Пулковский меридиан

Мороз, мороз!.. Великий русский холод,

Испытанный уже союзник наш.

Врагов он жалит, как железный овод,

Он косит их, прессует, как фураж,

И по телам заснувших мертвым сном

Он катит дальше в танке ледяном.

Как из былины, в кожаном шеломе

Глядит из башни (ну и здорова!)

Румяная седая голова.

А дальше в этой танковой колонне

Идут бураны, снежные вьюны,

Заносы… Не видать еще весны.

Треск по лесу! Алмазная броня

То изумрудом вспыхнет, то рубином.

А чуть стемнеет, на излете дня,

Вооружась серебряной дубиной,

Уходит партизанить наш старик,

Как в дни Наполеона он привык.

И тут уж враг без памяти бежит,

Чтоб от него укрыться как-то, где-то.

И бледная немецкая ракета

Беззвучно заикается, дрожит.

Все снег да снег, без края и конца,

Вокруг Оломны и Гороховца.

Ни шороха, ни звука, ни движенья.

Не покидает свой высокий пост

Луна, чье кольцевое окруженье

Истаивает под напором звезд.

И вдруг раскат. И ожил горизонт…

Товарищи, здесь Ленинградский фронт!

Вчерашний день мы провели в лесу,

На наших дальнобойных батареях.

И я его забуду не скорее,

Чем собственное имя. Пронесу

Его в глубинах сердца. Никогда

Туда не проникают холода.

Бойцы приказ Наркома обороны

Читали в полдень, и когда закат

Был золотого цвета, как патроны,

В землянке, где над головой накат,

И у костра под елью вековой,

Когда был Млечный Путь над головой.

Оружием всех видов и родов

Приказ был соответственно отмечен.

Связист его читал у проводов,

У карты — генштабист. И лишь разведчик,

Кому и лишний вздох не разрешен,

В тылу врага был этого лишен.

Один из них рассказывал: — В снегу

И сам иной раз станешь как ледяшка,

Но согревает ненависть к врагу.

Сидишь часами — и оно не тяжко.

Мороз! А в голове горит одно —

Задание, которое дано.

Он прав, разведчик. От глухой тропы,

От точки огневой до бури шквальной,

Когда столбы земли, подобно пальмам,

Перерастают сосны и дубы, —

Везде и всюду, явен или скрыт,

Но этот наш огонь всегда горит.

Он партизанским полымем-пожаром

Захватчиков сжигает на корню,

Закован в современную броню,

Старинным русским полыхает жаром.

Он страшен недругам, он — бич врагов,

Ему дивятся пять материков.

Огонь! В честь нас, людей из Ленинграда,

В честь пятерых, — пять молний, пять громов

Рванули воздух (мы стояли рядом).

По вражьим блиндажам пять катастроф.

И в интервалах первым начал счет

Один из нас, сказав: — За наш завод!

Второй проговорил: — За наш совхоз,

Во всем районе не было такого!

— За сына, — тихо третий произнес.

Четвертая, инструкторша горкома:

— За дочку! Где ты, доченька моя?

— За внука моего! — сказала я.

Я внука потеряла на войне…

О нет! Он не был ни боец, ни воин.

Он был так мал, так в жизни неустроен,

Он должен был начать ходить к весне.

Его зимою, от меня вдали,

На кладбище под мышкой понесли.

Его эвакуацией за Волгу

Метнуло. Весь вагон, куда ни глянь,

Всё дети. Ехать предстояло долго…

Так в лес детеныша уводит лань,

Все думает спасти его, пока

В ее сосцах хоть капля молока.

Он был как тот березовый росток,

Который ожил в теплоте землянки

И вырос на стене, как на полянке,

Но долго просуществовать не мог.

Хирел, мечтал о солнце, как о чуде,

И вздрагивал от грохота орудий…

Смертельно ранящая, только тронь,

Воспоминаний взрывчатая зона…

Боюсь ее, боюсь в ночи бессонной.

И все же, невзирая на огонь,

Без жалости к себе, без снисхожденья

Иду по этим минным загражденьям

Затем, чтобы перо свое питала

Я кровью сердца. Этот сорт чернил…

Проходит год — они все так же алы,

Проходит жизнь — им цвет не изменил.

Чтобы писать как можно ярче ими,

Воспользуемся ранами своими.

Используем все огневые средства

Для ненависти огненной к врагу.

Боль старости, загубленное детство,

Могилка на далеком берегу…

Пусть даже наши горести и беды

Являются источником победы.

Преследуем единственную цель мы,

Все помыслы и чувства об одном:

Разить врага прямым, косоприцельным,

И лобовым, и фланговым огнем,

Чтобы очаг отчаянья и зла —

Проклятье гитлеризма — сжечь дотла.