Комментарии


Перевод выполнен по изданию: Frühe Schriften, S. 1199-1305.


Стр. 29. Угрино и Инграбания. См. первое упоминание замка Угрино в дневниковой записи от 24.11.1914, стр. 344-345. В 1933 году Янн рассказывал Вальтеру Мушгу: «Название Угрино, между прочим, я просто придумал. Оно означает ту самую страну, которая отделена воображаемой границей от всех прочих стран на земле... Врата памяти» (Gespräche, S. 113). Тем не менее, название Угрино, вероятно, как-то связано с именем шута Угрина, персонажа драмы Эрнста Хардта «Тантрис Юродивый», - см. дневниковую запись от 24.05.1914 и комментарий к ней (стр. 333, 367-369). Название Инграбания может восходить к имени Инграбан, которое носит персонаж романа Густава Фрейтага «Инго и Инграбан» (1872) - германский воин, живший в середине 4 в. н. э.


1916/1921. Роман писался с 1916 года, в 1917-м работа была прервана. Однако предпоследняя глава, «Сон», с большой цитатой из «Эпоса о Гильгамеше», не могла возникнуть ранее 1921 года, когда вышел первый немецкий перевод «Эпоса», выполненный Артуром Унгнадом. Затем работа над романом приостановилась вновь - вероятно, потому, что в конце 1922 года Янн начал писать роман «Перрудья». В беседе с Мушгом, в 1933 году, Янн заявил (см. Gespräche, S. 113), что имеет «нерушимое» намерение завершить, после окончания работы над «Перрудьей», и этот роман. Однако оба романа так и остались незаконченными. Начало первой главы романа «Угрино и Инграбания» было напечатано отдельно в 1932 году, в «Гамбургском иллюстрированном еженедельнике», под заголовком: «ЛИТАНИЯ из романа Человек, через каждые двадцать четыре часа утрачивающий память».


Стр. 31. Я чувствую: вы не знаете, откуда Он и куда идет... Ср. в Евангелии от Иоанна (8:14): «Иисус сказал им в ответ: если Я и Сам о Себе свидетельствую, свидетельство Мое истинно; потому что Я знаю, откуда пришел и куда иду; а вы не знаете, откуда Я и куда иду».


Стр. 33. Я схватился за стул, я вдруг поймал себя на том, что опять занимаюсь черчением... Я, в сущности, деловито работал, когда услышал с улицы музыку. На мосту танцуют молодые люди и барышни, я знал это и ни на секунду не прервался... Ср. дневниковую запись от 11.03.1916: «...в этот вечер, пока я чертил, кто-то на мосту заиграл на каком-то инструменте и молодые люди начали танцевать... а я пожелал себе снова стать настолько молодым и невежественным, чтобы от такой музыки почувствовать тоску - тоску по удивительным, неведомым, великим и девственным вещам. Клянусь, я ни на секунду не перестал чертить, понимая, что бесполезно об этом думать. Вещей, по которым я мог бы тосковать, вообще не существует... Вот передо мной Угрино, к нему стремятся все мои мысли... Но Угрино сейчас воплощается передо мной, на белом листе ватмана...»


Стр. 35. Однако корабль пришел. Мы с трудом перебрались на борт, из-за волн. Корабль был маленьким. Но с машинным отделением. Я вскарабкался на верхнюю палубу. Вслед за мной поднимались два человека, они сразу исчезли во тьме. В основе этого и следующих эпизодов - буря на море, ночевка в монастыре, решение плыть дальше - лежит реальное происшествие, случившееся с молодым Янном. 17 марта 1913 года родители послали восемнадцатилетнего Янна на остров Амрум, чтобы он провел там пасхальные каникулы. Вскоре после того, как паром отошел от Дагебюлля, разразилась буря, и судно с большими трудностями было доставлено на буксире в промежуточный пункт - гавань Вюк на острове Фёр. На следующий вечер Янн описал случившееся в письме Готлибу Хармсу:


Фёр, 18.03.1913


Дорогой Фридель,

Я все еще не на Амруме! Но я, наверное, и сегодня туда не попаду, потому что ни один моряк при таком ветре не решится выйти из гавани. Вчера ночью - точнее, сегодня утром - мы сделали вынужденную остановку в Вюке, ибо потерпели кораблекрушение.

В шесть часов мы с тридцатью пассажирами - по большей части людьми, желавшими попасть в санаторий - отплыли из Дагебюлля. Я и некий швейцарец стояли на капитанском мостике. Пароход болтался, как ореховая скорлупка, и ветер хотел оторвать нас от перил, вышвырнуть в море; поскольку это ему не удалось, он обрушил море на нас; за четверть часа мы промокли насквозь. Но тогда именно и начались настоящие танцы. (Пароход обычно идет до Фёра три четверти часа; мы, значит, должны были добраться до места назначения за два часа.) Мы не могли продвинуться вперед ни на метр... Вокруг все было белым-бело, как когда над землей ярится снежная буря.

«Где мы?» Никто этого не знает, капитан тоже не знает; маяки Вестерланда и Амрума давно исчезли из виду. У, тут корабль наклоняется, начинается килевая качка... Все мучаются морской болезнью, за исключением трех человек - швейцарца, господина директора и меня. Директор цепляется к нам: «Неужели ниоткуда не придет помощь? Куда мы попали?! Капитан, возвращайтесь в Дагебюлль!» - «Не выходит!»

Время от времени выглядывает луна; тогда кажется, что над водой шмыгают привидения; потом тьма опять сгущается... Тут накатывает волна. «Назад». Слишком поздно; «У...» и «Ах», - вздыхает корабль, машина гудит, из каюты доносится пронзительный вопль. «Мы еще на плаву?» Директор даже не замечает, что промок; нам не холодно, хотя с неба падают ледяные иглы! «Земля, земля!!»

Бум, выдает из себя корабль, бум-бум! «Назад, тиу-тиути!»

Бросают якорь; постепенно ветер меняет направление, но он усиливается, капитан растерян, а моряки молчат. Никто больше не произносит ни слова.

И тут приближается пароход, который выслали нам на помощь из Фёра; однако ему хватает своих забот; он вынужден повернуть обратно. Опять проходит бесконечно долгое время. Никто не знает, что делать. Приближается второй, больший пароход; моряки «бросают концы»; тросы рвутся, как простые веревки; мы не должны подходить слишком близко, иначе волны загонят нас на дно; но так ничего не получается. Тогда приходится отважиться на крайнюю меру: корабли должны сблизиться; это удается. Руки у моряков одеревенели и замерзли - не могут как следует хватать.

Теперь нас тащат на буксире.

Буря усиливается; толстый стальной трос натягивается; бум, говорит он... И потом вдруг раздается звук, какого я никогда не слышал: треск-вздох-крик; корабль погружается в воду до самого капитанского мостика.

«Пробоина! Пробоина!!»

«Где, что?» В каютах все, преклонив колени, стали молиться -рассказал мне кто-то после.

Буг оторвало, и вода хлынула внутрь.

Тогда пассажиры в диком отчаянии устремились к выходу на палубу... «Назад! - кричит капитан и запирает дверь к каютам. - Они обезумели!» Снова подошел пароход, который должен был нам помочь. «Не пытайтесь перепрыгнуть на него!»

И тут же ветер улегся; мы добрались до Вюка... Когда на берег перебросили сходни, женщин вынесли на руках; мужчины утратили дар речи. Но на берегу столпилось все население Вюка и кричало: «Ура!» На набережной дожидались экипажи; нас повезли в санаторий.

Но я еще сегодня поплыву в Амрум, я только что был в гавани.

Когда я в экипаже, запряженном двумя лошадьми, приехал в санаторий, мне рассказали подробности о том, что происходило в каютах. Ужасно. Зеркала, иллюминаторы раскололись, и вода хлынула внутрь.

Санаторий включает в себя тридцать корпусов, парк и несколько километров пляжа... Нас торжественно встретили в вестибюле; нам позволили оставить внизу вещи, и служитель проводил нас в похожие на залы комнаты. Каждого! В моей помещались: 1 кровать, 1 шезлонг, 2 стула, письменный стол, книжный шкаф, шифоньер, 1 умывальный комод, вешалка, ниша, чтобы удобно сидеть и смотреть в окно, 1 ночная тумбочка, 2 гробничных свода, обеспечивающих покой. (Ты, может быть, догадываешься, зачем я все это пишу.)

Внезапно в моей комнате оказался швейцарец и сказал по-простому:

- Только теперь чувствуешь тревогу, когда мы уже в безопасности... Вы-то все время смеялись, вас совесть мучить не будет. А знаете что, пойдемте-ка со мной в мою комнату; мы попросим, чтобы нам принесли ужин туда.

Я пошел к нему и рассказал ему кое-что, а он - мне. Потом он спросил, во что я верую, я и это ему рассказал, упомянув о бедствиях человечества. Тут он улыбнулся:

- Видите ли, нам нужны такие, как вы, чтобы люди снова начали верить.

Мы продолжали разговаривать; было уже четыре часа утра*... Потом - не знаю, как это произошло - я сказал ему, что пишу. Он это понял и, казалось, даже ждал такого признания:

- Красивое имя - Ханс Ян; но вы должны писать не ради собственной славы, а во славу Божию... Вы к этому призваны... Видите ли, поэтому мы не утонули. Бог направлял вас, Он будет и дальше вам помогать.

Вскоре мы легли спать.

Утром я проснулся от стука в мою дверь: это был швейцарец (его зовут Бёлер). Я еще не успел одеться, когда вошел директор и протянул мне руку:

- С добрым утром, дорогой господин Ян!

Так же поступил и доктор.

«Оставайтесь у нас», - просили меня; но какое там - каждая ночь в санатории стоит шесть марок (без еды).

Меня провели к столу, накрытому для завтрака, усадили на почетное место, попросили написать мое имя на очень красивой карточке... А ведь они еще не прочли ни одной моей вещи!

Директор написал для меня рекомендательное письмо пастору Небеля[2] чтобы тот позволил мне читать церковные хроники и все, что я захочу... Только чтобы я работал во славу Божию.

Прощание! Все это не стоило мне ни пфеннига.

(Когда встретимся, расскажу еще много чего.) Сейчас мне пора на борт!


Твой Ханс

* Он нежно погладил меня по волосам, что делаешь только ты. Не сердись, намерение у него было хорошее.

X.


Эту историю Янн в течение своей жизни использовал - по крайней мере, трижды - как литературный сюжет. Первый раз - в неопубликованном рассказе предположительно 1915 или 1916 года (<Поездка на Амрум>). Там после краткого описания кораблекрушения (случившегося будто бы за год до момента повествования) рассказывается, как только что переживший кораблекрушение молодой человек ночует в доме у пастора:


Тут я вспомнил о книгах, которые пастор положил для меня на стол. Одну я подтянул поближе к месту, где сидел, раскрыл толстый том и уставился на большие черные, синие и красные буквы, тщательно нарисованные.

Я читал, но не мог ухватить смысл слов.

Всё из-за бури, которая завладела мною на много часов. Я теперь вновь ощущал ветер, и волны, и жуткие стоны судна, испытывавшего страх перед ними... страх перед смертью - -

Великая догадка проникла в меня.

Тогда я принялся читать дальше. < ...>

Шрифт стал нечитаемым. Я думал и думал. Потом перелистнул страницу. И прочитал о тех трагических днях, когда дикие воды проломили дамбу и хлынули на берег. Было там написано и о радостном: что одна женщина подарила жизнь семерым детям.

Я медленно откинулся на спинку кресла. Потому что слишком устал? Потом закрыл глаза и предался грезам.


Следующая по времени обработка этого сюжета - глава «Переправа» в романе «Угрино и Инграбания», где встречается и мотив старинной книги (см. стр. 55, а также 63 и 70).

В 1933 году, в Швейцарии, Янн устно пересказывает ту же историю Вальтеру Мушгу, внося в нее существенные изменения: теперь среди пассажиров терпящего бедствие парохода оказывается Райнер Мария Рильке (со своим другом-швейцарцем, владельцем гостиницы) - что, конечно, является чистой выдумкой. В этом рассказе Янн предстает как спаситель знаменитого поэта (и, можно сказать, принимает от него поэтическую эстафету).

Наконец, в 1953 году (через двадцать лет после беседы с Мушгом!) Янн публикует в ежегоднике основанной им Гамбургской свободной академии искусств рассказ «Кораблекрушение и кое-что сверх того» („Ein Schiffbruch und noch einiges mehr“), воспроизводящий и дополняющий мотивы устного рассказа Янна, записанного Мушгом. Этот новый рассказ с очевидностью показывает, что эпизод с кораблекрушением в восприятии Янна был ключевым, инициационным событием: чуть ли не началом его осознанной (и связанной с осознанием неизбежности смерти) писательской деятельности. В подтверждение этой мысли я процитирую обрамляющую рассказ рамку:


Это произошло за две-три недели до Пасхи 1910 или 1911 года. Я успел отпраздновать свой 15-й или 16-й день рождения. <...>

[Начальная часть рамки.] Я тогда уже не был «плохим учеником». Я уже писал «книги», драмы и романы, изобретал всякие технические новшества, вроде фортепьяно с натуральным строем, и пришел к выводу, что лучше всего было бы уничтожить человечество посредством какого-нибудь трюка - например, изменения химического состава воды или воздуха. Я хранил в домашней лаборатории много килограммов опаснейших ядов и несколько литров хлороформа[3]... Но об излишествах в своих тогдашних мыслях и действиях я говорить не буду. <...> А то, что я тогда пытался никогда не лгать, в крайнем случае молчать, для других людей лишь доказывало, что болезнь переместилась из моего неуклюжего тела в сферу моего духа. <...> В гостинице [гавани Дагебюлль. - ТА.] я только слушал бурю и грезил. Я видел нескончаемый сон, не закончившийся до сих пор. Я предался этому пороку - грезить, - этой главной составляющей моего духа, которой я обязан больше, чем книгам. Видеть, ощущать на вкус, обонять, грезить, бестрепетно всё принимать - это и есть дорога свободы. <...>

[Заключительная часть рамки: прибытие на Амрум.] Впереди меня ждали каникулы. Наступили дни, когда я лежал в дюнах, укутанный в пальто и одеяло. Надо мной проносился ветер; иногда он гонял по кругу снежные хлопья. Я писал дневник, думал о первом и лучшем друге моей жизни, сочинял начало библейской драмы[4]. Каждый день был целым бытием, наполненным тоской по иному и глубинной надеждой...

Из писем Райнера Марии Рильке мы знаем, что та морская поездка выпала на, может быть, самый мрачный, самый противоречивый год его жизни, когда он готов был признаться в беде, которая рано или поздно обрушивается на каждого, кто творит: «Я больше не могу...»


В рассказе встречаются фразы, дословно близкие тем, что употреблены в романе (и потому несколько проясняющие замысел «Угрино и Инграбании»). Они будут отмечены ниже.


Стр. 35. Наконец я заметил человека, растянувшегося вдоль киля спасательной шлюпки. <...> ...но потом подумал, что кто-то ведь вложил мне в карман Новый Завет. Ср. в рассказе, записанном со слов Янна Вальтером Мушгом (1933):


Тут я внезапно услышал, как из спасательной шлюпки чей-то голос спросил: «Мы уже затонули?» Человек, лежавший там, был не жив не мертв; он представился как Hotelier[5] из Берна. У меня, как всегда, был в кармане мой Новый Завет, и я переживал все происходящее с неколебимой уверенностью, что мы будем спасены.


Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того» (1953):


Я ощупал в нагрудном кармане тоненькое издание Нового Завета, придававшее мне уверенность, что я неуязвим. Не избран или призван, но защищен. <...>

Я приблизился к спасательной шлюпке.

- Мы уже затонули? - спросил он.

- Мы не затонем, - ответил я.

- Откуда вы это знаете?

- Я знаю, что мы не затонем. Судно, на котором я нахожусь, не затонет.

Это было мое убеждение. Высокомерие веры. <...>

На устах у меня не было молитвы. Я был лишь переполнен. Моим ощущением жизни.


Стр. 36. В обеденном салоне один человек духовного звания не перестает проповедовать, люди стоят перед ним на коленях и молятся; но он страдает от морской болезни. Он выкрикивает: «Среди нас должен быть великий грешник! Мы все грешники, и только святой может нас спасти». Ср. в рассказе, записанном Мушгом (эпизод в гавани, после спасения судна):


В гавани стояла целая вереница экипажей с дамами-благотворительницами, которые, не задавая лишних вопросов, приняли нас и отвезли в отель за пределами Вюка (теперь это санаторий). По пути я узнал, что в корабельном салоне разыгрывались ужасные сцены. Все молились, пока по помещению летали бутылки и стулья, а один поэт, воздев руки горе и то и дело сблевывая, торжественно провозгласил, что на борту, дескать, находится святой, который проведет нас невредимыми сквозь бурю.


Стр. 39. Вскоре мы уже стояли перед экипажем, и чужак втолкнул меня внутрь, с... > Я хотел выпрыгнуть и убежать, но ноги не слушались; кроме того, в экипаж втолкнули двух не знакомых мне женщин, и теперь я стыдился себя. Они не произносили ни слова. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Когда мы, в сопровождении двух помогавших нам кораблей, достигли мола в гавани Вюка, ураган разразился с прежней силой.

На набережной нас ждали запряженные лошадьми дрожки. Пассажиров, без всякого разбора, распределили по экипажам. Я попал в один экипаж с двумя пожилыми дамами - весьма полными, насколько я помню - и ребенком. Кожаный верх опустили. Мягкие сиденья пахли застарелой пылью. Дверь с никелированной обкладкой осторожно прикрыли. Лошади натянули вожжи. Мы тронулись. Я не знал, куда мы едем. Я был теперь в нереальности. Ребенок вскоре заснул. Обе дамы вели такие речи, будто только что восстали из мертвых. Прислушиваясь к их разговорам, я узнал обо всех ужасах, творившихся в пароходном салоне. И о том, что в момент предопределенной гибели случилось чудо. Дескать, какой-то юноша пятнадцати или шестнадцати лет спас спас пароход от крушения своей нерушимой верой. Юноша покорил бурю. Он встал к штурвалу, когда капитан, растерявшись, бросил судно на произвол судьбы...

Я далеко не сразу понял, что речь идет обо мне.


Сколько-то времени мы двигались по улицам, с домами слева и справа. Потом, должно быть, выехали на проселочную дорогу: мне казалось, я время от времени различаю колосящееся поле или лес. Я подумал, что вот и уезжаю из мира: я не мог представить себе, что эта поездка когда-нибудь завершится. Отрывок напоминает последний фрагмент романа Ханса Хенни Янна «Это настигнет каждого» (русское издание, стр. 348-349), где два друга, встретившись после смерти на площади Копенгагена, уходят по улицам реального города в потусторонний мир:


Они продолжали свой путь в сторону Цитадели, дошли до станции «Восточные ворота» и повернули направо. Некоторое время они двигались вдоль железнодорожного полотна; но потом свойства улицы изменились из-за всякого рода подмен. Она сделалась совершенно безлюдной и, похоже, теперь полого поднималась вверх. Сперва друзья вообще этого не заметили. Но по прошествии какого-то времени, довольно большого, они вдруг увидели, что находятся вне пределов города. Справа и слева от дороги выстраивался ландшафт, который, казалось, состоял лишь из красок, ничего им не говорящих. Они как будто распознавали поля; но было неясно, растут ли на этих полях культурные злаки или только буйные травы. Леса, возникавшие вдали и похожие на тучи или на незавершенные горы, имели тот же цвет, что и поля по обе стороны от дороги. Друзья, не чувствуя усталости, шагали дальше и вскоре поняли: прямая как стрела дорога, по которой они идут, похоже, уводит в бесконечность. <...>


Стр. 40. Потом мы проехали по ровной мостовой и остановились в каком-то дворе, окруженном домами... <... > ...ко мне подошел монах с фонарем., взял меня под руку и повел вверх по наружной лестнице. < > Потом он отворил какую-то дверь и предложил мне войти. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Перед большим зданием, где-то далеко в ночи, коляска остановилась. Сосны шумели и нагнетали ощущение одиночества. Незнакомые люди с лампами спустились по внешней лестнице. Меня повели наверх. Кто-то нес мой багаж. В доме меня встретил тот человек из спасательной шлюпки. Он, должно быть, прибыл раньше меня.

- Рильке болен, - сказал он. - Я распорядился, чтобы его уложили в постель. Ты его увидишь завтра. Я провожу тебя в твою комнату. Мы еще поужинаем вместе.

- Где мы? - спросил я. - Боюсь, такой отель мне не по карману.

- Не бери в голову! Пароходство возьмет все расходы на себя.


Стр. 40-41. Теперь я хотел заговорить; но он тотчас покинул меня. Оглядевшись, я обнаружил чистую постель и коричневую кафельную печку... <... > Я подошел к окну... <... > Я себя чувствовал так, будто сердце от неопределенности вот-вот разорвется; хотелось что-то высказать; но я сам не понимал, что. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Он показал мне комнату, где мне предстояло переночевать. Большая кафельная печка источала тепло. «Я живу рядом», - сказал он, подождал, не отвечу ли я, и удалился.

Я остался один. Я чувствовал судорогу в ладонях, чувствовал головокружение, потому что предметы вокруг меня, как мне казалось, качались. Я подошел к окну, стал вглядываться во тьму, в которой самым темным были кроны сосен, прислушивался к приглушенным шумам, проникавшим сквозь двойные рамы. Я снова был счастлив. Я не думал ничего оформленного. Я был здесь, живой. И знал, что я жив. И это было бесценно: иметь тело, которое дышит, которое находится здесь, полное внутренностей и впечатлений, в котором лежат мысли, и их нужно только прочесть - эти молодые мысли, мысли как таковые, не имеющие, правда, никакой цели, но зато представляющие собой некую материю, столь же абсолютную, как гравитация.


Стр. 41. Человек, сказавший это, пригласил меня войти. Я вспомнил, что он был на одном со мной судне. Он еще добавил: - Нам принесут горячего чаю. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


В дверь постучали. Вновь вошел владелец отеля. <...> Он стал торопить меня: мол, в его комнате уже накрыт стол.

Чай был горячим. Разноцветные бутерброды разложены на большом, словно колесо, блюде. <...> Этот человек, которого я до сих пор называл владельцем отеля, - я его пристально рассматривал. У него была смуглая кожа, приятное гладко выбритое лицо. Он был хорошо одет; возраст, по моей прикидке, - лет тридцать. Но, может, он был моложе, ведь для пятнадцатилетнего человек вдвое старше мог бы быть отцом - а этот представлялся мне чуть ли не товарищем.

Он начал говорить. Повторил то, о чем шептались женщины в дрожках - что я будто бы избранник. <... > Кажется, он взял мою руку и попытался меня расспросить.


Стр. 42. В этот момент в комнату заглянул сухопарый человек в черном сюртуке; мой хозяин бросился ему наперерез и крикнул: - Уходите, вы сейчас должны спать! И буквально вытолкал его за дверь; я подумал о Косаре... Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Он имел при себе коньяк и налил мне немного в чай. Едва дело дошло до этого, как дверь отворилась и на пороге возник тот растерянный худой человек с особенным лицом, на котором выделялись бесформенный нос и странная бородка. Человек был одет в темное, в тесно прилегающий сюртук. Кожа бледная, голос неуверенный. Он произнес что-то несуразное: что, дескать, пришел поблагодарить меня. Владелец отеля полностью развернулся к вошедшему и, приподнявшись со стула, произнес отчетливо и жестко:

- Выйдите, Рильке! Ложитесь в постель! Здесь вам искать нечего.

Лицо человека, к которому так обратились, болезненно сморщилось. Но он повиновался. Пятясь, перешагнул порог; медленно и тихо прикрыл за собой дверь.


Стр. 43. Потом он лег в кровать и повернулся на бок, чтобы освободить место для меня. Я увидел его обнаженные бедра и ягодицы. <...> Я совсем запутался; но в конце концов сказал, что спать с ним не могу. После чего покинул комнату; он же мне вслед протяжно застонал. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Чуть позже я сказал, что устал. Он ответил, что не может провести эту ночь в одиночестве; я, дескать, должен остаться у него - постель тут большая. Я согласился. Я встал из-за стола, прошел в свою комнату, разделся, надел ночную рубашку. Я ничего не чувствовал, кроме себя самого. Я вернулся по коридору назад, приблизился к кровати, на которой уже лежал другой.

- Я пришел, чтобы сказать вам, что хотел бы спать один.

Я не раздумывал над этой фразой. Во мне не было ни страха, ни догадки, ни подозрения - ничего, что настраивало бы меня на отказ.

Чужак, не настаивая больше на своем, дружелюбно пожелал мне доброй ночи.


Стр. 44-45. Наутро около девяти в дверь мою громко и отчетливо постучали. <...> Когда я ступил в коридор, перед моей дверью стояли с полдюжины человек, мужчин и женщин... <...> Чуть позже я спустился с монахом по узкой тропе, петлявшей между елями. Мы быстро добрались до стены, в которой была дверца. Через эту дверцу он меня выпустил. Ср. в рассказе «Кораблекрушение и кое-что сверх того»:


Уже полностью рассвело. В дверь мою стучали. Я соскочил с кровати, отодвинул засов на двери, которую запер ночью, выглянул, в ночной рубашке, в коридор. Там стояло человек двадцать. И поэт среди них. Они пришли, чтобы разбудить меня и сопроводить к накрытому для завтрака столу. Правда, большинству собравшихся пришлось ждать в коридоре.

За столом меня баловали. Я сидел между владельцем отеля и поэтом. Я пил жидкий шоколад. Имелись также: тонкого помола хлеб, яйца, мед, мармелад. Эти двое, которые ночью, как мне показалось, конфликтовали между собой, теперь вместе проводили меня по пляжу до корабля, который должен был отвезти меня на Амрум. Море еще было взбаламученным; однако солнце сияло.


Эпизоды, разыгрывающиеся в монастыре («Угрино и Инграбания») или в гостинице-санатории («Кораблекрушение и кое-что сверх того»), в рассказе, записанном Мушгом со слов Янна, выглядят так:


В отеле меня провели в комнату, где я некоторое время сидел, совершенно измотанный, и в конце концов решил лечь спать. Но тут в дверь постучали. Вошел Hotelier, который поблагодарил меня и попросил отужинать с ним. Мы прошли в обеденную залу; мне это не понравилось: я боялся, что такое жилье сожрет все мои каникулярные деньги. Обслуживали меня превосходно. Посередине ужина дверь распахнулась, ко мне торжественно подошел хорошо одетый, чопорный молодой человек и хотел было затянуть благодарственный гимн, но тут Hotelier поднялся и, вытянув вперед руку, взревел: «Рильке, вон отсюда, вон, вон!» Тот ушел. Мы закончили ужин. Тогда Hotelier предложил: дескать, поскольку мы с ним уже пережили вместе столько всего, мы могли бы и спать вместе. Я растерянно на него взглянул, но по своей наивности даже не понял, что он имеет в виду. В конце концов я сказал, что согласен, только должен сходить за ночной рубашкой. Когда я вернулся в комнату своего нового знакомого, тот уже лежал в постели; я разделся, он откинул край одеяла. Я увидел его обнаженные икры, ничего больше; однако, приняв внезапное решение, я с отвращением отвернулся, прошел в свою комнату, задвинул засов и заснул. Наутро меня разбудил стук в дверь. Я приоткрыл ее и увидел в щель: Рильке; а за ним - голова к голове до конца коридора - все пассажиры нашего маленького парохода. Ничто не помогло: я вынужден был допустить, чтобы меня приветствовали как спасителя и чтобы каждый пожал мне руку. Меня с триумфом проводили к накрытому для завтрака столу и рассказали мне, среди прочего, что вчера Hotelier из Берна, друг Рильке, обещал завещать неизвестному спасителю половину своего состояния. Вот только за завтраком Hotelier отсутствовал. Он появился, с комичным выражением лица, в гавани - когда весь этот маленький отряд уже проводил меня к судну, отходящему на Амрум, - еще раз представился и сердечно попросил, перед обступившими нас свидетелями, чтобы я как-нибудь навестил его в Берне, где он примет меня как почетного гостя. Больше я его никогда не видел.


Роман Райнера Марии Рильке - «Записки Мальте Лауридса Бригге» -произвел глубокое впечатление на Янна, о чем свидетельствует, например, дневниковая запись от 10.12.1915, относящаяся к более раннему времени (1913 году?). Отсылка к творческому кризису Рильке, содержащаяся в последних строках рассказа «Кораблекрушение и кое-что сверх того», исторически достоверна, ибо в 1910-1911 годах, после завершения романа о Мальте, Рильке действительно переживал пик такого кризиса. По мнению издателя и комментатора «Поздней прозы» Янна, Уве Швайкерта, под маской монаха - в романе «Угрино и Инграбания» - тоже может скрываться Рильке, автор знаменитой книги стихов «Часослов» (1905), написанной от лица монаха, и цикла «Жизнь Девы Марии» (1912). Тогда сюжет «Переправы» можно предположительно восстановить таким образом:

(1) Во время посадки на корабль, говорит рассказчик, «Вслед за мной поднимались два человека». О них, вероятно, и идет речь дальше - это человек, лежащий возле спасательной шлюпки (швейцарец, владелец гостиницы в других версиях этого сюжета) и его друг, монах? (Рильке, поэт, в других версиях).

(2) Об этой паре вновь идет речь в связи с рассказом о буре (стр. 36, курсив мой. - Т.Б.):


В обеденном салоне один человек духовного звания не перестает проповедовать <...> Среди них есть и другой, Косарь-Смерть...

Я спросил, как выглядит Косарь-Смерть, и капитан сказал:

- Бледный и худой, а одет в черный сюртук.

Такой ответ меня не удовлетворил, я всегда представлял себе Смерть в лежачем положении.

- Один пассажир обещал отдать половину своего состояния тому, кто спасет нас от этой напасти...


(3) Уже по прибытии в монастырь (?) рассказчика приглашает к себе в комнату человек со знакомым ему голосом - видимо, тот, с которым он разговаривал возле спасательной шлюпки. Дальше происходит следующее:


В этот момент в комнату заглянул сухопарый человек в черном сюртуке; мой хозяин бросился ему наперерез и крикнул:

- Уходите, вы сейчас должны спать!

И буквально вытолкал его за дверь; я подумал о Косаре...


Появившийся человек описывается почти так же, как Рильке в позднейших версиях этого сюжета. Он вовсе не Косарь-Смерть, как думает рассказчик; Смерть - тот, кто выгоняет его (видимо, потому, что Рильке в своем сновидении пытается навестить грезящего Янна).

(4) Странный эпизод с приглашением разделить постель, возможно, находит объяснение в еще одном сне рассказчика (курсив мой. - Т.Б.):


И опять мне снился сон: что покинутый мною человек - не кто иной как Косарь. Он потом еще поприветствовал меня на кладбище; но сам я лежал в могиле. И ощущение было приятным: я чувствовал себя так, будто кто-то отпустил непристойную шутку, над которой я от души посмеялся.


Шутка, может быть, и состояла в том, что Косарь-Смерть прикинулся человеком, страдающим от страха перед смертью, - но его собеседник на эту уловку не поддался.

(5) Встреча со Смертью, как и предсказывалось вначале, повторяется - в самом конце главы «Переправа» - на кладбище, когда разбегающиеся люди выкрикивают шведское имя Косаря: Döden, Döden.


Стр. 47. Я несколько раз прошелся по набережной и выбрал корабль, обшитый дубовыми досками; выглядел он архаично; но построен был явно недавно. Именно такое судно становится местом действия романа Ханса Хенни Янна «Деревянный корабль» (1939), первой части трилогии «Река без берегов» (эта и вторая часть были опубликованы в 1949 и 1950 годах).


Стр. 48. Я записал себе, что любовь вечна, сильнее смерти. См. «Песнь песней» (8:6): «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою; ибо крепка, как смерть, любовь...».


Когда я умру, станет ясно, действительно ли я покинул кого-то, кого любил. Мотивы любящего, покинувшего возлюбленную, поисков любимого - тоже из «Песни песней» (3, 1-2): «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его».


...я представлял себе эту черную женщину... В «Песне песней» (1:4) о Суламифи говорится: «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы». В пьесе Янна «Медея» (1926) Медея - негритянка, воплощающее иное понимание любви, чем то, что свойственно европейским народам.


«Любящие справляют свадьбу в могиле». Такой фразы в «Песне песней» нет, но там говорится (1, 15): «...и ложе у нас - зелень». Герой романа Янна как бы переводит библейскую фразу на язык своих представлений, ибо еще прежде отождествил зелень со смертью, гниением. Совместную смерть любящих (и их захоронение в одном саркофаге) Янн считал высшим счастьем и высшим проявлением любви. Отсюда - значимость для него легенды о Тристане и Изольде (см. дневниковую запись от 24.05.1914, стр. 333, и комментарий к ней). Такую смерть Янн описал в своих пьесах «Стена» (1915), «Ханс Генрих» (1913-1921), «Коронация Ричарда III» (1922), «Врач, его жена, его сын» (1921-1922), «Украденный бог» (1924) и в незавершенном романе «Это настигнет каждого», созданном в последние годы жизни.


Стр. 49. Потом я пошел дальше. Попал на какую-то улицу и оказался перед бедной корчмой. Я вошел и попросил принести мне хлеба и молока. Поев, я хотел было написать письмо, но с досадой сообразил, что не знаю, кому писать. Я вскочил из-за стола, расплатился и вышел. Пурга заладила снова. Эти строки и, вообще, описание блужданий рассказчика по городу перекликаются с образом увиденного в сновидении города в новелле «Свинцовая ночь» (1956). См. Это настигнет каждого, стр. 73 и 80-85 (описание корчмы - впрочем, гораздо более безотрадное, чем в «Угрино и Инграбании»).


Стр. 50. ...двум малым средокрестиям... Средокрестие - место пере-сечения главного нефа и трансепта (поперечного нефа), образующее в плане квадрат. Часто бывает увенчано башней (в романских и готических храмах) или куполом (в соборах эпохи Возрождения).

Во мне возникло горячее желание взобраться на хоры и поиграть. <...> Но когда я поднялся со скамьи, у меня возникли сомнения: я боялся теперь, что покажу себя дураком... См. дневниковые записи от 6 и 7 апреля 1914 года (стр. 331-332).


...в какую-то часть сакристии. Сакристия - у католиков название особой части церкви сбоку или впереди алтаря, в которой хранятся принадлежности культа (священные сосуды и богослужебные облачения священнослужителей, богослужебные книги и так далее); тут же может помещаться и церковная библиотека.


Стр. 52. С несказанной жестокостью мучила меня мысль, что подо мной стоят саркофаги, в которые я и провалюсь... См. запись в дневнике от 16.12.1915 (русское издание «Это настигнет каждого», стр. 374, воспоминания о детстве):


Да и как бы она [мама. - Т.Б.] могла догадаться, какой это кошмар, когда ты лежишь в гробу, а он вдруг проваливается, вторгаясь в останки твоего деда, который сам уже превратился в трухлявый скелет. Нет средств, чтобы описать ужас, который охватил меня тогда и охватывает снова и снова, стоит мне услышать, как в свежую могилу, на гроб, падают комья земли.


Стр. 58. У них больше не было жизни, не было их собственной жизни, была - чужая, неистинная, по сути не подходящая им. Неподлинность жизни и смерти в современном обществе - главная тема романа Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге», где, например, говорится: «Желание умереть своей собственной смертью встречается все реже и реже. Еще немного, и она станет такой же редкостью, как своя собственная жизнь» (Райнер Мария Рильке. Проза. Письма. Харьков-Москва, 1999, стр. 10; перевод Е. Суриц).


...или героически-сильными... См. [Пролог к роману «Перрудья»], наст, изд., стр. 389-394.


Стр. 63. «История того, кого люди, чтобы доказать свою правоту, прибили к кресту, или затащили на плаху, или, кастрировав и ослепив, бросили в темницу». Так называется фрагмент юношеского романа Янна. См. выше, стр. 3-27.


Стр. 82. ...попасть в спальни мальчиков и девочек, чтобы втайне бодрствовать над их сновидениями... Янн считал именно подростковый период периодом расцвета (цветения) человеческой личности. См. в этой связи дневниковые записи от 22 и 28 июня 1914 года. В набросках к последнему роману Янна, «Это настигнет каждого», говорится (стр. 369): «Я же уверен, что почти все люди, взрослея, становятся нелюбящими».


Стр. 91. Его рубаха была пропитана темной кровью... См. в связи с этим эпизодом дневниковые записи от 22.02.1914 и 2.04.1915.


...когда, совершив побег из дома, очутился в Штральзунде. См. - См. дневниковые записи от 2, 6 и 7 апреля 1914 года (стр. 331-332) и комментарии к ним (стр. 366-367).


Стр. 92. ...два моих глаза смотрят на разные вещи... Эта фраза приводит на память образ косоглазого мальчика Эрика (видевшего мир живых и мир умерших) из романа Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге».


...бракосочетание Геро и Леандра... Имеется в виду поэма Кристофера Марло (1564-1593) «Геро и Леандр» (1593)- Согласно греческой легенде, юноша Леандр утонул, когда переплывал ночью пролив Геллеспонт, чтобы увидеться со своей возлюбленной Геро.


Стр. 93. ...Марло дал свою трактовку предания о докторе Фаусте... Имеется в виду пьеса Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста» (ок. 1588-1589).


Кто-то из власть имущих приказал убить Марло... Марло был зарезан в таверне города Дептфорда 30 мая 1593 года, в результате внезапно возникшей ссоры. Обстоятельства его смерти расследовались крайне небрежно. По слухам, он и его убийцы были связаны с английской секретной службой.


Что-то похожее происходило и с Рембрандтом. Он запечатлел на своих полотнах истлевшие препарированные трупы... Имеются в виду картины «Урок анатомии доктора Тульпа» (1632) и «Урок анатомии доктора Деймана» (1656).


Стр. 94. ...Рембрандт <...> писал Распятого... Или-забитого быка... Речь идет о картинах «Снятие с креста» (1634), «Положение во гроб» (1639), «Бычья туша» (1655). Мелисса Рикертс, автор текста к альбому «Рембрандт» (Москва: Айрис-пресс, 2006) пишет по поводу последнего полотна: «Жестокая, но завораживающая картина, которую поносили современники и отвергали академические критики вплоть до XIX века, была реабилитирована лишь Эженом Делакруа и Оноре-Виктореном Домье, которые впервые обнаружили ее необычайную выразительность. Это размышление о жизни и смерти, о жертве. Тело мертвого животного - тело мученика, принесенного в жертву».


Стр. 104. Я хотел помешать ему, хотел сказать, что надо перевязать рану, и о прочих таких вещах; но мне сразу же стало очень стыдно, потому что я бы тогда пренебрег непреложностью других законов... Ср. сходный эпизод в новелле Янна «Свинцовая ночь» (в кн.: Это настигнет каждого, стр. 105-107). Там между умирающим раненым мальчиком и человеком, предлагающим ему помощь, происходит такой диалог:


- Вскоре не будет ничего, кроме вас и меня. Не будет больше света, а только тьма. У нас останется только чувство, которое мы испытываем друг к другу, - если, конечно, вы его не отвергнете.

- Скажи, что я должен сделать!

- Чтоб было тепло... - сказал мальчик. - Спуститесь ко мне, поделитесь со мной своим теплом!


Стр. 109. Если бы люди могли поедать животных так же, как их поедают хищные звери, - против этого нечего было бы возразить... См. дневниковую запись от 19.XII.1915 (в кн.: Это настигнет каждого, стр. 377-378): «Но вот недавно я услышал, что пантеры, убив какое-нибудь животное, проявляют к нему величайшую любовь...»).


Стр. 113. Вы не поняли Пентесилею. Здесь имеется в виду героиня драмы «Пентесилея» (1805-1807, издана 1808) Генриха фон Клейста. Пентесилея - легендарная царица амазонок, которая влюбилась в своего противника Ахилла и на поле боя, сойдя с ума, сама убила любимого, спустив па него собак и зубами разрывая его плоть.


Стр. 114. ...я встретил человека, который нес ружье и мертвого лиса... См. дневниковую запись от 23.XII.1915 (в кн.: Это настигнет каждого, стр. 378-379).


Стр. 115. ...ибо я отвалил камень. См. Мф. 28:1-3 (и параллельные места в других Евангелиях): «По прошествии же субботы, на рассвете первого дня недели, пришла Мария Магдалина и другая Мария посмотреть гроб. И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем. Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег...».


Стр. 117. Изменения сердца в процессе умирания... Изображение смерти свиньи в этом отрывке и эпизод забоя хряка (чуть выше, стр. 116) впечатляют еще больше, если вспомнить, что Янн называл «кровью сердца» поэзию. См. дневниковую запись от середины мая 1913 года (стр. 315) и комментарий к ней.


Стр. 118. ...вокруг Этеменанки... Этеменанки - семиступенчатый зиккурат, построенный в VII в. до н.э. в Вавилоне; возможный прототип Вавилонской башни.


...я не возводил стены гордого Урука... Янн здесь и далее пересказывает сюжет месопотамского «Эпоса о Гильгамеше» (в котором, однако, нет мотива превращения Энкиду в древесный ствол). Эпос (в его позднейшей версии) начинается и заканчивается перечислением заслуг героя Гильга-меша, царя Урука:


Сокровенное видел он, тайное ведал,

Принес нам весть о днях до потопа,

В дальний путь ходил, но устал и вернулся,

Рассказ о трудах на камне высек,

Стеною обнес Урук огражденный...


Здесь и далее этот текст цитируется в переводе И. М. Дьяконова, по книге: Эпос о Гильгамеше («О все видавшем»), М.-Л., 1961.


Ради Энкиду <...> который жил на полях со зверьми, а потом, потеряв невинность из-за женщины, стал моим другом... Энкиду был диким человеком, выросшим вместе с животными. Горожане Урука, чтобы поймать его, подослали к нему блудницу.


Стр. 119. ...нежнее дочери Ану - Иштар, богини совокупления; ты, бросивший ей в лицо корень небесного быка... Иштар - богиня любви, дочь бога неба Ану; Гильгамеш отверг ее любовь и убил созданного Ану по ее просьбе - для мести над людьми - небесного быка. О том, что произошло дальше, в «Эпосе о Гильгамеше» (стр. 44) рассказывается так:


Взобралась Иштар на стену огражденного Урука,

На зубец вскочила, бросила проклятье:

«Горе Гильгамешу, меня он унизил, быка сразивши!»

Услыхал Энкиду эти речи Иштар,

Вырвал корень быка, в лицо ей бросил:

«А с тобой - лишь достать бы, как с ним бы я сделал,

Кишки его на тебя намотал бы!»


Стр. 123. Сверху лежал обломок скалы, готовый к падению. Мои руки сдвинули его. Следующий далее отрывок перекликается с фрагментом из пьесы «Каносса» (1908) немецкого драматурга и прозаика Пауля Эрнста (1866-1933; цит. по: Георг фон Лукач. Душа и формы. Эссе. М., 2006; пер. Сергея Земляного):


Мое тело - это камень,

Который мальчишка бросил в море,

Мое Я - это сила, благодаря которой расходятся круги,

Когда камень давно уже дремлет на темном дне.




Загрузка...