12

Час спустя такси, исколесившее полгорода, остановилось на улице Галилея. За этот час Билл дюжину раз прокрутил в голове создавшуюся ситуацию, но только совсем запутался в своих чувствах, словно блуждая в каком-то чужом кошмаре. Отказаться выполнить просьбу Сиди Бея? Об этом не могло быть и речи: слишком многим он обязан семье Бенгана, да еще и Ахмеду отказал в помощи. Но если так, это значит, что он оказался один, без всякой поддержки, против неизмеримой мощи сил, которым ничего не стоило так же приструнить весь журналистский корпус, как они сделали с полицией. Телефонные разговоры прослушивались, за всеми его действиями следили, даже избили средь бела дня. Могли и убить, причем совершенно безнаказанно. А помочь ему могли только Кельтум и Лантье, но у них в этом деле были собственные интересы. Кельтум, подзуживаемая Бухилой, желала только одного — чтобы он первым же самолетом убрался в Америку. А что касается Лантье, то в его шахматной игре он был просто пешкой.

Билл расплатился с таксистом и внимательно оглядел улицу: не стоит ли машина с работающим двигателем, готовая в любой момент въехать на тротуар и раздавить его? Нет ли среди немногочисленных прохожих атлетически сложенного мужчины, от которого ничего хорошего не жди… Не заметив ничего подозрительного, он вышел из машины и быстро зашагал к парадному входу. И пока он шел — ни в чем не повинный человек на почти безлюдной парижской улице, охраняемой полудюжиной полицейских, и все же с чувством крайнего напряжения, — его не покидало внезапно возникшее ощущение: словно кто-то разглядывает его через увеличительное стекло, как в том извращенном мире профессиональных разведчиков, среди которых он когда-то работал. Помешанные юнцы, почти дети, для которых жизнь, не приправленная интригами и увертками, не представляла никакой ценности…

Билл открыл застекленную дверь, вошел в вестибюль и остановился, чтобы перевести дыхание. Через восемь дней он должен открыть выставку Чарли Бреннера, и сейчас ему необходимо быть там и готовить экспозицию. Соланж, должно быть, уже с ума сходит от беспокойства. Она была не против поработать с вдовами директоров страховых компаний и женами уолл-стритовских дельцов, знала толк в этом деле, умела очаровать и незаметно навязать им свой вкус, но впадала в шок при одном только упоминании о необходимости самой, без чьей-либо помощи, организовать выставку. Максимум два дня он еще сможет пробыть здесь, больше не выдержит. А потом позвонит Лантье, передаст ему все добытые сведения и улетит в Америку.

— Господин Дюваль!

Билл быстро вскинул глаза и увидел портье, дородного, страдающего одышкой мужчину со щеками, лиловыми от множества лопнувших кровеносных сосудиков. Он многозначительно улыбался, протягивая пачку почтовой корреспонденции.

— Возьмите почту, месье, — он помахал пачкой. — Тут вам одна дама все время названивала. Телефон буквально оборвала. Уже не меньше дюжины раз звонила.

Билл взял почту, грустно улыбнулся разговорчивому портье и направился к лифту, просматривая на ходу бумаги. Два факса от Соланж. Он быстро прочитал их и улыбнулся. Сейчас же, не откладывая дело в долгий ящик, нужно позвонить ей, успокоить и упросить продержаться еще пару дней. Следующий номер — письмо в знакомом конверте дипломатической курьерской почты. В ожидании лифта пробежал его глазами и громко расхохотался, напугав пожилую чету американцев, которые как раз выходили из лифта. Письмо было от Эми. Она подробно излагала, что имела в виду, когда они наконец объяснились на этом мысу. Ничего удивительного, что она переслала письмо курьерской почтой. Всем известно, что из одного конца Манхэттена в другой корреспонденция идет целую неделю, поэтому крайне обидно было бы посылать такое письмо обычной почтой. Билл переложил его в конец пачки, намереваясь внимательно перечитать дома. В лифте он просмотрел записи телефонных сообщений. Ясно, почему так ехидно ухмылялся портье. Их было одиннадцать, и следовали они в течение последних двух с половиной часов с интервалами в десять-двадцать минут. Последний раз звонили всего лишь несколько минут назад. Билл нахмурился и еще раз просмотрел текст сообщений — он был один и тот же. Некая Виржини жаждала добраться до него и в последнем сообщении пообещала снова позвонить через двадцать минут. Он взглянул на часы, до звонка оставалось чуть меньше четверти часа. За это время нужно было решить, снимать трубку или нет.

Он вышел из лифта, подошел к своей двери, вставил ключ в замочную скважину, все пытаясь вспомнить женщину по имени Виржини.

— Господин Дюваль, у вас найдется для меня минуточка?

Билл быстро повернул голову на этот голос, выставив вперед кулаки и слегка согнув колени. Какое-то мгновение он оставался в боевой позиции, потом медленно выпрямился и опустил руки.

— Господи, это вы? Да так человека заикой можно сделать!

— Скажите, какой нежный! Я же говорил: возвращайтесь домой! — расхохотался Лантье.

— Прекрасно помню, — пожал плечами Билл, — но, как видите, и не собираюсь.

— Вижу, — кивнул полицейский. — Я это знал с самого начала. Хотел бы поговорить с вами. Можно войти?

Билл закрыл за ним дверь и первым прошел в комнату. За час езды в такси с сиденьями, обитыми искусственной кожей, его рубашка и пиджак изрядно пропотели и теперь неприятно холодили спину. Он разделся.

— Не будете возражать, если я приму душ?

— Делайте что хотите. Вы у себя дома, — склонил голову Лантье.

— Постараюсь, хотя разве можно чувствовать себя как дома в собственном доме, если в гостиной сидит полицейский. Хотите чего-нибудь выпить?

— Холодного пива, — улыбнулся Лантье.

— Наливайте себе сами. Я тоже выпью за компанию. Так о чем же вы хотели поговорить? — Они разговаривали через окошко, прорезанное в крошечную кухоньку. — Я думал, мы с вами основательно уже все обговорили.

Лантье вышел из кухни, попивая кроненбургское пиво прямо из бутылки. Еще одну откупоренную бутылку он протянул Биллу.

— Расскажите мне о вашей встрече с Вадоном, — спокойным голосом попросил он.

Билл, совершенно обнаженный, с отвращением посмотрел на бутылку, прошел мимо Лантье на кухню, нашел там чистый стакан и осторожно налил в него пива.

— Я вам уже, по-моему, все рассказал об этом, — ответил он и, отпив большой глоток, со стаканом в руке направился в ванную.

Лантье бочком подошел к двери и прислонился к косяку.

— Расскажите еще раз, с самого начала. Слово в слово, если сможете.

Билл хмуро взглянул на полицейского, взялся за кран душа, и в этот самый момент зазвонил висевший на стене телефон. Поколебавшись, он вышел из душевой кабинки, быстро подошел к аппарату и снял трубку.

— Билл?

Он поморщился, покопался в памяти, но так и не смог вспомнить, слышал ли он прежде этот грубый, неприятный голос.

— Точно. Я Билл Дюваль. А вы кто?

— Виржини, кто же еще? А вы ужасный человек, — неумело кокетничала она. — Вы уже несколько дней в Париже и не удосужились позвонить мне! Просто чудовище!

Неестественная веселость тона покоробила его.

— Прошу прощения, я действительно Билл Дюваль, но вы, должно быть, с кем-то спутали меня. Я совершенно уверен, что не знаю никого по имени Виржини. Прощайте.

Он хотел было положить трубку на рычаг, но вдруг услышал короткий смешок, похожий на кудахтанье.

— Ах, Билл, ты настоящая скотина! Как ты смел так быстро забыть меня после всего, что между нами было?

Билл покачал головой и, скривившись, посмотрел на ухмылявшегося в дверном проеме полицейского.

— Послушайте, как вас там, мадемуазель? Мадам? Я получил ваши послания, но, извините, так и не понял, кто вы такая и что вам от меня нужно. Буду вам очень благодарен, если вы поверите мне на слово и оставите меня в покое. Вы поняли? — Билл положил трубку на рычаг и, озадаченно посмотрев на Лантье, пожал плечами. — Хотел бы я знать, кто она такая, черт бы ее побрал. Звонила почти непрерывно после полудня.

— Какая-нибудь проститутка, наверное. У них сейчас столько конкуренток — любительницы, домохозяйки и мало ли кто еще. Работают они по компьютерной системе, навязываются по телефону, — говорил Лантье, размахивая пивной бутылкой. — Ни гроша не платят сутенерам, и это повышает их конкурентоспособность. Профессионалки уже больше не рискуют, как прежде, ловить клиентов просто на улицах и вынуждены заниматься своими делами в местах, где водятся богачи. А это один из их трюков. Вашу фамилию и телефон она, возможно, узнала у портье. Звонит по телефону, завязывает разговор и набивается на приглашение. — Он расхохотался, увидев, что Билл снял телефонную трубку и оставил ее болтаться на шнуре у самой кафельной стены. — Не позволяйте мне прерывать вас. — Билл снова нахмурился, и в тот же момент ухмылку на лице Лантье сменила недовольная гримаса. — Так сколько времени, вы сказали, она звонит вам?

Билл вернулся в душевую кабинку, отвернул краны.

— С середины дня, — прокричал он из-за стеклянной перегородки. Ухмылка совсем исчезла с лица полицейского.

— Ладно, — протянул он, медленно отпив еще немного пива из бутылки. — Так на чем мы с вами остановились? Вы, кажется, собирались рассказать, как вы побеседовали с нашим глубокоуважаемым министром.


К моменту выхода из душа Билл успел полностью повторить свой рассказ о встрече с Вадоном. Полицейский размышлял, закусив губу и покачивая пустую бутылку, в горлышко которой он засунул палец.

— Итак, все, что у вас реально есть, — это убеждение, что он лгал?

— Господи, Лантье, он лгал мне в лицо. Без зазрения совести.

Лантье задумчиво смотрел, как Билл вытирался полотенцем и надевал белый купальный халат.

— А вы совершенно уверены, что хулиганы, которые вас так отделали, не пытались ограбить вас? — поинтересовался он, помахивая бутылкой, и показал на багровый кровоподтек величиной с мужской кулак, красовавшийся на бедре Билла.

— Да оставьте! Если им был нужен мой бумажник, достаточно было показать мне нож. И незачем при этом избивать меня.

— Вы не совсем правы. Некоторые головорезы обожают поизмываться над людьми. А может быть, что-то вспугнуло их и они просто не успели?

— Бросьте, инспектор, это произошло на эспланаде Дома инвалидов, там с полдюжины министерств, не говоря уже о самом Доме инвалидов. Все в паре минут ходьбы. Если бы это было простое хулиганье, то в подземных переходах метро навалом беззащитных туристов. А на эспланаде было полно полицейских. — Он покачал головой. — Эти господа знали, что им некого бояться. — Билл взял стоявший на раковине стакан и залпом выпил все пиво. — Черт, да ведь вы тоже думаете, что это могли быть полицейские.

Лантье поморщился, но ничего не ответил. Билл вышел из ванной и пошел на кухню за пивом, достал две бутылки, и пока открывал их, внимательно наблюдал за Лантье через окошко в гостиную.

— Да, чуть не забыл. Сегодня днем я был в салоне Бенгана.

Лантье подошел к нему поближе и оперся о столик, его глаза хищно прищурились.

— Продолжайте.

— Разговаривал с компаньоном Ахмеда — бывшим компаньоном.

— Господином Бургосом? — уныло спросил Лантье.

— Да. И он сказал мне, что вы с ним общались.

Полицейский не обратил внимания на иронию, прозвучавшую в голосе Билла.

— Ммм. И что он вам сообщил?

Билл передал ему через окошко бутылку.

— А то, что Ахмед, кажется, все больше и больше попадал под влияние своей сестрицы. И очень странно вел себя в последние дни перед смертью, как будто был под каким-то мощным гнетом.

— Довольные жизнью люди обычно не кончают самоубийством.

— Продолжайте, инспектор, но только без сарказмов. Ахмед Бенгана был моим другом.

— Простите, — наклонил голову Лантье.

— Ладно, — пожал плечами Билл. — Я вам рассказываю только то, что мне сообщил Бургос. Бедняга совсем обезумел от горя. — Он поколебался и, понизив голос, продолжил: — Понимаете ли, много лет они были любовниками.

— Я не знал этого, но вполне допускал, что такое могло быть.

— Так я и думал. Но вот что может вас еще заинтересовать. Несколько недель назад Ахмед дал ему отставку. Бедняга был в полном отчаянии.

Лантье поцокал языком.

— Как же эта публика все, однако… э-э, драматизирует.

— Я вот думаю: о чем это мы с вами говорили? О погоде? Или все-таки о том, почему Вадон гробит полицейское расследование? — многозначительно проговорил Билл. — Во всяком случае, потеря обожаемого существа… вполне, на мой взгляд, может считаться драмой.

Лантье, глядя Биллу прямо в глаза, отхлебнул большой глоток пива, опустил бутылку, потупил глаза и кивнул. Лицо его было печально.

— Да. — Когда он снова поднял глаза, Билл увидел в них тень сожаления. — Что он вам еще рассказал?

— Он считает, что кто-то был в мастерской Ахмеда — как раз перед тем, как он направился к Вадону и выпрыгнул из его окна.

— Ого! — тихо проговорил Лантье, его бутылка застыла на полпути ко рту. — Уже потеплело. Что навело его на эту мысль? Он кого-нибудь видел?

Билл вернулся в гостиную.

— Нет, но дверь кабинета была закрыта, а Ахмед никогда не закрывал ее. Я знал эту его привычку. В комнате все было перевернуто вверх дном. Возможно, Ахмед спятил и сам это наделал. Но я бы сказал, уж слишком систематический там был беспорядок. По-моему, поработали профессионалы.

— Что еще?

— Бургос больше ничего существенного не сообщил. Но вот когда я вышел оттуда, то обнаружил за собой слежку.

— Опять? Не пытались избить вас?

— На этот раз у них ничего не вышло. Я ускользнул. В «ситроене» сидели четыре клоуна. Номер машины? Три-семь-семь-и-экс-эн-семьдесят пять. И эту они, конечно, угнали, — с кривой усмешкой прибавил Билл, глядя, как Лантье достает из кармана записную книжку.

Полицейский улыбнулся, захлопнул книжку и засунул ее в карман.

— Без сомнения. — Он резко отвернулся, сделал несколько шагов по комнате, остановился и, стоя спиной к Биллу, задумался, словно о чем-то спорил сам с собой. — Больше ничего не произошло после того, как мы с вами расстались? — спросил он через плечо. Билл ничего не ответил. — А вы знаете, я получил повышение, — сообщил Лантье, повернувшись к Биллу.

Билл пристально посмотрел на него, насмешливая улыбка медленно наплывала на его лицо.

— Да, ловкачи. Верно? — Лантье усмехнулся. — Мне сообщили эту новость пару часов назад. — Билл непроизвольно взглянул на наручные часы.

— Как раз в это время я вышел от Бургоса.

Лантье отвесил ему легкий поклон.

— Позвонил префект полиции. Лично. Редко кому оказывается такая честь. Понимаете? Меня прикомандировали к Министерству транспорта. Они там решают одну очень сложную проблему с дорожным движением. Буду помогать городу входить в двадцать первый век, — уныло прибавил он.

— Я бывал в городах, которые уже давно там. Но у Парижа гораздо больше возможностей, чем где-либо. Вы не находите? — В вопросе Билла чувствовалась насмешка.

— По-вашему, я должен был отказаться, остаться на прежнем месте и распрощаться с возможностью ускорить расследование нашего дела? Не обманывайтесь, здесь не Голливуд. Да если я сейчас откажусь, меня отправят в какую-нибудь глухомань на бельгийской границе морозить зад зимой и мокнуть под проливным дождем летом. Самое жуткое преступление там — это налеты воров на птицефермы. — Лантье покачал головой. — А так я по крайней мере остаюсь в Париже.

— А я могу рассчитывать, что в Париже скоро улучшится дорожное движение. Много ли вам известно о дорожном движении?

— Ничего, — фыркнул полицейский. — Но вы же собираетесь покинуть город в пятницу вечером? К этому времени я еще не успею напортачить.

— Вот и займитесь этим! — рассмеялся Билл, и тотчас же его смех угас. — Но послушайте, вы сказали, что вас отстранили от серьезной полицейской работы? По правде сказать, я могу позволить себе пробыть здесь всего лишь пару дней. А если мне удастся получить какую-нибудь конкретную информацию, кому я смогу ее передать?

— Мне, — мрачно улыбнулся Лантье. — Это вторая причина, почему я пришел сюда. — Он полез во внутренний карман и достал визитную карточку. — Я начинаю работу в министерстве с завтрашнего утра, и мне приказано одеваться так, как это принято у государственных чиновников, — сообщил он, показав на свой полотняный пиджак. — Но я все равно остаюсь полицейским. Так что, если что-нибудь разузнаете, позвоните вот по этому телефону. — Он наклонился и записал на карточке номер рядом с каким-то другим номером. — Номер моего домашнего телефона. Теперь я буду работать только днем, и вы можете звонить мне вечером после семи, а утром до восьми. Сделайте одолжение и себе, и мне. Только помните, что кроме нас на линии может оказаться еще кто-нибудь. — Он протянул карточку Биллу. — Разумеется, мой вам официальный совет остается в силе: возвращайтесь домой. Сегодня же. — Билл взял протянутую ему руку и удивился теплоте рукопожатия. — До свидания, господин Дюваль. Поберегите себя, пожалуйста.


Было уже почти два часа ночи, когда Билл вышел из такси перед своим домом. После ухода Лантье он проспал целых три часа, но проснулся злой и совсем не отдохнувший. Ушиб на голове на малейшее прикосновение отзывался страшной болью. И все же он счел нужным пойти на прием с коктейлями, устроенный в честь Карла Унгера. Пригласительный билет ему дал кто-то из гостей на вечеринке в мастерской Мишеля Полини. По его личному мнению, картины Унгера были малоталантливой мазней, но это вовсе не мешало им висеть во всех крупных европейских и американских музеях современного искусства. В конце концов, главным на этих торжественных сборищах были не картины, а публика. Билл не сомневался, что прием в Музее современного искусства, у площади Трокадеро, соберет самых именитых и влиятельных коллекционеров.

Он оказался прав как в оценке выставленных картин, так и относительно гостей. Ему удалось переговорить с множеством нужных людей — и это в августе! Возможно, их привлекло присутствие на приеме мэра Парижа Жака Ширака, который прервал свой отпуск, чтобы принять участие в юбилейном параде.

Примерно без четверти двенадцать ночи, когда было выпито море шампанского и съедено чуть-чуть закуски, Билл собрался было покинуть сборище, тем более что голова раскалывалась от пульсирующей боли, но уже в дверях его поймал Мишель и уговорил присоединиться к компании, направлявшейся в ресторан. Когда же Билл наконец отделался от них и с трудом влез в такси, он буквально изнемогал от усталости и впечатлений богатого событиями дня.

Он вынул из кармана деньги, сунул их таксисту в руку и, отмахнувшись от его благодарности и сдачи, выкарабкался из машины. Усталость и опьянение не помешали ему внимательно изучить все темные уголки, прежде чем сделать несколько шагов к входной двери. В вестибюле, настоящем экзотическом саду, как обычно, сидели полуночники-завсегдатаи, мужчины небольшими группами или поодиночке, женщины — в совершенном одиночестве, если не считать лежавших рядом пачек сверхдлинных сигарет и роскошных зажигалок. Билл был уже на полпути к лифту, как вдруг одна женщина вскочила с дивана и бросилась вслед за ним.

— Билл Дюваль! — закричала она громче, чем позволяли приличия, словно была такая же пьяная, как и он. Она приближалась к нему, широко разведя в стороны руки.

Сообразив чуть позже, чем следовало бы, что она намеревается обхватить его шею этими самыми руками, он отпрянул, негромко хохотнул от удивления и деликатно отстранился.

— Билл Дюваль, — хихикая, верещала она. — Ты знаешь, что ты подонок? Настоящий подонок, — говорила она, норовя прильнуть к нему. Ее лицо, широкое, скуластое, грубое, но красивое, обрамленное гривой завитых, выкрашенных в ярко-рыжий цвет волос, было уже почти в полуметре от его лица.

Билл больше не смеялся, он отступил на несколько шагов и, прижав локти к бокам, выставил руки вперед, чтобы она не могла броситься ему на шею. Будь это мужчина, он двинул бы локтем прямо в незащищенное солнечное сплетение, но это было невозможно, и он удовольствовался только тем, что схватил ее за руки и с силой оттолкнул от себя, при этом Билл чуть пошатнулся, но удержался на ногах. Сморщившись от боли, дама тем не менее опять попыталась обхватить его руками, во что бы то ни стало стремясь обнять.

Она была крупной женщиной, такую не укротить без применения силы, но Билл пока воздерживался и лишь слегка отступил.

— Я весь день пыталась дозвониться до тебя, — громко захохотала она.

Билл все еще крепко держал ее за руки, но она как-то изловчилась и резко подалась вперед. Усталость и шампанское были виной тому, что Билл слишком поздно отклонил назад голову, и она влепила поцелуй куда-то в челюсть, чуть задев губы Билла. Он ощутил неприятный вкус губной помады, разозлился и так грубо оттолкнул ее от себя, что она зашаталась.

— Прошу прощения, мадам, — произнес он сквозь зубы, — но вы, должно быть, приняли меня за другого. Я никогда не встречался с вами.

Она удержалась на ногах, оглянулась и, изобразив крайнее недоумение, уставилась на зрителей, с любопытством смотревших на них. За стойкой плечом к плечу стояли, с трудом сдерживая смех, два ночных портье. Билл попытался пройти мимо нее, но она снова схватила его за рукав.

— Ну, Билл, пожалуйста, — умоляла она, — не будь скотиной. Я ждала тебя здесь целую вечность. — Она не отпускала его и, похоже, намеревалась сопровождать в лифте.

Разъяренный Билл оторвал её руку от рукава, крепко сжал ее и держал девицу на расстоянии — так, чтобы ее лицо не могло приблизиться к нему.

— Говорят вам, мадам, вы обознались. Мы с вами не знакомы. Прошу прощения.

Он отбросил ее руку, она посмотрела на портье, пытаясь изобразить на лице озорную улыбку, но получилось нечто вымученное, снова протянула руку, но на этот раз очень робко. Ее пугала злость, горевшая в глазах Билла.

— Ну, милый, не будь таким злюкой, — говорила она тоненьким, как у маленькой девочки, голоском, который нисколько не вязался с ее крашеными волосами и грубым макияжем. — Не обижай малышку.

Взглянув на ухмылявшихся зрителей, Билл схватил ее за запястье и притянул к себе.

— Послушайте, — пробормотал он, почти не разжимая губ. — У меня был тяжелый день, я очень устал, и мне не нужны ваши услуги. Так что не приставайте ко мне. Дошло? — Он крепче сжал пальцы, и она тихо застонала от неожиданной боли. — А теперь, будь добра, пропусти меня и пойди поищи кого-нибудь другого.

Билл отбросил ее руку и вошел в лифт, а женщина смотрела на него и с несчастной улыбкой ощупывала пальцами запястье. Последнее, что он видел перед тем, как закрыть двери лифта, была ее жалкая улыбка, растворившаяся в потоке слез.

Тяжело вздохнув, Билл закрыл за собой дверь квартиры, опустился на диван и просидел неподвижно целую минуту, закрыв лицо руками. Он часто останавливался в гостиницах, где проститутки были обычным явлением — почти как мебель. Они хорошо знали своих клиентов и понимали их без слов, одного взгляда было достаточно. А сейчас он чуть не избил женщину, пытаясь отвязаться от нее. Или для них действительно наступили тяжелые времена, как говорил Лантье, или же включился весь страшный механизм выведения его из строя. Он снова тяжело вздохнул, встал и поплелся, раздеваясь на ходу, в ванную. Наполнил глубокую ванну горячей водой и лег, наслаждаясь теплом и чувствуя, как постепенно уходит боль. Четверть часа спустя он вытерся полотенцем и направился в спальню, подавленный, измотанный как собака. В какой момент он скажет Сиди Бею, что больше не может продолжать самостоятельное расследование?.. Через несколько секунд он уже крепко спал.

Билл проснулся внезапно, словно от толчка, и сел на кровати. Бдительно прислушался, напряженно всматриваясь в слабые отблески уличного света, пробивавшегося сквозь шторы. Было так тихо, что он даже расслышал стук собственного сердца. Он повернулся и посмотрел на часы, стоявшие на прикроватном столике. Половина пятого. Со стоном откинулся на подушку, во рту все еще чувствовался вкус шампанского. Несколько секунд он колебался между желанием заснуть и необходимостью выпить немного воды, наконец со вздохом отбросил одеяло и пошел в ванную. В комнате было темно, хоть глаз выколи. Он протянул руку и включил свет.

— О Господи! — В желудке свело, Билл пошатнулся и шагнул назад, в спальню. Он зажал рот рукой, пытаясь подавить отдававший горечью первый позыв к рвоте, по-собачьи потряс головой и, держась за дверной косяк, снова вошел в ванную. — О Господи! — прошептал он, снова и снова повторяя одни и те же слова. Рыжеволосая грузная женщина, рухнувшая на унитаз, смотрела прямо на него. С алой усмешкой рта странно гармонировала серповидная резаная рана на горле.

Билл стоял в дверях неподвижно, в каком-то оцепенении. Женщина, обнаженная до пояса, была прислонена к кафельной стене. Из перерезанного горла и дюжины глубоких ран на ее груди сочилась кровь, стекала по толстой складке жирного живота, по коленям. Там, где на бедрах задралась кожаная мини-юбка, образовалась кровавая лужа. Бедра тоже были изрезаны, в синяках, видно, она боролась за свою жизнь. Вся ванная комната была в крови — мраморные поверхности, дверь душевой кабинки, полотенца, ванна, — везде кровь, даже на потолке.

Билл окаменел, рука, ухватившаяся за косяк, бессильно повисла. Он почувствовал что-то липкое и беспомощно посмотрел вниз — с руки на бедро стекала кровь. В безмолвном ужасе он опустил глаза и оглядел себя: волосы на груди тоже были в крови. Не проронив ни звука, он попытался вспомнить все свои движения за последние несколько секунд. Нет, к груди он не прикасался. Вздрогнул от отвращения, повернулся спиной к двери и включил свет в спальне: вся кровать окровавлена. Коричневые пятна свернувшейся крови покрывали темно-зеленый ворс ковра. Он мгновенно все понял и громко застонал, побежал в гостиную и зажег свет. Тяжелое кресло перевернуто. На полу разбросаны блузка женщины, ее жакет, лифчик. Под диваном валялась туфля, среди подушек лежало разорванное золотое колье. В пепельнице тлела недокуренная сигарета, стены разрисованы губной помадой. Но нигде не видно орудия убийства. Он знал, знал наверняка, с леденящей уверенностью, что оно где-то здесь, спрятано, а в нужный момент его найдут. Мозг лихорадочно работал, но первый шок уже прошел, и к нему вернулось хладнокровие. Он подбежал к шкафу в спальне, схватил чистое одеяло и помчался в ванную.

Это, несомненно, работа наемников, которым было поручено устранить его. Билл не понял их дружеского намека, не уехал из Франции, и они вот таким образом выразили ему свое неудовольствие. Он бросил одеяло на окровавленный пол и прошел по нему в душевую кабинку.

Меньше чем за двадцать секунд он смыл с себя кровь и вернулся в спальню, небрежно вытерся краем простыни и кое-как оделся.

Двадцати секунд, проведенных под душем, оказалось достаточно, чтобы обдумать свое положение, из которого было только два выхода: позвонить в полицию или бежать отсюда без оглядки. Но те, кто похозяйничал в его квартире и совсем недавно покинул ее, возможно, уже заявили на него в полицию — только что. Билл схватил бумажник и вышел из квартиры.

Даже в спешке он успел заметить, что замок нисколько не был поврежден, но это ничего не значило. Всякий, у кого было хоть на грош изобретательности или около двух тысяч франков, мог легко раздобыть ключ или слепок с него с помощью горничной или портье.

После недолгого размышления на лестничной площадке он повернул к лифтам, потом вернулся след в след обратно и побежал туда, где тускло горела оранжевая лампочка над запасным выходом. Открыл дверь, поморщился, услышав, как заскрипели петли, и вышел на голую бетонную лестницу. Перепрыгивая через четыре ступеньки, он бесшумно, благодаря ботинкам на каучуковой подошве, спустился вниз и остановился перед дверью с запломбированной ручкой.

Билл внимательно осмотрел дверь. Тонкие проволочки сигнального устройства шли от косяка к распределительной коробке, укрепленной высоко на стене. Он подождал еще немного и, затаив дыхание, дотронулся до пломбы, затем с силой сорвал ее и выбежал во двор, подгоняемый воем сигнализации за спиной.

Через замкнутый с трех сторон внутренний двор проходила галерея, соединявшая вестибюль с улицей. Парадный вход находился слева от Билла. Напротив высилась трехметровая стена, выходившая в соседний двор — уже на другой улице. Билл быстро огляделся. От звонка раскалывалась голова, это мешало думать. К углу здания был прислонен мопед, тяжелая цепь в пластиковой оплетке предохраняла его от угона. Он подтянул мопед к стене, влез на седло и подпрыгнул. Мопед упал, но трезвон сигнализации заглушил грохот, а Билл зацепился за верх стены и то ли спрыгнул, то ли свалился, но уже по другую сторону…

Он пересек неосвещенный двор, нырнул в узкий проход и оказался у главных ворот. Громко залаяла собака консьержа. С трудом растащив тяжёлые створки ворот, он выскочил на улицу Верне. Дверь за ним захлопнулась в тот самый момент, когда свет залил двор.

Загрузка...