Приключения Чикарели

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Не знаю, встречали ли вы когда-нибудь рассвет? Не встречали? Что вы говорите! Как же можно не встречать рассвет, причем не один, а несколько раз, ведь у каждого дня — свой особенный, прекрасный и неповторимый рассвет.

Отец приучил меня вставать до восхода солнца. Едва проснувшись и умывшись, он спешил в кузницу рядом с нашим домом, подбрасывал углей в горн и звал меня:

— Вставай, помощник, работа не ждет!

Я просыпался, умывался холодной водой и мчался в кузницу раздувать меха. Огонь бушевал, отец щипцами доставал из горна красный, как роза, металл, клал его на наковальню, и она затевала беседу с молотом.

— Кто вместе с солнцем не встает… — начинала наковальня.

— … Всегда в работе отстает, — дополнял молот.

Почувствовав, что солнце вот-вот взойдет, отец откладывал молот и говорил:

— Пойдем, пожелаем солнцу доброго утра.

Дело в том, что мой отец и солнце были давнишними знакомыми, и привычка первым здороваться с солнцем перешла ко мне от отца. До сих пор, будь то праздник или будний день, льет ли дождь, валит ли снег, я все равно просыпаюсь до рассвета и приступаю к работе.

Наверно, на свете нет ничего лучше этой поры. Весь дом пребывает в сладостной дреме, а ты уже успел сделать чуть ли не половину своих дел. Правы были наши молот и наковальня:

Однако пора начать наш рассказ.

На лесистых склонах горы Техенис уютно расположился чудесный поселок Цахкадзор. Здесь ужасно много пионерских лагерей, домов отдыха, спортивных баз и санаториев, где люди отдыхают, тренируются, дышат свежим воздухом. Здесь же находится и Дом творчества писателей, где можно встретить знаменитых и неизвестных писателей. Знаменитых писателей можно отличить по тому, как они самопоглощенно гуляют по аллеям, не замечая ничего вокруг, или по тому, как важно они сидят на скамейках под деревьями и беседуют на мудреные темы, приговаривая:

— В своем новом романе я убедительно доказал, что человек способен… — и тому подобное.

А неизвестные или малоизвестные, запершись в своих комнатах, думают: «Ничего, скоро я напишу такую книгу, что весь мир ахнет, и даже сам критик Вирабян признает, что это произведение истинного писателя».

И чтобы удостоиться этой одной-единственной фразы знаменитого критика Вирабяна, они весь день стучат на своих пишущих машинках, забыв про обед и ужин.

Скажу вам по секрету, что я тоже очень хочу стать знаменитым писателем, мечтаю, чтобы мои книги нравились людям, вот почему я встаю до рассвета и принимаюсь стучать на машинке: чихк-чахк, чихк-чахк…

… В тот день я очень хотел сочинить рассказ. Едва проснувшись и умывшись, я сел перед машинкой, заправил в нее белоснежный лист бумаги и застучал под мерный храп знаменитого поэта, раздававшийся из соседней комнаты. Напечатав два-три предложения, я остановился в задумчивости: что сочинять дальше? Ничего не получалось. «Может, я неправильно начал? Бывает, не можешь подобрать нужных слов, и рассказ заходит в тупик». Я скомкал бумагу, вставил в машинку новый лист и застучал быстрее прежнего. Легко и непринужденно настрочив несколько предложений, я остановился снова. Нет, не идет. Решил отложить рассказ и прогуляться. Я давно уже не встречал рассвет в лесу и ужасно соскучился по этому удивительному зрелищу.

Я вышел из комнаты. Клубы рассеивающейся тьмы цеплялись за кроны деревьев, капали на кусты шиповника. Извилистая тропинка вела меня в глубь леса. Запеленатые в предрассветную дымку деревья нашептывали друг другу какие-то им одним понятные таинственные слова, и сквозь их шепот и шелест до меня донеслось гуканье старухи-совы, тысечеголосым эхом разнесшееся по всему лесу. Но тут застучал в ворота нового дня дятел-красно-клюв: «тук-так, так-тук», и стук его разбудил сразу всех лесных пернатых, которые запищали в один голос, возмущаясь:

— Что это за безобразие, почему нам не дают выспаться как следует?!

— Молчите, молчите! — затрещали сороки. — Отчего вы кричите, почему вы стучите, до рассвета подождите!

Но вдруг среди этого гомона и треска я ясно различил нежную мелодию: это запел жаворонок, усевшись на речном гладыше. До того прекрасна, до того очаровательна была его песня, что птицы, забыв о своих ссорах и недоразумениях, стали подпевать ему, и начался концерт, которого не услышишь ни в одной филармонии мира. И вот под эту музыку чья-то невидимая рука взяла за краешек лежащее над лесом одеяло тьмы и потихоньку потащила его в сторону дальних лесов и ущелий.

Тропинка вела меня к Звездному замку, — так мы назвали чудесную поляну неподалеку от нашего писательского дома. По ночам звезды капают в пересекающий поляну ручей, который мы назвали Молочным, потому что вода в нем действительно молочного цвета. Сколько грез, сколько чувств и воспоминаний связано со Звездным замком!.. На поляне растут огромные лопухи величиной с человеческий рост, листья которого мы использовали в детстве вместо панамок, чтобы не получить солнечного удара.

Я подошел к ручью своего детства.

— Здравствуй, ручей, — прошептал я, нагнувшись, чтобы умыться холодной водой.

Ручей узнал меня и зажурчал так, что сердце мое сжалось от тоски по убежавшему детству. Легкий ветерок обдал меня холодком, деревья зашуршали, потянулись ввысь: каждое из них хотело первым увидеть рождение нового дня.

Где-то за холмами горизонт охватило маковым пламенем, и сквозь это пламя, разрывая густую завесу облаков, просочились первые солнечные лучи. На миг все кругом оцепенело, земля и небо обнялись, слились воедино, и из-за горы Техенис выглянуло солнце нового дня.

— Добро пожаловать, ласковое солнышко, — зашелестели деревья и травы, цветы и молодые побеги, ручьи и речки.

Оторвавшийся от солнца озорной лучик спрыгнул прямо в лесную чащу и побежал по темной тропинке, освещая все вокруг.

Я постелил у самого большого лопуха свой пиджак и только собирался развалиться на нем, наслаждаясь лесным покоем, как вдруг кто-то пискнул под самым ухом:

— Осторожнее, растопчешь!

— Кто здесь? — испуганно спросил я, подскочив.

— Под ноги надо смотреть, когда ходишь, — укорял меня голос, эти взрослые топчут все, что им попадается на пути.

— Где же ты? — удивленно спросил я.

— Здесь, наклонись.

Честное слово, подобных вещей не случалось даже со мной. Я опустился на колени и осторожно отвел большой лист лопуха. Вот так чудеса! Под листом стоял и обиженно смотрел на меня маленький, ну совсем крошечный мальчуган. Мне тут же вспомнился Маленький Принц французского писателя Антуана де Сент Экзюпери.

— А-а, — протянул я с улыбкой, — я узнал тебя, ты Маленький Принц, прилетел с другой планеты.

— Какой еще принц? — недовольно пробурчал мой новый знакомый.

— Ну, тот, который сказал летчику на прощанье, что если ночью смотреть на небо, может показаться, что все звезды смеются.

— Я не говорил ничего подобного, и никакой я не принц.

— Значит, ты Дюймовочка.

— Еще чего, — рассердился мой знакомый, — Дюймовочка была девчонкой, а я — мужчина. Отодвинься, пожалуйста, не заслоняй мне солнца. Вечером чья-то коза сжевала крышу моего дома, и роса всю ночь капала на меня. Брр, как зябко.

Я отодвинулся, и мальчуган протянул ладони к солнцу так, как мы обычно протягиваем их к печке холодными зимними вечерами.

— Но из какой же ты сказки?

— И вовсе я не из сказки, — обиделся мальчуган.

— А кто ты?

— Я Мушег Араратян, вот кто.

— Мушег? Араратян? Как это может быть?

— Если не веришь, можешь проверить. Я живу в Ереване, в десятом доме, на улице Весенней.

— А с кем ты живешь?

— С родителями, как все нормальные люди. Папа у меня математик, к нему вся улица прибегает решать задачки по математике, а мама — учительница. А еще у меня есть сестра, она однажды даже выступала по телевидению, может, ты смотрел эту передачу. Только и делает, что пиликает на своем пианино или смотрит в окно напротив. Она влюбилась в артиста Саака Берберина, который там живет, ну, в того, кто в передаче «Вечерняя сказка» говорит за Поросенка. Сестру я люблю больше всех на свете, хотя она все время воспитывает меня: не делай этого, не делай того. Интересно, что она делает сейчас? — вздохнул мальчуган и умолк.

— Погоди, погоди, — недоуменно спросил я, — ты что, родился таким?

— Нет, просто уменьшился.

— Уменьшился? Как это? Отчего?

— От «чи карели».[1]

— Отчего, отчего?

— От слова «чи карели». Все хотят, чтобы я стал примерным мальчиком, делал все, как велят, и вечно теребят меня: «Чи карели, чи карели», а я терпеть не могу примерных. Почему-то Шеко все можно, а мне нет.

— Кто такой Шеко?

— Мой лучший друг. Знаешь, Шеко разбирается в любой технике. Он запросто может разобрать любые часы, стиральную машину, холодильник, пылесос, — словом, все, что попадется под руку, и соорудить летательный аппарат. Правда, ему еще ни разу не удавалось взлететь, но зато он уже пять раз подворачивал ногу и раз десять разбивал себе нос. Уж кто-кто, а я точно знаю, что он однажды обязательно полетит в космос на своем шекоплане. Ему все можно, а меня почему-то решили воспитывать и перевоспитывать, искоренять какие-то «дурные» привычки. Ходят за мной по пятам и твердят одно и то же: «Чи карели, чи карели!» А это «чи карели» обладает магическим свойством: чем больше мне говорили «чи карели», тем сильнее мне хотелось делать то, чего нельзя. Не знаю, что будет дальше, — вздохнул мальчуган, глядя на меня печальными глазами.

— Не волнуйся, все уладится, — решил обнадежить его я, не совсем еще понимая, что же произошло с ним.

— Ты думаешь, я о себе забочусь? Если наши узнают, что я стал таким, у папы точно будет инфаркт, а мама умрет с горя.

— Неужели они не знают?

— Нет, что ты. Родители думают, что я у деда на пасеке. А дедушка думает, что я в деревне у бабушки. Если я до воскресенья не стану прежним… В воскресенье родители приедут за мной. Пожалуйста, помоги мне.

— Честно говоря, я даже не знаю, как поступают в таких случаях. Может, нужно обратиться к врачу?

— Почем я знаю? — он махнул рукой и уселся на листок колокольчика. — Вымок до ниточки. Придется сооружать новое жилище, а то если опять явится коза… — Он вскарабкался на лепесток, протянул руки к небу и сказал: — Скоро я полечу на Техенис.

— Ты умеешь летать? — изумился я.

— Я летаю на бабочках, они сажают меня на свои спинки и уносят, куда я попрошу. А ты никогда не летал? — поинтересовался он, перепрыгнув ко мне на плечо.

— Летал, правда, давно. Когда я был маленьким, по ночам ко мне приходил веселый гном с длиннющей бородой. Он брал меня за руку и мы летали по звездному небу.

— А теперь не летаешь?

— Знаешь, гном почему-то перестал приходить. Я жду его уже много лет, а его нет и нет. Ума не приложу, куда он мог исчезнуть, что с ним случилось, — вздохнул я в свою очередь и умолк.

Малыш смотрел на меня с сочувствием.

— Почему взрослые все время вздыхают? — спросил он.

— Они очень тоскуют по своему детству.

— Тоже мне, нашли о чем тосковать. Эх, скорее бы вырасти!

— Знаешь что, пошли ко мне, скоро начнется дождь. Взгляни на вершину Техениса: если тучи на ней чернеют, значит, обязательно будет гроза. Пошли.

— Нет, — решительно возразил малыш и спрыгнул на мой локоть, а с него на землю, — я обещал бабочкам дождаться их.

— Ну, это не страшно, увидят, что тебя нет, и улетят себе.

— Нет, — еще решительнее ответил он и топнул ножкой, — я обещал.

— Ладно, будь по-твоему, — согласился я, заинтересовавшись историей этого уменьшенного мальчишки, — но я не могу оставить тебя одного. Придется и мне остаться здесь.

— Вот будет здорово! — искренне обрадовался мальчуган.

— Надо соорудить какое-нибудь жилище, а то мы промокнем. Слушай, малыш, ты побудь здесь, а я сбегаю домой, принесу кое-какие необходимые вещи.

— Только не задерживайся.

— Я мигом, — ответил я и помчался вниз.

Прибежав в комнату, я схватил два одеяла и, стараясь не попадаться на глаза директору дома, тихонько выскользнул из здания.

Тучи на вершине Техениса жадно поглощали небесную синеву и сердито покрикивали на лес.

— Мушег, ты где, Мушег? — позвал я, добравшись до Звездного замка.

— Я здесь, — он радостно выбежал мне навстречу.

— Сейчас мы разобьем палатку: я повожусь здесь, а ты насобирай соломы и листьев, — велел я и приступил к работе: отыскав две палки подлиннее, я воткнул их в землю под углом и натянул на них одеяло. — Пожалуйста, наш дом готов. Остается сделать пол. Неси-ка свою солому.

— Прошу, — он с гордостью протянул мне пучок соломы.

Я собрал ворох прошлогодних листьев, рассыпал их по палатке и постелил сверху второе одеяло.

Пока мы были заняты устройством жилья, ножи молнии разорвали завесу туч, грозные раскаты грома расстреляли горы и ущелья, земля и небо перемешались.

— Скорее, в палатку, — испуганно крикнул малыш, схватив меня за штанину.

— Не бойся, — успокоил я и подставил ему ладонь.

Крупные капли дождя забарабанили по крыше нашей палатки. Я устроился в углу, прислонившись к стволу дерева, а малыш уселся напротив меня.

— Чудесная палатка. Что бы я делал без тебя? — сказал малыш с благодарной улыбкой.

Я улыбнулся ему в ответ. Честно говоря, больше всего на свете я люблю улыбающихся людей. Никогда человек не бывает так красив, как в ту минуту, когда улыбается. По улыбке человека можно судить о том, какой он — злой или добрый, честный или обманщик. В улыбке малыша мне очень понравилась ее открытость. Только у человека, на которого можно положиться, бывает такая улыбка.

— Давай споем, — предложил малыш. — Ты знаешь «Дождь моросит» Комитаса? Меня сестра научила.

— Конечно, знаю, — ответил я гордо.

Малыш затянул песню. Его тонкий, беспомощный, то и дело сбивавшийся на фальцет голосок смешивался с шуршанием дождя, шелестом деревьев и, чтобы он не затерялся в этом шуме, я стал тихо подпевать ему. Когда мы кончили петь, в палатке воцарилась такая тишина, что малышу стало жутко. Говоря по правде, мне тоже было как-то не по себе, и я заговорил, чтобы избавиться от этого ощущения:

— Ну, расскажи о себе.

— Что рассказать?

— Расскажи, каким образом ты стал таким крохотным?

— Сам не знаю. Еще вчера, уходя с дедовской пасеки, я не был таким. Потом, когда ворошил муравейник, тоже не был таким. А после, когда собрался перепрыгнуть через ручей, вдруг заметил, что он стал огромным-преогромным, как река. Мне стало страшно, я стал оглядываться и увидел, что все предметы вокруг меня увеличились во много раз. Я понял, что случилось какое-то страшное чудо и, не зная, как мне быть, упал на траву, укрывшую меня с головой. Так я и лежал, не понимая, в чем дело, пока не почувствовал легкое дуновение ветерка. Я приподнялся и увидел бабочку, махавшую крыльями так, словно она предлагала мне улететь вместе с ней. Я подошел к ней, обнял и чуть было не разрыдался снова, но мне стало ужасно стыдно, и я вытер слезы. Бабочка усадила меня на спинку и мы летали до тех пор, пока она не устала. Мы приземлились на этой поляне, и она обещала прилететь снова. Вот и все.

— Нет, не все, — возразил я, — лучше, дружок, расскажи все с самого-самого начала.

Я заметил, как он напрягся, словно пытаясь поглубже скрыть терзавшие его мысли, но несчастье заставило малыша быть откровеннее, и он спросил хмуро:

— А зачем тебе знать мою историю?

— Чтобы помочь тебе. Если врач не знает истории болезни, ему трудно поставить больного на ноги.

— Ты не врач, — сказал он сухо.

— Я писатель, а уж писателям, поверь мне, и не такие недуги удавалось исцелять.

— Тогда почему книги продаются не в аптеках? — рассмеялся он.

— Ты прав, есть книги, которые нужно продавать именно в аптеках, — ответил я, вспоминая книги, бывшие мне в жизни опорой, утешавшие в минуты болезней и душевной боли. — Да, малыш, есть много книг, положительно влияющих на наше здоровье. Ну, начинай.

— Хочешь, расскажу тебе о Шеко? Однажды он смастерил воздушный шар и собрался…

— Оставь Шеко в покое, — прервал я, — сейчас речь о тебе.

Он заглянул мне в глаза, словно пытаясь понять, с какой целью я выпытываю его тайну, насколько серьезно отношусь к его несчастью и нехотя произнес:

— Ладно, слушай.

Я слушал его историю, затаив дыхание, и мне очень хотелось записать ее во всех подробностях, чтобы не забыть ничего. У меня был с собой огрызок карандаша, но не было бумаги. Тогда я собрал самые гладкие из лежавших на земле листьев и стал быстро записывать за малышом. Именно тогда я и решил назвать его Чикарели…

Истек срок моей путевки. Я собрал свои бумаги, поблагодарил работников писательского дома за теплоту и радушие и вернулся в Ереван.

Трудно работать в театре: нужно ходить на работу и утром и вечером, но самое главное в театре — полностью посвятить себя делу, иначе ничего не выйдет. В повседневном круговороте я на какое-то время забыл о своем Чикарели. Но однажды вечером, когда никого не было дома, а я был свободен от работы, мне пришло в голову привести в порядок свои бумаги. Разбирая черновики, я обнаружил в ящике стола пакетик, набитый листьями и, вспомнив, что это история Чикарели, стал бегло читать. Это занятие настолько увлекло меня, что я тут же стал переписывать записи в общую тетрадь, потому что некоторые листья уже раскрошились, и часть истории пришлось восстанавливать по памяти.

Однажды, когда к нам зашли подруги моей дочери-пятиклассницы Нины, я решил прочитать им историю Чикарели. Дослушав историю до конца, они буквально завалили меня вопросами: что да как, когда и где, — так что я едва успевал отвечать им всем. После ухода девочек я подумал о том, что другим детям, наверно, тоже будет интересно, а главное небесполезно, узнать историю Чикарели, прочитать о том, как, совершая дурные поступки, человек все уменьшается и становится таким маленьким, что его почти не видно. А уж если он не остановится вовремя, то уменьшится до таких размеров, что его вообще перестанут замечать и он исчезнет. Может быть, его станут искать, но тщетно…

Именно потому, чтобы ни один, слышите, ни один мальчик или девочка не уменьшились и не исчезли, я расскажу вам историю Чикарели.

КАК СУББОТНЯЯ РАДОСТЬ СМЕНИЛАСЬ ГРУСТЬЮ

— Живей, живей, не задерживайтесь! — поторопила мама.

— Мушег, Анаит, бегом во двор, мы с мамой сейчас спустимся тоже, — подал голос папа.

Мы с сестрой взяли сумки, спустились во двор, я открыл багажник машины и положил туда вещи.

— Куда это вы собрались? — крикнула с балкона соседка.

— Едем на выходные в горы. Присоединяйтесь к нам, — шутя предложил папа.

— Дети, вы ничего не забыли? — спросила мама, окидывая сумки хозяйским взглядом.

— Ой! — воскликнула Анаит. — Чуть не забыла.

— Что?

— Книжку, — ответила Анаит и помчалась домой за книгой, которую она не может дочитать уже целый год, потому что не отводит взгляда от Сааковского окна.

— Путешествие — лучшая вещь в мире, завидую вам, — сказала соседка, вытряхивая ковер прямо над нашими головами, — счастливого пути.

— Спасибо, — ответили мы хором и забрались в машину, чтобы не задохнуться в пыли, летевшей на нас с третьего этажа.

Наконец сестра вернулась со своей неразлучной книгой и устроилась рядом со мной.

— Пристегните ремни безопасности, наша «Чайка» готовится к взлету, — объявила мама.

— Апчхи, — чихнула соседка, вытряхивая очередной ковер, — а все эти выхлопные газы… Апчхи!

— Будьте здоровы, — сказал папа, и наш старенький «Москвич» тронулся с места.

Мама водит машину лучше папы, и когда за руль садится она, я, честно говоря, чувствую себя спокойнее, потому что папа вечно отвлекается, смотрит по сторонам, машет рукой знакомым прохожим, и уже два раза наезжал на фонарный столб.

Вырвавшись из городского хаоса и потока машин, мы выехали на трассу, ведущую к склонам Арагаца.

— Давайте сократим путь, — предложил папа, что означало «давайте споем».

— Давайте! — дружно согласились мы.

— Ансамбль «Дружный» с улицы Весенней начинает свое выступление, — весело объявил папа. — «Красное яблочко». Слова и музыка руководительницы ансамбля Лусик Араратян (это мама), партия фортепиано — Анаит Араратян (это, понятно, сестра). Поскольку она забыла инструмент дома, то вынуждена присоединиться к хору. Приготовились: ии!..

И мы запели смешную песню, которую сочинила мама. Когда поешь хором, дорога действительно кажется короче. Даже не замечаешь, как стремительно проносится километр за километром. «Чайка» поднимала нас к Арагацу. Мы здесь впервые, и папа стал рассказывать о горе:

— Вот четырехглавая красавица страны Армянской. Здесь из-под каждого камня бьют ключи, утоляя жажду самых красивых цветов на свете. Арагац — летняя обитель многих птиц, прилетающих сюда из жарких стран и все лето слагающих песни в честь прекрасной горы. На самой вершине Арагаца есть синее-пресинее озеро. Говорят, будто каждую ночь к озеру приходит таинственная незнакомка, чья красота затмевает блеск самой яркой звезды на небосклоне. Когда-то она жила неподалеку от храма на склоне Арагаца. Она была единственным ребенком в семье, и родители души не чаяли в ней. Однажды Ту девушку-красавицу увидел и полюбил с первого взгляда юный горец. Он был пастушком, игравшим на свирели так; что люди специально приходили в эти края послушать его.

— Пожалуйста, пастушок, — робко произнесла девушка, подойдя к нему. — Сыграй мне, я давно хочу послушать твою свирель.

Юноша забрался на выступ скалы и, стоя прямо напротив девушки, поднес свирель к губам. Подхваченная крылатыми ветерками, мелодия разливалась по склонам, а девушка, как зачарованная, шептала слова любви. Они стали видеться ежедневно, и юноша каждый день играл свои песни для девушки с огромными, как море, глазами, и они упивались своим счастьем, как горные цветы, как птицы небесные, как бьющие из-под камней родники. Любовь принесла им счастье, и быть бы ему вечным, если бы в нашу страну не вторглись, как смерч, орды раскосых кочевников, от которых разило зловонием. Подобно бешеному черному потоку, они заполнили всю Араратскую долину и поползли вверх по склонам Арагаца. Они убивали, грабили, сжигали дома, разрушали храмы. Юный пастушок положил свирель за пазуху, взял отцовскую саблю и спустился в долину, чтобы примкнуть к сражавшимся соотечественникам. Он бился с раскосыми разбойниками, затаив в душе тоску по любимой девушке. А она каждое утро забиралась на тот самый выступ скалы, взглядываясь вдаль, — не идет ли ее возлюбленный. По вечерам она забиралась на крепостную стену, снова подолгу смотрела в сторону долины и ей чудились звуки свирели. Это ветерок доносил до нее затаившиеся в лощинах знакомые мелодии. Со слезами на глазах девушка простирала руки, звала к себе возлюбленного, а он в это время сражался с жаждавшими крови врагами, чтобы копыта их лошадей не смели топтать цветы на склонах Арагаца. Миновала осень, а пастуха все не было. Наступила зима, но он все не возвращался. И однажды весной к ним постучались сваты.

— Девушке надлежит выйти замуж, стать матерью, — сказали они, сев за стол и разложив перед ней драгоценные украшения и дорогие наряды.

— Нет, — ответила она, — я жду его.

— Он не придет, — возразили сваты.

— Придет, придет, придет! — в ужасе закричала девушка, выбежала из дома и поднялась на самую вершину Арагаца. Прошло некоторое время, родители забеспокоились, подняли людей и пошли искать ее, но так и не нашли. Разбивая о камни лицо и колени, мать искала ее по всем ущельям, причитая:

— Вернись, сладкая моя, приди в мои объятия, я тебя никому в обиду не дам! — но никто не отзывался.

И однажды отчаявшаяся и потерявшая все силы мать прилегла на траву, чтобы отдохнуть. Она лежала, беззвучно плача, и слезы ручьями текли в лощину, образуя озеро. Выплакав все слезы, мать уснула и больше не проснулась. Говорят, с тех пор девушка каждую ночь выходит на берег синего озера, оплакивает мать и возлюбленного.

— стала вдохновенно читать мама.

— Прекрасные стихи, — задумчиво сказал папа, — это Аветик Исаакян. Я считаю, что каждый человек обязан знать наизусть много стихов о своей родине. А теперь в исполнении ансамбля «Дружный» прозвучит песня Комитаса «Алагяз»…

Наматывая горные повороты на ось, «Чайка» карабкалась вверх. Она устало фыркала, словно намекая на то, что пора бы сделать привал, и мама остановила машину на зеленой лужайке.

— Прошу всех выйти: мы находимся у ворот нашего воздушного храма.

Мы высыпали из машины и в самом деле почувствовали себя в воздушном храме, где царили чистый, прозрачный воздух и вызывавший головокружение густой аромат цветов. Нам казалось, что мы не ступаем, а плывем где-то между небом и землей.

— Устраивайтесь на зеленом ковре, но не топчите цветов, — строго сказала мама.

— О, да здесь родник! — воскликнул папа голосом человека, нашедшего клад.

Мы подбежали к роднику и замерли в восторге: отливающие золотом песчинки посверкивали в воде, бегущей вниз к голубым фиалкам.

— Живая вода! — блаженно произнес папа, отпив. — Пейте, если хотите прожить здоровыми сто лет.

Мы склонились над родником и напились вдоволь.

— Прекрасное место, по-моему, ехать дальше не стоит, — предложила мама и достала из багажника палатку.

Разбив палатку, мы перенесли в нее все вещи, мама с папой решили прогуляться, а мы с сестрой стали играть в бадминтон.

— Я устала, — лениво отбив волан, захныкала Анаит и направилась к палатке, — больше играть неохота. Лучше почитаю.

— А что буду делать я?

— Делай, что хочешь, я тебе не массовик-затейник.

— Тогда полазаю по скалам.

На Арагаце много скалистых выступов. Подобно усталым спутникам, они стоят, прислонившись друг к другу, чтобы не упасть. В их расщелинах обитает множество птиц. Я вскарабкался на один из выступов и — о, чудо! — увидел под самым носом гнездо с пятью красивыми пятнистыми яйцами. А что, если взять яйца домой? — подумал я. Мы с Шеко сделаем инкубатор, выведем птенцов и поселим певчих птиц прямо на нашей улице. Вот будет здорово! — решил я, запихивая яйца в карманы. Не успел я сползти вниз, как услышал над головой громкое щебетание. Я поднял голову и увидел, что прямо на меня летит целая птичья армия. Птицы так агрессивно пищали, размахивая крыльями, что я съежился от испуга, не зная, как мне быть. Птицы кружили надо мной, а самые смелые даже клевали меня в голову и плечи.

— Ой! Ой! Что вы делаете, ненормальные?! — кричал я, пряча лицо в ладони, чтобы озверевшие птицы не выклевали мне глаза, но они пищали еще громче, словно призывая на помощь. Образовав черный круг, они ринулись на меня и стали клевать так, что я выл от боли и кричал: — Помогите, помогите!

Но из-за птичьего гомона меня никто не услышал. Тогда я улучил момент, вскочил и помчался прямо к палатке, но птичья армия понеслась вслед за мной. Я влез в машину, захлопнул дверцу, закрыл окна и показал птицам язык, а они все кружили над машиной, садились на нее, стучали клювами по крыше. «От них нет спасения» — подумал я и выскочил из машины, чтобы спрятаться в палатке, быть ближе к сестре. Птицы тут же окружили меня и стали яростно атаковать.

— Мама-а-а!.. Папа-а-а!.. — заорал я.

Из палатки выскочила Анаит, из ближнего леска прибежали мама с папой и, разинув рты от удивления, стали наблюдать за сценой, не зная, что предпринять.

— Что тут происходит? — крикнул папа.

Папин крик магически подействовал на птиц, они прекратили атаки, расселись на ветках ближних деревьев, и лишь один черный скворец кружил надо мной и истошно пищал, словно пытался что-то объяснить, но не мог.

— Сознайся, ты разорил гнездо? — сурово спросил папа, тут же догадавшись, в чем дело, и строго посмотрел мне прямо в глаза.

— Не то, чтобы разорил… — пролепетал я, достав из кармана яйца и протянув их папе.

Заметив яйца, птицы запищали пуще прежнего, взлетели и снова образовали черный круг.

— Где ты их взял? — рассердился папа и отнял у меня яйца. — Пошли.

— Там, — ответил я, указав на мшистые выступы.

— Яйца надо немедленно положить на место, — папа схватил меня за руку и потащил за собой.

Птицы кружили над нами, не предпринимая атак, словно понимали, что мы собираемся делать, но не рассеивались. Вместе с папой я вскарабкался на выступ, нашел расщелину, где было гнездо. Папа осторожно просунул руку в расщелину, чтобы положить яйца в гнездо, как вдруг одно из них выскользнуло из руки, упало вниз и разбилось.

— Вот беда, — воскликнул папа, — теперь птицы зададут нам.

И действительно, заметив падавшее яйцо, птицы подняли такой ужасный писк, что мы перестали слышать друг друга. Они кружили над нами, задевая нас крыльями, царапая лапками. Нам кое-как удалось спуститься вниз и добежать до палатки, но птицы не оставляли нас в покое. Они яростно кружили над палаткой, затем обрушились на нее и стали клевать брезент.

— Придется уехать, — грустно сказала мама.

— Да, они гонят нас, — согласился папа, — и они правы.

Под птичий треск и писк мы спешно разобрали палатку, закинули вещи в машину и сбежали. До самого последнего поворота птицы преследовали нас и прекратили погоню только после того, как убедились в том, что мы уже не вернемся.

Обратно мы ехали молча. Понятно, что в такой ситуации никому не хочется говорить вообще ни о чем. Да и что было говорить, когда и так все было ясно? Только дома, когда мы разобрали вещи, умылись и сели обедать, мама сказала, с трудом сдерживая гнев:

— Я тебе тысячу раз говорила, что нельзя разорять птичьих гнезд, нельзя, чи карели!

— Будешь сидеть дома, пока не наберешься ума, — решил папа.

— Я… я…

— Что — я, что — я?! — повысил голос папа.

— Ладно, не нужно кричать, — успокоила его мама и все умолкли снова.

Я просто не знал, как оправдаться, как объяснить им, что не ради своего удовольствия хотел взять эти проклятые яйца, а хотел сделать инкубатор, вывести певчих птиц, поселить их в нашем дворе, а получилось… Наша субботняя радость сменилась грустью, но это еще ничего. Самое ужасное произошло утром. Проснувшись, я стал одеваться и вдруг заметил, что одежда стала мне велика. Обувшись, я почувствовал, что ноги плавают в сандалиях. Неужели я уменьшился? Каким образом? Что произошло? От страха и удивления я решил пока никому ничего не говорить.

СОВЕТЫ ТЕТУШКИ САРНАНУШ[2]

Напрасно мама и Анаит уговаривали папу в ближайшую субботу снова выехать за город, разбить в лесу палатку, развести костер и ночевать под звездным небом.

— Нет, мы больше никуда не поедем! — решительно возразил папа.

— Но мы же раскаялись, — улыбнулась мама и обняла его.

— Все равно. За проступок положено наказание, и я решил наказать всех.

— Лично я ни в чем не виновата, — возмутилась Анаит.

— Да, ты не виновата, но гнездо разорил член нашей семьи. Он даже не подумал о том, что эта птица, может быть, пересекла тысячи километров, чтобы свить гнездо именно здесь и вывести птенцов, а мы разорили ее гнездо. Пострадаем все вместе, чтобы понять, какой скверный поступок совершен.

Слово папы — закон, и ни один из нас, даже мама, не возражает ему.

— Ты почему закатал рукава и штанины? — выходя из комнаты, спросила мама между делом.

— Действительно, почему? — подхватила Анаит, разглядывая меня.

— Просто так, — ответил я и вышел из комнаты, чтобы на меня обращали как можно меньше внимания.

Анаит взяла свою вечную книгу, вышла на балкон и уставилась на Сааковское окно. Папа заперся в своем кабинете и погрузился в тайны математических формул, а я, оставшись один, зевнул от скуки, и стал без дела слоняться по комнате. Лучше выйти во двор: там, наверно, Шеко, вместе что-нибудь придумаем. Стараясь не попадаться на глаза домашним, я выскочил во двор.

Летнее небо поливало город зноем и пламенем. Все три летних месяца мы изнываем от жары, нетерпеливо ожидая дня, когда родители возьмут отпуск и увезут нас куда-нибудь. От жары в Ереване страдают все, кроме разве что мороженщицы тетушки Сарнануш, работающей в кафе «Южный Ледовитый Океан», что на углу нашей улицы. Настоящего имени тетушки Сарнануш никто не знает, хотя прозвище ей очень к лицу: она круглый год ходит в белоснежном халате с манжетами, напоминающими сосульки, и с неизменной улыбкой на лице торгует мороженым.

— О, холодная сладость!.. Какое это изумительное слово! — восклицает она, взвешивая мороженое. — Нельзя набивать рот мороженым и сразу проглатывать его. Это не только невоспитанно, но и вредно. Нужно взять ложечкой маленькую дольку, положить на кончик языка, растопить и проглотить. Ясно? — поясняет она, пока мы изнываем от зноя.

— Ясно, ясно! — кричим мы, облизываясь, вырывая из рук тетушки Сарнануш мороженое и поступая вопреки ее советам.

В день, когда произошел этот случай, ртутный столбик всех ереванских градусников перевалил за цифру сорок пять, а на табло главного городского электронного градусника на крыше здания оперы зеленела пятерка с нулем.

— В Сахаре куда прохладнее, чем здесь, — возмущались таксисты.

— Да, пятьдесят градусов не шутка.

— Что вы доверяете электронике? Прошлой зимой этот же градусник показывал плюс тридцать два.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— В том, что я сейчас умру от жары.

— Единственное спасение — посетить «Южный Ледовитый океан», — раздался голос тетушки Сарнануш, — здесь вы никогда не умрете от жары. Милости просим. Между прочим, такая температура в Ереване в последний раз была зафиксирована в тысяча восемьсот… словом, сто двадцать пять лет назад. В тот день мой прадед, спасаясь от зноя, съел ровно три килограмма своего фирменного мороженого и стал чувствовать себя не только бодрее, но и здоровее. Предлагаю вам взять с него пример, дорогие таксисты… О, прошу вас, милости просим, уважаемые сограждане и гости нашего города! — стала зазывать она группу туристов, приехавших осматривать наш музей, но не желавших выходить из автобуса в такое пекло.

— Зайдем в «Южный Ледовитый», — предложил мне Шеко.

— Правильно.

Наевшись мороженого всех сортов, мы развалились на раскаленных металлических стульях.

— Удивительно холодный день, — блаженно произнес Шеко, — скоро можно будет выходить на лыжах.

— А у меня от холода язык прилип к гортани, — добавил я.

— Если бы все дети этого квартала ели мороженое так, как вы, я бы, пожалуй, получила значок отличницы торговли. Не хотите ли повторить? Ну, пожалуйста. Вкуснятина, пальчики оближете, — предложила тетушка Сарнануш и, не дожидаясь нашего согласия, принесла нам две порции пломбира.

— У тебя деньги есть? — шепнул мне Шеко.

— Кончились.

— Посиди, я сейчас раздобуду где-нибудь, — Шеко нехотя поднялся с раскаленного стула и поплелся в сторону нашего двора.

Сидя в павильоне «Южного Ледовитого», я с участием и пониманием смотрел на скуксившихся от зноя людей и меня одолевало желание объяснить им простейший способ излечения от жары, но тетушке Сарнануш это удавалось лучше, чем мне.

— Теперь можем заказывать, сколько пожелаем, — услышал я за спиной голос Шеко. — Вот, — гордо произнес он, вытирая одной рукой вспотевший лоб, а другой тряся десяткой.

— Откуда? — я даже присвистнул от удивления.

— Дядя дал. Знаешь, что он сказал? — Шеко сделал паузу и горделиво посмотрел на меня. — Он сказал: ты уже мужчина, бери и трать на здоровье. Я и взял, — засмеялся он. — Слушай, давай возьмем по пять «эскимо», пять «пломбира» и пять «молочного».

— Одолеем?

— Тоже мне, — презрительно произнес он, подошел к стойке и заказал новые порции.

— Ай да молодцы, — обрадовалась тетушка Сарнануш, — вы у меня рекордсмены. Ешьте на здоровье.

Положив тридцать твердых, как камень, брикетов на поднос, Шеко вернулся за стол.

— Ну, давай, — сказал он и первым схватил «пломбир».

Мы жадно поглощали мороженое. Некоторые из прохожих, которых, как видно, зной не очень донимал, не ленились делать нам замечания:

— С ума сошли мальчишки.

— Неужели можно есть так много мороженого?

— Куда родители смотрят?

— Куда надо, туда и смотрят, — отреагировал Шеко, не выдержав насилия над нашей свободой.

— Привет дворовым удальцам, — подъехал к нам на мотоцикле сосед Паруйр, схватил на ходу пару «эскимо» и умчался с быстротой молнии.

— Когда я вырасту, попрошу дядю купить мне мотоцикл, — сказал Шеко, облизывая заледеневшие губы.

— «Иж» не покупайте, — посоветовал я как большой специалист по мотоциклам.

— Мы же не сумасшедшие, — согласился он со мной, — я не признаю ничего, кроме «Явы».

— Мне уже холодно. Может, не будем…

— Обижаешь, — пристыдил Шеко, протягивая мне брикет «молочного», — бери пример с меня.

Я вынужденно покорился, чтобы не обидеть друга.

И вдруг, откуда ни возьмись, в кафе зашла Анаит в сопровождении своего Саака Берберяна. Она держала в руках букет гвоздик, а Саак кружился вокруг нее, как мотылек, не зная, как ей угодить. Я еще никогда не видел Анаит такой красивой и улыбчивой, в этот миг она напомнила мне расцветшее абрикосовое дерево. Они сели за столик, не замечая нас.

— Какое мороженое вы предпочитаете в это время дня, сударыня? — томно произнес Саак.

— Оставляю на ваше усмотрение, сударь, — царственно томно ответила ему Анаит.

— В таком случае, предложим мадам Сарнануш самой выбрать ассортимент, — изрек артист, направляясь к стойке.

Оставшись в одиночестве, Анаит стала озираться по сторонам и наконец заметила нас. Она сурово поглядела на меня и процедила сквозь зубы:

— А ну, марш отсюда!

— Еще чего! — обиделся я.

— Ты уже весь посинел.

— А ты покраснела, — не остался в долгу я, понимая, что Анаит хочется побыть с Сааком без свидетелей.

— Немедленно домой, — рассердилась она.

— Сейчас, сударыня, вот только доедим это, закажем новое и тогда уйдем, — заступился за меня Шеко.

— Ненормальные! — Анаит шлепнула ладонью по столу и тут же сморщилась от боли.

— Что случилось? — вмешался Саак, ставя на столик поднос с двумя порциями мороженого и вишневым соком.

— Ничего особенного, — подавляя гнев, ответила Анаит, глядя на меня исподлобья.

— Тебя кто-то огорчил?

— Этот, — кивнула Анаит в нашу сторону.

— А, Мушег, это ты… Что с тобой, Муш, ты же весь синий. — Мы… мы…

Саак удивленно смотрел то на меня, то на Шеко и наконец произнес таким суровым тоном, словно он наш родной отец:

— А ну, марш домой, пока живы!

— Вы же совсем окоченели, — обеспокоенно сказала Анаит, приложив ладонь к моему лбу. — Саак, надо что-то делать.

Пощупав наши лбы, Саак сказал испуганно:

— Их надо спасти, иначе… умрут.

— Что ты говоришь! — ужаснулась Анаит. — Что с моим братом, Саак?!

— Единственный способ спасти — сунуть их под холодный душ, — сказал Саак, решительно взял нас за руки и потащил домой.

Дома, естественно, все набросились на меня, словно я один ел мороженое, и стали кричать наперебой:

— Помни же, наконец, есть вещи, которые нельзя делать, нельзя, чи карели!

— Их нужно растереть холодной водой.

Мы с Шеко уже не могли говорить и только тряслись всем телом.

Анаит с Сааком затащили нас в ванную, раздели донага и стали поливать холодной водой из душа, причем папа недоумевающе смотрел на это зрелище, а мама то и дело вскрикивала:

— Что вы делаете с моим сыном?

— Ничего, ничего, сейчас им станет теплее. Так, хорошо, хорошо. Я читал где-то, что замерзших полярников спасали обливанием холодной водой, — усердно растирая нас, рассказывал Саак.

— Ах, Саак, — глядя на него благодарными глазами, воскликнула Анаит, — чтобы мы делали без тебя?

— Я хочу домой, — сказал наконец пришедший в себя Шеко. — Пока.

— Беги домой и ложись в постель.

— Сам знаю, не маленький.

— И ты марш в постель! Живее! — скомандовала Анаит, едва я оделся.

Они уложили меня в постель и укрыли всеми одеялами, которые нашлись в доме.

— Тебе придется лежать так до тех пор, пока твоя температура не сравняется с температурой воздуха, — профессиональным тоном произнес Саак и обмотал шалью мой лоб.

— Горю! — шептал я. — Горю! Помогите! Воды!

— Холодной нельзя, — запретил Саак.

— Надо вызвать врача, — предложил папа.

— Да, вы правы.

— Не хочу врача, не надо, хочу воды, — захныкал я, но на меня никто не обращал внимания.

Что было дальше, я уже не помню, потому что совсем перестал соображать. Потом мама говорила, что я бредил всю ночь, и она не отходила от моей постели.

— Это будет тебе уроком, — сказал папа через два дня, когда я наконец пришел в себя.

— Если бы не Саак, не знаю, что бы с тобой было, — укоряла Анаит, — нельзя же быть таким, чи карели!

— Больше не буду, не волнуйся, я уже наелся мороженого на целый год, — слабым голосом произнес я и уронил голову на мамины колени.

Через несколько дней мне уже разрешили выходить во двор. Я оделся и увидел… что рубашка и брюки стали мне совсем велики.

Пришлось снова закатать рукава и штанины.

ИЗНЫВАЮЩИЙ ОТ ТОСКИ СЛОН

— Давно мы не были в зоопарке, — сказала мама. — Муш, тебе не хочется в зоопарк?

— Лучше, конечно, в джунгли, но на худой конец можно и в зоопарк.

— Решено, едем. Пойду уговорю папу ехать с нами.

В зоопарке я был уже тысячу раз, но всегда возвращался оттуда грустным. Сперва я не понимал, отчего на меня находит такая грусть, но потом до меня дошло, что это от жалости к посаженным в клетки зверям. Как-то я даже решил основать собственный зоопарк, где в клетках будут не звери, а люди. Я бы построил металлические заграждения вдоль всей территории, на которой обитали бы златогривые львы, красавцы тигры, ловкие мартышки и хитрые лисицы, — словом, все-все животные. Представляете, вы проходите мимо льва, а он смотрит на вас с достоинством царя зверей, а не ежится, как мокрая кошка, или дрыхнет весь день в тени. Я бы создал в своем зоопарке все условия для того, чтобы звери были свободными и счастливыми. Для двугорбого верблюда, которого в условиях зоопарка никак не назовешь кораблем пустыни, я бы создал искусственную пустыню с барханами, верблюжьей колючкой и даже оазисом. Но это только мечта, и пока она осуществится, я вынужден соглашаться на обычные посещения обычного зоопарка.

Чудесным воскресным утром мы собрались в зоопарк, где на склоне холма, среди орешин и тутовых деревьев, в тесных клетках и огороженных металлической сеткой прудах живут привезенные со всех концов света несчастные звери и разучившиеся летать птицы. Мама ужасно рада тому, что с нами поедет Саак, с самого раннего утра торчащий на балконе и вздыхающий по моей сестре.

— Чего это он вечно вздыхает? — однажды спросила мама у Анаит.

— Он мечтает сыграть Гамлета, а ему не дают, — пояснила Анаит.

— Поросенок интереснее вашего Гамлета, — сказал я.

— Много ты понимаешь в искусстве, помолчал бы, — обиделась Анаит.

— Ну, на худой конец можно согласиться на роль Отелло, — решил утешить ее папа.

— Он не хочет, — гордо ответила Анаит.

— Почему это?

— Он говорит, что Отелло был низким человеком, он убил любимую жену.

— Молодчина Саак, — сказала мама, глядя в глаза Анаит, — целенаправленный, принципиальный, одаренный молодой человек. Я уверена, что его ждет большое будущее.

На днях мама была в гостях у Саака, беседовала с его матерью, и та сказала:

— У вас чудная дочь.

— Спасибо, — ответила мама, почему-то покраснев.

— Мы бы хотели породниться с вами.

— Мы подумаем, — с достоинством ответила мама.

— А мы уже подумали, — сказала та с улыбкой и обняла мою маму.

Именно с того дня наш и Сааковский балкон стали смотреть друг на друга как-то по-особенному. Наша мама может часами простаивать на балконе, беседуя с матерью Саака, хотя до сих пор сама недоумевала по поводу соседок, с утра до вечера торчавших на балконах и обсуждавших последние новости. Только наши отцы почему-то ни с того ни с сего перестали тепло общаться друг с другом, как прежде, и теперь чинно раскланивались при каждой встрече. В чем дело, я так и не понял, тем более, что мама сказала, будто это ужасно сложные и запутанные вещи, в которых разбираются только сами мужчины, главное, что Саак и Анаит понимают друг друга.

— Муш, будешь вести себя прилично, — предупредила меня Анаит.

— А что значит вести себя прилично?

— Не бегать, не кричать, не трогать животных, не лезть за ограду.

— А зачем мне лезть за ограду?

— Вот и я думаю, незачем. Муш, миленький, я так волнуюсь, со мной происходит что-то невероятное. Пожалуйста, не отходи от меня, ладно?

— Не волнуйся, я буду держать тебя за руку.

— Я не боюсь, просто как-то боязно.

Итак, прекрасным воскресным утром «Чайка» была готова к взлету. Я уселся между Сааком и сестрой и крепко сжал ее руку.

— Поехали, — скомандовал папа и махнул рукой наблюдавшим с балкона родителям Саака, помахавшим нам в ответ.

«Чайка» вылетела со двора, набрала скорость и смешалась с другими железными птицами, сновавшими по городу.

В зоопарке было столько народу, что пробиться к клеткам было просто невозможно. Люди смотрели на обитателей клеток и весело хохотали.

— Отчего они смеются? — удивился я.

— Оттого, что животные очень смешные, — решил объяснить Саак. — Однажды мне поручили роль медведя, и я приходил сюда каждый день, чтобы перенять медвежьи повадки. Очень смешно, правда? — сказал он, ища во мне поддержки, но я промолчал в ответ.

— Кхм, кхм, — смущенно прокашлял папа, — мне кажется, нам лучше разбиться на две группы. У вас, молодых, свои интересы, у нас свои.

— Правильное предложение, — поддержала мама.

— Как скажете, — ответил Саак серьезно. Можно было подумать, что он нисколько не обрадовался этому.

— Муш, веди себя прилично. Не отпускайте его от себя, — предупредил папа напоследок.

— Не беспокойтесь, я буду следить за ним, — успокоил Саак, и я протянул руку сестре.

— Ну, пока, — улыбнулась мама, — встретимся у входа.

Мы смешались с толпой. Люди смеялись, перекликались, переходили от одной клетки к другой, откуда на них грустно смотрели звери, думая о чем-то своем.

— Мама, обезьяна съела конфетку в обертке! — захлопала в ладоши какая-то девочка.

Другая посмотрела на нее строго, как учительница, и сказала:

— Написано же: «Кормить зверей запрещается!»

— Муш, пошли ко льву, — Саак потащил меня за рукав.

— А обезьяны?

— После. Отгадай загадку.

— Ну?

— По обе стороны ворот королевского замка привязаны бык и лев. Перед быком лежит мясо, а перед львом — сено. Как ты должен поступить, чтобы бык и лев пропустили тебя в замок?

— Ну, для Муша это пустяковая загадка, он ответит, не задумываясь, — улыбнулась Анаит.

— Пусть ответит.

— Двадцатое столетие на исходе, а ты загадываешь загадки десятого века.

— Ну, пусть ответит.

— Муш?! — обратилась ко мне Анаит.

— Сено быку, мясо льву, — пожал я плечами.

— Молодчина, Муш, я даю тебе полную свободу, можешь купить себе мороженое, можешь бегать, прыгать, словом, делать все, что хочешь, — благородно предложил Саак.

— Ой, только не мороженое! — перепугалась Анаит.

— Ну, тогда лимонад, — уступил Саак.

— Лимонад можно.

— Муш, — подмигнул мне Саак, — встретимся у фонтанчика с питьевой водой. Если придешь раньше, никуда не уходи, жди нас. Привет.

— Муш, будь осторожен!.. — крикнула мне вдогонку Анаит.

На свете нет ничего лучше свободы. Бедные, несчастные животные, как они только выносят неволю! Наверно, ужасно тоскуют по родным джунглям и прериям, оттого у них такие грустные глаза.

Я пошел к вольеру, где содержался слон.

— Здравствуй, слон, — приветствовал я старого друга.

Слон был арестован. Мало того, что его огородили толстыми стальными прутьями, ему еще и ногу заковали в цепь.

Люди бросали слону хлеб, конфеты и всякую другую еду. Какой-то парень запихал камень в пирожок и бросил слону. Тот вежливо взял пирожок, но тут же почуял неладное и грустно посмотрел на парня, который гоготал, довольный своей проделкой и выкрикивал так, чтобы слышали все:

— Ну, что же ты не ешь, а? Ну же, не вкусно, что ли?

Слон не выбросил пирожок, а положил его на землю, проявив исключительную воспитанность. Не сказав парню ни слова, он опустил голову. Слону стало стыдно за человека. Несчастный добрый слон!

Я побежал к ларьку.

— Дайте мне десять пирожков.

Продавец завернул пирожки в бумагу и протянул мне. Заплатив, я побежал обратно к слону. Протискиваясь через толпу, я очутился перед дверью с надписью: «Посторонним вход строго воспрещен». «Интересно, почему?» — подумал я, легко толкнул дверь, вошел и оказался прямо перед… слоном. Слон приветливо посмотрел на меня и поздоровался кивком головы. Я кивнул ему тоже. Слон сделал шаг навстречу и поклонился: ага, приглашает войти. Я смело подошел к нему и протянул пирожок. Слон взял пирожок хоботом, отчего мне стало ужасно щекотно, вежливо поблагодарил кивком головы и съел его. Я протянул ему второй пирожок, слон съел и его. Я уже скормил слону добрую половину пирожков, как вдруг за вольером словно разорвалась граната. Люди, до этого преспокойно наблюдавшие за нами, вдруг стали кричать наперебой:

— Помогите, спасите!

«Что там произошло?» — подумал я.

— Слон похитил ребенка!

— На помощь, слон хочет съесть мальчика!

— Что вы такое говорите, никого он не хочет съесть! — возразил я, но меня никто не слушал.

— Помогите, на помощь!

— Бегите все, слон вырвался из клетки!

В мгновение ока зоопарк превратился в муравейник. Все куда-то неслись, кричали, звали, а я продолжал преспокойно кормить слона.

Взяв седьмой пирожок, слон отложил его и вежливо помотал головой.

— Ешь, он совсем свежий, — предложил я.

— Спасибо, потом, — ответил он, вытянув хобот трубой.

— Ладно, как хочешь, — не стал настаивать я и положил пирожки на стальную тумбу.

— Беги скорее, пока он тебя не растоптал! — доносились до меня крики переполошившихся людей, но ни я, ни слон не обращали на них внимания.

Я подошел к слону, обнял его за хобот и погладил. Слон расчувствовался и хотел что-то сказать, но не находил слов. Он закивал мне и опустился на передние ноги. «Да он же предлагает мне сесть на него!» — сообразил я и обнял слона за хобот. Слон поднял меня над собой, усадил на голову и стал медленно и важно прохаживаться по своей территории. Толпа ахнула и замерла, не зная, что ей кричать дальше.

— Молодец мальчик! — крикнул кто-то в толпе.

— Наверно, артист цирка, — догадался кто-то и крикнул: — Браво, замечательно!

— Конечно, из цирка! — подхватил человек в берете и защелкал фотоаппаратом.

— Что вы такое мелете? — тоном знатока заявила пожилая женщина. — Этот мальчик — индус, они всей семьей приехали погостить к своим родственникам в Ереван.

— Вы-то откуда знаете? — вмешался в спор кто-то другой.

— Я лично знакома с их семьей. Они гостят у двоюродной сестры соседки моей племянницы. Я на днях была у них дома и познакомилась с ними. Не верите, спросите у него что-нибудь на их языке. Если знаете, конечно, — добавила она и гордо замолчала.

И тут я заметил, как к толпе приблизились мои родители, еще не знавшие, в чем дело, видимо, догадывавшиеся, что тут не могло обойтись без их сына.

— Мама, мама, — весело крикнул я, махнув ей рукой, — посмотри, где я.

Женщину, назвавшую меня индусом, точно волной смыло из толпы, а маму словно ударило током, она затряслась всем телом и дрожащим голосом произнесла:

— Муш, что ты там делаешь?!

— Катаюсь на слоне, — невозмутимо ответил я.

— Кто тебе позволил? — крикнул папа.

— Слон, — ответил я. — Па, ты не волнуйся, он очень добрый.

Папа что-то крикнул, но его больше не было слышно из-за шума. Слон продолжал катать меня, торжественно махая хоботом. Толпа стала аплодировать.

— Муш! — различил я в толпе голос Саака. — Муш, ты прирожденный дрессировщик слонов, хвалю!

И тут слон, словно желая подтвердить его слова, поднялся на задние лапы. Я ухватился за его уши, чтобы не свалиться, и толпа ахнула вновь. Кто-то аплодировал, другие кричали.

У прибежавшего к вольеру главного ветеринара зоопарка глаза полезли на лоб, когда он увидел, что мы со слоном вытворяем. А директор погрозил пальцем то ли мне, то ли своему питомцу, приговаривая:

— Кто тебе позволил? Ты что, с ума сошел?

Решив взять всю вину на себя, я стал оправдываться:

— Здравствуйте… Извините… Я…

— Немедленно слезай! — крикнул директор.

— Не могу, высоко.

— Спустить его! — приказал директор усатому сторожу и скрестил руки на груди.

— Спокойно, Арсен Бабкенович, спокойно, не кричите, не суетитесь, — невозмутимо ответил сторож, — слон не выносит шума. Я сейчас напою слона, чтобы он успокоился, и спущу мальчишку, — он осторожно приблизился к слону, погладил ему хобот и сказал: — Понимаю, дружище, ты соскучился по свободе, по своим саваннам. Что поделаешь, надо терпеть. Я, может, тоже соскучился по тому дню, когда плюну на все и уйду на пенсию, чтобы ни один директор не кричал на меня. Скоро я принесу тебе сена и воды. Ну, теперь присядь, родной. Я знаю, знаю, ты устал от одиночества, хочешь общаться с кем-нибудь, хочешь, чтобы тебя понимали, но ты и сам должен понимать, что мальчику пора домой, что его родители волнуются, переживают за свое чадо, — сторож зевнул и погладил слону грудь.

Слон покорно опустился на колени, и я по хоботу соскользнул вниз. Отряхнув с себя пыль, я обернулся к слону и увидел в его глазах слезы.

— До встречи, дорогой друг, — погладил я его, чувствуя себя предателем, — не скучай, не тоскуй, я скоро снова приду к тебе. Знай, что во всем зоопарке ты — самый любимый. Ну, пока.

И не успел я попрощаться со слоном, как директор просунул руку в дверь, схватил меня за шкирку и потащил к выходу.

— Ага, попался, герой. Пойдем-ка, — крикнул он, радуясь чему-то, и подозвал сторожа: — Иван, запри все двери, потом зайди ко мне. И ты, Киракосян, тоже, — обратился он к главному ветеринару.

— Простите, Арсен Бабкенович, меня-то за что?

— Молчать! Ты мне ответишь по закону. Галоян, — окликнул он кого-то, — вызови милицию.

— Может, не стоит, сами разберемся.

— Делай, что тебе велят.

Толпа окружила нас тесным кольцом и стала аплодировать мне. Такую кучу комплиментов я не слышал за всю свою жизнь. Мама не могла протиснуться ко мне и, расчищая себе путь локтями, пробивалась к центру кольца, таща за собой папу, Анаит, Саака.

— Это мой сын, он оказался там случайно, простите, пожалуйста, — решительно сказала мама, придя в себя, схватила меня за руку и стала пробиваться обратно.

— Ваш, говорите? — задержал ее директор. — Вот и прекрасно, пройдемте в мой кабинет.

Я совершенно не понимал, для чего директор задавал мне свои дурацкие вопросы: с какой целью я проник в вольер, обдумал план заранее или эта затея пришла мне в голову случайно, не подговорил ли меня на это кто-нибудь, не ставил ли я себе целью похитить слона, за которого государство заплатило валютой, и всякое такое. Выяснив все интересующие его вопросы, директор ударил кулаком по столу так, что настольный календарь подпрыгнул, и изрек:

— Не зверей надо сажать в клетки, а таких, как ты. Не понимаю, что это за дурацкая привычка лазить к слону! Уф, не знаю, что делать. А вы, куда вы, родители, смотрели?

Он хотел сказать что-то еще, но дверь кабинета приоткрылась, и в ней появилась усатая голова сторожа.

— Простите, Арсен Бабкенович, — произнесла голова, — в клетку к шимпанзе…

— Что?! — напрягся директор всем телом.

— … влезла девочка.

Директор, как ужаленный, подскочил, завертелся на месте и пулей вылетел из кабинета.

Мы остались одни.

— Замечательное воскресенье, ничего не скажешь, — мрачно произнес папа и вышел.

Мы последовали за ним.

Дома, конечно, первым делом мне учинили разнос. Слово взял папа:

— Я тебе тысячу раз говорил: нельзя, нельзя, чи карели, а ты снова за свое. Когда это прекратится? В конце концов ты накличешь на себя беду.

Мама винила в случившемся Анаит и Саака, бросивших меня на произвол судьбы. Анаит опустила глаза, даже не пытаясь оправдаться.

— Ма, честное слово, я не нарочно, все получилось само собой, — сказал я.

Ночью мне приснился изнывающий от тоски слон, разорвавший свою цепь, вырвавший с корнем стальную решетку и убежавший на зеленый луг. Я устроился у него на спине, а он радостно бегал по траве, то и дело оглядываясь и спрашивая меня:

— Ну как, нравится тебе моя родина?

— Ужасно красивая, — отвечал я, и слон несся еще быстрее через саванны, джунгли и широкие реки…

О ЧЕМ БЕСЕДУЮТ МАМА И СЕСТРА

Когда я проснулся, солнце уже разукрасило стены моей комнаты оранжевыми цветами. Мне ужасно не хотелось вставать. Я думал о живущем в зоопарке слоне, и сердце мое наполнялось жалостью: как он живет в своем тесном вольере? Ведь слон — очень чувствительное животное, он умеет любить, тосковать и грустить. Я крепко зажмурил глаза, чтобы ко мне вернулся чудесный сон, чтобы снова встретить слона и покататься на нем по зеленым саваннам. Чем крепче я зажмуривал глаза, тем отдаленнее становился сон и тем явственнее доносились из кухни голоса мамы и сестры:

— Надо обратиться к врачу, — предлагала Анаит.

— Не стоит, нам просто кажется.

— Нет, не кажется, он уменьшается с каждым днем, — вздохнула Анаит. — Саак говорит…

— Передай своему Сааку, что любой мальчишка, не озорующий в этом возрасте, просто балбес, — вступилась за меня мама. — Муш хочет все знать, и в этом нет ничего дурного.

— А Саак говорит, что Муш способен войти в клетку даже ко льву, а лев не слон, он не станет ни с кем цацкаться.

— Можешь передать Сааку, что у твоего брата хватит ума не попадаться в лапы хищному зверю.

Солнце защекотало мне ноздри, и я чихнул так, что подпрыгнул на постели.

— Муш, ты проснулся? — позвала мама.

— Ма! — откликнулся я.

— Солнце давно встало, Муш, пора и тебе подниматься. Ты не забыл, что сегодня у тебя кукольный театр?

ВСТРЕЧА СО СТАРОЙ ВЕДЬМОЙ

Говорят, когда-то наш район был обсажен абрикосовыми деревьями, и весной пчелиные рои облепляли белоснежные цветки абрикоса, радостно жужжа и наполняя радостью сердца людей. Теперь здесь осталось всего несколько абрикосовых деревьев в саду деда Аракела. Дом, где он живет, вызывает восхищение у всех, потому что таких домов не осталось в нашем городе, где всюду строятся одинаковые, скучные высотные дома. Как-то мы с мамой специально разглядывали орнамент дома деда Аракела, и мама сказала:

— Это говорящие камни, они рассказывают о людях, построивших дом. Раньше на нашей улице было много таких домов, на фасадах которых были высечены дата постройки, имена строителя и владельца.

Все старые дома в нашем районе давным-давно разрушены, а деревья вырублены. Дом деда Аракела чудом выжил среди новостроек, и его знают все в округе. Сам дед Аракел бывал во многих странах мира, видел страдание и горе, но никогда не падал духом. Он рассказывает такие интересные истории, что люди слушают его, разинув рты. Еще бы, ведь он принимал участие в Сардарапатской битве.

— … Там каждый воин-армянин был героем, каждый погибший — святым, — рассказывает дед Аракел. — Я видел полководцев Пирумяна и Гарегина Овсепяна, которые под градом пуль вели в атаку своих бойцов. Ах, дети мои, всего и не вспомнишь, — вздыхает он, — но вы сами должны знать имена тех, кто сложил голову за родину. Если вырубить корни, дерево погибнет. Корни человека — его история.

У деда Аракела большая родня. В субботние и воскресные дни у него собираются дети, внуки и правнуки, из его дома доносятся смех и пение.

В середине лета, когда абрикос уже отливает золотом, дед Аракел приглашает детей и взрослых нашей округи отведать его плодов. Это один из самых красивых дней года не только потому, что мы едим не рыночные абрикосы, а срываем их прямо с деревьев, но еще и потому, что собираемся все вместе — шумим, поем, взрослые вспоминают, беседуют. В этот день мы ощущаем себя единой семьей, единым домом, где каждый чувствует острую нехватку доброты и радости.

Вот и сегодня дед Аракел пригласил к себе соседей и знакомых. Они придут ближе к вечеру, когда я уже вернусь из кукольного театра. А пока мама с Анаит готовят меня к театру, наставляя и поучая:

— Веди себя прилично, — воспитывала Анаит, причесывая меня, — не мешай соседям смотреть спектакль.

— Ладно.

— Во время спектакля не болтать, не шуршать конфетными обертками, не озираться по сторонам, не жевать резинку, не сопеть. Ясно?

— Ясно: не болтать, не шуршать, не озираться, не жевать, не сопеть, не дышать.

— Кто сказал не дышать? Дыши, но знай меру, — возмутилась мама. — Пойми же наконец, нельзя делать то, чего нельзя, чи карели.

— Опаздываю, — намекнул я, обулся и побежал к театру, где нас должна была ждать учительница Ермония Бадаловна.

В фойе театра все спокойно прогуливались и беседовали вполголоса, но в этом спокойствии таилась такая напряженность, что, взорвись она, и театр в мгновение ока превратится в улей. Но этого не случилось, потому что преподаватели и контролеры бдительно наблюдали за каждым нашим шагом и делали замечания при малейшем безобразии.

— До начала спектакля мы успеем посетить музей кукол, — сказала Ермония Бадаловна и повела нас в глубь помещения, где к нам присоединился директор музея и повел рассказ о выставленных в витринах куклах, тыча в них длиннющей указкой.

— Выставленные здесь куклы привезены нами из разных стран мира. Здесь вы можете увидеть англичанина Панча и француза Полишинеля, немца Кашпара и итальянца Пульчинелло, лионца Гиньо и венгра Василяша. Пройдем дальше. Взгляните на эту витрину: здесь вы видите королей и королев, принцесс и принцев, колдунов и добрых фей, чертей и разбойников, — словом, всех тех, кто давно выступает на сцене нашего театра и успел заслужить популярность зрителей.

— Скажите, пожалуйста, а что это за куклы? — спросила отличница из 4-го «В» Наира Манасян, указав на витрину с марионетками.

— Подойдем поближе, тогда я вам все объясню, — сказал директор.

Честно говоря, мне уже надоело слушать директора. Правда, это было невежливо с моей стороны, но мне не хотелось, и все тут. На марионеток я насмотрелся, когда директор рассказывал про все остальное. Я стал озираться по сторонам — нет ли здесь чего-нибудь еще, кроме кукол. Мне попалась на глаза дверь с табличкой «Посторонним входить нельзя». Опять это проклятое «нельзя». Почему все интересное запрещается смотреть? Почему на каждом шагу мне говорят «нельзя, чи карели»? Кто решает, что нельзя, а может, я решил, что можно? Я смело толкнул дверь и очутился в кукольной. Каких только кукол здесь не было! Они молча смотрели на меня, и только стоявшая в углу старая ведьма ростом с меня хихикнула, заметив вошедшего. У нее были всклокоченные волосы и такие хитрые-прехитрые злые глаза, что я поежился. Для смелости я показал ведьме язык и подошел поближе. Она хихикнула снова.

— Ну, дохихикалась? — в свою очередь хихикнул я, схватив ведьму за нос.

— Отпусти, отпусти сейчас же!

— Так ты умеешь говорить, старая карга?! — одновременно изумился и обрадовался я тому, что говорю с настоящей ведьмой.

— Испугался? То-то же. Отвечай, кто ты и как ты посмел войти в мое царство?

— Я — принц.

— Что? Принц? Хи-хи-хи-хи. А я умею превращаться в кого угодно, хоть в лошадь, хоть в лягушку. Хочешь, превращусь в воздушный шар? Хотя нет, я лучше тебя превращу в кого-нибудь — в ворону или зайца. Хи-хи-хи-хи.

— Слушай, старушка…

— Не смей называть меня старушкой. А еще принц называется.

— Ладно, бабуля…

— Я тебе не бабуля! Я красна девица, мне еще и шестисот лет не исполнилось. Хочешь увидеть настоящую старую рухлядь, загляни в болото. Живет там уже четыре тысячи лет, и ничего. Я еще очень даже привлекательная дама. Ля-ля, ля-ля-ля-ля, — запела она противным голосом и легко запрыгала вокруг метлы.

— Ладно, тетя, мне пора на спектакль.

— Какая я тебе тетя? — рассвирепела ведьма. — Если бы ты был принцем крови, то знал бы, что мы, ведьмы, любим, когда нас кличут по имени-отчеству. Меня зовут Былинкой Пуховной, — сказала она кокетливо.

— Ладно, так и быть, Былинка Пуховна.

— Вот и славно. Теперь я, кажется, поверю, что ты принц.

— Былинка Пуховна, а метла у вас тоже волшебная?

— А зачем тебе знать это? — испуганно ответила она.

— У меня есть друг по имени Шеко…

— Как же, знаю, тот, который хочет полететь в космос.

— Он самый. Вы бы не могли одолжить мне на несколько дней вашу метлу? Мы только слетаем туда и обратно и вернем.

— Ни в коем случае. Я никому ничего не даю. Убирайся, скверный мальчишка. Ишь, чего захотел! Я сама виновата, почему я сразу не превратила тебя в лягушку, чтобы ты умер от страха? Ала-би-со, меко-тосо, ляг и ушка, ква и кушка, — стала колдовать она, размахивая руками, но тут за дверью послышались голоса, и ведьма застыла на месте с открытым ртом.

— Ну, что же вы, Былинка Пуховна, продолжайте, — съязвил я.

Ведьма уронила руки и замерла. Я подошел к ней вплотную и стал внимательно разглядывать ведьму. Уж кто-кто, а я-то хорошо знаю, что ведьм на свете не бывает. Может, это робот? А что, смастерить такого робота не очень сложно. Я приподнял подол ведьминой юбки в надежде обнаружить там механизм, но ничего такого там не было. «Может, в голове?» — подумал я и вдруг… До сих пор не могу понять, каким образом моя голова влезла в голову ведьмы, как мои руки пролезли в ее рукава, как я очутился в ее туловище и сам превратился в ведьму. То-то расхохочутся ребята, узнав, кем я стал. Как мне быть, не выходить же отсюда в таком обличье? Другого выхода не оставалось. Я уже хотел было двинуться к двери, как она открылась сама, и в кукольную вошел директор музея. Я замер. Директор подошел к шкафу, достал из него портфель и собирался выйти, как я окликнул его:

— Простите, вы не поможете мне выйти отсюда? Я случайно оказался здесь…

— Кто это? Марго, ты?

— Нет, это не Марго.

— Где ты?

— Да вот же я, — ответил я, шагнув в направлении двери.

— Ничего не понимаю, — пробормотал директор, отступая, — померещилось, что ли? А, Акоп, это ты? Ну, хватит шутить, ну же, Акоп.

— Я не Акоп, я случайно влез в эту ведьму.

— Ой, живая ведьма, — затрясся директор всем телом, попятился к двери и выскочил из кукольной с криком «помогите!».

— Да не бойтесь вы! — крикнул я, побежав за ним. — Прошу вас, помогите мне.

Увидев, что ведьма несется за ним, директор помчался без оглядки. Мы выскочили в фойе, где тут же были окружены дедушками, бабушками и внуками, ожидавшими веселого спектакля.

— Помогите! — крикнул директор, взывая к ним.

Все дружно расхохотались, думая, что эта сценка входит в репертуар, но, вглядевшись в исказившееся от страха лицо директора, поняли, что никакое это не представление, и разбежались кто куда.

— Куда же вы, постойте! — взмолился я, этим только усилив панику. — Я не ведьма, я случайно…

— Не верьте ей, — крикнула из туалета чья-то бабушка, прижимая к груди внука, — все ведьмы так оправдываются!

— Я не ведьма!

— Вяжите ее! — предложил кто-то.

— Лучше не связываться с ней, — возразил чей-то дедушка, — а то совсем озвереет, растерзает детей.

— Правильно, не связывайтесь, — раздались одобрительные возгласы со всех сторон, — лучше бежим.

— Я не ведьма, честное слово, я случайно очутился здесь, — чуть не плача от обиды, кричал я, подбегая то к одним, то к другим, но люди шарахались от меня с криками ужаса.

Я метался по фойе, подбегал к одноклассникам, знакомым, умолял их признать меня, но тщетно. И тут ко мне подошел плотный человек высокого роста.

— А ну, марш на место, бессовестная! — строго приказал он не терпящим возражений тоном. — Разболтались, обнаглели, ни порядка, ни дисциплины. Уволю!

— Увольняйте, только вытащите меня отсюда, — захныкал я.

Директор удивленно взглянул на меня: кажется, он стал понимать, что это вовсе не шутка артиста его театра, что дело действительно пахнет нечистой силой и остановился в растерянности, не зная, как быть дальше.

— Гулоян! — крикнул он. — Гулоян, звони в милицию.

— Уже звонил, сказал, что у нас завелись ведьмы, — раздался откуда-то голос Гулояна, хотя его самого не было видно, — а они отвечают, что если мы не прекратим своих дурацких шуток, то нас привлекут к ответственности.

— Звони снова, скажи, что директор театра требует немедленно выслать наряд! — крикнул он, ударив меня по голове шваброй так, что я вскрикнул.

— Ладно, раз вы настаиваете, — раздался голос Гулояна, уже более унылый.

— Да, именно настаиваю.

Что делать, как им объяснить, что я и вправду не ведьма? Я сделал шаг в сторону директора, но он отпрянул, пригрозив мне шваброй:

— Вот только попробуй приблизиться ко мне, вот только попробуй!..

— Но я…

— Молчать!

И тут раздался милицейский свисток. Люди, облегченно вздохнув, расступились, уступая дорогу милиционеру.

— Ну, что тут у вас, где преступник? — сурово спросил усатый сержант, держа руку на кобуре.

— Вот она, — указал директор на меня шваброй.

Сержант подошел ко мне, отдал честь и произнес очень вежливо:

— Гражданка ведьма, здесь вам не лесная чаща и не болото. Это, да будет вам известно, общественное место, и нечистой силе здесь не положено находиться ни при каких обстоятельствах. Предъявите документ, удостоверяющий вашу личность, иначе я буду вынужден арестовать вас.

— Откуда у ведьмы может быть паспорт, сынок? — вмешался чей-то дедушка.

— Я не ведьма, я случайно…

— Ладно, ладно, знаем. На прошлой неделе трех фантомасов так же «случайно» поймали. Знаем вас. Пройдемте, — сказал он, подтолкнув меня к выходу.

— Я не ведьма!

— В отделении выясним.

— Я не ведьма!!!

— Докажите.

— Приподнимите подол платья и сами убедитесь.

— Фу, как неприлично, — возмутилась чья-то бабушка.

— А арестовывать ни за что прилично? — всхлипнул я.

— Не подходите! — предостерег милиционера директор. — Все они — коварные лгуньи, это ловушка, поверьте мне.

— Помогите, задыхаюсь! — крикнул я, махая руками, чтобы высвободиться.

— Я верю вам, верю, бабуля, успокойтесь, — утешил меня милиционер, расстегивая кобуру, — пройдем в отделение, наш начальник — очень добрый и гуманный человек, он вас поймет и сразу же отпустит.

— Послушайте меня, молодой человек, — вмешался какой-то старик, — я натуралист и кое в чем разбираюсь. Мне хорошо известно, что нечистая сила обычно просит о пощаде, а когда задабривает человека, нападает так, что невозможно спастись. На всякий случай свяжите ее.

— Наш начальник лучше знает, как ему поступать в таких случаях, он и не с таких срывал маски, — гордо произнес милиционер. — Гражданка ведьма, я вас в последний раз предупреждаю, если вы не прекратите сопротивление и не последуете за мной добровольно, мне придется вызвать усиленный наряд.

— Ермония Бадаловна, задыхаюсь!!! Где же вы, Ермония Бадаловна, спасите меня, задыхаюсь! — крикнул я и помчался к выходу.

Сержант схватился за пистолет.

— Стой, стрелять буду!

— Постойте, не стреляйте, умоляю вас! — услышал я за спиной голос Ермонии Бадаловны. — Кажется, я узнаю этот голос. Мушег, это ты?

— Конечно, я.

— Как ты там очутился? Выходи немедленно.

— Не могу. Помогите!

— Товарищ директор, граждане, это не ведьма. Пожалуйста, пригласите сюда кого-нибудь из служащих, пусть вытащит ребенка из чучела.

— Сию минуту, — засуетился директор и убежал, видимо, звать кого-то.

— Нет, постойте, — окликнул его сержант, — сперва надо удостовериться, кто этот Мушег, а потом уже действовать.

— Пока вы будете удостоверяться, я тут задохнусь! Ермония Бадаловна, скажите же что-нибудь!

— Это голос моего ученика Мушега Араратяна, я его классрук, — решительно произнесла Ермония Бадаловна, — и вы обязаны спасти ребенка.

Эти слова обезоружили сержанта, и он молча поглядел на директора.

— Сию минуту, — повторил директор и снова умчался.

Через несколько минут ко мне подошла молодая актриса театра и без труда извлекла меня из чучела ведьмы.

— Озорник, — она весело взъерошила мне волосы, — а я ищу эту ведьму по всему театру.

Она сунула чучело под мышку и ушла, весело подпрыгивая и напевая песенку из какого-то спектакля, а сержант просто не знал, куда деваться от смущения.

— Да, ошибочка вышла, — пробормотал он, — но дирекцию театра, введшую нас в заблуждение, и мальчика, нарушившего общественный порядок, все равно придется наказать.

— Товарищ сержант, он не нарочно, простите его, — заступилась Ермония Бадаловна, взяв меня за руку, — не волнуйтесь, я возьму его на поруки.

— Да-да, будьте добры, — сказал сержант так, что сразу было видно, что ему сейчас нужно только одно — поскорее уйти отсюда.

Ребята окружили меня и стали наперебой расспрашивать, как все произошло.

— Потом, потом поговорите, а теперь все в зал, представление начинается, — скомандовала Ермония Бадаловна.

— Пусть все пройдут в зал, а вы вместе с этим невоспитанным мальчишкой пройдите к директору, — подскочила к нам дежурная по фойе.

— Пусть мальчик смотрит спектакль, я сама разберусь с директором, — ответила Ермония Бадаловна и гордо пошла в направлении директорского кабинета.

Я вошел в зал последним, когда свет уже погас, и меня никто не заметил. Я на ощупь нашел пустое кресло, сел, и тут на сцену выскочила старая ведьма, та самая, в которой я совсем недавно сидел. Она отплясывала вокруг своей метлы, кричала противным голосом, стараясь показаться страшной, но никто ее не боялся, зрители хохотали и дружно аплодировали, и только я один сидел удрученно: мои ноги не доставали пола.

КТО ПОМОЖЕТ ЧИКАРЕЛИ?

После проливного дождя на лазурном небе вновь засияло солнышко.

— Дождь кончился, дождь кончился! — радостно выбежал из палатки Чикарели. — Я больше ничего не буду рассказывать, — заявил он и скрылся в траве.

— Эй, Чикарели, где ты? — позвал я.

— Не волнуйся, я здесь, — отозвался он. — Чаю хочешь?

— Чаю?

— Да, чаю, что ты так удивился? Вот твоя чашка, — сказал он, появившись с цветком лилии в руках.

Он подходил к цветкам, отжимал по капле нектар, а завершив дело, протянул чашечку мне.

— Спасибо, — улыбнулся я, осторожно взяв цветок.

— Пей на здоровье, — радостно сказал он.

Честное слово, я никогда не пил ничего вкуснее напитка, приготовленного Чикарели.

— Может быть, ты все-таки продолжишь свою историю? — спросил я своего маленького друга, отложив цветок.

— Я больше ни о чем не хочу рассказывать, — ответил он, раскачиваясь на стебле, — мне так грустно от воспоминаний, что хочется плакать.

— Плачем делу не поможешь, возьми себя в руки. Я постараюсь помочь тебе, — обнадежил я.

— Интересно, что сейчас делают наши? Мама с папой на работе, Анаит скоро вернется с лекций и пойдет вечером в кино с Сааком, ребята играют в футбол с командой четвертого дома… Эх, проиграют без меня, точно проиграют… Пожалуйста, помоги мне!

— Но я не знаю, что делать. Предлагаю тебе пожить у меня, пока мы вместе что-нибудь придумаем.

— Нет-нет, я никуда не уйду отсюда. Позавтракаю земляникой и подожду бабочек, пусть возьмут меня с собой.

— Не отчаивайся, малыш, сегодня у нас понедельник, до воскресенья достаточно времени. Родители знают, что ты стал таким крохотным?

— Я же сказал нет. Они видели, как я уменьшаюсь с каждым днем, но в таком виде меня никто еще не видел. Помнишь, я рассказывал тебе, как мама и Анаит забеспокоились? Я потом подслушал их разговор с папой. Папа сказал, что летом все дети худеют что меня надо отправить в деревню отдохнуть, набраться сил. А потом…

Он снова умолк.

— Может быть, все-таки расскажешь, что ты натворил до того, как стал таким?

— Ох, снова вспоминать, рассказывать… — вздохнул он. — В общем, так. Возвращаясь в деревню с дедушкиной пасеки, я наткнулся на муравейник и мне почему-то захотелось разворошить его, поглядеть, что там внутри. Я взял палку и принялся за дело, а муравьи стали разбегаться. Тут из муравейника вышел большой крылатый муравей, приблизился ко мне, а я ткнул его палкой. Муравьи обступили его, а я собрался идти дальше, как почувствовал, что тону в собственных сандалиях, а ручей неподалеку оказался бурной рекой. Муравьи пошли на меня, я убежал, а дальше ты сам все знаешь: меня спасли бабочки.

— Все ясно, тебя заколдовала муравьиная матка. Надо найти ее и попросить прощения.

— Нет, я туда не пойду.

— Почему?

— Стыдно.

— А вот это мне нравится. Если ты стыдишься своих гадких поступков, значит, ты еще не перестал быть человеком. Подойдешь к муравейнику и попросишь прощения у всех муравьев, — строго велел я.

— Хорошо, — приглушенным голосом произнес он, — только пойдем вместе, ладно?

— Ладно, — радостно согласился я и подставил ему ладонь.

Муравейник, о котором шла речь, находился на расстоянии каких-нибудь пятисот метров от нашего пристанища. Он был пуст. Видимо, муравьи ушли искать себе более надежное место.

— Полюбуйся на свою работу, — сказал я укоризненно, — где мы будем искать муравьев?

— Они не могли уйти далеко, — взмолился Чикарели, — давай обойдем всю округу и отыщем их. Я уверен, что муравьиная матка простит меня.

— А ты бы простил того, кто разрушил твой дом? Ладно, не плачь, лучше подумаем, как быть дальше.

Мы сидели в траве и молчали, не зная, что предпринять. Аромат цветов навевал сладкую дрему, и мы чуть было не уснули под мягкими лучами солнца.

— Нет, так нельзя, — я резко встал, — надо действовать. В Цахкадзоре у меня много знакомых, нужно посоветоваться с ними.

— Только, пожалуйста, не показывай меня никому.

— Ладно, — согласился я, — будь по-твоему.

Мы пошли обратно в сторону Цахкадзора. Дорога шла мимо древнего Кечарисского храма.

— Что это за церковь? — поинтересовался Чикарели.

— Это Кечарисский храм, унаследованный нами от наших славных предков. А быть наследником не только почетно, но и ответственно. Нужно оберегать, хранить, как зеницу ока, каждый из этих говорящих камней, чтобы передать их следующим поколениям. Посмотри-ка, на этой стене высечены солнечные часы, по которым люди когда-то с необыкновенной точностью определяли время. А на этой стене — армянский алфавит, ниже — имена строителей монастыря. Обычно на стенах храмов оставляли надписи о происходящих в стране наиболее важных событиях, высекали национальный орнамент. Взгляни на эту каменную корзину, ее высек юноша по имени Макар. Он был сыном богатых родителей и мог бы провести свою жизнь в роскоши и пирах, но он стал зодчим, он превращал камень в произведение искусства, и люди уже много веков чтят его имя. Только благодаря добрым делам можно навсегда остаться в памяти людей.

Чикарели восхищенно разглядывал орнамент на стенах храма, над которым плыли белые караваны облаков.

— Тебе придется побыть здесь одному, — предложил я, — пока я разыщу кого-нибудь из знакомых, потолкую с ними. Спрячься за этим хачкаром[3] и никуда не уходи.

— Ты скоро?

— Как Получится. Наберись терпения и никуда не уходи, пока я не вернусь.

Выйдя на дорогу, я направился прямо к аптеке, где работал фармацевтом мой давний знакомый. Когда-то, много лет назад, мы вместе увлекались сбором лекарственных трав, но потом я выбрал себе другую профессию, а он стал аптекарем. Он прекрасно знает все лекарственные растения, их предназначение, и люди постоянно обращаются к нему за помощью. Уверенный в том, что мой знакомый непременно найдет способ излечить Чикарели, я спешил к нему, заодно припоминая, к кому можно будет обратиться еще, если он не сможет ничего придумать.

— Добрый день, — поздоровался я.

— Добр… Что с тобой? — привстал он, заметив мою бледность и озабоченность.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, зайдем в кабинет.

— Знаешь, сегодня утром в лесу… — начал я, едва мы прошли в кабинет заведующего аптекой.

— Спокойно, спокойно, рассказывай не спеша, спешка вредит делу. Садись напротив. Итак, в котором часу и при каких обстоятельствах у тебя начались боли?

— Я же говорю: утром в лесу…

— Место не играет в данном случае никакой роли. Какой орган болит?

— Речь не обо мне.

— Тем лучше, я рад за тебя. Что же, наконец, произошло сегодня утром?

— Утром я встретил на поляне крохотного мальчишку, который на днях…

— Потерялся?

— Нет.

— Так что же?

— Этот мальчишка уменьшился, стал ростом с мизинец, понимаешь? Не найдется ли у тебя средства вернуть его в нормальное состояние?

У фармацевта отвисла челюсть.

— Ничего, такое случается нередко, — наконец произнес он и взял медицинский молоточек, — в наше время неврозы стали обычным явлением. Как спал этой ночью?

— Прекрасно. Знаешь, что мне снилось? Будто я стою на палубе парусного судна и плыву куда-то, а надо мной летают чайки. Чудесный был сон.

— Да, парусник, чайки… Бывает, ничего странного. Тебе нужен абсолютный покой. А мне сегодня приснилось, будто я провалился в глубокую яму, кишевшую крысами. Они набросились на меня и чуть было не загрызли. Угадай, что было дальше?

— Не знаю.

— Нет, ты угадай.

— Ну, наверно, ты вскочил и закричал.

— А вот и нет. Я отравил крысиную королеву! — сообщил он с гордостью.

— Серьезно?

— Еще бы. Она сдохла на руках у своего короля. Пользуясь тем, что все крысы ушли на похороны королевы, я решил смыться, но эти паразиты все-таки обнаружили меня и не захотели оставить в покое. Вот! Вот! — крикнул он и с ногами забрался на стул. — Опять явились, кровопийцы. Что ты уселся, поднимись на стул, а то и тебя загрызут!

— Тут нет никаких крыс, — успокоил я его.

— Не может быть. Значит, сбежали. Фуу… Вот ты говоришь, что встретил в лесу крохотного мальчонку. Как это понимать? Ничего особенного: возбужденное воображение. Так бывает часто. Возьми это растение, вскипяти в двух литрах воды и принимай три раза в день. Береги себя, учти, что нервные клетки не восстанавливаются. Будь серьезнее, ты же не ребенок, следи за здоровьем.

— Не волнуйся, с нервами у меня все в порядке. Повторяю: сегодня утром я встретил на лесной поляне крохотного мальчишку, который почему-то уменьшился…

— Успокойся, пожалуйста, не стоит так волноваться, я тебя понимаю. Вы, писатели, часто обращаетесь к аллегории, чтобы лучше выразить свои мысли, создаете воображаемые образы и сами же начинаете в них верить как в реальные. Ах, друг мой, двадцатый век на исходе, а мы продолжаем думать о каких-то нереальных вещах. Все эти дюймовочки и мальчики с пальчики были придуманы в смутные времена, когда народ верил в небылицы. Но мы же цивилизованные люди. Неудобно тебе, человеку с высшим образованием, верить в такую нелепость. А лекарство тем не менее принимай, не повредит. Три раза в день, не забудь.

— Спасибо, непременно приму, — сказал я, чтобы скорее отвязаться от него, и направился к двери.

— Постой, — окликнул он меня, — проверь, нет ли под шкафом крыс?

— Никого, — ответил я, заглянув под шкаф и на всякий случай под стол.

— Слава богу, — облегченно вздохнул он. — На днях ко мне заходил один из ваших писателей. Знаешь, что он сказал? Будто ему каждую ночь является писатель одиннадцатого века Григор Магистрос и требует написать книгу о Кечарисском храме. Странный человек! Ты только подумай, как это можно встретить писателя, умершего восемьсот лет назад?! Я прописал ему кое-какие травы, и все как рукой сняло. Теперь ему снятся только современные писатели, те, что еще живы. Мальчик с пальчик… Ха-ха-ха! Такого не существует, это плод возбужденного воображения. Нужно жить спокойно, не создавая себе проблем, в тиши и покое, — добавил он полушепотом, гладя мое плечо.

«Что делать, к кому обратиться? — подумал я, выйдя из аптеки. — Необходимо найти хорошего педиатра. Ну-ка, ну-ка, подумаем. Ура, вспомнил! Тут, в Цахкадзоре, отдыхает очень толковый ученый, знаменитый Байбурд Исаевич, он что-нибудь посоветует».

Недолго думая, я помчался прямо через лес к олимпийской спортивной базе, где находился профессор.

Я нашел его сидящим у бассейна, где он рассказывал анекдоты девушкам, занимавшимся фигурным плаванием, а те беззаботно хихикали.

— Простите за беспокойство, Байбурд Исаевич, — сказал я, робко подойдя к знаменитому ученому.

— Я занят, — ответил профессор, даже не обернувшись.

— Но, знаете…

— Ничего не хочу знать.

— Видите ли…

— А вы не видите, что я занят! И вообще я в отпуске, — сердито посмотрел на меня профессор.

— Случилось несчастье, профессор, помогите.

— Какое еще несчастье? Ну, говорите же? Чем страдает больной, сколько ему лет, был ли у него жар? Говорите, пока я оденусь, и пойдем к вашему больному.

— Профессор, сегодня утром на лесной поляне я встретил мальчика, который уменьшился и стал ростом с мизинец. Раньше он не был таким, все случилось весьма неожиданно, и никто, кроме вас, не в состоянии помочь ему.

— Что-о? — с трудом скрывая гнев, спросил профессор. — Кого вы встретили?

— Мальчика ростом с мизинец, который раньше был нормальным ребенком.

— Ха-ха-ха! — раскатисто рассмеялся профессор. — Вы слышали, девочки? Нервы надо лечить.

— С нервами у меня все в порядке, профессор, пожалуйста, дослушайте меня.

— Слушайте, не забывайте о том, что я ученый, руковожу большой клиникой, а вы мне байки рассказываете. А я-то думал, что беседую с серьезным человеком.

— Я не сочиняю, профессор. Еще несколько дней назад этот мальчик был нормальным ребенком. Прошу вас, помогите, если можете, ему нужно срочно вырасти, пока не узнали родители.

— Слушайте, вы… Я видный ученый… У меня огромная клиника!.. — кричал профессор, бия себя в грудь кулаком. — Не болтайте глупостей! — он снова снял брюки, подмигнул девушкам и нырнул в воду.

— Профессор, профессор! — прокричал я жалобно, но профессор и не думал слушать меня.

В воде мелькали то его лысина, то красные плавки.

«Бессмысленно обращаться к кому-либо, — подумал я, — все равно никто не верит».

Грустный и озабоченный вернулся я к храму, где меня с нетерпением ждал Чикарели.

— Ты почему так задержался? — он бросился мне навстречу. — Придумал что-нибудь?

— Никто мне не верит, все думают, что я псих.

— Я больше не хочу оставаться здесь, пойдем на нашу поляну.

— Пошли.

Мы молчали всю дорогу. Я думал о будущем Чикарели: что он будет делать, как будет жить, куда денется? Чикарели тоже думал о чем-то своем и то и дело вздыхал. На фоне синего неба пестрели цветочные лепестки, которые то опадали на землю, то опять вдруг взмывали ввысь.

— Ой, это же они! — радостно крикнул Чикарели и спрыгнул с моей ладони. — Я здесь, бабочки!

Беспокойно кружившие над кустами бабочки успокоились и подлетели к нам.

— Как я рад вам, — шептал счастливым голосом Чикарели, — как я рад. Можно я полетаю с ними?

— Конечно, — согласился я, думая за время его отсутствия что-нибудь придумать, — только будь осторожен.

— Не волнуйся. Ты и представить себе не можешь, какое это удовольствие — летать, — воскликнул он с горящими от радости глазами.

Две большие бабочки, одна с красными, как мак, крыльями, другая с фиолетовыми, подлетели к Чикарели. Он ухватился за лапки бабочек, и они вспорхнули. Совершив круг над поляной, они приземлились. Чикарели пересел на спинку самой крупной из бабочек и они взлетели. Остальные бабочки последовали за ними. Я не мог отвести глаз от этой изумительной картины, и у меня рябило в глазах от пестроты бабочек. Звонкий смех Чикарели серебряным колокольчиком разливался по всей поляне.

— До свидания, не волнуйся, я скоро вернусь, — крикнул он сверху.

— Не задерживайся, — крикнул я ему вдогонку.

Бабочки растаяли в небесной лазури. На поляну сошел покой. С вершины Техениса прилетел ветерок, забрался в лесную чащу и стал рассказывать что-то молодым деревцам, а они смеялись над ветерком.

— Все равно мы тебе не верим, — шелестели деревца, — зря стараешься.

— Но почему, почему вы перестали мне верить? — обижался ветерок.

— Потому что ты ветрен, как ветер, ты летаешь то здесь, то там и всем обещаешь одно и то же, — отвечали деревца, — мы еще ни разу не слышали от тебя слова правды.

— Когда-нибудь, может, и услышите, — рассмеялся ветерок и подлетел к кустам.

Я прислушивался к их разговору, глаза слипались от усталости, и я уснул прямо на траве. Не знаю, сколько времени я проспал, и проснулся от голоса Чикарели:

— Вставай, вставай же, я вернулся.

Я с трудом открыл глаза и увидел сидевшего на стебельке Чикарели. В жизни мне очень много раз приходилось видеть сверкающие счастьем глаза, счастливые лица, слышать счастливый смех, но никогда еще не видел само счастье в человеческом обличье. Таким предстал передо мной Чикарели в ту минуту. Он спрыгнул со стебелька и подошел поближе:

— Прости, что разбудил, — стал оправдываться он.

— Ты давно вернулся?

— Да, просто не хотел тебя будить, ты смеялся во сне. Что тебе снилось?

— Знаешь, наконец мой гном вернулся, и мы летали.

— Во сне летать неинтересно. Вот если бы ты летал, как я, наяву!

— Для этого мне надо натворить кучу глупостей, чтобы стать с тебя ростом.

— Между прочим, я не одни глупости делаю. Ты ведь даже не знаешь, за что меня любят бабочки.

— Откуда мне знать?

— Я оказал им услугу, вот! — заявил он гордо.

— Какую еще услугу?

— В тот день, когда они перенесли меня сюда, начался проливной дождь. У одного мотылька крылья намокли так, что бедняга не мог взлететь. Я приютил его на ночь, иначе он бы погиб. Утром он обсох, и я его выпустил. Оказалось, что это принц мотыльков, а я и не знал. После того, как я его выпустил, на поляну прилетел целый рой мотыльков и бабочек. Честно говоря, я немного испугался, подумав, что опять сделал что-то не так, и они прилетели отомстить мне. Мотылек-принц подлетел ко мне, радостно замахал крыльями, и я понял, что они прилетели благодарить меня. С тех пор мы дружим.

— Добро порождает добро, таков закон жизни. Представляешь, как здорово будет жить на свете, если все станут помогать друг другу. Человечество станет счастливым… И все-таки, что мы будем делать дальше? Я считаю, что тебя надо отвести домой.

— Нет, никогда. Дома все обрушатся на меня, станут кричать: «Мы же говорили тебе — нельзя, нельзя, чи карели, а ты не слушался. Доигрался. Теперь страдай».

— Ладно, убедил. Побудь здесь, я скоро.

— Куда ты?

— Схожу за постелью. Не будем же мы в такую погоду ночевать на земле, — ответил я, глядя на сгущавшиеся тучи.

Я помчался вниз, схватил одеяло и подушку, вышел из комнаты и столкнулся в коридоре с известным поэтом Садояном. Он удивленно поглядел на мой багаж и спросил:

— Куда это вы?

— Надо стряхнуть пыль, а то дышать нечем, — тут же сочинил я.

— Хорошо, хорошо, — печально произнес он, углубившись в свои мысли.

— Что с вами?

— Вам не понять этого. Ах, как болит душа!

— Поделитесь, может, станет легче.

— Я убил героя своей новой поэмы, — зарыдал он, бросившись мне на грудь. — Какой это был прекрасный человек — гордый, честный, мужественный, красивый, добрый. У меня от горя сердце разрывается на части.

— Может быть, стоит его ранить, а не убивать? — посоветовал я. — Потом его вылечат, и у вас все будет в порядке.

— Правильно! — воскликнул он, оторвавшись от меня. — Дорогой мой, вы меня спасли, просто не знаю, как вас благодарить за это!

— Не за что, — усмехнулся я.

Садоян помчался в свою комнату воскрешать несчастного покойника, а я помчался вниз, стараясь не попадаться на глаза администрации.

Я поднимался к поляне. Заходящее солнце заливало последними, слабеющими лучами вершину Техениса, черневшего от туч, а речка, вспомнившая какую-то грустную песню, напевала ее в наступавшей тиши. Лес стоял оторопело, вслушиваясь в эту тишину и, не смея шелохнуться, ожидал наступления сумерек.

— Чикарели, Чикарели, — позвал я, но никто не отзывался.

Я заволновался: что с ним могло случиться, куда он мог деться? Может, его унесла лисица, может, он заблудился в лесу или утонул в ручье? Я вошел в палатку, расстелил в ней одеяло и возобновил поиски. Может, он уже уснул и не слышит моего голоса? Чикарели не было нигде, и меня охватило такое отчаяние и одиночество, что я без сил упал на траву. И только сознание того, что я взрослый человек, вынудило меня подтянуться, взять себя в руки. Взрослый человек, мужчина, не имеет права отчаиваться, он должен уметь сдерживать себя, ведь в жизни встречается много трудностей, и если отчаиваться по каждому поводу, то не останется сил противостоять этим трудностям.

Сумерки сгущались. Я не знал, как мне быть, где искать Чикарели. Я чувствовал огромную ответственность за его судьбу. «Если с ним что-нибудь случится, я не смогу простить себе».

Я снова вышел из палатки. В темноте я заметил сверкающие точки, двигавшиеся по направлению ко мне. Светлячки, что ли? Но светлячки не могут выстраиваться в такие стройные шеренги. Что же тогда? Я удивленно наблюдал за этой подвижной гирляндой и вдруг услышал голос Чикарели:

— Добрый вечер.

— Неужели можно разгуливать по лесу в темноте? — рассердился я.

— Я вовсе не разгуливал, а ходил за светлячками, — оправдался Чикарели. — Или тебе хочется провести весь вечер в темноте?

— Ну, заходите, — сказал я, смягчившись, — милости просим в нашу скромную обитель.

— Входите, друзья, — радостно пригласил светлячков Чикарели и вошел тоже.

Светлячки не заставили себя долго ждать и тут же заполнили палатку. В нашем убежище стало светло и уютно. Я достал из кармана платок, постелил его на земле, положил вместо подушки воробьиное перышко и сказал Чикарели:

— Вот твоя постель, устраивайся.

Он поблагодарил меня за заботу, лег, но тут же захныкал:

— Не хочется спать.

— Может, ты голоден?

— Нет, лучше расскажи что-нибудь.

— Хочешь сказку?

— Только удивительную.

— Ладно, слушай: жил-был на свете король и была у того короля дочь…

— Да ну, неинтересно.

— Какую же ты хочешь?

— Лучше современную, чтобы в ней не было никаких принцев и принцес.

— Хорошо. Тогда про попугая. Значит, так: в королевском дворце жил попугай.

— Говорящий?

— Конечно, болтал лучше любого королевского министра. Король выступал перед придворными, заявлял, что он — самый мудрый правитель в мире, самый красивый мужчина во всем королевстве, что он будет жить на свете вечно. Придворные аплодировали ему, восклицая: «Да здравствует наш славный король!» Дома же, когда рядом не было никого, король спрашивал у попугая:

— А ты, попка, какого мнения о своем короле?

— Король дурак, король дурак, король дурак! — твердил попугай.

— А что король? — спросил Чикарели.

— Хохотал до слез. И так — каждый день: король расхваливал себя, придворные аплодировали, а попугай твердил свое: «Король дурак, король дурак». Потом, когда король умер, попугай говорил то же самое новому королю. Но только этот король не смеялся над попкиной шуткой, а плакал. Смеялись придворные. Потом умер и этот король, а попугай говорил то же самое новому владыке. Владыка приказал вырвать ему язык, но от этого ничего не изменилось: наученный попугаем, народ называл короля дураком. И до сих пор называет и смеется.

— И все? Расскажи лучше такую сказку, где вообще нет никаких королей.

— Попробую, — сказал я и начал: — когда-то жил на свете бедняк и был у него умный осел…

— Ну неужели ты не понимаешь, что я хочу у-ди-ви-тель-ну-ю сказку? — пожал плечами Чикарели.

— Слушай же, Чикарели, слушай удивительную сказку о человеческой верности и запомни ее навсегда, мой мальчик, — посерьезнел я. — Если пешком, нужно идти два дня и две ночи, если верхом — один день и одну ночь, доберешься до озера Ван. На озере есть остров, где стоит храм изумительной красоты. На берегу Вана есть райский сад, где цветут прекраснейшие розы. Когда-то за ними ухаживали старый садовник и его дочь, жившие в доме за садом. На противоположном берегу Ванского озера лежит горный Шатахский край, где в те времена жил мужественный юноша, больше всего на свете дороживший своей свободой. И жил он свободным, как орел, пока однажды не повстречал дочь садовника.

— Кто ты? — спросил юноша, скрывая душевный трепет.

От смущения девушка рассмеялась, а юноша растерялся.

— А ты кто и где ты живешь? — спросила девушка.

— Там, — показал рукой юноша на свой берег, смутившись еще сильнее.

Девушка рассмеялась снова и скрылась в саду, а юноша, стоял как зачарованный, и в его груди, как раненая птица, билось сердце. Растерянный и непонимающий, что с ним происходит, юноша побежал к озеру, бросился в воду и доплыл до родного берега. Забравшись на высокую скалу, он стал смотреть на озеро, которое никогда еще не было таким красивым. На следующее утро он снова переплыл озеро, подошел к саду и ждал до тех пор, пока девушка не вышла из дома.

— Я все время думаю только о тебе, — прошептал юноша, а девушка зарделась, как роза, — дай мне руку, пойдем со мной, будешь моей женой.

— Пойди к моему отцу и попроси у него моей руки, я не вольна решать такие вопросы сама.

— Хоть сейчас! — воскликнул юноша, окрыленный своим счастьем.

— Есть ли у тебя родители? — поинтересовалась девушка.

— Мой отец ушел однажды на охоту и больше не вернулся, мы с матерью живем одни.

— Тебе нужно прийти с матерью и сосватать меня, таков порядок. Меня зовут Тамар, — сказала она и снова скрылась в саду.

— Жди нас завтра в полдень, — крикнул он ей вдогонку и побежал к озеру.

Дома он поцеловал руку матери и сказал:

— Мать, на том берегу озера живет девушка, которую я хочу назвать своей женой.

Мать поцеловала сына в голову и сказала:

— Наступит утро, а с ним добро.

Наутро они, взяв дары, спустились в долину.

В розовом венке и фартуке, убранном цветами, вышла им навстречу дочь садовника. Мать юноши, увидев ее, замерла от восхищения и прошептала:

— Какая красавица!

— Мать, это она и есть, — сказал юноша.

Мать поцеловала Тамар, и та пригласила их войти.

— Милости прошу, — приветствовал их садовник.

Садовник слушал гостей, согласно кивая головой, и когда они кончили, произнес:

— Каждому юноше на свете положена девушка его сердца, я согласен отдать вам свою дочь, но при одном условии: пусть твой сын возведет на озере остров, обсадит его виноградом и розами. И если его сад будет прекраснее моего, можете прийти за Тамар.

Услышав об острове, мать всплеснула руками:

— Как он может возвести остров? Это не под силу ни одному человеку на свете.

— Не волнуйся, мать, — утешил сын, — остров я возведу за год, а сад на нем будет прекраснее всех садов на свете. Жди меня через год, — сказал он Тамар и встал.

Мать вышла хмурая, как туча.

— Не справишься, сын, не сможешь, — била она себя по коленям, — для чего нам связываться с этим человеком, найдем тебе невесту не хуже этой.

— Не хочу никого, кроме нее, — сказал юноша и обернулся.

Тамар смотрела ему вслед, стоя у калитки, и юноша вернулся к ней.

— Мой отец непреклонен, если он сказал что-нибудь, то уже ни за что не откажется от своего слова, но я буду ждать тебя, — сказала она тихо, — хоть тысячу лет.

— У тебя будет и остров, и сад, жди меня, — он поцеловал Тамар и догнал мать.

Всю дорогу мать и сын шли молча. Наконец мать произнесла:

— Сын мой, тебе лучше поискать цветок в другом саду.

— Не хочу других цветов, мать, — вздохнул он, — либо она, либо никто. Я буду трудиться день и ночь, возведу остров своей любви.

— Как знаешь, — опечаленно ответила мать.

На следующее утро юноша взял кузнецкий молот и стал дробить скалу. Он отвозил огромные глыбы на лодке к самой середине озера и бросал их на дно. Год пролетел, как день, озеро поглотило все камни.

— Бездонно ты, что ли? — крикнул юноша в отчаянье и собрался было махнуть рукой на свою затею, как вдруг над водной гладью померещился ему силуэт возлюбленной, прошептавшей:

— Я буду ждать тебя всю жизнь.

Юноша не верил своим глазам. Когда чудесное видение испарилось, он снова взялся за работу.

— Потерпи еще немного, любимая моя! — крикнул он, вдохновившись.

Годы летели как птицы, а остров все не поднимался над водой. Однажды на берег вышла мать, чтобы уговорить сына бросить все, вернуться домой и увидела перед собой усталого, поседевшего человека, дробившего скалу.

— Еще немного, осталось совсем мало, — говорил он сам себе, а мать плакала, стоя за его спиной.

Как ни старалась мать, ей и на этот раз не удалось уговорить сына. А он все дробил скалу и возил камни к середине озера. И однажды — о, счастливый день! — брошенный в воду камень остался на поверхности.

— Остров, мой остров! — крикнул юноша, обезумев от радости. — Остров моей любви!

Он стал возить землю, засыпать ею камни, посадил розовые кусты, виноградную лозу и чудесные яблони.

— Пусть придет садовник и увидит, что во имя любви можно превратить в цветущий сад всю землю! — крикнул он и пошел к садовнику.

Пришел он и встал напротив покосившегося пустого дома.

«Где его хозяева, куда они делись?»

Сердце юноши билось сильнее, чем в тот день, когда он повстречал Тамар. Во рту пересохло, он склонился над родником, чтобы выпить воды, и из воды на него глянуло обросшее седой бородой лицо старика.

— Опоздал, опоздал, — зажурчал родник.

— Тамар! Тамар! — кричал обезумевший от горя юноша, ища свою возлюбленную по всему берегу, но она так и не отозвалась.

Тогда юноша поплыл к своему острову, лег на землю и зарыдал:

— Я все равно найду ее!

Он поднялся с земли, разбежался, чтобы нырнуть в воду и поплыть обратно, но сильный порыв ветра подхватил его, поднял над волнами и унес ввысь. По сей день, говорят, над Ванским озером кружит одинокая чайка, словно ища кого-то. Рыбаки рассказывают, что иногда над волнами раздается человеческий голос, зовущий «Тамар! Тамар!»…

— Как бы я хотел увидеть этот остров! — мечтательно произнес Чикарели.

— Когда-нибудь, может, и увидишь. А теперь, спи. Наступит утро, а с ним добро.

— Спокойной ночи, — сказал Чикарели, положив голову на воробьиное перышко.

Светлячки вылезли из палатки, чтобы не мешать нам. Я устроился рядом с Чикарели и уснул.

РАССВЕТ

В Ереванском институте древних рукописей Матенадаране хранится книга, написанная одним мудрым человеком много веков назад. В этой книге каждое слово так метко и точно, как отточенная стрела, так уместно, как камень в стене. Каждая страница этой книги излучает свет и добро. В ней рассказывается о людях, встававших с рассветом и творивших добрые дела. Книга эта стала моим путеводителем по жизни с того дня, как я прочитал ее.

В этот день я, как обычно, встал ни свет ни заря, пока Чикарели сладко посапывал во сне. Я укрыл его платком, который он во сне скинул с себя, и бесшумно вышел из палатки. Лес еще не пробудился, я шел к Молочному ручью, наступая на сухой валежник и будя птиц. Проснулись первые пернатые и стали окликать остальных подруг:

— Вставайте, вставайте, солнце идет.

Большеголовый шмель промчался мимо со скоростью первоклассника, опаздывающего на урок, даже не поздоровавшись со мной. Синий цветок вытянул шею посмотреть, почему задерживается солнце. Цветок сказал мне «доброе утро» и повернулся к востоку. Усталый светлячок плелся домой с ночного дежурства.

Я умылся студеной водой ручья и сразу же почувствовал себя необыкновенно бодрым и здоровым. Я побродил среди знакомых деревьев, пожелал им доброго утра и вернулся будить Чикарели.

В палатке никого не было. Я ждал своего друга довольно долго и, не дождавшись, вышел на поляну.

— Чикарели, где ты? Эй, Чикарели?!.

Не получив ответа, я снова побежал в сторону ручья, но и там не доискался Чикарели.

— Эх, Чикарели, Чикарели…

— Что? — откликнулся знакомый голос.

— Что за шутки, где ты бродишь?

— Я ходил за медом.

— Как? К дедушке?

— Нет, что ты. Здесь неподалеку в дереве есть дупло, где обитают дикие пчелы. Я попросил немного меда, и они с удовольствием дали мне.

Я наклонился и заметил крохотную повозку, в которую впряглись четыре трутня. На повозке было несколько цветков лилии, наполненных диким медом.

— Угощайся.

— Чикарели, у меня такое ощущение, что тебя знают все обитатели здешнего леса.

— Все не все, но многие знают и уважают, — хвастливо сказал он. — Сейчас я провожу этих бездельников, и мы славно позавтракаем.

Чикарели распряг трутней, и они, лениво жужжа, улетели восвояси.

— Ты ешь, а я пока соберу малины, — предложил Чикарели.

— Я тоже приготовил тебе сюрприз, — сказал я, протянув ему листок, на котором лежало несколько ягод малины и ежевики.

— Спасибо, — обрадовался он.

После завтрака я предложил Чикарели идти к леснику.

— Зачем? — удивился он.

— Думаю, он сможет помочь нам отыскать муравейник или дать какой-нибудь полезный совет.

— А если и он сочтет тебя психом?

— Ни за что. Именно поэтому я и решил идти к нему. В прошлом году я гостил у него несколько дней, он произвел на меня впечатление человека, умеющего понимать каждого. Очень интересный старик, знает такие вещи, о которых ни в одной книге не написано.

— Пошли, — вдохновился Чикарели и прыгнул в мою ладонь.

СОВЕТ ЛЕСНИКА

— Ах, негодники, всю траву вытоптали, цветы оборвали, сломали деревца! — вне себя от ярости кричал человек с бородой почти до колен. — Только попадитесь мне!..

Он был так рассержен, что я не знал, уместно ли подходить к нему. Наконец, когда он немного успокоился и направился к лошади, к седлу которой было подвешено ружье, я положил Чикарели в карман пиджака и направился к леснику.

— Доброе утро.

— Какое там доброе, ты только посмотри, что они натворили, переломали мне все саженцы! Неужели это люди? — сорвал на мне злость лесник. — Ничего, попадутся мне, так высеку крапивой, всю неделю спать не смогут. Как только у них руки не отсохли? В прошлом году эту яблоньку побило градом, насилу спас, выходил, а они, эти… Эх!.. — Лесник опустился на колени перед яблонькой, стал перевязывать сломанные ветви: — Ничего, потерпи, милая, знаю, больно тебе. Вот вырастешь, станешь красавицей, окрепнешь, никто не осмелится тебя тронуть.

На лужайке у сада, где паслась лошадь, валялись обрывки газет, битые бутылки, остатки еды. Мне стало стыдно за тех, которые называют себя людьми, но ведут себя как звери. Тот, кто без зазрения совести уничтожает природу, может преспокойно убить и человека. А разве дерево не живое существо, разве сломавший его не совершил убийство?

— Вчера ездил за семенами в район, — продолжал лесник, — вернулся сегодня, смотрю и глазам своим не верю, — он показал на бутылки. — Пронюхали, что меня нет и решили покутить в свое удовольствие.

— Я к вам за советом. Говорят, здешний родник обладает целебными свойствами.

— Обладал, — поправил меня лесник, — теперь воды нет, родник обиделся на людей и высох, — сказал он и подошел к лошади.

— Простите, можно спросить вас? — крикнул из кармана Чикарели.

Лесник остановился как вкопанный.

— Ты… только что говорил совсем другим голосом, — выдавил он.

— Да, — солгал я, — просто голос сорвался.

— Ну, говори, что у тебя за дело?

— Знаете, один мой знакомый мальчик вдруг ни с того, ни с сего уменьшился, стал ростом с мизинец…

— Ни с того, ни с сего, говоришь? — усмехнулся лесник.

— Не знаю, как выручить его, к кому обратиться?

— Знаю, все знаю, — грустно произнес лесник, — это тот самый мальчишка, который разворошил муравейник на Круглом холме. Стоит ли стараться ради такого?

— Да, он что-то рассказывал мне про муравейник, — смутился я, не зная, как оправдаться.

— Пусть катится к чертовой бабушке, не стану я помогать ему, — рассвирепел лесник, — пусть лучше останется таким, чтобы больше не вредить никому. Знаешь, что он станет вытворять, если вдруг снова вырастет? У меня нет ни желания, ни времени заниматься такими типами, — завершил он круто.

— Я больше не буду таким, честное слово, — истошно завопил Чикарели, высунувшись из кармана. — Клянусь мамой, я больше никогда не сделаю ничего плохого.

— Кто это? — удивленно спросил лесник, снова обернувшись ко мне.

— Это он, — пришлось сознаться мне, — вот, познакомьтесь, это Мушег.

— Здравствуйте, дедушка, — почтительно поздоровался Чикарели, спрыгнув на землю.

— Ну, допустим, здравствуй, — мрачно ответил лесник, — что дальше?

— Пожалуйста, помогите мне, дедушка, я больше не могу оставаться таким.

— А я не могу терпеть таких, как ты. Нет-нет, не приближайся ко мне и не проси ни о чем. Я не стану помогать тебе, нет, ни в коем случае, — лесник шарахнулся от Чикарели, как от страшного чудовища, — в твоих глазах столько недобрых огоньков, что тебе лучше навсегда остаться таким. Аслан, — позвал он лошадь, — Аслан, как ты считаешь, стоит помогать этому негодному мальчишке?

Лошадь мотнула головой.

— Видишь, даже животное понимает, что ты за фрукт.

— Дедушка! — зарыдал Чикарели.

— Почему ты разорил гнездо скворца, почему выбил стекло в соседнем окне, почему…

— Простите, прошу вас… Но откуда вы знаете все это? — изумился Чикарели.

— Сорока на хвосте принесла. Учти, ни один из дурных поступков не остается незамеченным. Рано или поздно тайна становится явью, тем более, что ты, насколько мне известно, все делаешь не особенно заботясь о тайности, а? Не ты ли недавно на глазах у хозяина огорода сорвал его подсолнух? То-то. Сороки, живущие в городском парке, знают все, они мне столько про тебя рассказывали, что даже слушать надоело.

— А однажды ты сломал большую ветку, набил карманы незрелыми персиками и потом хвастался во дворе, что тебя никто не сможет поймать, правильно?

— Правильно, дедушка, только я был там не один, мы лазили в сад вдвоем, я и…

— Оказывается, ты еще и ябеда. А месяц назад у кинотеатра…

— Ой, дедушка, прошу вас, не продолжайте, а то я умру от стыда. Честное слово, это больше не повторится, — зарыдал еще сильнее Чикарели.

— Терпеть не могу, когда мужчины плачут, — презрительно сказал лесник. — Пошли, Аслан, — лесник просунул ногу в стремя, но я задержал его.

— Прошу вас, помогите ему, он, в сущности, неплохой парень, — вступился я. Лесник спрыгнул на землю, сурово поглядел на Чикарели, почесал за ухом, призадумался и стал рассуждать вслух:

— Помочь или не помочь? Помочь или не помочь? — твердил он, словно гадая на ромашке. — Аслан, скажи ты, помочь ему или нет?

Лошадь посмотрела на Чикарели, повернулась к хозяину и согласно кивнула.

— Что, помочь? — удивился лесник.

Лошадь кивнула снова.

— Ладно, Аслан не станет заступаться просто так, значит, тебя еще можно сделать человеком. Скажи спасибо Аслану, бессовестный мальчишка.

— Вы же слышали, он раскаялся, — сказал я.

— Ладно уж, — махнул рукой лесник. — С чего начнем, Аслан?

Лошадь заржала в ответ.

— Ясно, — кивнул ей лесник. — Следуйте за мной.

По дороге лесник спрашивал меня о житье-бытье, вспоминал дни, когда я гостил у него, интересовался жизнью в городе, где давно уже не был.

— Живем тут вдвоем с Асланом, стережем лес. Аслан — мудрая лошадь, знает свое дело.

Аслан дважды стукнул копытом по земле и пошел в сторону Красных камней. Когда мы углубились в лес, стало так темно, будто наступили сумерки.

— Говорите тише, — предупредил лесник шепотом, — здесь неподалеку живет семья бурого медведя, у них сейчас тихий час. Аслан, пошли быстрее.

Через некоторое время деревья стали редеть, и мы вышли на цветочную поляну.

— Старайтесь не топтать цветов, — снова предупредил лесник, — это очень редкие цветы, они растут только здесь.

На том конце поляны стоял дом с башенкой, который я хорошо знал. В нем жил лесник.

— Здесь мы немного отдохнем и подумаем, как быть, — сказал лесник, отпирая дверь.

На свете много роскошных королевских палат и замков, созданных гениальным воображением и мастерством зодчих. Они изумляют всех своей красотой, но ни один из них не сможет сравниться с домом лесника. Внутри этого дома… Впрочем, нет, я не стану описывать его, пусть ваше воображение само нарисует ту обстановку, какая ему больше по душе.

— Как в сказке! — воскликнул Чикарели, устроившись на подлокотнике кресла, в котором я устроился. — Можно попросить воды?

— Сейчас попросим Аслана. Аслан! Аслан, принеси нам воды, — попросил лесник. — Животные прекрасно понимают людей, их язык. Просто нужно заслужить любовь животных. Я выкормил, вырастил Аслана сам. Его мать сорвалась со скалы и погибла, когда он еще был сосунком. Бедняжка. Я кормил Аслана прямо из соски, пока не поставил на ноги. Мы понимаем друг друга с полуслова, к тому же он очень умный, поэтому я всегда советуюсь с ним.

Тут лесник трижды хлопнул в ладоши, дверь отворилась, и в комнату на задних лапах вошла лисица. В передних лапах она несла корзину с малиной и смородиной. Поставив корзину на стол, лисица достала из буфета блюдца, расставила их перед нами, раскланялась и вышла, лукаво взглянув на Чикарели.

— Угощайтесь, пожалуйста, — как ни в чем не бывало сказал лесник, делая вид, будто не замечает нашего удивления, — сейчас нам принесут фрукты.

Он дважды хлопнул в ладоши, дверца снова распахнулась сама собой, и в комнату вбежал еж, весь утыканный яблоками и грушами.

— Спасибо, мой хороший, — лесник погладил животное так, словно это была пушистая кошка, а не колючий еж.

— Я тоже хочу погладить ежа, — запрыгал от восторга Чикарели.

— Нельзя, чи карели, — на всякий случай удержал его я.

— Почему нельзя, пусть погладит, — разрешил лесник.

— До чего ты мягкий, — умилился Чикарели, погладив ежа, который, словно поняв его слова, улыбнулся в ответ.

За окном послышалось ржание Аслана.

— А вот и вода, — сказал лесник и, выглянув в окно, взял у Аслана ведерко с водой. — Молодец, спасибо. Пейте и давайте подумаем, как нам быть с этим негодником, — произнес он, нахмурившись, хотя по всему было видно, что он уже не так сердит на Чикарели. — Сейчас придумаем… Вспомнил, — он хлопнул в ладоши, и в комнату вбежал крот. — Принеси-ка нам Книгу лесничьих воспоминаний.

Крот чихнул и выбежал из дома. Через несколько минут он снова появился в комнате, взвалив на спину огромную-преогромную книгу в толстом кожаном переплете. Лесник взял книгу, положил на стол и стал листать ее. Страницы книги были исписаны непонятными знаками и буквами.

— Вот, нашел, — лесник ткнул пальцем в одну из страниц. — «Тот, кто нарушает закономерную жизнь природы или уничтожает ее, бывает наказан самой природой. Не руби дерево, не топчи цветов, не загрязняй родников».

— Это относится не к нам, — запротестовал я.

— Потерпите, потерпите, — ответил лесник, взглянув на меня исподлобья и продолжая листать книгу. — Видите дуб за окном? — спросил он, не отрываясь от чтения. — Это было молоденькое деревце, когда я, выпускник философского факультета, впервые попал в этот лес, влюбился в него и решил остаться здесь навсегда… Нет, ни в одной библиотеке мира не найти такой мудрой книги, даже в библиотеке философского факультета университета. Вот, кажется, это. Сидите тихо и не мешайте мне, пока я буду читать.

Чикарели смотрел на лесника не отрываясь, и, хотя тот надолго углубился в свою книгу, мы терпеливо ждали, когда он кончит чтение и какое-то подсчитывание на пальцах. Наконец лесник отложил книгу.

— Эту болезнь не излечить лекарствами, — таинственно произнес он.

— Мы связываем с вами большие надежды, — взмолился я, — подскажите хотя бы, как нам поступить.

— Ох, не спрашивайте, не спрашивайте. Это очень, очень трудно. Независимо от возраста, человек должен взвешивать каждый свой шаг, чтобы потом не каяться. Однако не стоит отчаиваться. У вас есть только один выход, один путь, который нужно пройти с честью, и тогда, кто знает, — он снова хитро улыбнулся, — может, все увенчается успехом.

— Мы готовы пройти этот путь, — встали мы.

Лесник вышел из дома.

— Идите за мной, старайтесь меньше говорить и не задавать вопросов. Пошли.

Дело близилось к полудню, когда мы вышли из леса и спустились к западному склону горы.

— Видите скалу? — указал лесник. — Когда-то из-под нее бил тот самый родник. Идите прямо к нему.

— Спасибо, спасибо, — нетерпеливо воскликнули мы и побежали к роднику.

— Стойте, — смеясь, окликнул нас лесник. — От нетерпения вы совсем потеряли голову. А что делать дальше, вы знаете?

— Ах, да… — смутились мы.

— Садитесь рядом со скалой и ждите. Сегодня день рождения королевы лесных цветов. Когда она поднимет голову и станет танцевать, меняя цвет, ни о чем с ней не говорите. Наберитесь терпения и ждите, когда она кончит свой танец и прибудут ее гости — бабочки, птицы, шмели, пчелы. Горе вам, если вы обидите кого-нибудь из них. Потом, когда черная тучка заслонит собой солнце и польет теплый дождик, наклонись к королеве и скажи ей вот эти слова… Подойди поближе, никто, кроме тебя, не должен слышать этих слов. Когда ты произнесешь эти три слова, королева угостит тебя своим нектаром. Ты возьмешь нектар мизинцем, положишь на кончик языка, и в этот миг из родника послышится жалобный стон. Ты наклонишься и увидишь под скалой вертящийся жернов. Положи на него руку и скажи: «Камень, не перекрывай воду». Жернов откатится и перед тобой откроется темный проход, откуда будет доноситься страшный грохот. Не бойтесь ничего и входите.

— А дальше?

— Дальше вы сами разберетесь, как вам быть. И, самое главное, не пытайтесь силой вернуть воду, это бессмысленно. Ну, счастливого пути. У меня своих дел невпроворот. Прощайте.

— Спасибо, дедушка, до свидания.

Лесник вскочил на Аслана и умчался куда-то, а мы остались одни среди лесов, полей, ущелий и гор, наполненных птичьим пением. Переглянувшись, мы с Чикарели зашагали навстречу своей судьбе.