Работа на лето

"ЮРЗ". НАУКА НЕНАВИДЕТЬ

На поляне шли спарринги. Ребята усердно схватывались — как видно, по какому-то распорядку, парами, один против двух, двое против трёх, двое на четверо, расходились и сходились снова… Девчонки занимались отдельно. Юрз, наблюдавший за всем этим, повернулся к идущим мальчишкам и махнул им рукой.

— Красиво, — заметил Генка тоном знатока. Юрз спросил:

— Занимаешься?

— Всем помнемногу… Бокс, самбо, армейская рукопашка… Отец тренирует. А это что? Не пойму…

— "Тризна", — пояснил Юрз. — Каратэ в сапогах, как кое-кто называет. Ребятки — ну, кто постарше, конечно — уже сейчас разложат и разделают любого десантника. А остальные от толпы своих ровесников или от пары взрослых мужиков отобьются — нечего делать.

— Ой ли? — прищурился Генка. Юрз хмыкнул:

— Знаю, что говорю. И отвечаю за то, что говорю.

— А ты где учился? — уточнил Генка. Юрз посмотрел на Димана, и тот кивнул:

— Расскажи. Ничего, всё нормально.

… Тренером Юрки по рукопашке тоже был его отец — офицер черноморской морской пехоты Кузьмин. Он учил своего сына не какому-то стилю, а именно тому, чем учили морпехов — драться так, чтобы в финале не оставалось стоящих на ногах врагов. Так продолжалось до тех пор, пока майор Кузьмин не погиб в коротком бою недалеко от чеченского села с гортанным названием. А через год государство, пославшее Кузьмина воевать, отблагодарило его посмертно — его сын Юрка сел в колонию.

Недалеко от железнодорожного вокзала тем вечером возвращавшийся домой Юрка лоб в лоб столкнулся с пятёркой цыганят его возраста — целый табор этих вечных кочевников задержался за городской окраиной, но в городе они что-то не появлялись. И вот пожалуйста — пятеро развлекались. Двое держали незнакомую Юрке девчонку, двое стояли чуть в стороне и посмеивались, что-то галдя, пятый девчонку раздевал… Та не кричала — ей заткнули рот.

Через полминуты трое лежали без сознания с переломами, четвёртый сидел у стены, с хлюпаньем выплёвывая на асфальт остатки зубов. Пятый — тот, который раздевал девчонку — выхватил викидной китайский нож, и ещё через секунду Юрка этим самым ножом вывалил его кишки ему на кроссовки.

Через два дня Юрку арестовали за разбойное нападение и покушение на убийство — раненый им остался жив, залатали в скорой помощи… А дальше начался ужас.

Дело поручили лейтенанту Колаевскому. Тот начал с того, что страшно избил Юрку на допросе. В одиночку у него это не получилось — Юрка при попытке его ударить разбил лейтенанту лицо и выбил плечо. На визгливые вопли прибежали трое мамонтоподобных сержантов — и они вчетвером около часа топтали мальчишку так, что, наверное, завистливо возились в могилах следователи гестапо. Потом Колаевский имел ещё разговор с истеричной мамашей пострадавшего сына "поющих гитар" и таборным "бароном" — они требовали немедленно покарать малолетнего преступника, изувечившего пятерых ни в чём не повинных мальчиков.

Разозлённый упрямством арестованного и подогретый солидными даяниями "барона" Колаевский навесил на Юрку попытку убийства на почве национальной вражды, экстремизм, сопротивление работникам милиции, хранение наркотиков и боеприпасов. Два последних обвинения помогли Колаевскому наконец-то избавиться от валявшихся в его столе двух мелкокалиберных патрон и пакетика с анашой, которые бог знает как туда попали. Осложнялось всё только тем, что Юрка не "ломался", хотя к концу следствия человеческого в облике ясноглазого крепкого паренька осталось мало — он почти не мог ходить, с трудом дышал и мочился с кровью.

В ходе расследования и суда фигурировала тема скинхедов и националистической организации. Скорее всего, Юрку спасло от срока в 10–15 лет то, что, перестаравшись во время попыток вырвать "имена подельников", его избили так явственно, что не заметить этого было нельзя даже после гримировки Поэтому, несмотря на пассивность адвоката и беснующуюся в зале свору родственников "пострадавшего", которая только что не оплёвывала подсудимого и его мать, приговор оказался всего три года колонии. Но при его оглашении Юрка разрыдался.

В статье, опубликованной в местной газетке, его слёзы были расценены, как слёзы, вызванные страхом малолетнего фашиста, преступника, перед справедливым возмездием. Там же выражалось сожаление по поводу того, что срок оказался слишком маленьким и возмущение мягкостью суда.

Газетчики ошиблись. Первый раз за последний год — с тех пор, как погиб отец — четырнадцатилетний Юрка плакал от острейшего чувства обиды и ощущения дикой несправедливости и собственной беззащитности…

… Мать Юрки умерла от сердечного приступа через два месяца после объявления приговора. Начальство колонии не сочло причину достаточно серьёзной, чтобы разрешить заключённому побывать дома.

Лейтенант Колаевский получил повышение за борьбу с национализмом.

Девчонка, за которую вступился Юрка, пропала без вести за день до суда; уже в конце лета её труп был обнаружен в парковой зоне, на окраине. Делом особо не занимались — на носу был День Города…

… Сказать, что Юрка вообще не боялся колонии — значит погрешить против истины. Он много читал и смотрел о порядках в "малолетке" и мысленно приготовился к самому худшему. Каково же было его удивление, когда он обнаружил там общество если не изысканное, то вполне терпимое.

Большинство ребят сидели за мелкие кражи, совершённые по глупости или с голода. Многие — примерно за то же, за что и сам Юрка. Друзей он так и не нашёл, но и врагов не было. Мальчишки жили, как в полусне, не столько страшном, сколько тягостном — от подъёма до отбоя собственными бедами и мечтами о воле.

Впрочем… был Сергей Викентьевич. Майор. Один из офицеров-воспитателей, отличавшийся от остальных — алкашей или садистов — в значительно лучшую сторону. Не то чтобы он как-то по-особому заметил Юрку. Просто тот был одним из немногих, кто хоть как-то пытался поддерживать в себе физическую форму и человеческое достоинство. Отойдя от побоев и осмотревшись, Юрка начал тренироваться в свободное время — и скоро можно было увидеть, как Сергей Викентьевич сидит и смотрит на разминающегося мальчишку, по временам беседуя с ним. Если честно, Юрка не сразу понял, что нужно офицеру, и у него появились кое-какие нехорошие подозрения. Но однажды тот принёс фотографию, на которой были женщина и мальчишка лет десяти. "Это мой сын, — сказал майор, ничего не объясняя насчёт женщины. — Ему сейчас столько же, сколько тебе." И Юрка понял, что майор в разводе.

Подходил к концу первый из трёх годов, на которые его обрекли. Юрка хорошо запомнил этот день. Сергей Викентьевич вывез его из колонии, объяснив, что надо поработать на его даче. Они ехали по лесной дороге; был конец мая, и Юрка ехал, оглушённый. Он забыл, сидя в клетке с пыльной травой во дворике, стиснутом стенами, что бывает такое — зелень, ветер, птицы… Ехал и жмурился в опущенное окно, как котёнок на солнышке, пока майор вдруг не затормозил. Посидел за рулём прямо, постукивая по баранке короткими крепкими пальцами. И передал, не глядя, Юрке большой пакет, жестом предложил посмотреть.

Там оказались новенький паспорт и свидетельство о рождении на Юрия (это осталось прежним, но только это!)Юрьевича Шанина, документы об окончании девятилетки в какой-то сибирской глуши, ещё какие-то бумаги. Шесть тысяч денег. Разные мелочи типа спичек, ножа, шоколада. Одежда — куртка, плотная рубашка, джинсы, трусы, двое носок, кроссовки… Пока Юрка обалдело рассматривал всё это, майор молчал. Потом мальчишка спросил:

— Что это?!

— А то, что сбежал ты, подлец, — Сергей Викентьевич повернулся наконец к заключённому. — Вот привёз я тебя на дачу, а ты и сбежал, воспользовался моей добротой — и люди видели, как ты на автобус на трассе садился. В сторону Санкт-Петербурга куда-то… Погоди, Юр, — прервал он мальчишку, видя, что тот открывает рот. — Если ты веришь в то, что, мол, на свободу с чистой совестью, то ты это брось. Если бы у тебя мать была жива — другое дело. Но у тебя даже квартиры нет. Пока ты тут срок мотаешь, её ваши власти уже оформили на какого-то племянника второго заместителя первого секретаря главы администрации. Это раз. Два — после зоны ты никому не будешь нужен. Ни на работу, ни учиться тебя не возьмут ни-ку-да. И ради чего тебе досиживать два года в этой парилке, Юрий? Ты умный и сильный парень. Вон там, — он указал рукой, — железная дорога. Иди вдоль неё, но поодаль. Никакого транспорта. К людям не выходи. С голоду не пропадёшь, лето начинается. Через месяц будешь далеко, да и шум к этому времени уляжется. Там решай сам. Документы все чистые, не фальшивые. Будешь умным — устроишься.

— А вы? — коротко спросил Юрка. — Вас же накажут.

— Я уже наказан, — непонятно ответил майор. — Иди. У тебя времени ещё до вечера, ты перед самым отъездом сбежишь… Прощай.

Юрка нерешительно вылез из машины. Ноги у него напружинились, он вдохнул лесной воздух… и снова повернулся к офицеру.

— Вы помогаете мне потому, что я похож на вашего сына?

— Я помогаю тебе потому, что я виноват… мы все виноваты, — ответил Сергей Викентьевич. — Да, ещё. Те чавэлы, из-за которых ты сюда загремел. Может, тебе и всё равно… Их зимой всех покрошили из автоматов, разборка какая-то была. Да иди же ты! — вдруг прикрикнул он. И уже в спину Юрке сказал тихо-тихо — тот не услышал: — И прости… прости за то, что мы у вас отняли…

…— В общем, я два месяца по лесам скитался, — Юрз рассказывал без горечи и без напряга. — Потом вышел сюда. Ну и остался. Скоро в армию пойду.

— В армию?! — Генка хотел выматериться, но удержался. — Да что

ж… И мой отец тоже… Об вас ноги вытирают, а вы…

— А твой отец тебе не говорил, — не обиделся Юрз, — что Родину кто-то всё равно защищать должен? В любые времена и при любой власти? Родину, а не правительство.

— Ох, йо… — вздохнул Генка.

— Ладно, — мрачновато сказал Диман, — где там Резко? Ты заканчиваешь, Юрз?

— Сейчас построение — и всё…

— Резко — это старший брат Скачка — или просто однофамилец? уточнил Генка.

— Брат, — Диман с интересом посмотрел на Генку. — Ты что, весь

список запомнил, Клир?

— У меня хорошая память, — скромно ответил Генка.