Рассказы

Секреты

Моя мать и мой отец развелись, когда мне было пять. Поэтому отца как отца именно я помню смутно. Есть несколько воспоминаний. Первое — я стою в коридоре одетая, готовая выйти в зиму, и вижу мать — она страшно истерично кричит, подняв руки вверх, на ее руках гроздьями висят мои старшие сестры, а отец стоит в проеме двери и говорит что-то вроде «Ишь ты какая, Катя!». Загадочный, надо сказать эпизод. Второе — отец сидит на диване, грызет семечки, я на полу у его ног жду, когда он нагрызет для меня кучку, чтобы разом сунуть в рот очищенные зернышки. Третье — отец просит меня принести его тапки, а я отвечаю: «Нет, нет, соловей не поет для свиней, позовите-ка лучше ворону». Четвертое — я в ужасе смотрю, как отец устилает пол кухни ощипанными цыплячьими тушками. Вся кухня в тушках, весь пол. Некуда ногу поставить. Отец отворачивается, а я начинаю быстро-быстро выбрасывать тушки в окно, надеясь еще их спасти.

Вот, пожалуй, и весь набор моих воспоминаний. И то, я даже не уверена теперь, что это именно мои воспоминания, а не созданные воображением по рассказам матери.

В общем, мне исполнилось пять, они развелись, я не очень переживала, потому что мать устроила по случаю освобождения отличный отпуск в Тамани и взяла меня с собой. Иногда я спрашивала: «Мама, а где папа?»

«А зачем нам папа? — весело отвечала мать, танцуя в морской воде. — Нам и так хорошо!»

Ну я подумала тоже, что, в общем, неплохо, и перестала спрашивать.

Отец достаточно быстро стал жить в другой семье, и там оказалась девочка, которая начала называть его папой без зазрения совести. Это спутало мне все понятия, и я перестала считать отца отцом. Для меня совершенно очевидным вдруг стало, что быть папой — это такая временная фигня, от которой при желании можно отказаться или выбрать себе другого ребенка.

Отец любил моих старших сестер, а меня не очень. Наверное, просто они уже были взрослые и все понимали. Они часто навещали его, я же если и приходила, то меня просто кормили и отправляли домой. Кормили всегда вкусно и мясом курицы. После развода у нас в семье мясо куриц больше не водилось. Видимо, отец считал святым долгом меня кормить раз в неделю. Очень скоро его новой жене начали надоедать эти кормежки, я это почувствовала и перестала ходить на мясо. Вот почти и вся история наших отношений с отцом. Я его не знала и так никогда и не узнала толком.

Мать любила усадить меня на колени и спросить: Наташенька, а какие у тебя отношения с Витькой? Витькой она называла отца. Я отвечала, мол, какие у меня могут быть отношения-то с Витькой, если мясо курицы ему для меня стало жалко, а на день рождения он подарил мне чьи-то трусы БУ! Мать довольно восклицала — вот! Свинья! Он всегда был свиньей! Сейчас я тебе кое-что расскажу, но ты никому…

Далее следовал какой-либо секрет из их совместной жизни. Отец всегда был страшной свиньей, делал какие-то ужасные вещи.

«Однажды, — говорила трагично мать. — Однажды Витька проиграл Поликарпычу в домино деньги. И шоб отдать долг, он сказал, мол, иди, там Катэрына тебе даст. Ну, переспать, мол. Короче, пришел Поликарпыч ко мне, а я думаю — тюююю! Шо ему надо? А он как давай приставать!!! Прямо на глазах у вас. Ну тебя еще не было! На глазах у Лены и Оксаны. Прямо хвать меня за грудь! Я ему говорю, ты сдурел! Да тебя Виктор убьет! А он говорит — да меня Виктор и послал! Ну, я вас схватила и в ванной заперлась. А он долго еще ломился, а потом со злости взял и снаружи нас запер. Так весь день мы и просидели в ванной голодные, воду только из-под крана пили. А потом Витька пришел, отпер нас, и давай смеяться!» Я смотрела на мать круглыми от ужаса глазами и думала, что мой отец — не просто свинья, а предводитель всех свиней мира.

Эх, мама-мама, на хуя мне нужны были эти твои секреты!

Но я понимаю, как важно было тебе это рассказывать. Тебе нужен был сообщник в этой войне. Старшие сестры мои не годились, они любили отца. А я не успела еще. Так что я была сообщником матери до конца. И до сих пор, и до сих пор — так сильно и продолжительно оказалось действие этих секретов.

Хотя сейчас я понимаю, как тяжело было им обоим в этом бессмысленном браке.

Дело было так. У отца была девушка, которую он любил до беспамятства. Она то ли изменила ему, то ли намеревалась это сделать, и отец от ревности потерял ум и решил ее проучить — жениться на другой. Этой другой оказалась моя мать. Все просто. Когда я спрашивала у матери, почему она пошла за него, ответ был такой — Витька высокий, красивый был, да и уже пора мне пришла.

В ночь перед свадьбой отцу звонила его любимая, слезами изошлась, умоляла его не жениться, умоляла простить. Но мой отец, как я уже сказала, потерял ум. Короче, от великой глупости мои родители поженились.

Брачная ночь не удалась, он был пьян и груб, мать ревела.

«Вот тогда я поняла, Наташенька, какую ошибку совершила!»

Поняла? А почему прожила с ним еще 20 лет? Заметим, ни одной секунды они оба друг друга не любили. Ни одной.

Дальше отец стал изменять. А мать, как и положено, — страдать. Почему? Ведь не любила же!

Но это сейчас я такие вопросы задаю. Тогда, когда мать мне все это рассказывала, ну, о своей трудной судьбе, я такими вопросами не задавалась.

Я была не похожа на отца. Да и на мать тоже. У меня была смуглая кожа, вся я была длинная, худая, а мать маленькая и кругленькая. Я была не похожа ни на кого в своей семье. Но моя сестра Лена тоже не была похожа — она была черноволосая, с родинкой во лбу, как индианка. Только Оксана, моя средняя сестра, была похожа на мать.

Как-то раз Лена выкинула финт (хотя финты она выкидывала регулярно) — украла у подружки деньги и золото и смылась куда-то на море с хахалем. Подружка ходила к моей матери, долго разбирались, что к чему. Мать ужасно переживала, что опять ее Лена опозорила. Подружка довольно быстро поняла, что деньги и золото ей не вернуть, злобно пообещала Лену отпиздить и перестала к нам ходить. Лена вскоре вернулась, но мать ее на порог не пустила. Иди, говорит, отсюда, выгоняю я тебя из дома, живи сама, раз такая ты тварь. Лена ушла куда-то (вскорости вернулась, да не одна, а с ребенком), а мать, глядя на то, что я взволновалась — как же так, дочку выгнать из дома, — это дичь! — решила открыть мне еще один секрет.

«Воспитывала ведь я всех вас одинаково! А вот ведь как получилось! Оксаночка моя такая хорошая, а эта тварь выросла! А знаешь, почему? Знаешь? Вот как ты думаешь? Не знаешь? Да неродная она мне, Лена наша! Я ее в роддоме взяла! Цыганка она! Потому и ворует. И ничем ее не проймешь! Ну и пусть идет в свой табор, я не знаю, там пусть и живет!» Этот секрет, что называется, был для меня ударом. Стало сразу понятно, конечно, почему Лена так не похожа ни на кого, откуда эти волосы смоляные, почему ведет себя так плохо и мать не ценит, не уважает. Но! Я ведь тоже не была похожа на родителей! Значило ли это — что я тоже??? И мой секрет пока еще не раскрыт только лишь потому, что я хорошо себя веду??? А стоит мне выкинуть финт, мать скажет — оно и понятно, не наша ты кровь! Единственная из нас Оксана была точно дитем своей матери, одно лицо. Я сравнивала наши детские фотографии. Оксанка беленькая, волосики русые, волной, как у матери. Глаза хитренькие, зеленые, губы мамины. И я — почти чернокожая, припухлая, глазищи круглые. Нет. Не похожа. Не похожа. Не похожа. Но выяснять правду было страшно. Мама меня любила, я это видела. Искать другую маму было не с руки.

Я выкинула несколько проверочных финтов, но все было тихо, никаких секретов по поводу моего происхождения мне не открылось. Значит, все-таки мама — это моя мама. Ура. Когда мне исполнилось 14, я уже совсем забыла о своем страхе не- родства, смирилась с тем, что Лена тварь, цыганщина. Моя голова в ту пору была занята мальчиками и как купить бухла. Я день и ночь корчилась перед зеркалом, пытаясь сделать себя лучше, давила прыщи, начесывала челку, красила волосы гидроперитом. Пела под Буланову, была такая жалостливая песня у нее — про сына и про нее, брошенную его отцом.

И вот как-то я стою перед зеркалом, вою про сына этого, а мать смотрит на меня с таким обожанием и вдруг начинает плакать. Ну, я понятно, в расспросы. А она меня спрашивает, мол, как ты думаешь, почему я не похожа ни на отца, ни на мать. Внутри у меня тогда помню все так сделало — бубубух-бубух-буууух!!! Думаю, ну все, пиздец. Щас она скажет, что я подкидыш, и выгонит меня из дома. Лену-то она тоже выгнала примерно в этом возрасте. Придется искать настоящую мать, пиздец, пиздец, пиздец всему!

Но она ничего такого не сказала и не сделала. Секрет был в другом. Мой отец был мне вовсе не отец, а настоящий отец — какой-то мамин сотрудник из института животноводства, с которым она крутит роман вот уже лет 20. И это секрет полишинеля, потому что вся семья давно в курсе, включая отца, который Витька.

Мать рассказала мне, что не могла больше жить в такой обстановке, когда муж свинья, ей хотелось любви, и любовь явила себя в лице некоего Владимира. Он был, как водится, женат, имел двух дочерей (Наташенька, я видела их фото — одно с тобой лицо! Одно лицо!) и разводиться не собирался. Им с матерью было весело крутить служебный роман, пока мать вдруг сдуру не решила, что ей нужен от него ребенок. Она ему так и сообщила, а он ей вдумчиво разъяснил, что это, безусловно, ее право, но это будет только ее ребенок, потому что он из семьи уйти не готов — болеет жена. Мать в ответ радостно, предполагаю, закивала, мол, ничего мне, Володенька, не нужно от тебя, только вот ребеночка и ласки время от времени. Так они и зачали меня в каком-то лесу под звездами. Мать говорит, что сразу после она почувствовала, что уже беременна, и так все и вышло.

Отец, который Виктор, узнав, что мать беременна, обрадовался. Он, уже имея двух дочек 12 и 10 лет, хотел теперь сына. Мать тоже хотела сына (похожего на Володеньку), и они стали радостно его (то есть меня) ждать.

И все бы ничего, и никто бы и не узнал, но радость матери была столь велика, что ей не терпелось поделиться ею. И вот она, не найдя более подходящей кандидатуры, написала письмо своей, как ей казалось, подруге — Витькиной сестре, на Украину. В письме во всех литературных красках был описан их с Володенькой роман. Заканчивалось письмо тем, что мать ждет сына от Володеньки и счастью ее нет предела. Но Витькина сестра была прежде всего Витькиной сестрой, поэтому она это письмецо положила в другой конвертик и отправила его Витьке.

Так вся семья узнала, что мать нагуляла плод. А отец Витька еще долго охотился за отцом Володенькой с ножом. А мать рыдала.

Отец Володенька решил на время прекратить отношения с матерью, чтобы не узнали на работе, не сообщили больной жене.

Отец Витька смирился и дал мне свою фамилию и отчество.

Через пять лет после моего рождения в страшных муках они развелись. Короче, после этой истории мне мгновенно стало ясно, к чему меня так долго готовила мать своими рассказами о свинье Витьке. Ведь если бы я любила свинью-Витьку, а он любил бы меня, ей было бы практически невозможно оправдаться передо мной в своей страсти к Володеньке. Все просто. Все предельно просто.

В общем, мать прорыдалась, я ее успокоила, уверила, что не виню, прощаю и бла-бла. Она сказала, что хочет организовать нашу с Володенькой встречу. Я вежливо согласилась, хотя понятия не имела, о чем мне с отцом-Володенькой разговаривать.

После этого я решила пойти к от- цу-свинье-Витьке. Потому что стало мне как-то жаль его. И подумалось, что не такая уж он и свинья, скорее всего. Ведь как-то в нем хватило благородства принять меня как родную, дать мне имя и все такое, кормить даже потом курицей и дарить трусы. Впервые за все время я готова была выслушать другую сторону и реабилитировать ее. В общем, пришла я к отцу Витьке, посидели мы на кухне, я что-то съела. Его новая дочь зыркала на меня глазами с ревностью и презрением к моим лосинам, которые были мне слегка малы. Отец Витька спросил меня что-то вроде, встречаюсь ли я с парнями, прилично ли себя веду. Я ответила, что очень прилично, что с парнями не встречаюсь, сугубо учусь, планирую стать переводчиком. Говорить нам с отцом Витькой больше было не о чем, я ушла, не взяв деньги, которые он мне сунул в карман.

В общем, с отцами более-менее разобрались. Их у меня не было, да и не хотелось. Мать сперва искала встреч с Володенькой, но потом как-то стало ей недосуг.

Прошло лет восемь. Ни с одним отцом, ни с другим я по-прежнему не общалась. Но как-то вечером мать пришла домой с серым и старым лицом. «Володенька умер, мне одна женщина в магазине сейчас вот только рассказала!» Мать разрыдалась, я разрыдалась вслед за ней искренне и горько. Стало стыдно, что я не хотела его видеть. Мы с матерью весь вечер хоронили его и напились. Я ей рассказывала, сама в это не веря, про загробную жизнь. Она мне — про его голос и руки. Мы оплакали его с ног до головы.

А через несколько дней стало известно, что Володенька-то живой. Эта «одна женщина» в магазине ошиблась — умер вовсе не он, а умерла его мать! А он как раз жив-живехонек. Растит дочек, жалеет больную жену, все по-прежнему. Ну тут мать всерьез засобиралась меня с ним познакомить. Взяла мои самые лучшие фотографии, где я на телевидении, где я в театре играю, где я на лошади. И поехала к нему на работу. Я ждала ее возвращения с нетерпением. Мне действительно в этот момент, после похорон и воскрешения отца, хотелось увидеть его вживую, пока еще можно было его в этом состоянии застать. Я себе как-то рисовала нашу встречу, что он мне говорит, мол, прости меня, но я всегда знал о тебе и помнил, твоя фотокарточка, где тебе полгодика, хранится у меня в тайничке. А я ему скажу — и твоя! И твоя, мой отец-Володенька, тоже хранится у меня. Что было правдой — у меня до сих пор его фотография в кошельке. В общем, мне нужна была эта встреча, чтобы уложить всю эту круговерть с отцами в своей голове окончательно и уже определиться, кому сказать — папа. Но мать вернулась со встречи понурая и жалкая. А было вот что.

Отец Володенька с интересом посмотрел мои фотографии, уважительно отозвался о театре и о лошади, но знакомиться наотрез отказался. Не надо, Катенька, ворошить прошлое. Пусть все будет, как есть.

По мне, так Володенька страшно испугался отчаянной Катеньки и ее тяги к раскрытию секретов. А также испугался того, что я предъявлю ему все накопившееся за 20 с лишним лет. Я Володеньку понимаю, это дело непростое — знакомиться со взрослыми уже детьми.

Мать плакала, я долго ее успокаивала, доказывая, что не сержусь, что мне не больно, что все в порядке, что фотокарточка его все равно у меня в кошельке и я ее целую на ночь. Папа — Володенька, Витька — свинья. И все в таком духе.

Прошло потом очень мало времени, месяца три, мне позвонила мать и снова, как в страшном сне или в мультике про Симпсонов, сообщила, что отец-Володенька скончался, теперь уже наверняка, от рака. И вот все и закончилось. Приезжай, говорит, похороним его.

Я не приехала к ней. По ее голосу я поняла, что она в порядке. Что похоронили мы его по-настоящему еще в первый раз. И ни мне, ни ей уже не требовался повтор.

Ничего не колыхнулось во мне, ни капли крови не отозвалось. Может, и хорошо, может, и прав был Володенька — не знать лучше, чем знать, чувствовать, терять. Не знать — безопаснее. Пусть все, как есть… Пусть. Никому на хуй не нужны, мать, все твои секреты.