Продлёнка

Андрей и Муся

Андрею не очень везёт в жизни. Так бы всё ничего, но за ним бабушка гоняется. Ни за кем бабушки не гоняются, а за ним с самого раннего детства и до сих пор бегает и бегает.

Вот сегодня Андрей и Руслан собрались на каток. Всё шло нормально, повесили ботинки с коньками на шею и отправились. Встретились на углу возле парикмахерской, идут рядом. Руслан говорит:

— Хорошо, что ты меня позвал. Один бы я не собрался, чего одному на катке делать?

Андрей отвечает:

— А я сижу, смотрю — снег пошёл. Чего дома сидеть? Позвоню, думаю, Руслану, позову его на каток. И позвонил.

На свеженьком снегу остаются их следы, деревья в снегу, скамейки в снегу. И люди спешат навстречу, засыпанные снегом, в белых воротниках и белых шапках. Андрею весело идти рядом с приятелем. До сегодняшнего дня Руслан не был его приятелем, Руслан и Руслан, такой же, как Денис, или Игорь Иванов, или Сиволобов. Но может быть, они станут друзьями? С сегодняшнего дня. А почему бы и нет? Вот покатаются, поговорят, посмеются — и подружатся. А как же ещё становятся друзьями? Так, наверное, и становятся.

Тут Руслан говорит:

— Вон бежит твоя бабушка.

И сразу всё испортилось.

В хлопьях снега, в весёлых парашютиках, Андрей видит бабушку. Она спешит, скользит, машет руками:

— Андрюша! Андрей!

Слабый голос в снежной карусели.

Он изо всех сил старается не замечать её, с преувеличенным оживлением рассказывает Руслану про какую-то говорящую канарейку. Их, кажется, и не бывает, говорящих канареек. Канарейка ведь не попугай.

Руслан слушает, кивает, но глазом следит за бабушкой, как будто на хоккее — кто победит? Вот она догнала их.

— Андрюша! Постой! Ты забыл кашне!

«Кашне» — надо же!

Она заматывает его большим лохматым шарфом, Андрей сразу превращается в кулёму. Руслан прыскает, отворачивается, Андрей тихо просит:

— Муся, иди домой. Не нужен мне этот, как его, кашне.

Она неумолима, у Муси напор будь здоров. Бормочет своё:

— Ангина, бронхит, мало ли что.

Руслан постоял, подождал, стало ему скучно, он и пошёл:

— Привет!

— А каток? — кричит ему вдогонку Андрей.

— В другой раз!

Назавтра, как только Андрей вошёл в класс, громкий голос приветствовал его:

— Муся пришёл! Здорово, Муся!

Андрей чуть не заревел. Но реветь хуже всего. Обижаться и плакать, когда дразнят, нельзя никак. Стерпел, никаких слёз.

— Сам ты Муся! — весело огрызнулся он.

А Руслан? Он не отстал. Как обезьяна, раскачался на двери, язык высунул:

— Я-то не Муся. Меня бабушка не преследует, не кутает и не облизывает. А ты Муся! Эй, Муся, Муся!

Если бы Андрей сумел остаться невозмутимым, может быть, на этом всё бы и кончилось. Подразнил бы его Руслан, посмеялся бы сегодня, а через день или два забыл бы. Но Андрей не мог вытерпеть, потому что вчера он считал Руслана почти другом, а сегодня он стал считать его почти врагом. И Андрей налетел на Руслана. Он злится и треплет Руслана. А когда злишься, ты слабее всех. И ребята резвятся вокруг:

— Муся-то психует!

— Смотри, Муся, бабушке пожалуюсь!

— Нельзя драться, Муся!

— Вспотеешь, Муся!

— Заболеешь, Муся!

Давно так не веселились. И верно, смешно: мальчишка с крепкими щеками, с весёлым большим ртом и ушами торчком — и вот, пожалуйста, вдруг он — Муся. Он бы и сам смеялся, если бы это случилось не с ним.

Прозвище вообще вещь обидная, но не всякое одинаково обидно. К некоторым прозвищам можно привыкнуть. Зовут Майю Башмакову Босоножкой, вроде бы неприятно: девчонка Майя, а то — обувь, босоножка. Но Майя — ничего, притерпелась, не сердится. Серёжу зовут Серым, он и вовсе доволен, ему даже нравится. Многих Серёжек зовут Серыми, и все Серые привыкли. Как будто они какие-нибудь волки, опасные сильные звери. Интересно даже. Но любому ясно: Серый — это не Муся. Муся для Андрея — оскорбление, не позволит Андрей называть себя Мусей, он будет драться до полной победы, пускай один против всех.

Началось всё давно, когда Андрей был маленьким. Они обедали, мама и папа сидели за столом, и Андрей сидел. А бабушки не было дома. Потом она пришла, а с ней большой дяденька. Бабушка сказала смущённо:

— Это Кирюша, я выхожу за него замуж и переезжаю к нему.

Кирюша улыбнулся виновато, схватил четырёхлетнего Андрея своими огромными ладонями и посадил себе на плечи. Андрей никогда не сидел так высоко, папа невысокого роста. Кирюша Андрею сразу понравился.

— Бабушка, а он хороший, Кирюша-то.

Кирюша захохотал басом над самым ухом Андрея. Было весело. А потом бабушка отозвала Андрея в другую комнату и попросила:

— Андрюшенька, звал бы ты меня по имени. Бабушка-невеста — это нелепость.

— А как? Бабушка Маша?

— Просто Маша, — бабушка поморщилась от неловкости, — или, знаешь что? В юности меня звали Мусей. Зови Мусей. Тебе нравится?

— Можно, — великодушно согласился Андрей. Он был маленький, но многое понимал, как, впрочем, почти все маленькие.

И опять Кирюша подбрасывал его под потолок, мама и папа молча на всё смотрели, но лица у них были весёлые. Андрей закричал сверху:

— Муся! Смотри, как я высоко!

Кирюша запрыгал, как конь, и Андрей запрыгал под самым потолком. Хорошо, когда бабушка выходит замуж.

Бабушка с Кирюшей приходили часто, бабушка приносила пирог с капустой. Мама и папа называли Кирюшу Кириллом Петровичем, он починил им телевизор и подарил папе дрель, которая жужжала на весь дом и очень нравилась Андрею. Андрей звал Кирюшу Кирюшей, а бабушку — Мусей, раз ей так хотелось.

Однажды бабушка пришла без Кирюши. Она сказала:

— Мы с Кирюшей расстались. Он тяжёлый человек, я так устала.

Бабушка прикрыла глаза, губы печально сложились углами вниз. Мама погладила бабушку по голове, как маленькую, волосы у бабушки были некоторые коричневые, а некоторые седые.

— Ничего, восстановишься, — сказала мама, — ты у нас молодец. Вернёшься домой, Андрюшка кому хочешь сил прибавит, такой уж человек.

Папа сказал:

— Я рад, что вы, Мария Всеволодовна, вернулись. Так уютно, когда в доме есть пожилая женщина. Я даже не в смысле помощи по быту, а — в целом.

Мама сделала страшные глаза, папа закашлялся и долго кашлял, чтобы получилось, будто он ничего не говорил, а поперхнулся, и его слова просто послышались.

Но бабушка Муся не обиделась на папу за то, что он нечаянно назвал её пожилой женщиной. Она заговорила о другом, Андрюша слушал очень внимательно. Муся сказала, что ценит внутреннюю свободу, а её не было. Что внутренний мир Кирюши ограничивается телевизионными фильмами, где стреляют.

— Кирюша не любит ни выставок, ни музеев, говорит, что те, кто ходит в консерваторию, просто притворяются, будто им интересно слушать это пиликанье. Про Бетховена! Про Шопена! Пиликанье!

Андрюше было тогда шесть лет, он многого не понял. Что значит — тяжёлый человек? Кирюша подбрасывал Андрея под потолок, папа редко подбрасывает, а Кирюша — почти всегда. И Кирюша говорил Андрею при встрече: «Здоров, мужик», это было приятно. Кирюша очень крепко пожимал Андрею руку, надо было улыбаться и не морщиться, такая была игра. Эта игра тоже нравилась Андрею. Кто теперь будет говорить «Здоров, мужик», если Муся рассталась с Кирюшей? И почему, если рассталась Муся, должен расстаться Андрей? Это было непонятно, но он не задавал вопросов, он понимал, что спрашивать не надо.

Муся сидела растерянная, крошила бублик и сказала несколько раз:

— Как хорошо вовремя расстаться. Как хорошо. Никто никому не должен заедать жизнь. Главное — вовремя. Внутренняя свобода.

Андрею было очень жалко Мусю, он слушал не её бодрые слова, а грустный голос. Потом Андрей забрался Мусе на колени, прижал ладони к её щекам, щёки были мягкие, тёплые.

— Муся, я тебя очень люблю, — шёпотом сказал Андрей, она почему-то заплакала, обняла его. От её кофточки пахло духами.

Это было несколько лет назад, а он всё ещё помнил Мусины слёзы и запах духов.

Он не звал её бабушкой, хотя Кирюши уже не было — привык называть её Мусей, и она привыкла. Пусть хоть до ста лет остаётся Мусей, Андрею не жалко.

Плохо было другое: с тех пор как не стало Кирюши, бабушка бегает за Андреем. Она не может жить спокойно, если не видит его хоть пять минут. Когда Андрей был дошкольником, это было не так страшно. Даже в первом классе он терпел. Если за семилетним мальчиком бежит по бульвару бабушка и кричит: «Андрюша, Андрюша, ты промочишь ноги!» — это неприятно, но еще можно вынести. Однажды Андрей нечаянно загнал под ноготь иголку, было очень больно, но Муся так перепугалась, что пришлось её успокаивать. «Подумаешь, иголка, — говорил он, когда она везла его в больницу, — ты, Муся, не расстраивайся. В нашем классе есть Серый, у него вот такой гвоздь был в пятке. Тащили плоскогубцами, в больницу ни в какую не возили. А иголку тоненькую в минуту вытащат. Знаешь чем? Сказать? Магнитом! Вот увидишь».

Её действительно вытащили. Не магнитом, а пинцетом, сверкающими такими длинными щипчиками. Но для этого пришлось надрезать палец, Андрей смотрел, как лилась кровь и не плакал, ни одной слезы не пролилось из его глаз, а ему было тогда всего восемь лет. Палец забинтовали ослепительно белым бинтом, у хирурга были рыжие усы, он сказал: «Мужественный парень, молодец». В операционной Андрея не клали на стол, как в кинофильмах, а просто посадили на белый стул, от запаха лекарств было немного муторно. А Муся так побледнела, была такая несчастная, что медсестра в высоком белом колпаке накапала в стакан каких-то капель, дала Мусе, улыбнулась, засверкав зубами:

— Наши пациенты всё переносят спокойнее, чем их мамы. Или вы — бабушка? Никогда бы не поверила.

— Она Муся, — сказал Андрей. И Муся чуть порозовела не то от капель, не то от этих слов.

Когда ехали домой в такси, Муся держала Андрея за здоровую руку и каждую секунду спрашивала:

— Больно тебе, маленький? Больно тебе, птенчик?

Андрей косился на крепкую спину водителя, незаметно отодвигался от Муси, но она не отпускала. Она много пережила в тот день, была взвинчена, ей хотелось рассказывать:

— Иголку под ноготь! Можете себе представить? Именно с ним должно было это стрястись.

Водитель глядел на Андрея из зеркальца, светлые глаза улыбнулись:

— Как умудрился-то? Шил, что ли?

— Играл, — уклончиво ответил Андрей.

Зачем он станет объяснять незнакомому человеку, как он ползал по полу за машиной. Машина была на батарейках, она умела объезжать препятствия, но иголка не была для машины препятствием. Блестя жёлтыми боками, машина проехала по иголке, Андрей не заметил, что на полу иголка, вот так всё и получилось. У Андрея много машин, но эта самая любимая. Никто не знает, откуда она, — ни мама, ни папа, ни Муся — никто. Эту тайну знают Андрюша и ещё один человек.

Это было так.

Андрей вышел на перемене в коридор, он ещё не решил, пойти в буфет или не ходить. Может быть, удастся повозиться с Серым, побегать с Денисом или Русланом. Это гораздо интереснее, чем сидеть в буфете и пить компот из сухофруктов.

И вдруг Андрей увидел очень высокого человека, который шёл по коридору прямо к нему. Знакомая немного квадратная голова, знакомая тяжёлая походка. Он возвышался над всеми, даже над учительницами, как великан. Это был Кирюша! Да, это был Кирюша. Андрей не видел его целую вечность, но сразу узнал и крикнул:

— Кирюша!

Но шумел коридор, Кирюша не услышал. Он растерянно оглядывал ребят, смущённо улыбался, обходил тех, кто возился, или стоял, или бегал. Он водил глазами по лицам, а на Андрея всё никак не смотрел. Но вот увидел. И сразу закивал, шагнул к Андрею:

— Здоров, мужик! — и очень крепко сжал руку. Жёсткая, очень сильная ладонь. — Как ты жив, мужик?

Что ответить на такой вопрос?

— Нормально.

— А Муся? Как она?

А на такой вопрос что ответить?

— Нормально, — опять сказал Андрей.

Так они разговаривали. Зазвенел звонок. Кирюша заторопился, сунул Андрею свёрток.

— Привет, мужик, — и пошёл вниз.

Андрей развернул бумагу, там была жёлтая машина, самая лучшая машина, она медленно ползала по квартире, отъезжала от препятствий, сама выбирала дорогу. Андрей на четвереньках полз за ней, тоже огибал препятствия. Когда в палец воткнулась иголка, он взвыл от неожиданности, из кухни примчалась Муся. Но разве интересно про это рассказывать?

— Играл, и всё, — повторил Андрей и стал смотреть, как водитель переключает скорости.

— Им игрушки, нам слёзы, — водитель сочувствовал Мусе.

— Не говорите… — Когда Муся не боится, что Андрей куда-нибудь денется от неё, она любит вести разные беседы. Водитель смотрел вперёд, а Муся, прижимая к своему боку Андрея, говорила водителю в большую спину: — Я живу, как на вулкане. Когда ему было пять лет, он наелся волчьих ягод. Я думала, умру.

— Где ты их нашёл? — опять поинтересовался водитель, разглядывая Андрея в своём зеркальце.

Странные вопросы. Как будто самое главное — где нашёл. Нашёл, значит.

— На кусте росли, — нарочно бестолково ответил Андрей.

Кому приятно вспоминать, как ел горькие яркие волчьи ягоды. Он успел запихнуть в рот целую горсть, тут вылетела из дома Муся, схватила Андрея, поволокла к шоссе, замахала руками, остановился на полной скорости грузовик. «В больницу! Скорее! Ребёнок! Отравился!» Они влетели в больницу. Там всё пошло резко в другом ритме. Медленная Софья Семёновна, врач, сказала очень спокойно:

— Я не уверена, что волчьи ягоды так уж ядовиты. Но — лучше не рисковать.

Когда Андрею промывали желудок, Софья Семёновна говорила не спеша:

— Нет, наверное, мальчишки, который не попробовал волчьих ягод. Успокойтесь.

А медсестра давала Мусе лекарство от сердца.

Все эти истории были похожи, Андрей не всегда потом мог вспомнить, что было в городе, что — на даче. Муся всегда оставалась паникёршей. Особенно после развода с Кирюшей и своего внутреннего раскрепощения. Андрея она закрепостила, не давала ему дохнуть.

— Ты купался? — спрашивала она, выбегая к речке. Тон у неё был такой, как будто он не нырнул два раза, а утонул навсегда.

— Нет, — твёрдо отвечал Андрей, смахивая капли с лица, волосы были мокрыми, она видела, что он врёт, а он знал, что она это видит. Но что делать? Жить-то надо…

В четвёртом классе мама настояла, чтобы Андрей ходил в группу продлённого дня. Муся сначала возражала: «Зачем ему продлёнка, когда я дома — встречу, накормлю, пригрею». Но мама ответила:

— Ты его немного много опекаешь, не обижайся, пожалуйста. Пусть побольше бывает с ребятами.

Тут в разговор вступил папа:

— Мария Всеволодовна, Андрей должен расти мужчиной, это моё глубокое убеждение. Пусть ходит на продлёнку. Конечно, ваш борщ — что говорить. Но ведь не хлебом единым сыт человек.

— А ты, Виталий, никогда меня ре поймёшь. — Муся не спорила, поняла, что они всё решили. — Хоть двести лет проживи, не поймёшь. И не тебе меня судить.

— Почему же — не пойму, Мария Всеволодовна? Я к Андрею достаточно привязан. Но должны же быть разумные пределы.

— Не поймёшь, — веско сказала Муся, — потому что ты, Виталий, никогда не будешь бабушкой. Бабушка — это совсем особенные чувства, ни с чем не сравнимые. Я понимаю, что иногда перебарщиваю, думаете, не понимаю? Но разум — одно, а любовь и тревога — другое.

Андрей стал ходить на продлёнку, ему понравилось. Иногда, гуляя со всеми в школьном дворе, он видел Мусин серый берет за забором, Муся как будто случайно проходила мимо. Андрей отворачивался, а кто-нибудь находился глазастый, кричал: «Андрей, смотри, твоя бабушка идёт!» То Мальвина, то Катя, то Руслан. Всегда найдётся кто-то, чтобы заметить то, чего замечать не надо…

Когда Андрей и Руслан шли на каток, Андрею казалось, что у него появился друг, начнётся новая, другая жизнь. Руслан ему нравился, самостоятельный парень, благородный и весёлый. И вот прискакала Муся, Руслан бросил Андрея. Никакой дружбы не будет, Андрей не пошёл на каток, он поплёлся за Мусей домой. Она говорила:

— Сегодня ветер, каток никуда не денется, зима только начинается.

— Я шёл с товарищем, — Андрей доедал рыбу, а Муся следила, чтобы он не подавился косточкой, — его зовут Руслан. Ты всё испортила.

— И Руслан никуда не денется, — твердила Муся, — он же учится с тобой в одном классе, верно? И ходит на продлёнку, верно?

— Верно, — проворчал Андрей и очистил мандарин.

А на другой день в классе началось:

— Муся! Муся!

И со всех сторон:

— Лови Мусю!

— Держи Мусю!

Налетел Андрей на Руслана — не позволит он насмехаться. И не друг этот Руслан, разве друзья насмехаются? Налетел, а Серёжа напал на Андрея. Тут Денис сверху на них на всех кинулся. Клубок! Куча мала! Девчонки тоже участвуют в веселье, как же без них. Они визжат дикими голосами. Звонок, а никто не слышит.

— Муся!

— Муся!

Андрей в самом низу, кто-то его за ногу тянет, кто-то носом по полу возит. Чья-то куртка трещит. Кого-то за волосы дёрнули. Куча мала. Кому-то весело, а кому-то несладко. Что — нарочно, что — нечаянно? Не поймёшь.

— Это ещё что за новости?

Мария Юрьевна.

Сразу все прыснули, как воробьи, в разные стороны, скорее по своим местам. Сегодня первый урок — немецкий. Все разлетелись, один Андрей посреди класса стоит, всклокоченный, брюки в мелу, куртка набок поехала.

— Андрей, что происходит? — Мария Юрьевна смотрит сердито. Ну как объяснить, что он не виноват? Пусть ябеды ябедничают.

— Сядь на место.

Он сел. Сейчас начнётся немецкий, и всё забудется. Но Мария Юрьевна сказала по-русски:

— Андрей, передай, пожалуйста, своей бабушке, чтобы она пришла в школу в среду к двум часам. Не забудь.

— А что я такого сделал? — Андрей сказал то, что всегда говорят в таких случаях. — Ничего я такого не сделал.

— Ничего ты такого не сделал, — отвечает Мария Юрьевна, — мы приглашаем твою бабушку выступить на сборе. Ведь она была на фронте, твоя бабушка?

— Была, — тихо говорит Андрей и ещё раз, громче: — Была. Она была связисткой. Только я не зову её бабушкой. — Андрей сам не знает, почему он всё это говорит, но ему очень важно сказать, пусть они смеются, пусть что хотят. И Руслан пусть никогда не подружится с ним, пусть, — Она не любит, чтобы её звали бабушкой. В юности, на войне, её звали Мусей. Для меня она Муся. А для чужих — Мария Всеволодовна. Вот так.

Мария Юрьевна внимательно посмотрела на Андрея, с уважением посмотрела. Или показалось? И ни один человек не засмеялся. Учительница заговорила по-немецки, начался урок.

На продлёнке Руслан подошёл к Андрею:

— Пошли сегодня на каток-то?