Расскажи мне, музыка, сказку

Глава восьмая. ВОЛШЕБНОЕ ОЗЕРО

Так, неподвижно сидящей под елью, и застал Наташу Тон-Тоныч, который, таща свой портфель, вышел из-за деревьев. Откуда ни возьмись выпрыгнул Ученый Кот. Тон-Тоныч выглядел страшно довольным. Он с гордостью раскрыл портфель и показал Наташе боровички. Они действительно были хороши — крепенькие, толстенькие, один к одному. Но потом, когда Тон-Тоныч чуть в сторонке растянулся на траве, Наташа, не удержавшись, еще раз заглянула в портфель, что стоял поблизости от нее, взяла в руки пару грибов и увидала...

Увидала, что боровички были только сверху, под ними же... Она быстро сунула боровички обратно, хитро глянула на Тон-Тоныча и едва заметно улыбнулась. Ни словом не обмолвилась она о том, что же обнаружила под грибами.

Между тем коллеги по волшебным делам обсуждали дальнейшие планы. Говорил, правда, только Тон-Тоныч, но Ученый Кот внимательно прислушивался к его словам, а Тон-Тонычу, как всегда, достаточно было только посматривать на Нестора, чтобы безошибочно читать его мысли.

— Я ничуть не устал, а вы сидите тут на Красной горке довольно долго, так что мы могли бы теперь же отправиться в новые места. Где нам, уважаемый Нестор, стоило бы еще побывать сегодня? На Волшебном озере? Что же, я думаю, синеглазой это будет интересно. А ты не испугаешься, если мы повстречаемся со всякой нечистью? — обратился Тон-Тоныч к Наташе.

— Не испугаюсь, — успокоила его Наташа. — Ведь я же видела Лешего и ни чуточки не испугалась. Только я после черники почему-то есть хочу, — призналась она. Тон-Тоныч хлопнул себя по лбу и мгновенно сел.

— Ах, какой же я нехороший!.. Какой я невнимательный! Морю синеглазую голодом!.. — сокрушенно бормотал он, роясь в портфеле и разворачивая свертки со снедью.

С аппетитом поели (при этом Ученый Кот в мгновение ока уничтожил изрядный кусок колбасы) и в скором времени отправились в путь.

Обогнув Красную горку и пройдя редкий березнячок, вновь попали в глухой старый лес. Понизу он весь порос громадными папоротниками, в которых Наташа то и дело скрывалась по самую макушку. Никакой тропинки не было, но Ученый Кот, шедший по-прежнему впереди, уверенно выбирал нужную дорогу. Ему вообще было легче всех: тогда как его спутникам приходилось ступать по корягам, по торчащим из земли корням и обходить огромные поваленные стволы, Ученый Кот разом перемахивал через любое препятствие. Так что он частенько должен был ожидать остальных. Но никто не торопился. Тон-Тоныч с Наташей пробирались сквозь заросли и вели разговор. Тон-Тоныч только сейчас смог расспросить ее, как провела она вчерашнее утро, как добиралась в город и почему запоздала. Наташа с удовольствием вспоминала прошедший день. И особенно ей было приятно рассказывать о знакомстве с дедом Семеном.

Потом пошла беседа о берендеях. Тон-Тоныч удивление слушал, как Наташа говорила «ария Снегурочки», «дуэт Купавы и Мизгиря», «хор берендеев»... Когда же он поинтересовался, откуда Наташа так хорошо знает, что означают слова «ария», «дуэт», «ансамбль», она поведала ему о своих разговорах с Ученым Котом.

— Я бы каждый день могла его слушать, — призналась Наташа. — Он так интересно рассказывает про Мир Сказочного Волшебства. Слушала бы и слушала... А вечером бы опять отправлялась туда.

— Куда?

— Как куда? Туда, где сказка, где музыка, где оркестр, где поют...

— Каждый день? — переспросил Тон-Тоныч. — Видишь ли, каждый день — это, пожалуй, многовато. Но если хочешь знать, — тут он стал смотреть на Наташу серьезно и внимательно, — если хочешь знать, этот мир всегда существует рядом с тобой. Тот, кто умеет увидеть скрытое...

— ...и услышать безмолвное, — подхватила Наташа, — ощутить необычное и почувствовать небывалое...

— тот человек может оставаться в Мире Сказочного Волшебства,— закончил Тон-Тоныч. — И этот мир — все то, что окружает тебя. Все вокруг полно волшебных превращений. Какие только замки, дворцы, чудища и фигуры не увидишь, глядя на бегущие по небу облака! А посреди широкого поля не ждешь ли, что вот сейчас покажутся вдали всадники в высоких шлемах, в кольчугах, с мечами и копьями? Ведь музыка тогда только и рождается, тогда только и можно услышать ее во всей красоте и прелести, когда ощущаешь, что мир — необычен, что он состоит из бесконечной цепи чудес... И волшебники-музыканты видят и слышат мир именно таким. Композитор Римский-Корсаков, вспоминая о том, как сочинял музыку к сказке о Снегурочке, рассказывал: «Какой-нибудь толстый и корявый сук или пень, поросший мхом, казался мне лешим или его жилищем; лес «Волчинец» — заповедным лесом; голая Копытецкая горка — Ярилиной горою; тройное эхо, слышимое с нашего балкона, как бы голосами леших или других чудовищ».

Родная природа, народная сказка, быт, обряды и наивные, часто такие причудливые верования далеких предков — все это оживает для нас в музыке замечательных композиторов. Взгляни-ка прямо перед собой, — Тон-Тоныч вытянул руку, указывая Наташе в появившийся между деревьями просвет. — Видишь, там начинается крутой склон? Он ведет на голую, как будто выжженную вершину, где нет ничего, кроме бурых трав и чертополоха.

— Остановись, светозарная! — изменившимся голосом воскликнул Тон-Тоныч, и Наташа замерла. — Солнце давно уже село, восходит луна, облака закрывают ее; порывистый ветер шатает и треплет ветви, в заречной деревне воет он в трубах, беспокойные сны снятся людям, скотина в сараях не может угомониться, — переступает копытами и фыркает конь, пес в своей конуре дыбит шерсть, раздувает чуткие ноздри. Нехорошая ночь, душная летняя нехорошая ночь... Этой ночью слетаются ведьмы на шабаш — сюда, на Лысую гору...

Слышишь ли? Едва наступила полночь, и вот уже летят они с разных сторон...

...Наташа прислушалась — воющие звуки наполняли лес. То раздавалась музыка, и была она подобна свисту ветра, рассеченного быстрым полетом. Будто кругами, взвиваясь ввысь и спускаясь к земле, мчался кто-то в темном пространстве.

— То ведьмы и колдуньи, намазавшись тайным зельем, оседлав кто помело, кто полено, взмывают в воздух и несутся среди облаков над лесом, над полем, над спящей деревней. Слышишь их дикую скачку? Все больше и больше прибывает этой погани. Здесь, на Лысой горе, собрались черти, упыри, бесы, и вот вся нечистая сила пускается в пляс.

И вправду, звуки скачки и свистящего полета сменились иными — началась плясовая. Разнузданное веселье, топот и грозный, пугающий клич — все слилось в этой пляске, которая чем дальше, тем больше усиливалась и убыстрялась, завлекая в свой дикий ритм новые круги танцующих ведьм и бесов. И вдруг... Слышны далекие мерные удары.

— Это деревенский колокол. Ночь уходит. Мгновенье — и шабаш умолк, и будто сдуло всех с Лысой горы. Снова она пустая, голая, мрачно и безжизненно возвышается над окрестным лесом. Люди ни за что не пойдут на гору, которая пользуется такой дурной славой, а ведьмы и прочая нечисть опять появятся здесь лишь через год, в начале следующего лета...

Перекликались птицы; потрескивали под ногами сучья: путники уходили все дальше в сторону от горы.

— Музыка, которую ты слышала,—говорил Наташе Тон-Тоныч, — так и называется: «Ночь на Лысой горе». Написал ее композитор Модест Петрович Мусоргский. Он и Римский-Корсаков жили в одно и то же время, и были они большими друзьями.

Ну, а знакома ли тебе, синеглазая, музыка композитора Лядова? — спросил Тон-Тоныч.

— Знакома, — сказала Наташа.—Я часто слышала «Музыкальную табакерку» Лядова. В старину были такие коробочки-табакерки с невидимым музыкальным устройством. Ну, как в часах, разные колесики крутятся, есть там пружинки и молоточек, который стучит по звучащим пластинкам. Откроешь табакерку — и начинается музыка. Только она как будто стеклянная, неживая. И когда я слышу «Музыкальную табакерку», мне всегда кажется, будто под эту музыку танцуют, но только не люди, а куклы.

— Верно, — согласился Тон-Тоныч. — Ведь Анатолий Константинович Лядов в своей маленькой шутке и хотел показать, как звучит механическая музыка. Но сочинял он музыку и совсем иную...

Как раз в этот момент Ученый Кот, который постоянно держался чуть впереди, мягкими прыжками стал удаляться от них все дальше и скрылся из виду.

— А ну-ка, ну-ка, — заспешил и Тон-Тоныч. — Кажется, мы у цели.

Они ускорили шаги, и через несколько мгновений, раздвинув густой кустарник, вышли к воде. Перед ними было не очень большое круглое озеро, настолько круглое и ровное по краям, что Наташе хотелось сравнить его с блюдцем. Но блюдце-то — мелкое, а это казалось бездонным. Вода в нем была темна, неподвижна и выглядела даже не как вода, а как что-то густое, тяжелое...

Старые ивы с матовой, будто тусклое позеленевшее серебро, листвой окружали низкий берег. Вода кое-где цвела, и тут и там над темной поверхностью белели светильники лилий. Тихо-тихо, как движение тумана, как тень на тронутых слабым ветром листьях, зазвучала музыка... Завораживающая мелодия появилась было и смолкла, растворившись в протяжных звуках, словно, негромко плеснув, канула она в глубину...

Но нет, снова слышно зыбкое звучание — в нем и колыхание водорослей, и игра теней на неподвижной глади. Из спокойных, протяжных звуков возникли и короткие, как чьи-то вздохи, мотивы, и почудилось Наташе, что это вздыхают подводные девы: поднялись они из бездонных глубин и теперь покачиваются на склоненных к воде ветвях...

Музыка смолкла — и опять тишина, и опять недвижимо озеро. Красиво оно, круглое и ровное, но ощущала Наташа, стоя на его берегу, какое-то томительное чувство: место диковатое, озеро таинственное, и кто знает, что скрывают холодные глубокие воды...

— Волшебное озеро,—вполголоса произнес Тон-Тоныч.— Мало кому известна дорога к нему. И если бы не Ученый Кот, мы бы ни за что не смогли отыскать в глухом лесу это заповедное место. Но мой коллега Нестор временами наведывается в здешние края. Неподалеку живет его двоюродный брат— Кот-баюн. Слыхала ли ты про Кикимору?

— Ничего не слыхала, — ответила Наташа. — Ни про Кикимору, ни про Кота-баюна. Кто они такие?

— О Кикиморах рассказывают всякое. Маленькие, быстрые, незаметные, живут они около людей, прячутся по щелям, да по углам, то во дворе, то в доме. Вот едва к ночи улягутся все в избе, начинаются тут и там возня, писк и шорох. Кто-нибудь подумает, что это мыши запечные вышли на разбой, но другие-то догадаются: Кикимора озорничает. Шур-шур, шур-шур, и вдруг — бац! — глиняный горшок свалился с печной приступочки. Пискнул кто-то — и тихо. А потом опять — шур-шур...

Оставила девица неубранной пряжу на ночь, а утром — батюшки! — вся пряжа перепутана, вся кудель поразбросана!.. Очень нравится Кикиморам с пряжей возиться, это их самое любимое развлечение. Но любят они и попугать людей: мужик спит на печи, а Кикимора — прыг! — человек и закричит, проснется в холодном поту от страха: такое ему приснилось,— лучше и не вспоминать.

А еще так рассказывают про Кикимору: «Живет-растет Кикимора у кудесника в каменных горах. От утра до вечера тешит Кикимору Кот-баюн — говорит сказки заморские. Со вечера до бела света качают Кикимору во хрустальчатой колыбельке»., .

...Слушает Наташа про Кикимору, и слышит — музыка звучит. Затаенная музыка, тихая, мрачноватая. Наверно, подумала Наташа, такие же мрачноватые те каменные горы, где живет кудесник-старик, который умеет предсказывать судьбу, ворожить и колдовать. А вот и колыбельная слышится, — это, не иначе, Кот-баюн поет ее маленькой Кикиморе. У колыбельной мелодия причудливая, как будто и вправду кто-то мурлыкает. А это что за стеклянный звон раздается? Ну конечно же,—то хрустальная колыбелька покачивается взад-вперед!..

— «Ровно через семь лет вырастает Кикимора. Тонешенька, чернешенька та Кикимора, а голова-то у нее малым-малешенька, со наперсточек, а туловища не спознать с соломиной. Стучит, гремит Кикимора от утра до вечера; свистит, шипит Кикимора со вечера до полуночи; со полуночи до бела света прядет кудель конопельную, сучит пряжу пеньковую, снует основу шелковую. Зло на уме держит Кикимора на весь люд честной...»

...Закончились и колыбельная, и хрустальный перезвон, и вот в музыке сама Кикимора появилась. То шум какой-то, то неожиданный писк, то слышатся быстрые прыжки — музыка беспокойная, порывистая, то сразу же становится громче, то стихает, все звучит резко и как-будто пугливо. И такое впечатление от этих звуков, что вовсе и нечего бояться Кикимору — она сама боится всего на свете — маленькая, подвижная и очень смешная. Скок, скок, Кикимора, скок — приостановилась, пискнула в последний раз — и все стихло.

Наташа даже засмеялась от удовольствия.

— Понравилась музыка? — улыбнулся Тон-Тоныч.

— Очень! — воскликнула Наташа. — А кто ее сочинил?

— И «Волшебное озеро» и «Кикимору» написал Лядов. Сочинил он и еще одну сказочную музыкальную картинку — про Бабу-Ягу.

— Ой, — поежилась Наташа. — Страшная?

Ответить Тон-Тоныч не успел: раздался вой и свист, прозвучал мотив, каждый звук которого был как острая иголочка, и началось движение — стремительное, непрерывное, завихренное, с потрескиванием, с пощелкиванием...

— «Баба-Яга вышла во двор, свистнула, — перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Баба-Яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает...— говорил Тон-Тоныч, а Наташе и так все это виделось в звуках музыки. — Скоро послышался в лесу шум: деревья трещали, сухие листья хрустели...»

Пролетела, простучала Баба-Яга.

— Что, страшная она была? — спрашивает Тон-Тоныч.

— Ни чуточки, — отвечает Наташа. — Даже весело было слушать.

— Да, — кивнул Тон-Тоныч. — Маленькие музыкальные сказки-картинки Лядова и о Кикиморе и о Бабе-Яге рассказывают с усмешкой, шутливо. Лядов был очень изобретательным композитором, и оркестр у него звучит удивительно ярко. Как и его старший друг Римский-Корсаков, Лядов — настоящий оркестровый художник-живописец.

Ну, синеглазая, уже темнеет. Пора нам расстаться с Волшебным озером.

Наташа и Тон-Тоныч, в последний раз бросив взгляд на неподвижную воду, шагнули в кустарник — и озера как не бывало.

Неожиданно объявился Ученый Кот, возникнув из сгустившихся сумерек. Двинулись в обратный путь, и Наташа готовилась уже к утомительному переходу через глухой лес, да еще в темноте, но не прошли и сотни шагов, как она увидала впереди знакомую избушку Тон-Тоныча.

— Так близко? — удивленно воскликнула Наташа.

— Волшебство, синеглазая, волшебство, — с гордостью ответил Тон-Тоныч и отворил калитку.

С каким же аппетитом ужинали! За едой о том, о сем говорили, вспоминали прогулку. А едва поужинали, затопал кто-то на крыльце, и Наташа с раскрытыми объятиями бросилась навстречу деду Семену.

— Зашел на огонек, — сказал он. — К тому же, волновался я за Наталью: убежала она вчера из лесу, только я ее и видел. А сегодня на дню захожу к вам раз, другой — ни души нет. Думаю, не беда ли какая?

Вечер коротали в комнате Тон-Тоныча. Сперва дед Семен и Тон-Тоныч стали рассказывать всякие смешные истории. А потом сел хозяин за рояль, дед снял со стены домру, и стали они играть. Играли много, пели хором, и высокий Наташин голосок звенел вместе с низкими голосами мужчин.

Ученый Кот неподвижно сидел на спинке кресла и внимательно слушал.

Было уже очень поздно, в лесу стало совсем темно, и только те ели, что стояли перед избушкой Тон-Тоныча, долго еще освещались светом, лившимся из открытого окошка. Далеко по лесу разносилась музыка. И, наверно, какой-нибудь Леший, повстречав на ночной тропинке маленькую Кикимору, спрашивал:

— Не знаешь, кто это там разыгрался?

— Как же не знать? Волшебник Тон-Тоныч со своей синеглазой Наташей. Целый день сегодня по лесу бродили, по заповедным местам.

— А, Наташа! — кивал кудлатой головою Леший. — Знаю, знаю ее. Кы-ш-ш!

И они исчезали — и Леший, и Кикимора — растворялись в ночной темноте, уходили каждый в свою сказку... Только музыка не смолкала, и, казалось, весь мир настороженно ее слушал...

На этом, пожалуй, можно бы и закончить рассказ о том, как Наташа побывала в Мире Сказочного Волшебства, о том, что она там услышала и увидела. Закончить потому, что уже на следующее утро Наташа оказалась у себя дома, а еще через день отправилась в школу, и все пошло, как обычно. Но, прежде чем закрыть книгу, пусть читатель, особенно если он любопытен, как Наташа, прочтет последнюю главу, в которой, предупреждаем сразу, нет никаких волшебных событий. В этой главе просто-напросто помещены два письма: одно от Наташи — Тон-Тонычу, другое же от Тон-Тоныча — Наташе.