Призраки солнечного юга

Глава 5

Я проснулась от холода и боли в голове. Вообще-то болела не только она, ныло все тело, включая ноги, поясницу, живот и грудину, но голова трещала просто нестерпимо, поэтому я со стоном приподняла ее, и с трудом разлепила глаза. Мой невидящий взгляд несколько мгновений блуждал по нечетким очертаниям окружающих предметов и вещей, потом остановился на каком-то ориентире (наверное, телевизоре), сфокусировался, разглядел и обалдел… Оказалось, что лежу я не на своей кровати, как мне представлялось, даже не в чужой, как я опасалась, и на кушетке, и не кресле, и не на полу…

Я лежала на деревянном топчане посреди пляжа. В двух метрах от меня плескалось море, лаская сонную гальку своими тихими волнами. По его кромке носились крикливые чайки, они беспрестанно ругались и дрались из-за добычи, обгаживая своими гортанными криками благостную тишину окружающего мира. Пахло тиной и перегаром. Тиной от моря, перегаром от Соньки, которая храпела на соседнем лежаке, подложив под голову вместо подушки плюшевого зверя неизвестной породы. У изголовья ее… кхм… кровати валялась целая груда пустых бутылок от ненавистной «Балтики № 9», куча одноразовых тарелок с остатками шашлыком и целая вязанка роз.

Значит, мы все-таки вчера нарезались! Какие дуры!

Я поднялась с лежака, кряхтя и охая, вместе со мной кряхтели и охали мои затекшие косточки. И только тут поняла, как мне хреново! Все тело ныло, будто мной всю ночь играли в футбол, голова раскалывалась, во рту стоял стойкий привкус каких-то гнилых ягод… Еще я ничего не помнила. Ну… почти ничего. То есть первую половину вчерашнего дня я могла воссоздать в памяти подетально, но вторую… Вроде, мы пили вино с веселыми белорусами, ели шашлыки с разбитными армянами, пели караоке с заводными чукчами, танцевали сиртаки с бесшабашными греками. Еще купались голышом, но, хочется верить, без компании…

Н-да, покуролесили! А начиналось все очень пристойно…

Покинув территорию санатория, мы сразу рванули на рынок покупать мне обувь. Я согласна была на самые примитивные сланцы из резины, но оказалось, что на две сотни можно приобрести веселенькие шлепки на платформе, которым, как уверяла циганка-продвщица, сносу не будет, и которые, как предполагала я, развалятся на следующий же день. Сей факт нас с Сонькой не смутил — мне и надо лишь продержаться до завтра — так что уходила я с рынка уже обутая. По дороге мы затарились чебуреками, фруктами, орехами и одноразовой посудой, потом зарулили в магазинчик «Вина Кубани», где прикупили два литра нашего любимого «Черного лекаря». С этой снедью мы отправились к морю, облюбовав для пикника глухой уголок на диком пляже, где даже нудисты не показывались, не говоря уже о прелюбодеях, совокупляющихся буквально под каждым мало-мальски пышным кустом.

Расположившись на мелкой, как песок гальке, мы начали пировать.

Пировали часа два, по истечении которых, были немного пьяны, сыты и веселы. А наши неугомонные натуры требовали продолжения банкета. Так что еще через час мы вернулись в город.

Что было дальше, помню не очень хорошо, но все же помню. Мы пили пиво в каком-то кабачке, потом водку в ресторане и вино в дегустационном зале, после отправились гулять по набережной, где нам какой-то паренек вручил флаеры в ночной клуб с многообещающим названием «Экстаз». Туда мы и направились, дабы зависнуть в этом вертепе на всю ночь.

Публика в «Экстазе» была солидная. Дородные дяди с золотыми цепями на красных шеях, томные, затянутые в фирменную джинсу дамы, приблатненные пареньки в кожаных штанах, разрисованная татуировками и истыканная серьгами «золотая молодежь», а так же проститутки всех мастей, размеров и полов. Мы с Сонькой на фоне этой расфуфыренной толпы выглядели как бродяжки из деревни Пупырловка. На ней сандалии, потертые джинсовые шорты и майка выгоревшей надписью «Отвали!», на мне шлепки и ситцевый цветастый сарафан (смахивающий на халат), да еще не моего размера. Причем, сарафан мало того, что короток, он еще и сильно узок в груди, так что мой довольно пышный бюст постоянно рвал верхние пуговицы и буквально вываливался из выреза.

Как нас, таких убогих, пустили в этот попсовый клубешник, до сих пор понять не могу.

Мы потолкались у бара, хлопнув по кружке местного пива — больше ни на что у нас денег не хватило — поиграли в бильярд, попели караоке, и все под уничижительные взгляды жриц любви, да ехидные улыбочки томных бабешек. Зря они так старались. Мы были уже в том блаженном состоянии, когда на косые взгляды и двусмысленные ухмылочки не обращаешь ни малейшего внимания, поэтому, презрев их презрение, мы вывалились на танцплощадку и начали выделывать такие па, что даже обожравшая «экстези» кислотная молодежь не могла с нами посоперничать.

Не стоит и говорить, что все мужики «Экстаза» были от нас в экстазе. И папики, и пирсинговые пацаны, и рафинированные жиголо!

… Я сморщилась, припоминая, что же было после того, как мы покинули клуб (а мы его покинули довольно скоро, причем, не одни, а в окружении своры поклонников). Но ничего, кроме сиртаки, исполненного нами в ресторане «Понтос», из памяти не всплывало.

На соседнем лежаке застонала Сонька. Тоже, наверное, все бока отлежала.

— Подруга, а подруга, — позвала ее я. — Вставай давай. Утро уже.

Сонька закряхтела, поджала под себя колени, пристроила поудобнее подушку-игрушку и приготовилась дрыхнуть дальше.

— Софья, вставай! Пора возвращаться в санаторий.

— Отстань, — хрипло пробормотала она. — Спать хочу.

— Вот в номере и поспишь. — Я подергала ее за волосы. — Подъем!

— Накрой меня, — потребовала она, обнимая себя руками за покрытые «гусиной кожей» плечи. — Мне холодно… — Сонька пошлепала губами. — И воды принеси — пить хочу.

— Ты хоть представляешь, где находишься?

— Нет, — не открывая глаз, ответила она. — Но в этом доме чертовски хороший кондиционер. — Она поводила носом. — Даже с ароматизатором.

— А что вчера было, помнишь?

— Ты же знаешь, что после пьянок я ни черта не помню…

Я действительно знала, потом что обычно именно мне приходилось ей рассказывать, что она творила в пьяном виде. А рассказывать было чего! Дело в том, что Сонька, милейшая девушка, умница и честолюбка, напившись, становилась совсем другим человеком. Из учительницы с высшим образованием она превращалась в рецидивистку с двумя классами средней школы. Она дебоширит, ругается матом, плюется, бьет посуду и людей. Причем, из-за этих ее выходок страдала ни столько она (ей-то что, все равно на утро ничего не помнит!), сколько мы, ее подруги. Ведь именно нам приходилось отбивать ее у ментов, у сексуально озабоченных мужиков, которые мечтали воспользоваться ее невменяемостью, у разъяренных жен сексуально озабоченных мужиков. А уж во сколько передряг она нас втравила, это ж уму не постижимо!

Например, однажды по ее милости нас чуть не «сняли» на трассе Москва — Нижний Новгород, приняв честных девушек, кем мы всю жизнь являлись, за «ночных бабочек», а все потому, что пьяная Сонька устроила скандал в салоне такси, и таксист нас выкинул из машины среди ночи. А мы, между прочим, возвращались из ночного клуба, то есть были одеты в чисто символические юбки и такие же минималистские топики, и на честных девушек в этом оперении никак не походили.

В другой раз мы ввязались в безобразную драку с каким-то ухарцем, посчитавшим, что Сонькиной невменяемостью грех не воспользоваться, и которого мы с другой нашей подружкой Ксюшей отдубасили зонтиками, за что загремели в КПЗ…

Но самое безобразное происшествие произошло год назад на Дне рождении этой самой Ксюши. Дело в том, что она у нас дама богатая, даром, что родители ее были простыми рабочими, и она все жизнь проходила в шмотках из комиссионки, зато нынешний муж имеет сеть магазинов, кафе и парикмахерских. Обчество на Ксюшины именины собралось элитное: богатенькие дяденьки со своими надменными тетеньками, городские знаменитости, типа, звезд регионального телевидения и ведущих артистов театра, ну и мы с Сонькой, на правах, так сказать, подруг детства. И так Соньке это элитное обчество не понравилось, что, напившись (а у пьяного, как известно, что на уме, то и на языке), она высказала эти снобам все, что о них думает. Самое мягкое из ее изречений звучало так: «Все вы х…та!». Я пыталась ее унять, но не тут-то было, Сонька пока все не высказала, не заткнулась. Но и заткнувшись, она не успокоилась. С энергией, достойной другого применения, она начала носится по саду (торжество проходило во дворе загородного дома) и пакостить: выдергивать из клумб цветы, дразнить собак, бить фонари, топить в бассейне обувь элиты и саму элиту, бултыхающуюся в нем.

Набегавшись, она повалилась спать под первым попавшимся кустом, а, проснувшись, не только не могла вспомнить ничего из того, что творила, но и поверить в то, что разоренный сад, взбесившиеся собаки и груда обуви на дне бассейна ее рук дело.

Вот поэтому я не люблю пьяных женщина…

— Я вчера никого не побила? — спросила она, хмыкнув.

— Не знаю, — честно призналась я.

— Как это? Ты же летописец моих неадекватных алкогольных выходок!

— Извини, сама была никакая.

— Это что-то новенькое, — пробурчала Сонька.

Новенькое! Привыкла, понимаешь, что ее на хребте таскаю, когда она идти не в состоянии, привыкла творить черт-те-че, зная, что я всегда ее уберегу от возмездия… Хотя после Ксюшиного Дня рождения оберегать Соньку от возмездия не пришлось — Ксюша была в восторге от дебоша, устроенного подругой, она, видите ли, сама не раз порывалась закатить нечто подобное, потому что всю эту местечковую элиту терпеть не могла…

— Ты же редко пьянеешь, — не отставала Сонька. — Не может быть, чтоб ты ничего не помнила…

Я действительно редко пьянею. Не знаю, почему, наверное, у моего организма сильная сопротивляемость алкоголю. Конечно, после бутылки водки я захмелею, но не до такого состояния, чтобы бить людей и посуду. Я вообще в пьяном виде добрая. Просто сижу в уголке и улыбаюсь звездам. Говорят, что в эти минуты у меня вид идиотки.

— Почему у меня такая маленькая подушка? — недовольно прохрипела Сонька. — Большую себе взяла? Вместе с одеялом?

— Да открой ты, наконец, глаза! — разозлилась я.

— Не хочу, мне их больно.

Я с силой пхнула ее в бок.

— Открывай, говорю!

Сонька скроила недовольную мину, но глаза все же открыла.

— Е-мое! — ахнула она, обозревая пустынный пляж. — Дрыхнем на улице! Как бомжи, — она стукнула меня своей подушкой по голове. — Это все ты виновата! Напилась, как свинья…

— А сама-то?

— Мне можно, у меня плохие гены — папа пьяница, сама понимаешь! Но ты…

— А у меня муж трезвенник! Мне тем более можно, дома он мне не дает!

Тут Сонька хихикнула и заговорщицки прошептала:

— А ты ведь вчера ему два раза звонила. Между прочим, по моему мобильному…

— Кому?

— Коленьке своему, вот кому.

— И что? — упавшим голосом произнесла я.

— Ничего. Абонент вне зоны досягаемости. — Сонька мерзко захихикала. — По бабам пошел, а телефон отключил.

Я треснула ее по затылку.

— Покаркай мне! — рявкнула я и замахнулась еще раз.

— Да ладно, шучу я. — Сонька примирительно ткнула меня локтем в бок. — Не обижайся.

— Ладно, — пробурчала я, потом, покосившись на плюшевого монстра в ее руках, спросила. — Это чудовище у тебя откуда?

— Я его вытащила из автомата. Цапалка такая железная, знаешь, наверное.

— Когда успела?

— Когда ты с уличным художником скандальничала.

— Чего? — я даже рот открыла от удивления.

— Не помнишь? — она прыснула. — Ты начала его учить, как надо штриховать и накладывать тень. Что это за мазня! — восклицала ты, тыкая в его набросок пальцем. Такие бабки за примитивное убожество! Он тебя, естественно, послал. Ты обозвала его Матисом недоделанным. Он тебя полоумной одяжкой. Ну и так далее… — Сонька расплылась в улыбке. — Такой скандалище был!

— Я скандалила посреди набережной? — все еще не верила я.

— Даже драться на него лезла. Только я тебя оттащила.

— Больше, надеюсь, ничего такого…

— Ну… — Сонька сделала многозначительную паузу. — Если не считать того, что ты собиралась подать в суд на всех фотографов побережья. И не в районный, и даже не в Российский, а в Женевский.

— А фотографы-то чем мне не угодили?

— Сначала тебе разозлили мужик с обезьяной. Ты кричала, что он мучает бедное животное, заставляя его носить штаны, потом переключилась на фотографа с осликом, на него как раз бабец взгромоздилась килограмм под сто, и ты начала по этому поводу возмущаться… — Сонька встала с ногами на лежак, уперла сжатые кулаки в бока, прищурилась и, подражая моему голосу, заголосила. — Я подам на вас в суд, за издевательство над бедным животным! — Сонька хохотнула и сменила позу. — А вы, мужчина! Как вам не совестно эксплуатировать малолетнего ребенка! Рабство, между прочим, давно отменили!

— Это еще что за фигня? — оторопела я.

— Это ты углядела, что один из фотографов щелкает курортников в обнимку с малолетним индейцем. Как я поняла, юный Ченгачкук был его сыном…

— Это все? — с замиранием сердца, прошептала я.

— Почти! — убила меня Сонька. — Потом ты добралась до трех негров. Они, наряженные в папуасские костюмы — набедренная повязка, перья, бусы — фотографируются с нашими бабоньками за большие деньги.

— Откуда тут негры?

— Их в Краснодаре один ушлый армянин отловил. Они студенты. Подрабатывают папуасами.

— И что мне от них надо было?

— Ты стыдила их за то, что они роняют честь африканского народа! — Сонька прыснула в кулачек. — А потом требовала, чтобы они показали стриптиз.

— Какой ужас! — застонала я.

— Еще бы! Я чуть со стыда не сгорела!

— Кто бы говорил! — возмутилась я. — Ты и не то вытворяешь!

— Нет. — Сонька замотала головой. — Я не могу быть такой же отвратительной.

— Ты хуже!

— Хуже быть не может, — отчеканила Сонька. — Хорошо, что тебя Геркулесов в таком виде не видел — сразу бы развелся.

— Он и так со мной разводится, — тоскливо протянула я.

— Да ладно тебе! — попыталась успокоить меня подруга. — Может, все и обойдется.

— Вряд ли, — тяжко вздохнула я. Потом отогнала грусть и довольно бодро спросила. — После моего митинга на набережной мы что делали?

— Пошли в кабак. Хлопнули джина. — Сонька наморщила лоб. — А после этого у меня провал в памяти.

Мы немного посидели, понуро свесив головы, потом встали с лежаков, подобрали с гальки повядшие розы, сунули в сумку плюшевого монстра, и, покряхтывая, побрели к санаторию.

Мы стояли на крыльце корпуса и дергали ручку двери. Дверь была заперта изнутри. Это, конечно, не смертельно, — если постучать, дежурная откроет — но рисоваться не хотелось. Тем более, ни одной санаторно-курортной карты у нас на руках не было. И, вполне возможно, что нас просто-напросто не пустят.

— Давай через Танин балкон, — предложила Сонька. — Заодно и платье вернем.

Я нашла ее предложение приемлемым, поэтому вместо того, чтобы разбудить дежурную стуком, мы начали карабкаться на Танин балкон. Получилось у нас довольно ладно, Сонька влезла благодаря моей поддержке, а я благодаря цирковой закалке (когда-то в детстве я в серьез увлекалась воздушной гимнасткой). Оказавшись на балконе, я тут же стянула с себя порнографический сарафан и повесила его на веревку.

После этого мы тихонько постучали в окно.

Никакого ответа. Мы постучали сильнее. Опять тишина.

— Это ж надо так крепко спать! — зашипела я.

Сонька ничего не сказала, она, придвинув лицо вплотную к стеклу, и попыталась рассмотреть, что твориться в комнате.

— Ну? — нетерпеливо спросила я.

— Вроде нет никого…

— Как это нет? — напустилась я на Соньку. — Куда же все делись?

— Не знаю. Кровати пусты. Значит, никого нет…

— Дай я посмотрю, — раздраженно произнесла я, отодвигая Соньку.

Я заглянула через стекло в комнату. Две кровати, шкаф, стол, холодильник (наш, номерок, получше будет!), и ни одной живой души. Правда, из-за двери в ванную комнату пробивался свет, что оставляло надежду на то, что Таня просто пошла пописать, как никак санузел совмещенный.

Вдруг дверь распахнулась, и из ванной выбежала Таня. Голая! Она смеялась и зачем-то виляла своей худосочной попой.

Зачем, выяснилось позже, когда из той же ванной показался голый… Гоша! Короткие волосатые ноги, цыплячья грудь, покрытая черной шерстью, округлый животик все в той же дремучей поросли, короче, полный мрак!

Сонька не ожидала такого сюрприза, по этому удивленно икнула и дернула головой. Послушался глухой удар — это ее лоб врезался в стекло.

Влюбленные застыли. Мы с Сонькой тоже. Немая сцена, «Ревизор» отдыхает.

— Не здесь снимается передача «За стеклом»? — нагло выкрикнула Сонька, постучав пальцем в окно.

— Ой! — растерянно сказала Таня. — Это вы, девочки?

— Извращенки! — пискнул Гоша, прикрыв свой срам ладошкой. — Так я и знал!

— А вы чего тут? — пролепетала Таня, кидаясь к балконной двери. — Я сейчас открою…

Когда дверь распахнулась, мы с Сонькой радостно ввалились в комнату.

— Встречаетесь по-тихому? — хмыкнула я, кидая взгляд на Гошины мосластые ноги.

— Ну мы это… — совсем растерялась Таня. — Тут… Решили… Всего один разочек…

— Совет вам да любовь! — гаркнула Сонька.

Я послала Гоше воздушный поцелуй, и мы покинули это гнездо разврата.

Добравшись до номера, тут же рухнули в кровать и в унисон захрапели.

Разбудил нас возмущенный крик Эммы.

— Девочки! Разве можно спать с закрытым окном? Вы же перетравите половину санатория!

— А? — Я подняла все еще тяжелую голову. — Чего?

— От вас разит! Перегаром! Как от мужиков!

— Эмма Петровна, — простонала Сонька, — поверьте, напиваются не только мужики.

— Вставайте! И немедленно в душ! — бушевала Эмма. — Я еще поговорю с вами о вашем поведении.

— В нашей стране каждый достигший двадцатиоднолетия имеет право напиваться, — буркнула Сонька.

— Ушли на всю ночь, и даже не предупредили! Я волновалась!

— Позвонили бы по Лелиному телефону, мы бы вам сказали, что с нами все в порядке.

— Я не умею им пользоваться, — зарделась Эмма.

— Ну и не кричите тогда, — позевнула Сонька, переворачиваясь на другой бок.

Эммы фыркнула и направилась к двери. Но на полпути остановилась, обернулась к нам и все с той же претензией в голосе заявила:

— Между прочим, вчера милиционеры опрашивали всех людей, знакомых с Катей, в частности соседей по столу…

— Что их интересовало? — спросила я, стряхивая дрему.

— В основном ее душевное состояние накануне гибели. Спрашивали, не было ли в ее поведении чего-то необычного. Не изменилось ли оно. Она же нервная. Такие постоянно на грани депрессии. — Эмма привалилась плечом к косяку. — Вот они нас с Таней и пытали… Ни грустила ли, ни хандрила ли, на предмет несчастной курортной любви спрашивали, вдруг она из-за этого с балкона сиганула, да только мы не в курсе. Еще интересовались, была ли у нее тяга к суициду.

— Об этом они должны были у ее лечащего врача спросить…

— Они и у него спрашивали. И у нас. И у Гули попытались, как-никак бывшая соседка, но она как начала им про приведений талдычить, они и сбежали. — Эмма позволила себе сдержанную улыбку.

— А про меня они не спрашивали? — с опаской проговорила я.

— Как же без тебя? — съехидничала она. — Хотели для полноты картины опросить всех соседок по столу, тем более, ты с ней разговаривала незадолго до ее смерти…

Я даже на кровати подпрыгнула после этих слов. Откуда они знают, что я….

— Вас на пляже видели, — раскрыла мне глаза Эмма. — Сказали, что перед тем, как уйти в корпус, она присаживалась рядом с твоим лежаком. Так что жди гостей из органов. — Торжественно произнесла она и вышла из номера. У нее по расписанию была лечебная гимнастика.

Я тоже больше валяться не стала, быстро поднялась с кровати, помылась, подкрасилась, даже волосы уложила феном. Потом облачилась в привычные шмотки — шорты с золотой звездой на попе, майку с дыркой на пузе, бейсболку, а на ноги напялила вчерашние шлепки — пока не развалились, надо носить. После чего тихо (чтобы не разбудить спящую) выскользнула из номера. У меня было одно дельце!

… К заветному подвальному окну я подгребла, спустя каких-то пару минут. Просунула в него голову, опасливо принюхалась. Пахло так же отвратительно, но не смертельно. Сделав глубокий вдох, я нырнула в темноту.

Выключатель нашла быстро, так же быстро отыскала люк и лесенку, припаянную к нему. Взобралась.

Люк поддался сразу, значит, его никто не запер, это хорошо. По-обезьяне вскарабкавшись по лесенке, я оказалась на знакомом лестничной клетке. Развернуться было негде, по этому я, не мешкая, понеслась по ступенькам вверх.

Где-то между восьмым и седьмым, где-то там я нашла записку. Скудное меню с одной стороны и загадочное послание с другой. Интересно, оно там все еще лежит, или уже нет?

Бумажку я не нашла, хотя искала ее очень тщательно. Напрашивался вывод, что ее подобрали. Хорошо, если менты, хуже, если убийца. Только как узнать — кто? Не у очкастого же мента спросить…

Не солоно хлебавши, я вернулась к покинутому люку. Зачем я только сюда лазила? Ведь все равно мое открытие не принесла мне ничего. Ничего, кроме лишней головной боли.

Я выбралась на свет божий, постаравшись не зацепиться светлыми шортами за грязную раму. Глянула на часы, оказалось, что время завтрака уже пришло. Очень кстати, потому что мне жутко хотелось кефира, который подавался к столу каждое утро. Облизнувшись, в предвкушении любимого кисломолочного пойла, я потрусила к столовой. Но, не добежав до торцовой стены корпуса, резко остановилась.

Я услышала слабый треск веток позади себя.

Кто там? Призрак, убийца, милиционер? Птица, крыса, кошка?

С замиранием сердца я оглянулась. Никого. Только качающаяся ветка пальмы говорит о том, что звук мне не привиделся. Значит, в зарослях дикорастущих деревьев недавно кто-то стоял. Или сидел. Или крался… Хм, крался… Это получается, что за мной либо следят…

… Либо хотят убить!

Или это была действительно птица, прилетевшая сюда, чтобы полакомиться червяками из слив?

Я сделала пару шагов в сторону пальмы, ветка которой все еще покачивалась, гипнотизируя меня своим вялым колебанием. Остановилась, прислушалась. Вроде тихо. Я приблизилась еще на метр. Протянула руку, чтобы отодвинуть иглоподобные листья. Вдруг…

Что-то вжикнуло, хрустнуло, зашуршало. Ветки заходили ходуном. Лохматый ствол дрогнул. И из-за пальмы вынырнула какая-то тень.

Призрак!

Я завизжала и отпрянула.

Тень метнулась в заросли сливы, производя дикий шум (не многовато ли шума для бестелесного духа?), врезалась в живую изгородь, продралась сквозь нее и… исчезла.

Что это было? — мысленно возопила я. Явно не призрак, уж больно много шума наделал и веток наломал. Значит, человек. Только ни головы, ни рук, ни ног, одно туловище. Про всадника без головы мне слышать приходилось, но чтоб всадник был еще и без конечностей, такого случая даже в мировой литературе не припомню… Значит, руки, ноги были. Почему же я их не видела? Эдакий ходячий куль темно-серого цвета. Тень, одним словом.

Мне стало немного обидно. Почему как в лотерею выигрывать или в казино, так кто-то другой, а как трупы находить, маньяков ловить, с тенями бороться, так сразу я — Леля Володарская! Мало мне напастей, тут еще одна!

Да пропади все! — рявкнула я в пространство. После чего отправилась в столовую вкушать прелести диетического завтрака.

… Когда я вбежала в зал, Эмма уже царственно восседала за столом. Как всегда при параде, и как всегда с кислой миной. Создавалось впечатление, что недовольную физиономию ей продали вместе с платьем, туфлями и брошью-камеей, настоятельно порекомендовав носить все это в комплекте.

— Оклемалась? — язвительно поинтересовалась Эмма, прихлебнув кефир.

— Уху, — пробурчала я, присосавшись к своему стакану. — А как ваше самочувствие?

— Как всегда отвратительное. Тренерша нас сегодня загоняла, и я чуть жива. — Она поджала губа. — И гидромассаж мне так и не назначили.

— Манифестации у здания администрации не дали результатов?

— Не дали. Осталась крайняя мера — жалоба в Минздрав.

— А расслабиться, и получить удовольствие от отдыха слабо?

Эмма скривила рот, что означало высшую степень презрения, и остервенело замахала кому-то, кто только что вошел в зал.

Я обернулась. По проходу неслась ее соратница по борьбе Светочка. К счастью до нашего столика она не долетела — затормозила у соседнего, и принялась «втирать» что-то сидящим за них людям. Скорее всего, агитировала мирных граждан собираться в народное ополчение.

А мы тем временем допили кефир и принялись за манный пудинг.

— Что-то Таня не идет, — светским тоном проговорила Эмма. — Не заболела ли?

Если и заболела, то какой-нибудь дрянной болезнью, типа гонореи — подумала я, а вслух произнесла:

— Кстати, нам, наверное, подсадят нового человека. Хоть бы мужика, чтобы разбавил наш курятник.

— Это еще зачем? — чуть не подавилась Эмма. — Никакие мужики нам не нужны… Лучше я Светочку за наш столик позову…

— Только не это! Не хватало еще за обедом слушать ее правозащитные вопли!

— Светлана настоящая личность…

Ой! — прервала я Эммину оду во славу Светланы — настоящей личности, углядев, что к нашему столу приближается уже знакомая блондинка в серьгах из чехословатского (вот ведь парадокс, страны уже нет, а серьги все существуют!) стекла.

— Здрасти, — вежливо поздоровалась блондинка, усаживаясь на пустующий стул напротив Эммы. — Меня зовут Оксана.

— Здрасти, — так же вежливо откликнулась Эмма.

— А вы зачем тут? — совсем невежливо брякнула я.

— Сидеть буду за вашим столом. — Она страдальчески поморщилась. — Вместо Кати.

Увидев недоумение на моем лице, пояснила:

— Попросилась у администраторши, чтоб пересадили…

— Что-то наш столик стал слишком популярным, — пробормотала я.

Оксана несколько секунд тупо пялилась в свой стакан, потом сделала из него добрый глоток и выпалила:

— Меня никто не хочет слушать! Я всем надоела. И администрации, и милиции, и соседкам по комнате. Теперь оказывается тем, с кем я привыкла обедать и ужинать, я тоже надоела… — Она горько улыбнулась. — Они даже тайком от меня просили у этой старой грымзы, — кивок в сторону администратора, — чтобы она меня перевела в другую группу. К нервным. Будто я психически неуравновешенная…

— Но мы не нервные, — оскорбилась Эмма. — Мы эндокринники.

— У вас с нервными одна диета, вот вас вместе и сажают, — Оксана закусила губу. — Но я не стала ждать, когда меня отфутболят, сама попросилась в другую группу и за другой стол…

— А почему за наш? — спросила я, хотя и так знала почему — мы единственные, кого она не успела достать.

— Вы тут самые приличные люди, — попыталась польстить она. — А остальные… — Оксана раздраженно махнула рукой. — Скопище идиотов! Особенно директриса этой богадельни хороша. Ираида Борисовна. Не видели ее?

Мы отрицательно замотали головами.

— Такая бабища с пучком на макушке. Не видели?

Мы в очередной раз уверили ее, что нет.

— Я к ней три раза ходила, — почти закричала Оксана. — Три! — она показала на пальцах, если мы еще не поняли. — Говорю, человек пропал, а она…

— Вы в который раз говорите о пропаже какого-то человека, — прервала ее я. — Но я, например, так и не поняла, о ком идет речь…

— Вася Галич! Полковник. — Она томно прикрыла глаза. — Васи-и-и-и-лий. Красавец с седыми волосами и черными глазами.

— Он пропал? — переспросила Эмма.

— Пропал! — опять перешла на воинственный тон Оксана. — Исчез! Причем, перед ужином. Бах — и нет его.

— А вещи?

— Вместе с вещами.

— Тогда какие проблемы? — не поняла я.

— Как какие? — вытаращилась она. — Огромные! Человек исчезает вместе с вещами, не дождавшись ужина…

— Вас особенно это заботит? — хмыкнула Эмма. — Что он пропал на голодный желудок?

— Вы не понимаете! — Оксана долбанула по столу кулаком. — До ужина никого не выписывают, только после. После завтрака, обеда и ужина. В десять, пятнадцать и двадцать один час! Ведь перед тем, как уехать, вы должны оплатить счета за междугородние разговоры, вернуть книги в библиотеку, и потом сдать номер горничной, чтобы она убедилась, что вы ничего оттуда не украли.

— Ну и что из всего рассказанного вами следует? — опять не поняла я.

— Он исчез, никого не поставив в известность! Просто испарился! Так не бывает!

— Решил смыться по-тихому, что в этом странного?

— Так не делают!

— Вас беспокоит то, что он не сдал номер горничной? — приподняла брови Эмма.

— Меня беспокоит, что он не сказал мне, что уезжает! — Оксана вновь шарахнула по столу кулаком. Если так пойдет, несчастное ДСП развалиться у нас на глазах. — Он собирался уехать день спустя. То есть двадцать второго. У него был билет на самолет. Я видела его! А он исчезает за день до этого. Куда он мог пойти вечером? Зачем?

— Мало ли… — туманно молвила я.

— Я знаю, на что вы намекаете, — вспыхнула Оксана. — Ираида сказала мне тоже самое! Дескать, загулял с какой-то местной красоткой…

— А вы это исключаете?

— Исключаю! — припечатала она. — Он любил меня!

О! вот мы и добрались до сути! Как я не догадалась раньше! Мужик покружился в вальсе курортного романа, по законам жанра наобещал дамочке бог знает чего, а потом свалил по-тихому, чтобы без претензий.

— Значит вот в чем дело? — хмыкнула я. — Поматросил и бросил?

— Да что вы понимаете! — Оксанины щеки заалели. — Он любил меня! По настоящему! И я его!

— Вот в этом мы нисколько не сомневаемся! — горячо заверила ее Эмма.

— И если хотите знать, я ездила в аэропорт! Двадцать второго числа я проводила Нижегородский самолет. Вася на нем не улетал.

— Поменял билет, — предположила я.

— Он не мог его поменять, — торжественно произнесла она. — Потому что у него не было денег.

— Не поняла, — призналась я.

— Чтобы поменять билет, надо сначала сдать старый, потом выкупить новый. За старый возвращают не всю стоимость, а удерживают процент, по этому новый билет стоит на порядок выше того, который вы сдали.

— У него не было пары сотен, чтобы покрыть разницу? — презрительно скривилась Эмма.

— У него кончились деньги за три дня до отъезда, — потупившись, пробормотала Оксана.

— Это вы его так потрясли? — хохотнула я.

— Я? Да вы что! Я даже в ресторане не позволяла за себя платить.

— Феминистка?

— Просто я знала о его материальных трудностях, — еще больше засмущалась Оксана.

— Какие материальные трудности могут быть у полковника? Насколько я знаю, зарплата у них приличная…

— Да вы что! Они получают копейки! Да и те у него жена отбирает! Курва!

Мое отношение к неизвестному Васе Галичу резко ухудшилось. Мало того, что бабник, врун, трус, так еще и сквалыга. Пожалеть на любовницу денег, это ж каким жлобом надо быть!

Эмма, судя по ее гадливому выражению лица, была от Васи тоже не в восторге, но разозлило ее совсем не то, что меня.

— Так он женат? — ахнула она сразу после слова «курва».

— Это формальность, — уверенно проговорила Оксана. — Они живут ради детей.

— Детям-то уже лет по двадцать, чего ради них жить?

— Они не окрепли разумом, — упрямо молвила она. — К тому же его жена тяжело больна.

Я мысленно расхохоталась. Никогда бы не подумала, что на такое еще клюют! Живу ради детей с больной женой — любимая сказочка женатиков, не желающих расставаться ни с супругой, ни с любовницей. Соньке сколько раз пытались это надуть в уши, да только она не такая легковерная, как наша новая соседка.

— Мы собирались пожениться, — нежно проворковала Оксана.

Я откровенно заскучала. Слушать ее бредни мне больше не хотелось. Я-то думала, что тут и правда какая-то загадка, а оказалось все предельно просто — очередную глупую бабу в очередной раз кинули. Так нам дурам и надо!

И тут Оксана достала из рукава свой главный козырь.

— До дома он, кстати, так и не доехал, — торжественно произнесла она.

— Откуда вы знаете?

— А вы разве не слышали, что его курва-жена подала в розыск? Уже и милиция приходила… — Она задумчиво откусила от лежащего на моей тарелке яблока. — Исчез он — это факт! Будто растворился. Причем, за пределы санатория, как теперь выяснилось, он в тот вечер не выходил.

— Эй! — воскликнула я, хлопнув себя по лбу. — Я ведь точно слышала! Мне Катя рассказывала что-то… — Я напрягла память. — Полковник Вася… Так… Пропал с вещами и документами… Так… — Тут меня осенило. — Но ведь он встречался с Леной из Сургута, ныне покойной…

— Ничего он не встречался! — возопила Оксана. — Он лишь разок с ней поболтал, а она уж возомнила!

— Их видели вместе, — укоризненно покачав головой, проговорила Эмма. — Ночью.

— Кто это сказал? Кто? Где эта наглая врунья? Уж не та ли конопатая швабра, что сидела с вами за столом? Завистница! Интриганка! Я ей космы-то повыдираю!

Я вспомнила несчастную Гулю и содрогнулась. Мало той маниакально-депрессивного психоза и исполосованных запястий, ей теперь еще и полное облысение светит.

— Это не она, — поспешно заверила разбушевавшуюся Оксану Эмма.

— Она, точно она! Я давно заметила, что эта баба слишком любопытна. За всеми следит, что-то вынюхивает, по санаторию с банкой бегает — подслушивает… А вчера я самолично видела, как она засела в кустах с биноклем.

— Больной человек, что с него взять? — попыталась унять ее Эмма.

— Да никакая она не больная! Она же прикидывается, неужели вы не видите? Нормальнее нас с вами…

Каких бы еще собак навешала на бедняжку Гулю эта воинствующая амазонка, могу только гадать, так как ее экспрессивный монолог прервал Юрка Зорин, материализовавшийся около нашего столика. Был он во всегдашних шортах, гольфах и тельняшке, но на сей раз поднадоевший ансамбль разбавляла джинсовая жилетка. Еще на голове у него красовалась матерчатая панама, а на плече болтался вещмешок.

— Ты чего расселась? — рявкнул он, проигнорировав даже приветствие.

— Здравствуй, Юра, — с нажимом произнесла Эмма, вечная фанатка приличных манер.

— Здрасьте, — машинально поздоровался Юрка, все так же сверля меня глазами.

— Чего тебе надо, ирод? — нахмурилась я.

— Цигель, цигель, ай лю-лю! — пролаял он, стуча по циферблату своих часов «Ракета».

— А перевести можно?

— Задницу от стула отлепить не хочешь? — перевел Зорин.

— Я еще не съела омлет, а что?

— Леля, да у тебя склероз! Не рановато ли?

Я все еще не могла понять, что он от меня хочет, когда к нашему столу подгреб еще один шизоид Лева Блохин. Этот тоже был при жилете (не иначе совершили набег на местный секонд-хэнд), только при вельветовом.

— Ну вы чего? — заканючил вновь прибывший. — Я же жду…

— А где Соня? — опять начала терзать меня Юрок.

— Зачем она тебе? За минувшую ночь сочинил сонет в ее четь и хочешь продекламировать?

— Леля, ты дура! — огрызнулся Юрка. — Да еще и склеротичная! Но это ничего не меняет, мы все равно едем на Красную поляну.

— Когда? — я захлопала глазенками. Поездка на поляну совсем вылетела у меня из головы.

— Сейчас! Ты же сама договорилась с Вано на десять утра!

А ведь он прав, черт побери! Я договорилась. На десять утра… Но я забыла! С этими убийствами, пропажами, пьянками…

— А сейчас сколько времени? — спохватилась я.

— Без пяти, — подсказал Лева. — Вано уже подъехал.

Я выругалась и, не доев омлета, поскакала будить Соньку.

ЧЕЛОВЕК сидел под маленькой лохматой пальмой и рыдал. Горько, по-детски захлебываясь всхлипами. Давно он так не плакал, уже лет семь! Слезы текли по его гладким щекам, скатывались по круглому подбородку и, выдержав секундную паузу, падали на скрещенные на коленях руки…

ЧЕЛОВЕК устал плакать, но не мог остановиться. Он устал не только плакать, но и бояться, и мучиться, и страдать, и не спать ночами, и делать вид, что от всего этого не устал. Иногда ему даже хотелось пойти в милицию и сдаться. Пусть его осудят, посадят, пусть хоть расстреляют, только бы кончился весь этот кошмар! Хотя кончится ли он? Ведь ВРАГ не перестанет приходить к нему во снах, и не перестанет мучить совесть за неоправданное убийство женщины…

Слезы перестали сочиться из глаз. Наконец-то. ЧЕЛОВЕК промокнул лицо краем своей футболки. Сделал глубокий вдох. Успокоился. Не спеша, достал из кармана две мятые бумажки с рваными краями. Сложил их. Разгладил. Две половинки стали одним целым. Меню с одной стороны, письмо-исповедь с другой. ЧЕЛОВЕК достал из другого кармана спички, чиркнул, поджег. Бумага немного отсырела, по этому не вспыхнула, а начала потихоньку тлеть.

Гори! Гори, единственная улика! — шептал ЧЕЛОВЕК, заворожено глядя на покрывающиеся пеплом края листка. — Одна разрытая могила, один рисковый вояж, одна ненужная смерть — вот цена этой улики.

Когда бумага превратилась в клочок пепла, ЧЕЛОВЕК сдул ее с ладони. Может теперь он почувствует себя в безопасности?

Я сидела в салоне раздрызганной Ванькиной «шестерки», зажатая с одной стороны Левкой с другой Сонькой, и изнывала от жары. Хотя передние окна и были открыты, до меня доходили лишь слабые ошметки сквозняка, устроенного водителем, а все из-за туши Зорина, которая даже ветру не давала проскользнуть в пропахший бензином салон. Да еще сиденья в этой таратайке были из дерматина, по этому мои голые ляжки (черт меня дернул напялить короткие шорты) немилосердно потели и прилипали к обивке.

Но и это еще не все! Ко всем неудобствам пути прибавилось еще одно — пробки. Мы стояли на шоссе (не доезжая аэропорта) уже больше получаса и не похоже было, что скоро тронемся.

— Ваня, что у вас тут за фигня? — раздраженно вякнула я, тронув Вано за плечо. — Пробки на пригородном шоссе, это ж нонсенс.

— Это нэ пробки, — флегматично молвил наш водила. — Это затор.

— А есть разница?

— Конэшно. Затор — это когда дорогу пэрэкрывают.

— Кто? Террористы? — привычно испугалась Сонька.

— Прэзидент Российской Фэдерации, — с почтением произнес Вано.

— Самолично?

— Нэт. Он велел, другие перекрыли.

— Зачем?

— Встрэчает Ширака. Знаете такого? Прэзидент Франции Жак Ширак.

— Он в Адлер прилетел? — растерянно улыбнулась Сонька. — На кой черт? Во Франции же Канны есть и Сан-Тропе, зачем ему Адлер?

— В гости прилэтел к нашему, на лыжах покататься.

— На лыжах? — переспросила Сонька. — На водных что ли?

— Темная ты баба, Софья Юрьевна, — упрекнула подругу я. — Разве ты не в курсе, что в горах Кавказа есть отменные горнолыжные трассы? Причем, именно на Красной поляне. Наш президент очень туташние трассы уважает. У него в горах и резиденция есть.

— Это ты, значит, хочешь сказать, — прищурившись, молвила Сонька, — что там, куда мы едем, сейчас снег лежит?

— Снег лежит высоко в горах, туда еще добраться надо, — ответила я.

— На канатке, — пояснил Вано. — Чэтыре уровня. На послэднем снэг есть. Цвэты и снэг. Красота!

— И среди этих снегов и цветов катается на лыжах наш президент в компании с Шираком? — изгалялась над нами неверующая Сонька.

— Нэт, — по-прежнему невозмутимо проговорил Ваня. — Он выше, там цвэтов нэт. И тэбя к его рэзиденции нэ пустят и на пушечный выстрэл.

— Он туда тоже на канатке поднимается?

— Он на вэртолете. — Вано позволил себя саркастическую улыбку. — Думать надо, жэнщина.

Сонька замолкла, не иначе, погрузилась в раздумья, как ей и велели. Я тоже начала напрягать извилины, но по другому поводу — мне не давал покоя недавний разговор с Оксаной. Из него следовало сделать вывод, что к двум жертвам, Лене и Кате, прибавилась еще одна, некто Василий Галич. И если я точно знаю, что Катю убили, то напрашивается очередной вывод: этих двоих тоже. Слабосильных баб сбросили с балкона, а здоровенного полковника прирезали (пристукнули, придушили, пристрелили, нужное подчеркнуть), а потом его тело спрятали (закопали, сбросили в горную расщелину, разрезали по кускам и выкинули в море). Из этого я сделала третий и последний вывод — в санатории орудует маньяк…

— Леля, — донесся до меня требовательный голос Соньки. — Ты оглохла что ли, я же тебя спрашиваю…

Я стряхнула с себя оцепенение, отогнала панику, а все три вывода мысленно выбросила в мусорный бак.

— Чего тебе, оглашенная?

— Я говорю, мы до какого уровня будем подниматься?

— Думаю, до второго достаточно, — вместо меня ответил Зорин. — Там за каждый уровень отдельная плата, зачем же деньги за зря тратить. Горы они есть горы…

— А на втором уровне снег есть? — въедливо спросила Сонька у Вано.

— Снэг только на последнэм. Двэ тысячи мэтров над уровнэм моря.

— Значит, будем подниматься до последнего, да, Леля?

— Ты как хочешь, а я вообще не поеду.

— Это еще почему? — ахнула она.

— Ты что забыла, что я высоты боюсь?

— Подумаешь! Я тоже глубины боюсь, но плаваю же!

— Вот как ты плаваешь, так я и поеду. То есть никак.

— Разве ты не хочешь сфотографироваться на снегу в купальнике?

— Хочу. Но на канатке я все равно не поеду. Я даже «чертова колеса» боюсь, а тут две тысячи метров… — Я содрогнулась, представив, как хлипкая кабинка, зависает над пропастью, и я болтаюсь в ней, умирая от страха, минут сорок, пока вновь не дадут ток. — Короче, не проси.

Сонька нахохлилась и забухтела себе под нос что-то нелицеприятное обо мне, но я проигнорировала ее бормотание, потому что мы, слава богу, тронулись.

… Прошло минут сорок. За это время мы успели налюбоваться до дури красотами Краснодарского края, наслушаться Ванькиных историй, наесться гигантской малины, которая растет в горах. Мы то и дело останавливались и выходили из машины, чтобы сфотографироваться (то на фоне водопада, то на фоне горного пика), поесть, попить, купить какую-нибудь фигню, типа полаченной ракушки, разрисованного камня или засушенной морской звезды. Ни мне, ни Соньке, ни тем более мужикам этот хлам не был нужен, но не купить его было не возможно, потому что торговцы едой, питьем, сувенирами стояли вдоль дороги стеной и буквально бросались под колеса, предлагая свой товар. Еще то и дело попадались парни с фотоаппаратами и ручными зверюшками, Соньку умилил медвежонок в наморднике, меня крокодильчик с заклеенной скотчем пастью, а Зорина гиббон с цыганской серьгой в ухе.

Короче, ехать было весело и интересно. Ужас начался, когда мы вползли на узкий горный серпантин. Это с позволение сказать шоссе была настолько экстремальным, что любой нормальный автомобилист, въехав на него, тут же повернул бы обратно. Представьте, узкоколейку, на которой два автобуса могут разъехаться, только шаркнув друг друга зеркалами. При этом колесо того, что с краю на мгновение зависнет над пропастью.

— Ваня! — взвыла Сонька, когда наш водила с привычной невозмутимой миной начал въезд на серпантин. — Ты самоубийца!

— Нэ понял? — проговорил Вано, обернувшись к ней.

— Не отвлекайся, пожалуйста, — взвизгнула она и вцепилась в дверную ручку. — Смотри на дорогу…

— А что на нэе смотреть? Дорога как дорога.

Сонька проводила взглядом проехавший мимо нас «Запорожец» с отпиленной крышей, за рулем которого сидел невозмутимый старый кавказец. Ойкнула, когда он лихо скатился с горы, перекрестилась, когда он скрылся из виду.

— Долго еще ехать, Ваня? — сипло спросила она, подпрыгивая на очередном повороте.

— Нэт. Минут двадцать. — Он весело подмигнул нам. — Нэ беспокойтесь, все будэт хорошо. Тут нэ так часто бывают аварии…

Не так часто! Если сосчитать все мемориальные таблички, памятники и иконки, которые понаставлены вдоль дороги, то аварии тут бывают не чаще раза в неделю. Какая малость!

… До пункта назначения мы добрались не через обещанные двадцать минут, а гораздо позже. И все потому, что наша разнесчастная «шестерка» заглохла на полпути, и нам пришлось ее толкать.

Уставшие, потные, жалкие мы подошли к кассе. Встали в очередь. Такой гигантской очереди мне не приходилось видеть уже давно. С застойных времен. Она могла бы сравниться с очередью в Эрмитаж, в Мавзолей, на выставку картин Ильи Глазунова. Даже за сырокопченой колбасой перед праздниками не давилось такое количество народа. Даже за свежими огурцами. За водкой, правда, году эдак в 1988, очередь была в два раза длиннее.

— Сколько брать билетов? — спросил Юрка, утирая пот со своего высокого лба.

— Три, раз Леля не поедет, — ответила Сонька, грустно на меня поглядев.

— Четыре! — смело выкрикнула я.

— Ты решилась? — зааплодировала моей смелости подруга.

— Раз уж я добралась сюда, рискуя жизнью…

— Вот и правильно! — Сонька чмокнула меня во влажную щеку. — Тем более тут сиденья парные, я тебя подстрахую.

Пока мы стояли в очереди, веселый паренек с «матюгальником» инструктировал нас, курортников, как нам надлежит себя вести на фуникулере.

— Дорогие отдыхающие, очень вас просим, запрыгивать на сиденья фуникулера только тогда, когда вам скажет наш инструктор. Постарайтесь тут же пристегнуться, придержать шляпу, чтобы не сорвало, и сумку, если таковая имеется. Убедительная просьба. Если с вашей ноги слетит туфля, не кидайтесь ее ловить, все равно не поймаете, а сами можете пострадать. Берегите себя для нас, ведь вы наш хлеб.

Тут рупор из его рук вырвала какая-то тетка в униформе и хриплым басом проорала:

— Цветов не срывать! За нарушение штраф пятьсот рублей!

— Да, уважаемые отдыхающие, пожалуйста, не срывайте цветов, они все равно повянут, когда вы спуститесь. И еще. Сейчас в горах отдыхает не последнее лицо нашего государства. Если вы вдруг его увидите, убедительная просьба, не кидайтесь к нему на грудь с криком «Дорогой вы наш!», не нервируйте охрану…

После этих слов Сонька приободрилась. Видно, решила ослушаться инструкции. И кинуться. Причем, именно на грудь. Она у нас страстная поклонница президента, у нее даже заставка на телефоне с портретом ВВП.

Наконец-то, подошла наша очередь. Мы купили билеты. Подгребли к посадочной площадке. Встали парами. И как не старался Зорин образовать пару с Сонькой, ему не позволили. Инструктор объяснил, что сто двадцать килограмм живого Юркиного мяса перетянут Сонькины пятьдесят, и сидеть им будет не удобно.

Мы встали на красные отметины, отклячили попы, чтобы сразу бухнуться на подъехавшие креслица, замерли. И вот с устрашающим скрипом пара пустующих стульчаков приблизилась к нашим попам.

С диким визгом я взгромоздилась на сиденье.

Не прекращая орать, застегнула цепочку. Потом вцепилась в поручни и замерла.

— Открой глаза-то! — донесся до меня издевательский голос Соньки. — Тут даже не высоко.

— Не… Я так прокачусь…. Скажешь, когда будем подъезжать…

— Лель, не дури. Тут правда невысоко, как будто на балконе четвертого этажа находишься. А какие папоротники внизу, какие цветы…

Я еще немного поломалась, но глаза все же открыла — уж очень хотелось посмотреть на цветы. Оказалось, что и вправду не страшно. И не очень высоко. Зато красиво! Внизу море зелени, цветов, ручейков. Как будто пролетаешь над экзотическим лесом. Вокруг деревца, цветущие кустарники, поросшие мхом валуны. А если задерешь голову, то уведешь, тонущие в облаках горы.

К концу пути я настолько расслабилась, что начала смело вертеть головой и даже болтать ногами.

Второй уровень мне тоже дался легко. Как и третий. Единственное, что мешало получать полное удовольствие от жизни, так это давление на уши. Из-за него я почти ничего не слышала, но это, в конце концов, можно пережить.

Зато последний уровень отнял у меня все душевные силы. Мало того, что под тобой полутора километровая пропасть, мало того, что подъем перестал быть плавным, а стал резким, так еще и те, кто едут впереди тебя так верещат, когда, сделав последний рывок, кабина взмывает на площадку, что холодеет все нутро.

— Боюсь, боюсь, — бормотала я, вновь прилипнув к поручням.

— Потерпи, — взмолилась Сонька, — остался последний рывок.

— Вот его я и боюсь… Господи, я умру от разрыва сердца…

Но я не умерла. Даже не покалечилась. Живая и здоровая я вылетела на безопасную посадочную площадку с красными отметинами в форме ступней на дощатом полу.

Дождавшись Юрку с Левой, мы вышли из ангарчика. В глазах тут же зарябило от контрастности красок. Сочная зелень травы, кустарников, далеких подлесков, белизна снега, приглушенная голубизна гор, яркая синева неба и разноцветные поляны всевозможных цветов.

Я сделала глубокий вдох. Чистый горный воздух скользнул в легкие. И мне показалось, что я выпила глоток холодной родниковой воды.

Я могла бы простоять так, любуясь этой первозданной красотой, смакую по глотку кристальный воздух гор, целую вечность, но неугомонная подружка нетерпеливо дернула меня за руку и заверещала:

— Пошли фотографироваться на снегу!

Мне ничего не оставалось, как подчиниться.