Промелькнувшие годы

2

Варя легла в ту ночь вместе со всеми — в одиннадцать часов. Она умяла подушку, засунула под нее руку, закрыла глаза — поджидала сон. Но он не приходил. На противоположной от окна стене, захватив угол потолка, лежал косой, надломленный квадрат уличного света. По квадрату проходили какие-то волокна. «Тень от дыма», — догадалась Варя. Между уличным фонарем, бросавшим свет сюда, и квадратом у потолка дымила какая-то труба. «Как поздно топят! — подумала Варя. — Но почему дым проецируется сюда?» Это была легкая задача по начертательной геометрии. Все решалось очень просто: комната, где сейчас лежала Варя, помещалась на четвертом этаже, фонарь — на улице, следовательно, дом, где так поздно топили печь, был выше фонаря, но ниже Вариного четвертого этажа...

По светлому квадрату проскользнула будто тень птицы... Вот и еще одна — точно бабочки у лампы...

По квадрату все текли волокна дыма, и Варя представила где-то поблизости от общежития тихий двухэтажный домик с голландской печью. Белые изразцы с голубой каемкой, желтый латунный отдушник, на котором сушится полотенце, вышитое красными и черными крестиками. Совсем как в Серпухове у мамы...

Серпухов!..

Варя даже приподнялась на постели. Она же сегодня хотела позвонить матери! Сегодня маме исполнилось пятьдесят лет. И сегодня четверг, когда мать дежурит на заводе и когда она около телефона. Как она будет рада!

Спать не хотелось, но постель была уже нагрета, умята, и все здание было в темноте, в забытьи. Жил только косой квадрат света под потолком — волокнистая тень дыма поднималась, слоилась и пропадала во мраке. Можно послать телеграмму, но для этого опять-таки надо вставать. А завтра поздно, неудобно перед матерью: дочь забыла!..

«Нет, сегодня, и по телефону!»

И Варя при свете уличного фонаря стала одеваться. Ах, зачем она, дура, ложилась! Мать сегодня дежурит с девяти вечера — давно бы можно было позвонить в Серпухов!

Варя на цыпочках обошла кровати подруг, осторожно открыла дверь и выскользнула в коридор.

Полуосвещенные пролеты лестниц уже жили своей ночной жизнью: на третьем этаже на перилах спесиво сидела белая красавица кошка; вокруг нее, завистливо поглядывая, бегали другие кошки — худые, плоские, дешевые. Варя погладила белую кошку. Красавица охотно позволила коснуться себя — и она, и ее белая пушистая шерсть были созданы для этого...

У выхода дежурная по общежитию спала, положив голову на задачник по арифметике. Часы над ней показывали без двадцати двенадцать.

Варя села в трамвай «А» и поехала на улицу Кирова к Главному почтамту.

Куполообразное здание, похожее на цирк, было уже все во мраке, только в правом крыле светилась комната междугородного телефона. Варя встала в очередь к окошку заказов. Сзади подходили люди — завсегдатаи этого места — и, сказав: «Я за вами! Запомните!», уходили курить или бежали к окошку телеграфа. Послушная Варя, ответив «пожалуйста», запоминала их, и когда они возвращались, она указывала, кто за кем стоит. У самого окошка, оттолкнув Варю, объявился человек в каракулевой фуражке. Размахивая какими-то сизыми накладными, он по плечи влез в окошко и долго — безголовый — бранился там. Варя терпеливо ждала, хотя задние и старались вытащить из окошка этого каракулевого...

Наконец разговор с Серпуховом был заказан, но Варю предупредили, что он состоится не раньше, чем через час. И Варя села ждать. Рядом, заняв чуть не половину желтого диванчика, расположилась полная, но статная дама с газетой. У нее были подбриты брови, подведены глаза, и сидела она прямо, молодо, выставив обширную грудь. Читая газету, держала ее небрежно, на отлете, но Варя поняла, что женщине этой уже за сорок лет и что держаться ей так, по-молодому, утомительно: вероятно, и спина устала, и шея, и руки.

Входная дверь часто открывалась, и в комнату забегал мартовский ветер. Дама поежилась и надела пальто песочного цвета, которое лежало на спинке диванчика. Пальто было дорогое, красивое — Варя тайком разглядела его: и материал, и покрой воротника, и пуговицы... Одевшись, дама опять принялась за газету — изящная, чуть надменная. Она напомнила Варе ту белую кошку, которую она погладила на лестнице. Но Варя поняла, что это от зависти,— ей тоже бы хотелось иметь и такое пальто и так картинно держаться...

Заметка в вечерней газете с заголовком «145 свиней в час» привлекла Варю, и она, чуть склонившись, заглянула в газету. Они так минуту читали вместе.

— Пожалуйста! — Дама протянула ей газету.— Я уже прочла...

— Большое спасибо...— Варя вспыхнула: вероятно, неприлично было заглядывать в чужую газету.— Нет, простите, я только так... только так посмотрела...

Но в это время из окошка выкрикнули:

— Харьков! Сазонов! Четвертая будка!

Дама быстро поднялась, сунула газету в руки Варе и, чуть переваливаясь, пошла к будке. Через стекло в будке видны были ее плечи, почти упирающиеся в фанерные стены, и завитые на затылке светлые волосы.

Она говорила долго, шея у нее покраснела. «Как душно ей там!» — подумала Варя. Но вот она повесила трубку, Варя поспешила к будке, чтобы отдать газету (она так и не узнала, что делают с 145 свиньями в час), однако женщина, помедлив, опять взялась за трубку, крикнула: «Костя! Костя!», но ей уже не ответили. Она снова повесила трубку, повернулась и открыла дверь будки.

Варя протянула ей газету, и тотчас опустила ее: лицо женщины было в слезах, на бледных щеках и шее пятнами лежал румянец. Беспамятно она оперлась на плечо Вари.

— Это ужасно!..— проговорила она, никого и ничего не видя.— Это ужасно! Я просто не знаю...

Варя почувствовала ее тяжелое, обмякшее тело.

— Что с вами? Что случилось?

— Проводите меня! — сказала женщина, направляя Варю к выходу.— Я тут, рядом...

Стыдясь своих слез, она опустила голову, искала в сумочке платок и шла к выходу неровными шагами, чуть приваливаясь к девушке. Варя попросила ее подождать, сбегала к окошку, где ей сказали, что Серпухов вызовут не раньше, чем через полчаса.

На улице падал снег, было скользко, и Варя сжала локоть спутницы. Они молча прошли полквартала. Женщина остановилась около черных дверей подъезда. Варя поняла, что она живет тут и что надо ее довести до квартиры...