал генерал-полковник, заместитель министра МВД, его сменил полковник, потом были генерал-лейтенант, подполковник, генерал-майор. И, наконец, как долго колебавшаяся стрелка весов находит свое место, так определился и вес Интерпола в иерархии российского милицейского ведомства — начальником его стал генерал-майор. И это, похоже, было надолго.

Генерал-майор милиции Владимир Сергеевич Полонский пришел в НЦБ с должности заместителя начальника одного из главков МВД. Начинал он «с земли», рядовым участковым, за двадцать пять лет прошел все ступеньки — от милицейского райотдела и Марьиной Роще до здания МВД на Житной. Фраза «Вы чиновники, а не Джеймсы Бонды» звучала в его исполнении жестко, но было у Георгия подозрение, что эту фразу он адресует не только сотрудникам, но и самому себе. В генерал-майоре Полонском неистребимо сидел матерый сыскарь, не мог он смириться с ролью бесстрастной информационной машины, которая отводилась всем национальным бюро. При нем стали усиливаться оперативное направление и отдел аналитической криминальной разведки. Молодым интерполовцам это нравилось. Прорисовывалась перспектива быть хоть и не Джеймсами Бондами, но и не просто чиновниками…

В коридорной фотогалерее наличествовал и след, оставленный Георгием Гольцовым: два снимка, сделанные два года назад в Сахаре во время одной из экспедиций по программе Международных антитеррористических тренингов. На снимках были начальник НЦБ Владимир Сергеевич Полонский, сам Георгий и его друг, руководитель экспедиции Яцек Михальский — замотанные в бурнусы, осатаневшие от жары, с запекшимися губами и свекольного цвета лицами, казавшимися почти черными на фоне ослепительно белого песка.

Эти экспедиции организовывал создатель первой в России школы выживания Яцек Михальский, человек кипучей энергии и, как следствие, бурной биографии. К своим тридцати восьми годам он успел повоевать в Афгане и Чечне, был кагэбэшником в Литве, спецназовцем ВДВ в России. Между двумя этими ипостасями, в начале смутных девяностых годов, когда Литва стала независимым государством и литовское КГБ было естественным образом ликвидировано, умудрился завербоваться во французский Иностранный легион и прослужил там около года. Но тамошние порядки ему не понравились, он набил морду капралу, был посажен в кутузку, немедленно объявил бессрочную голодовку в знак протеста против ущемления прав человека и в конце концов был изгнан из легиона, не получив ни франка жалованья и ни крохи из тех льгот, которыми вербовщики легиона соблазняли новобранцев.

В 1998 году, одновременно с Георгием, Михальский уволился из российской армии в чине подполковника, под крышей Совета ветеранов спецназа ВДВ создал частную охранную фирму «Кондор», специализирующуюся на очень дорогостоящих услугах по охране VIP и выполнению конфиденциальных поручений. Но самым любимым его детищем была Школа выживания. Раз в год команда из десяти офицеров и ветеранов спецназа вылетала в самые гиблые места мира и проводила там по две недели в полном отрыве от цивилизации.

С легкой руки Михальского эти тренинги стали престижными, попасть к группу было непросто. Полонский заинтересовался, куда это его молодые сотрудники рвутся в разгар отпускного сезона, когда и так работать некому. Будучи человеком обстоятельным, он решил испробовать на себе этот модный у молодежи вид времяпрепровождения — и десятидневный переход по барханам Сахары выдержал стоически, без единой жалобы, хотя был на пятнадцать лет старше остальных членов команды. В этом переходе Полонский сбросил восемь килограммов. По общему мнению, выраженному Зиночкой, посвежел и помолодел. Больше в такие экспедиции он не ездил, но эти снимки демонстрировал гостям не без удовольствия.

Георгий догадывался, почему Полонский вызвал его к себе в нерабочее время. Причиной был его рапорт с просьбой предоставить две недели в счет отпуска для участия в очередном этапе Международного антитеррористического тренинга, который планировалось провести в Южной Америке. Догадывался Георгий и о том, чем закончится разговор: Полонский побухтит и отпустит. Но при этом попытается навьючить на Георгия какое-нибудь дело, которое нельзя поручить подчиненному в приказном порядке. Поручить-то, конечно, можно, поручить можно все, но если хочешь, чтобы поручение было выполнено, его следует облечь в надлежащую форму.

В этом заключалось принципиальное отличие службы в армии от службы в милиции. Георгий не сразу это понял. Но когда понял, оценил. Для армейского генерала в мирное время лейтенант или капитан были пешки, обязанные беспрекословно исполнять приказы. В милиции мирного времени не существовало. Милицейский генерал, если он не полный мудак, был похож на опытного начальника крупной стройки, который знает в лицо каждого прораба и бригадира. Он понимает, что от них, а не от него прежде всего зависит ход стройки. И потому каждый опер или следователь, если он чего-то стоит, требует подхода индивидуального, уважительного. Особенно в нынешние времена. Попробуй-ка обращаться с ним по-армейски, приказами. Тут же уволится и уйдет в службу безопасности частной фирмы, которых развелось видимо-невидимо…

Георгий угадал: на письменном столе перед начальником НЦБ лежал его рапорт об отпуске. Сам Полонский — грузный, с темным жестким лицом и серо-стальными короткими, вечно взъерошенными волосами — сидел, откинувшись к высокой спинке черного офисного кресла, и с явным неодобрением смотрел на рапорт майора Гольцова.

Как и все в Интерполе, он ходил в штатском. Его темные костюмы были всегда тщательно отглажены, рубашки сияли крахмальной свежестью, а галстуки подобраны в тон со вкусом, которым сам Полонский вряд ли обладал. За всем чувствовалась заботливая женская рука. Вот только с прической, делавшей начальника НЦБ похожим на взъерошенного ежа, ничего поделать не удавалось. То ли волосы были слишком жесткими и не поддавались парикмахерским ухищрениям, а скорее всего, ему, как и самому Гольцову, недосуг было постоянно ездить к одному и тому же хорошему мастеру.

— Проходи, — кивнул Полонский. — Садись.

По милицейской привычке генерал-майор Полонский обращался к подчиненным на «ты». К тем, кто постарше, — на «ты» и по имени-отчеству. К молодым офицерам — на «ты» и по фамилии или по имени. Были и те, с кем он на «ты» так и не перешел. Такие в НЦБ не задерживались. «Ты» начальника НЦБ означало его доверие. Когда новому сотруднику он начинал говорить «ты», это воспринималось всеми как серьезное повышение в должности.

— Куда на этот раз? — поинтересовался Полонский без особого интереса.

— На Амазонку. Южная Америка, Перу, город Икитос, база батальона морской пехоты «Сельва».

— А там что?

— Сельва.

— Сельва — это болото?

— Джунгли. Но есть и болота.

— И что ты там будешь делать?

— Выживать.

— Выживать, — неопределенно повторил начальник НЦБ. — Делать тебе, Гольцов, нечего.

Даже побывав в Сахаре, Полонский так и не понял практического значения всех этих тренингов. И при чем тут Международная антитеррористическая программа, тоже не понял. На его взгляд, никакого практического смысла в этой программе не было. Международные террористы обитают не в джунглях и не в Сахаре. И успех борьбы с ними никак не зависит от умения человека обходиться без воды, как верблюд, или от способности пожирать червяков. Но и препятствовать своим молодым сотрудникам начальник НЦБ тоже не видел никакого резона. Каждый сходит с ума по-своему, а этот способ не худший.

Георгий ожидал, что Полонский перейдет к делу, ради которого он и вызвал его, но тот неожиданно спросил:

— Дома плохо?

— У кого? — не понял Георгий.

— У тебя. Как дома у меня, я и сам знаю.

— С чего вы это взяли? — попытался Георгий оградить от постороннего вмешательства в свою личную жизнь.

— С того. Когда у человека дома все хорошо, он проводит отпуск с семьей, а не в болотах, пусть они даже на Амазонке. Плохо?

Георгий кивнул:

— Да.

— Кто виноват?

— В чем?

— В том, что дома у тебя плохо.

Георгий пожал плечами:

— Я. Кто же еще?

— А она?

— Кто?

— Жена. Она, по-твоему, виновата?

— Конечно, виновата.

— В чем?

— В том, что вышла за меня замуж.

— Хороший ответ, — подумав, оценил Полонский. — Вот что я тебе, Гольцов, скажу…

— Не нужно, Владимир Сергеевич, — попросил Георгий. Я и так знаю, что вы скажете.

— А что я скажу? — заинтересовался Полонский.

— Что нужно что-то решать.

— У тебя есть решение?

— Нет.

— То-то и оно, что нет. Если бы оно было, ты бы принял его без моих советов. Умение решать — важно. Но гораздо важней другое: умение не решать, когда решения нет. Нужно уметь жить с проблемами, которые не имеют решения. Об этом я тебе и хотел сказать.

— Что же делать?

— Терпеть.

— Сколько?

— Сколько потребуется. Ладно, оставили тему. Рапорт твой я подпишу. Выживай на здоровье. Но вот о чем хочу тебя попросить… Кстати, как ты относишься к Чечне?

— Что значит — как? — удивился Георгий неожиданному вопросу.

— То и значит.

— Никак.

— Совсем никак?

— Совсем.

— Ты же там был, — напомнил Полонский.

— Я там не был. Я там воевал. Почувствуйте разницу.

— Долго?

— Полгода. В девяносто пятом и девяносто шестом. В разведке сорок пятого полка ВДВ. Вы же видели мое личное дело.

— Видел. Потому и спросил. Но если не хочешь, не говори.

— Почему? Скажу. Я знаю, что там было в первую войну. Было вот что. Я давал координаты цели с точностью до метра, а наша артиллерия садила по площадям. Как будто меня не слышали. Там вообще никто никого не слышал. Такое у меня создалось впечатление. Каждый слышал только себя. Так было в девяносто шестом. Не знаю, что там сейчас. Я не понимаю, почему началась вторая война. И вообще — война это или не война? Я не понимаю, что там происходит. А чего я не понимаю, о том не берусь судить. Потому и сказал, что к Чечне отношусь никак.

— Ну-ну, не выступай, — проворчал Полонский. — Никак — значит никак. Я почему об этом заговорил. Завтра в Москву прилетает делегация Европарламента во главе с лордом Джаддом…

Георгий помрачнел. Он сразу понял, в чем дело. Прилетает делегация, в ее сопровождении нужно иметь людей, владеющих европейскими языками. В составе делегации англичане, немцы, французы, итальянцы, испанцы. В разговорах между собой они не стесняются в выражениях. Информация об этих разговорах даст возможность принять оперативные меры с целью сгладить негативное настроение европейских парламентариев.

— Послезавтра делегация вылетает в Чечню, — продолжал Полонский. — Меня попросили прикомандировать к ней тебя. Как ты на это?

В последнее время делегации в Чечню прилетали одна за другой — из Евросоюза, из ОБСЕ, из международных правозащитных организаций. Георгий сопровождал их уже два раза, и снова выступать в роли соглядатая ему было в лом. Но и наотрез отказать начальнику НЦБ в его просьбе он тоже не мог — особенно после того, как тот пообещал подписать рапорт об отпуске. В этом смысле психологический расчет Полонского при всей его бесхитростности был точен.

Но Георгий все же сделал попытку отмотаться от этого дела.

— Делегациям конца не видно, — недовольно проговорил он. — А работать когда?

— Ну три-четыре дня погоды не делают. В Чечне у тебя же есть сейчас знакомые, сослуживцы?

— Друзья.

— Вот-вот, — оживился Полонский. — Заодно встретишься с друзьями, пообщаешься, пивка попьете. Чем плохо?

— Чечня не то место, где пьют пиво с друзьями, — хмуро возразил Георгий. — Чечня — то место, где поминают друзей.

— Понимаю, — согласился Полонский. — Это я, Гольцов, очень хорошо понимаю. Что ж, нет так нет. Настаивать не могу.

— Владимир Сергеевич, я не отказываюсь, — решительно заявил Георгий. — Нужно — значит, нужно. Но все это как-то… знаете ли…

Он изобразил такую гримасу, будто ему предстояло съесть гусеницу — сырую и без соли.

— Ну, ну! — поторопил Полонский. — Что?

— Да всё. «Йес, сэр». «Пардон, мсье». «Си, сеньор». А потом один наш полковник спрашивает у другого про меня: «Кто это?» — «Да какой-то шнурок из Интерпола. Холуй».

— Как?! — взъярился Полонский. — Так и сказал?!

Такой реакции Георгий и ждал. Авторитет российского Интерпола был для Полонского больным местом. Очень ревниво он к нему относился.

— Да, так и сказал, — подтвердил Георгий.

— Гольцов, врешь! Честно признайся: врешь?

— Ну вру. Да, вру. Вслух не сказал, но наверняка подумал. И правильно подумал. И не он один так подумал. Я не отказываюсь, — повторил Георгий. — Но знаете, Владимир Сергеевич, это не лучший способ укреплять авторитет российского Интерпола.

Полонский внимательно посмотрел на него и неожиданно усмехнулся:

— Засранец ты, Гольцов, вот что я тебе скажу. Но мысль подсказал конструктивную. Под этим соусом я их всех и пошлю. Нашли, твою мать, холуев. В Интерполе холуев нет!

Он поставил на рапорте резолюцию «Согласен» и размашисто расписался.

— Отдай в кадры. Свободен. А про то, о чем мы говорили, серьезно подумай.

— Про Чечню?

— Про семью.

— Обязательно подумаю, — пообещал Георгий, хотя и понятия не имел, о чем тут думать.

Он сказал начальнику НЦБ правду: дома у него было плохо. Но он сказал не всю правду.

Дома у него было не просто плохо, а очень плохо.

Сын. В этом и была неразрешимость проблемы. Георгий понимал, что не он первый и не он последний, но что-то мешало ему смириться с проторенностью лежащей перед ним житейской колеи.

Яцек Михальский, единственный человек, посвященный в личную жизнь Георгия, к семейным неурядицам друга относился без малейшего сочувствия. Сам он был женат раз пять или даже шесть, он точно не помнил, от каждого брака были дети. Он разбрасывал семя свое со щедростью сеятеля, широкими движениями кидающего зерно во влажную, прогретую весенним солнцем пашню. Всхожесть была высокой. При этом со всеми женами, с мужьями жен и с детьми, своими и не своими, он был в прекрасных отношениях, ему везде всегда были рады. Не только потому, что привозил деньги, но и потому, что вносил в их жизнь струю здорового жеребячьего оптимизма.

— Твоя проблема в тебе, — однажды попытался он втолковать Георгию. — Всевышний сотворил мир, чтобы люди радовались ему, а не ныли. Грех уныния в православии считается вторым после чревоугодия смертным грехом. Тебе изменяет чувство юмора.

— А тебе не изменяет? — огрызнулся Георгий.

— Бывает, — согласился Яцек. — Но редко. Этот день я считаю вычеркнутым из жизни.

Умом Георгий понимал, что Яцек прав. Самым верным было уйти из семьи, развестись, чтобы не отравлять жизнь ни жене, ни сыну. Пусть лучше растет без отца, чем в атмосфере постоянной напряженности, которую он ощущал маленьким своим сердцем. Но поступить так Георгий не мог.

Не мог!

Не было решения.

Генерал-майор Полонский прав: нужно терпеть.

Сколько?

Сколько потребуется.

От этих тягостных размышлений Георгия отвлек сигнал факс-аппарата, возвещавший о том, что прием сообщения закончен. Он взял листок.

Там было:

Подписи не было.

2

Не меньше минуты Георгий смотрел на листок факса, пытаясь понять, что это такое. Так человеку, включившему телевизор, нужно некоторое время, чтобы сориентироваться в происходящем на экране.

Первая мысль была: ненормальный. Психи почему-то любят писать в Интерпол. Их завораживает название организации. Тематический диапазон писем огромный: от требования немедленно расстрелять Чубайса до просьбы призвать к конституционному порядку родителей инвалида второй группы, 1971 года рождения: «Они заставляют меня работать физически на двух огородах, словесно обзывают алконавтом и запирают на ключ, ограничивая мою свободу. Такое может быть только в нашем Российском государстве. Ни в одной другой цивилизованной стране такого беспредела нет, как в нашей демократической стране. С родителями вместе я проживать не хочу и не буду, пенсию они мою видеть не будут, твари».

Если автор факса был психом, то психом продвинутым, освоившим современные средства связи. Впрочем, самые изощренные шизофренические послания вроде предупреждения о скором нападении инопланетян с альфы Центавра поступали в НЦБ по электронной почте. Шизофрения и высокие технологии оказались вполне совместимыми.

Георгий внимательно перечитал факс, концентрируя внимание не на содержании, а на форме.

Почерк четкий, уверенный. Небольшой разрыв между буквами — признак самоуважения. Ни одной грамматической ошибки, все запятые на месте. Некоторый канцеляризм оборотов, характерный для людей, которым часто приходится писать деловые бумаги.

Сумма прописью — привычка к точности.

Адрес банка: Бергерштрассе, 86, Вена, Австрия.

Русский написал бы в обратном порядке: страна, город, улица.

Иностранец? Или русский, давно имеющий дело с иностранцами?

Во всяком случае, вряд ли псих.

Вторая мысль была: чей-то дурацкий розыгрыш. Но и это сомнительно. Номера факс-аппарата, который стоял в кабинете Гольцова, никто из его друзей не знал. Этот факс поставили ему недавно, раньше он стоял в кабинете оперативного дежурного и значился в справочнике Генерального секретариата Интерпола. Да и не было у Георгия друзей, которые позволили бы себе такой розыгрыш. Даже Яцек Михальский со всем его цинизмом и презрением к условностям на это был не способен.

Чечня не тема для шуток. Особенно для тех, кто там воевал.

А если это не бред сумасшедшего и не мистификация, то что?

Георгий понимал, что факс попал к нему по ошибке, его следует передать дежурной смене, в обязанность которой входило сортировать все поступающие в НЦБ сообщения по важности и срочности и распределять по принадлежности. На служебном жаргоне это называлось «раскрашивать». Номера документов помечались разными цветами — от красного «Urgent» («Срочно») до зеленого «Non-urgent» («Не срочно»). Одновременно проставлялся код криминальной тематики:

ST — незаконный оборот наркотиков;

CA — похищенный автотранспорт;

SA — кражи культурных ценностей и оружия;

CF — фальшивомонетничество и подделка документов;

ОС — организованная преступность;

EC — преступления в сфере экономики;

AG — преступления против личности;

ТЕ — терроризм;

РЕ — запросы о лицах;

IO — идентификация лиц;

OA — выполнение оперативно-розыскных действий;

LX — выдача преступников, экстрадиция;

FF — прочие преступления.

Если у дежурной смены возникали затруднения с классификацией или кодификацией, документ утром передавали на рассмотрение начальнику НЦБ вместе с особо важными и срочными сообщениями.

В случае с этим факсом никаких затруднений возникнуть не могло. Даже если в нем все правда, вопрос вне компетенции Интерпола. Его зарегистрируют и перешлют в соответствующий главк МВД или в ФСБ. Там и будут с ним разбираться.

В тексте была только одна зацепка, касающаяся НЦБ: упоминание о чеченском полевом командире Мусаеве, находящемся в международном розыске.

Георгий включил компьютер и запросил: «Магомед Мусаев». Компьютер выдал справку:

Не зацепка.

Георгий отложил факс и подошел к окну. Дождь усилился, дорога мокрая, фары встречных машин будут бить по глазам. И все-таки нужно ехать домой. При этой мысли его вновь, как последнее время бывало все чаще, охватило чувство какой-то глубинной неправильности его жизни.

Плохо он живет. Сорно, мелочно. Не жизнь, а черт знает что. Вот уж верно: скорей бы утро — да на работу. Раньше Георгий не понимал смысла этого присловья. Теперь понимал.

Он открыл стенной шкаф. В нем висели его плащ и парадная милицейская форма в прозрачном целлофановом чехле. Сквозь целлофан тускло поблескивали майорские звезды на погонах и медаль «За отвагу». Майора ему дали через год работы в Интерполе, а медаль он получил в Чечне. Как это часто в армии бывает, не за конкретную операцию, когда он в составе десантной группы во главе с Яцеком Михальским отбил у боевиков экипаж совершившего аварийную посадку вертолета, а уже после заключения хасавюртского перемирия летом 1996 года. Тогда раздали всем сестрам по серьгам: генералам — Героев России, солдатам — ценные подарки, часы. Начальник разведки 45-го полка спецназа ВДВ подполковник Михальский получил орден Мужества, а капитану Гольцову, заместителю начальника разведки, пожаловали медаль.

Георгий не любил вспоминать Чечню, как любой человек не любит вспоминать, как его поимели. Не его одного. Всех. Но от этого было не легче. Он не видел штурма Грозного. Он увидел пожарища. А пожарища всегда страшней, чем пожар. Они дают волю воображению. И уже тогда у Георгия появилась странная мысль. Существуют академии Генштаба, высшие военные институты, в них изучают стратегию и тактику войн, начиная с Троянской. И все это зачем? Чтобы загнать колонны БТР и танков в узкие улочки Грозного и подставить под гранатометы боевиков?

Что произошло, почему? Была необъяснимая, иррациональная дурь, которой быть не должно. И все же она была. Сознание принимало это как факт, но примириться не могло, потому что не было объяснения. Никто не понимал, за что воюет. Не понимали русские солдаты. Не понимали русские офицеры. И генералы тоже не понимали. Тексты о целостности РФ никто не принимал всерьез, как давно уже никто не принимал всерьез никаких заявлений политиков. Ходили слухи, что кто-то бешено наживается на этой войне. Слухам верили. Когда нет правды, верят всему.

Да и чеченцы не понимали смысла этой войны. Независимость Ичкерии была для большинства из них такой же трепотней, как и болтовня российских политиков. Но нельзя же воевать просто так. И объяснение нашлось. Око за око, зуб за зуб. Ты убил моего друга, я убью тебя. Ты убил моего брата — я убью твоего друга.

Безумие — вот что это было. Безумие. И оно продолжалось.

Полгода, которые Георгий провел в Чечне, осели на самых дальних задворках его сознания. И лишь иногда из-за какой-нибудь мелочи вроде отдаленных раскатов грома или дыма осенних костров его возвращало в чадящие развалины Грозного, в те странные, жуткие и яркие дни. Потрясающе чистым был каждый рассвет, страшна и прекрасна каждая ночь, еда была не еда, а пища, а хлеб был хлебом насущным. Близость смерти превращала быт в бытие.

Так и сейчас вид медали невольно заставил Георгия вспомнить Чечню. И словно бы сжалось и чуть быстрее забилось сердце. Уже надев плащ, он присел к компьютеру и нашел в Интернете сайт Си-эн-эн:

Самолет-то, выходит, в самом деле разбился.

Текст факса как бы пустил корешок, привязавший его к реальной жизни.

Информация о гибели бомбардировщика была и на других новостных сайтах. Причина указывалась одна и та же: технические неполадки в условиях плохой видимости.

Георгий вызвал интернет-сайт «Кавказ-Центр» — официальный рупор чеченских боевиков. Если, как утверждает автор факса, самолет сбит боевиками, они не упустят случая объявить на весь мир о своей грандиозной победе.

И ни слова о самолете. Это наводило на размышления.

«Стингер». Откуда у чеченцев «стингер»?

…Американцы начали выпускать ПЗРК «Стингер» и 1981 году. В СССР об этом новом американском оружии узнали в 1983 году, когда в Афганистане неизвестными ракетами были сбиты два советских истребителя и вертолет. Из Москвы поступил приказ: добыть образец ракеты любой ценой — купить, украсть, захватить в бою.

О том, как развивались события дальше, Георгию рассказал Яцек Михальский. Тогда он был еще лейтенантом, выпускником Высшей школы КГБ. Перед выпуском он подал рапорт с просьбой направить его в Афганистан, где ограниченный контингент советских войск выполнял интернациональный долг. Патриотизм Михальского, как и все, что он делал в жизни, объяснялся неугомонностью его натуры. В КГБ он пошел, потому что не улыбалось ему тянуть унылую лямку какого-нибудь инженера. Не улыбалось ему и служить в спокойной Прибалтике, куда его хотели распределить после окончания Высшей школы. Он просто не мог не поучаствовать в афганской заварушке. Патриотическая просьба лейтенанта Михальского была удовлетворена, так он и оказался в разведуправлении 40-й армии как раз в тот момент, когда началась охота за «стингерами».

Выполнить приказ Москвы долго не удавалось. И тогда командующий объявил: тот, кто добудет ракету, получит звание Героя Советскою Союза.

По своему фантастическому везению Яцек Михальский попал в десантную группу спецназа, совершавшую на двух Ми-8 с двумя вертолетами огневой поддержки Ми-24 облет по маршруту движения афганских бандформирований в районе Лашкаргаха. Рейд оказался удачным. Колонну из нескольких мотоциклов и грузовиков накрыли из Ми-24 НУРСами — неуправляемыми реактивными снарядами. Досмотровая подгруппа обнаружила среди искореженных взрывами машин и трупов трубу непонятного назначения. Командир десантников капитан Заславский приказал еще раз обыскать местность. Нашли странного вида ракету с маркировкой на корпусе «SK-5». Это и был «стингер».

Особенностью Михальского было то, что он никогда не врал. Он мог приписать себе участие в событии, о котором лишь слышал, но все истории, которые он рассказывал всегда происходили в действительности. Завершение истории со «стингером» убедило Георгия в том, что так оно все и было.

Перед командованием 40-й армии встал вопрос: кому дать Героя? По делу — капитану Заславскому. Но у него был строгий выговор по партийной линии за организацию коллективной пьянки. В Герои он не годился. Сержанту, командиру досмотровой подгруппы, которая нашла «стингер»? Но он всего лишь выполнял приказ Заславского. Вертолетчикам, раздолбавшим колонну? Но их два экипажа, а выбрать нужно только одного человека.

Так никому и не дали.

Да, от афганцев чеченцы и могли получать «стингеры». Афганистан был единственным государством, признавшим независимую Ичкерию. Но в факсе речь шла не об одном комплексе, а о пятистах двадцати пяти.

Пятьсот двадцать пять. Не шутка.

Цифра показалась Георгию неправдоподобно большой.

Он снял плащ и капитально устроился перед компьютером. Поиск в Интернете занял около часа. Нужная информация обнаружилась в Российской национальной электронной библиотеке на сайте «NNS.RU». Это была статья из журнала «Зарубежное военное обозрение» за 1991 год:

Если к 1991 году, когда вышла статья в журнале, наклепали десятки тысяч «стингеров», сколько же их сейчас? Упомянутые в факсе пятьсот двадцать пять штук уже не выглядели цифрой фантастической.

Но почему только пятьсот двадцать пять? Если фирма «Дженерал дайнемикс» получила шестьсот девяносто пять миллионов долларов за двадцать тысяч «стингеров», то стоимость одного комплекса чуть меньше тридцати пяти тысяч. На сорок два миллиона долларов можно купить не пятьсот двадцать пять «стингеров», а вдвое больше.

Посредники, понял Георгий. Подпольная торговля оружием потому и является вторым по прибыльности бизнесом после наркотиков, что первоначальная цена может возрастать во много раз. Те, кому оружие нужно, платят.

Георгий вдруг поймал себя на том, что ищет подтверждения изложенных в факсе фактов, а не их опровержения.

Ничего не подтверждалось. Но ничего и не опровергалось. Во всяком случае, в факсе содержался убедительный ответ на вопрос, почему чеченцы ни словом не обмолвились о сбитом российском бомбардировщике. Если они действительно намерены закупить крупную партию «стингеров», то объявлять о том, что они сбили «стингером» бомбардировщик федералов, не только глупо, но и опасно. Это могло насторожить российские спецслужбы и поставить сделку под угрозу срыва.

Знать бы еще того, кто отправил факс.

Прямое указание на автора было в тексте:

Минут сорок Георгий дозванивался до райотдела милиции, еще с полчаса разыскивали участкового. Но усилия окупились: дача в подмосковном поселке по указанному в факсе адресу принадлежала на праве личной собственности гражданину Русланову Асланбеку, какового участковый инспектор знал лично и характеризовал положительно, несмотря на то что тот был лицом кавказской национальности.

Получить остальную информацию оказалось гораздо быстрей и легче, чем дозвониться до райотдела.

Георгий спустился на несколько этажей и попросил дежурного ГИЦа пробить Русланова по милицейским учетам. Ни по каким делам профессор не проходил, судимостей не имел, в оперативных разработках не значился. Примерно этого Георгий и ожидал.

Но каким образом законопослушный профессор мог блокировать счет в австрийском банке «Кредитанштальт»? Только в случае, если у него в этом банке есть счет. Профессорскую зарплату не хранят в зарубежных банках — не те, бабки. А не занимается ли профессор бизнесом?

Запрос в базу данных Московской регистрационной палаты подтвердил предположение Георгия.

Фирма «Сигма». Генеральный директор — Асланбек Русланов. Специализация компьютерные технологии. Кроме этого, самый широкий спектр деятельности, включая торгово-посредническую.

Нормально. Фирма была создана в 1989 году еще в виде кооператива, а позже превратилась в акционерное общество закрытого типа. В тот период первоначального накопления капитала предприниматели не гнушались ничем. Фирма «Сигма» не была исключением. Профессор Русланов начинал с того, что поставлял в Австрию и Германию высушенный и расфасованный помет с птицефабрики — гуано, ценное удобрение для садоводов и цветоводов. На вырученные деньги закупал компьютеры и продавал их в России. Фирма имела корреспондентские счета в Австрии и Германии. В Австрии — в банке «Кредитанштальт».

Сошлось — словно бы щелкнуло.

Оборот фирмы около двухсот тысяч долларов в год. Откуда же взялись сорок два миллиона долларов?

Не сходилось.

Чеченец. «Стингеры» для чеченских боевиков…

Георгий вновь, уже неизвестно в какой раз, перечитал текст факса и обнаружил в нем еще два момента, которые могли быть проверены.

Газета «Zweite Hand». «Вторые руки». Вроде московской «Из рук в руки». Выходит и продается в Вене. Значит, в Вене должен быть и Русланов.

Запрос в погранслужбу аэропорта Шереметьево-2: не вылетал ли из Шереметьева российский гражданин Русланов?

Вылетал. Вчера ночью. Рейс OS602, отправление из Москвы в 22:30, прибытие в Вену в час ночи по московскому времени.

А не вылетал ли гражданин Турции Абдул-Хамид Наджи?

Вылетал. Вчера днем. Рейс KL0904, отправление из Москвы в 15:10, прибытие в Амстердам в 16:50.

Еще несколько корешков привязали текст факса к реальности.

Оставались без ответа два главных вопроса. Самых главных.

Действительно ли российский бомбардировщик Су-24 сбит «стингером». И действительно ли на счету фирмы «Сигма» в австрийском банке «Кредитанштальт» лежат сорок два миллиона долларов.

Георгий позвонил оперативному дежурному Министерства обороны, по всей форме представился и попросил уточнить причины, по которым в Чечне разбился фронтовой бомбардировщик Су-24.

— Делать тебе, майор, нечего? — разозлился дежурный полковник. — Звони утром. А еще лучше шли бумагу.

— Дело срочное, — надавил Георгий. — На контроле.

— У кого?

— У кого надо.

— Будь на телефоне.

Полковник перезвонил через четверть часа: причины катастрофы самолета те, о которых сообщалось в прессе, никакими подробностями не располагаем.

На этом возможности кардинальной проверки были исчерпаны. Ответить на вопрос о сорока двух миллионах не стоило и пытаться. Коммерческая тайна. Австрийские банки хранили ее лучше швейцарских.

Немного подумав, Георгий отправил по электронной почте запрос в Гаагу, где находилось национальное центральное бюро Интерпола Нидерландов. Он попросил коллег выяснить местонахождение гражданина Турции Абдул-Хамида Наджи, вылетевшего в Амстердам из Москвы рейсом KL0904. Есть оперативная информация, что он пользуется поддельными документами и связан с организованной преступной группировкой. Код запроса ТЕ (терроризм). Срочность — «Urgent».

Особого смысла в запросе не было. Допустим, прилетел. Допустим, находится в Амстердаме. И что? Если профессор Русланов прав и Муса сделал пластическую операцию, идентифицировать его по внешним признакам невозможно. А его документы наверняка сделаны профессионально или даже подлинные. Турки поддерживают войну в Чечне и всячески помогают братьям по вере, хоть и стараются это не афишировать. Причина их горячей любви к борцам за независимость Чечни не в вере, а в нефти. Если каспийская и казахская нефть пойдет на Запад не через Чечню, а через турецкий порт Джейхан, это принесет Турции миллиарды долларов. Так что для Мусы, если этот господин Наджи действительно Муса, получить в Турции настоящие документы не проблема.

Но никакая информация не бывает лишней. Это Георгий уже давно усвоил.

Ответ из Гааги был быстрым и таким, какой он ждал. Да, гражданин Турецкой Республики Абдул-Хамид Наджи прилетел в Амстердам указанным рейсом. Другой информации о его местонахождении нет. Не исключено, что он уже покинул страну. В пределах Шенгенской зоны передвижения граждан не фиксируются.

Запрос в Вену Георгий решил не посылать, а позвонил дежурному австрийского НЦБ Интерпола. Версию он приготовил самую безобидную: в Вене сейчас находится наш человек, необходимо с ним срочно связаться. Георгию повезло: дежурил знакомый — капитан Карл Нейрат. Недавно он прилетал в Москву на экстрадицию австрийского гражданина, торговца краденым антиквариатом, который пал жертвой собственного представления о России как о стране огромной и дремучей, как лес. Он не придумал ничего лучшего, чем спрятаться от австрийской полиции у своих русских подельников. Они-то его и сдали. Георгий устроил Карлу экскурсию по Москве, сводил в Оружейную палату и Алмазный фонд, па прощанье душевно посидели в «Лесу» и расстались друзьями. Просьбу Георгия выяснить, находится ли в Вене господин Русланов, прилетевший вчера ночным рейсом, Карл воспринял как возможность отблагодарить московского коллегу за гостеприимство.

Уже через полчаса он сообщил Георгию номер апартаментов Русланова в отеле и его телефон. В голосе австрийского интерполовца прозвучало уважение и даже легкая зависть:

— Наши люди в таких отелях не останавливаются. Джордж, вы хорошо живете, а говорите, что плохо.

— Это мы прибедняемся, — ответил Георгий. — Стараемся казаться беднее, чем есть.

— Но зачем? — удивился Карл. — Разве богатым быть плохо?

— Хорошо, но невыгодно. Бедным охотнее помогают.

— Бедным помогают, но с богатыми делают бизнес. Это гораздо лучше. Разве это не очевидно?

— Для нас нет. Пережитки тоталитаризма, знаешь ли, и все такое, — объяснил Георгий, не зная, как выпутаться из этого дурацкого разговора.

— Джордж, мы должны это обсудить.

— Обязательно. В другой раз. Абгемахт?

— О'кей, — не без разочарования согласился капитан Нейман.

Отель «Кайзерпалас», апартаменты люкс.

Георгий посмотрел на часы. Половина второго ночи. И Вене — половина первого. Поколебавшись, он набрал номер. Трубку взяли сразу, но в мембране стоил лишь легкий шорох эфира и тяжелая, тревожная, как показалось Георгию, тишина.

— Хеллоу! Вы меня слышите? — несколько раз повторил он по-английски и перешел на немецкий: — Тойфель! Карл, что за шутки, почему ты молчишь? Отвечай, черт бы тебя побрал! Это я, Джордж. Я получил твой идиотский факс и ни черта в нем не понял. Алло, ты меня слышишь?

— Вас слушают, — ответил наконец по-немецки напряженный мужской голос.

— Карл, это ты?

— Здесь нет человека по имени Карл.

— Что значит — нет? — возмутился Георгий. — Карл Нейрат. Он жил в этом номере. Это «Кайзерпалас»?

— Да. Но Карл Нейрат здесь не живет.

— Тысяча извинений. Простите за беспокойство. Произошла ошибка. Миллион извинений.

— Ничего страшного. Все в порядке, — ответили из Вены.

Связь прервалась. Георгий положил трубку. Значит, Русланов в Вене. И чувствует себя, судя по всему, не лучшим образом. Так, как и должен чувствовать себя человек, который несколько часов назад отправил этот факс.

И Георгий вдруг понял, что все время беспокоило его в этом четком, деловом тексте.

Это был не деловой текст.

Это был вопль о помощи.

Георгий натянул плащ и переложил из сейфа в наплечную кобуру пистолет Макарова.

3

Бывают ситуации, когда подозрение равно событию. Эти ситуации требуют не размышлений, а действий, таких же конкретных, как если бы событие уже совершилось. Если есть подозрение, что дома остался невыключенный утюг, нужно вернуться и выключить утюг или убедиться в том, что он выключен. Если есть подозрение, что за углом затаился боевик с «калашом», нужно сначала бросить туда «лимонку», а уж потом разбираться, был он там или тебе показалось.

У Гольцова по-прежнему не было уверенности в том, что содержание факса профессора Русланова во всем или хотя бы во многом соответствует действительности, но это был как раз тот случай, когда нужно не рассуждать, а действовать.

Спускаясь на лифте с восемнадцатого этажа, мысленно он уже подъезжал к неизвестному ему подмосковному поселку Красково и разыскивал Привокзальный переулок. Найти этот переулок представлялось ему сейчас самой сложной задачей. Узнать можно в милиции, но придется предъявлять удостоверение. Появление в дежурной части посреди ночи майора из Интерпола и его интерес к обитателям дома Русланова переполошит милицейских, пойдут ненужные разговоры.

Судя по названию, переулок был недалеко от станции. Георгий прикинул, что его наверняка знают продавщицы ночных магазинчиков и они не откажут в помощи симпатичному молодому человеку, что характерно — трезвому. После этого останется внимательно понаблюдать за обстановкой. Если профессор Русланов прав и будет предпринята попытка похитить его жену и сына, за домом наверняка следят. А слежку, даже профессиональную, если о ней известно, обнаружить не так уж сложно.

…Планы Георгия разрушились обстоятельствами самыми что ни на есть бытовыми и до обидного мелкими. С первого раза его старенькая «шестерка» не завелась, а на второй раз аккумулятора не хватило. Днем можно у кого-нибудь прикурить, старт-кабель Георгий предусмотрительно возил в багажнике. Но у кого прикуришь в четвертом часу ночи, в дождь?

В надежде тормознуть какого-нибудь таксиста или частника и от него завестись, он вышел на Новочеремушкинскую. Но машин почти не было, а те, что были, даже не притормаживали. Вымокший, с перемазанными руками, злой, Георгий вернулся в свой кабинет и набрал номер домашнего телефона Яцека Михальского.

Он хорошо представлял-то, что сейчас услышит. Но дело могло быть очень серьезным. Друзья же — настоящие, а не те, кого никогда нет, когда они нужны, — на то и существуют, чтобы обращаться к ним в трудных ситуациях. А Яцек Михальский был настоящим другом.

Георгий познакомился с Яцеком в Вильнюсе, куда лейтенанта Гольцова направили служить после окончания Львовского военного училища. В штабе Прибалтийского военного округа Георгий числился старшим референтом-переводчиком, но занимался тем, что на служебном языке именуется специальными информационными мероприятиями, а говоря просто — политической разведкой и планированием контрпропагандистских акций. Он за много месяцев до штурма Вильнюсского телецентра спрогнозировал социальный взрыв. На его докладные не обращали внимания. Ни в Вильнюсе, ни в Москве. Он оказался в положении синоптика, который по показаниям приборов предсказывает грозу, а ему не верят: «Какая гроза? Солнышко за окном, сам смотри, не может быть никакой грозы».

Единственным человеком, который серьезно отнесся к прогнозам Георгия, был оперуполномоченный КГБ капитан Михальский. После окончания Высшей школы КГБ он успел пару лет повоевать в Афгане, а в Литве курировал Клайпедское пароходство. Он был азартным заводилой в любой компании, считался человеком веселым и легкомысленным. Но, когда нужно, умел был серьезным.

Яцек внимательно изучил все материалы Георгия, задал несколько вопросов по делу и подвел итог:

— Они тебя не услышат. Они никого не услышат. Потому что они не в состоянии слышать правду.

— Что же делать? — спросил Георгий.

— Я не даю бесплатных советов. Это решать тебе. Мне интересно, как ты поступишь.

Расстались они довольно холодно, не подозревая, что с этого разговора начнется их многолетняя дружба.

Незадолго до черного для Литвы 11 января 1991 года Георгий очень резко выступил на совещании в республиканском ЦК — о том, что необходимо предпринять самые срочные меры, чтобы не допустить кровопролития, какое уже случилось в Тбилиси. Восприняли его выступление враждебно. Мальчишка, сопляк лезет учить секретарей ЦК. Но слухи о его выступлении разошлись по Вильнюсу.

После совещания к Георгию подошел Яцек Михальский.

— Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? — спросил он.

— Нет, — ответил Георгий.

— А я все-таки скажу. Выступил глупо, совершенно бесполезно, но хорошо. Хорошо выступил, парень. От души. Уважаю. Держи пять. С этого дня можешь рассчитывать на меня. Во всем. И когда я говорю «во всем», это и значит во всем.

Случай доказать это представился быстро. Через месяц после штурма телецентра, на рассвете, к дому Георгия подкатили пять полицейских машин. Возглавлял оперативную группу следователь Генеральной прокуратуры Литвы. У него был ордер на арест старшего лейтенанта Гольцова. Выступление Георгия на совещании в ЦК расценили как призыв к введению в республике военного положения — к оккупации свободной Литвы. Но Георгия дома не оказалось. За час до приезда полицейских к нему ворвался Яцек Михальский. По своим каналам он узнал о готовящемся аресте и увез Георгия. На ноги подняли всю полицию, перекрыли выезды из города, вокзалы и аэропорт. Но Гольцов исчез.

Вечером того же дня из припортового бара в Клайпеде вывалилась группа пьяных русских матросов с лесовоза «Капитан Судейкин», проследовала к своему судну, оглашая причалы нестройным пением и крепким матом, разметала дежуривших у трапа пограничников и полицейских и скрылась в недрах лесовоза. Через час «Капитан Судейкин» снялся с якоря и ушел в Лондон с грузом архангельской древесины. В экипаже судна был один лишний — «опасный государственный преступник» Георгий Гольцов.

Георгий не рискнул сразу прийти в советское посольство и рассказать правду о том, каким образом оказался в Великобритании без загранпаспорта, без виз, без денег и с единственным документом — водительскими правами. Матросам с «Капитана Судейкина», принимавшим участие в организованной Яцеком Михальским отвальной пьянке, это могло выйти боком — запретом на загранку. Поэтому он дождался, когда лесовоз разгрузится и уйдет из Лондона, и лишь после этого явился в посольство и чистосердечно признался: пил с какими-то моряками в Клайпеде, перебрал, утром обнаружил себя на борту, потом его похмелили и высадили в Лондоне. Он даже не знал, что это Лондон, и очень удивился, когда узнал. С кем пил, не помнит. На каком судне, не помнит. Ничего не помнит. При всей топорности легенда несла в себе кондовую житейскую убедительность и трудно поддавалась проверке.

В посольстве судорожно посовещались, послали запрос в Москву. В ожидании ответа Георгия поселили в подвальной комнате, очень похожей на камеру следственного изолятора. Но кормили хорошо и разрешали гулять в ограде посольства.

Ответа из Москвы не было и две недели, и три. От нечего делать Георгий помогал посольскому садовнику, обрезал деревья и подметал дорожки. А за оградой посольства жил своей загадочной иностранной жизнью загадочный иностранный Лондон. Сознавать это было невыносимо. И через месяц Георгий сбежал. На столе своей камеры оставил записку. В ней он уведомлял его превосходительство посла СССР, что не может более жить нахлебником. Когда придет ответ из Москвы, пусть ему сообщат открыткой на лондонский главпочтамт «до востребования». Он явится в посольство и примет уготованную ему участь.

Самостоятельную жизнь в Лондоне Георгий начал, как и многие нелегальные эмигранты, с мытья посуды в привокзальных кафе. Потом прослышал, что есть работенка в порту. Работенка была. Платили в несколько раз меньше, чем членам профсоюза докеров, но для Георгия восемь фунтов за смену были деньгами огромными по сравнению с его прежним жалованьем. Правда, колбасы по два двадцать в Лондоне не было, а за клетушку в гостинице, набитой арабами и провонявшей горелым оливковым маслом, драли по пятьдесят фунтов в месяц. Но и при этом Георгий чувствовал себя старателем, случайно напавшим на золотую жилу и выжимавшим из нее все возможное.

Первое время он заезжал на почтамт раз в неделю. Открытки не было. Потом стал заезжать раз в месяц. Наконец не выдержал и позвонил в посольство. Там не поняли, кто он такой и чего хочет. Георгий напомнил. В трубке некоторое время молчали, потом с чувством сказали по-русски:

— Иди ты на…, не до тебя!

И бросили трубку.

Почему не до него, Георгий понял вечером, когда услышал по радио, что в Москве членами ГКЧП предпринята попытка государственного переворота. Еще раз он попробовал добиться от посольства ответа через четыре месяца. И снова его послали. Это было 8 декабря 1991 года. В этот день в Беловежской Пуще были подписаны соглашения, денонсирующие договор об образовании СССР.

Так старший лейтенант Советской армии Георгий Гольцов узнал, что Советской армии больше не существует. И Советского Союза не существует. А что существует? Этого Георгий не знал. Ясно было только одно: до него никому нет дела, на почтамт можно больше не ходить. Но он все же ходил. Открытки не было. Он понял, что нужно что-то придумывать, если он действительно не хочет просить в Англии политического убежища. А этого он не хотел. Но как выбраться без документов? В демократической стране без документов можно жить. Выехать из нес без документов нельзя.

Он купил фотоаппарат с телеобъективом и стал по уик-эндам ездить в Ленсингтон и прогуливаться возле военно-морской базы, время от времени незаметно делая снимки. Расчет оказался верным. Через неделю он обнаружил за собой слежку, а через месяц его арестовали по подозрению в шпионаже. В гостинице провели обыск, изъяли все пленки. На них не оказалось ни одного военного корабля, а были в основном чайки. Никакой разведывательной информации чайки не содержали. Было принято решение посадить этого странного русского шпиона на самолет и отправить в Москву. Но Георгий заявил, что не хочет вводить в расход британских налогоплательщиков, а намерен убраться своим ходом. Согласие было дано вместе с солидной бумагой от Форин оффиса. Георгий купил подержанный белый «Мерседес-280», набил салон подарками, переправился на пароме в Киль и через всю Европу покатил в Россию.

Он пересекал границы, не выходя из машины. Протягивал в открытое окно выданную в Лондоне бумагу, получал ее обратно со словами «Счастливого пути» и врубал скорость. И было у него странное ощущение, что за те месяцы, что он кантовал тюки в Лондонском порту, а вечерами валился без сил на жесткую койку, мир неузнаваемо изменился.

Изменился не только мир. Изменилась и Россия. Жизнь бешено вздорожала. Заработанной в Лондоне валюты хватило ненадолго. «Мерседес» пришлось продать. Воспоминанием о Лондоне осталась только «шестерка». За машиной Георгий следил, зимой снимал на ночь аккумулятор, таскал домой и ставил на подзарядку. Когда морозы кончились, перестал. За что и поплатился.

Телефон Михальского долго не отвечал, затем раздался его бодрый, утренний голос:

— Слушаю. Кто это?

Это умение отвечать бодрым голосом в любое время суток сохранилось у Михальского, да и у самого Гольцова, еще с курсантских времен, когда было важно, чтобы начальство не подумало, что дневальный спал. Хотя чаще всего он как раз спал.

— Только не бросай трубку, — предупредил Георгий. — Я тебе сейчас все объясню.

— Ты. Гошка? До чего же приятно слышать тебя в четыре часа утра! Что у тебя?

— Засадил аккумулятор, не могу завестись.

— Пся крев! — взревел Михальский. — Ты что, ошалел? Я сплю! Понял? Сплю!

— Сейчас проснешься, — пообещал Георгий.

— Да? — слегка заинтересовался Яцек.

Георгий объяснил: нужно проскочить в поселок Красково, отыскать там дом номер шестнадцать по Привокзальному переулку и очень аккуратно отследить обстановку вокруг него. Нет ли чего-либо подозрительного. Конкретно: нет ли признаков, что какие-то нехорошие люди хотят выкрасть из этого дома женщину с ребенком.

— Тема? — спросил Михальский.

— Чечня.

— Твою мать.

— Проснулся? — поинтересовался Георгий.

— Пошел в жопу! — рявкнул Михальский.

Георгий положил трубку. Теперь он был спокоен: все будет сделано как надо.

Яцек позвонил в шесть утра. Недалеко от дома подозрительные «Жигули». В них трое. Лица кавказской национальности. Не профи. Ждут. Никаких агрессивных телодвижении не совершают.

— Продолжай наблюдать, — попросил Георгий. — Подъеду, как только освобожусь.

Что ж, теперь ему было с чем идти к начальнику НЦБ.

4

Рабочий день в российском Интерполе начинался в девять утра, но генерал-майор Полонский всегда приезжал на час раньше. И боже сохрани было нарушить его утреннее уединение, которое он употреблял на изучение оперативных сводок и документов, поступивших из штаб-квартиры Интерпола в Лионе. Сунуться к Полонскому в этот час означало нарваться. Но и ждать Георгий не мог. Поэтому он промаялся минут сорок и деликатно заглянул в кабинет:

— Извините, Владимир Сергеевич. Я насчет поездки в Чечню с миссией лорда Джадда. Я передумал. Съезжу, пожалуй. Когда-то еще выпадет случай пообщаться с друзьями?

— Зайди, — приказал Полонский. — В чем дело?

Георгий положил перед ним листок факса:

— Поступил вчера. В двадцать один десять. Из Вены.

Полонский прочитал текст сначала бегло, потом еще раз — внимательно.

— Это все?

— Нет.

В подготовленной Георгием сопроводиловке была вся информация, имеющая отношение к делу: от запросов в отдельный отряд погранконтроля «Москва» со штабом в Шереметьеве-2 и НЦБ Нидерландов до справки о профессоре Русланове и его фирме и статьи из журнала «Зарубежное военное обозрение».

Георгий не упомянул лишь о своем звонке оперативному дежурному Минобороны. О сообщении Яцека Михальского он тоже не упомянул. Это пахло самодеятельностью, а с самодеятельностью в российском Интерполе велась беспощадная борьба.

Дойдя до справки о деятельности фирмы «Сигма», Полонский приостановился:

— Гуано — это говно?

— Так точно, — подтвердил Георгий. — Птичье.

— Интересный мужик. Превратить деньги в говно всякий может. А говно в деньги — не всякий.

Закончив чтение, он отвалился на спинку кресла и обеими пятернями взъерошил свои короткие жесткие волосы, как всегда делал, когда ему нужно было подумать.

— Магомед Мусаев, — наконец произнес он. — Почему отменен международный розыск?

— В связи с его смертью. Так написано в справке.

— На основании чего — проверил?

— Когда?

— Займись.

— Слушаюсь. Как вам все это вообще? — осторожно поинтересовался Георгий.

— Никак. Вопрос не наш. Мусу — в подборку. Остальное — в ФСБ. Это их хлеб. Ты чем-то недоволен?

— Ну почему? У них эти дела накатаны. Пропустят через все учеты, прощупают через агентуру. Потом попытаются отловить его, чтобы допросить с пристрастием. Владимир Сергеевич, вы только не подумайте, я не хочу сказать ничего такого. Я очень уважаю Федеральную службу безопасности. И МВД уважаю. И Министерство обороны. И вообще все спецслужбы. Потому что это мощный, хороню организованный государственный механизм.

— Продолжай, — недоброжелательно кивнул Полонский. — Чую, что сейчас последует «но».

— Меня только один момент смущает. Почему этот мощный государственный механизм часто оказывается бессильным перед преступником-одиночкой? Или перед жалкой кучкой бандитов.

— Ну почему?

— Я вам скажу. Потому что одиночка действует сам и принимает те решения, которые диктуют ему обстоятельства. Принимает мгновенно, без виз и согласований. И действует соответственно. Конечно, в итоге его ловят. Если ловят. Но это — время. Часто — годы. А у нас, насколько я понимаю ситуацию, времени нуль. Я, конечно, могу ошибаться, но просто посчитал своим долгом высказать свое мнение.

— Ты на меня не дави! Не дави! Все равно это епархия ФСБ.

— «Стингеры» — да. Но похищения это дело ГУБОПа, — напомнил Георгий.

— Где похищение? Нет никакого похищения.

— Пока нет. Но возле дома Асланбека Русланова в Красково крутятся какие-то люди. Кавказской национальности, между прочим.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Из агентурного источника, — добавил Гольцов, усвоив из своего не слишком долгого милицейского опыта, что ни один начальник не имеет права заставить подчиненного раскрыть его агентурный источник.

— Гольцов! — повысил голос Полонский. — Ты, твою мать, чиновник, а не…

— А не Джеймс Бонд. Это я слышал. И не раз, не повторяйтесь, Владимир Сергеевич, дело-то сейчас не в том, чей вопрос. Дело совсем в другом.

— Ну-ну, в чем?

— В «стингерах».

— Это ты так думаешь. Потому что молодой и тонкостей нашей милицейской службы не знаешь. А если в сорока двух миллионах?

— И что?

— Тогда все эти «стингеры» — дымовая завеса. А за ней — банальная разводка. Профессор Русланов хочет наложить лапу на эти миллионы, а нашими руками убрать тех, кто ему мешает. Чем не версия?

— Версия, конечно, — согласился Георгий. — Только вы и сами в нее не верите.

— Вариант следующий. Нет ни «стингеров», ни миллионов. Есть борьба вокруг какого-то крупного заказа. А этот факс — попытка скомпрометировать конкурента. Того же Абдул-Хамида Наджи. Пока мы будем с ними разбираться, заказ уплывет к профессору Русланову. Хочешь еще версию?

— Интересно, — кивнул Георгий.

— Профессор Русланов наделал долгов или перебрал кредитов. Сам успел смыться за границу, а семью забрать не успел. Вот и хочет получить своих с нашей помощью. Мы хватаем людей, которые пришли к его жене получать долг, сажаем, шьем им вымогательство, а семья тем временем тю-тю. И не смотри на меня дурным глазом. Я за свою жизнь и не таких историй навидался. Я тебе с ходу набросаю еще с десяток вариантов.

— Не нужно десятка, — попросил Георгий. — Назовите один — но тот, в который вы сами верите.

— Верю — не верю, не разговор! — рассердился Полонский. — Ни одна версия не может быть подтверждена или отвергнута, пока нет фактов. А фактов у нас нет. Никаких. И возможностей раздобывать их нашими собственными силами тоже нет. Ибо не наше это дело. Этим должны заниматься специалисты. Вот пусть и занимаются. Убедил я тебя?

— Зачем меня убеждать? Приказ начальника — закон для подчиненных. Это я еще с армии помню.

— А вот про это забудь! Милиция не армия. Мне нужны сотрудники, которые умеют думать. Сами. Без приказа. В нестандартной ситуации. Дуболомов и без тебя хватает! Сейчас создается полиция будущего, прости за высокие слова. Которая на равных работает со всем миром. И времени на ее создание с гулькин нос. Потому что наша отечественная преступность выходит на международную арену со скоростью ворованного «мерседеса». И на «жигуле» мы ее не догоним. Российский Интерпол должен стать движителем всех наших органов. Вот в чем я вижу нашу перспективу. Это не моя прихоть. Это необходимость. А пока мы должны навести идеальный порядок в своем хозяйстве. И потому любую самодеятельность я пресекаю и пресекать буду! Теперь тебе все ясно?

— Так точно. Кроме одного. А если в факсе профессора Русланова все правда?

— Да мы даже не знаем, есть ли вообще эти сорок два миллиона долларов! — в сердцах выложил Полонский решающий аргумент.

— Узнаем, — буркнул Георгий. — Когда они превратятся в пятьсот «стингеров», а пятьсот наших самолетов врежутся в горы в условиях плохой видимости. На отчетности Интерпола это, конечно, не отразится…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Только то, что сказал.

— Ну нет, договаривай! Ты сказал, что «стингеры» и вся эта Чечня мне до феньки! Так?

— Это не я сказал. Это вы сами сказали.

— Что ты предлагаешь?

— Есть вопрос, на который мы можем попытаться ответить. Мы. Сейчас. Не влезая ни в чью компетенцию. В порядке предварительной проверки поступившей информации. И это прояснит все остальное.

— Какой вопрос?

— Действительно ли «стингером» был сбит Су-24.

— До чего ж ты, Гольцов, упертый! Спорить с тобой… Ладно. Долог путь рассказа, краток путь показа.

Начальник НЦБ потянулся к телефону, но Георгий предупредил:

— Оперативному дежурному Минобороны я уже звонил.

— Что ответили?

— Ничего. Никакой информацией о причинах гибели самолета не располагают.

— В Министерстве обороны не знают, почему погиб самолет?! — недоверчиво переспросил начальник НЦБ.

— Так мне сказали. Возможно, решили, что Интерпол лезет не в свои дела.

— Я им сейчас объясню, в какие дела Интерпол может лезть, а в какие не может! — мрачно пообещал Полонский.

Он раздраженно щелкнул клавишей на аппарате спецсвязи, по которому общались высокопоставленные чиновники уровня замминистра, и приказал:

— Выйди.

Георгий вышел в приемную. Зиночка была уже на месте. Она удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала. Через три минуты в интеркоме раздался голос Полонского:

— Гольцов, зайди.

Виду начальника НЦБ был озадаченный.

— Ну? — спросил Георгий.

— Послали.

— Вас?!

— Да, меня. Вежливо.

— Послали, но вежливо, — констатировал Георгий.

— Вежливо, но послали! — рявкнул Полонский. — Выйди! — приказал он и с решительным видом придвинул к себе телефонный аппарат с гербом Российской Федерации — «вертушку».

На этот раз разговор начальника НЦБ с неизвестным собеседником продолжался дольше.

— Что происходит? — полюбопытствовала Зиночка.

— Я и сам задаю себе этот вопрос.

— Зайди, — наконец распорядился Полонский.

Начальник НЦБ уже не сидел в своем кресле, а стоял возле письменного стола, с ненавистью глядя на «вертушку». То ли он разговаривал стоя с высокопоставленным собеседником, а скорее всего, вскочил после окончания разговора, чтобы физическим движением дать выход переполнявшим его чувствам. Сейчас он больше, чем всегда, был похож на взъерошенного ежа.

— Приказано не вникать, — хмуро сообщил Полонский. — Понимаешь, что это значит?

— Догадываюсь, — ответил Георгий. — Но хотелось бы знать точно.

— Нечисто с этим самолетом. Вот что это значит. А если его действительно сбили новым «стингером»?

— Я вам про это и говорю, — обрадовался Георгий. — Есть возможность проверить. В Москве об этом могут не знать. Или не хотят говорить. В Чечне знают. Делегация лорда Джадда вылетает в Чечню завтра утром, вполне успею оформить…

— Отставить! — перебил Полонский. — Вопрос не наш. Мусу — в разработку, проверить все досконально. Факс я передам в ФСБ. Все, закрыли тему.

— Но…

— Кру-гом! — гаркнул начальник НЦБ.

Георгий вышел из кабинета, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.

— Присядь, Гоша, — попросила Зиночка.

— Некогда!

— Всего на секунду. И послушай меня. Речь шла о Чечне?

— Ну?

— Так вот, в Чечне у Владимира Сергеевича погиб сын. Лейтенант Полонский. Он был в колонне московского ОМОНа. Она попала в засаду. Он был его единственным сыном.

— Я не знал.

— Теперь знаешь.

— А тогда какого же…

— Не знаю, Гоша. Знаю только одно: он никогда ничего не делает для галочки.

Выйдя из здания НЦБ, Георгий сел в свою «шестерку», совершенно забыв, что она не заводится. И она завелась. Он пробился через утренние пробки к Рязанскому шоссе и направился в Красково, где — по его предположениям — в своем мощном, как танк, темно-зеленом «лендровере» дремал Яцек Михальский. Но тот не дремал. Он лежал, распластавшись своим сильным, затянутым в камуфляжку телом, на заднем сиденье джипа, прильнув к полевому биноклю. Его крупная, гладко выбритая по последней моде голова была от напряжения покрыта каплями пота. На молчаливый вопрос Георгия кивнул:

— Смотри сам. Дом справа, под красной черепицей — тот самый.

Георгий настроил бинокль. В конце пустынного переулка, за которым тускло поблескивали провода электрички, стояли «Жигули» с раскрытыми дверцами. Трое молодых кавказцев в черных кожаных куртках яростно жестикулировали. Один из них постоянно звонил по мобильнику. Время от времени все трое замирали и начинали всматриваться в сторону дома с красной черепичной крышей, стоявшего среди голых черных берез и глубине небольшого участка.

— Им звонят уже третий раз, — пояснил Яцек. — Понял?

— Попахивает паленым, — согласился Георгий.

— Попахивает?! — возмущенно переспросил Михальский. — Воняет! И я тебе скажу, чем воняет. Бараньим салом! Вот чем! Ясно? Чечней!

В конце рабочего дня Георгий вошел в кабинет начальника НЦБ Интерпола и доложил:

— Семья Асланбека Русланова исчезла.

— Все-таки выкрали, — заключил Полонский таким тоном, словно этого доклада он ждал весь день.

— Я не сказал: выкрали, — хмуро возразил Георгий. — Я сказал, что их нет в Краскове, нет в московской квартире. Рахиль Ильинична не пришла на работу и не предупредила, что ее не будет. Ее сына в лицее тоже нет. Вы по-прежнему считаете, что это не наш вопрос?

— Да! Да, не наш! И не спорь!

— Да я и не спорю. Владимир Сергеевич, я хочу извиниться.

— За что?..

— Я обвинил вас, что Чечня вам до феньки. Извините. Мне стыдно. Я не знал про вашего сына. Я не знаю, какие здесь уместны слова.

— Никакие, Гольцов. Никакие здесь слова неуместны. Я поклялся отомстить за сына. Тем, что закончу эту войну. Навсегда. Чтобы она быльем поросла. Ненависть порождает только ненависть. Злоба порождает только злобу. Этот путь мы уже прошли от и до. Это не путь. Хоть это поняли. Значит, нужен другой путь. Что я сказал тебе про семейную жизнь?

— Что нужно уметь жить с нерешенными проблемами.

— В политике это еще важней. Сейчас нет решения чеченской проблемы. Никакого. Любое решение будет ошибкой. Значит, нужно ждать. И будем ждать.

— «Стингеры», — напомнил Георгий, — они не будут ждать.

— А я о чем думаю сегодня весь день?! — разозлился Полонский. — Фактов мало, понимаешь? Ничтожно мало! А если семья уехала к каким-нибудь родственникам? Хоть бы один стопроцентно достоверный факт! Хоть бы один!

— Мы не поймем, что происходит, пока не узнаем, почему разбился самолет, — проговорил Георгий. — Вам не кажется, что мне все-таки следует полететь в Чечню? Там у меня есть друзья. Может, что-нибудь удастся…

— Я этого не слышал! — перебил Полонский. — Ты мне этого не говорил! Ты чиновник, а не…

Он немного помолчал и закончил:

— Оформляй документы.

5

Делегация Парламентской Ассамблеи Совета Европы, к которой был прикомандирован Георгий Гольцов, прилетела в Чечню в середине апреля, когда склоны гор затянуло зеленым туманом, а в долинах цвели сады. Руководитель делегации лорд Фрэнк Джадд заранее знал все, что увидит. Он увидит то, что должен увидеть. Он заранее знал, что будет в его докладе об итогах поездки, с которым он выступит на очередной сессии ПАСЕ в Страсбурге. Он даже знал, каким будет решение депутатов Европарламента после его доклада: российскую делегацию лишат права голоса за нарушение прав человека в Чечне.

Так что поездка была не более чем формальностью. И, как всякий человек, вынужденный участвовать в такого рода формальных мероприятиях, лорд Джадд ощущал раздражение, с его сухого, высокомерного лица не сходило выражение легкой брезгливости.

Это была не первая его поездка в Чечню во главе делегации ПАСЕ. Выводы, которые он сделал в своем докладе после первой поездки, при всей их резкости были в целом благоприятными для России. По рекомендации лорда Джадда сессия Европарламента высказалась за то, чтобы не лишать российскую делегацию права голоса. Но сейчас ситуация изменилась кардинальным образом.

Каждый факт можно интерпретировать по-разному. Все зависит от точки зрения.

Да, бойцы чеченского сопротивления активизировали свои действия, каждый день на дорогах рвутся фугасы, обстреливаются блокпосты, в районе горного селения Старые Атаги потерпел катастрофу российский фронтовой бомбардировщик Су-24, сбитый, скорее всего, боевиками, хотя они об этом почему-то не объявили. Но это вовсе не оправдание для прекращения вывода войск.

Да, делаются попытки наладить нормальную жизнь и Чечне, но они явно недостаточны. И главное — правительство России не предпринимает никаких практических шагов для политического решения чеченской проблемы.

Необходимость такой трактовки была вызвана не ситуацией в Чечне, а новым обострением обстановки на Балканах.

Лорд Джадд резко выступал против силового решения проблемы Косова. Но противостоять давлению американских генералов, задающих тон в НАТО, не удалось. И к чему привели чудовищные бомбежки Югославии? Балканы вновь полыхают. Бомбили сербов. Кого бомбить теперь — албанцев? А потом снова сербов?

Но это были общие рассуждения. В плане практическом сейчас требовалось отвлечь внимание мировой общественности от Балкан. Россия с ее чеченской проблемой подходила для этого как нельзя лучше.

Это и было целью миссии лорда Джадда.

Он не сомневался, что его миссия будет успешной. Русские это тоже понимали, ничего хорошего для себя не ждали и были чрезвычайно удивлены, когда после окончания визита на пресс-конференции в Москве глава делегации ПАСЕ наотрез отказался комментировать итоги своей поездки, отделавшись общими, ничего не значащими фразами. При этом вид у него был не просто хмурый, а мрачный. Что же он такое узнал? Что лишило лорда Джадда язвительного остроумия, кайенским перцем всегда скрашивавшего его интервью?

Никаких комментариев по итогам своей поездки лорд Джадд не дал и в аэропорту Страсбурга, где его ждали десятки корреспондентов. Сразу из аэропорта он направился в штаб-квартиру Евросоюза и имел продолжительную беседу за закрытыми дверями с Генеральным секретарем Совета Европы. В тот же день лорд Джадд вылетел в Брюссель, где находилась штаб-квартира НАТО.

Но самая большая неожиданность ждала впереди. В повестке очередной сессии ПАСЕ отсутствовал доклад лорда Джадда о его миссии в Чечню — главная тема, обещавшая стать сенсацией.

Сенсации не состоялось. В Москве этому порадовались, но ничего не поняли. Не смогли дать вразумительных объяснений и чиновники МИДа, сопровождавшие делегацию. Программа визита была полностью выполнена. Парламентарии посетили Грозный, Аргун, следственный изолятор Чернокозово в станице Наурская, несколько лагерей беженцев, провели встречи с президентами Северной Осетии, Дагестана и Ингушетии.

В ходе поездки был лишь один конфликтный момент. Лорд Джадд изъявил желание посетить селение Старые Атаги, но командующий федеральными войсками генерал-полковник Грошев отклонил просьбу, мотивируя это тем, что не сможет обеспечить безопасность делегации на этом маршруте. Лорд Джадд выразил резкий протест и пригрозил, что прервет визит. Но уже на следующее утро от своего намерения почему-то отказался и больше о нем не вспоминал. Никаких других осложнений в ходе поездки делегации ПАСЕ не было.

Генерал-полковник Грошев подтвердил: да, был такой разговор. Да, лорд Джадд залупнулся. Почему утихомирился? А х… его знает.

Только один человек знал, почему глава делегации ПАСЕ резко изменил свою позицию. Но никому и в голову не пришло обратиться к нему за разъяснениями, так как к миссии лорда Джадда он имел касательное отношение, а из-за малого своего чина никак не мог повлиять на высокопоставленного европейского парламентария.

Этим человеком был оперуполномоченный Российского НЦБ Интерпола майор Георгий Гольцов.

Разговор лорда Джадда с генерал-полковником Геннадием Грошевым состоялся поздно вечером в загородной резиденции президента Ингушетии, на просторной веранде, выходящей в сад, белый от цветущих вишен. Из глубины дома доносились слабые звуки застолья, а на веранде было тихо, туманились фонари, нависали крупные яркие звезды. К влажному запаху цветов примешивался тонкий горьковатый дымок, отчего-то казавшийся очень мирным. Генерал-полковник Грошев объяснил лорду Джадду, что это дым от вечерних очагов, которые топят кизяком — сухим коровьим навозом, традиционным топливом горцев.

Желание лорда Джадда посетить Старые Атаги было вызвано тем, что некоторое время назад на окраине села было обнаружено захоронение шести местных жителей. Пресс-служба президента России заявила, что они были расстреляны боевиками за сотрудничество с пророссийской администрацией. Лорд Джадд не имеет оснований не доверять этому заявлению, но хотел бы получить подтверждение на месте.

Надеюсь, Геннадий, вы не сочтете мою просьбу слишком обременительной, — добавил он, когда мидовский переводчик умолк.

С генералом Грошевым они стали называть друг друга по имени еще в первый день визита после приема, устроенного в честь высоких европейских гостей президентом Северной Осетии. Лорду Джадду нравился генерал Грошев — короткий, массивный, с грубым загорелым лицом, простодушный, шумный. Он был совершенно не похож на американских генералов из НАТО, этих рослых, самодовольных ковбоев. Лорд Джадд не сомневался, что Грошев организует поездку, но реакция генерал-полковника была совершенно неожиданной.

— В Старые Атаги? — озадаченно переспросил он. — Это же в горах, Фрэнк, туда же надо лететь!

— В чем проблема? — не понял лорд Джадд. — У вас нет вертолетов?

— Вертушки-то не проблема. Но… Вам туда очень нужно?

— Боюсь, что да.

Переводчик перевел эту фразу буквально, и генерал Грошев обрадованно закивал:

— Вот-вот! И я боюсь. Закрыли тему, Фрэнк. О'кей?

— Геннадий, не о'кей, — ответил лорд Джадд. — Мне нужно лететь в это селение.

— Там же горы! — горячо возразил Грошев. — Туман по утрам. Вы даже не представляете, Фрэнк, какой там бывает туман! А если вертушка грохнется?

— Мы можем лететь днем.

— Не можем. Извините, Фрэнк, никак не можем. В любое другое место — хоть сейчас. А в горы — нет, в горы я вас не пущу.

— Осмелюсь заметить, генерал, вы нарушаете достигнутые договоренности, — напомнил лорд Джадд. — Условием нашего приезда был свободный доступ в любой район Чечни. У меня создается впечатление, что вы пытаетесь от нас что-то скрыть.

— Имейте совесть, Фрэнк! — запротестовал Грошев. — Вы сказали: желаю в Грозный. Пожалуйста, едем в Грозный. Вы сказали: желаю в Чернокозово. Нет вопросов, поехали в Чернокозово. А в Старые Атаги… И не просите. Если что, с меня же погоны снимут!

— И все-таки, генерал, я настаиваю на этой поездке.

— А я возражаю, сэр. Я отвечаю за вашу безопасность и обеспечу ее.

— В таком случае я не вижу в продолжении своей миссии никакого смысла.

— Да в ней и не было никакого смысла, — отмахнулся Грошев. — Доклад ваш давно готов. Фактом больше, фактом меньше — без разницы. Стоит ли из-за этого рисковать?

Лорд Джадд нахмурился. Замечание генерала ему не понравилось. Русские постоянно упрекали делегатов Европарламента в предвзятости, в том, что они прилетают в Чечню с готовыми отчетами. Такие отчеты действительно составлялись еще в Страсбурге. В них суммировалась вся информация о положении на Северном Кавказе, полученная по дипломатическим и разведывательным каналам. Она и ложилась в основу докладов. Это была обычная практика, вполне оправданная. Что можно увидеть за три-четыре дня, на которые были рассчитаны программы таких визитов? Только то, что русские покажут. А покажут они лишь то, что им показать выгодно.

Так что, по сути, генерал Грошев был прав. Но его простодушное замечание содержало в себе намек на несамостоятельность главы парламентской делегации ПАСЕ, на его подчиненность требованиям политической конъюнктуры, и это вызвало у лорда Джадда прилив раздражения.

— Я буду вынужден прервать визит, — сухо заметил он. — Ответственность за это ляжет на вас. Вы понимаете, генерал, что это значит?

— Чего же тут непонятного? Получу по шее. Но это я как-нибудь переживу. А вот если вы прервете визит по другой причине — это будет куда хуже.

— Понимаю, — язвительно заметил лорд Джадд. — С вас снимут погоны.

— Не в этом дело, сэр. Я никогда себе не прощу, если из-за меня Евросоюз лишится одного из самых авторитетных руководителей. Никогда, сэр. Нет, никогда!

Командующий сокрушенно развел руками и посмотрел на собеседника взглядом как бы ищущим понимания, но одновременно снисходительно. Так серьезный человек, занятый серьезным делом, смотрит на упорствующего в своем капризе ребенка. И лорд Джадд — с его сединами и высоким положением в Совете Европы — вдруг ощутил себя перед этим русским генералом зеленым юнцом.

— Значит, нет? — хмуро спросил он.

— Нет, — со вздохом подтвердил Грошев.

— Это ваше последнее слово, Геннадий?

— Последнее, Фрэнк. Так что пойдемте выпьем и забудем про все эти дела.

— Я прерываю визит, — предупредил лорд Джадд.

— Что я могу сказать? Дело хозяйское.

— Завтра утром я соберу пресс-конференцию и объявлю о своем решении.

Генерал тяжело помолчал и махнул рукой:

— Да и мать твою!

Он повернулся и ушел в дом.

— Что он сказал? — обратился лорд Джадд к переводчику.

— Генерал-полковник выразил глубокое сожаление, что не смог вас переубедить.

— Будьте любезны переводить точно!

— Извините, сэр, я не могу этого сделать.

— Передайте генералу Грошеву, что я не изменю своего решения!

— Слушаюсь, сэр.

Переводчик кинулся догонять генерала, а лорд Джадд остался один на темной веранде. Он был вне себя от раздражения. Он не понимал, что произошло. Генерал-полковник Грошев не мог не отдавать себе отчета в том, какие последствия вызовет прерванный визит делегации ПАСЕ. Российские военные скрывают факты нарушения прав человека, факты внесудебных расправ над мирными жителями. Только так это будет воспринято на сессии Европарламента. И все же стоял на своем. Что же за чудовищное злодеяние совершено в этом горном селении Старые Атаги, если командующий ставит под удар всю свою карьеру, для того чтобы его скрыть?

— Прошу извинить, сэр, но я невольно оказался свидетелем вашего разговора…

Лорд Джадд оглянулся. На веранду из сада поднялся молодой офицер в камуфляжной форме с майорскими погонами и нашивкой МВД России. Он был чуть выше среднего роста, с непокрытой головой, с коротко постриженными темными волосами. Лицо его показалось почему-то знакомым.

— Вы говорите по-английски? — спросил лорд Джадд и тут же понял, что вопрос нелепый, так как именно на английском со странноватым акцентом этот молодой офицер произнес свою фразу.

— Да, сэр. Не так хорошо, как хотелось бы.

— Вы слышали, что сказал генерал Грошев?

— Да, сэр.

— Что он сказал?

— Вы уверены, что хотите это знать?

— Да, черт возьми, я хочу это знать! Собственно говоря, я это знаю. Он меня обругал. Но я хочу знать, как он меня обругал!

— Нет, сэр, — возразил майор. — Он выругался. Это идиома. Он обругал себя. За то, что не смог отговорить вас от поездки в Старые Атаги.

— Что означает эта идиома?

— Фак ю, сэр.

— Благодарю, — буркнул лорд Джадд. — Я мог вас где-то видеть?

— Возможно, сэр. В лагере беженцев «Северный».

Лорд Джадд вспомнил. Конечно же в «Северном». В лагере из нескольких сотен палаток, в каждой из которых ютилось по десять-пятнадцать человек. В этом лагере лорд Джадд побывал еще во время первой своей поездки в Чечню. С тех пор мало что изменилось: та же нищета, те же усталые, озлобленные женщины, те же грязные дети. Как и в прошлый раз, членов делегации окружили плотным кольцом. В руках у многих были самодельные плакаты: «Русские, убирайтесь из Чечни!», «Свободу Ичкерии!», «Смерть оккупантам!». Плакаты старые, потрепанные, не первый раз в деле. По знаку одной из женщин дети скандировали: «Вывод войск! Вывод войск!» Потом пошли жалобы. Лорд Джадд внимательно слушал, его помощник записывал. Тут и произошел эпизод, из-за которого лорд Джадд обратил внимание на этого офицера.

Он был из тех, кто сопровождал делегацию из Москвы. Лица всех местных военных были темными то ли от загара, то ли от глубоко въевшейся грязи, с неистребимым налетом усталости. Москвичи были свежими, чисто выбритыми, благоухающими крепким мужским одеколоном. Пока беженки высказывали европейским парламентариям свои обиды, майор подозвал малышню и, присев на корточки, стал раздавать небольшие плитки шоколада, которыми, видимо, запасся заранее. Дети недоверчиво тянули грязные руки, молча хватали шоколадки и тут же убегали с ними за палатки. Один, лет шести, никак не хотел брать. Но и не уходил. Наконец протянул руку. Но перед тем как взять плитку, что-то громко сказал. Майор невесело улыбнулся и ответил. Маленький чеченец принял подарок и с независимым видом отошел в сторону.

Заметив, что лорд Джадд наблюдает за этой сценкой, переводчик объяснил:

— Мальчишка сказал: «Когда я вырасту, я тебя все равно убью».

— Что ответил офицер?

— «Убьешь, убьешь. Только сначала вырасти».

Этот случай произвел на лорда Джадда очень тяжелое впечатление. Сколько же злобы на этой земле, на этих непаханых полях и черных пепелищах, зияющих среди цветущих садов. Какую же чудовищную ошибку совершили российские генералы, когда решили, что хватит одного десантного полка, чтобы за два часа навести порядок в Чечне. Тоже — ковбои, черт бы их побрал. Хуже — большевики. Им всегда все сразу, немедленно. Хоть бы в энциклопедию заглянули, перед тем как вводить войска. Тогда узнали бы, что Российская империя покоряла Чечню пятьдесят лет…

— Сэр, вы позволите мне дать вам совет? — почтительно спросил майор.

— Разумеется, — кивнул лорд Джадд. — Почему нет?

— Генерал Грошев прав, вам не следует лететь в Старые Атаги. Это опасно.

— Я понял. Для его карьеры.

— Нет, сэр. Он заботится о вашей безопасности. Только о ней.

— Хотелось бы верить. Откуда у вас такое произношение? Так у нас говорят в рабочих предместьях.

— Вы угадали, — с застенчивой улыбкой подтвердил майор. — Несколько месяцев я проработал грузчиком в Лондонском порту. Давно, в девяносто первом году.

— Как вы оказались в Лондоне?

— Случайно. Отстал от лесовоза и остался без денег. Пришлось зарабатывать на билет до Москвы.

— Вас ограбили?

— Может быть. Не знаю. Это случилось по пьянке.

— Вот как? — удивился лорд Джадд.

— Увы, сэр. Что было, то было.

— Вы откровенны.

— Да, сэр.

— Почему?

— Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Мне необходимо сообщить вам нечто чрезвычайно важное.

Лорд Джадд насторожился.

— Следует ли понимать вас так, что эта наша встреча не случайна?

— Да, сэр. Я выжидал момент, чтобы поговорить с вами без свидетелей.

— Не уверен, что мне следует вас слушать.

— Следует, сэр. Генерал Грошев не имел права сказать вам, почему он так противится вашей поездке в Старые Атаги. Я скажу.

— Вы имеете на это право?

— Нет.

— И все же хотите сказать?

— Да, сэр.

— Говорите.

— Несколько дней назад в том районе был сбит российский фронтовой бомбардировщик Су-24.

— Знаю. Но в сводке не было сказано, что самолет сбили.

— Официальная версия: отказ радионавигационной системы в условиях плохой видимости. На самом деле он был сбит ракетой.

— Летчики погибли?

— Оба.

— Прискорбно. Но вы сказали, что хотите сообщить мне нечто чрезвычайно важное. Пока я не понял, в чем важность.

— Вы это поймете, когда узнаете, какой ракетой был сбит самолет.

— Какой?

— Американской ракетой «стингер».

— Ракетой «стингер»?! — переспросил лорд Джадд.

— Да, сэр.

Лорд Джадд пристально всмотрелся в лицо собеседника. Не похож на сумасшедшего. Обычный молодой человек. Подтянутый. Напряженный от ответственности момента. Лет тридцати пяти, пожалуй. Хорошее мужское лицо. Не красавец, но что-то в нем есть. Что-то располагающее к себе. Нет, не сумасшедший. Но и поверить в то, что он сообщил, было решительно невозможно.

— Вы сами-то понимаете, что сказали? Вы сказали, что чеченские бойцы имеют на вооружении американские ракеты «стингер»?

— Я сказал, что Су-24 был сбит «стингером». И это все, что я сказал. Я не знаю, есть ли у них «стингеры». Один был. Это совершенно точно. Возможно, есть и еще. Или могут появиться. Поэтому генерал Грошев так воспротивился вашей поездке в Старые Атаги. «Стингеры» поражают даже сверхзвуковые истребители. Вертолет для них — очень легкая цель.

Лорд Джадд все еще не мог поверить в реальность услышанного.

— Бред! Я не желаю этого слушать! — решительно заявил он. — США поставляют свои ракеты чеченским боевикам? Абсурд!

— Чеченцы могут покупать «стингеры» через третьи страны, — заметил майор. — Деньги на это у них уже есть. И я даже знаю сколько.

— Но мне, разумеется, не скажете, — с иронией предположил лорд Джадд. — Хотя и заявили, что рассчитываете на мое доверие. Откровенность русских всегда имела пределы.

— Почему? Скажу, — ответил майор. Он достал блокнот, что-то написал в нем, затем вырвал листок и протянул его лорду Джадду. При свете фонаря тот взглянул на цифру.

— Сорок два миллиона долларов?! Этого не может быть!

— Я ничем не могу подтвердить эту цифру. У нас говорят: за что купил, за то и продаю. Но дело не в цифре. Дело в принципе. Полагаю, сэр, американцам будет не очень приятно узнать, что их ракетами сбивают российские самолеты в Чечне?

— Не очень приятно?! Это слабо сказано, молодой человек! Слишком слабо! Это политическая бомба! Это… Нет, я отказываюсь в это верить! «Стингеры» у чеченцев? Вздор!

— Это не вздор, это факт, — возразил майор и достал из кармана компьютерную дискету. — Здесь данные экспертизы. Информация не зашифрована. Она понятна даже неспециалисту.

— Кто поручил вам провести со мной этот разговор? — спросил лорд Джадд, не притрагиваясь к дискете.

— Никто, сэр. Понимаю, в это трудно поверить. Но это так. Более того, если о нашем разговоре станет известно, у меня будут большие проблемы.

— Получите по шее?

— Не только по шее.

— И что мне делать с этой дискетой?

Майор застенчиво улыбнулся:

— Кто я такой, чтобы давать вам советы? Можете выбросить. Можете сохранить на память, но я счел своим долгом довести до вас эту информацию. Я это сделал. Спасибо, что выслушали меня.

— Почему вы избрали такой странный путь, а не обратились к своему руководству?

— Долго объяснять, сэр. И вы вряд ли поймете.

Лорд Джадд задумался.

— А знаете, я вам верю, — наконец проговорил он. — Да, черт возьми, верю. Хоть и не понимаю почему. Давайте дискету. Может быть, я делаю ошибку. Но авантюризм заразителен. Это прерогатива молодости. Что ж, попытаюсь быть молодым.

— Спасибо за доверие. Надеюсь, вы не пожалеете о своем решении.

— Кто вы, молодой человек?

— Майор Гольцов. Георгий Гольцов, — представился офицер. — Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, майор Георгий Гольцов. Но мне почему-то кажется, что для меня эта ночь не будет спокойной.

Лорд Джадд оказался прав. Ему выдалась очень неспокойная ночь. Вернувшись в свои апартаменты, он вставил дискету в ноутбук. Разобраться в данных экспертизы не составило большого труда. И уже не оставалось ни малейших сомнений: российский бомбардировщик Су-24 был сбит «стингером». Два осколка, обнаруженные поисково-спасательной группой на месте падения самолета, в точности соответствовали фрагментам «стингера».

Что это значит? Что все это, черт возьми, значит?

И лорд Джадд вдруг понял. Все это — шантаж. Да, шантаж. Откровенный, наглый. Этот проклятый «стингер», неизвестно каким образом попавший в руки чеченцев, сбил не только российский самолет. Он торпедировал миссию лорда Джадда. Проводя эту комбинацию с помощью майора Гольцова, русские давали понять: если доклад руководителя делегации на сессии ПАСЕ приведет к лишению России права голоса, они обнародуют данные экспертизы в мировых СМИ. И это будет суперсенсация. Престижу США будет нанесен сокрушительный удар. Американцам придется очень долго доказывать всему миру, что они к этой истории не имеют никакого отношения. Докажут, конечно, но когда? Сенсация оглушает всех сразу. А оправдания и опровержения — кому они интересны?

Лорд Джадд недолюбливал американцев. Но они союзники. Удар по престижу США будет одновременно и ударом по престижу Евросоюза. Нельзя этого допустить.

Уступить шантажу? Даже мысль об этом была для лорда Джадда невыносима.

Как же следует поступить?

И лишь когда схлынула волна бешенства, от которого потемнело сухое лицо лорда Джадда, он вспомнил слова молодого офицера о том, что чеченцы могут закупить «стингеры» через третьи страны и что деньги на это у них уже есть.

Что это? Лапша на уши, как говорят русские? Или что-то серьезное?

Похоже, в этой истории все не так-то просто.

Лорд Джадд вышел из апартаментов и постучал в дверь комнаты консультанта делегации Дональда Хоукера, сотрудника американского посольства в Москве, который сопровождал миссию лорда Джадда, так как несколько лет проработал в России, говорил по-русски и хорошо разбирался в русских делах. В посольстве он занимал незначительный дипломатический пост, но на самом деле, как не без оснований полагал лорд Джадд, работал на ЦРУ.

Хоукер был уже в постели. Взглянув на встревоженное лицо руководителя делегации, молча оделся и последовал за лордом Джаддом. Информация на дискете и цифра в вырванном из блокнота листке произвели на него очень сильное впечатление:

— Сэр, это провокация!

— Возможно. Нужно установить личность человека, от которого поступила эта информация. Его имя…

Хоукер предостерегающе приложил палец к губам.

— Понимаю, — кивнул лорд Джадд и написал на том же листке: «Майор МВД Георгий Гольцов. Сказал, что в 1991 году жил в Лондоне». — Мы должны знать о нем все. Срочно. Поднимите на ноги всех. Вы знаете, с кем связаться.

— Я займусь этим немедленно. Вы позволите мне взять дискету?

— Нет. Она останется у меня. Я еще не решил, что с ней делать.

Оставшись один, лорд Джадд вновь попытался понять, что все это значит.

Кому американская корпорация «Foreign Military Sales» продает «стингеры»? Великобритании. Канаде. Германии. Оттуда утечка исключена.

Кому еще? Наверняка — Израилю.

А если Саудовской Аравии, Иордании или Кувейту?

Лишь далеко за полночь, когда от бесчисленного перебирания вариантов заломило в затылке, лорд Джадд принял окончательное решение.

Никаких публичных заявлений до тех пор, пока ситуация не прояснится. Немедленно по возвращении в Страсбург проинформировать обо всем руководителей Евросоюза. Срочно передать дискету американским генералам из НАТО. Это их проблема, пусть у них голова болит.

И еще одна мысль мешала лорду Джадду заснуть. Что за человек этот майор Георгий Гольцов? Не похож он на провокатора. Нет, не похож.

Нужно, пожалуй, встретиться с ним еще раз.

Следующим вечером, в последний день пребывания делегации ПАСЕ в Чечне, Дональд Хоукер принес лорду Джадду компьютерную распечатку. В ней была информация о Гольцове, которую удалось получить. Лорд Джадд прочитал:

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил лорд Джадд.

— Я думаю, что все это очень серьезно, сэр, — ответил Хоукер. — Более чем серьезно.

— Передайте майору Гольцову, что я хотел бы с ним поговорить.

— Поздно, сэр. Я и сам хотел бы побеседовать с ним. Но майор Гольцов уже улетел в Москву.