Эпилог

Арнаут негодующе зыркал по сторонам, но возражать не решался – слишком тесно обступили его пандуры, и слишком мало на их мордах было почтения к господаревым людям.

Предводитель повстанцев, светловолосый молодой пандур в лихо заломленной на сторону шапке, небрежно распечатал перехваченное послание.

– Господину клушеру[92] Николае Глоговяну во имя долга перед отчизной и господарем, – он насмешливо покосился на бедолагу-арнаута и сплюнул ему под ноги подсолнечную шелуху. – Как-то рядом даже и звучит нехорошо, не находишь?

– Печать каймакама[93] сломал – веревка по тебе плачет, – сквозь зубы буркнул арнаут. Предводитель пожал плечами:

– Хотя бы не утону. А письмо до чего интересное! – он пробежал глазами строчки. – Так как противник наш очень многочисленен... Деликатное поручение тебе, коли слуджер Тудор твой давний товарищ и друг дома... Если ты это сделаешь, с Божьей помощью мы сумеем разбить этот сброд по частям.

Пандуры негодующе зашумели, но предводитель задумчиво покрутил письмо в руках и махнул арнауту:

– Свободен. Или тебе дорогу показать, а то вдруг заблудишься?

Арнаут дернулся, глянул по сторонам, а потом вскочил на свою лошаденку и пришпорил ее так, что бедное животное рвануло прочь не хуже призового скакуна. Вслед ему несся дружный гогот. Светловолосый проводил беднягу смеющимся взглядом, сложил послание и сунул себе в карман.

– Макарко, давай коней! А письмо мы сами доставим.

– Подсолнух, ты чего? – осторожно спросил Макарие. – Нас же в Падеше ждут.

– Так тут, считай, по пути, – беззаботно ответил Штефан и похлопал себя по груди. – Тем паче, у меня еще одно посланьице имеется, по тому же адресу. Заодно и это передадим, а то нехорошо получится. Мы ж не разбойники какие – чужую почту перехватывать.

Он забрал у Макарии повод гнедого, взлетел в седло:

– Гайда!

По деревенской улице ехали рысью, четко выдерживая строй. За хвостами коней завивался сухой снежок, покачивались над шапками ружейные дула. Ребятишки облепили заборы, взрослые выбегали из домов и сараев. У колодца сгрудились испуганной стайкой бабы, с визгом бросились врассыпную, когда гнедой, спокойно рысивший впереди отряда, вдруг хватил в их сторону и попытался встать на дыбы, по старой памяти испугавшись тени от журавля.

Штефан осадил коня, вернул в строй, но бабы уже зашушукались, заохали – узнали. Теперь за отрядом потихоньку следовала почти вся деревня.

Боярская усадьба встретила их запертыми воротами. Незнакомый Штефану слуга опасливо косился на десяток вооруженных до зубов мужиков в пандурской форме и открывать ворота не спешил, несмотря на упоминание письма для боярина.

– Так мы и ворота вынести можем. Хочешь? – весело осведомился Штефан и поправил пистолет за поясом. Остальные пока за оружие не брались, ждали сигнала, но слуге и того хватило: поспешил распахнуть ворота и едва успел шарахнуться в сторону, чтобы не затоптали.

Во дворе Штефан придержал гнедого, оглядывая знакомый господский дом в два этажа с огромной террасой над входом и клумбы у крыльца, ныне припорошенные снегом. Усадьба затихла, съежилась, прижмурила ставни. Близость народного восстания легла на боярское поместье тенью хищного крыла.

Макарко выслал вперед своего вороного, поравнялся со Штефаном. Тихо, чтобы остальные не слышали, спросил:

– Штефанел, ты чего? Этих же велено не трогать.

– Да кто их трогать-то собирается? – Штефан рассмеялся. Спешился, легко взлетел по ступеням крыльца, грохнул в двери рукояткой пистолета. – Хозяева! Принимай почту!

– Батюшки-светы! – старая птичница, выглянувшая на шум через ограду с заднего двора, всплеснула руками и выронила из подола курицу, назначенную на обед. – Шофранка! Шофранка, ты глянь, кто приехал!

– Ну вот и поглядим, кто высунуться-то отважится, – усмехнулся Штефан, убирая пистолет за пояс и закидывая в рот очередную горсть семечек. В щели между шторами окон мелькнула чья-то тень, но он не смотрел на окна.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Петру. Присмотрелся, старчески щурясь, и вдруг охнул, хватаясь за сердце.

– Штефанел! И вправду ты?!

– Я, Петру. Здравствуй!

Старик всплеснул руками, хотел обнять – не достал, и просто схватил его за локти. Повернул лицом к свету.

– А вырос-то как! И не узнать! – потом отстранился, с опаской глянул в сторону отряда. Попросил негромко: – Не надо, Штефанел, голубчик. Не трогайте вы боярина, не начинайте с мести богоугодное дело.

– А кто его трогает? – был жизнерадостный ответ.

Старик смотрел на него тяжело и печально.

– Зачем-то ведь именно тебя сюда Тудор отправил.

Макарко, подобравшийся к самому крыльцу, услышал последние слова и удивился:

– Нас так-то сюда не отправляли.

– Как это? – вскинулся потрясенный Петру.

– Да вот так, – буркнул смущенный Штефан и рассеянно потер затылок. – Но чего это Тудору можно в десяти верстах отсюда армию собирать, будто, кроме того Падеша, во всей Романии перекрестков нету, а мне... – он виновато посмотрел на старика и вдруг заулыбался: – Да мы так это, Петру! Тех бояр, кто нашему делу не мешает, Тудор трогать запретил, а я уж здесь сам, по своей воле.

Достал из кармана письмо со сломанной печатью, сунул в руки старого слуги.

– Вот. Это боярину от каймакама. А это, – он расстегнул мундир, вытащил еще одну бумагу, примерился и намертво приколотил ее кинжалом к двери. – От Тудора. Вам всем.

Старик печально улыбнулся.

– Падешская прокламация?

– Она самая! – Штефан схватил его за руки. – Петру! Поехали с нами!

– Нет, боер, – старый слуга покачал головой. – Тудор великое дело затевает, но мое-то место – здесь. Я деду твоему служил, не могу я сына его оставить сейчас, когда в Романии такое творится.

– Тудора тоже дед вырастил!

– Как знать, что бы он ему сейчас сказал? – усмехнулся Петру и ласково посмотрел на парня. – А ты молодцом вырос!

– Зачем тебе здесь оставаться, Петру? – горячо возразил Штефан. – Неужто здесь оценят твою преданность?

– Я ее только сам оценить могу, боер Штефанел, – строго ответил старик. – Тудор и без меня сладит, а вот боер Николае – ну куда ему без меня?

Штефан помолчал, сжимая его руку в ладонях. Потом, опустив голову, махнул Макарке – мол, веди коня.

Старик с ласковой улыбкой смотрел, как Штефан садился в седло. Подошел поближе, положил ему руку на колено.

– У Тудора верных людей и без меня хватит.

Будто очнувшись, Штефан вскинул голову, выпрямляясь в седле.

– Может, Тудор и без меня бы справился, да только я-то не хочу, чтобы с этим делом без меня справлялись. А боярину можешь передать, что истинный его долг перед отчизной – долг перед народом, так что пусть лучше это, – он ткнул пальцем в письмо, которое Петру все еще держал в руках, – исполнять даже не думает!

Старый Петру поманил его снова, заставив наклониться, перекрестил и обнял.

– Храни тебя Господь, дитятко! Ох, опасное дело, опасное...

Гнедой выгнул шею, пошел вперед боком, взмахивая пышным хвостом и гоняя во рту железо. Макарко тронул коня, пристроился на полшага позади. За ними двинулись остальные, построились в воротах по двое. Штефан обернулся в последний раз, но не на дом и не на ворота – он осмотрел отряд, привстал в стременах и махнул рукой:

– Рысью! Марш!

Петру стоял на крыльце, смотрел им вслед и что-то тихо шептал одними губами. За его спиной ветер трепал пришпиленную к двери бумагу.

«Братья, жители Цара Романешти, какой бы вы ни были нации! Ни один закон не запрещает человеку ответить злом на зло. Встретив на дороге змею, вы убиваете ее дубиной, потому что укус ее опасен для вашей жизни. Но что говорить о драконах, что сжирают нас заживо – властителях наших, политиках и священниках, которые пьют нашу кровь, пока мы страдаем? Доколе нам быть их рабами? Приходите, братья, приходите все, ответим злом на зло, чтобы добро восторжествовало!»[94]

– Господи, – ахнула Шофранка, прижимая к груди уголки шерстяного платка. – Да неужто настанет такое время?

– Молчи, дура, – одернула ее старая птичница, но девка заупрямилась.

– А вот возьму – и уйду с ними!

– Опасное это дело, – печально повторил Петру, опуская руку на плечо Шофранки. – Чем-то еще закончится?

Дорога вилась грязноватой лентой, покрытой следами подков и колес телег, но из-под копыт взметался сухой снег, скрывая лошадей, и сверху казалось, что всадники плывут в белом облаке поземки к недалеким горам, опушенным зелеными елями.

Ветер на миг разорвал плотную пелену облаков, и на землю хлынули потоки неожиданного, по-весеннему теплого, яркого света, а грязные сугробы брызнули ослепительными искрами, когда над ними заголубел кусочек чистого неба.

Закинув голову и придерживая на затылке шапку, Штефан смотрел на круглое золотое солнце, слишком раннее для этого времени в предгорьях Южных Карпат.

Шел февраль. Февраль тысяча восемьсот двадцать первого года.

Загрузка...