21. Д'Артаньян и Ришелье

Я отвел Тольку в ванную — пусть выплачется и умоется. Пиджак Джемса в рыжей грязи засунул под ванну. Но где спрятать самого Джемса?

— Уходить нельзя, — решил Зернов, — на улицах, вероятно, уже идут облавы. У Джемса пустяковое, но пулевое ранение. Разбинтуют и сразу поймут, что к чему. Здесь оставаться тоже рискованно — отель не застрахован от обыска. Если не считать переулков, мы на одной магистрали с бульваром.

— А если в подвале? — спросил я. — В типографии. Там сейчас никого нет.

Джемс поднял голову.

— Дверь в стене хорошо пригнана, — вспомнил он, — но щель все-таки заметна. Когда мы работаем, кто-нибудь из оставшихся шпаклюет щель и подбеливает. Ни черта не заметно, разве только с лупой и разглядишь.

— Вода там есть? — спросил Зернов.

— Есть.

— Возьми сыр и свечи.

Мы спустились в подвал по черной лестнице — я страховал их на пролет впереди. Дверь в подвальной стене закрывалась плотно. Но, пропустив Джемса внутрь, мы все-таки замаскировали еле заметную щель. Полоска свежих белил легла действительно незаметно. Даже придирчивый обыск едва ли бы ее обнаружил.

— Порядок, — облегченно вздохнул Мартин.

— Как сказать, — усомнился Зернов.

Тольки с нами не было. Он сидел у стола, положив голову на руки, и никак не реагировал на наше возвращение. Даже о Джемсе не спросил.

— Толя, — сказал я по-русски, — ты все равно бы вернулся домой без нее.

Он посмотрел на меня сухими, без слез, ненавидящими глазами:

— А ты спроси: вернулся бы я вообще?

— Тебя бы вернули. Мы здесь гости. Толя. Расставанье неизбежно.

— Но не такое.

— Анохин, — позвал меня Зернов из соседней комнаты, — оставь его. Он все поймет без нашей подсказки.

Мы перешли на английский язык.

— Я не верю Этьену, Дон.

— Я тоже.

— Если найдут Джемса, найдут и подпольную типографию. И наоборот. Этьен не пойдет на это.

— У него не будет выхода. Убийство Фронталя — повод к репрессиям. Галунщики жаждут крови.

— Фронталь — пешка, — сказал я.

— Жертва пешки обещает атаку. А с Этьена потребуют взнос.

— Гибель Джемса — это гибель газеты.

— Нет, — сказал Зернов.

— Нужна новая типография.

— Она есть.

— А редактор?

— Есть и редактор.

— Кто? — заинтересовался Мартин.

— Ты.

— Злая шутка, Борис.

— Я не шучу. Ты в резерве, запомни. А потом, обыск еще не начался.

Но Зернов ошибся. Обыск уже начался. К нам в дверь без стука ворвались четверо полицейских с автоматами на изготовку.

— Руки! — крикнул ближайший.

Все, кроме меня, подняли руки.

— А ты? — Он чуть не ткнул меня автоматом.

— Болван, — сказал я. — Формы не видишь?

— Стреляю.

— Попробуй.

— Погоди, — сказал кто-то за ним знакомым голосом. Оттолкнув автоматчика, вышел Шнелль. — Ты? — удивился он. — Что ты здесь делаешь?

— Живу.

— В «Омоне»?

— Об этом сказано в моей личной карточке.

— А эти кто? — Он кивнул на стоявших с поднятыми руками товарищей.

— Мои друзья. Одного ты, наверное, знаешь. — Я показал на Тольку.

— Толли Толь? — Шнелль растерялся.

— Личный гость Корсона Бойла, — прибавил я. — И убери своих дураков.

— Отставить! — закричал Шнелль сопровождавшим его галунщикам. — Везет тебе, Ано, — заключил он загадочно и вышел не прощаясь.

Дверь захлопнулась. Мартин тотчас же открыл ее.

— Зачем?

— Хочу знать, что происходит в отеле.

А «Омон» гудел, как воскресный рынок. Кто-то бегом проскочил по коридору. Кто-то кричал. Где-то громыхнули выстрелы. Стучали по лестницам подкованные солдатские сапоги. Кто-то совсем близко тоненько взвизгнул: «Не смей бить! Не смей!» Зазвенело разбитое стекло.

Еще одна автоматная очередь, и грохот сапог на лестнице в холл. И хриплый крик в нашем коридоре: «Проходи, проходи: здесь уже были!»

«Омон» постепенно затихал. Звуки гасли в портьерах, перинах, коврах. По грохотавшим коридорам и лестницам разливалась пугливая тишина.

— Пойду понюхаю, — сказал Мартин и выскользнул за дверь.

Через полчаса он вернулся. За ним шел старик с зонтиком, мокрым от дождя.

— Разве на улице дождь? — спросил я.

Вопрос прозвучал глупо, потому что всех интересовал гость, а не его зонтик. Старик выпрямился и улыбнулся. Очень знакомой была эта улыбка.

— Фляш! — обрадовался я.

— Тссс… — остановил меня гость. — Не так громко. Считайте, что я постарел на десять лет, и не узнавайте. А дождь, между прочим, идет.

— Как вы прошли сюда? — удивился Зернов. — Патрули повсюду.

— Старик с мокрым зонтиком всегда может зайти в лавочку. А из одной в другую, не выходя на улицу. Из соседней, между прочим, можно пройти в здешнюю гардеробную. Швейцар в таких случаях закрывает глаза.

— Этьен знает о вашем приходе?

— Все то, что он знал, он уже выдал.

— Я вас предупреждал.

— И я, — сказал я.

Фляш смущенно погладил фальшивые баки.

— И счетные машины иногда ошибаются. Все ему верили.

— Джемс внизу? — спросил я у Мартина.

Мартин отвернулся.

— Джемс уже на пути в Майн-Сити, если только остался жив, — проговорил Фляш с такой горечью, что мы только сейчас поняли, как тяжело переживает он новый провал.

— Что-нибудь уцелело?

— Все вывезли — и шрифт и бумагу.

— Как же они нашли? Мы загрунтовали все стыки.

— Всегда найдешь, если знаешь, где и что надо искать.

— Газета выйдет, — сказал Зернов.

— Знаю, — усмехнулся Фляш, — я даже успел поговорить с ее новым редактором.

По коридору за стеной знакомо застучали тяжелые сапоги. Одним прыжком Фляш очутился на подоконнике.

— Окно выходит в переулок. Под нами балкон. Все уже освоено, — сказал он тихо. — Задержите его, если это за мной.

В дверь постучали. Я открывал медленно-медленно, умышленно возясь с замком.

— Ключ не поворачивается. Минутку.

За дверью ждали. Кто? Дольше тянуть было нельзя, и я, выпятив расшитую золотом грудь, открыл наконец дверь.

У входа стоял галунщик.

— Лейтенант Ано? — вежливо спросил он.

Я важно кивнул, хотя и не был лейтенантом. Когда это меня произвели?

— Войдите, — пригласил я его.

Что еще можно было сказать — я попросту тянул время.

Но он даже не вошел в комнату.

— Поторопитесь, — козырнул он. — Вас ждут, лейтенант.

Бессмысленно было спрашивать, кто меня ждет в этот безумный, безумный день. Но я не торопился, я еще пошел к окну.

— Порядок, — шепнул Зернов. — Ушел благополучно.

— Слава Богу, — сказал я по-русски.

— Какому? Христианскому или буддийскому?

— Все равно. Меня тоже коснулась его десница. Становись во фрунт, Боря. Я уже лейтенант.

— И лейтенантов здесь ставят к стенке.

— Знаю, перспектива не увеселяет.

— Не дрейфь. Юрка, и возвращайся, как только сможешь, — подал голос Дьячук. — Будем ждать.

— Будем ждать, — повторил по-английски Мартин. — Я все понял, Юри. Перевода не надо.

Как хорошо, когда у тебя такие друзья! Может быть, потому мне хотелось сесть верхом на лестничные перила и, как это делают все мальчишки, съехать вниз. Но лейтенанту это не полагалось.

А меня действительно они ждали — спать никто не спал, когда я вернулся ночью уже во время комендантского часа. Вернулся, как и выехал, верхом, с тем же сопровождающим, который и увел моего взмыленного коня.

Встретили меня молча и настороженно. Говорить должен был я. И я сказал что-то весьма торжественное о шаге, еще более приблизившем нас к поставленной цели. А потом пришлось описать этот длинный и неожиданный трехчасовой шаг.

Ехали мы не в Главное управление, где погиб сегодня Анри Фронталь, а в уже знакомое мне экзаменационное узилище в четырнадцатом блоке американского сектора. Ехали галопом по скаковой дорожке, проложенной здесь посреди большинства бульваров и авеню, — кстати говоря, неплохое нововведение, которое пригодилось бы и в наших, земных, городах для поощрения уже почти забываемого конного спорта.

Принял меня, как я и предполагал, сам Корсон Бойл в своем кабинете, похожем на все начальственные министерские кабинеты, какие мне приходилось видеть. Только портретов не было — голые, под дуб стены, огромная карта Города над столом, многократно пересеченная красными стрелами продовольственных маршрутов. Я разглядел Эй — и Би-центры, нашел холодильник, куда занесла меня нелегкая в первый же рейс, и даже Майн-Сити, расположенный совсем в другой стороне. Он был заштрихован решеткой, случайно или специально напоминавшей о его назначении.

Заметив мой интерес к карте, Корсон Бойл взял палку-указку и, не вставая, ткнул ею в крохотный кружок рядом с большим красным кольцом с буквой «А» в центре.

— Догадываешься? — спросил он.

— Наша застава, — сказал я.

— В связи с событиями, весьма прискорбными и тебе хорошо известными, мы передвинули на место покойного Фронталя начальника твоей заставы. Его же пост пока не замещен. — Бойл заговорщицки подмигнул мне. — Уясняешь?

— Я, должно быть, круглый дурак, — сказал я.

— Ты не дурак. Просто у тебя есть такт и чувство дистанции. Предпочитаешь не догадки, а прямые распоряжения. Отлично. Я назначаю тебя начальником заставы.

Я встал:

— Готов…

— Сядь. Я знаю, к чему ты готов.

— Когда приступать?

— Завтра ночью, как обычно. Но обязанности не легкие. Мы сменяем патрульных. Тебе придаются отборные головорезы со всех участков. Случаи, подобные твоему в первом рейсе, не должны повторяться. Любое нападение вы обязаны отразить с полным разгромом противника. Ни одного грамма продуктов не должно быть потеряно.

— К сожалению, двери кузова открываются автоматически на любой остановке, — сказал я.

— Раздели патрульных. Помести по двое в кузов, одного у смотровой щели. И никаких вылазок. Любой фургон — крепость. С последней машиной в Си-центр поедешь сам. Спутников подбери понадежнее.

— Будет сделано, генерал.

— Комиссар. Только комиссар фуд-полиции.

Какого черта он скрывает от меня свою истинную роль? На место Фронталя передвигается другая пешка, а король прячет корону в портфель. Всего только скромный фуд-комиссар, джокер в любой карточной комбинации. Не в того целилась Маго, бедная, наивная девочка, так и не сумевшая распознать хитроумную комбинацию замаскированного диктатора.

Лицо мое при этом было непроницаемо — образец служебного послушания, так что Бойл вполне мог оценить меня как хорошо запрограммированного робота.

— Если оправдаешь доверие, — прибавил он, — будешь капитаном через две недели в «Олимпии».

Единственно, что заинтересовало меня, — это место моего назначения. Не выдержал характера — любопытство пересилило, — спросил:

— Почему в «Олимпии»?

Бойл захохотал:

— Я ожидал этого вопроса, лейтенант. В «Олимпии» мы отмечаем десятую годовщину нашего господства в Городе. А почему капитаном, не спрашиваешь? Для моего адъютанта, каким ты будешь к тому времени, лейтенантских нашивок мало.

Я вытянулся:

— Счастлив заслужить капитанские нашивки, комиссар.

Он кивнул, милостиво отпуская меня. По-видимому, я делал головокружительную карьеру — так откозыряли мне всезнающие дежурные и так почтительно подвел под уздцы мою лошадь сопровождавший меня сержант. Я вспомнил д'Артаньяна и Ришелье. Д'Артаньян не согласился на предложение кардинала, я его принял. Но мы затевали со здешним диктатором более сложную и тонкую игру, чем герои Дюма с тогдашним повелителем Франции. Мы собирались проникнуть в тайну Корсона Бойла, дававшую ему почти божественную власть в этом мире, — тайну, которую здесь никто, даже он сам, не знал, но узнать которую мы могли, уже почти ничем не рискуя. Трудно назвать случаем все со мной происшедшее — в нем было слишком много расчета. Сопротивление точно рассчитало мое проникновение в личное окружение Корсона Бойла, предвидя возможность атакующей комбинации, хитроумного разведывательного маневра. Но Зернов смотрел шире и видел больше.

— По аналогии с шахматами, — сказал он, — партия переходит в эндшпиль. Пешка Анохин (я не обиделся на него за эту «пешку») достигает последней линии и превращается в ферзя. Сопротивление даже не предполагает последствий, какие открывает ему эта возможность. При некоторых ситуациях можно создать матовую сеть для противника. Но пока об этом рано. Нужен план-минимум. Наш план.

И план родился.

Загрузка...