"Шаг влево, шаг вправо..." (Неюбилейные заметки о советской немецкой литературе)

Часть 5

Следующий этап, третий, в нашей послевоенной литературе связан с созданием в 1981 году альманаха советской немецкой литературы и публицистики "Хайматлихе вайтен" ("Родные просторы" — на этот раз название просто кричало о тупом произволе: дать людям, изгнанным с родных мест за сорок лет до этого и распыленных по всей необъятной стране, журнал с таким названием — это не могло уже восприниматься иначе, чем циничная насмешка).

Как читатель, наверное, уже заметил, деление на этапы происходит, на первый взгляд, по упрощенному принципу: расширение возможностей для публикации. Конечно, этот момент имел очень большое значение, однако не он, как увидим позже, является здесь определяющим. Главное значение имеет изменение отношения к советским немцам и их проблемам, следствием чего всегда было и некоторое расширение рамок дозволенности; создание же новых печатных органов было лишь внешним проявлением этих очередных перемен.

Альманах (на самом деле он с первого своего номера был сформирован и выходит как литературно-художественный и общественно-политический журнал) выходил всего два раза в год объемом около 16 авторских листов каждый номер. Главное место в нем занимала по объему художественная проза, значительное место уделялось поэзии (до 3 авторских листов), истории советских немцев, публицистике. Включены были в альманах и разделы литературы для детей, юмора и в каждом номере помещалась цветная четырехполосная вкладка с репродукциями работ советских немецких художников.

Альманах позволил наконец-то сделать рывок вперед и прозе. С первого его номера в нем публиковались романы и повести — то, что практически не могло быть опубликовано из-за своего объема в газетах. Всего за восемь лет в нем появилось пять романов: крупнейший из них — роман Г.Завацкого "Своими руками", вырванный практически из небытия (узнал ли бы кто о нем, будь альманах создан года на три позже?), романы Александра Реймгена "Вкус земли" и (в сокращении) "Под полными парусами", Вильгельма Брунгардта "Себастьян Бауэр" и Андреаса Закса "В вихре времени"; 13 повестей: Рейнгардта Кельна "Через школу жизни", Роберта Вебера "Поездка в прошлое", Айво Кайди "Смертный приговор", Йозефа Каппа "Письма из комсомольской юности", Герольда Бельгера "Голос осени" и "Там, в долине", Виктора Клейна "Седьмой прыжок", Карла Шифнера "Эхо души", Доминика Гольмана "Красные всадники", Фридриха Сиптица "А в сердце была Москва", Корнея Нойфельда "Только один год", Фридриха Крюгера "Так это было", и моя повесть "Наш двор"; 3 пьесы: Алексея Дебольского "Великое испытание", Бориса Дубровина "Белая гвоздика", Ирены Лангеман "Как часто в кругу друзей…" и ряд рассказов.

Ни один этап в послевоенной советской немецкой литературе не отмечен таким обилием (разумеется, относительным) крупноформатной прозы как этот, самый короткий. Вызван был такой "скачок" не только накоплением значительного материала в предшествовавшие двадцать пять лет, ростом творческой активности писателей в связи с открывшимися новыми возможностями для публикации, но и постепенным раздвижением, уже изнутри, самой литературой, своих рамок. Дело в том, что после 1972 года, когда был отменен существовавший тридцать лет запрет немцам возвращаться в места, откуда они были высланы, и им приходилось жить повсюду на "родных просторах", слово "Волга" постепенно становилось (в "Нойес лебен" и в "Хайматлихе вайтен", но не во "Фройндшафт") опять цензурным. В 1978 году первого главного редактора "Нойес лебен", Г.Ф.Пшеницина, многое сделавшего для советской немецкой литературы и для формирования сильного редакционного коллектива, сменил, после ухода его на пенсию, В.И.Цапанов, в молодости тоже сотрудник "Теглихе Рундшау". Он был "спущен" в редакцию из аппарата ЦК КПСС. Не обладая необходимой профессиональной и журналистской подготовкой, он обладал двумя качествами, которые в определенной степени оказались тогда полезными: отсутствием особого страха перед нетаинственными для него "аппаратчиками" и ярко выраженным честолюбием. Человек активный и деятельный, хорошо знакомый с "кухней" прохождения и утверждения бумаг "наверху", обладающий большим упорством, он брался за решение вопросов, которые раньше "не проходили", и нередко решал их, что приводило одновременно к стремительному росту самомнения и всё большей потребности в похвалах.

Именно при В.И.Цапанове был "пробит" альманах и увеличен гонорарный фонд литературной полосы "Нойес лебен". Очень осторожный вначале, главный редактор постепенно стал проявлять больше смелости и в публикациях. Метод решения вопроса о публикации материалов был часто довольно прост: стоило подчиненному выразить сомнение (искренне или нарочитое) в возможности опубликования "такого" материала, как главный редактор загорался и высказывал "свое" мнение, т. е. противоположное. Поэтому хороший материал лучше было не хвалить, если хотелось, чтобы он увидел свет.

Так как альманах был создан при редакции газеты "Нойес лебен" (для его выпуска был создан еще один "отдел" из трех человек), то он тоже подчинялся главному редактору газеты (кстати, именно В.И.Цапанову принадлежит основная заслуга в названии альманаха). Советская немецкая публицистика постепенно и в "Нойес лебен", и в "Хайматлихе вайтен" стала раздвигать свои границы, уже вплотную подходя к довоенной истории советских немцев и периоду трудармии. Естественно, показывая вначале только положительное содержание в них: участие в гражданской войне, успехи коллективизации, вклад трудармейцев в дело Победы.

Очень большую роль в прокладывании пути для художественной литературы и освоения для нее новых территорий сыграл исторический раздел альманаха. Именно в нем, в статье Германа Колоярского "Изобразительное искусство немцев Поволжья" (№ 1/1983) практически впервые за сорок два послевоенных года появилось упоминание об АССР немцев Поволжья. Статья проходила из-за этого очень трудно, и опять же только известные черты характера В.И.Цапанова позволили ей появиться с этой давно не виденной советскими немецкими читателями аббревиатурой.

Уже в третьей книжке альманаха (№ 1/1982) появилась обзорная статья Иоганна Кроневальда "На трудовом фронте" (слово "трудармия" было еще в запрете), в которой хоть и не говорилось о действительном положении советских немцев в годы войны, о трудармейских лагерях и неисчислимых их жертвах, всё же тема была затронута основательно: показаны масштабы "участия советских немцев в трудовом подвиге всего советского народа в годы войны".

Во втором номере следующего, 1983 года, было опубликовано большое исследование Иоганна Виндгольца о народной музыке советских немцев. Ещё через год — замечательная статья искусствоведа Ингрид Соловьевой-Волынской о творчестве и трагической судьбе крупнейшего советского немецкого художника, заслуженного художника АССР НП, Якова Вебера. Статьи эти открывали читателям их недавнее еще прошлое, о котором многие из них ничего не знали, как полнокровную, всесторонне развитую жизнь, такую же, как и у других советских народов. И если отметить, что с первого номера альманах регулярно публиковал материалы по истории советских немцев начиная от указа Екатерины II, по которому в 1764 году приехали в Россию первые из предков советских немцев, и до Октябрьской революции, — то, видимо, будет понятным, что альманах своей публицистикой и историческими материалами не только прорубал окно в 40-летней стене, отделявшей прошлое советских немцев от их настоящего, но и формировал совершенно новое состояние у читателей. Они начинали чувствовать себя не свалившимися с Луны людьми без прошлого, без истории, людьми, знающими только, что они "пособники фашистов"; и не потомками военнопленных, как их до недавнего времени воспринимали даже иные партработники, а людьми, имевшими когда-то свою государственность, историю и культуру, в течение более двух веков теснейшим образом связанные с историей и культурой России. Формирование ощущения полноценного человека — так, наверное, можно определить этот "попутный" результат публицистики и исторических материалов тех лет.

"Новые территории" стала активно осваивать художественная литература. История переселения предков советских немцев в Россию в ХУШ веке стала темой романа "Себастьян Бауэр" совершенно не известного до этого в советской немецкой литературе автора, Вильгельма Брунгардта; действие романа происходит как в Германии, так и в первые трудные десятилетия после прибытия немецких колонистов на Волгу. Роман А.Реймгена "Вкус земли", пусть и пунктирными, но достаточно зримыми штрихами провел линию от предоктябрьских лет через весь довоенный период, через военные годы до шестидесятых годов, показывая через историю одной советской немецкой семьи фрагменты истории советских немцев вообще.

От начала века до начала тридцатых годов показана жизнь в поволжских колониях в автобиографической повести "Через школу жизни" Рейнгардта Кельна (№ 2/1982). Годы гражданской войны и коллективизации на Волге — время действия романа Андреаса Закса "В вихре времени" (1/1983). Не известную мне в советской литературе вообще тему участия комсомола в коллективизации драматично и напряженно показал в своей повести "Письма из комсомольской юности" Йозеф Капп (2/1983). Неприкасаемую тему — судьба семей и детей выселенных советских немцев в годы войны — впервые удалось затронуть в моей повести "Наш двор" (1/1984), увидевшей свет в подрезанном виде лишь через пятнадцать лет после ее написания, и то в результате причудливой игры случайностей. Документальное обращение к этой теме состоялось в автобиографических повестях Роберта Вебера "Поездка в прошлое" (1/1982) и Фридриха Сиптица "А в сердце была Москва" (2/1986). Современности были посвящены повести Герольда Бельгера "Голос осени" (2/1983) и "Там, в долине" (2/ 1987).

Стихийно получалось так, что крупные художественные произведения этого периода, почти не перекрывая друг друга по времени действия, показывали читателям их историю с первых дней прибытия их предков в Россию и до самых близких к ним лет. Видимо, этим во многом и объясняется заметное возрождение интереса к художественной литературе. Если раньше ее содержание определялось в основном морально-этическими моментами, то теперь она давала пусть и художественно выраженную, но всё же конкретную информацию по истории народа, которую советские немцы из других источников, недоступных им в течение многих десятилетий, получить не могли. Именно этот небольшой отрезок времени вывел художественную прозу вперед: наполненная огромным внутренним напряжением, выламываясь тут и там из долголетних тисков, она, даже не имея еще возможности сказать всю правду, сыграла очень большую роль в возрождении национального самосознания советских немцев. И, как это ни парадоксально звучит, вопреки цензуре и всяческим неписанным и оттого еще более непредсказуемым ограничениям, она укрепляла в своих читателях чувство патриотизма, чувство принадлежности их к своей Советской Родине, так как показывала глубокие корни советского немецкого народа в российской почве.

Выход вперед прозы в значении для читателя совсем не означает, что поэзия в это время испытывала застой или деградировала. Опубликоваться в альманахе было довольно почетно, потому что в него проходило лишь лучшее, и критерии отбора были достаточно высоки. Требовалась не только актуальность, чем нередко ограничивались газеты, но и значительное содержание, и достаточно совершенная форма. Набрать подборку из пяти-восьми стихотворений, удовлетворявших этим требованиям, было нелегко даже ведущим поэтам. Отсюда — упорный труд для преодоления поднятой планки. Возможно, некоторую роль сыграло и то, что, публикуясь в альманахе, советские немецкие авторы впервые узнали, каковы нормальные гонорары для литературных произведений.

Поднимая таким образом уровень всей советской немецкой литературы, альманах одновременно стал основным для нее руслом. Самое значительное в эти годы в художественной прозе, поэзии и публицистике, как и по истории советских немцев, появилось именно на его страницах.

В это время среди поэтов выдвинулись вперед "сорокалетние": Виктор Гейнц, Роберт Вебер, Рейнгольд Лейс, Арно Прахт, Виктор Шнитке, Вальдемар Вебер, а также представители предыдущего поколения Вольдемар Шпаар, Вольдемар Гердт, Александр Бек, Нелли Ваккер, Роза Пфлюг, и приведенные в литературу своей нелегкой судьбой позже остальных Нора Пфеффер и Лия Франк. Именно им принадлежат основные достижения в поэзии последних лет.

Довольно заметное место занимает в советской немецкой литературе детская литература. Возможно, это связано с тем, что большинство литераторов — педагоги по образованию и по профессии. Во всяком случае, мало кто из наших писателей ничего не написал для детей. В течение многих лет в "Детском уголке" газеты "Нойес лебен" и "Фройндшафт", в "Роте Фане", а в последние восемь лет и в альманахе "Хайматлихе вайтен", регулярно публикуются стихи, сказки, рассказы для детей. В издательстве "Казахстан" вышло немало книжек для детей, вызвавших интерес даже на международных книжных ярмарках. Среди наиболее активных наших детских писателей — Нора Пфеффер, Эвальд Каценштейн, Дитрих Ремпель, Лео Маркс, Андреас Крамер, Вольдемар Гердт, Нелли Ваккер, Роза Пфлюг, Ирена Лангеман. Детская наша литература отличается тонким пониманием психологии ребенка, чистотой и ясностью стиля, в основном классической строгостью стиха. В ней сравнительно мало посредственных стихов, возможно, потому, что создают ее, как правило, зрелые поэты.

Последний этап связан с еще одним значительным событием в жизни и культуре советских немцев: открытием в 1980 году Немецкого драматического театра в Казахстане. Это событие показало, что советская немецкая литература оказалась к нему слабо подготовленной. Пьесы довоенных лет во многом утратили свою актуальность, а новых после войны почти не было создано. Первой пьесой, которую поставил новый театр, была пьеса А.Реймгена "Они были первыми", созданная им по мотивам своих произведений о Голодной степи. Сейчас в репертуаре театра еще две советские немецкие пьесы: Виктора Гейнца "На волнах столетий" и Ирены Лангеман "Как часто в кругу друзей…" Ряд авторов работает над пьесами, которые могли бы пополнить репертуар театра.

В разговоре о советской немецкой литературе мы пока ни разу не упомянули литературную критику. Между тем она тоже сыграла свою роль в возрождении нашей литературы после войны. Опуская в ней случайные и эпизодические имена, а также многочисленные статьи к юбилеям авторов, имевшие определенную задачу и направленность, можно выделить в нашей критике три имени. Это Александр Геннинг, Иоганн Варкентин и Герольд Бельгер.

Так получилось, что именно в начале послевоенного периода нашей литературы, когда практически все авторы учились или опять после долгого перерыва делали первые свои робкие, осторожные шаги — именно в это время литература наша получила в лице Александра Геннинга внимательного и доброжелательного наставника, который отличался одним несомненным достоинством для того времени — умел не отрываться далеко даже от начинающих авторов. Он был как добрый учитель начальных классов. Он замечал каждое новое имя в газетах, каждый, пусть небольшой, успех, каждый литературный писк — и спешил их приветствовать, поддержать, похвалить, вдохновить на новые шаги. Его годовые обзоры литературных страниц газет "Нойес лебен" и "Фройндшафт", регулярные в шестидесятых годах, не отличались особой глубиной анализа или высотой критериев, но они стимулировали авторов писать, а сегодня являются для нас и ценным библиографическим материалом.

В семидесятые годы с рядом заметных критических работ выступил Иоганн Варкентин. Человек талантливый, с высокими критериями к творчеству, тонкий знаток языка, один из сильнейших переводчиков советской поэзии на немецкий язык — и вместе с тем человек резких, категоричных оценок, пристрастных отношений, часто нетерпимый, не желавший мириться с тем, что не каждый может быть Иоганном Варкентином — он был слишком над литературным огородом, чтобы возделывать его эффективно.

В семидесятые годы вошел в литературную критику и Герольд Бельгер, писатель с необычной судьбой: ребенком он попал в казахский аул, окончил казахскую школу и казахский пединститут, является известным переводчиком казахской литературы на русский язык. Он, стоя на стыке трех культур и литератур — казахской, русской и советской немецкой, обладал гораздо большей лояльностью по отношению к своим коллегам по перу. Ему принадлежат многочисленные статьи и рецензии на произведения советских немецких авторов. Написанные в нелегкие годы застоя, они не могли быть, конечно, свободными от пафоса тех лет, от установок и "задач", от распространенного стремления выдавать сущее за желаемое, от живописания "успехов" и "достижений" — т. е. от всего, что было свойственно в те годы советской критике вообще. Однако в них содержатся и реальные оценки, говорится о слабостях и недостатках, делаются обобщения и определяются направления развития, и в целом это критика, продолжившая, уже на ином уровне, линию Александра Геннинга. Выступления Герольда Бельгера, даже не являясь чем-то цельным, могут сегодня дать определенное представление о процессах, происходивших в нашей литературе в семидесятые — начале восьмидесятых годов.

Коротко говоря, советской немецкой литературе в основном повезло с критикой тем, что критика не слишком далеко отрывалась от практики литературы, учитывала конкретные условия, в которых существовала литература, и не била ее за то, чего она не могла дать. Однако надо заметить, что литературная критика в целом развита у нас всё же слабо. Даже альманах, позволяющий значительно поднять ее уровень, не внес пока особых изменений в это положение. И дело не в том, что в советской немецкой литературе нет "свободных" для занятия критикой авторов, а практику литературы не всегда удобно оценивать работу своих коллег. Дело в том, что даже те два-три литератора, которые могли бы успешно выступать в литературной критике, были заняты другими, более важными для них делами, а главное, не имели возможности, анализируя произведения, говорить о действительных причинах тех или иных явлений — это, как мы видели по советской литературной критике периода застоя вообще, было малопочтенным занятием.

Особое место в советской немецкой литературе принадлежит Вольдемару Эккерту. Хотя он и является автором стихов и рассказов, но главное в его творчестве, думаю, составляют не они, а его литературоведческие работы. Он накопил и обработал огромный материал по истории российской немецкой литературы, составив своими статьями своеобразный библиографический путеводитель по ней.^[12] Ему принадлежит также небольшая, но яркая монография о жизни и творчестве известного ученого-литературоведа Франца Шиллера.^[13] В настоящее время он работает над советским периодом литературы российских немцев, и можно, наверное, надеяться, что после выхода его труда статьи о советской немецкой литературе смогут быть гораздо более полными и совершенными, чем та, к концу которой я постепенно приближаюсь.

Завершая разговор о третьем этапе послевоенной нашей литературы, нельзя не сказать о событиях этого времени, сильно сказавшихся не только на литературе, но и советской немецкой публицистике. Связано это со сменой редакторов в "Нойес лебен" и во "Фройндшафт".

К середине 1983 года отрицательные черты в характере В.И.Цапанова настолько стали мешать в работе, что встал вопрос о его замене. Решение этого вопроса затянулось до осени 1984 года. В газету пришел новый главный редактор, тоже из аппарата ЦК КПСС, бывший ранее собкором "Комсомольской правды" в ГДР, В.В.Чернышев. К сожалению, его политика привела к еще более плачевным результатам, чем руководство В.И.Цапанова. Его стремление увидеть во всем, что касалось истории и современного положения советских немцев, во всем, что было ему не совсем понятно и ново, "идеологическую диверсию" и "информацию из первых рук идеологическому противнику", парализовало не только журналистику, но и художественную литературу. Тем более что главному редактору было очень многое непонятно и ново. Страх перед проблемностью, перед определенностью позиции в статьях, стихах, повестях вел к бесконечным придиркам, обвинениям сотрудников в "политической близорукости", подозрениям в их политической неблагонадежности. За короткий срок из редакции вынуждены были уйти практически все квалифицированные сотрудники (около половины редакции), составлявшие ее основу. Набирались же на их место люди случайные, впопыхах, без должной проверки — лишь бы они не ставили руководство в затруднительное положение наличием идей, предлагая что-то такое, что требует принятия решения. В редакции почти совсем не осталось и сотрудников из числа советских немцев.

В № 11 "Дружбы народов" за 1988 год председатель Комиссии по советской немецкой литературе при Союзе писателей СССР Роберт Вебер писал, что в редакции "Нойес лебен" советские немцы составляют всего четверть штата. Однако за время, прошедшее от сдачи статьи в журнал до ее публикации, численность немцев в редакции сократилась до одной десятой…

В нашей многоязычной прессе вряд ли найдется еще одно национальное издание, редакция которого состояла бы практически целиком из представителей других национальностей. И дело не только в недоверии читателя к такой газете, а прежде всего в ее компетентности и действенности. Было бы странным, если бы "Социалистическая индустрия" делалась только ветеринарами, или из "Медицинской газеты" были изгнаны все, кто разбирается в вопросах ее тематики. Но ведь национальный характер, ментальность, национальная культура и история — гораздо более сложные сферы, особенно у народа с такой судьбой как советские немцы. Как и их публицистика, литература. При этом в "Нойес лебен" нет не только национальных кадров, но и профессиональных журналистов и литераторов вообще.

В то время, как пишутся эти строки, в обезлюдевшем отделе литературы газеты приглашенный туда временно историк, бывший сотрудник военной администрации в послевоенной Германии, опять ушел из отдела; ему на смену пришел, опять же временно, бывший военный переводчик той же администрации… Какой-то злой рок преследует литературу советских немцев!

Эта позиция главного редактора в отношении всего национального в публицистике и литературе, жестко выдерживавшаяся до 1987 года, когда вдруг публикации по истории советских немцев были сверху признаны желательными и нужными, весьма сильно отразилась и на содержании альманаха. Пренебрежительное высокомерие, свойственное дилетантам, вызывала у руководства газеты вся советская немецкая литература. Тем более после вырезания из ее произведений всех "идеологических ошибок".

Схожая ситуация в те годы была и в "немецкой" газете "Фройндшафт", где главным редактором стал Л.Вайдман, пришедший на смену А.Шмелеву. При нем ничего не писалось о проблемах и истории советских немцев и нельзя было использовать слово "Волга", хотя оно уже широко употреблялось в "Нойес лебен" и "Хайматлихе вайтен". Сменивший в 1988 году Л.Вайдмана новый главный редактор, Константин Эрлих, много сделавший до этого в качестве редактора немецкой литературы издательства "Казахстан", резко повернул "Фройндшафт" на курс перестройки и гласности. Возрождая в читателях газеты уверенность в том, что этот курс приведет к окончательному восстановлению справедливости и по отношению к советским немцам, он еще раз показал, как много в каждом деле зависит от того, кто находится на должности руководителя.

Будем надеяться, что к тому времени, когда эта статья будет опубликована, и "Нойес лебен" получит нового капитана, соответствующего требованиям времени…

Подводя итоги третьего этапа в нашей послевоенной литературе, можно сказать, что за тридцать два года, прошедшие с 1955 года, советская немецкая литература, понесшая большие потери и преодолевая огромные трудности, стоявшие перед ней, во многом достигла довоенного уровня развития, а по некоторым моментам (профессиональный уровень писателей, уровень поэзии, детской литературы, публицистики) и значительно превзошла его. Была наработана литературная "масса", которая в более благоприятных условиях могла бы уже обеспечить свое дальнейшее саморазвитие, вовлекая в себя и взращивая всё новых и новых авторов.

Однако конкретные условия, в которых находились и находятся еще сегодня советские немцы, налагают и свой отрицательный отпечаток на этот результат. С каждым днем тревожнее становится для дальнейшей судьбы нашей литературы тот фактор, что она всё больше превращается в сферу деятельности постоянно уменьшающегося числа людей. Для того, чтобы считаться нормально развитой литературой двухмиллионного народа, ей не хватает не только писателей, но и читателей. Это становится особенно видным, когда сравниваешь ее "личный состав", ее объем и тиражи с другими национальными литературами.

Так, в нашей стране три народа, по численности меньше советских немцев, имеют свои союзные республики: это киргизы, латыши и эстонцы. По переписи 1979 года было киргизов 1 млн. 906 тыс. человек,

латышей — 1 млн. 439 тыс.,

эстонцев — 1 млн. 20 тыс.

В 1982 году на их национальных языках выходило:

газет -

в Киргизии 61 (разовый тираж 757 тысяч);

в Латвии — 63 (разовый тираж 1178 тысяч);

в Эстонии — 31 (разовый тираж 1022 тысячи);^[14]

журналов -

в Киргизии 10 (разовый тираж 540 тысяч);

в Латвии — 21 (разовый тираж 1416 тысяч);

в Эстонии — 19 (разовый тираж 658 тысяч)^[15];

книг и брошюр художественной литературы (наименований) -

в Киргизии — 173 (общий тираж 4447500),

в Латвии — 154 (общий тираж 5 685 500),

в Эстонии — 180 (общий тираж 7 941 900)^[16].

Советских немцев в 1979 году по той же переписи населения было I млн. 936 тысяч человек. У них в 1982 было:

газет — 3 (разовый тираж около 100 тысяч);

журнал (альманах) — I (выходил два раза в год, тогда тиражом 10 тысяч, сейчас, после сокращения розницы, 6 тысяч);

книг и брошюр художественной литературы — 14 наименований общим тиражом, не превышающим 50 тысяч экз. (это, кстати, был еще очень удачный год).

То есть, если на I человека в 1982 году приходилось примерно газет у киргизов 65 экз., у латышей 150, у эстонцев 206, то у советских немцев всего 5 экз.; журналов у киргизов 3,3 экз. у латышей 13,3, у эстонцев 9, у советских немцев — 0,01 экз.; книг художественной литературы у киргизов примерно 2,5, у латышей 4, у эстонцев 8, у советских немцев — 0,025. Это значит, что у советских немцев приходилось на I человека газет по сравнению с киргизами в 13 раз меньше, с латышами в 30 раз, и с эстонцами в 41 раз; журналов соответственно в 330, 1330 и 900 раз; и художественной литературы в 100, 160 и 320 раз меньше. Если же учесть еще и объем этих книг, то соотношения усугубятся раз в пять…

Думаю, цифры эти дают некоторое представление и о пути, пройденном с 1941 года советским немецким народом, и о положении, в котором он находился до самых последних лет, и о состоянии его литературы (в других сферах положение вообще несопоставимо, ибо других сфер практически нет). Эта арифметика, если бы ею занялись в те годы, позволила бы многим и многим газетчикам, бичевавшим выезжающих советских немцев своими обвинениями в предательстве родины, в погоне за заграничными тряпками и легкой жизнью, сэкономить много чернил и предупредить тем самым много недобрых эмоций: такие цифры в сочетании с полным отсутствием национальных школ, вузов, национальной культуры, национальной жизни, даже национальной самодеятельности — могли бы другой народ привести к гораздо более активным формам протеста, чем тихий выезд на родину своих предков.

Последний этап восстановительного периода нашей литературы связан и с новыми ее большими утратами. Ушли из жизни Андреас Закс, Рейнгардт Кельн, Фридрих Больгер, Эдмунд Гюнтер, Давид Йост, Виллибальд Фейст; значительно снизили свою творческую активность или совсем отошли от литературы престарелые Доминик Гольман, Зепп Эстеррайхер, Карл Вельц; вышел из советской немецкой литературы, уехав в ГДР, Иоганн Варкентин. На смену им в те годы не пришел практически никто.

Как и раньше, в литературе этих лет не было (кроме Р.Вебера) никого, кто мог бы целиком отдаться литературной работе. По-прежнему основные силы литераторов уходили на преподавательскую, газетную, журналистскую работу. По-прежнему не готовились кадры для советской немецкой литературы, и за пятидесятилетним теперь "младшим поколением" в ней не видно почти никого.

Хроническим недостатком нашей литературы стало отсутствие всяческого руководства ею, организационной работы в ней, отсутствие у нее представительства в Союзе писателей СССР. Последний раз наши литераторы собирались на рабочее совещание пять лет назад. Избранная тогда Комиссия по советской немецкой литературе для работы при Правлении Союза писателей СССР числится только на бумаге. Всё это сильно осложняет и без того трудное положение советской немецкой литературы.

Полтора года назад мне пришлось бы закончить свою статью именно на такой ноте. И хотя многие из названных проблем остались по сей день, можно всё же сказать, что в главном положение советской немецкой литературы начинает меняться коренным образом. Я имею ввиду основу литературы — жизнь ее читателей, советских немцев, отношение к их коренным проблемам.

Годы перестройки заставляют пересмотреть многие ранее казавшиеся решенными навсегда вопросы. Пересматривается и вопрос о советских немцах, их положении в нашей стране. Три делегации советских немцев, бывшие в 1988 году в Москве, вновь после 1965 года поставили перед руководством страны и партии вопрос о восстановлении их автономной республики на Волге. Готовящийся пленум ЦК КПСС по межнациональным отношениям, видимо, продвинет этот вопрос вплотную к его решению. Для меня лично его решение — лишь дело времени, потому что нерешенным он оставаться уже не может — если не будет повернута вспять перестройка.

О коренном переломе в отношении к советским немцам говорят и публикации по их истории и сегодняшнему положению, прошедшие в последнее время в центральных газетах и журналах. После сорока семи лет пребывания в "пособниках врага", советские немцы наконец-то предстают опять перед советскими людьми как один из советских народов, вместе с другими испытавший весь драматизм культа личности, трагедию войны, вместе с другими внесший свой немалый вклад в развитие экономики и культуры своей советской родины.

После тридцатилетнего восстановительного периода начался и в советской немецкой литературе новый период. Период, о котором еще несколько лет назад нереально казалось даже мечтать. Процесс перестройки освободил, наконец, советскую немецкую литературу от многих пут и оков, внешних и внутренних, приблизив ее к тому положению, когда литература имеет единственную и неодолимую для писателя узду — узду законов самого творчества, возлагающего ответственность за его результат целиком на самого писателя.

Началом этого периода (хотя для его наступления в советской немецкой литературе было сделано немало за все предыдущие тридцать лет) следует, на мой взгляд, считать публикацию поэмы Вольдемара Гердта "Волга, колыбель надежды нашей" в "Нойес лебен" от 16 декабря 1987 года. Поэма, помеченная датой "1942/43" и местом "Северный Урал", многое добавляет сегодня к тому, что теперь уже известно из воспоминаний трудармейцев о их мужестве в годы войны, о преданности родине, о героическом труде для скорейшей победы над врагом, о неприятии оскорбительных обвинений, сделанных на правительственном уровне, о несоответствии этих обвинений всей истории советских и российских немцев.

Не пой, поэт, о синих струях Волги,

пока вокруг лишь стон глухой тайги…,-

задает автор мощный и четкий настрой всему своему произведению с первых его двух строк. И заканчивает мужественно и упрямо:

И вечно юная надежда говорит,

что скоро будет все опять иначе.

В этой поэме впервые в советской немецкой поэзии открытым текстом была высказана та боль советского немецкого народа, которую пытался я, сдавливая себе горло, прохрипеть почти за двадцать лет до этой публикации в своей небольшой повести "Наш двор", полный текст которой пришел к читателю лишь в середине 1988 года. Поэма В.Гердта открывает, на мой взгляд, новую эпоху во всей нашей литературе. Думаю, если бы он вообще ничего кроме нее не написал в своей жизни, то всё равно бы вошел в нашу литературу, в ее историю достаточно весомо и навсегда…

Надо полагать, наша литература еще воздаст должное мужеству, смелости, героизму своих писателей, таких, как Виктор Клейн, Вольдемар Шпаар, Рейнгардт Кельн, Вольдемар Гердт, Иоганн Варкентин, которые в самые суровые для нее годы многое сделали для воспитания и сохранения в ней честности, стойкости и ответственности перед своим многострадальным народом. Недаром тонкий и умный поэт Виктор Шнитке назвал как-то нашу послевоенную литературу мостом от бывшей автономии к будущей. Действительно, послевоенная советская немецкая литература пронесла идею восстановления автономии советских немцев до сегодняшнего дня, сделав эту идею идеей всего народа. Призыв одного из героев А.Лонзингера "Только не сдаваться!", ставший в начале века призывом самого писателя к своему народу быть стойким и не терять надежды — этот призыв послевоенная советская немецкая литература восприняла как программу и явила собой своему народу пример этой деятельной стойкости.

Своей поэмой В.Гердт как бы пробил брешь в глухой стене вокруг нашей литературы. И хлынул в нее воздух перестройки, и сразу стало свободней дышать, опять появились надежды, многие перестали бояться говорить в полный голос то, что наболело за почти полвека "национальной замкнутости". Думаю, всем нам известно, каких нечеловеческих сил, какого личного гражданского мужества, какого бесстрашия требует иногда литературный подвиг. Только могучее сердце, наполненное любовью к своему народу, чувством ответственности за судьбы народа, может такой подвиг совершить.

Процесс перестройки, мощно поддержанный советской литературой вообще, коренные перемены, начавшиеся в советской немецкой публицистике и литературе, вызвали уже за последний год рождение ряда новых произведений, отодвинувших многое из написанного раньше на второй план. Впервые ряд авторов открыто и прямо написали о запретных еще недавно временах и событиях: о драматических двадцатых и тридцатых годах, о трагических событиях времен войны, о трудармейских лагерях и неисчислимых их жертвах. Но от этого трагического фона не померк трудовой подвиг народа. Наоборот: показанный теперь в условиях, в которых он на самом деле совершался, он предстал еще более великим. И еще больше стала видна общность судьбы советских немцев со всеми другими советскими народами.

Каково же сегодня состояние советской немецкой литературы? Какие у нее особенности, вызванные ее вступлением в новый период развития? Какие проблемы стоят перед ней?

Отвечая на первый вопрос, можно еще раз сказать: само существование советской немецкой литературы после сорока семи лет труднейшего, неравноправного положения советского немецкого народа является феноменом, достойным изумления; сам факт ее существования является и ее высшим достижением. Другим большим ее достижением является ее уровень, который в лучших ее произведениях не уступает уровню многих других национальных литератур, особенно если говорить о поэзии.

К особенностям сегодняшнего этапа в нашей литературе относится то, что коренной перелом в ней, связанный с перестройкой, происходит пока за счет не столько художественной, сколько документальной литературы. Неожиданным явилось основательное пополнение "личного состава" литературы за счет нелитераторов: им принадлежит в ней сегодня очень большое место. Отмечается также снижение активности ряда писателей в сфере художественного творчества из-за их переключения на публицистику и занятости общественной работой. Вследствие этого снизилось и значение художественной литературы вообще при резко возросшем значении более оперативной публицистики и документалистики, что характерно и для всей советской литературы.

Мощный толчок развитию литературы (как и культурной и национальной жизни советских немцев) дал Немецкий драматический театр, ставший как бы действенным усилителем ее идей. Пропуская эти идеи через свое горячее сердце и влучая их потом непосредственно в сердца своих зрителей, театр все годы своего существования был на переднем крае борьбы за сохранение и развитие национального самосознания, стойко и мужественно возрождал и укреплял в народе веру в торжество справедливости, в приход лучших времен. Театр внес уже и непосредственный вклад в литературу, создав несколько актуальных спектаклей своими силами.

Какие же проблемы стоят сегодня перед нашей литературой?

Во многом это прежние проблемы: малочисленность, преклонный возраст, пониженная активность значительной части кадрового ее состава; разбросанность литераторов по всей стране, затрудненность контактов между ними, отсутствие у писателей настоящей трибуны и организационной работы в литературе. Угнетающе действует на литераторов и то, что вопросы их творчества, оценки и публикации их произведений десятилетиями находятся в ведении чужих людей, далеких от литературы вообще, тем более от их национальной литературы, в ведении печатных органов совсем не литературного плана. Всё это обоснованно воспринимается ими как сохранение до сих пор, причем именно в центральной газете для советских немцев, режима духовной спецкомендатуры, пришедшей тридцать три года назад на смену административной спецкомендатуре НКВД.

Сильно ощущается отсутствие в литературе достойной смены (сегодня она, пусть и достаточно реально, лишь просматривается в лице ряда молодых журналистов, педагогов и актеров Немецкого драмтеатра).

Добавились и новые проблемы, связанные уже с перестройкой: труднее стало опубликовать художественное произведение — оно не всегда выдерживает конкуренции с документальными или публицистическими произведениями. Значительно возросли и требования к художественной литературе. Стремительное развитие общественной, политической жизни в стране требует от литератора писать с большим упреждением, что не каждому пока удавалось, в результате произведение иногда устаревает еще до его публикации. Устарело и многое из того, что было написано еще несколько лет назад, в других условиях и в расчете на иные критерии, из-за чего приходится часто отказываться от публикации этих произведений вообще или, в лучшем случае, печатать их в значительно сокращенном виде.

Определенный удар по изданию книг советских немецких авторов нанес переход ряда издательств на хозрасчет. При полном отсутствии работы по изучению читательского спроса и распространению советской немецкой литературы, тиражи ее убийственно малы, и издательствам невыгодно ее выпускать. Не сдвигается с мертвой точки решение ряда наболевших проблем советской немецкой литературы из-за того, что оно связывается наверху с решением главного вопроса — о восстановлении автономии, которое всё затягивается. И само ожидание восстановления автономии сдерживает осуществление многих творческих планов у ряда писателей. Сказывается на нормальном ходе литературного процесса и очередной кризис в редакции "Нойес лебен", доведенной бездумной кадровой политикой до практической недееспособности, одним из моментов которой является очередное отсутствие в редакции отдела литературы.^[17]

Что могло бы, на мой взгляд, помочь создать условия для нормального развития советской немецкой литературы?

Восстановление автономии советских немцев, которое, по моему глубокому убеждению, должно произойти в ближайшее время, станет главным таким условием. Но уже сейчас, не дожидаясь этого акта, можно сделать то, что всё равно придется сделать. Начать следовало бы с созыва всесоюзного совещания советских немецких литераторов — первого в годы перестройки, с тем, чтобы обсудить на нем все имеющиеся в литературе проблемы и то, как их лучше решить. Пора создать действенную, работающую Комиссию по советской немецкой литературе при Правлении Союза писателей СССР, введя одновременно штатную должность консультанта по советской немецкой литературе. Давно назрела пора образовать самостоятельную редакцию журнала "Хайматлихе вайтен", увеличив его периодичность до 4–6 номеров в год. Острую необходимость испытывает советская немецкая литература в создании центрального журнала советской немецкой литературы на русском языке. Многие проблемы решила бы передача издания книг советской немецкой литературы, с увеличением объема их выпуска, из издательства "Радуга" в качестве приложения к альманаху "Хайматлихе вайтен", и книг на русском языке как приложение к будущему русскоязычному журналу. Уже в этом году надо бы осуществить набор группы советской немецкой молодежи в вузы с целью подготовки литературных редакторов для газет, журналов и издательств, а также литературной смены, предусмотрев двух-трехгодичную языковую практику для нее в ГДР.

Всё это надо делать не откладывая, ибо вопросы, решенные сегодня, не только перестанут сдерживать развитие советской немецкой литературы, но и будут способствовать ее более активной работе на перестройку. А в ходе предстоящих крупных перемен в жизни советских немцев в этой работе важен каждый день.

Этот год, юбилейный для советского немецкого народа, является юбилейным и для его ровесницы — советской немецкой литературы. Он юбилейный еще и тем, что семьдесят лет назад Лениным был подписан декрет об образовании Автономной области немцев Поволжья, преобразованной в 1924 году в АССР немцев Поволжья. Отмечая все эти даты и ощущая, как перестройка постепенно проламывается всё больше и больше вперед, нельзя не проникнуться твердым убеждением, что этот трижды юбилейный год станет для советских немцев годом еще одного торжества — торжества ленинских принципов национальной политики, долгожданного восстановления справедливости по отношению к ним, восстановления их государственности — автономной республики на Волге. А это явится и началом совершенно нового этапа в истории нашей литературы — этапа ее нормального, ничем не ограниченного развития.

И если это произойдет, и если многочисленные памятники и бюсты, сооруженные нами в более и в менее отдаленные времена и свергнутые сегодня, своей эфемерностью не совсем вытравили из нас естественную потребность выразить свое уважение к тем, кто в нашей истории действительно достоин его, то будут, наверное, сооружены памятники и в АССР советских немцев. Думаю, одним из первых должен бы быть воздвигнут памятник советской немецкой литературе. Мне этот памятник представляется в образе женщины — советской немецкой матери, потерявшей в годы войны и трудармии всех своих детей. Сама обессиленная и истощенная, она, понимая свою громадную ответственность за продолжение рода, за сохранение своего народа, мужественно вынашивала в себе свое последнее дитя, упрямо и стойко отвергая все попытки довести ее до аборта и работая, работая не покладая рук, чтобы создать хотя бы чуть-чуть более благоприятные условия для него, чем были у нее, у матери. И вот дитя увидело, наконец, свет. Оно уже вдохнуло воздуха свободы, оно уже подало свой голос.

Что ждет его впереди?

Февраль 1989 г.