Призраки солнечного юга

Глава 4

ЧЕЛОВЕК быстро шел по слабо освещенному двору. Он прекрасно ориентировался в темноте, ибо вело его не столько зрение, сколько наитие, ведь шел он не просто гуляя, он приближался к могиле ВРАГА… Было часа два, а то и больше — самый разгар южного веселья — но ЧЕЛОВЕК не боялся кого-то встретить, он знал, что ЗДЕСЬ редко бывают люди. Закуток между стеной корпуса и бетонным забором со всех сторон засаженный деревьями, пятачок каменистой земли, усыпанной строительным мусором и гнилыми сливами, вечно тенистый, скрытый от посторонних глаз деревянным навесом уголок двора — здесь никто не бывал…

Только ЧЕЛОВЕК наведывался сюда постоянно, потому что именно здесь он убил и захоронил своего ВРАГА. Вот и сейчас он шел к его могиле, но на сей раз не для того, чтобы плюнуть на нее… Он так стремился к ней по другой причине — ЧЕЛОВЕК решил ее разрыть! Да! Он понял, что это единственное решение. Разрыть, проверить карманы, найти и уничтожить. Записку! Наводку! Подсказку! Улику!

ЧЕЛОВЕК долго не мог решиться, он бы и не решился, если бы не услышал сегодня, что подлеца хватились. И кто? Его жена, с которой он прожил в счастливом браке двадцать два года… Кто бы мог подумать, что у этого изверга есть жена. Да что жена! Двое детей, две дочки! И вот теперь три его любимые женщины ищут своего ненаглядного, звонят, пишут запросы, отбивают телеграммы и ждут, ждут… Они еще не знают, что никогда его не дождутся…

ЧЕЛОВЕК на ощупь пробрался между стеной и забором. Подошел к могиле. Присел на корточки. Вынул из сумки маленькую лопатку — к сожалению, больше ничего подходящего найти не удалось — и начал копать.

… Прошло десять минут. ЧЕЛОВЕК утер пот со лба, сел на грязную землю. Оказывается, раскапывать гораздо труднее, чем закапывать, тем более в кромешной тьме. ЧЕЛОВЕК встал, отряхнулся. Может, и не стоит так спешить? Может, дело потерпит до утра? Или завтрашнего (пардон, уже сегодняшнего) вечера. Будет и светлее, и, глядишь, за это время он найдет более подходящую лопату. Тем более, пока никаких подозрений у администрации нет, ЧЕЛОВЕК сам слышал, как начальница санатория говорила коменданту, что, скорее всего, пропавший красавец загулял с какой-нибудь местной красоткой…

Подожду до утра — решил ЧЕЛОВЕК. Потом малодушно подумал — а вечером уеду. Домой! Подальше отсюда и от греха! Но тут же одернул себя — нет, ты не уедешь! Ты будешь наслаждаться жизнью, пить, гулять, флиртовать. Ты свободен и счастлив, а свободные счастливые люди не убегают, поджав хвосты…

Все будет хорошо — заверил себя ЧЕЛОВЕК и легкой пружинистой походкой направился в обратный путь.

Мы с Сонькой лежали на пляже, накрыв лица панамами. Было жарко, и хотелось есть, и так как завтрак мы проспали, а в нашем холодильнике шаром покати, то пришлось переться на пляж с пустыми желудками.

Мы лежали, стараясь не обращать внимания на урчание в животах, а мимо носились многочисленные торговцы съестным, наперебой предлагая вечно голодным курортникам всевозможные вкусности.

— Самса, слоеная самса! — гудела тучная пожилая матрона с кавалерийскими усами.

— Пахлава медовая! Покупаем пахлаву! — верещала вертлявая девчушка лет тринадцати.

— Пиво холодный, фарель капченый… — бодро предлагал жилистый, загорелый до черноты армянин. — Налэтай-покупай!

— Лимонад. Холодный лимона-а-а-ад, — гнусил шустрый паренек с бритой головенкой.

Сонька резко вскочила со своего лежака.

— Да когда же они заткнуться! — захныкала она, утирая пот со лба. — Сил нет их слушать! То форель, то самса… Я жрать хочу!

— Я тоже.

— Давай тогда купим чего-нибудь.

— Сонь, ты разве не помнишь, что мы кошельки забыли? — вяло спросила я, переворачиваясь на спину. — Денежек у нас нету.

— Надо сбегать за ними, до корпуса сто метров.

— Вот и сбегай.

— А че сразу я? — насупилась Сонька. — Беги сама.

— Я потерплю — у меня через час обед.

— А мне нельзя рисоваться…

— Возьми мою санаторно-курортную карту и иди с богом.

— Не пойду, — упрямо буркнула она.

— Ну тогда говей.

Мы полежали еще минут десять, пока жара не согнала нас с солнцепека.

— Пошли купаться, — предложила я.

— Пошли. Может, в воде есть расхочется.

Мы занырнули в теплую пенную волну. Я поплыла к бую, а Сонька начала курсировать вдоль берега. Беда с ней! Дальше, чем на два метра в глубину она не заплывает — боится. Вообще Сонька про себя говорит: «рожденный ползать — летать не может», что в переводе означает: «кому не дано плавать, тот никогда не научится». Уж сколько лет над ней билась преподавательница физкультуры в институте, когда они всей группой занимались в бассейне, сколько я пыталась ее приобщить к плаванию, все без толку — Сонька бултыхается только у берега и только по-собачьи. При этом так часто загребает руками, так беспорядочно сучит ногами, что устает через пару минут.

Когда я вернулась, она все так же утюжила прибрежную волну. Рядом с ней бултыхались две знакомые личности — Паша и Женя. Паша был в кепке и солнечных очках, от чего перестал быть похожим на Бармалея, став точной копией сицилийского мафиози мелкого разлива. Женя же на фоне приятеля казался эдаким аббатом-бенедиктинцем: физия благостная, гладкая, румяная, с наивными круглыми глазами и целомудренным маленьким ртом.

— Привет! — поприветствовала я их, подплывая ближе.

— Здравствуй, соседка, — пробасил Паша, Женя же просто улыбнулся.

— Как отдыхается? — поинтересовалась я. — Как наш балык, еще не съели?

— Осталось еще, — заверил меня Паша. — Я много привез — у меня ж аппетит, как у слона. — Он обернулся к приятелю. — А Женька плохо ест, мало.

— Я жару ужасно переношу, — пожаловался малоежка. — Меня постоянно мутит. А от солнца крапивница начинается, видите, — он немного приподняла над водой, и мы заметили, что он купается одетый, то есть в футболке. — Приходится постоянно закрываться, иначе становлюсь пятнистым, как саламандра.

— А я привык к жаре, — загудел Паша. — У нас в Астрахани такое же пекло.

— А я не привыкла, — поделилась Сонька. — У меня от нее голова болит, а еще я спать не могу — задыхаюсь.

— Еще бы не задыхаться — когда на полутора метрах спят два взрослых человека, — проговорила я недовольно. — Сама не спит и другим не дает. Все ночь ворочается, сопит, ноги на меня забрасывает, сил нет никаких.

— А вы матрац на пол положите, — подсказал Женя, — на кровати же два, вот вы один и спустите.

Мы горячо поблагодарили соседа за совет и подивились, что сами до этого не додумались. На этой оптимистической ноте и расстались. Стоило только ребятам выйти на берег, как к нам подплыли, как два эсминца, Зорин с Блохиным. Эти, видимо, тоже страдали от крапивницы, потому что оба были в полосатых майках.

— Вы чего одетые купаетесь? — вместо приветствия выдала я. — В майках?

— Это купальные костюмы, — оскорбился Зорин и, поднявшись из волн, продемонстрировал костюм целиком. Это был полосатый тресс, в таких еще выступали цирковые силачи в начале ХХ века, не хватало только ремня с пряжкой на поясе.

— Тоже в бутике купили? — хмыкнула Сонька.

— Ага, — кивнул Лева радостно. — Продавщицы нам сказали, что эти костюмы подчеркивают достоинства фигуры.

Мы тактично промолчали, но меня, например, так и подмывало спросить, что каждый из них считает достоинством своей фигуры, так как мне не было видно ни одного.

— Хотите покататься? — спросил Зорин, подпихивая к нам своего лимонного утенка, оказывается, он плавал тут же.

— Хотим! — обрадовалась Сонька, она давно мечтала поплавать на матрасе или круге. А Юркин утенок был даже лучше, на него можно было взгромоздиться как на коня и плыть хоть к буйкам.

Зорин отдал нам своего надувного друга, взял под руку обыкновенного, и они пошли на берег сушиться. Мы же с Сонькой взгромоздились на утенка, после чего отправились в путь.

Катались мы на пернатом долго, пока не надоело. И тут мне пришла в голову гениальная мысль.

— Слушай, — я тронула Соньку за гладкое плечико, — давай тебя к глубине приучать.

— Это как? — подозрительно спросила подруга.

— Ты поплывешь в глубину…

— Фигу с маслом!

— Да послушай ты! — возмутилась я. — Ты поплывешь, когда выдохнешься, просто схватишься за утенка, ты же говоришь, что не плаваешь далеко, потому что боишься, что тебе не хватит сил на обратный путь…

— Ну и что? — Сонька недоверчиво прищурилась.

— А то, что ты будешь подстрахована, так что боятся нечего, а если нечего боятся, то глубина уже не будет так тебя нервировать.

— Ну ладно, — неохотно согласилась она. — Только ты со мной.

Я заверила ее, что не отплыву от нее ни на метр, а в доказательство взгромоздилась на утенка верхом и, помогая себе ногами, отправилась в плаванье буквально бок о бок с ней.

Проплыли мы метра три, когда Сонька начала проявлять первые признаки беспокойства, то есть вытягивать шею, плеваться, поднимать ножонками даже не фонтаны, а гейзеры брызг.

— Устала? — участливо поинтересовалась я.

— Хы-ы-ы, — выдохнула она, что, видимо, означало — да.

— Давай еще пару метров.

— Нэ-э-э, — замотала головой Сонька и еще пуще начала колотить ногами по воде.

— Нет? Тогда цепляйся.

Она из последних сил подгребла к моему резиновому «коню», вцепилась в его крыло и повисла.

— Ты проплыла только четыре метра, — начала выговаривать я. — Могла бы еще столько осилить, ты же вдоль берега наматываешь, будь здоров.

— Не могу — боюсь, — задыхаясь, вымолвила она.

— Ну ладно, погнали к берегу. А то обед скоро.

— Как погнали? — испуганно вытаращилась Сонька.

— Очень просто. Я спрыгну, а ты держись руками за утку и плыви.

— Нет! — заголосила она. — Не прыгай!

— Почему?

— Ты спрыгнешь, утка перевернется, и я пойду ко дну.

— Сонь, ты чего с дуба упала? Как она перевернется? Она может накрениться, может отплыть на пол метра, но…

— Во-во! Отплыть! А я в это время утону!

— Ты что на воде три секунды не подержишься? — разозлилась я.

— Три секунды! Да это ж целая вечность!

— Ну и что ты предлагаешь? Дрейфовать тут до конца отпуска? Смотри, нас все дальше от берега относит.

— Давай подождем, когда лодочка мимо проедет, может, добрые люди подберут…

— Так, — я нетерпеливо заерзала на крупе своего «коня». — Готовься, я спрыгиваю.

— Нет!

— Да! На счет три. Раз, два, три…

Я даже не успела соскочить, успела только приподнять попу, как Сонька разжала руку, которой цеплялась за утку. Секунду она держалась на плаву, а потом начала погружаться под воду. Без единой попытки спастись, без малейшего вскрика. Молча, медленно, неотвратимо, будто неживая, она шла ко дну. Как Леонардо ДиКаприо в известном фильме «Титаник». А в глазах такая обреченность, такая тоска…

И вытянутая кверху рука, как мачта тонущего корабля…

Вот за нее и уцепилась. Схватила за запястье, когда Сонька уже погрузилась в море целиком, подтянула к поверхности, насильно зацепила ее пальчики за резиновое крыло. Тут уж в подружке проснулся инстинкт самосохранения, по этому второй рукой она уцепилась за утенка без моей помощи.

— Ты дура, Софья Юрьевна! — выдохнула я, когда ее шальные глаза остановились на моем лице.

— А?

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, не слышала такую поговорку?!

— А? — продолжала тормозить подруга.

— Бэ! — Я махнула рукой, понимая, что с ней разговаривать бесполезно. — Взбирайся давай на утку, повезу тебя к берегу.

— Не, — она замотала головой так энергично, что захрустели шейные позвонки. — Я боюсь.

— Я подсажу.

— Ты лучше за помощью сплавай, — умоляюще проговорила Сонька.

Я чуть не зарычала. Вот ведь трусиха! Таким только в ванне плавать и то под присмотром спасателей Малибу.

И что мне с ней теперь делать? Насильно втолкнуть, так ведь сопротивляться начнет, так буксировать тоже опасно — еще сорвется и опять примется изображать из себя тонущего ДиКаприо. Вдруг мне в голову пришла одна мысль…

— Сонька, — закричала я и сделала круглые глаза. — Рядом с тобой огромная медуза плавает! Красивая — жуть! Только синяя…

— Они же ядовитые! — ужаснулась она.

— Ну обожжет немного, так это не смертельно… — договорить я не успела — Сонька взлетела на круп резинового «коня» только пятки сверкнули.

— Где она? — заголосила она, бешено озираясь.

— Уплыла, — хихикнула я и повезла драгоценную подругу к берегу.

Выбравшись на раскаленную гальку, мы тут же свалились на свои лежаки. Лимонный утенок был брошен рядом.

Полежав немного, Сонька приподняла голову и уставилась на меня.

— Чего тебе? — спросила я, приоткрыв один глаз.

— Ты меня чуть не утопила, — горько проговорила она. — Моя дочь могла остаться сиротой…

— Еще слово, и полетишь обратно в волны.

— И насчет медузы ты соврала.

— Какие еще претензии? — хохотнула я, открывая второй глаз.

— Моришь меня голодом, от этого я такая слабенькая. — Обиженно проговорила Сонька, но через мгновение она радостно воскликнула. — Вон Катя идет!

Я приподнялась на локтях и посмотрела в указанном Сонькой направлении. По пляжу и правда шла Катя. В своей любимой соломенной шляпе и цветастом парэо, только передвигалась она не как обычно — стремительно, а медленно, как говорят, нога за ногу.

— Катя! — прокричала Сонька и помахала женщине рукой.

Катя обернулась на крик, постояла в нерешительности несколько секунд, после чего медленно двинулась к нам.

— Как ты? — налетела на нее Сонька. — Ночь прошла без приключения?

— Нормально, — буркнула Катя, не выходя из своей задумчивости.

— Призраки не докучали?

— Нет, — она помотала головой. — Все нормально… Только… Я все равно не спала. Бродила по номеру, на балконе сидела… Рассвет встречала…

— То-то ты такая вареная, — сочувственно кивнула Соня. — Я когда не высплюсь, тоже заторможенная…

— Вы слышали новость? — ни с того, ни с сего встрепенулась Катя. — Про пропавшего отдыхающего?

— Про кого?

— А помните, мы с Гулей про него говорили, — она в задумчивости накрутила на палец свою челку. — Его Вася звали, вернее, зовут. Он военный, полковник…

— Который, якобы, встречался с покойной Леной? — вспомнила я.

— Он самый. — Катя стряхнула с себя оцепенение. — Так вот, он пропал.

— Как пропал?

— Просто пропал. Вместе с вещами и документами. Как сгинул.

— Может, он домой раньше времени смотался?

— В том-то и дело, что до дома он не доехал, его жена говорит, что он должен был вернуться два дня назад, но не вернулся…

— Может, в дороге что случилось? Например, отстал от поезда? — предположила я.

— Он должен был лететь самолетом, — жена говорит, что сама покупала ему билет… — Катя немного помолчала, потом добавила. — Но в аэропорту никто его не помнит, следовательно, он не поехал домой…

— И что это значит? — Сонька возбужденно заерзала.

— Либо он собрал вещи и сбежал в неизвестном направлении, либо его убили по дороге в аэропорт.

— Да что ты такое говоришь? — ужаснулась я. — Кто мог его убить? Ладно бы, когда сюда ехал, но обратно?

— А какая разница? — спросила Сонька, нахмурившись.

— На курорт люди едут с деньгами — с них есть чего взять, но обратно… — я почесала нос, покумекала. — Может, его похитили?

— А мне говорила, что тут нет террористов! — запыхтела Сонька. — Значит, есть, раз похитили… — она испуганно уставилась на Катю. — А ты откуда все знаешь?

— Подслушала. Я же вам говорила, что в моем номере через розетку слышно буквально все… Так вот моя соседка, та самая Оля, которая через стенку живет… Эта шалава, прости господи… — Катя все еще хмурилась. — Она рассказывала все это своей горничной…

— А она откуда узнала?

— Ее хахаль, тот самый хлыщ, с которым она укатила, он следователь. Она, собственно, с ним и познакомилась в административном корпусе, он приезжал навести справки о пропавшем, а она что-то там утрясала… — Катя как-то беспомощно на нас посмотрела и пробормотала. — Вам не кажется все это странным, а девочки?

— Что именно? — спросила я.

— Сначала умирает Лена, потом пропадает ее любовник?

— Ну это еще недоказуемо! — фыркнула я. — Гуля могла и ошибаться. Мало что ли в санатории миниатюрных блондинок?

— Это ничего не меняет, — горько вздохнула Катя. — Все равно тут нечисто… Люди умирают, пропадают… Потом эти звуки… Всхлипы, вздохи, я лично из слышала, это не галлюцинация… А еще… — она понизила голос до шепота. — Еще я вчера кое-что видела…

— Что? — так же тихо спросила взволнованная Сонька.

— Я видела…

Вдруг она замолчала и резким движением нахлобучила шляпу на глаза.

— Там Гуля, — зашептала Катя из-под соломенных полей. — Я не хочу сейчас с ней разговаривать… Она по-прежнему неадекватна… Я ночью видела ее, она шарахалась по зарослям, словно приведение…

— Подумаешь, погулять вышла, а ты уж сразу — неадекватна, — встала на защиту Гули сердобольная Софья.

— Ее, между прочим, в палате запирают, мне об этом сам врач говорил, кстати, только ее, остальные имеют свободу передвижения… А она нет! Значит, психиатр считает, что она опасна!

— Так как же она смогла по зарослям шарахаться, если ее запирают?

— Сбегает! Вопрос — зачем? … Черт, она нас увидела! — Катя подобрала свою пляжную сумку. — Я побегу, обо всем расскажу за обедом!

И она унеслась, пригибая голову почти к земле. Ни дать, ни взять, американский морской пехотинец!

Гуля, нерешительно постояв на месте, развернулась, после чего скрылась за пирсом.

— И что ты об этом думаешь? — взволнованно выпалила Сонька. — Этого Васю призраки украли?

— Хватит глупости говорить!

— Почему глупости? Если инопланетяне людей похищают, почему не делать это призракам?

— Даже думать обо всем этом не хочу, — отбрила я подружку. — Пропал мужик, и пропал, не наша забота.

— Леля, я тебя не узнаю! — притворно удивилась Сонька. — Раньше тебя все тайны волновали! И ты считала их разгадку своей заботой. Что же с тобой теперь произошло?

— Если ты помнишь, я поклялась Колюне больше ни в одно расследование не впутываться…

— А он не узнает! — Она молитвенно сложила руки. — Клянусь, молчать даже под пыткой!

— Отстань!

— Ну, Леля! Неужели тебе не интересно, что на самом деле случилось с Леной и Васей?

— Совершенно не интересно, — очень умело соврала я. — Я хочу спокойно отдохнуть, не впутываясь ни в какие расследования, тем более, ни к чему хорошему они не приводят… — Я хмуро глянула на часы. — Кстати, мне пора на обед чапать.

— Разве? — Сонька сверилась со своими «курантами». — Куда так рано? Можно еще двадцать пять минут загорать. Давай полежим.

— Ты лежи, а мне пора.

— Но еще двенадцати нет, а у вас обед в час, — запротестовала она.

— После двенадцати загорать вредно! Я пойду в корпус, приму душ, а ты можешь еще полежать, только отползи под навес, иначе обгоришь…

— Катись в свой корпус, а меня не учи! — выпалила Сонька и демонстративно подставила солнцу свое не очень загорелое пузо.

Я сокрушенно покачала головой и, как было велено, покатилась в корпус.

Я была в номере одна — Эмма еще не вернулась с очередных процедур. Вообще в здании стояла непривычная тишина, никто не носился по коридорам, ни шумел в комнатах, ни щелкал кнопками телевизора в фойе. Все либо лечились, либо загорали — в двенадцать часов дня мало кто находился в корпусе.

Я лежала на кровати, намазывая тело увлажняющим кремом. Как я ни старалась загорать аккуратно, все равно умудрилась немного подпалиться. Надеюсь, облезания удастся избежать. Нос, правда, станет сизым, плечи кирпичными, но я это переживу, главное, чтобы не облупилась грудь. Дело в том, что у меня один раз она так обгорела, что кожа с нее слазила пластами, оставляя под собой кровавые борозды, которые потом превращались в мерзкие болячки. Я помню, как это было больно и некрасиво.

Я отложила тюбик с кремом, встала, подошла к зеркалу. За каких-то пару дней я умудрилась скинуть килограммчик, полтора, по этому тело стало поджарым (эти полтора килограмма вечно оседают на боках), а из-за загара оно казалось еще стройнее, зато лицо выглядело намного хуже — нос пламенел, глаза от недосыпания покраснели, ввалились, на щеках появились какие-то глупые веснушки. Я уж не говорю о волосах, они торчали в разные стороны, словно куски пакли. И при этом выглядела я очень неплохо. По истине, ничегонеделание идет женщине на пользу.

Я протерла лицо тоником, взяла в руки расческу — надо же эти космы приводить в порядок — и направилась к балкону, но вдруг до меня донеслись какие-то странные звуки… Топот… Шарканье… Потом что-то упало. Звук был глухой, отдаленный…

Где это? За стенкой… Пожалей, нет. Надо мной? Я прислушалась, похоже, что надо мной, но не совсем…

Я сделала шаг к балконной двери. Она была распахнута, так что я видела свою лоджию и кусок голубого южного неба.

— Спасите… — раздался чей-то сдавленный шепот, создавалось впечатление, что тот, кто просил помощи, не мог крикнуть громче, потому что некто зажал ему горло. — На помощь…

Я шагнула еще раз — балкон был уже в метре от меня.

— Нет! — так же сипло, но более громко проговорил кто-то. — Нет!

Я выбежала на балкон. Задрала голову — определенно шум шел сверху, похоже, из Катиного номера. Солнце слепило глаза, но я смогла разглядеть… Катино лицо (?). Оно было очень близко, очень, очень близко… И только спустя несколько мгновения я поняла, что Катя висит вниз головой… нет… свешивается на полкорпуса… Ее лицо налилось кровью, волосы вздыбились, руки вцепились в нижний край балкона…

Я встретилась с ней глазами. Мои карие и ее бледно голубые… Мои удивленные, ее испуганные…

Вдруг толчок. Будто кто-то невидимый подпихнул Катю к пропасти… Она охнула, еще крепче вцепилась в железные прутья балконного ограждения… А через какое-то мгновение ее тело как бы вылетело из-за бортика лоджии, перекувыркнулось, шмякнулось о него…

Хрустнули кости рук…

Я инстинктивно отшатнулась — таким оглушительным мне показался этот звук.

Какую-то секунду она висела, чудом удерживаясь на перебитых руках. И смотрела на меня. Ее лицо ничего не выражало, оно было как мертвое, даже глаза были пустыми, стеклянными. На нем жил только рот — он открывался, и с побелевших губ слетали слова:

— Женщина… Это женщина, — прохрипела Катя. — Я видела…

В тот же миг ее пальцы разжались…

Я, наконец, отмерла — протянула свои беспомощные руки, чтобы подхватить ее, задержать, помочь, остановить падение, но не смогла… И Катя полетела вниз…

Я зажмурилась, а когда открыла глаза и посмотрела вниз, Катя уже лежали на траве. Мертвая.

Не знаю, сколько я простояла, тупа взирая на труп несчастной женщины. Но когда очнулась, первое, что сделала, так это бросилась вон из комнаты. Плевать на то, что неодета, необута (на мне только влажный купальник), плевать, что дверь нараспашку, плевать, что по лицу катятся слезы, а тело сотрясает дрожь… Бежать. Надо бежать. По лестнице. На тринадцатый этаж. Там убийца. Именно там, больше ему деться некуда. Сбежать он не успеет, ведь прошло меньше минуты.

Я взмыла по ступенькам, не забыв глянуть в лестничный проем — вдруг убийца уже спускается, но нет, тишина…

Ворвалась в фойе, прошлепала босыми ногами по линолеуму, кинулась к двери.

Вот и люкс. Чистенький. Красивый. Совсем не страшный — даже не скажешь, что какую-то минуту назад тут произошла трагедия.

И ни души…

Но как? Как могло такое случиться? Где убийца? Я обшарила весь номер, заглянув даже под кровати, но никого не нашла. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, села прямо на пол. Надо подумать, надо, надо, черт побери… Итак. Катю убили? Безусловно. Кто? Судя по всему, женщина. И далеко не призрачная, а вполне реальная баба, причем, довольно сильная. Зачем? Не ясно. Куда скрылся убийца, если ни на лестнице, ни в номере его нет? Спрятался? Но куда? Если ни на лестнице, ни в номере… Стоп! Здесь еще три люкса. Значит, убийца живет в одном из этих номеров. Как просто!

Я вышла из номера, постояла в нерешительности у порога. Что мне делать? Начать ломиться в двери или дождаться милиции? Я сделала нерешительный шаг в сторону соседнего номера и вдруг увидела то, чего не заметила вечером…

Дверь! Неприметная железная дверка (с унылой кривой ручкой и полустертой надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!»), почти скрытая пожарным щитом, что стоит в глубине коридора. Не удивительно, что вчера я ее не увидела, потому что дверка была низкая, в такую можно пройти только согнувшись пополам, а щит большой, плотно прилегающий к стене… Но это вчера он плотно прилегал, а сегодня он был немного отодвинут. Немного-то, немного, но расстояние было достаточным, чтобы в него пролез человек.

Я подбежала к щиту, протиснулась в отверстие. Дверь не заперта (щеколда, на которую ее закрывали, была отодвинута), но плотно прикрыта.

Войти — не войти?

Собравшись с духом, я пнула дверь ногой. Она открылась, скрипнув ржавыми петлями. Я ожидала увидеть какую-то подсобку или заброшенную прачечную. Но оказалось, что дверь вела на узкую лестничную клетку. Пыльный пятачок пола, обшарпанные стены, люк с намертво проржавевшими запорами, ведущий на крышу, и ступени. Шаткие, крутые ступени с несерьезными перильцами. Пожарный или аварийный выход? Скорее всего. Значит, он ведет… Куда? На другие этажи? К грузовому лифту? На улицу? Это мы сейчас проверим.

Осторожно ступая, я начала спускаться.

ЧЕЛОВЕК бежал по лестнице, перепрыгивая чрез три ступеньки. Он тяжело дышал, беспрестанно вытирал взмокший лоб, то и дело запинался, и не раз был на волосок от падения, но не останавливался. Ему надо было спешить.

ЧЕЛОВЕК задрал голову. Посмотрел вверх. Пока никого. Но этот вездесущая бабенка вот-вот появится, она обязательно найдет потайную дверь, ведь он не успел замести следы…Ах как все неудачно получилось! Именно ВСЕ, то есть, начиная с убийства этой Кати. Он не хотел этого делать! Видит бог, не хотел! Потому что это не КАЗНЬ, а именно убийство. Подлое, жестокое. Одно дело уничтожить своего ВРАГА, а другое лишить жизни человека, который, по сути, ни сделал тебе ничего дурного, просто оказался ни в том месте, ни в то время…

ЧЕЛОВЕК опять утер потное лицо. Ему было страшно. И противно. Он УБИЙЦА. Уже не ПАЛАЧ… Он УБИЙЦА, ГРЕШНИК, да не перед реальным гражданским судом или несуществующим божьим, а перед своей совестью…

Теперь точно придется бежать. Спасаться. Рвать когти, как говорят преступники. Дело зашло слишком далеко… ЧЕЛОВЕК остановился, замер. Вот именно! Дело зашло так далеко, что сбеги он сейчас — подозрение автоматически падет на него. Разве человек с чистой совестью закончит свой отпуск на три дня раньше?

… В принципе, да, ответил себе ЧЕЛОВЕК. Бывают же форс-мажорные обстоятельства. Например, похороны, болезни, катастрофы, наконец. Может, придумать причину, растрезвонить всем про скоропостижную смерть мамы или папы, благо родители давно в могиле, не накаркаешь… Но стоит ли привлекать в себе внимание? Пожалуй, нет. Ведь все проверяется. И следователи, если капнут, выяснят не только то, что ни папа, ни мама у него не умирали (по крайней мере, в этом году), но и все остальное…

ЧЕЛОВЕК вздрогнул, он услышал, как высоко над ним скрипнула дверь. Значит, нашла. Ну что ж, на другое он и не рассчитывал. Вернее, рассчитывал, но до того, как узнал, что эта ушлая бабенка была свидетельницей Катиной смерти. Ладно еще он увидел, что она стоит на балконе, и поторопился скрыться. Иначе на его совести был бы еще один труп…

ЧЕЛОВЕК последний раз перепрыгнул через оставшиеся три ступеньки и, распахнув дверь, выбежал на улицу…

Идти было трудно, потому что ступени оказались не просто крутыми, а почти отвесными, к тому же перильца (тонкие рифленые прутья на таких же тонких штырьках) мало того, что шатались, они еще были неприлично грязны, по этому прикасаться к ним было противно, так что, держась за них двумя пальцами, я постоянно была на грани падения. Еще у меня леденели босые ноги, кружилась голова, от пыли слезились глаза, а икры болели от напряжения. А спускаться еще о-го-го сколько — как-никак тринадцатый этажей!

Передвигалась я медленно, а мысли мои текли быстро. На смену панике, ужасу, страху, нетерпеливой жажде действий, пришло запоздалое чувство вины. Я вдруг подумала, что окажись я порасторопнее, трагедии можно было бы избежать. Вот если бы я молниеносно среагировала на Катин крик, тут же протянула ей руку помощи, тогда, быть может, она была бы еще жива… Хотя вряд ли. Во-первых, все произошло слишком быстро, каких-то десять, двадцать секунд, во-вторых, Катя была крупной женщиной, а значит тяжелой, такую я вряд ли втащила бы на свой балкон, а в-третьих, убийца ни за что бы ни допустил ее счастливого спасения. Сначала добил бы Катю, потом прибил меня. Вот такой расклад!

Я поежилась. Ни то от страха, ни то от холода. Вдруг мне показалось, что я слышу скрип… Я замерла, вцепившись в шаткие перильца всей пятерней, прислушалась. Так и есть. Далеко внизу поскрипывают ступени.

Убийца там!

Мама дорогая, что ж мне вечно больше всех надо? За каким фигом я поперлась за ним, ведь могла просто указать на эту растреклятую дверь следователям? Нет, мне обязательно надо корчить из себя Шерлока Холмса… Мало меня Геркулесов ругал за самонадеянность, меня бить надо было… Вот как во-о-озьмет сейчас этот неуловимый душегуб, как шарахнет мне по тыкве монтировкой и гуд-бай, Америка…

Я постаралась прикинуть, какое расстояние разделяет нас, но не смогла, так как скрип больше не повторялся. Что сие значит? Что убийца притаился и ждет, когда я появлюсь, или он просто уже достиг конца пути и вышел? Предпочтительнее последнее, но и первого не стоит исключать.

Черт побери, что же делать? Под рукой нет ничего, чем можно бы было защититься. Ни газового баллончика, ни электрошока, ни лака для волос, ни вязальной спицы. Даже туфель на мне нет. Я со скорбью вспомнила свои шлепки с тонким длинным каблуком, таким ка-а-а-к двинешь, мало не покажется. Я огляделась, вдруг найду что-нибудь подходящее, железный прут, например, или хотя бы кусок цемента… И я нашла, но совсем ни то, что искала…

На одной из ступенек лежал обрывок бумаги. Когда я подняла его и поднесла к свету (в стене были малюсенькие окошечки-щелки), оказалось, что это часть меню, нам такие выдают каждый день, чтобы мы выбрали себе те блюда, которые хотим кушать завтра. Я пригляделась к поблекшим строчкам. На бумажке был еще различим карандашный росчерк с датой, числа не видно, но месяц я разглядела — месяц нынешний, значит, обронили ее недавно. Да о чем я? Обронили ее пять минут назад и ни кто-нибудь, а убийца…

Вау! Улика! И что она нам дает?

Я зашарила глазами по мятому обрывку. Что же нам эта улика дает? Какие выводы мы можем сделать, рассмотрев ее досконально? Какие… Э… Ну… Что убийца любит курицу и творог, а макаронам предпочитал рис. Ценная улика, ничего не скажешь! Я хотела уже бросить бумажку обратно, но тут заметила, что обратная сторона меню (она должна быть чистой, я точно знаю) исписана мелким круглым почерком. Значит, записка. Очень интересно! Почитаем.

«… жели вас никогда не мучила совесть? Неужели вы не раскаивались в содеянном? Ведь вы не просто поиздевались надо мной, избили, надругались, вы растоптали меня. Сделали инвалидом. И я сейчас не о физических последствиях (сломанные кости и отбитая селезенка — какая малость!), я о душевной травме… Вы сделали меня моральным калекой. И за что? За то, что я вас любила! Боже, как я любила вас тогда, семь лет назад! С первого взгляда потеряла голову.

Помните, как мы познакомились? Вы стояли на крыльце корпуса, держа в руках флажок с надписью «Солнечный юг», вам подарила его горничная, (она тоже была от вас без ума) и махали им, приветствую знакомых. Вы были так красивы и так трогательны в тот момент, что я не удержалась и подошла к вам. Я решила, что вы посланы мне судьбой. Я полюбила вас! Глупая баба со смешной фамилией За…»

Вот и все! Ни конца, ни начала. Даже не ясно, что за смешная фамилия была у анонимного морального калеки… К множеству загадок прибавилась еще одна. Я аккуратно положила записку-меню на то же место, где нашла — милиционеры должны ее найти, так же, как я, только они поумнее будут, они поймут, что к чему, — и с новыми силами, и в новом темпе понеслась по ступенькам вниз.

До первого этажа я доскакала минуты через две, так ни на кого не наткнувшись, видимо, тот отдаленный скрип был не скрипом ступеней, а звуком открываемой двери. Кстати, вот и она. Такая же маленькая, как и верхняя, только эта была обшита листом железа и не имела ручки.

Я ткнулась в нее боком и похолодела. Дверь была заперта! Я ткнулась посильнее. Ничего не произошло — дерево, обитое листовым железом, стояло на смерть. Мне стало дурно, и появились первые признаки клаустрофобии — головокружение и одышка. Если так пойдет, обморока не избежать!

Леля, попытайся взять себя в руки — произнесла я вслух и довольно громко. Попытайся, черт тебя дери! Итак, дверь заперта с той стороны. Зачем? Первая версия, убийца хочет выиграть время, чтобы замести следы, вторая: решил свалить (ну хотя бы попытаться свалить) вину на меня… А что? Очень логично. Скинула несчастную женщину с балкона, потом решила сбежать через черный ход, но не рассчитала — выход оказался перекрыт — и попалась в западню. И третья версия, самая страшная: убийца хочет меня пристукнуть! Время-то у него есть. Я видела, как тут на трупы реагируют. Пока поорут, пока поохают, пока обмусолят все подробности биографии, пока в администрацию сообщат… Милиция, дай бог, минут через двадцать приедет, да убийца за это время меня десять раз пристукнуть успеет. Быстренько поднимется на тринадцатый этаж, проскользнет в дверь, спуститься и тюк меня по башке… Стоп-стоп-стоп! Зачем ему меня убивать? Ведь я его не видела, ничего не знаю… Может, он (или ОНА?) просто надо мной издевается?

Я застонала. Что же мне делать? Подниматься обратно? Карабкаться на тринадцатый этаж? А если убийца и ту дверь успел закрыть? Тогда все псу под хвост! Я осмотрелась. Ничего примечательного, только пыльный пятачок пола перед дверью и ведущие вверх ступени. А если выбить одно из окошек-щелочек? Пролезть я, конечно, в него не пролезу, но хоть на помощь смогу позвать. Я сделала шаг — поднялась на одну ступеньку вверх — с тоской оглянулась на дверь… И увидела люк! Люк в полу, на котором я только что стояла. Вернее, сам пол и был люком. Квадратный лист железа с обломанной ручкой и буквально вросшей в пазы щеколдой.

Я бросилась на пол. Подобрав под себя ноги, уселась на нем, и начала отодвигать щеколду. Сначала у меня ничего не получалось, так сильно она поржавела, но немного погодя дело пошло. По миллиметру, по доли миллиметра щеколда начала отодвигаться.

Наконец, я откинула ее. Отползла на ступеньку, уселась на ней поудобнее, поднатужилась и потянула люк за обломок ручки вверх. Раздалось устрашающее лязганье, душераздирающий скрип.

Откинув крышку люка, я увидела темное пространство под ним. Ни зги не видно. Я свесила голову вниз. В нос ударил запах сырости, видимо, я нашла вход в подвал. И что мне это дает? Лезть вниз в кромешной тьме, это ж чистое самоубийство. Я свесилась на полкорпуса. В нос шибанул смрад канализации. Ну вот! Мало того разобьюсь, так еще в дерьме изгваздаюсь. Да меня такую вонючку и обмывать никто не согласится, так и положат в гроб грязную…

Когда глаза привыкли к темноте, я смогла разглядеть стену подвала, она была прямо передо мной. И на ней (О, чудо!) имелся выключатель. Я дотянулась до него, щелкнула пальцем по кнопке, и подвал осветился тусклым электрическим светом. Тут же оказалось, что до пола каких-то два метра и, что самое главное, он не залит нечистотами. Быстренько перегруппировавшись, я спрыгнула в подвал. Потом закрыла люк над своей головой.

Выход из него я нашла тут же. Разбитое окно, выходящее на задний двор. Через него я вылезла на свет.

Етишкин пистолет, как хорошо! Солнечно, жарко, не то что в темной сыром подвале. А запах какой! Розы, жасмин и спелая слива… Я огляделась, прикидывая куда мне идти. Вправо далеко, придется огибать все здание, влево близко, только не знаю, смогу ли я протиснуться между стеной и каким-то бетонным забором. Эх, была, ни была двину влево.

Расстояние между стеной и забором оказалось не таким уж узким — протиснулась я довольно легко. Единственный неприятный момент — извозила все ноги в гнилой сливе, она буквально устилала всю землю, нападав с многочисленных деревьев, что росли вдоль бетонного ограждения. Чертыхаясь, и вытирая ступни об траву, я вышла из-за угла.

Поляна перед корпусом была запружена людьми. Тут толклись и полуголые курортники, и облаченные в халаты горничные, и упакованные в строгие костюмы администраторы. Еще я увидела двух потных милиционеров в голубой униформе, и двух таких же потных милиционеров в штатском. Один из последних, худой очкастый русский, что-то записывал в блокнот, второй, полный небритый армянин, с кислой миной выслушивал истеричные жалобы ополоумевших курортниц. Причем солировала, как я и думала, скандалистка-активистка Светочка.

Труп Кати был прикрыт казенной простыней. Долгонько же я плутала по подсобным помещениям санатория!

Я подошла поближе. Притиснулась вплотную к очкастому, чтобы заглянуть ему в блокнот — уж очень хотелось рассмотреть, что он там карябает. Только встала на носочки, только прищурилась…

— Товарищ милиционер! — послышался просто оглушительный крик откуда-то из толпы. — Голубчик! Я знаю, кто убийца…

Тут из людской гущи показалась знакомая тучная фигура в топике и шортах. Это была Валя. Рядом с ней, как всегда, семенила Марианна. Валя была явно не в себе, глаза по пять рублей, обесцвеченные волосы дыбом, а устрашающих размером грудь так вздымалась, что грозилась вырваться из тесного трикотажного заслона наружу.

— Товарищ милиционер! Послушайте! — не удосужившись отдышаться, затарахтела Валя. — Вам никто не рассказывал про Артура Беджаняна?

Очкастый вопросительно посмотрела на своего товарища. Товарищ недоуменно пожал плечами.

— А между тем это он убийца! — выкрикнула Марианна вместо совсем разволновавшейся подруги.

— Еще раз фамилию, — попросил очкастый и нацелился ее записать.

— Беджанян. Это он Катю убил!

— Какие основания подозревать честного армянина? — взбеленился второй. — Как что-то случается, так сразу Беджанян, Гаспарян, Ованесян, не Петров или Сидоров…

— Вы утверждаете, что видели, как гражданин Беджанян столкнул покойную? — настойчиво вопрошал следователь, сверкая глазами от удовольствия. Рушил, дурашка, что уже раскрыл преступление.

— Я не видела! — Валя ткнула себя кулаком в колышущуюся грудь. — Я просто знаю! Он уже столько человек жизни лишил, больше некому…

— Рецидивист, значит. Что-то не припомню я бандюгана с такой фамилией, — он повернулся к коллеге. — Ты знаешь такого?

— Нэт! — отрезал тот.

— Как же так! — всплеснула руками Валя. — Артур Беджанян! Архитектор! Он погиб в 1974! Сначала гебист сбросил ее любимую с балкона, потом застрелился…

— Что вы сказали? — вытаращился на Валю очкастый. — Умер в 1974?

— Или в 1975, я не помню. Но это не главное! — Валя обернулась к толпе жадно вслушивающихся в ее бред баб. — Проклятие! Над санаторием проклятие! Сначала погибла Лена из Сургута, нет, сначала в номере повесился какой-то мужик…

— Вы свободны! — рявкнул очкастый, забрызгав слюной свой блокнот.

— Да погодите вы, — махнула на него рукой кликуша. — У них тут по санаторию призраки разгуливают! Людей убивают, а они…

Тут очкастый не выдержал, схватил Валю за жирную руку и пихнул в толпу.

— Катитесь отсюда дамочка, вместе со своими призраками! Не мешайте работать! Насмотрелись «Секретных материалов», теперь идиотничают…

— Как вам не стыдно! — заголосила Валя и вновь ринулась на передовую. — Обижать слабую женщину…

— Да! — встала на защиту подруги Марианна. — Тем более она говорит правду. Весь персонал санатория знает, что тут творятся темные пара-норамальные делишки, но скрывают это от нас, отдыхающих…

— Точно! — присоединилась в скандалисткам еще одна дама, очень миленькая блондиночка с идиотскими сережками в ушах (чешского стекла — шик семидесятых) и таким же идиотским бархатным бантом в волосах. — А потом говорят, что ничего не произошло! А люди пропадают! — Она тряхнула головой, и ее серьги угрожающе затряслись. — Вот Вася Галич пропал, а никому нет дела! Уж я ходила, я просила…

— А уж как я просила! — выдвинулась на передний план Светочка. — Как умоляла! — Ее нос заострился до такой степени, что им хоть масло режь. — А они все равно отказываются делать мне гидромассаж!

— Да что вы глупости болтаете! — прервала ее блондинка. — Я о серьезных вещах, а вы… Человек пропал, исчез, испарился, а они и в ус не дуют… Милиция тоже мне!

Очкастый начал интенсивно багроветь, казалось, что если к его лицу поднести зажигалку, он вспыхнет.

— Люди! — раздался душераздирающий крик из зарослей кустарника с роскошными багряными колючками. — Люди, послушайте меня!

Люди с огромным удовольствием навострили уши. Особенно любопытные даже привстали на носочки, чтобы не только послушать, но и посмотреть. Я оказалась в их числе.

Из зарослей, пошатываясь, вышла Гуля. Она была исцарапана, обвешана какими-то вьюнами, перепачкана землей и совершенно невменяема.

— Я видела! — страшно закричала она и бухнулась на колени. — Видела призраков. Они повсюду! Они не успокоятся, пока не переубивают нас всех… Та-а-ам! — она выпростала свою длань и указала ей на кусты, из которых только что показалась. — Там тени! А там! — рука метнулась в другом направлении. — Там ночами бродит нечисть! Я видела! Каждую ночь…

— Это еще кто? — устало спросил армянин у своего русского коллеги.

Но коллега не ответил. Он стоял молча, красный, потный, тяжело дышащий, и был смутно похож на паровой котел, который вот-вот взорвется. Я даже побоялась, что у него сейчас из носа вырвется пар, а изо рта дым.

Но, к счастью, обошлось. Вместо пара и дыма из его рта вырвался вой:

— Все во-о-о-он! — Грудь его вздымалась, на лбу вздулись вены. — Марш в столовую! Сидеть и не высовываться, пока следственная бригада не закончит работу! — Он все еще кипел, по этому бешено завращал глазами и, остановив взгляд на двух своих коллегах, что с интересом следили за происходящим, гаркнул. — Немедленно всех разогнать! Иначе…

Он не договорил, потому что я, до сего момента молча стоящая рядом, прошептала.

— Мужчина, я видела, как все произошло…

Мужчина вздрогнул и резко обернулся. Его увеличенные очками глаза недовольно уставились на меня.

— Я видела, как ее столкнули. Она сопротивлялась, но он, то есть она…

— Как фамилия? — рявкнул он, буквально пронзив меня взглядом.

— Чья? — не поняла я.

— Ваша.

— Володарская, то есть Геркулесова. А что?

— А вы знаете, гражданка Володарская, то есть Геркулесова, что за дачу ложных показаний дают…

— До пяти лет. Знаю, у меня муж адвокат. — Я почесала одну ногу об другую, что-то она сильно зудела, уж не ободрала ли, когда лазила по подвалам. — Вы меня не перебивайте. Я видела, как некто толкнул Катю…

— Как это некто? Следствию известно, что столкнул ее Артур Беджанян, умерший в 1975 году, — оскалился следователь.

— Перестаньте скалиться! — возмутилась я. — Лучше запишите, ведь я вам даю показания… Я заявляю, что некто, скорее всего, женского пола, столкнул Катю с балкона. А потом покинул место преступления по потайной ле…

— А ну катитесь отсюда, — прошипел он, недобро прищурившись. — Иначе я за себя не отвечаю…

— Но…

— У меня есть два свидетеля, которые видели, что ее никто не сталкивал, ясно вам? А еще у меня есть глаза, и я сам лично видел, что вы подошли сюда две минуты назад. И шли вы со стороны пляжа, — цедил он сквозь зубы. — Услышали, поди, что разбилась женщина, вот и примчались, даже обуться забыли. — Он пренебрежительно сплюнул. — Ну народ! На все готов, лишь бы привлечь к себе внимание…

Закончив свою речь, он развернулся и размашистым шагом двинулся к крыльцу.

Я не знала, что мне предпринять, то ли бросится за ним вдогонку, то ли обидеться и уйти. С одной стороны, мне хотелось помочь следствию, но с другой, не было нужды навязываться — раз они не хотят меня слушать, им же хуже. Тут моя мстительная мысль оборвалась, уступив место другой, а именно — откуда взялись два свидетеля, которые видели, что «…ее никто не сталкивал, ясно вам?». А нам вот не ясно! Ведь Катю столкнули — и я могу подтвердить это под присягой… И тут меня осенило… Убийца! Именно он мог сказать дурковатому следователю, что видел, будто Катя упала без чьего-то вероломного вмешательства. А уж второй свидетель нашелся тут же, из числа истеричных особ, любительниц во все совать свой нос и быть в центре событий, именно с такой сравнил меня очкастый сыщик.

Не известно, до чего бы я додумалась еще, если бы меня не окликнули.

— Лелик! — услышала я знакомый Сонькин голос. — Канай сюда!

Я обернулась и увидела, что под кустом акации сидит моя подруженция, сидит тихо, стараясь не привлекать к себе внимания.

— Ты чего тут прячешься? — спросила я, подгребая к кусту.

— На всякий случай, — шепотом ответила она. — Вдруг они сейчас начнут санаторно-курортные карты проверять.

— Вряд ли, — с сомнением протянула я. — Им сейчас не до этого…

— Ну не скажи! — Сонька еще дальше вдавилась в заросли. — Вдруг они думают, что в санатории орудует пришлый маньяк. Эдакий засланный казачек-экстремист!

— Да они вообще не уверены, что это убийство… Говорят, что она сама того… — Я изобразила, как ныряют рыбкой. — Сиганула… Как ее теска в бессмертном произведении «Гроза»…

— А ты? Ты как думаешь? — Сонька возбужденно заерзала и на мгновение вылезла из укрытия, но тут же опасливо отбуксовала назад. — А, Лель?

— О чем я думаю, я тебе потом расскажу. Меня сейчас другое заботит… — Я нахмурилась и вновь почесала ногу — все-таки я ее раскарябала, иначе она бы так не зудела. — Ты, случайно, не знаешь, кто из местной шатии вызвался засвидетельствовать, что Катерина сиганула с балкона по собственной воле?

— Я не знаю. Я пришла слишком поздно… — грустно молвила она. — А вон наша соседка сидит, — встрепенулась Сонька, отодвигая от лица ветку акации, — может, она знает.

Недалеко от нас действительно сидела Эмма. Что самое удивительное сидела прямо на траве, не соизволив прикрыть голову (она жутко боится солнечного удара, по этому всегда носит панаму) и, забыв налепить на нос обслюнявленную бумажку.

— Эмма Петровна, — позвала ее я. — Ау!

Эмма подняла на меня совершенно пустые глаза, поднесла руки к груди, затрясла плечами, сморщилась и совсем по-детски захныкала.

— Девочки! — гнусила она сквозь слезы. — Девочки, какой кошмар! Катя-то, Катя… — Эмма неинтеллигентно высморкалась в панаму, которую сжимала в руке. — Я ведь видела, как она упала, я и следователю об этом сказала… Так и так, говорю, стояла на балконе, а потом бац… Уже лежит на земле…. Мертвая-я-я-я-я! — заголосила она, теперь совсем не по-детски.

— Вы видели, что… — Я удивленно заморгала. — Погодите… Она стояла, а потом упала, и все?

— Стояла спиной, наверное, белье вешала, потом начала пятится, затем резко обернулась, ну и не рассчитала, наверное… — Эмма утерла нос все той же многострадальной панамой. — Леля, у нас же лоджии шире, я еще вчера заметила, что в люксах очень узкие лоджии… А она еще не привыкла…

— И кроме нее на балконе никого не было? — строго переспросила я.

— Никого! Только она и белая простыня, которую она вешала. Стояла спиной, руки подняты… И простыня… Или большое полотенце…

— Эмма Петровна, — вкрадчиво проговорила я. — У вас какое зрение?

— Хорошее! — Нагло соврала она, но потом смущенно добавила. — Для моего возраста.

— Минус три?

— Три с половиной, но я привыкла обходиться без очков. Я зрение тренирую…

— Тогда понятно, — хмуро пробурчала я. — И следователь, значит, поверил вашим словам, не удосужившись поинтересоваться вашими минусами…

Я замолчала, не закончив фразы. Что теперь распинаться? Однако картина преступления вырисовывается все четче. Итак. Некто, назовем его (ее?) Х задумал убить Катерину (зачем — это другой вопрос, сейчас не об этом), для этого он выбрал удачное время, когда в корпусе и вокруг него минимум народа (либо назначил ей свидание именно на этот час и именно в ее люксе), затем Х, откуда-то знавший про черный ход, открыл дверь внизу, освободил дверь вверху и пошел «на дело». Что между ними произошло в номере, можно только догадываться, но что Х явился туда с определенным намерением — убить, не вызывает сомнений (значится, предумышленное убийство, так и запишем!), так как пути к отступлению он подготовил конкретные. Х столкнул Катю, при этом очень удачно спрятавшись за висевшее на веревке полотенцем. И не смотря на то, что Катя пыталась задержаться руками за поручни, убийца ее все-таки столкнул. Катя упала. Х вышел из ее номера, быстро прошмыгнул в потайную дверь, сбежал вниз и вышел на задний двор. Как мне думается, в его планы входило тут же вернуться, спрятать дверь за щитом (не думаю, что это бы помогло — менты все же не дураки), потом спуститься на лифте вниз и смешаться с толпой. Однако вышло все не совсем по плану, а всему виной заезжая выскочка Леля Володарская…

— Леля Володарская! — донесся до меня голос Эммы. — Очнись…

Я очнулась. Оказалось, что Эмма продолжает утирать нос панамой, а Сонька отсиживаться в кустах.

— А нам можно в номер идти, как думаешь? — обеспокоено спросила Эмма.

— Понятия не имею.

— А обедать?

— Почему нет? Идите…

— А ты? — И только тут она заметила, в каком я виде, и ахнула. — Леля! Что с тобой?

— Не успела переодеться, — буркнула я. — И обуться…

— Это ладно! Но где ты нашла коровьи лепешки?

— Какие еще лепешки?

— Твои ноги! Они, прости, в коровьих фекалиях…

Я задрала ногу, глянула.

— Эмма Петровна, это не какашки, это гнилая слива, я наступила…

— Где ты ее нашла? — взволновалась Сонька — страстная любительница всех ягод без исключения, а халявных в частности. — Тут слива не растет, тут только пальмы да репьи…

— Иди на задний двор, там полно.

— А что ты делала на заднем дворе? — подозрительно спросила Сонька, приподнимая одну бровь. — Ты же должна была быть в номере…

Меня как прострелило. Номер! Он же так и остался незапертым. А там, между прочим, масса ценного: деньги, тряпки, косметика, телефон с камерой, не говоря уже о Сонькином лифчике-сейфе, за который она меня на ремни порежет.

— Вы тут посидите, — выпалила я, срываясь с места. — А я мигом.

Я ласточкой взлетела на крыльцо, распахнула тяжелую дверь, ворвалась в фойе. Включив сразу третью скорость, ломанулась к лифту. Но когда до заветного механизма оставалось каких-то несколько скачков, путь мне преградил уже знакомый паренек в голубой форме.

— К сожалению, — строго проговорил он. — Пока в корпус вход запрещен.

— Как это? — не врубилась я.

— Очень просто.

— Но мне на минуточку… У меня номер не заперт!

— Нельзя! — прикрикнул он, потом смилостивился и почти ласково объяснил. — Идет опрос свидетелей. Скоро закончат, подождите полчасика.

Я не могла ждать, мне казалось, что если я протяну еще несколько минут, номер точно обчистят, причем, если не вороватые отдыхающие или наглые горничные, то нечистые на руку милиционеры. На мое счастье, голос у меня громкий, по этому мои вопли услышала проходящая мимо сестра хозяйка, она вошла в мое положение и пообещала закрыть наш номер своим универсальным ключом. С чувством исполненного долга я вернулась на улицу.

Сонька сидела под той же акацией. Эммы же видно не было, скорее всего, верная режиму дня, она не смогла пропустить обед.

— Сонь, — протянула я, подсаживаясь к подруге. — У тебя деньги с собой?

— Есть маленько, — осторожно ответила она. — А что?

— Маленько, это сколько?

— Сотенка.

— Точно? — переспросила я, зная, как Сонька любит прибедняться.

— Ну… Может, две.

— Мне надо рублей пятьсот. Где бы занять?

— Зачем? — ахнула она.

— Купить самые дешевые сланцы и шорты с майкой. Хоть секонд-хэнд… — Я надвинула Сонькину шляпу на ее удивленные глаза. — Менты в корпусе до вечера шуровать будут, в номер не попадешь, не оденешься, а я хочу свалить отсюда. Прямо сейчас и на весь день. — Я передернула плечами и добавила. — И желательно на всю ночь.

— Ты что-то натворила? — ужаснулась подруга, вцепившись мне в предплечья. — Тебя подозревают в убийстве?

— Просто мне хочется убраться подальше отсюда. Не хочу тут оставаться! — Плаксиво пропищала я — похоже, нервишки начали сдавать. А-то уж забеспокоилась: где бурная бабья истерика, вечная спутница происшествий, смертей и преступлений. — Особенно сегодня! Сейчас же все будут мусолить Катину смерть. Болтать глупости! Я не хочу этого слышать…

Я сбилась на неразборчивый шепот. Я не могла объяснить своего состояния ни себе, ни ей. На меня словно навалилось что-то. Мне было плохо, тошно, противно. Только недавно я была бодра, сдержана, относительно спокойна, и вдруг… Тоска. Боль. Усталость. Дурное предчувствие. И желание бежать без оглядки. Почему-то казалось, что за стенами санатория все будет по-другому. Все уйдет, забудется… Забудется Катино лицо с пустыми от ужаса глазами, страшный хруст ее костей, и глухой удар ее тела о землю.

— Я не усну этой ночью, — прошептала я, прижимаясь к Сонькиному хрупкому плечу. — Не смогу…

— Давай сегодня пустимся во все тяжкие! — возбужденно воскликнула Сонька, стряхивая меня со своего плеча. — Обожремся шашлыками и нарежемся, как поросята!

— Споем под караоке! Я всегда мечтала, только стеснялась, у меня же слуха нет.

— Прыгнем с тарзанки!

— А потом пойдем купаться голышом!

— Чего мы тут рассиживаемся? — вскочила она. — Побежали деньги занимать.

Уже через пять минут мы заняли у безотказного Юры Блохина тысячу рублей. Рассудив, что на сланцы мне хватит Сонькиных двух сотен, на гардероб нечего тратиться, если его можно у кого-нибудь позаимствовать (мы позаимствовали у Тани — просто сорвали с балконной веревки сохнувший на ней сарафан), а на кутеж двум красивым женщинам штуки хватит за глаза.

В три часа по полудни мы покинули территорию санатория.